Аркадий Аверченко «Трагедия русского писателя»

Внешне сатирическая, а внутри проникнутая ностальгией мини-зарисовка эмигранта. Часть грустно-иронических заметок «Простодушного» из Константинополя — города, ставшего прибежищем наводнившим его «белым» русским.

Повествует о неком мэтре, через год-два сытой жизни вконец офранцузившемся и забывшем как писать по-русски. Трудно сказать, имелась ли какая-нибудь реальная фигура в виду. Имхо, просто громкие показные изъявления любви к покинутой России противопоставляется желанию оставаться ближе к родине и её «осколкам»...

Не изменив своим словам, в Париж Аверченко не уехал, несколько лет спустя скончавшись после болезни в Восточной Европе...

Это очень короткий рассказ, который написан около сто лет назад, но имеет особую актуальность в наше время. А наиболее яркий пример для этого рассказа является — Набоков:

»

.......... Меня же только мутит ныне от

дребезжания моих ржавых русских струн. История этого перевода

-- история разочарования. Увы, тот «дивный русский язык»,

который, сдавалось мне, все ждет меня где-то, цветет, как

верная весна за наглухо запертыми воротами, от которых столько

лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за

воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней

безнадежной дали, а ключ в руке скорее похож на отмычку.

Утешаюсь, во-первых, тем, что в неуклюжести предлагаемого

перевода повинен не только отвыкнувший от родной речи

переводчик, но и дух языка, на который перевод делается. За

полгода работы над русской «Лолитой» я не только убедился в

пропаже многих личных безделушек и невосстановимых языковых

навыков и сокровищ, но пришел и к некоторым общим заключениям

по поводу взаимной переводимости двух изумительных языков.

Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев,

запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все

нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое,

грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не

лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому

тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка

между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов --

все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту,

естественным наукам и противоестественным страстям --

становится по-русски топорным, многословным и часто

отвратительным в смысле стиля и ритма. Эта неувязка отражает

основную разницу в историческом плане между зеленым русским

литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква,

языком английским: между гениальным, но еще недостаточно

образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым

гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной

свободой духа. Свобода духа! Все дыхание человечества в этом

сочетании слов...»