Случилось как-то Трурлю построить машину для счета, которая оказалась способной к одному-единственному действию, а именно: умножала два на два, да и то при этом ошибалась. Как было поведано в другом месте, машина эта отличалась при всем при том крайней самоуверенностью, и ссора ее с собственным создателем едва не закончилась для последнего трагически. С тех пор Клапауций отравлял Трурлю жизнь, и так, и эдак его подзуживая, — и тогда тот не на шутку разозлился и решил построить машину, которая сочиняла бы стихи. Накопил Трурль для такой цели восемьсот двадцать тонн кибернетической литературы плюс двенадцать тонн поэзии и принялся их изучать. Опостылеет ему кибернетика — перекинется он на лирику, и наоборот. Спустя какое-то время понял Трурль, что построить машину — это еще пустяк по сравнению с ее программированием. Программу, которая имеется в голове обычного поэта, создала цивилизация, его породившая; эту цивилизацию сотворила предыдущая, ту — еще более ранняя и так до самых истоков Вселенной, когда информация о грядущем поэте еще хаотично кружилась в ядре изначальной туманности. Значит, чтобы запрограммировать машину, следовало повторить если не всю историю Космоса с самого начала, то по крайней мере солидную часть. Будь на месте Трурля кто-нибудь другой, такая задачка заставила бы его отказаться от всей затеи, но хитроумный конструктор и не подумывал о ретираде...
Гася свет, он подумал еще, что Романи — человек, гораздо более богатый духовно, чем можно было предположить. Эти книги были его личной собственностью, а ведь каждый килограмм личных вещей, привозившихся на Марс, вызывал ожесточенные споры; предусмотрительная администрация Проекта поразвешивала на земном космодроме инструкции и воззвания к добропорядочности сотрудников, где объяснялось, как вредно для общего дела загружать ракеты излишним балластом. От людей добивались разумного поведения, а сам Романи — как-никак руководитель Агатодемона — нарушил эти предписания и правила, привезя несколько десятков килограммов абсолютно лишних книг. И зачем, собственно? Ведь нечего было и думать о том, что он сможет здесь читать эти книги.
Уже засыпая, Пиркс усмехнулся в темноте, поняв, чем оправдано присутствие этого библиофильского старья под колпаком марсианского Проекта. Конечно, никому тут дела нет до этих книг, до всех этих отвергнутых евангелий и пророчеств. Но казалось справедливым, более того, необходимым, чтобы запечатленные мысли людей, отдавших лучшие силы души загадке красной планеты, оказались тут, на Марсе, уже после полного примирения самых заядлых противников. Они это заслужили. А Романи, который это понимал, был человеком, достойным доверия.
Сегодня — 64 года со дня рождения Войцеха Мацея Кайтоха, польского литературоведа, автор монографии "Братья Стругацкие", статей о творчестве Станислава Лема.
Кайтох — о Леме:
Исходная точка лемовской фантоматики или его мышления на темы виртуальных реальностей была, как я полагаю, общественной. Пережив опыт тоталитаризмов с их пропагандами, с позиции сознательного интеллигента наблюдавший за тем, как они пытаются "промыть мозги" целым нациям, Лем создал картину живущих в иллюзии обществ, и эта картина была — по моему мнению — прежде всего метафорой исторического опыта некоторых людских коллективов, но такой метафорой, которая имела и имеет большие шансы стать реальностью. При этом он должен был задавать себе вопрос, насколько он сам является в безопасности, как может отдельная личность противостоять вышеуказанному давлению.
Мы можем только догадываться, как он отвечал на такие вопросы, но, пожалуй, не было в этих ответах ничего ура-оптимистического, коль скоро нашлись в его творчестве тексты, очень серьёзно затрагивающие проблему солипсизма. Раз можно вводить нас в мир иллюзии, раз можно обманывать наши органы чувств и наш рассудок, то возникает вопрос, существуют ли какие-то границы обмана. Если же не существуют, то нет никакой гарантии, что реален мир, в котором мы живём, что реальна наша жизнь и что реальны мы сами.
облако тэгов
