Брюс Коллинз, первоклассный ракетный пилот, напряжённо ожидал, пока маленький спутник Марса приблизится из необъятного космоса. В сорока миллионах миль отсюда люди Земли боролись со странной эпидемией безумия и единственным спасением стала недавно созданная противотелепатическая сыворотка.

Хорошо, что напарником в полёте стал Ларри Гиллмор, Рыжий. На него всегда можно положиться в трудную минуту — немного безрассудный и определённо своевольный, но обладающий смелостью и инициативой, столь нужными в критических ситуациях.

А какую ещё опасность, кроме безумия, можно ожидать от таинственной силы, протянувшейся от Деймоса, спутника Марса, к Земле, сквозь сорок миллионов миль космического пространства?

Что за таинственная угроза подтачивала разум людей и придавала их телам причудливые формы?

В иллюминаторе, вынырнув из пугающих, усыпанных звёздами глубин бесконечности, раздувался, подобно воздушному шарику, крошечный диск Деймоса. Каким абсурдом показалось бы астрономам столетие назад существование такого маленького спутника с пригодной для дыхания атмосферой. Физикам старого времени представлялось, что кинетическая теория газов доказывает, что малая планета не обладает атмосферой.

Им не было известно, что скорость молекул газа зависит от силы гравитационного поля, окружающего молекулу.

Включив тормозные двигатели, Брюс опустил серебристую ракету на скалистую поверхность Деймоса в районе терминатора, у подножия фантастически наклонённого утёса.

Голос Ларри нарушил внезапную тишину:

— Ты вколол сыворотку?

Рыжий с опаской смотрел сквозь стекло иллюминатора на зловещий пейзаж.

— Конечно, — ответил Брюс, его серые глаза полнились решимостью, а худощавое лицо загорело от пребывания на открытом воздухе. — А как насчёт тебя?

— Порядок, — сообщил Ларри.

— Что ж, давай наденем грузила на обувь и осмотримся — здешнее притяжение слишком мало, без груза не выйти.

Пять минут спустя они стояли снаружи ракеты, а похожий на большой полумесяц Марс висел над аномально низким горизонтом, заливая красноватым сиянием суровые окрестности.

— Что теперь? — глаза Ларри горели нетерпением. — Начинаем поиск лаборатории Хоркера?

— Не совсем. У нас чёткая задача — уничтожить Деймос. Хоркер, вероятно, оборудовал здесь местечко для экспериментов с теми патагонскими камешками, но мы можем искать их сотню часов, и не найти.

— Это там, — спокойно заявил Ларри, указывая рукой на каменную осыпь.

Брюс прищурился. В полумиле от них осыпь, казалось, уходила в затянутый туманом кратер или ложбину.

— С чего бы это? — резко спросил он. — Почему ты так решил?

— Просто предчувствие, но я уверен, что прав.

Брюс подозрительно взглянул на второго пилота.

— Слушай! Вколи ещё порцию этой дури. Понял меня?

— Кто, я? — в голосе рыжеволосого космонавта слышалось отвращение, но когда их взгляды встретились, его рука потянулась к карманной аптечке. — Хорошо, — усмехнулся Ларри. — Думаешь, я тронутый, да?

Брюс наблюдал, как тот наполняет маленький цилиндрик сывороткой и ввинчивает иглу.

— Нет, — ответил он. — Полагаю, ты чокнутый не более, чем обычно, но рисковать не будем. Я займусь конусом.

Он вернулся в ракету, включил свет в кормовом отсеке и приступил к распаковке наспех собранного оборудования.

Спустя десяток минут Ларри пропал из виду!

Странная цепочка событий привела двух космонавтов на крошечную луну Марса. Её следовало уничтожить, чтобы спасти Землю от безумия. Хоркер, земной физик, стоял у истоков всего. Каким-то образом он обнаружил, что странные камешки в Патагонии — озадачивающие геологов со времён Дарвина, — представляют собой дремлющие споры невероятно древней, инопланетной жизни.

Решением Всемирного трибунала Хоркеру запретили продолжать исследования, как слишком опасные для человечества, и тот бежал на Деймос, забрав с собой несколько камешков.

Прошло два года. Внезапно люди начали сходить с ума. Никто не понимал, в чём причина, пока не вернулся на своей ракете Хоркер. Он был безумен, как шляпник, его тело странным образом изменилось, и он бормотал о какой-то нечеловеческой разумной жизни, не животной и не растительной, извлечённой им из камешков на Деймосе — и жизнь эту следовало уничтожить. Это нечто, благодаря телепатической силе, могло управлять телами и разумами людей на расстоянии миллионов миль. При этом тела людей претерпевали и анатомические изменения.

И вот, всего через несколько минут после прибытия на Деймос двух космонавтов, отобранных для сей важной миссии, Ларри Гиллмор, второй пилот, таинственным образом исчез.

На мгновение Брюс застыл в оцепенении. Тишина и тени окружали его, багровое сияние Марса окрашивало кровью осыпающиеся утёсы.

Что за странная, непостижимая сила так незаметно похитила Ларри?

Брюс выругался, ибо в голову внезапно пришёл ответ. Каким же он был дураком! Он отчётливо помнил, что ни разу на самом деле не видел, как Ларри воткнул иглу в руку и нажал на поршень. Это так похоже на упрямого, своевольного космонавта — решить, что ему не нужна защита противотелепатической сыворотки!

А как насчёт «предчувствия» Ларри? Уже не коварная ли галлюцинация, чреватая безумием, скрутила его мозг ядовитыми пальцами?

— Ларри!

В разреженном воздухе зов прозвучал слабо и бесполезно. Он позвал снова, громче:

— Рыжий! Йо-хо-хо! Ры-ы-ы-жий!

Ответа не последовало. В следующий момент Брюсу показалось, что он ощущает под ногами головокружительное вращение маленького спутника, бесшумно и бесконечно летящего в космосе.

Надо найти Ларри. Он обвёл взглядом низкий, затянутый дымкой горизонт. Но оставить ракету без присмотра… Внезапно Брюс осознал, что на его плечах лежит обязанность спасти человечество от участи, что хуже полного уничтожения. С лихорадочной поспешностью он начал собирать аппарат из деталей, вытащенных наружу.

Но сначала он отнёс все контейнеры, один за другим, ярдов на триста от ракеты, выбрав участок гладкой, ровной скалы для работы. Затем, прежде чем начать сборку конусного проектора, достал из кобуры на бедре оружие ближнего боя — пистолет-распылитель, способный изменять молекулярную силу сцепления в любом органическом теле, и убедился, что тот готов к немедленному использованию.

Странный это прибор, проектор замедляющих лучей, последняя ставка человечества. В основном он состоял из параболического зеркала, с микроволновым возбудителем в фокусе. Этот отражатель выбрасывал чрезвычайно протяжённый невидимый луч в форме конуса, чья вершина упиралась в зеркало. Луч, сталкиваясь со световыми волнами или фотонами, создавал бесконечно малый тормозящий эффект, подобный линзе, преломляя световые волны к оси конуса.

Свет, попадая в невидимый конус, ведёт себя как вода, льющаяся в воронку. Несмотря, что эта штука так и не была толком опробована, её дьявольские возможности позволяли сфокусировать излучение любого раскалённого тела сколь угодно большой протяжённости — например, Солнца. И результат выйдет аналогичным использованию гигантского увеличительного стекла размером с солнечный диск.

Работая быстро и целеустремлённо, да так, что вскоре по загорелому лицу заструились капли пота, Брюс собирал агрегат до глубокой ночи, в то время как тонкий красный полумесяц Марса становился всё шире и шире, пока не стал похож на полную румяную Луну. Но он оставался на месте, плывя низко над горизонтом, ибо Деймос всегда обращён одной и той же стороной к своему светилу.

Света было достаточно для эффективной работы, несмотря на стоявшую ночь Деймоса: из-за преломления солнечного света вокруг сего маленького шарика ночь походила на мягкие жемчужные сумерки, окрашенные в кровавый цвет косым сиянием Марса.

Брюс разбирался в скудной флоре и фауне близлежащих скал. Много лет назад он пилотировал земную экспедицию из четырёх выдающихся учёных, некоторое время изучавших сей крошечный спутник.

После напряжённых часов работы Брюс выкроил несколько минут на осмотр изрытого трещинами склона ближайшей скалы. Он не боялся коренных обитателей Деймоса — безобидных паукообразных с глазами на стебельках и склизкими ногами, ростом всего в несколько дюймов. Но ему стало интересно, повлияло ли на них каким-либо заметным образом странное, неизвестное существо, вылущенное Хоркером из патагонских камешков.

Хотя эти паукообразные были маленькими и медлительными существами, он помнил, что они обладали разумом, значительно превышающим способностями любого животного Земли, — своеобразным, получеловеческим разумом, позволявшим им пользоваться примитивными орудиями.

И вот теперь, здесь, в неглубоких нишах скалы, он обнаружил крошечные глинобитные хижины конической формы. Его взгляд скользнул по небольшим террасам, расположенным перед хижинами, заполненным тёмным суглинком, что трудолюбивые арахниды тщательно собирали по всей доступной местности.

Но маленькие садики были заброшены, а крошечные хижины пусты. Он не нашёл ни одного арахнида, хотя прошёл несколько сотен футов вдоль обрыва.

Бежали ли они от угрозы, гигантскими шагами продвигавшейся по слишком тесному миру? Или пали жертвой, были каким-то образом поглощены или подчинены дурманящей штукой, выпущенной Хоркером из тёмных веков земного прошлого?

С тошнотворным чувством тщетности Брюс вернулся к работе. Тишина становилась гнетущей. Трудно было сосредоточиться, и он то и дело с опаской поглядывал вниз по осыпи. Как дела у Рыжего? К этому времени с ним могло случиться всё, что угодно! Брюс винил себя в задержке. Но что ещё он мог сделать?

Наконец аппарат был готов. Брюс направил широкое зеркало к небу, вплотную к горизонту.

В соответствии с естественным ходом времени, рассвет должен был вот-вот начаться. Затем Солнце взойдёт и попадёт в поле действия зеркала. В течение двенадцати минут после этого ничего не произойдёт — именно столько времени потребуется, чтобы собранные лучи света и тепла достигли Деймоса. Конечно, машина развалится после первого же запуска, но это не имеет значения — жара хватит на двенадцать минут, вполне достаточно.

Брюс включил таймер. Волновой генератор включится на рассвете.

Теперь можно продолжить поиски Рыжего. Вернётся он или нет, значения не имело — машина отработает и без контроля.

Но если он найдёт Рыжего — живым — и сможет доставить его к ракете до рассвета...

Брюс двинулся вниз по склону осыпи, вглядываясь в туман впереди. Рассвет наступит ещё не скоро, ночи на Деймосе долгие — пятнадцать земных часов.

Несмотря на осторожное продвижение, камни гремели под ногами, соскальзывая на несколько ярдов вниз, а иногда взлетали, невесомые, как пёрышки, и проплывали у него перед глазами. Коллинзу казалось — прыгни вверх, и покинешь Деймос навсегда.

С четверть мили он упорно продвигался вперёд, в то время как осыпь сужалась меж нависающими скалами.

Внезапно космонавт замер, устремив взгляд прямо перед собой. Что-то двигалось на тусклом гребне гряды за оврагом! Неясная фигура, больше человеческого роста — расплывчатая, бесформенная — слишком большая для чего-либо на Деймосе. Внезапно она исчезла.

Затем внимание привлёк отблеск света на полированном металле. Прямо под ногами. Он наклонился, протянул руку. С болью в сердце поднял...

Карманную аптечку с сывороткой!

Теперь Брюс чувствовал, что мрачные предчувствия в отношении Ларри оправдались. Только зарождающееся безумие могло заставить уравновешенного космонавта выбросить аптечку.

Поднимающийся из оврага туман почему-то наводил на мысль о дыме. Затем, когда Брюс приблизился, внимание привлёк небольшой движущийся объект в нескольких ярдах от него.

Арахнид! Первый, им увиденный.

Брюс подошёл ближе. Почему тот не попытался убежать? По прошлому опыту Брюс знал, что маленькие создания обычно пугаются человека. Но существо не обратило на него абсолютно никакого внимания.

Какое-то мгновение космонавт наблюдал, как арахнид уверенно продвигается вниз по осыпи, словно следуя повелительному призыву. Влекла ли его невидимая сила, одолевшая Рыжего?

Бормоча проклятия, Брюс зашагал дальше. Теперь осыпь сменилась узким ущельем, напоминающим дверной проём перед ровным дном оврага.

А-а-а-а!

Судорожно сжав рукоятку пистолета, Брюс нырнул за подходящий выступ скалы, чтобы, съёжившись, вглядеться в увиденный кошмар.

Ибо место это кишело движущимися монстрами, жуткими организмами, оскорбительными для человеческого взора. Зрелище, бросающее в дрожь.

Ростом с человека, но такие толстые и массивные, что Брюс внезапно почувствовал себя пигмеем, бродили они туда-сюда по дну оврага, будто собирая что-то со скал. Вот, значит, кто вылупился из гальки Хоркера! И когда один из них приблизился к укрытию на толстых членистых ногах, прикреплённых к нижнему сегменту приземистого тела, у Брюса появилась прекрасная возможность внимательно рассмотреть создание.

Раздутое тело состояло из ряда чётко выраженных горизонтальных колец или сегментов, на каждом — пара гибких щупалец. Голова отсутствовала. От третьего сегмента, считая сверху, отходила пара глазных стебельков, а на четвёртом сегменте находилось странное кольцевидное образование — орган слуха или обоняния. Брюс не увидел ничего, напоминающего рот, но из верхнего сегмента росло что-то вроде ножки или антенны, с выпуклым бугорком-луковицей на вершине.

Облик тошнотворный, но не слишком, ибо Брюс привык к странной фауне внеземных миров. Ещё он успел подумать, где же на этом крошечном спутнике они нашли пищу, чтобы вырастить толстые, приземистые тела?

Брюс, переводя взгляд с одного уродливого чудовища на другое, увидел, что среди них нет двух одинаковых. Разное количество сегментов, придатков, глазных стебельков. Некоторые покрыты тонкими хитиновыми пластинками, хотя ближайший к нему оказался совершенно гладким, но у каждого имелась антенна, заканчивающаяся этакой луковицей.

Каким бы нелепым и неприятным ни являлось зрелище, полное наплевательского отношения к эволюции, истинная причина отвращения космонавта лежала ещё глубже. Он ещё не был уверен, но…

Брюс позволил себе отвести взгляд и окинуть взглядом ложбину.

Лаборатория Хоркера!

Ложбина была шириной примерно в четверть мили, и в центре похожей на грот впадины стояло длинное грубое каменное здание. Итак, «предчувствие» Рыжего было верным.

Рядом со зданием находилось круглое куполообразное сооружение, по-видимому, из обожжённой глины, с отверстием наверху, откуда валил зеленоватый фосфоресцирующий дым; а на ровном пространстве дна оврага за печью — если это была печь — виднелся круг в сто футов, окружённый низкой каменной стеной.

Хоркер, несомненно, построил каменное здание, да и печь, но вызывающая смутное беспокойство круглая стена не имела ничего общего с человеком.

С пистолетом-распылителем в руке Брюс вышел из-за скалы, ожидая, что монстры бросятся на него.

Ничего подобного! Только вращающиеся стебельки глаз указывали, что его заметили, но, казалось, не чувствовали угрозы от его присутствия.

Сработала ли противотелепатическая сыворотка в обоих направлениях? Или они безоговорочно верили в свои способности к метапсихозу — мысленному внушению?

Надеясь, что так всё и продолжится, Брюс направился к зданию, примерно в двухстах ярдах впереди.

Он шагал между парочкой чудовищ, когда совершил ужасающее открытие. Структура плоти скользких существ ответила на вопрос об их происхождении. Ибо в неясных узорах на вздутых поверхностях угадывались искажённые, но безошибочно узнаваемые очертания. Узоры являлись ничем иным, как искривлёнными, раздавленными телами арахнидов!

Теперь Брюсу было совершенно очевидно, что монстры не возникли в результате какого-либо естественного органического развития.

Хотя они и состояли из плоти, они не были животными.

Живые конструкторы! Полутелесные чудовища, построенные из сотен маленьких кусочков — модифицированных, соединённых, срощенных и склеенных — богохульная пародия на природу. В мгновение ока Брюс понял, что монстры собирали в скалах — понял, что стало с паукообразными. Ибо каждый фрагмент этих ужасных конструкторов был арахнидом — всё ещё живым, хотя и утратившим самостоятельное сознание.

Вот так, в маленьком мире, населённом крошечными, беззащитными существами, появились эти чудовища. Разве не то же самое началось на Земле много лет назад, среди стад гуанако в Патагонии?

Он должен найти Рыжего!

Брюс шагнул к открытой двери здания. Весьма оживлённое место. Лаборатория Хоркера оказалась больше, чем представлялось издали. Прямо за широким дверным проёмом дюжина монстров трудилась над металлической конструкцией, похожей на корзину. Брюс увидел прикреплённый к вершине конструкции странный, замысловатый механизм. Несмотря на ажурность, агрегат наводил на мысли о космических кораблях, созданных на совершенно нечеловеческих принципах.

Чуть дальше, вдоль задней стены большого, неприглядного помещения, стояла троица монстров, склонившихся над чем-то лежащим на полу.

Подняв пистолет-распылитель и съёжившись каждой клеточкой тела от приближения к этими разнокалиберным созданиям, Брюс вошёл в здание.

И снова лишь подёргивание стебельков глаз указывало, что его появление заметили.

Ларри Гиллмор! Странно неподвижный и молчаливый Ларри. Он лежал на полу, глаза были открыты, но их выражение свидетельствовало, что мозг перестал функционировать.

Трое монстров отступили при приближении Брюса. Вероятно, озадачились его неподконтрольностью.

— Рыжий! — выдохнул он, склоняясь над обмякшим телом.

Ответа не последовало. Затем Брюс заметил гранёный кристалл размером с небольшой апельсин, зажатый в загорелых пальцах лежащего без сознания космонавта. И вдобавок ко всему прямо на его глазах в сжатой кисти происходят едва заметные изменения!

Боже мой! Неужели рука действительно становится похожа на одну из тех луковичных антенн?

Достав шприц для подкожных инъекций, Брюс наполнил его; затем сильным ударом ноги выбил зловредный предмет из руки Ларри.

Секундой позже он впрыснул огромную дозу сыворотки в обнажённую руку. Но теперь монстры, казалось, осознали происходящее. Внезапно они бросились вперёд.

Брюс резко выпрямился, холодная рукоять пистолета-распылителя успокаивающе легла в ладонь. И в ту же секунду увидел, как одно из чудовищ схватило кристалл, раскрыло луковичную ножку, выступавшую из верхнего сегмента, и поместило отвратительный предмет внутрь своего не менее отвратительного тела.

Они приближались. Сверкающие искры с шипением вырвались из оружия космонавта. И стоило им коснуться монстров, как вспыхивало и распространялось мерцающее пламя, рассеиваясь в никуда, наполняя комнату мерзким, зловонным и непригодным для дыхания паром, а в середине каждого создания проявлялись пока ещё не тронутые кристаллические конкреции.

Патагонская галька! Брюс догадался, что это были за кристаллы. Но они, видимо, подверглись какому-то непонятному метаморфическому перерождению, какому-то химическому растворению с последующим преобразованием или перекристаллизацией, ибо линии их были чётко очерчены, а грани отполированы и безупречны.

Трёх монстров, собравшихся вокруг Ларри, удалось уничтожить, но теперь пар стал слишком густым, чтобы Брюс мог разглядеть приближение остальных.

Задыхаясь в мерзком воздухе, он потащил Ларри к двери; и в этот момент до его слуха донёсся звук, одна-единственная музыкальная нота, похожая на звуки арфы.

Был ли это сигнал опасности? Призыв к оружию?

И снова: тванг-тванг-тванг...

Он вытащил Ларри за дверь, где легче дышалось.

Брюс увидел, что, пока он находился внутри здания, в жемчужно-красных сумерках что-то происходило, ибо пространство внутри круглой каменной стены уже не было пустым.

Там висела калейдоскопическая штуковина, вызывающая головокружение. Мерцающий, колоссальный многогранник с тысячью сверкающих граней, неописуемая, неустойчивая вещь, дрожащая в размеренном ритме.

Брюс видел, как с каменистого дна оврага, издалека и вблизи, вокруг стофутовой круглой стены собираются галечные монстры, словно подчиняясь всемогущему приказу.

Время уходить! Брюс повернулся к Ларри и увидел, что взгляд того стал осмысленным.

— Слава богу! — выдохнул Коллинз.

Рывком поставил долговязого космонавта на ноги и буркнул:

— Двинулись!

Никем не замеченные, они прокрались в жемчужном полумраке по дну оврага к осыпному склону.

Когда они побежали от возвышающегося в каменном кольце кристалла, Брюс почувствовал, что бежит от чего-то, недоступного пониманию, но желания разбираться с этим точно не возникало.

Оглянувшись, Коллинз увидел, как псевдотельные монстры собираются у стены, его охватило смутное, неприятное, пробивающееся сквозь усталость, чувство отвращения. Пусть они не отвлекаются подольше!

Через полчаса оба космонавта благополучно добрались до ракеты и взлетели с проклятого спутника Марса. И вот теперь, зависнув в космосе в нескольких тысячах миль от Деймоса, ждали результатов.

Ларри пребывал в раскаянии.

— Похоже, я выкинул чертовски глупый трюк, — заметил он, после длительного разглядывания искалеченной руки. Затем, верный своей натуре, широко улыбнулся. — Ещё немного, и я мог бы стоять с жестяной кружкой в руках на перекрёстке.

— Неверно. — Брюс взглянул на Деймос в иллюминатор. — Ты превратился бы в первоклассного человека из гальки — машину под управлением кристаллического мозга, способного перехитрить любого человека или зверя.

Брюс продолжил наблюдение. Рассвет, должно быть, уже окрасил горизонт в кроваво-красный цвет. Скоро он узнает, были ли его усилия напрасны.

Внезапно маленький диск Деймоса засветился белым, как известь в кислородно-водородном пламени. Затем, медленно, блестящая точка увеличилась в тысячу раз, подобно римской свече, сияющая газообразная звезда.

— Всё кончено, — доложил Ларри, внимательно наблюдая за происходящим с другого борта.

Брюс повернулся к панели управления, запустив двигатели на всю мощь.

— Эта штука, — Ларри заколебался, — Я о кристалле внутри каменного круга — что это было?

— Не знаю, — признался Брюс.

— Но... откуда она взялась?

— Откуда-то из космоса. Когда я спустился в овраг, её там не было.

— Как ты думаешь, это космический корабль? — продолжал Ларри.

— Нет, не думаю. Они строили свой собственный. Вот почему печь дымила.

— Готов поспорить, что они собирались в Патагонию. — Взгляд Ларри стал задумчивым. — Жаль, что так вышло.

— Мне не хотелось этого делать, — согласился Брюс, — но эти штуковины и люди никак не могли существовать в одной вселенной.

— Как ты думаешь, они были живыми — эти кристаллы?

— Не знаю. Возможно, наполовину живыми, но обладающими спокойным, хладнокровным разумом, способным придавать силой мысли живым существам желаемую форму.

— У меня... э-э... сложилось странное впечатление о другом существе — о пришедшем из космоса. Интересно, зачем?

— Они ожидали его прихода, подготовили для него место. Я полагаю, они призвали его — вызвали из космоса или из прошлого — и оно явилось. Вот и всё.

Брюс замолчал, и на мгновение воцарилась тишина, пока они слушали рёв двигателей ракеты, уносившей их домой, прочь от этого странного места, полного невероятных чудовищ.

Наконец, с задумчивым выражением в серых глазах, Брюс спросил:

— Ты упомянул о странном впечатлении?

— Ну, мне показалось, — объяснил рыжеволосый космонавт, — когда они собрались в круг вокруг этой штуки за стеной, что они... э-э-э... молились.

— Странно, — медленно произнёс Брюс, — я тоже так подумал.

Майкл Шейбон потратил немало сил, пытаясь вытащить разлагающийся труп фантастики из неглубокой могилы, куда его бросили авторы серьёзной литературы.

Руфь Франклин, «Slate», 8 мая 2007 г.

Что-то разбудило её ночью. Возможно, звук шагов на лестнице — кто-то в мокрых кроссовках очень медленно поднимался по ступенькам... но кто? И почему мокрые кроссовки? Дождя нет. Вот снова тяжёлый, хлюпающий звук. Но дождя не было уже несколько недель, стояла духота, спёртый воздух приобрёл приторный привкус плесени или сладковатой гнили, словно у очень старой финоккьоны или, скажем, позеленевшей ливерной колбасы. И вот опять — медленные, хлюпающие, засасывающие шаги, отвратительный запах усиливается. Что-то поднимается по лестнице, приближаясь к двери. Когда она услышала стук пяточных костей, прорвавшихся сквозь гниющую плоть, то всё поняла. Но фантастика мертва, мертва! Будь проклят этот Шейбон, вытащивший труп из могилы, куда она и другие серьёзные писатели его зашвырнули, дабы спасти серьёзную литературу от оскверняющего прикосновения, от ужаса пустого, покрытого язвами лица, от безжизненного, бессмысленного блеска гниющих глаз! Что, по мнению этого дурака, он наделал? Неужели он совсем не обращал внимания на бесконечные ритуалы серьёзных писателей и их серьёзных критиков — официальные церемонии изгнания, повторяющиеся заклинания, колья, снова и снова вонзаемые в сердце, язвительные насмешки, бесконечные победные пляски на могиле? Разве он не хотел сохранить невинность Яддо? Неужели он даже не понимал важности различий между научной фантастикой и контрфактуальной беллетристикой? Неужели он не понимал, что Кормака Маккарти — хотя всё в его книге, за исключением удивительно откровенного использования вопиюще невразумительной лексики, было поразительно похоже на множество ранних произведений научной фантастики о людях, пересекающих страну после холокоста, — ни при каких обстоятельствах нельзя называть писателем-фантастом, ибо Кормак Маккарти — серьёзный писатель и, следовательно, по определению не может опуститься до низких жанров? Могло ли случиться, что Шейбон, получив от безумных дураков Пулитцеровскую премию, забыл о священном слове «мейнстрим»? Нет, она не хотела смотреть на существо, что с хлюпаньем пробралось в её спальню и теперь стояло над ней, воняя криптонитом и ракетным топливом, скрипя, подобно старой усадьбе на вересковых пустошах под порывами грозового ветра, чей мозг разлагался изнутри, подобно груше, а маленькие серые клеточки вытекали из ушей. Но существо завладело её вниманием, протянуло к ней руку, и она увидела на наполовину разложившемся пальце сверкающее золотое кольцо. Она застонала. Как они могли закопать труп в столь неглубокой могиле, а потом просто уйти?

— Копайте глубже, копайте глубже! — кричала она, но её не слушали, и где теперь все они, прочие серьёзные писатели и критики, когда она в них нуждалась? Где её экземпляр «Улисса»? Всё, что имелось на прикроватном столике, — роман Филипа Рота, под креплением настольной лампы. Она вытащила тонкий томик и попробовала заслониться от ужасного голема, но силы оказались неравными. Даже Рот не смог спасти. Монстр возложил на неё чешуйчатую руку, и кольцо выжгло на ней клеймо, подобное горящим угольям. Жанр дохнул ей в лицо трупным зловонием, и она погибла. Её осквернили. Уж лучше бы она умерла. Теперь её никогда, ни за что не пригласят писать для «Granta».

Яддо — арт-резиденция в городе-курорте Саратога-Спрингс. Основана в 1900 году финансистом Спенсером Траском и его женой, писательницей Кейт Траск. Место «отдыха и восстановления сил для авторов, художников, скульпторов, музыкантов».

«Granta» — один из ведущих литературных журналов Великобритании, ориентированный исключительно на реалистическую литературу. Основан в 1889 году.

Стоя в полном одиночестве в абсолютной темноте церковного подвала, отец Каллахан гадал, когда же вампир вернётся, дабы испить его кровь.

— Попробуйте помолиться о чуде, святой отец, — ухмыльнулся вампир, направляясь к толстой, обшитой досками двери. — Но я вас предупреждаю: в Нотр-Даме провальный сезон. Не сильно рассчитывайте.

Со сверхъестественной силой он столкнул Каллахана с каменных ступеней. Священник упал, но успел прикрыть голову, а вот очки слетели и разбились о цементный пол. Дверь захлопнулась.

Священник ждал в одиночестве. Прислушивался к быстрым, наглым шагам за дверью. Мерзотная нежить приводила в ярость. Хуже смерти, коварнее мирового зла. А он беспомощен.

Отец Каллахан боялся за прихожан. Циферблат часов подсветки не имел, но, поднеся запястье к уху, он услышал старомодное тиканье. Похоже, до назначенной полуночной мессы осталось меньше часа. Кто спасёт ничего не подозревающие души? Уж точно не слабый священник, безнадёжно запертый за кирпичной стеной толщиной в три фута.

Он стоял, борясь с головокружением, и лихорадочно думал. Болело всё. Суставы ныли, голова раскалывалась, мочевой пузырь едва не лопался, но внезапно вдохновение снизошло на священника. Перед глазами вспыхнул ослепительный белый свет.

— Чудо, — прошептал он. Невероятно. Но он попытается. Ибо всё-таки кое-что имелось в запасе...

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа... — прошептал священник.

Дверь распахнулась, с грохотом врезавшись в стену. Вампир стоял на верхней ступеньке лестницы, озаряемый ослепительным электрическим светом.

— Продолжайте молиться, святой отец. — Нечестивец рассмеялся, и в смех его вплеталось чувство голода. — Я ценю, когда произносят молитву перед ужином. — Вампир проворно спустился по лестнице. — Вы — всего лишь закуска, — сообщил он. Затем на мгновение застыл, поражённый увиденным. — Вы решили нарушить обет безбрачия, святой отец?

— Во имя Господа Нашего, нет! — Отец Каллахан развернулся к вампиру и быстро прицелился.

Вампир закричал. Его охватило пламя. На несколько ужасных секунд вопль стал невыносимым. Затем огонь внезапно стих, угас, как и расставленные наверху, согласно ритуалу, церковные свечи. Вампир заскулил и... исчез. Остался прах.

Когда священник унял дрожь, то застегнул пуговицу на ширинке, глядя на принесённого в жертву вампира. Отец Каллахан помолился, сначала про себя, затем вслух. Он возблагодарил Бога. Чудо свершилось — и святая вода явилась из неожиданного источника.

Покачивая стройными лодыжками, Сибил рассматривала кончик коричневой туфли-лодочки.

— Вы выглядите таким хмурым, — холодно сказала она, — что я не уверена, стоит ли с вами обедать.

— Прошу прощения, — извинился Томми Грейсон-третий, — вынужден сообщить вам, что Джим Мартин собирается развестись с Дженнифер, и назвать меня соответчиком!

— О! — девушка подняла голову и посмотрела на Томми. Улыбнулась: — Ну, ты это заслужил, ибо вёл себя совершенно бесстыдно, причём сам это прекрасно знаешь.

Томми закурил сигарету.

— Я не против, но для семьи это будет некоторым потрясением. Впрочем, — он встал, — они это переживут. Я женюсь на Джен, когда скандал уляжется, пожалуй, это будет достойным поступком. А пока собираюсь в Нью-Йорк до окончания развода. Пойдём пообедаем.

Сибил не встала. Она похлопала коричневой замшевой перчаткой по коричневой замшевой сумке.

— Знаешь, — небрежно сообщила она, — мы в одной лодке. Жена Луиса Рэймонда назвала меня соответчиком в её разводе.

— Нет! — воскликнул Томми. Затем, взглянув на Сибил, продолжил: — Что ж, ты тоже этого заслуживаешь.

— Однако есть выход для нас обоих, — тихо сказала Сибил. — Ты мог бы жениться на мне прямо сейчас.

— Вот умница! — восхитился Томми. — Мы немедленно отправимся в одно прелестное местечко в Западной Вирджинии. А потом, когда разводы закончатся и всё успокоится, ты могла бы поехать в Рино.

Когда девушка встала, то оказалась, что ростом она почти с Томми, а Грейсон считался очень высоким.

— Я удивляюсь, почему мы не поженились давным-давно, — вдруг сказала Сибил.

Томми рассмеялся.

— Потому как ты весьма амбициозна! Помнишь, ты говорила, что хочешь выйти замуж за кошелёк?

— О, да, — она поправила изящную шляпку. — А ты сноб, боящийся представить миру Сибил О'Хару как миссис Грейсон!

Они смотрели друг на друга холодно, почти враждебно, припоминая прошлое. Сибил О'Хара, чей отец был бухгалтером, познакомилась с Деборой Рэймонд в старших классах школы, и живой характер Сибил привлёк холодную Дебору, с её аккуратными косичками и ровными зубами. Сибил, несмотря на беззаботный смех, весёлую копну волос цвета осеннего сидра и симпатичные пухлые щёчки, обладала ясным, стройным умом. Она моментально осознала ценность дружбы с Рэймонд.

Никто не мог возразить решительной Деборе, поэтому Сибил была приглашена на дебютную вечеринку после окончания школы, и сияние Сибил О'Хара привлекло внимание парней, уставших от испуганных или дерзких дебютанток. Она стала модной. Женщины из окружения Рэймонд сообразили, что пригласить Сибил — значит застраховать себя от множества партнёров в цилиндрах и фраках, и Сибил была допущена в их общество. Даже после того, как она устроилась моделью в магазине модных платьев, рассчитанном на тех самых женщин, ей продолжали приходить приглашения на вечеринки.

Глядя на Томми в лучах полуденного солнца, Сибил подумала, что нет ничего безнадёжнее, чем эпизодическая дружба с мужчиной, когда вы встречаетесь с ним за ланчем в популярном отеле или болтаете о театре в гриль-баре. А именно так с ними и получилось.

Сибил влюбилась в Томми с первого взгляда. Его глаза — смеющиеся и беспокойные, губы — насмешливые, но, глядя на него, вы ощущали, что он молод и наслаждается жизнью. Его семья — одна из самых уважаемых в городе. Владельцы потрёпанного универмага, большого дома из серого камня на холме и коллекции произведений искусства. Пожилые люди качали головами, глядя на Томми, и вздыхали, когда он пожимал плечами при мысли о работе, зато их дети любили его за красивую игру.

Они были потрясающей парой — Сибил и Томми. Сибил, с её кокетливыми глазами, высокая, с яркими волосами, тёплыми, как и её смех; Томми, с белокурыми локонами, падающими на загорелый лоб, с энергичным молодым телом, голубыми глазами, всегда ищущими в жизни что-то новое и весёлое.

Однажды майским вечером они скрылись от остальных и уселись на берегу озера под деревом, усыпанным тяжёлыми восковыми цветами кизила.

Томми сказал:

— Ты похожа на своё имя, Сибил! Ты как капля хрустальной росы, повисшая на цепочке лунного луча.

У Сибил комок подкатил к горлу, глаза затуманились, и она вспомнила, что ненавидит бедность, что должна выйти замуж за кошелёк, поэтому рассмеялась.

— Как поэтично! — и попыталась вырваться из объятий Томми. Но ей не удалось, а через мгновение уже и не хотелось. Сибил никогда не забудет ту ночь, песню белых волн, полоски шелковистого лунного света, цветы кизилы, лицо Томми, прижавшееся к её лицу...

Стоя в холле отеля, она вспомнила всё это очень чётко — а глаза Томми сказали ей, что и он помнит...

Сблизившая их ночь стала последней для Томми и Сибил, влюблённых сумасбродов. Дебора Рэймонд вышла замуж и уехала на юг. Её брат Луи с холодной женой вернулся домой с запада, и Луи, увидев блеск в глазах Сибил, подарил ей бриллианты в тон. Дженнифер и Джим Мартин, устав от Франции, вернулись домой. Томный взгляд Дженнифер обнаружил Томми, а Томми загорелся идеей завести роман с изящной женщиной. Сибил, быстро прокрутив всё это в своём сердце, предложила:

— Давай не будем ссориться. Если мы собираемся пожениться, то поторопимся. Тебе придётся купить мне кольцо, десятицентовая лавка через дорогу.

Мировой судья обвенчал их, и они вернулись в квартиру Томми как раз к ужину. Готовила Сибил. Томми, попросив вторую порцию картофельного пюре, заметил:

— Я и не знала, что ты умеешь готовить, сестрёнка.

— Ты многого обо мне не знаешь, — холодно улыбнулась Сибил. — Все бедные девушки умеют готовить. Ещё кофе, Томми?

— Да, спасибо. — Томми намазал булочку маслом. — Сегодня вечером я уезжаю в Нью-Йорк. Тебе лучше приехать на вокзал. Люди подумают, что мы поехали вместе, но ты можешь сесть на следующий поезд. Я отправлю чеки на проживание на адрес твоего отца, он тебе перешлёт. Через шесть месяцев можешь подать на развод.

— Ловко ты всё спланировал, — усмехнулась Сибил.

Он проигнорировал горечь в её голосе.

— Я полагаю, затем ты выйдешь замуж за Луи.

— Видимо, — согласилась Сибил. — Томми, прошу, оливки.

Перед тем как усадить её в машину, чтобы отвезти домой, Томми пошёл в спальню и принёс кольцо с изумрудом. Надел ей на палец рядом с дешёвым обручальным кольцом.

— Оно принадлежало моей матери. Если бы она была жива, то захотела, чтобы оно досталось тебе — сегодня ты спасла честь семьи, — бесстрастно произнёс Томми.

— Честно заработала, — Сибил взглянула на переливающуюся зелень, заключённую в оправу старого золота.

— Ты весьма практична, — голос Томми был холодным, как коктейли, выпитые перед ужином.

Когда он оставил её на ступеньках дома, явно нуждавшегося в покраске, Сибил застыла в лунном свете, её нецелованные губы дрожали. Она смеялась и смеялась, пока не поняла, что плачет. Затем отперла входную дверь. Потрясла отца за плечо и увидела, как вспыхнули его глаза.

— Что ещё? — сердито буркнул он.

Сибил поцеловала его.

— Сегодня днём я вышла замуж за Томми Грейсона, папа. Я уезжаю в Нью-Йорк.

Он внезапно проснулся и стал по-ирландски нежным.

— Я надеюсь, ты будешь счастлива, детка.

— Речь не о свадебном путешествии, — пояснила Сибил, — я собираюсь поступить в госпиталь и выучиться на медсестру.

— Снова медсестра! Ну, — отец ухмыльнулся, — когда у тебя были косички и не хватало передних зубов, то говорила, что когда-нибудь станешь медсестрой. Потом передумала.

Сибил снова поцеловала его.

— Да, я решила выйти замуж за человека из друзей Рэймондов — и сделала это. Я небогата, и мой муж меня не любит! У меня есть дорогое кольцо с изумрудом, и, возможно, я смогу вернуть себе самоуважение. — Она рассмеялась: — Не обращай внимания, папа. Кажется, я немного пьяна. Я пришлю тебе свой адрес. Спокойной ночи.

Пять месяцев спустя вместо обычного чека от Томми пришла записка. Всё пошло наперекосяк — даже большой каменный дом был продан. Какое-то время он не мог позволить себе развод. Сибил улыбнулась и разорвала письмо на мелкие кусочки....

Три года спустя Сибил, спешащая по Бродвею, столкнулась лицом к лицу с Томми. Он был в хаки, и его губы больше не были насмешливыми или вялыми, но по-прежнему изгибались, давая понять, что он не воспринимает жизнь всерьёз. Сибил протянула руки, без перчаток, с ненакрашенными ногтями, лишь изумруд на левой руке мерцал, как восточное божество.

— Привет, Томми, — её голос дрогнул, и она ругнулась про себя. — Почему ты в хаки?

Грейсон улыбнулся, взял её руки в свои, и Сибил понадеялась, что он не заметит, насколько они ледяные.

— После того, как всё развалилось, мне пришлось искать работу, а единственное, что я умею, — это летать, — объяснил он. — Поэтому я подвизался в кино. Однако дядя Стивен из Вашингтона решил, что это недостойно, и отправил меня в армейскую авиацию. Ну, а ты, Сибил, — я никогда не видела тебя такой!

Она взглянула на элегантное, сшитое на заказ платье, на длинные ноги, сменившие чулки-паутинки на плотный шёлк и туфли на кубинском каблуке.

— Знаешь, я уже почти медсестра, — рассмеялась она. — Осталось всего семь месяцев. Ты выглядишь здоровым и счастливым!

— Я... я думал, ты выйдешь замуж за Луиса, — сказал Томми.

— А этот милый мальчик весьма прямолинеен, — Сибил отняла руки и спрятала их в карманах верблюжьего пальто. — Я ни разу не возвращалась с того дня. Иногда папа навещает меня здесь. А ты... — она вдруг стала милой и опасной Сибил. — Ты виделся с Дженнифер?

— Нет, — ответил невозмутимый, а значит кипящий внутри Томми. — Дженнифер уехала в Лондон два года назад.

Они молча стояли под лучами сентябрьского солнца, неловко глядя друг на друга. Томми заговорил первым:

— Что ж, до свидания, и удачи.

— До свидания, — улыбнулась Сибил и тихо добавила. — Удачи.

Она смотрела, как лётчик пробирается сквозь толпу, пока слёзы не застлали ей глаза и не пробрались на щёки. Зайдя к «Хайлеру», она присела на табурет и заказала чашку кофе. Затем вспомнила, что она жена Томми Грейсона, и они не упоминали о разводе.

— Два пончика с сахаром, — заказала она, чувствуя оптимизм в целом по жизни. Её осенило: возможно, у него нет денег на развод, потому он и молчит. — Забудь про пончики, — сообщила Сибил парню в белом халате за прилавком. — Похоже, я всё-таки не голодна.

Сибил завершила обучение под именем Сибил О'Хара. Она оставила своё имя, чтобы избежать трудностей при обучении, что часто возникают, если становится известно о замужестве. Первым пациентом стал Артур Лумис, миллионер, издатель, вдовец. Другие медсёстры вздохнули. Одна из них высказала общее мнение:

— Никому в мире, кроме Сибил, не могло так повезти.

Когда Артур Лумис благополучно переболел воспалением лёгких, его тётушка настояла, чтобы Сибил отправилась во Флориду ухаживать за ним во время выздоровления.

Если в прежние времена Сибил была очаровательна в вечернем платье из красного бархата с глубоким вырезом и норковой накидкой, открывавшей жемчужную кожу и изгибы двух мягких холмиков, напоминающих соцветия яблони, то в бесполой накрахмаленной белой униформе Сибил была божественна. Артур Лумис никогда не встречал никого прекраснее Сибил, и дело было не только в её красоте, не только в огоньках карих глаз, не только в обещании губ, но и в чём-то особенном внутри самой Сибил. Что-то настолько яркое и молодое, что хотелось жить вечно и делиться этим. В том, как она держала голову, в плавном движении рук, в живой мягкости голоса. В ночь перед её отъездом в Нью-Йорк Артур Лумис попросил Сибил выйти за него замуж. Она немедленно написала Томми, и тот примчался в её нью-йоркскую квартиру, взяв отпуск.

Он откинулся головой на подушки дивана в гостиной, раскурил трубку и задумался:

— Ну, ты всегда хотела выйти замуж за богатого человека. Теперь этот парень, Лумис, сделал тебе предложение. Ты говоришь, что можешь позволить себе развод. Хорошо. При чём тут я?

Голос Сибил оказался таким же холодным, как цепочка лунных лучей из рассказа Томми в ту ночь, когда он поцеловал дразнящую ямочку у неё на шее.

— Возможно, ты не знаешь, но считается вежливым сообщать мужу о предстоящем разводе. Мне показалось справедливым сказать тебе лично, а не сообщать через газету.

— Что ж, — Томми выбил пепел из трубки и спрятал её в карман, — в конце концов, наш брак ничего не значил. Поступай как хочешь, старушка.

Он потянулся за своей шляпой.

— У вас плохие манеры, — Сибил пристально посмотрела на него. — Вы не собираетесь на прощание поцеловать меня на удачу, мистер Грейсон?

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Сибил вдруг испугалась, увидев в глазах Томми недоумение. Затем он расправил плечи и бросил шляпу на стол.

— Конечно, — Томми любезно улыбнулся. — Подойдите сюда, миссис Грейсон.

Он протянул руки, и Сибил внезапно оказалась в объятиях, прижавшись так крепко, что почувствовала тепло его сердца, строгие складки её сшитого на заказ платья оттеняли военную форму Томми. Губы Томми внезапно стали твёрдыми, требовательными, затем он отпустил её, и она улыбнулась, затаив дыхание, чувствуя, как дрожат его руки на её плечах.

— Сибил! — прошептал Томми. — Ты не получишь развод!

— Я не говорила, что хочу его, — ответила Сибил. — Я сказала, что могу его позволить, даже если не сможешь ты. Я не говорила, что хочу выйти замуж за Артура Лумиса — я сказала, что он хочет жениться на мне. Я сказала ему «нет» в ночь отъезда.

Томми усадил её на мягкий диван.

— Я никогда не думал, что тебе есть дело до меня! Я никогда не думал, что та ночь у озера что-то для тебя значит. Я думал, ты хочешь выйти замуж за кошелёк, а я не богат, и получаю немного. Я мог позволить развод, но откладывал, потому что без ума от тебя.

Сибил прикоснулась губами к его уху.

— Я говорила о деньгах, ибо думала, что тебе всё равно, Томми. Хотела расшевелить тебя. Забавно, но когда люди очень сильно переживают, то часто говорят прямо противоположное своим чувствам. Я никогда не забуду ту ночь — вот почему я никогда не вышла бы замуж ни за кого другого. Вот так…

— Но Луи... — спросил Томми.

— Я пораскинула умом, — объяснила Сибил, и на мгновение он уловил отблеск холодной, умной Сибил, менявшей обаяние на благополучную жизнь. — Любая глупая девчонка может получать подарки за кое-что, дорогой, но я получала их даром! Потому как я умна. — Затем она смягчилась: — Но я отослала их обратно после того, как вышла за тебя замуж. У меня остался изумруд, принадлежавший твоей матери, и обручальное кольцо из десятицентовой лавки.

Томми поцеловал её ресницы, ямочку на шее, макушку и волосы цвета осеннего сидра.

— Ты могла бы догадаться, что я люблю тебя, иначе я не подарил бы тебе обручальное кольцо матери, — шепнул он.

Пальцы Сибил коснулись его висков.

— Томми, дорогой, я должна признаться ещё в кое-чем. Элис Рэймонд никогда не собиралась называть меня в качестве соответчика; я придумала это, чтобы ты женился на мне!

Я достал из почтового ящика конверт, ещё утром замеченный сквозь узкую щель. Взглядом опытного филателиста опознал марки Новой Зеландии. Итак, прибыл окончательный ответ. Последнее звено в цепи, что начала огибать Землю более двух лет назад.

Я поднялся лифтом на четвёртый этаж, держа в руке конверт странного оранжевого цвета. Я смутно ощущал, что долгое ожидание подходит к концу. Внезапно меня охватил страх перед определённостью, возможно, скрытой меж тонких бумажных стен.

Я бросил спортивную сумку в коридоре, быстро принял душ и уселся в кресло перед телевизором. Оранжевый конверт, казалось, излучал тёплое, манящее сияние. Я поборол искушение поторопить развязку и откинулся на упругую спинку, закрыв глаза.

Я словно перенёсся на два года назад. Тогда я вернулся с теннисного матча из парка Херастрау. С приятной усталостью от победы. Ещё из автобуса увидел, что окна института рядом с моим домом сверкают. Сначала я решил, что это отблески заката, но проходя мимо фасада понял, что ошибся: свет шёл изнутри.

«Они снова работают допоздна. А ведь Эмиль обещал зайти вечером…»

В далёкой юности Эмиль Добришан был моим одноклассником и товарищем. Теперь он стал выдающимся физиком, заместителем директора соседнего института, что не мешало ему в свободное время ремонтировать всевозможные электрические и электронные приборы.

«Такое уж у меня хобби», — говорил он с улыбкой, скрытой шикарными усами, компенсирующими отсутствие волос на голове. И добавлял: «Ремонтники с докторской степенью по теории относительности на дороге не валяются».

Мы встречались гораздо реже, чем хотелось, ибо ловушка повседневных обязанностей поглотила нас обоих. Однако в тот вечер мы планировали, в частности, настроить антенну моего телевизора, расположенную, по протекции Эмиля, на высокой крыше института и накануне сбитую внезапным сильным штормом.

Вынужденный изменить свои планы, я немного поработал над непокорным текстом, перекусил и снова плюхнулся в кресло, намереваясь посмотреть новости. Я ожидал, что изображение будет размытым, но контуры оказались необычайно плавными, словно трёхмерная проекция. Слишком уставший, чтобы размышлять ещё и об этом, я задремал на прогнозе погоды.

Когда я открыл глаза, на меня смотрела молодая женщина с тёмными глазами. Её лицо было неестественно белым — на мгновение я подумал, что сбилась цветовая настройка, — а брови подняты далеко к вискам. Уложенный по канонам странной капиллярной архитектуры, медный шлем её волос открывал высокий лоб и крошечные уши.

Я взглянул на часы: полночь давно миновала. Незнакомка продолжала молча наблюдать за мной. И хотя губы её оставались неподвижными, у меня возникло ощущение, что она пытается передать какое-то важное послание — только я не мог понять, важное для неё или для меня. Сделав над собой усилие, я оторвал взгляд от завораживающей незнакомки и взглянул на скопление неузнаваемых фигур за её спиной. Казалось, поняв моё намерение, белый овал лица отступил в верхний левый угол экрана, оставив на переднем плане... Я замешкался, пытаясь определить геометрические структуры, устремлённые в небо. Гигантский завод? Или городской комплекс, задуманный архитектором в блаженном состоянии?.. В небо ввинчивались пирамиды и кубы, сферы и спирали, всё из незнакомого мне полупрозрачного материала. При ближайшем рассмотрении показалось, что хаос начинает упорядочиваться. Чередование форм создавало ритм, тайную гармонию, почти музыкальную вибрацию.

Впрочем, времени на понимание у меня не оказалось... Резкий диагональный росчерк отделил геометрические структуры внизу от застывшего мраморного лица. Треугольная полоска неба за ним недолго осталась пустой. Где-то вдали, расстояние я не смог оценить ввиду отсутствия каких-либо ориентиров, появилось нечто вроде тёмного облака, огромного вихря, с ужасающей медлительностью пожирающего пространство.

Я перевёл дыхание: очевидно, я попал на фильм, транслируемый зарубежным телеканалом и принятый ввиду благоприятного стечения обстоятельств. Эмиль как-то объяснил мне механизм случайного распространения волн на большие расстояния. Поэтому я спокойно наблюдал, как рой дисковидных летающих аппаратов приближается к загадочному вихрю, испуская мощные потоки света.

«Лазеры», — сказал я себе, ожидая увидеть облако разбитым, рассеянным, поверженным. Однако молнии врезались в невидимую преграду, рикошетируя по причудливым траекториям. Несколько дисков треснули и вспыхнули. Оставшиеся отступили.

Небо сменило цвет на пурпурный. Откуда-то появился ещё один диск, огромный, парящий над облачной угрозой. От него отделилась светящаяся точка. Диск исчез. Точка превратилась в стремительно падающую сферу, остановленную всё тем же барьером. А через мгновение я увидел, как вырос ужасающий атомный гриб. Но облако под ним, нетронутое, неуязвимое, продолжало двигаться вперёд. Я наблюдал, заворожённый его всё более стремительным горизонтальным продвижением.

На переднем фоне разноцветные пульсации пронизывали полупрозрачные строения. Я решил, что таким образом режиссёр фильма отображал информацию о происходившем в другой части экрана. В конце концов диагональ исчезла. Неподвижное лицо вернулось на передний план, позволяя видеть сквозь него, как геометрические структуры поглощаются пурпурным вихрем. Бледные губы по-прежнему не шевелились, но глаза горели под медными бровями. Мне показалось, что я растворяюсь в тёмном пламени отчаяния конца света.

Облако вышло из кадра. Вслед за ним ввинченные в небо пирамиды, кубы, сферы и спирали начали терять свою консистенцию, переплетаться, превращаться в вязкую субстанцию. Только сейчас я вспомнил про фотоаппарат, и поспешил достать его из шкафа. Выставил на глазок выдержку и диафрагму: никогда ещё я не пытался запечатлеть что-то с экрана телевизора. К тому моменту, когда я нажал на спуск, процесс размытия почти завершился. Последний взгляд, словно беззвучный крик, и прозрачное лицо рассыпалось. Ещё несколько мгновений я видел слой субстанции, покрывающий землю, подобно замёрзшему океану, а затем экран стал пустым серым прямоугольником.

Я подождал появления диктора, титров, какого-нибудь знака, подтверждающего гипотезу о приёме дальнего сигнала. Ничего. Я сказал себе, что благоприятные условия пропали. Встал с кресла, чтобы выключить телевизор, и почувствовал, как навалилась усталость. Но я был слишком возбуждён, чтобы лечь спать. Я записал увиденное, стараясь не упустить ни одной детали, и попытался определить происхождение программы с учётом разницы в часовых поясах. Если она не рассчитана на страдающих бессонницей зрителей, то Европу и ближайшие регионы можно не считать. Источник, скорее всего, находился на территории двух Америк, на Дальнем Востоке или в Океании. Десятки стран, со множеством каналов... У меня закружилась голова, и я отправился спать.

Эмиль слушал меня подозрительно внимательно. Ни одного язвительного взгляда поверх очков, ни одного двусмысленного комментария по поводу размытой фотографии — единственного доказательства существования ночной программы. Когда я закончил рассказ, он спросил после продолжительного молчания:

— И что ты собираешься делать?

— Выяснить, что это за фильм и кто его транслировал.

Он покачал головой:

— Всё не так просто.

— Я достаточно упрям, чтобы идти до конца.

— Надеюсь...

Он встал, чтобы уйти. Я остановил его жестом:

— В этой истории есть ещё одна загадка.

Он посмотрел на меня, явно заинтригованный. Я продолжил:

— Сбитая антенна принимает передачу с большого расстояния...

Выдающийся лысый физик покраснел, будто школьник, и ухмыльнулся:

— Знаешь, тот затянувшийся эксперимент... Я не успевал к тебе и подключил твой кабель к институтской антенне.

Я поморщился:

— Может, этим всё и объясняется!

— Может быть, — чуть помолчав, кивнул он. — Прости, но мне пора. Я к тебе ещё загляну.

Он вышел, помахав рукой на прощанье. Его замешательство подстегнуло желание раскрыть тайну ночного эфира. Я начал искать нужные адреса.

Через несколько месяцев, когда я получил с десяток отрицательных ответов, снова объявился Эмиль. Он звонил мне уже несколько раз, знал, как обстоят дела, и голос его всегда оставался напряжённым. Я решил развлечься:

— Интересно, не шло ли вещание из далёкого далёка...

— Что ты имеешь в виду?

Его голос дрогнул. Я решил не тянуть:

— Эксперимент той ночью... Уж не вышли ли вы на связь с другой ли планетой?

Он вдруг расслабился:

— Для этого бы потребовался… Ну ты же представляешь, как выглядит радиотелескоп!

— Конечно. Но тебя точно что-то беспокоит.

Он просмотрел книги на столе, поправил узел галстука перед зеркалом и как раз, когда я собирался заговорить, повернулся ко мне лицом:

— Возможно, мы и установили связь, но не через космос.

— Не через космос? — растеряно повторил я.

— Эксперимент должен был открыть врата в четвёртое измерение.

— Путешествие во времени!

Он улыбнулся уголками рта:

— Не стоит тревожить тень Уэллса!.. Мы всего лишь проводили техническое исследование. Чтобы понять суть процесса, нужны знания в совершенно особой области. Вкратце, автор эксперимента утверждал, что, забравшись достаточно далеко в будущее, мы попадём в прошлое.

Я немного занервничал:

— Ты уверен, что у вас что-то получилось?

Эмиль ответил, очевидно, не поняв моего вопроса:

— Тебя не удивило, что «фильм» немой?

— Я решил, что есть рассинхронизация между изображением и звуком.

— Да... В ту ночь мы записывали не только показания приборов.

Он достал из кармана компакт-диск. Я выхватил его у него из рук и вставил в открытый лоток проигрывателя — когда пришёл Эмиль, мы решили прослушать свежий музыкальный сборник. Раздалось несколько шипящих звуков (летящие диски), несколько низкоинтенсивных взрывов (лазерное излучение, остановленное энергетическим экраном), апокалиптический рёв (ядерный взрыв), нечто похожее на скольжение ледника по скалам (дезагрегация геометрических фигур).

Я медленно проговорил:

— Похоже, вы записали звуковую дорожку к фильму.

— Такую возможность исключить нельзя, пока ты не получишь все ответы.

— А если все они будут отрицательными?

— Я могу предложить только гипотезу.

Я кивнул, предлагая продолжать.

— Ты писал о тайнах древних санскритских текстов. Палеоастронавтика — модная штука...

— Мы никогда не обсуждали это. Я не думал, что тебе это интересно.

— Мне много чего интересно, но не думаю, что летающие машины древней Индии и атомные войны — дело рук инопланетян. Правдоподобнее, что ранние цивилизации были уничтожены природными катаклизмами или...

Он сделал паузу, видимо, не желая пускаться в пустые рассуждения. Я подхватил мысль:

— И ты предполагаешь, что я стал свидетелем такой трагедии... Как думаешь, когда примерно это могло произойти?

Эмиль потеребил усы пальцами:

— Трудно сказать. Установка находится на стадии эксперимента... Но теоретические выкладки безупречны!

Не было причин сомневаться. Я ещё раз прослушал запись, затем Эмиль забрал диск, пообещав сделать копию (жду до сих пор). Он ушёл, попросив держать в курсе моего эпистолярного расследования. Несложное дело, учитывая монотонную череду отрицательных ответов вкупе с несколькими предложениями прислать конспект сего «интересного сценария» для возможного сотрудничества...

Терпение кончилось, и я вскрыл оранжевый конверт. Подобный фильм никогда не транслировался — слово было подчёркнуто — в Новой Зеландии. Круг завершился. Я снял трубку и набрал номер Эмиля.

— Гипотеза, похоже, подтвердилась, — спокойно сказал он, выслушав новость.

— Если только ваш эксперимент не остановился на полпути.

— На полпути... А точнее?

— Если зайти достаточно далеко в будущее, то окажешься в прошлом, — так утверждает ваш коллега. Боюсь, вы зашли недостаточно далеко.

Эмиль не ответил мне. Я медленно положил трубку на аппарат. Я видел рассыпавшееся лицо, геометрические фигуры, превращённые в вязкую субстанцию. Я чувствовал, как во мне просыпается демон обречённости. Неужели будущее — необратимый апокалипсис?