Тигрица свернулась на диване перед телевизором в моей гостиной.
— Доедай свой обед, — велит она, и моя спина гнётся под её словами, пока я не оказываюсь на четвереньках, сгорбившись над тарелкой, поставленной на пол, как для собаки.
— Доедай свой обед, — приказывает она, но я ненавижу её стряпню. Хотя я никогда не говорю ей об этом.
Вот как тигрица наказывает меня за отсутствие аппетита: дикие перчики чили — маленькие, острые, зелёные, толстые. Она режет их пополам, крошечные семечки высыпаются наружу, и тигрица втирает их мне в губы и даже язык.
— Остренько, а? — говорит она, а я плачу. — А теперь ешь. Не усложняй мне работу, плакса. Ешь, жуй, глотай. Острота уйдёт.
Никуда она, конечно, не уходит. Но учит меня, чего стоит бояться.
Тигрица свернулась в моей гостиной, на диване перед телевизором — мама купила его на деньги, заработанные, пока она оставляет меня дома с тигрицей.
«На работу детям нельзя», — сказала мама, зато детям можно дома с тиграми. Тигрица обожает мыльные оперы и сериалы, и чем драматичнее, тем лучше. Романы о несчастных женщинах и богачах, истории о беспризорниках, встречающих пропавших родителей, а те оказываются богачами, о девушках, что усердно трудятся и удачно выходят замуж, становясь не только счастливыми, но и богатыми. Во время рекламных пауз, если время подходящее — около пяти, когда строители по соседству заканчивают смену, — она подходит к окну, кокетливо виляет хвостом, хлопает ресницами, выгибает свою полосатую спину, пока не становится волнительной, как море, словно крича: «Смотрите на меня, разве я не прекрасна, разве я не заслуживаю своего собственного счастливого конца?». Я хочу сказать ей, что этим мужчинам она не нравятся и что няня никогда не сможет получить кучу денег, но боюсь получить ещё порцию чили. Впрочем, не думаю, что мне нужно ей говорить такое.
Тигрица разворачивается и бросается на меня, приземляясь в нескольких дюймах от меня с лязгом когтей, громким, как выстрелы. Её клыки обнажены.
— Доедай свой обед, — повторяет она.
Достигнув возраста пяти лет, я усвоила очень важный урок: лучший способ пережить нападение тигра — делать, что он велит. Я запихиваю в рот очередной кусок её стряпни. Она не тянется за перчиком чили. Её рычание сквозь зубы, взъерошивает мою чёлку, но я чувствую вместе с ним ласкающее облегчение.
Тигрица отводит меня в школу. Я слишком мала для школы, но мама поговорила с учительницей, и та разрешила мне присоединиться.
— Будет тебе чем заняться, — говорит Мама, но я на самом деле рада нескольким часам вдали от тигрицы.
Тигрица забирает меня из школы, но частенько опаздывает, как сегодня. Тигрица велит мне ждать прямо у школьных ворот, обычно я так и делаю, но сегодня одноклассница манит меня и спрашивает:
— Хочешь поиграть?
Я знаю, что не надо, но всё равно иду за ней, и вот, с розовым рюкзаком, свисающим с одного плеча, та наклоняется над кустом цветущей соки и говорит:
— Делать надо вот так.
Она аккуратно вытягивает тычинку между лепестками и слизывает нектар с её кончика.
— Попробуй, — жестом показывает она на куст соки.
Но когда я наклоняюсь к нему, она начинает кричать.
— Гусеница! Гусеница! — и указывает на мою голень.
Я опускаю глаза и вижу чёрную гусеницу с белыми волосками, торчащими, как иголки, ползущую вверх по голени. Я кричу, топаю ногой, чтобы стряхнуть её, но она словно прилипает к моей голени, я кричу ещё громче и плачу, пока слёзы и сопли не заливают моё лицо.
Тигрица выпрыгивает из зарослей соки и приземляется прямо передо мной. Она открывает пасть, и я думаю, что всё, я не послушалась, сейчас она меня сожрёт.
Её язык выстреливает и облизывает мою голень, сметая гусеницу. Она не жуёт, просто глотает, затем облизывает губы и смотрит на меня, словно говоря: «Видишь, вот так надо есть свой обед».
Тигрица ведёт меня домой. На этот раз она не идёт слишком быстро и не запирает меня, если я не поспеваю. На этот раз тигрица ведёт меня домой, и на моей голени нет гусеницы, и в этом всё дело, к счастью.
Я прожила ещё четыре года точно так же, как первые пять лет своей жизни. У меня появился маленький братик, и мама наняла для него другую няню, специальную, для младенцев — вот ему повезло. И поскольку он родился счастливчиком, его няня — самая что ни на есть человеческая, мягкая и кудрявая. Няня готовит, и мне очень нравится, но тигрицу бесит, что мне нравится не-её стряпня. Тигрица ненавидит няню, но все остальные её любят, поэтому тигрица никогда не посмеет с ней что-то сделать. Хотела бы я, чтобы и ко мне относились так же.
Теперь, когда еда глотается столь легко, наказание перчиком чили больше не нужно. Но, как ни странно, теперь я жду чили к каждой трапезе, и когда его нет, чувствую что-то неправильное, будто у меня отсутствует зуб, когда-то вставленный мне в десну.
А так всё спокойно, как натянутая струна, пока однажды мама не заходит ко мне в комнату и не говорит:
— Мбак Арум уезжает.
Я моргаю. Давно не слышала этого имени. В моей голове она просто тигрица.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я.
Мама печально улыбается.
— Она сказала, что теперь, когда ты подросла и есть Мбак Нур для твоего брата, она больше не нужна. Она хочет вернуться в свою деревню, чтобы выйти замуж.
— Ой.
Интересно, правда ли, что она мне больше не нужна. Интересно, похож ли мужчина, ждавший её, на богачей из теленовелл, будет ли он рад видеть её больше, чем строители по соседству. Странно представлять, что у неё есть жизнь помимо меня, так же странно, как представлять, что у меня есть жизнь отдельно от неё.
— Как она доберётся до своей деревни? — спрашиваю я.
— Завтра за ней заедет анкот.
Я представляю себе чёрный, как ночь, микроавтобус. Я представляю, как тигрица забирается в него, но в моём воображении я не понимаю, как она может там уместиться.
— Я купила ей прощальный подарок, — говорит мама, доставая изящное золотое ожерелье. — Как думаешь, достаточно? Она жила с нами так долго.
Я смотрю на ожерелье, сверкающее на ладони матери, и всё, о чём я могу думать, так это о том случае, когда я попыталась рассказать маме, что тигрица со мной делает, но на следующий день тигрица отругала меня перед соседскими нянями, и все они посмотрели на меня, как на грязного, непослушного оборванца, и с тех пор я больше никогда и никому ничего не рассказывала. И, возможно, по привычке, а может, это мой прощальный подарок тигрице, но я ничего не говорю маме даже сейчас.
— Сойдёт, — просто говорю я. – Когда она уезжает?
— Завтра, в два часа дня.
Уроки заканчиваются в час. Я не отрываю глаз от часов по дороге домой, умоляя школьный автобус ехать побыстрее, столь же быстро, как взмах языка тигрицы, когда она слизала гусеницу и спасла меня.
Я разрыдалась, когда поняла, что не успеваю.
Когда я прихожу домой, её уже нет. Я вхожу внутрь, и никто не кричит на меня, чтобы я доела обед, и не запирает в комнате за оценку по математике ниже пятёрки. Я стою у окна, где обычно стояла она, красуясь перед строителями. Я вглядываюсь сквозь тюлевую занавеску и пытаюсь увидеть мир так, как видела его она, но не нахожу ничего, кроме желания, чтобы она встретила того, кого искала. Я знаю, что это не я. Кем бы ни был этот человек, возможно, с ним она будет добрее.
Мама говорит, что утром, прямо перед приездом анкота, тигрица разрыдалась, утирая слёзы длинной чёрной косой. Руки, сжимавшие ручку сумки, были худыми и дрожащими, и мама беспокоилась, что та плохо себя чувствовала, плохо ела. В день отъезда тигрица выглядела как обычная молодая женщина, и поэтому она смогла уместиться в микроавтобусе.
Я дрожу остаток недели, боясь собственных слёз. Каждый раз, когда я касаюсь пальцами лица, я с удивлением обнаруживаю, что оно мокрое. В конечном счёте, пожалуй, лучший способ выжить при нападении тигра — это любить его, когда он уходит. Ведь убивает тебя, понимаете, не нанесённая тигрицей рана. А пустота, остающаяся после шрама.
облако тэгов
