Неизвестный автор «Наследство мертвеца. Из записок лондонского сыщика Ватсона»

«Он перекинул веревочную петлю через мою голову и прикрепил мое туловище и плечи к спинке кресла...Вскоре мои руки и ноги были привязаны к ножкам стула, и страшная мысль пронзила мой мозг. Что если он хотел уморить меня голодом, приковав меня к стулу и заперев в моей собственной квартире?»...

Эко автор перебрал с личными и притяжательными местоимениями — выглядит прямо как современный перевод, из тех, что ныне подаются в широкие массы. Да и в целом перебрал.... И это не рассказ о притоне извращенцев. Это дословные строчки из издания 1908-го года «Наследство мертвеца. Из записок сыщика Ватсона» от анонимного автора. Но помимо такой вот художественной манеры, автор блистает ещё и сюжетными интригами. Рассказчик, некий безымянный адвокат, прибывший в британскую столицу (кстати, отсутствие в тексте названий улиц Лондона — верный признак того, что текст ваял иностранец, ибо он просто их не помнит...), останавливается в трёхкомнатном доме со старой мебелью. Вечером к нему в жилище крадётся незнакомка, имеющая ключи от дверей и от шкафа, из которого, видимо, хочет что-то достать. Девушка явно не дружит с головой, поскольку она могла бы понимать, что в доме кто-то есть, но, тем не менее, увидев мужчину, пугливая крошка падает в обморок...

Далее, на следующий день, в груди незнакомки оказывается кинжал. Поскольку двери заперты, единственный вариант нападения -слуховое окно, с которого можно дотянуться до крыши. Ну либо кинжал всадил сам рассказчик, во что мы, конечно, не хотим верить — ведь разве бывает такое в детективах — чтоб рассказчик убивцем и был?... Выдержав испытание судом, рассказчик едва не становится и сам жертвой — но дабы избежать подозрений, ему приходится вынести на крышу еще один труп. И вот тут... Находясь крыше и сгибаясь от тяжёлой ноши, он слышит голос своей бывшей отвергнутой любовницы, артистки цирка по имени Зергени, метательницы ножей. Артистка ставит ультиматум: либо он на ней женится, либо она идёт в полицию (к Лестрейду, надо полагать, побежит жаловаться...).

Не текст, а сплошные вопросы. Начнем с того, почему незнакомка не могла просто попросить адвоката открыть шкаф, а предпочла проделать свой поход тайно. И почему холостой адвокат столь гневно противился женитьбе на гимнастке? Преследующая его артистка с грузинским именем должна была обладать, как минимум, неплохим телом: «Мучительная ревность закралась в моем сердце при мысли, что вы пренебрегли мною, с моей роскошной фигурой, для этой хрупкой бело-розовой куколки с едва развитым бюстом...»

Почему суд так легко оправдал адвоката, когда все улики ясно указывали на него? И представлял ли автор, как его артистка сумела из окна метнуть нож таким образом, что он вошёл в грудь ее соперницы, мирно покоившейся на кровати- при том, что, угол броска, местоположение метательницы, и расстояние явно не позволяли осуществить задуманное. Наконец, сам мотив физического устранения мнимой соперницы, в первый раз видимую — глупость неимоверная...

И ещё. У любого, кто видит заглавие, может появиться разумный вопрос. А что за «сыщик Ватсон» является фигурантом рассказа? Признаться, это самый сложный вопрос из всей проблематики произведения. Действие происходит в Лондоне, когда Великий детектив был жив — ибо имя Холмса всплывает на первой странице, и значит, мир этих героев пересекается с миром Великого детектива. Но что за чертов «Ватсон» здесь появляется? «Ватсон Вард», если быть точным. Любитель мертвых кошек с серебряными колокольчиками и сдвинутых половиц. Не готов сказать — равно как и нет ответа, почему автор постеснялся использовать впрямую образ Холмса, предпочтя плодить и размножать ещё одного непонятного «сыщика». Будем считать, что «Ватсон Вард « это одна из бульварных личин Великого детектива, прикрывшегося странным псевдонимом — вероятно, чтобы подшутить над своим добрым другом-доктором.

Итого: создав Холмса, Конан Дойль понёс ответственность и за таких вот внебрачных отпрысков, порожденных воображением его подражателей и последователей. Несмотря на видимый идиотизм, рассказ обладает своеобразным шармом. Есть в нем что-то «романическое», что уже навряд ли вернётся на книжные страницы. Такой вот потрескавшийся по краям от времени подарок для шерлокоманской коллекции отечественного разлива.