Алксандр Абрамов родился в 1900-м, Сергей Абрамов — в 1944-м. Можно предположить, что ощущения, возникающие при погружении в реальность середины 1910-х годов, очень «вещные», точно переданные в мелких чертах, картинках и звуках, и даже, в какой-то степени, ностальгические (отсюда идея подискутировать о том, где лучше учили гуманитарным предметам — в гимназии или в советской школе, и старик главный герой с жаром отстаивает именно гимназию) следует отнести, хотя бы отчасти, к воспоминаниям Абрамова-Старшего. А потом его, возможно, чуть авторизированный герой вместе с сыном-отроком путешествует по той же самой реальности, которую помнит глазами и умом подростка... и тут интересное начало вещи дает идеологического петуха. Сын ходит с папой как решительная комсомольская совесть, которая всё на свете знает правильно, и реальность хороших, умных, благородных революционеров, разлагающихся декадентов и нерешительного «болота» этой «совестью» клиширована до предела. Это не «глаза века», т.е. зрелость идей, заново просматривающая юность чувств, это, знаете ли, как барабанный бой пионерского отряда, врывающийся в «Лебединое озеро». Сложно начиналось, обернулось на финише плакатом... У Абрамовых есть вещи сильнее этой.

Вещь ниже уровня издания. Кир Булычев, Зиновий Юрьев, Абрамовы и... вот это. Случайная нелепая добавка. Похоже на практику советской торговли: продавать хорошую вещь, непременно, втюхивая вместе с ней вещь ненужную или некачественную, как тогда говорили, «в нагрузку».

Когда-то это выглядело просто великолепно, наверное. Твердая НФ с элементами романтики: глядя на огромную Землю с Луны, человек двигается прыжками, наслаждаясь краткими полетами под соусом блистательного зрелища. Звало людей в космос. Учило уму, самообладанию, учило смотреть на Вселенную как на «большой дом» человечества.

А сейчас это нестерпимо скучно. И при чтение появляется желание безжалостно сокращать -- на треть, на половину... чтобы в конце концов появилась хоть какая-то динамика.

Любопытно: был у нас социализм, был у нас дикий капитализм, была у нас информационная революция... а вещь, написанная Юрьевым в 1960-х, не выглядит архаичной по сию пору. Да, там есть наивные моменты, слабые психологические мотивировки, но в целом-то... разве «альфы» и «омеги» исчезли из современного общества? Да всё, как будто, напротив, обострилось...

Юрьев был прежде всего крепким писателем, умел увлечь... идеология его не касалась.

В смысле боевки, закрученности сюжета, «экзотики» мира Приграничья роман «Сколький» ничуть не хуже, чем роман «Лёд», а в чем-то, даже, пожалуй и сильнее. Во всяком случае, оторваться от чтения трудно... и совершенно не хочется.

Что мне несколько мешало? Аспект, который, скажем так, на любителя. Кому-то, возможно, наоборот понравится, а меня малость расхолаживало. В «Скользком» несколько выше элемент нечеловеческого — как в мире, так и в главном герое. Он заметно нарастает во второй книге цикла, и сам центральный персонаж уже не совсем человек, а... нечто более навороченное. В третьей книге, кстати, станет еще заметнее. А мне больше по душе то, что дается опытом и тренировками, чем магией, тонкой энергетикой и воздействием разного рода нежити...

Но, повторяю, как боевик это по-прежнему классно и по-прежнему вызывает добротное ощущение в духе: «Дайте мне еще!»

Блистательно. Говорю это как профессиональный историк, а не только как любитель боевой фантастики.

Как боевик-технофэнтези -- вполне форматно, в норме.

О том, что боевка скучна, — тоже не сказал бы, меня так она увлекла.

Тут две совершенно других беды: во-первых, как уже говорили, ко многообещающему началу приделан несколько невнятный финал, но это полбеды; вся беда -- зашкаливающая неуютность мира. Миры Павла Корнева вообще не особенно уютны, это миры мужицкие, и тот, кто хочет в них выжить и даже добиться кое-какого благосостояния, должен пахать, драться, рисковать, т.е. «бежать еще быстрее». Но в них, в принципе, выжить хочется. То есть, в них для индивида оставлен клочок, который можно назвать домом, или хотя бы личное пространство, которое можно благоустроить. А тут... настолько всё нечеловеческое, настолько тут холодно, настолько далеко от сути человека, что ни жить, ни выживать не хочется. Ловил себя порой на мысли: «Да хоть бы уже прихлопнули главного героя, отмучился бы, бедолага».

А с другой стороны, концовка — как раз очень человеческая: главный герой убивает лорда-беса и тянется к солнцу, Создатель доведет Апокалипсис до конца... а ведь именно его незавершенность так отравляла людям жизнь. Т.е. даже христианская тема просматривается.

В общем, двойственное впечатление...

Наверное, правильно, что данная конкретная вещь продолжения не получила.

Есть в романе «Пятно» здоровая неполиткорректность. Этакий взгляд снизу: у вас там, наверху, идеология, спецслужбы, элиты, решения правительства, но нам тут, ребятам небогатым, но не желающим подставлять свою хребтину под чужой каблук, кое-что по жизни видно лучше, чем вам. И если вы там, наверху, на нас почему-то гневаетесь, так вспомните, что такую жизнь, от которой нас тянет на заначить шпалер, вы же нам сами и устроили...

И слава Богу, что такая неполиткорректность у Корнева есть, поскольку нерабская психология это, в общем, нормальное дело для крепкого русского мужика.

У Павла Корнева базовая сюжетная коллизия в большинстве романов (не этого цикла, а вообще) -- выживания «маленького», но сильного, волевого и упрямого человека во враждебной среде. Какой бы антураж автор не использовал, а непременно увидишь ассоциации с 90-ми и, в какой-то степени, с нашими, пусть более благополучными, но всё же «тощими» годами. И маленький человек в конечном итоге обыгрывает жестокую вселенную, чему нельзя не радоваться, поскольку это внушает и нам, грешным, кое-какие надежды: «Никогда не сдавайся, и однажды вылезешь из болота». По нашим временам -- грамотная, полезная этика. Но в цикле «Экзорцист» есть еще кое-что, помимо выживания. Здесь главный герой всё же стремится сделать темнеющий мир вокруг него хоть немного чище и светлее -- особенно во второй книге и в третьей. Т.е. это по-прежнему нуарный персонаж, но со светлинкой в душе. А на финише он вытаскивает, помимо себя, еще и товарища, коего, с точки зрения чистой прагматики, легче было поставить на прямую дорогу к предкам... Поэтому я ставлю этот цикл высоко. И, кстати, в литературном плане он сделан тоньше предыдущих книг.

Я согласен с теми кто говорил тут о «Плацдарме»: «Это правда». Да, думаю так. По сравнению с первой книгой дилогии «Прокляты и убиты» «Плацдарм» сюжетно тяжелее, хаотичнее, там есть места откровенно более слабые, чем прочий текст — в частности, истории немецких солдат. Но в целом это именно что окопная правда. Иногда меня на разных встречах с читателями спрашивают: что читать о войне? И я неизменно отвечаю: прежде всего, Астафьева и Кондратьева. Если взять шире, то в первую очередь прозу тех, кто действительно побывал на фронте. Недавно скончавшегося великого и смелого прозаика Юрия Бондарева. Сердитого, но справедливого в своих оценках Виктора Астафьева. Записки Николая Грибачёва: он никогда не был оппозиционером, всегда и неизменно проявлял лояльность к советскому строю, но не был и лжецом, а потому рассказал о войне много нелицеприятной правды. Знал, о чем рассказывал, поскольку на фронте побывал командиром саперного батальона и не раз слышал свист пуль у своей головы… Тексты Виктора Некрасова, написавшего самую правдивую книгу о борьбе за Сталинград. Повести Виктора Курочкина, графически точного в описаниях военного быта. Вячеслава Кондратьева, дравшегося на Ржевском направлении и посвятившего войне пронзительно-честные повести «Сашка» и «Искупить кровью». По очень смягченному варианту последней недавно был поставлен фильм «Ржев». Есть люди, которые воспринимают его как «злобную нападку на советский социалистический строй». А ведь Кондратьев говорил о том, что видел. И за свои знания он расплатился двумя тяжелыми ранениями. И, кстати, имел боевые награды. Боевые, подчеркнем, а не диванные. Так кому верить? Я верю изувеченному ветерану. Он знает о жизни и войне больше любого идеолога. Но первым приходит в голову именно Астафьев.

Парадоксально, но факт...

Каков драйв! При никаком сюжете.

Чем, на мой взгляд, в первую очередь хорош этот роман, «задавший» большой и весьма популярный цикл?

Он представляет собой такую версию «мужицкого рая», которая одновременно пестра от разнообразия и сбалансирована, а значит, оригинальный фантастический мир, поданный в ней, имеет возможности развиваться, показывать новые локации, новые конфигурации социальных структур, новые типы конфликтов, «сжиматься» и «расширяться». Это дорогого стоит.

Роман хорош прежде всего тем, что Вартанов показывает себя мастером драйвового повествования, парадоксов, баталовки, психологических «цеплялок», постоянно держащих в тонусе читательское внимание. Иначе говоря, книга сделана очень и очень технологично. Ритм романа легко протащил меня через его колоссальный листаж. Словом, все свои награды и номинации «Маятник» заработал честно. А что касается «заумной философии», о которой говорят в некоторых отзывах: ох, надо было потрудиться, чтобы ее там найти. Вся философия романа сводится к простому принципу: «Жизнь похожа на игру в покер. Если ты не дурак, учись выигрывать». Остальное — авторская ирония

Подборка включает в себя ряд вещей, которые не могут трактоваться как антиутопия (Бенедиктов, например, или Зарубина). Зато сборник объединяет тексты, среди которых нет ни одного откровенно провального в художественном плане. Это всё -- либо «профессионально-крепко», либо гораздо выше, т.е. настоящая литература. В общем, очень приличная работа составителя.

Да, впечатление двоякое.

С одной стороны — каскад остроумных гэгов, отличный русский литературный и довольно разумная картина нелепости современной «общественной жизни».

С другой стороны -- то самое сюжетообразующее фантдопущение. Учтем, конечно, что сюжет в текстах Лукина никогда не был на первом месте... И все же: фантдопущение в «Тихушниках» уже назвали «поэтическим преувеличением», но скорее, в нем просто имеется элемент вторичности: «Престиж» дал основу (машина перемещения в пространстве за счет создания копий предмета иди живого существа, которые оказываются в другом месте), а у Лукина лишь легкая надстройка на этой основе: копия делается не в другом месте пространства, а в другой точке времени. Как-то... слишком узнаваемо.

Как ужасно всё написано в предыдущем отзыве, вот только автор его не обратил внимание на тот факт, что вещь -- ранняя, что автор, допустим, уже не сидел за школьной партой, но пока еще пребывал на студенческой скамье. «Запретить портить бумагу»... Хе-хе, с тех пор у Матыцыной вышли вполне достойные романы, так что очень хорошо, что «портить бумагу» ей так никто и не запретил...

Допустим, не любит человек Москву патологически, вычурно и чуть ли не на уровне черной мистики. Ну, глуповато. Зато имеет смелость говорить о некоторых вещах честно, и тем хорош. Ведь рассказ-то не о том, как из мертвецов делают присадку для производства искусственного мяса, а о том, что для чиновника ничего святого нет, помимо системы. Так это у нас СЕЙЧАС, или не так, вопрос не простой. Но предупредить о том, что так у нас еще МОЖЕТ БЫТЬ (и, добавлю от себя, вполне может быть), -- дело разумное и правильное. Нормальный писатель на некоторые социальные процессы обязан реагировать единственным способом, а именно рвать их когтями, клевать, дырявить клыками, ну и, понятно, если есть глагол, то вынуть и жечь глаголом, иначе какой же он нормальный? Например, на процесс нарастания бесчеловечности в современном обществе... Бурносов рвет и дырявит, он в этом смысле НОРМАЛЕН. И не подумайте, ребята, что я тут пытался хохмить, хоть на полслова.

С одной стороны, не люблю, когда рассказ превращается в беллетризированное эссе, в котором элемент публицистики преобладает над художеством. С другой стороны, не любить-то люблю, а сам же этим страдаю... И, кроме того, повеяло на меня какой-то старой доброй фантастикой четвертой волны, когда писатели всерьез думали, что их тексты способны повернуть умы и души в лучшую сторону, предупредить людей о худшем будущем, нарисовать лучшее, т.е. всё вокруг не балаган информационных технологий, всё вокруг настоящее. Вдруг они были правы, лучшие наши писатели четвертой войны, и стоит играть именно по таким правилам, даже учитывая, что влияние фантастики на умы ослабело? Вот — игры, а вот стул деревянный, и порой самое трудное дело четко проговорить: «Истина в том, что перед тобой деревянный стул, не ищи в нем ничего сложнее». Вот и политическая реальность может оказаться проще, грубее и яснее, в духе Вячеслава Рыбакова, а не что-то непознаваемо изысканное.

Рассказ напоминает окно в большой мир. Сюжет, вроде бы частный, локальный, но в мир ты заглядываешь основательно -- достаточно основательно, чтобы ужаснуться. Такая антиутопия, выросшая из правительственных игрищ с генетическими экспериментами... притом с хорошим, настоящим, приятно не-литературным тупиком на финише.

Вещь, собственно, не несет в себе ни грана антиутопии, ни грана «Кукловодов», точнее, там тот же смысл, который был вложен классиком в «Кукловодов», но смысл этот не касается ни антуража, ни сюжета. Речь идет о кодексе чести личности, входящей, по способностям своим, в интеллектуальную элиту. Пункт 1: существуют принципы, которые нельзя ни сдавать, ни продавать — ни при каких обстоятельствах; пункт 2: современный мир (не Россия, а именно весь мир) устроен так, подобные личности постоянно подвергаются соблазну сдать то, что сдавать нельзя: на них давят, их подкупают; пункт 3: сдавать всё равно нельзя, хоть ты тресни, потому что есть черта, отделяющая тебя от дерьма, и сдав то, что сдавать нельзя, ты станешь дерьмом.

Отличная вещь.

Не то что бы рассказ представлял собой серьезное предложение реставрировать СССР и двигаться по этому пути в будущее. Нет, тут другое: скорее, серьезное напоминание о том, какие идеалы были близки образованному человеку брежневской эпохи (не всем социальным слоям советского общества без разбора, а именно интеллигентам и интеллектуалам), и что доброго из этого к нашему времени бесследно растеряно, а жаль...

Лучший, наверное, рассказ сборника. Роскошное стебалище над совреальностью последних десятилетий СССР, стилистически — точно и выдержанно. Притом всё сделано, что называется «без тени улыбки на лице», всё до жути серьезно...

Очень хорошо показана вечная мечта человеческая: каким-то чудом вернуться из старости, из преклонных лет, да пускай даже из зрелости в юность, когда тело здорового и неутомимо, когда неуемная энергия хлещет из человека, когда кости не болят, когда сил хватает на всё, зрение и слух сильны, а мечтаниям не ставят барьера мысли о том, что без лекарств, пожалуй, ты очень скоро перестанешь функционировать... Мудрый роман. И совсем не для подростков. На мой полтинник — вполне себе «узнаваемое» по возрастным ощущениям чтиво. Ценю эту вещь у Сергея Лукьяненко весьма высоко.

Вещь сделана в 90-х. И дух 90-х, какими они были у нас в России, передан автором с исключительной точностью, что ни фраза, то всё — в яблочко, что ни деталь — всё в строку. Прямо художественная археология какая-то в лучшем смысле этого слова... Или, в духе романа, — художественная таксидермия... когда чучело делается из самого времени и с большим искусством.

На данный момент, полагаю, лучший роман Полины Матыцыной. Ее фирменная героиня — девочка-подросток, не очень ладящая с семьей. Барышне на голову сыплется неожиданный дар и совсем уж неожиданные, притом совершенно нежелательные приключения. Но эта персонажка, как и прочие матыцынские девочки, создание далеко не столь хрупкое, как может показаться. Она весело, по-доброму, даже как-то уютно (у Матыцыной вообще до крайности уютное фэнтези) всех раскидает.

Неожиданный, во всяком случае, для меня, авторский подарок -- ясно выраженный в христианских тонах финал. Собственно, в итоге получилась сакральная фантастика, притом весьма и весьма увлекательная: сюжетные перипетии Матыцына вязать умеет. Я... получил большое удовольствие.

И, кстати, еще одна матыцынская книга «для чтения всей семьей».

С точки зрения стилистики — сильная вещь и сильный перевод. Еще одна положительная сторона: глубокий философизм романа. В сущности, мир милитарной архаики Вуртьястана — мир прошлого Земли, от которого автору хотелось бы уйти как можно дальше в сторону мира, прогресса, спокойного развития... но этот новый мир, будущее человечества, строят руки грязные и корыстные... В сущности, нельзя не согласиться. Как нельзяне согласиться и с тем, что милитаризм тьмы прошлого связан с языческим мировидением, притом стойко политеистического оттенка. В общем — да, по крайней мере, в большинстве случаев.

Но... видите ли, из картины мира по Беннетту монотеизм искусственно удален. Либо кровавое, жутко темное язычество, либо «светские установления». И картина выходит до жути неполная, неправдоподобная.

Тяжелый, умный рассказ разочарованного интеллигента брежневским времен. Столь тонко все сделано в плане стилистики и намеков на наше время, да и на состояние образованного человека, который ощущает себя в своем времени и в своей реальности как в чем-то глубоко чужом, что один этот рассказ вытягивает милый незамысловатый сборник новелл о Тимофееве — очередной инкарнации Шурика/Привалова.

Весьма динамично сделано, я был увлечен сюжетными перипетиями от начала до конца. Но, конечно, правы те, кто говорит, что повесть напоминает фрагмент романа и просит «полноценного продолжения». Все-таки дар Павла Корнева это прежде всего дар именно романиста.

Превосходная утопия, тем редкая, что фактически лишена явной политической подоплеки: не красная, не либеральная, не имперская, не консервативная. Это, скорее, несбыточная мечта об обществе, которое столь хорошо воспитано, что им могут управлять интеллектуалы-гуманисты, притом не имеющие порой явных полномочий власти. Умная, неспешно разворачивающаяся (порой даже слишком неспешно), многоаспектная, весьма привлекательная и абсолютно несбыточная. Но помечтать-то можно...

Конечно, имеются в наличии пинки державе эхайнов, по-неандертальски милитаризированной (ох уж эти мне парни из преисподней!), но уж какой заряд человек в молодости получил, такой и манифестирует в зрелом возрасте. Простительно. Хотя бы потому, что в целом — очень неглупо.

Я во многом согласен с уважаемым Integro, действительно, видно, очень даже видно скомканность. Полагаю, однако, что «Свита мертвеца» несколько проиграла от соседства с повестью «Костяной дракон»: там этого скверного качества больше, в результате текст-который-похуже отбрасывает тень на текст-который получше. «Свита мертвеца» в этом смысле выглядит как раз несколько благополучнее.

С одной стороны, идея, что игровая реальность мощно влияет на нашу с вами, текущую реальность, достойна не геймерского боевика, а серьезного, солидного НФ-романа, идея вообще богатая, очень славно, что авто ее высказал и несколько «обкатал».

С другой стороны, ясно, что с какого-то момента проект перестал интересовать Павла Корнева: качество письма упало, сюжетные линии развязаны небрежно, концовка размытая и даже (чего прежде за этим автором не водилось) обнаруживается некоторое однообразие боевки.

Но свой кайф я получил. Это не так хорошо, как первые две книги цикла, однако и не провал.

Изысканно тупое стебалово над Откровением св. Иоанна.

Ринсвинд и сага о милашках-ведьмах были очень хороши. Но... порой даже очень умному человеку изменяет вкус.

Мягко говоря, не лучшая вещь с участием (и думаю, при главенстве) Пратчетта.

Милая, добрая, светлая, теплая вещь, пусть и простоватая.

Действительно, прав автор, когда говорит, что роман предназначен для чтения «всей семьей». Это действительно чтение для детей и взрослых, успокаивающее страсти.

К боевикам Павла Корнева я отношусь как к легкому наркотику и с этого наркотика совершенно не собираюсь слезать. «Ритуалист» был проглочен в одну секунду, кайф пришел, всё на месте.

Однако... хотелось бы обратить внимание на одну деталь: по сравнению с «Ренегатом» «Ритуалист» то ли хуже чищен автором, то ли ленивее отработан редактором. Стилистических и бытовых «небрежинок» — несколько больше, чем в первом романе цикла.

А цикл про «мор», кстати, когда-то вычищен был, на мой взгляд, вообще лучше всего прочего... Но это уже неуместная ностальгия.

Ни грана фантастики, зато буйные байки из сумасшедшего дома — в изрядном количестве. Ноль сюжета. Не зря об этой книге критик Глеб Елисеев сказал: «Тот из фантастов, кто хочет перейти в мэйнстрим, должен научиться писать хуже, чем когда он был фантастом».

Если считать «Шесть пробуждений» помимо фантдетектива с забойным сюжетом еще и серьезным произведением НФ, своего рода футуроисследованием мира, в котором клонирование получило массовость и стало естественной частью жизни, то... я бы такое будущее расстрелял в колыбели. Не надо там жить, не надо такое позволять в нашем мире. Если не считать, то — Слава Богу! Как детектив это вполне затягивающее чтиво.

Своего рода русский Стар Трэк. Поэтому имеет смысл только в одном комплекте со следующими сери... в смысле, со следующими романами. В первой части цикла мир разворачивается очень медленно, действие смещено в основном во вторую часть романа. Конечно, в рамках большого цикла это уместно. Читать дальше — хочется, судить же пока рановато, надо бы сначала увидеть этот цикл на несколько шагов вперед.

Необычное ощущение: этот мир Лукьяненко ощутимо феминизирован: женские особи разных рас в какой-то мере поменялись ролями с мужскими. Не везде, но... много где.

Очень медленное, можно сказать, раздражающе медленное развитие сюжета. До крайности нелепые психологические мотивировки поступков центральных персонажей, почти всех. Баллард, конечно, любит психов, но тут их слишком много и они несколько вялые, унылые...

Интересен этот роман будет разве что тем читателям, кто глубоко погружен в американскую массовую культуру и балдеет от нее. Всем прочим — мягко говоря, не рекомендую.

Конечно, умение стоить сложный, захватывающий сюжет считается достоинством для автора жанровых романов, включая сюда и фантастику. Но порой... автор так переборщит с накручиванием сюжета, что бесконечные новые его коленца уже вызывают утомление. Именно так и произошло в этой вещи Лаумера. Автор начал бодро, весело, создал несколько парадоксальных комических сцен, а потом накрутил такую паутину из сюжетных линий, что разбираться в них стало скучновато. Правы те, кто говорит, что текст распадается на отдельные сцены и трудно увидеть в нем цельное повествование.

Лишено глубины, но сделано чрезвычайно увлекательно и... весьма технологично. Здесь как раз просится слово «профессионал». Можно не особенно серьезно относиться к предмету письма («что» и «о чем»), но при этом очень хорошо продумывать технику и адресацию («как» и «для кого»). Дивов пошел по этому пути, и... в целом, скорее, удача. Потому что — чрезвычайно увлекательно.

Днем начал, ночью дочитал.

А я вот читал эту «Место снов» первым, как и положено начинать «освоение» авторского цикла.

И что же?

Мне потом в следующих томах страстно хотелось немного Светлозерья с такой теплотой, хотя и скудновато (в смысле объема) выписанного автором именно в «Месте снов«! Светлозерье дотащило меня до «Снежных псов», тут я понял, что дальше его ни в каком виде не будет, и не захотел читать новый том. Так что для меня первая книга — лучшая книга. А чем дальше, тем... ненужнее.

Большая часть споров вокруг астафьевского романа идет в духе: «верить»/«не верить».

В этом смысле я нас стороне тех, кто «верит».

Отслужил два года срочной службы рядовым в относительно благополучное время: 1987-1989. Однако даже в это время солдатский харч был таким, что есть хотелось постоянно, желудок выходил из строя от скверного качества (привез из армии гастрит), а время от времени из каши кто-нибудь вынимал крысиный хвост. Провел какое-то время на маневрах и в пересыльных лагерях, на своей шкуре узнал, до какой степени засирается солдатский нужник, если начальству похрен, как ест и где испражняется солдат. За 50 метров всё в кучках! И как замерзает солдат в помещении, которое вчистую лишено подогрева зимой. И что такое военная медицина, тоже попробовал на своей шкуре, провалявшись 80 суток в госпиталях и санбатах. И воровство на каждом шагу отлично разглядел. Понял одно: советская военная машина в качестве краеугольного камня имела отношение к солдату как к скоту. Среди офицеров были нормальные люди, и низкий им поклон, за то, что они делали наше существование сносным (у Астафьева такие вот нормальные люди тоже показаны с большой душевной теплотой). Но общее впечатление такое: Астафьев рассказывал вовсе не о благополучном времени, а о 1942 и 1943 годах, да еще при старике Виссарионыче... так вот, полагаю, что в этой своей страшной книге он некоторые вещи... смягчил. Реальность была, думаю, еще страшнее, еще трагичнее. Ему мало того, что следует верить, но еще и мысленно добавлять ужаса там, где Астафьев пожалел читателей.

Но... вот мы спорим-спорим об одном и том же, а хотелось бы обратить внимание и на другое: В.А. Астафьев — чрезвычайно сильный стилист, настоящий классик, заброшенный судьбой в советское время, когда такой градус художества встречался нечасто. Как стилист он ничем не уступает виднейшим фигурам Золотого века русской литературы. Кроме того, это Астафьев — сильный религиозный философ, и его христианский взгляд на войну — бОльшая правда, чем натуралистическое ее описание.

Из этой вещи Старджона растут ноги многих идей и книг, ставших классикой фантастики. Наверное, в люденах Стругацких есть своя «старджонинка», выведенная на иной уровень, — уж больно быстро детишки-мутанты учатся жить по-своему и перестраивать под себя мир...

Старджон — превосходный стилист, сильный писатель, и эта его вещь не напрасно получила широчайшую известность. Да-да.

Но... вот какая штука: когда массовая культура подбрасывает суперменов всех мастей людям, которые отчаялись устроить свою жизнь ярко, интересно, богато без всяких суперспособностей, и те кайфуют, это вызывает у интеллектуалов улыбочку превосходство: «Жуй, пипл!» А вот когда в мир приходят дети-мутанты Старджона, людены, разного рода Homo Super, у которых что-то там сигнальное растормозили, и социальная эволюция, уступив место психологической или психофизиологической, ведет общество «из тупика», то тут, вроде бы, всё серьезно... Но если вдуматься: ведь такого рода персонажи -- своего рода супермены-для-интеллектуалов, которые устали и отчаялись творчеством своим, да и просто честным трудом хоть что-то подправить в нашем мире к лучшему. Отсюда мечтания: вот придет человеку устаревшему на смену некая суперская просветленная разновидность человека нового, мутанта (черта из пробирки, как остроумно показал Андрей Столяров), психократа и т.д. и т.п., и дела пойдут на лад. Ну, или просто нас уберут с дороги, как ненужный хлам, мешающий наступить заре нового просветленного мира. И станет хорошо.

Сладостные мечтания: вот приедет барин...

Собственно, при всем великолепии Старджона, которому эпигоны в подметки не годятся.

Я, конечно, должен согласиться: очень жаль, что несколько страниц из повести Калашникова слетели, всякий срам за это — лично мне на голову. И обещаю, что Калашников еще выйдет полный. Болею за этого автора, это по-настоящему оригинальное явление в русской фантастике.

А вот уходит сборник вполне-вполне. Видимо, прочие тексты оказались привлекательны, хотя и впрямь, это о-очень альтернативная альтернативка.

Я вижу бесконечные споры о том, как правильно онимать этот роман двух классиков советской фантастики. На мой взгляд, проблема не в многоплановости вещи, а в том, что у нее слабая, колеблющаяся концовка. У меня странное впечатление, что авторы так до самого конца и не могли решить, как завершить текст, держали читателя в напряжении, а потом... так и не решили, оставив лазейки для разных толкований. Не потому, что хотели этих разных толкований, а потому, видимо, что сами не могли спокойно взирать на то, что сюжет ничем не заканчивается, им было жалко, вот они и сохранили последнее «а вдруг...»

В общем и целом, да — Вы всё поняли правильно. И, мне кажется, если Вы оттолкнетесь от своей догадки о собаке, то к Вам придет верный ответ относительно личности Хозяина. Ну не ставить же спойлер...

Пожалуй, я тоже напишу последний текст в адрес г-на Савина, дабы не ставить более в фокус внимания уважаемых читателей простейшую небрежность как стиль работы.

«Царь с копьем» есть в повести, как раз в том месте с монеткой, о котором пишет г-н Савин. Ведь это был отзыв о повести, верно?

Я нигде не причислял Андреевский собор к жилым домам, можно посмотреть всю нашу переписку.

В 1764 г. рухнул не собор, а только купол, собор же впоследствии (при жизни Ксении, кстати) счастливо достроили. И, чтобы уж закончить с «неактивным каменным строительством»: еще в 1745 г. рядом с большим старым деревянным Андреевским собором был выстроен каменный «теплый» Трехсвятский храм.

Теперь чудеса с Публичкой. Тут вот какое дело: «Сытный рынок» можно найти и на картах, и на открытках, и в заголовках газетных статей дореволюционного периода, а это уж точно газетный зал. Есть выбор, с чего начинать...

Вот уж, действительно, а судьи кто? И за что судят, стоит подумать...

«Странно, но Дмитрий Володихин, бывший ответственным редактором при издании повести Трускиновской, повести, видимо, не читал, либо успел всё позабыть. Я четыре раза перечитал свой отзыв, но словосочетания «Царь на коне» не обнаружил. Так по поводу чего гневается рецензент? Что касается самого пятака, то хоть елизаветинский, хоть екатериненский, он весил 51,19 грамма. Таким вполне можно разбить голову. Сейчас положил на весы хранящийся у меня дома разбойничий кистень XIX века и екатериненский пятак. Пятак перевесил».

Ох, был бы странно, если бы в самой повести «Ксения» (отзыв ведь о ней написан, верно?) этот момент четко не разъяснялся, и если бы о Ксении не было хорошо известно (не только автору повести, который б этом четко говорит), что она не брала подаяния, помимо медных копеек с «царем на коне». Пятак тяжелый, у меня их полдюжины в коллекции, вот только «царя на коне», помимо малюсенького орлового средника, там нет. Ну, посмотрите.

«На Васильевском острове, конечно, отдельные каменные здания были (так называемый Петровский центр): Биржа, Здание 12 коллегий, дворец Меншикова, но, начиная со Съездовской линии и до самой Гавани видим только шведский кроншпиц на насыпном основании, выстроенный вовсе в XVII веке».

Ага, все-таки нашлись каменные здания. Даже «двенадцать коллегий» нашлись. Скоро, видимо, и Андреевский собор отыщется, скро-омненький такой по габаритам, незаме-етненький... И строили их, видимо, как-то неактивно...

Господин Володихин лукавит, когда говорит, что проспекты Васильевского острова не были каналами. Как, спрашивается, могли существовать полтора десятка каналов, если бы не было водных артерий, несущих в них воду? Излишки воды эвакуировались с Большого через Косую линию (а как иначе — полтора десятка параллельных каналов и один косой, берущий начало на якобы сухом проспекте). Средний соединялся с Маркизовой лужей через Шкиперский проток (проток давно засыпан, но название-то никуда не делось!). Малый и сейчас упирается в речку Смоленку.

Всё это чудесно. Но проблема-то в том, что под тот же, например, Большой проспект так и не отрыли канал. Першпективная улица, но никак не канал, вот какая досада. А вот УПИРАТЬСЯ в каналы они могли, но это ведь несколько другое дело. И, думаете, под один Большой проспект не прорыли канала? Рад был бы, но...

Каналы не засыпали, а только начали зарывать в 1767 году уже при Екатерине. Ксения, прожившая долгую жизнь, застала эти события, но в повести речь идёт о временах Елизаветы Петровны, умершей в 1761 году. Ксения в повести бродит в мундире покойного мужа и лишь на последних страницах она опамятовалась и переоделась в женское. Значит, основные события повести происходят до 1761 года. Историку в таких вещах надо бы разбираться.

А когда отзыв создавался, автор точно читал повесть? И точно — до конца? Ох, и увы мне, грешному историку! Вся вторая половина повести повествует о Екатерининском времени, там прямо так и сказано: Елизавета УМЕРЛА. И долго-долго рассказ идет о временам Екатерины II. Трудно не заметить. И — хороший повод перечитать.

Таинственные карты и открытки, упоминаемые Володихиным, оставляю на совести автора рецензии.

У Вас, в СПб., есть превосходная Библиотека, раньше Публичной называлась. Вы зайдите, проверьте, увидите сами. Да хоть в собрании газет, где в разделе «Хроника» излагаются разного рода события на СЫТНОМ рынке.

Есть у меня подозрение, что автору повести влетало не за «незнание истории», а за твердую принадлежность к христианству. Тут уж, как говорится, Бог судья.

Пару слов относительно отзыва почтенного Sawwin: кто бы кого поучал.

Сытный рынок на дореволюционных картах, открытках и в газетах писался именно так: Сытны, а не Ситный. Но кому-то больше нравятся свои гипотезы. Что елизаветинский, что екатерининский пятак (а речь в этом месте повести речь идет именно екатерининском времени, тут автор отзыва дал маху) не имеет сколько-нибудь крупного изображения «царя на коне» — лишь крохотный ездец на груди у двуглавого орла. Самая большая монета, несшая изображение «царя на коне» во весь реверс — две копейки (из нее кастета не сделаешь никак). Тут автор отзыва счастливо пошел в своих знаниях не дальше автора повести. «Активная каменная застройка» Васильевского острова началась существенно раньше сер. 19 века. Линии в пешеходном виде на Васильевском острове появились после того, как каналы зарыли в 1767 году, именно тогда, когда Ксения там бродила. А проспекты именно как улицы, а не как каналы, существовали задолго до того. Это когда Большой проспект был каналом, хотелось бы узнать? Что за чудо?

Ну что теперь: дамские ножки будем измерять?

Вот такая сага о знатоках истории и культуры СПб...

Очередная блистательная стилизация под литературу и «общественную мысль» времен Серебряного века. Мне этот цикл В. Калашникова доставляет большое эстетическое удовольствие. Кстати, есть уже четыре вещи... так, может быть, пора задуматься об их совместной публикации, т.е. о сборнике? Сами по себе, в разрозненном виде, тексты этого цикла могут как-то... потеряться...