Зима 1919-20 годов, голод, холод, реквизиции, каждый дом как унитаз, и никаких венчиков из роз. В Московский уголовный сыск приходит новый сотрудник Александр Арехин, спокойный до отмороженности шахматный гроссмейстер, нокталоп и мастер стрельбы в падении, живущий в хоромах, передвигающийся на экипаже с персональным кучером либо вовсе в авто, вежливый и не пьющий политуру. Словом, типичная контра, какую в МУС и ЧК дальше первой стенки водить не принято. Проблема в том, что этого вот недобитка добивать никак нельзя. Во-первых, у него блат (по-немецки — листок с цидулями от Феликса Эдмундовича, Льва Давидовича и Владимира Ильича). Во-вторых, только этот вот недобиток может раскрыть странные дела упырей, попрыгунчиков и гипнотизеров, которые нападают не только на простых совграждан, но и на обитателей Кремля.

Фантасты не устают прикидывать холмсово кепи на самые внезапные фигуры отечественной истории. Клугер с Бабенко сделали сыщика из юного Ленина, а Щепетнев — из гроссмейстера Алехина (что там сделали Бушков с Пушкиным и Хаецкая с Лермонтовым, просто не знаю и надеюсь не узнать). Впрочем, выбор Щепетнева выглядит совсем обоснованным. Автор давно известен как отчаянный любитель шахмат и конспирологии с мистикой, а также нелюбитель Советской власти. Эти любови-нелюбови и составляют каркас «Тайной игры» — всех шести невеликих эпизодов. Детективной интриге, к сожалению, остается совсем мало места — еле сидячего.

Придумано и реализовано все довольно лихо, при этом скромно и со вкусом. Щепетнев классный автор, и он действительно постарался возвести аутентичные засады в аутентичных декорациях. Другое дело, что декорации, как правило, оказываются важнее действия, которое сплошь и рядом сводится к выезду Арехина в очередную прекрасную и страшную точку, мимо которой неминуемо проплывет злыдень с необходимыми уликами под мышкой. И читатель в итоге с этим мирится и начинает получать удовольствие, не докапываясь до мелочей и глупых вопросов о том, кто такой этот мистер Арехин, чего он хочет, с какого бодуна он читает Ленину книжки вслух, и почему он нокталоп да мусор, а не наоборот — и вообще, к чему все это и зачем. Смирению способствует и фирменная щепетневская манера экономить на объяснениях, связках и крупных планах.

Читать забавно и интересно, намеков, аллюзий и меланхоличных хохм пригоршня в каждом абзаце, извилины время от времени начинают шевелиться — по нынешним временам разве мало? Вот и скажите спасибо.

Спасибо, в общем.

Добросовестная, но бестолковая попытка посмотреть на феномен и биографию знаменитого писателя из России. Большую часть текста занимает старательный пересказ текстов Кинга, в первую очередь дидактико-биографических мегаэссе On Writing и Danse Macabre, а также интервью и прочих википедий. Эрлихман честно пытается вывернуть каждый абзац на свой лад, но своего у него лишь стыдливая нелюбовь к стране происхождения, что заставляет автора, с одной стороны, то и дело журить Кинга за страшные ужасы — мол, у нас бы ты понял, чего бояться надо, — а с другой, уверенно лажать чуть ли не в каждой фактурной строчке. С легкостью необыкновенной Эрлихман уверенно поминает «трижды экранизированный роман Курта Сьодмака «Мозг Донована» (наш Александр Беляев переписал его под названием «Голова профессора Доуэля»)», а абзацем ниже пытается усилить эффект: «В фантастику дезертировал и Ричард Матесон — один из любимых авторов СК. Герой его романа «Удивительный уменьшающийся человек» (1955) вдруг начал уменьшаться... В Советском Союзе переперли и этот сюжет — Ян Ларри сделал из него любимый многими роман «Необыкновенные приключения Карика и Вали»». Это ведь надо было очень постараться с оскорблением. В обоих случаях наши, естественно, успели лет на двадцать раньше — но тонкость в том еще, что именно в 1942 году, когда вышел «Мозг Донована», Беляев умер от туберкулеза в оккупированном Пушкине, а Ларри в 55-м оставался год до реабилитации после лагеря.

После этого, конечно, неудивительно, что создателя «Дюны» у Эрлихмана зовут Джеймсом, а не Фрэнком Хербертом, что советский журнал «Звезда» оказывается «армейским», что Дрю Берримор начинает восхождение на Олимп с «Воспламеняющей взглядом», а вовсе не с E.T., что Дино Де Лаурентиса автор называет исключительно студией и пишет строго в кавычках, и что режиссер Кроненберг у Эрлихмана внезапно вспоминает «о своих скандинавских корнях». Того же класса и собственные наблюдения Эрлихмана типа: «С конца 60-х ничего нового в жанре киноужасов не изобреталось — режиссеры просто использовали все более навороченные спецэффекты, изображая тех же зомби, вампиров и инопланетян». Или совсем пучеглазое: «Только в России положение безрадостное — мастера ужасов как не было, так и нет. На эту роль пытаются определить то сибиряка Юлия Буркина, то талантливого москвича Максима Чертанова, то совсем уж безвестных литературных поденщиков (не хочется называть имен). Все напрасно. Можно списать это на нашу целомудренность, но более вероятно, что российская жизнь пока слишком полна реальных ужасов, чтобы добавлять к ней еще и вымышленные.»

Признать книгу совсем глупой и бессмысленной не позволяет одна главка — про переводы Кинга в России начала 90-х. Эрлихман рассказывает историю «Кэдмена», черных суперобложек и издательских драчек изнутри — он сам переводил, а когда в книге не хватало страничек, а в голове слов, просто дописывал «Кладбище домашних животных» и «Салимов удел».

Теперь понятно, почему эти романы показались мне такими стремными.

Шотландия, конец нулевых годов, декабрь. Тихая сиротинка Реджи, не без оснований чувствующая себя героиней Диккенса и античных трагедий (и то, и другое самозабвенно зазубрено) и привыкшая дергаться из-за братца-пушера, вдруг ощущает, что куда большие опасности накатывают на добрейшую докторшу, ребенка которой нянчит девочка. Матерый сыщик и неуверенный нувориш Джексон Броуди вслед за моральной теряет географическую ориентацию, погрязая все глубже в глупых исканиях и тоске по неслучившемуся роману с инспектором Луизой Монро. А инспектор Монро удачно давит аналогичную тоску терзаниями, связанными с неприлично благопристойным браком, с розыском рехнувшегося обывателя, привыкшего отстреливать дорогих родственниц, а также с предчувствиями по поводу выхода на волю маньяка, который в юности вырезал всю семью добрейшей докторши.

Не знаю, в растущем классе автора дело, в новом переводчике, в привычке благодарного читателя или в адекватной в кои-то веки обложке – но если первые две книги были отличными, то третья вообще восторг на ножках. Поперек всех правил, между прочим. «Ждать ли добрых…» не столько детектив, сколько антидетектив с дважды эшелонированной мотивацией. Поиск преступника, а то и следа преступления ведет в самую неверную сторону и бесславно завершается, когда жертвы или преступник сами окликают сыскарей, предварительно прохаркавшись сквозь кровь. Да и само действие – не только сыскное, вообще любое – просыпается ближе к середке книги. К тому же к третьей книге Аткинсон совсем отпускает женское свое нутро пастись на воле – и помянутый благодарный читатель наконец-то окончательно убеждается в том, что мужики в лучшем случае бестолочь лоховская, а в основном – опасные тряпки. А спасти семью, сохранить рассудок близким или рубануть все узлы одним ударом карандаша в глазницу может только женщина – умная, утомленная и вообще-то добрейшая.

Прикол в том, что читать все эти бабские штучки почти без действия и с переизбытком ядовитого глума – одно удовольствие. Вернее, не одно, а много. А перевод Анастасии Грызуновой роскошен (даже блохи типа «курносого носика», дробовика, внезапно оборачивающегося пистолетом, или относящегося к женской паре определения «им обоим» не вредят). А связанный залп всех-всех-всех ниточек, волосков и ружей, разбросанных в ходе действия по стенам и углам, выглядит чарующим и снайперским, но почти необязательным бонусом.

Рекомендую совсем оголтело.

Гамбург, наши дни. По городу в горячке бродит провезенный контрабандой чеченский юнец — истеричный, забитый, набожный, недалекий и с паролем к миллионам, запрятанным в местном, при этом британском, банке ненавистным русским папой-полковником (именно так) . Вокруг юнца водят хоровод приютившая его сердобольная турецкая семья, горящая общественным долгом пригожая адвокатша и втюрившийся в адвокатшу банкир. А сверху за потягушечками, хищно расталкивая друг друга, наблюдают несколько кровавых гэбух, мечтающих мощно выступить на антитеррористическом фронте.

Полвека назад главный шпионский писатель Ле Карре начинал с романов, в которых страшный Восток просачивался в уставшее сердце Запада и пытался выжрать его изнутри. Востоком был СССР, а точкой подскока для решительного удара выступала в основном Германия. Теперь Ле Карре, как всякий на его месте порядочный и склонный к философствованиям британский литератор, закольцовывает однажды затеянную композицию «И с места они не сойдут» историей про то, что фарс, повторяющий трагедию, тоже бывает нелепо драматичным. Та же истоптанная чужаками Германия, тот же утомленный Запад, но Восток другой – исламский, взрывной и особо опасный. Автор палит с двух рук: с одной стороны, он отрабатывает сквозную для сюжета рефлексию спецслужбистов, которые клянут себя за увлеченность войной с коммунистами, позволившую прохлопать куда более страшную исламскую угрозу. С другой стороны, «Особо опасен» просто весь про то, что угроза эта раздута, в большинстве своем мало чем обоснована, и в любом случае упыри в тюрбанах просто сопляки по сравнению с упырями в галстуках.

К сожалению, к этому незамысловатому и неоригинальному построению сводится не только пафос, но и сюжет книги. Она кажется расписанной до романного объема статьей из западного аналога «Новой газеты». Есть хорошие и просто интересные куски, есть забавные герои, хлесткие фразы и фирменные лекарревские выкрутасы мрачной иронии. Но в целом текст вышел пресным, малоинтересным и картонным – даже обилие клюквы не спасает. И уж в любом случае у Юлии Латыниной фокус с расписыванием кавказских заметок в толстенные романы выходит куда мастеровитей и задорней.

Не думал, что когда-нибудь такое скажу.

1984 год, шотландское захолустье, и в нем свое захолустье — островок с одиноким домом, в котором тихо-мирно живет пара чудиков. Папаша отставной хипан и дипломированный естественнонаучник с внезапным чувством юмора и сломанной ногой. Сын — беспаспортный рыхловатый крепыш-переросток, истово отдающийся бесконечной игре, правила которой требуют метко стрелять из рогатки и воздушки, снимать головы мышам и воронам, нарезать кроссы по холодному пляжу, а также собирать творожок из-под ногтей и прочие драгоценные вещества для осиной фабрики, выстроенной на чердаке. Такая занятость оставляет мало времени неумелому гужбанству с дружком-карликом и раздумьям о страшной травме, не позволяющей Фрэнку считать себя мужчиной даже после трех изощренных убийств. Паренька заботят только две вещи: как не показать никому из соседей изувеченное естество и чем встретить старшего брата, который попал в дурку за привычку жечь соседских собак и кормить детишек опарышами — а теперь сбежал и неуклонно приближается к родному дому.

Дебютный роман Бэнкса вызвал много шуму: одни говорили про тошнотную и ненужную мощь, другие — про готическую цельность. Все правда — кроме тошностности. По нынешним временам действие течет в почти целомудренных (за редкими исключениями) берегах, и даже нацеленные физиологические удары по читателю компенсируются чистым и внятным тоном повествования. Классическая готика встречается с «Повелителем мух» в пересказе Стивена Кинга — да хоть Юрия Томина. Слишком качественная выделка деталей, фона и текста в целом идет в любой зачет. Еще и перевод Александра Гузмана превосходен.

Потом, конечно, читатель начинает подозревать в готическом аспекте обманку — ведь чем дальше, тем больше «Осиная фабрика» напоминает шинель, из которой вылупились эпос «Пила» и прочие механизированные слэшеры. И как бы понятно, чем все это кончится.

Кончается все совершенно по-другому, мощно, крышесносно и беспощадно — как нормальная готика с соответствующим шкафом в дальней комнате и дальнем уголке искалеченной души. Как дурацкий и неправдоподобный бульварный сюжет, который, как известно, только и отображает жизнь с необходимой кривизной. Как горький и точный современный роман про то, что можно, а что нельзя.

У человека украли жизнь, зато подарили ему вечное детство — настоящее, длинное и безнадежное, с играми, войнушками, вспышками отчаяния, ненависти, обгрызенной дыркой на месте, из которого должна расти любовь, и искренним несовпадением хорошего и плохого в голове и сердце. Они и сам научился отнимать, а отдавать не научился. И слишком поздно выяснилось, что как раз этот человек должен отдавать, а не отнимать. Это и оказалось самым страшным.

Великолепная книга.

«Вишневый сад» с войной и пидарасами. При этом — великолепная книга.

Разведчик-старлей ни за что выпинывается из армии, оклемавшись, устраивается охранником, счастливо влюбляется и опять-таки ни за что почти теряет счастье: умная, красивенная. но шибко независимая и взбалмошная девица с визгами удаляется в одну из Зон на стыке усердно объединяющихся славянских республик будущего Союза. Зон на Земле куча (Чернобыль угодил в одну из них по совпадению), артефактов, страшных чудес и сталкеров еще больше — а значит, и вакансий в государственных, негосударственных и надгосударственных службах безопасности. Отставной старлей вербуется в одну из них поближе к той самой Зоне — и принимается возвращать любовь сперва из непоняток, потом с того света.

Поплит все-таки сломал Лазарчука. На сегодня библиография лучшего (по уровню, потенциалу и сумме сделанного) российского фантаста чуть ли не на треть состоит из прогулок (разной степени развязанности ног) по чужим мирам. До сих пор лучший российский фантаст даже на чужой территории (в том числе Дика с Хайнлайном) истово пытался играть по своим правилам, главное из которых предусматривает подсовывание второго дна, сумрачного и горького, даже в абсолютно безмозглые коробки типа «Жары». Пресловутый «С.Т.А.Л.К.Е.Р.» свою пресловутость с блеском доказал: Лазарчук дебютировал в проекте книгой, полностью подчиненной правилам этой, прости господи, вселенной.

Формально-то все как раз наоборот. Формально-то автор всех обманул, и в первую очередь массового поклонника этого проекта, привыкшего, что последний зомби брызнул червями на припеве «Алюминиевых огурцов», как раз в тот момент, когда хрущевка напротив с ультразвуковым воем распахнулась фиолетовой пастью прямо по шву панели, и Хрюндель утомленно щелкнул автоматическим переводчиком с одиночного на украинский. Потому что «Спираль» — это отличный мистический роман из современной жизни, к которой в первой половине текста привязан просто чарующе. Это умелая боевка с человеческим и самую малость нечеловеческим лицом. Это «С.Т.А.Л.К.Е.Р.», в котором «С.Т.А.Л.К.Е.Р.о.в.», Зон и прочего ребячьего смрада шиш да маленько (весьма смачный шиш, чего скрывать). Это отличный слог, спокойный драйв и расторможенное образное мышление. Это фашина аллюзий и кайфов для умелого глаза. И это, увы, сивка-бурка промеж крутых горок. А Рэдрик велел промеж горок не ходить.

Впервые Лазарчук, привычно снабдивший плоскость текста громыхающим поддончиком, четко говорит читателю, что там пусто. Нет совсем ничего. Есть победа голой техникой почти без мошенства и совсем без волшебства. Это правильно, конечно – с точки зрения бисера, Оккама и вседержателей энтропии. Не надо ломать голову над тем, при чем тут дмитровские склады, безглазые псы, убиенные татары (отмечу, что мне сей тренд решительно не нравится), немотивированные подляны, губные гармонисты бундесвера и прочие ложноножки квеста, некоторые из которых автор заботливо перечислил – чтобы подтвердить: чушики. Nevermind. Было да бельем поросло, чего вспоминать-то. Неважно, что ты несешь, свежесть ты ощутил.

Ну да, ощутил, много кто. Я получил кусок классно выписанного текста про нас с вами и хлеб с ними (опять скоропостижно оборванный приключенческими чудесами, ну да к этому нам со времен «Кесаревны Отрады» не привыкать). Подростки получили (возможно) некоторое представление о том, чего еще иногда получается из напечатанных слов. Любители альтернативной истории получили о дивный новый мир. Любители русского оружия получили кучу высококвалифицированных ТТХ и очень симпатичный (честно) образ простого русского офицера, которых своих не бросает, чужим не спускает, призывает милость к падшим, ох как стреляет, бабам нравится, а спящих представителей невероятного противника расстреливает только потому, что иначе никак. Неуловимая секта поклонников АБС получила кучу крючков и веревочек, притягивающих помянутую прости-господи-вселенную к вселенной, аллилуйя, АБС (и не только в пикниковой ее части: отсыл к центральному образу, вдохновившему АБС на «Град обреченный», в финальной части «Спирали» почти назойлив, да и в целом повесть является профессиональным упражнением на тему «Что увидел Саша за стеной» (начиная с фразы про пять моих чувств, пораженных одновременно – и увы, не в пятку)). Лазарчук получил, надеюсь, немало.

Никто не ушел обиженным. А то, что прежние елочные игрушки совсем иные чувства внутри меня вырабатывали – это только моя проблема. И я бы вообще не выступал, если бы после «Спирали» Лазарчук взялся за что-то свое, фирменное и давно анонсированное – «Рай там, где трава», «Богов ближнего боя» или «Парфянскую стрелу».

Cледующей книгой Лазарчука будет текст в проект «Обитаемый остров».

Эдинбург, 2006, что ли, год. В шотландской столице фестиваль искусств, балет на каждом балконе, клоуны в прихожей, петарды над ухом, дурдом на выезде. И разные мелкие несуразицы, трещинками разлетевшиеся от мелкого ДТП с участием жлоба с битой и ротвейлером. Закомплексованный автор дамских детективов швыряет в жлоба сумку — и спасает второго водителя от добивания. Симпатичная разведенка-полисвумен, истерзанная любовью к шалому сыну и больному коту, каждые полдня с растущим раздражением возвращается к фигурантам происшествия, никто из которых претензий ни к кому не имеет, но выглядит крайне подозрительно и вообще давно смылся. Затюканная жена авторитетного девелопера прямо на месте аварии узнает, что ее ненаглядный впал в кому в разгар игрищ с русской доминаторшей — и с этого мига принимается жить заново. А Джексон Броуди, бывший инспектор и неудачливый частный детектив, ныне растерянный нувориш, сопровождающий артистическую подругу с характером, поспотыкавшись о весь этот карнавал, вдруг вылавливает в море труп девушки — и тут же уступает его бешеному приливу.

Первая книга была блестящей, вторая не хуже — хотя Аткинсон, кажется, выполняла формальное упражнение под лозунгом «А могу и наоборот». По большинству параметров и толчковых ног «Поворот к лучшему» является противоположностью первой книги, упираясь в почти Аристотелевы единства сюжета вместо сада расходящихся тропинок. «Преступления прошлого» были социально-психологическим романом, замаскированным под детектив. «Поворот к лучшему» штука более хитрая: это полновесный, горький, остроумный социально-психологический роман, очень небрежно притворяющийся триллером — а в последней, буквально, строчке выясняется, что это был, оказывается, честный старомодный детектив. Можно открывать титул и начинать чтение сначала — уже под этим углом. Или под любым другим: текст прекрасен, перевод адекватен, счастье есть. Главное — на обложку не смотреть (это, видимо, такая военно-стратегическая игра у «Азбуки» — придумывать обложку, не подходящую тексту ни единым штрихом; пока издательство ведет 2:0).

За аттестацию водителей Honda Civic, к которым я гордо отношусь, автору отдельное спасибо и сковородка в известной местности. Пусть знает — и не торопится. Хочем еще.

Неистово рекомендую.

Однажды автор отличной научно-приключенческой повести «Тайна реки злых духов» решил стать фантастом — и случился ужас, длящийся четверть века. Владимир Корчагин, судя по всему, ориентировался на авторов, любимых с детства — в первую очередь Казанцева и Колпакова с Мартыновым. Стараниями Корчагина ниша русскоязычной фантастики в Татарском книжном издательстве была закрыта суконными историями про молодых ученых, каждый вздох которых направлен на борьбу с американским империализмом, устанавливающим ядерные боеголовки на всяком великом открытии человечества. Впрочем, «Конец легенды» еще можно было читать — если, конечно, тебе не исполнилось 12. Это такой привет воющим 50-м, «Пылающий остров» Казанцева встречается с «Безумцами» Насибова: ветер по морю гуляет и подгоняет остров из пемзы, на котором устроили базу американские фашисты. И тут появляется отважный советский ученый.

Потом, в «Астийском эдельвейсе», Корчагин взялся за инопланетян. И вот это просто несовместимо с жизнью.

В общем, уроженцам Татарской АССР в 80-е было неловко сознаваться в любви к фантастике.

Независимый журнал «Миллениум» готовит очередное сенсационное расследование, на сей раз посвященное секс-трафику из Восточной Европы и погрязшим в этом трафике шведским чиновникам. За хлопотами пламенный репортер Микаэль Блумквист почти не вспоминает хакершу, социопатку и просто славную девушку Лизбет Саландер. А девушка жуирует на деньги, натыренные с неправедных счетов, и вяло приглядывает за врагами-женоненавистниками. Эту идиллию взрывает тройное убийство, которое грозит уничтожить «Миллениум» и Саландер — и герои начинают разруливать и просто выживать.

Трилогия «Миллениум», по сути, распадается на две части: второй и третий романы друг с другом связаны намертво, а с первым — почти символически. Это немножко облегчает страдания читателя. Первый роман, как я уже отмечал, является отличным чтивом. Третий с ним сопоставим, хоть и пожиже запева (зато всем достается по слону, а слонихам — еще и поклон). Второй том просто ужасен. Автор халтурит безбожно, переводчик ему истово помогает, запутываясь в смыслах, падежах и местоимениях. Отдельным клюквенным деревом возвышается русская тема, способная вогнать в смеховую истерику расстроенного флегматика.

К тому же Ларссон не изменяет избыточности. У него всего всегда слишком много: страниц, описаний, деталей, перечислений покупок, роялей в той самой клюкве, банальных рассуждений, пришитых сисек, либерастии, вторичных ходов, интернет-адресов и феминизма. К этому надо привыкать. И есть смысл привыкать — чтиво-то, по совокупности, отличность не растеряло.

Стокгольмский журналист средних лет, идеалист и интеллигентный бабник, признанный виновным в клевете на олигарха, от бессильной злобы и отчаяния соглашается на странное предложение другого олигарха, старенького и, в общем-то, списанного. Дедушка почему-то решил, что только такой вот честный красавчик способен найти дедушкину племянницу, невесть как сгинувшую сорок лет назад. Бессмысленное копание в древних бумагах постепенно оборачивается новыми подробностями, библейскими шифрами, серийными убийствами и стрельбой на поражение. И никто бы из этой катавасии живым не выбрался, кабы не заглавная девушка, утыканная пирсингом и психотравмами социопатка, по совместительству являющаяся гением сыска и хакером мирового масштаба.

Трилогия «Миллениум» (названа в честь журнала, в котором работает главный герой) считается главным явлением современной массовой литературы — и наконец-то не зря. Предыдущее явление по имени Дэн Браун было совсем уж откровенной дрянью без совести и элементарного профессионализма. Лично я Ларссона читать опасался и поэтому, и из-за слишком большого количества маркетинговых достоинств (завидное совпадение бестселлинга с критическими восторгами, смерть автора на взлете и все такое). Но все-таки рискнул — в основном из давней сипатии к скандинавскому детективу.

В общем, Ларссон — совестливый профи без стыда, решивший с размахом конвертнуть шведские детективные ценности — и выигравший.

Для скандинавской прозы всегда было характерно либеральное левачество — и честность. То есть герои всегда расплачивались за свои либо авторские убеждения некрасивостью, алкоголизмом, разводами, язвой двенадцатиперстной, депрессией и усталой мизантропией. Просто потому, что такова в этой жизни цена либерального левачества — как, впрочем, и любой иной радикальной истовости.

А Ларссон, сохранив традиционно шведский тускловатый фон, набор свинцовых проблем и персонажей, воспринимающих любое дуновение ветра с позиций мировой справедливости, пролетарского самосознания и защиты угнетенного меньшинства, произвел всего две операции. Он заменил главных героев голливудскими архетипами — и подлил в тональность здорового идиотизма дамского романа. В результате упрямый журналист Блумквист и трудная девушка Саландер сохранили местную внешность, замедленность движений и пылающий феминизм во взоре — зато научились действовать как победители-обаяшки, и чувствовать себя соответственно — здоровыми, крепкими и правыми. В любой ситуации, от обламывания олигархов до сожительства со старушками.

Это и стало большей половиной успеха.

Меньшая половина связана с упомянутым профессионализмом Ларссона. Сильно меньшая: все-таки сюжет слишком явно просчитан на пальцах и калькуляторе, многие эпизоды чересчур старательно срисованы с соответствующей классики типа Blow Up, а некоторые повороты действия наивны с перебором (типа демонстрируемой кучей неглупых жителей христианской страны неспособности увидеть в пятизначных, что ли, числах ссылки на библейские строки). Ну и некоторая передутость текста сказывается: между 100-страничными блоками пару раз попадаются кусочки страниц на 20, сильно тормозящие действие.

Но в целом текст, конечно, является беспощадным засасывателем промышленного масштаба. Оторваться невозможно.

«Не время для славы» – третий и самый пухлый роман про вымышленную республику Северная Авария, в котором честный чиновник из второй части, ставший топ-менеджером западной фирмы, против воли возвращается к экстремальному другу-мусульманину из второй части, чтобы подготовить многомиллиардный газоперерабатывающий проект. И впадает, куда деваться, в стрельбу и истинную веру. Потому что друг-мусульманин и его брат-президент за успех проекта готовы срезать все головы (как минимум уши) республики и страны, головы с такими планами не согласны, кремлевские упыри, как обычно, нагнетают – и тут начинаются сюжетные перевертыши. Злодеи оказываются зайчиками, потом опять злодеями, потом их сносят в компост (в общем, все, как принято у Латыниной).

Увы, на большом объеме сюжетные кульбиты работают не слишком гладко, тем более что объем нагоняется швейковскими методами: а вот был еще случай с паном Вондрчком.

Только у Гашека пан Вондрчек выводился из сюжета в худшем случае пинком, а у Латыниной – в лучшем случае выстрелом в затылок. И дело даже не в том, что нас пугают, а нам не страшно, и не в истерическом хихикании, когда, здрасьте, этот тоже (сейчас будет цитата) «откинул окровавленный рот». А в том, что английская версия «Ниязбека», три года назад опубликованная в сборнике «War and Peace», занимала 50 страниц – и в это пространство, говорят, авторский замысел улегся всеми извивами сюжета и сочными деталями. Куда более объемные сиквелы, есть такое подозрение, уместились бы страниц в 60–70.

Впрочем, и неудачей «Не время…» назвать нельзя. Потому что очень интересно и дико смешно. Культивируемое автором раблезианство, конечно, срабатывает (Латынина любит описывать интимные сцены в стилистике Баттхеда, пересказывающего «Цветы сливы в золотой вазе», а драки у нее выходят готовым синопсисом короткометражки «Самогонщики-2»). Но нечаянные достижения оказываются более весомыми.

Создательница Аварии давно известна как оптовый поставщик гэгов, мемов и нечаянных юморесок типа прыгающих стрелок осциллографа (за пределами «Земли войны» упомянутый прибор стрелок не имеет).

«Не время для славы» в этом плане – отдельный подарок. Одних только анатомических деталей достаточно, чтобы на века оправдать существование книги, ее автора, Северной Аварии-Дарго со всеми прототипами и фантастических подходов к нефантастической литературе. Поврежденный позвоночник героя удерживается «только специальными упражнениями и кольцами накачанных мускулов», при этом герой все-таки умудряется «столкнуться нос к носу с инвалидной коляской». У другого героя «черные зрачки, как грачи, довольно и весело прыгали меж набрякших жилок сетчатки». У третьего лицо «гладкое выше темени и обросшее волосами ниже губ». У четвертого одна рука, с которой он управляется, «как иной не управляется с десятью». У пятой «полные груди, обтянутые бархатистой кожей». И не спрашивайте, пожалуйста, поверх чего они обтянуты кожей, какой иной управляется десятью руками – и тем более не ищите на себе или окружающих лицо выше темени, набрякшие жилки сетчатки и кольцевые мышцы. Плохая примета.

К сожалению, за всеми этими красотами проблема преемника нефантастического решения не нашла. Можно не сомневаться, что это временное явление. Вопрос лишь в том, где оно случится – в Аварии или менее аварийной точке Вселенной? И в том, долго ли придется мучиться ожиданием.

Как говорил красноармеец Федор Сухов, лучше, конечно, помучиться.

«Ниязбек» написан очень незамысловато, каждая глава пересказывается несколькими словами, и это одинаковые слова. Сюжет такой: честный чиновник, отсидевший в зиндане и освобожденный благородным бандитом Ниязбеком, годы спустя возвращается в Дагестан (в книге – Северная Авария-Дарго) полпредом президента и пытается навести порядок. Главные надежды он возлагает на приятеля, неожиданно оказавшегося братом Ниязбека, но того мгновенно мочат – и полпред с бандюком в течение книги пытаются доказать себе, что это сделал не действующий президент. А заодно отвечают на непростые вызовы времени типа многомиллионных взяток, драк министра с вице-спикером, ментовского беспредела и крышевания боевиков чекистами. Автор добросовестно рассказывают читателю историю всякого персонажа, объем книги растет, а читатель (как и в «Джаханнаме») понимает, что Кавказ – это особый мир, власть в котором безнадежно изуродована совком и федеральным протекционизмом, московские чиновники еще большие воры, а все честные люди вынуждены браться за оружие, чтобы биться с шайтанами-кяфирами. Вывод, примечательный сам по себе, еще и подкреплен массой примеров, большая часть которых откровенно извлечена из той же «Новой газеты».

При этом книга избавлена от обычных для Латыниной редакторских огрехов (классикой считается «Промзона», в которой дочку Извольского на соседних страницах зовут совершенно по-разному, а неосторожнее использование автором вордовской операции «Заменить все» при исправлении аббревиатуры ОРБ на РУБОП привело к появлению таких неординарных конструкций, как «глаза вывалились из оРУБОПит» и «носился как с писаной тРУБОПой») и вымученных ответов на половой вопрос. До недавнего времени Юлия Латынина была большой любительницей описывать интимные сцены в стилистике Баттхеда, пересказывающего «Цветы сливы в золотой вазе». А теперь то ли замужество счастливое повлияло, то ли кавказская тема придала строгости. Увы, ненадолго.

Вторая попытка Латыниной освоить жанр дамского романа вышла настолько образцовой, что я по ходу чтения пару раз тяжело задумывался над тем, а зачем я это читаю. Называется образец, натурально, строкой из мультика и повествует про невинную девочку, которая вернулась из прекрасной заграницы в страшную Рашку, чтобы услышать последний вздох отца, узнать, что вместо наследства ей грозит не то шиш, не то пуля, впасть в истерику, выпасть из нее в объятия — кого? – правильно, благородного бандита, на пару с ним всех победить и закатить мегасвадьбу.

Какое счастье, что после этого триумфа Латынина решила больше не выпендриваться, а просто расписывать новогазетные колонки до книжных размеров.

В начале тысячелетия Юлия Латынина удрала штуку посильнее татьяноларинской. Она ударилась в дамский роман. Видать, потому, что других жанров на обозримой территории не осталось. Или потому, что очень хотелось попробовать. Попробовала, и по привычке два раза. «Ничья» вышла ублюдочком: и бизнесовых петель слишком много, и героиню в итоге толстый папик сгубил (а нефиг было девице от бандита отказываться) – ну какой же это дамский роман? Зато в следующем творении, про бесплатных голубей, автор оторвалась.

Цикл про Сазана, на мой взгляд, является самым недооцененным детищем автора – простым как правда и столь же сильным. Но то ли девушка его стесняется, как грехов молодости, то ли ей лень вписываться в возможные разборки издательств, в разное время издававшей серию «Бандит». Оттого часть книжек, писаных невесть почему под псевдонимом «Е.Климович», была переиздана под другим именем и другими названиями, а другая часть – не была. Потому поздние подвиги благородного разбойника Сазана хорошо известны, а ранние – почти не. Жалко: именно на первые повести легла четкая печать времени кооперативов, коммерческих ларьков и прочего раннеельцинского быта. Затем антураж, в котором существует Сазан, пришел к более-менее современному состоянию – так что историографического восторга «Разбор полетов» или «Саранча» не вызывают.

Поспокойней, чем «Реквием по пилоту», но все равно сдержанно отчаянный текст про как бы маршала Жукова, неспешно вспоминающего свое превращение из живописного ботана в разорванное пополам исчадие партизанского ада, раз за разом упирающееся разбитой головой в некрасивый берег, за которым земли для нас нет. И хоть ты сдохни.

Прекрасная повесть.

У всякого уважающего себя потребителя культурных ценностей есть список великих, но решительно недооцененных авторов. Причины и списки у всех разные, что позволяет другим потребителям и, допустим, издателям относиться к вздохам по поводу несчастной судьбы такого-то гения как к белому шуму.

Примерно так я относился к рассказам об Андрее Ляхе, совершенно классном авторе, изданном не там, не тогда и не так, и потому незамеченном и т.д. Но потом решил проверить, познакомился с электронной версией, покачал головой, начал искать книги в бумаге, нашел, прочитал, имею честь доложить.

Андрей Лях – один из лучших современных писателей. Тут можно вставить несколько оговорок про некоторую похожесть на Покровского-Лазарчука-Филенко (да, я упорен), про его дурацкое самопозиционирование, пристрастие к чужим декорациям и узкой маргинальной нише, странность интересов – но я не буду, ибо сам не лучше. Совершенно понятно, почему творчество Ляха не зашло на широкую аудиторию — у него слишком акварельный подход к сюжету, слишком изощренный ум и слишком горькая ирония. Не говоря уж о том, что таргет-группа боевой фантастической серии совсем не так, как задумано автором, воспринимает диалог типа:

«- Ладно, это все присказка, теперь слушай сказку. О чем мечтало человечество на протяжении многих-многих лет?

- О счастье.

- Верно, а счастье заключается в том, чтобы построить многоцелевой универсальный истребитель-бомбардировщик, чтобы он дал и изоляцию района, и превосходство в воздухе, и для ПВО, и так далее.»

Да и вообще – непонятно, какая аудитория с легкостью заглотит такой сюжет: склонный к суициду мечтательный уродец-мажор, опекаемый кровавой гэбней, влюбляется в натуральную юную ведьму, опекаемую легализованными потусторонними бандюками, которых, в свою очередь, опекает кровавая гэбня, а бандюки по ряду причин решают мажора убить, а гэбня приставляет к мажору потустороннего же маршала, скажем так, Жукова, любителя независимости, геноцида и гонок на десяти «же». А потом все фигуры начинают резко двигаться в неожиданные стороны. И как уж тут без реквиема. И все ажурным таким стилем.

Надо читать, короче.

Жарким летом 1974 года девочка из бестолковой многодетной семьи просыпается в разбитой посреди сада палатке одна, хотя засыпала вместе с младшей сестрой. Пять лет спустя слишком рано вышедшая замуж, слишком рано родившая и слишком рано вывезенная на стылую ферму горожанка тупо переводит взгляд с забрызганного кровью орущего ребенка на расколотый череп мужа и топор в своих руках. Еще через десяток лет дочь добродушного толстяка выходит на простенькую работу в адвокатскую контору отца и в первый же день налетает горлом на нож залетного маньяка. А в 2004 году отставной инспектор, до тихой истерики задолбанный неудачной детективной практикой, безденежьем, дурацкой слежкой за изменщицами, ехидной секретаршей и женой, удравшей к богатому подлецу, влетает в кучу странных заданий. Надо расследовать, куда 30 лет назад делся ребенок из палатки, найти дочку осужденной головорезки, вычислить маньяка из адвокатской фирмы – а заодно не позволить бывшей жене, остервеневшей от свежего семейного счастья, утащить дочку в Новую Зеландию.

Четыре дочки возле танка, и каждый заказчик – отдельная страничка юмористического журнала, а сыщик не уступает.

Пугающая фабула, дурацкая обложка, никакущее название (при классном оригинале – Case History), блестящий текст в отличном переводе (в начале была пара персонально ненавидимых мною блох типа «в никуда» — но забудем).

Не буду клясться, что это лучшая книга из читанных мною за последние десять лет – но одна из лучших точно. Хотя казалось бы.

Дело даже не в слоге – хотя слог роскошный, а горькая ирония напоминает об Ивлине Во. Но Во был такой отчаявшийся умник, искоса наблюдавший за гниением общественной плоти. А Аткинсон вместе с героями барахтается в нелепых, смешных и пованивающих замужествах, бобыльстве, жарких улицах, глупых перверсиях, скисших девичьих грезах и перебродивших юношеских терзаниях, околокембриджской суете и постиндустриальном запустении, то и дело обнаруживая, что из перегноя как раз самый цвет прет. Запомни, детка, что сделала Тэтчер с твоей родиной, скажет папка дочке незадолго до организованного рекордно нелепым гадом отрубона, а очнувшись, будет умолять кровиночку, три дня опекавшуюся русскими, тэ-скэть, бизнесменами, не говорить при маме на чужих языках, а соплюшка ему с московским акцентом: «Дасвиданья!»

Ну и работа с сюжетом, конечно, образцовая – с одной стороны, куча линий и персонажей, совершенно оригинальных и совсем не назойливых, с другой – детективная составляющая на диво реалистична и ненатуралистична (по жизни у загадочных преступлений именно такие разгадки, без плаща, кинжала и диаволического умысла), с третьей – скелеты из шкафов и прочих мест выпадают с чисто британской обязательностью и элегантностью.

Мертвые не оживут, увы, зато живые получат по заслугам и мечтам.

И это счастье.

И еще счастье – что у книжки аж три продолжения.

Жду с трепетом.

От преподавателя литературы в провинциальном вузе, ботана и потенциального лузера, уходит очень спортивная и любящая гаджеты подружка, которую утомило книжное поголовье вокруг. Препод, потосковав, выписывает с «Амазона» электронную читалку «Киндл» — чтобы, значить, всем всё доказать. Читалка оказывается некондиционно розовой и навороченной, ибо открывает доступ к текстам из каких-то там уров (вяло пугая, правда, неким законом о парадоксе). И препод попал. Потому что уры — это параллельные миры, в большинстве которых были свои Хэмингуэи, Шекспиры и Джоны Д. Макдоналды (Фолкнеров почему-то почти не было) — с другой биографией и библиографией. Потом выясняется, что можно скачивать не только ненаписанные романы папы Хэма, но и газеты про выжившего Кеннеди, присягу Хиллари Клинтон, Пита Беста, разгульность которого сорвала концерт «Битлз» в Белом доме, и Армагеддон 1962 года. А потом розовая читалка открывает доступ к архиву местной прессы. Скачивание оценено в несоразмерно крупные деньги — зато позволяет познакомиться с завтрашними-послезавтрашними новостями. В том числе с участием близких людей. А уж какие новости в газетах — сами понимаете.

Очевидно, Стивен Кинг не читал рассказ Кира Булычева «Другая поляна». Зато он написал рассказ «Текст-процессор богов», роман «Регуляторы», цикл про Темную башню и еще семь бочек мегатекстов. Поэтому прославленному мастеру, получившему заказ «Амазона», наверное, сложно было ваять только первую четверть 50-страничной повести, внятно излагающую булычевскую историю 35-летней давности (про лаз в другую Москву, где никто, кроме профессоров, не помнит рано погибшего Пушкина, а роль нашего всего успешно играет доживший до старости Лермонтов — хотите почитать что-нибудь из позднего?). Со второй четверти поперла нормальная кинговщина с моральным выбором, аппер-миддлом в беде, политической злобой и клешнями из воздуха — так что повесть явно доколачивалась в ур-аганном темпе. Особенно когда дело дошло до ДТП по вине пьяного водителя — к этому феномену, едва не сгубившему самого Кинга, автор возвращается с вполне понятным, но все равно напрягающим упорством. На сей раз алкашом исключения ради оказалась тетка, что позволило автору оттоптаться на социальном слое разведенок с растущим пузцом и непрокрашенными корнями волос.

В общем, товарищ Кинг цинично, но умело подтвердил, что даже взятые из одного сундучка клише могут сложиться в неплохой, красочный и интересный паззл. Если, конечно, сундучок королевский. И если сказочник из ноосферы поможет.

Середина 19 века, Арктика, посреди которой намертво вмерзли в лед британские корабли «Эребус» и «Террор». Именно экспедиция сэр Джона Франклина должна была завершить чуть ли не полувековые поиски Северо-Западного прохода к Канаде, потому готовилась по высшему разряду и в соответствии с последними достижениями цивилизованного человечества – парусники оснащались паровыми установками и самоубирающимися винтами, экипажи – новомодными консервированными деликатесами. Достижения вымостили дорогу к долгой мучительной смерти. К традиционно губившим экспедиции догматичности планирования, чванливости командования и воровству поставщиков добавился главный несовместимый с жизнью фактор: живущее во льдах чудовище, которое выныривает из любого сгустка полярной ночи, походя перекусывает человека вместе с реей и любит выкладывать паззлы из фрагментов человеческих тел. Матросы сходят с ума, содомиты плетут заговор, а капитан-ирландец пытается разлепить пьяный бред и накрывающие его по ночам откровения, не обращая внимания на живущую в канатном ящике эскимоску с откушенным языком.

Дэн Симмонс – крупнейший мастер современной фантастики, известный всем и каждому, кроме меня. Умные люди лет двенадцать назад подсовывали «Гиперион», но мне текст показался нудным и многословным и был заброшен на пятой примерно странице. «Террор» еще более многословен и, пожалуй, нуден – но это обусловленная сюжетом и почти чарующая, хоть и довольно безнадежная нудность. Первые 500 страниц 900-страничного тома посвящены обстоятельному нагнетанию кошмара: экипаж сидит на промерзших кораблях, еженедельно сносит в кишашие крысами трюмы очередные трупы и с тоской смотрит в будущее. А читателю еще тоскливей. Я на этом этапе чувствовал себя Геком Финном, который дико загорелся каким-то библейским пересказом, а потом вдруг узнал, что все герои истории давно померли. Гек был еще в выигрышной ситуации: я-то с самого начала знал (за каким-то фигом), что экспедицию Франклина так и не нашли (если не считать нескольких ложек, скелетов и прочих пуговиц). То есть, с одной стороны, ничего хорошего от Симмонса ждать не приходилось, с другой – было интересно, как он вывернется.

Обе стороны оказались вполне впечатляющими. «Ничего хорошего» — довольно мягкий термин. И первые 500 страниц, и последующие, на которых экипажи все-таки сходят на лед и плетутся к берегу, перенасыщены костным крошевом, глупыми предательствами, кошмарными неудачами и глотками, перерезанными в миг триумфа. К автору «ничего хорошего» относится в минимальной степени – он проворошил Эверест материалов, по ноздри влез в эпоху, психологию, Арктику и мерзлые свитера и соорудил многослойный бифштекс-с-кровью-и-цингой, в котором каждому найдется кус по вкусу. Правда, меня малость подламывал странноватый сложносочиненный стиль («Лейтенант Левеконт, со сверкавшим при улыбке золотым зубом, с висевшей на перевязи рукой, занял место Грэма Гора в служебной иерархии, не обнаружившей при такой перестановке видимых признаков распада.»). Странность усиливала любовь Симмонса к повторам всего на свете. Он упорно повторяет сравнения (дважды не то трижды уподобляя вмерзшие в лед корабли мушкам, наколотым на штырьки диска музыкального автомата), новые термины («так называемые полыньи (таким словом один русский капитан, знакомый Блэнки, обозначал трещины во льду, открывающиеся прямо у вас на глазах», а через сотню страниц – «полынья — так русские называли редкие отверстия в паковом льду, не замерзавшие круглый год») или просто полюбившиеся детали:

«Самые опытные из нас хорошо стреляют птицу на суше, но не крупную дичь»

«И похоже, никто из нас никогда не охотился на дичь крупнее птицы».

«Он был включен в состав отряда, знал Гудсер, поскольку являлся одним из немногих мужчин на обоих кораблях, имевших опыт охоты на дичь крупнее тетерева.»

«Гудсер, никогда в жизни не охотившийся на зверя крупнее кролика или куропатки…»

«Она единственная среди них, кто умеет охотиться на зверя и ловить рыбу во льдах…»

Впрочем, такой подход по-своему обаятелен. Что сказалось, видимо, на переводчице, неожиданно принявшейся переводить слово «man» строго как «мужчина» – это на корабле, где по умолчанию никого другого и нет (в книге-то есть, но этот момент всегда оговаривается автором отдельно), — и возлюбившей удивительное выражение «которые все», употребив его шесть раз:

«Тогда же ныряльщики — которые все получили обморожение и едва не умерли…»

«Над палубным настилом на добрых четыре фута поднимается куча из сотен крыс, которые все борются за возможность подобраться к окоченелым трупам»

«…Торрингтона и Хартнелла в самом начале января, а затем рядового морской пехоты Уильяма Брейна третьего апреля, которые все умерли от пневмонии»

«На совещании присутствовали также два ледовых лоцмана, мистер Блэнки с «Террора» и мистер Рейд с «Эребуса», а равно два инженера, мистер Томпсон с корабля Крозье и мистер Грегори с флагмана, которые все стояли в нижнем конце стола»

«Фицджеймс потерял своего начальника, сэра Джона, и своего первого лейтенанта, Грэма Гора, а также лейтенанта Джеймса Фейрхольма и старшего помощника Роберта Орма Серджента, которые все стали жертвами зверя»

В общем, меня, признаться, сильно утомило это затянувшееся пиршество – вкупе с регулярным подсчетом потерь (нарастающим остатком), заставляющим вспомнить фильмы типа «Королевской охоты». Которые вообще-то имитировали компьютерную игру, где такой арифметический подход к ресурсам вполне уместен.

Я бы не удивился, если бы герои так же размеренно и самоубийственно тащились до самого финала с титром «Так все и умерли». С другой стороны, понятно было, что сюжетный выверт неизбежен – и, скорее всего, предсказуем. Не зря же, проницательно думал я, «Террор» открывается эпиграфом из «Моби Дика».

Симмонс меня обманул. Как, надеюсь, и всех остальных читателей. Не только раздутой втрое против разумных размеров прелюдией. Обманул сильно, мастерски и очень красиво. Последняя треть книги захватывает, как в детстве. Ну, может, за изъятием пары финишных космогоническо-этнографических главок, которые лично мне очень близки и симпатичны, сюжетом обусловлены – но все-таки завиральны и слишком жестко напоминают, как на самом деле звучит человек.

И каким образом эти звуки извлекаются.

Страшным и чарующим, оказывается.

Тишайший преподаватель английского Семен Левитан, в детстве научившийся читать сводки Совинформбюро правильным голосом, но с диким местечковым акцентом, становится инструментом российских спецслужб, персональным Гласом Божьим президента США Джорджа Буша-мл. и разоблачителем страшной тайны кремлевских вождей.

Малоудачливый кремлевский политтехнолог-пропагандон Савелий Скотенков оказывается неуловимым моджахедом Саулом Аль-Эфесби («такое имя связано, скорей всего, с тем, что Скотенков проник в Афганистан по турецкому паспорту», невозмутимо отмечает автор) и принимается Словом Божьим валить с небес американские беспилотники.

Легкомысленный завсегдатай Гоа Олег Петров открывает бездну, смотрящую из его собственной тени, разочаровавшийся сатанист Борис находит выход на адептов полноценного зла, а прекрасная дама Маша под руководством болтливого ангела изучает прекрасный, смешной и по итогам счастливо ускользающий мир гламура, распила и уестествления.

Я стал яростным поклонником Пелевина больше 20 лет назад, с немецко-фашистских рассказов и «Верволков средней полосы». Крупная форма заходила похуже, хотя «Empire V» [URL=http://zurkeshe.livejournal.com/21493.html]понравился очень[/URL] — но почему-то стал поводом для расставания-пока-хорошие. Соответственно, две следующих книги я без сожаления пропустил, так же намеревался поступить и с третьей — но решил рискнуть. Чему очень рад.

Сборник «Ананасная вода» вполне современен, глумливо злободневен и с перебором актуален — и при этом очень похож на обожаемый «Синий фонарь» и вообще на раннего Пелевина. Ранний бодался с несколько иными демонами и вряд ли декларировал бы уже в заглавии альтернативу готовности отдавать жизнь в угоду любящим баб да блюда. Так это мелочи.

Наконец-то верится, что история лузера-препода, вертящего мир на кончике, что характерно, языка, придумана человеком, написавшим «Оружие возмездия» и «Миттельшпиль»» (а песня «Слава психонавтам» тут совсем ни при чем). Что мститель Аль-Эфесби вышел из воющей пурги, породившей программиста Герасимова из «Святочного киберпанка». Что тень – это тот же ухряб в профиль, вечное зло настигает идущего к нему, не разбирая, пешком он или в луноходе, а выход из хрустального мира мало отличается от побега из курятника.

В общем, рекомендую.

Кирилл Бенедиктов целиком строит военный криптотриллер на влиянии волшебных артефактов, на которых строится весь проект «Этногенез». Именно металлический орел помог Гитлеру прийти к власти, обмануть Сталина и дойти почти до Москвы. К лету 1942 года советская разведка это поняла и решила выкрасть орла с помощью паранормальной диверсионной группы, видными представителями которой являются зэк Лев Гумилев и боец Василий Теркин. А фашисты, наоборот, озабочены сбором полной коллекции фигурок, для чего забрасывают суперменов в осажденный Ленинград и направляют целые группы армий на Кавказ. Словом, надергиваем из бессмертного «Посмотри в глаза чудовищ» военные фрагменты, меняем Гумилева-отца на сына, добавляем звериной серьезности и ответственно, со знанием дела, реалий и деталей расписываем до объема, сопоставимого с источником вдохновения.

Бенедиктов не Богомолов, конечно, но с Ардаматским-Хруцким сопоставим — а это довольно круто.

Первые две части «Блокады» сработаны очень чисто, если не придираться (ну заказывает француз виски, а бармен наливает его в бокал — бывает, Франция же; или говорит Гурджиев, что Гумилева расстреляли в 1918 — ну, Гурджиев же).

В последней «Блокаде» автор, похоже, впадает в цейтнот. Он предполагает, что немец формулирует вопрос «Wie spaet ist es» так: «сколько сейчас может быть времени» — и принимается маркировать реплики в стилистике талантливой молодежи с портала «Самиздат»: «– Доннерветтер, — сплюнул лейтенант фон Хиршфельд», «– Ничего, — скрипел зубами капитан», «– Что, прям целая дивизия? — хмыкнул Ковтун», «– Не пройти вам туда, — покачал головой Крюков».

Особенно мне понравилось: «– Ого! — присвистнул Грот».

Возможно, Кирилл Бенедиктов в последний момент сообразил, что не следует слишком сильно отрываться от уровня, заданного родоначальницей Полиной Волошиной. Не удалось — что подтверждается и цифрами продаж, и примитивным сопоставлением текстов.

Правила игры, заданные «Этногенезом», выглядят вполне щадящими. В пресловутом цикле с точками фиг выйдешь за пределы Зоны — а тут получается как в публицистике 70-х годов: хотя бы разок процитировать Ленина (упомянуть чудотворные бирюльки) необходимо, но затем можно играть сюжетом, героями и эпохами как угодно и безо всякой оглядки на якобы заданную тему. Примерно так поступает Сергей Волков, автор второй «Маруси», которая полностью соответствует подзаголовку «Таежный квест». Это на самом деле нормальный тщательно сработанный таежный квест, что-то типа Бушкова, внезапно излечившегося от инфантильной истерики. Фигурки зверей в приключениях Маруси, пересекающей кишащую выродками тайгу на пару с воспитанным российскими учеными снежным человеком, играют не слишком значительную роль.

Герои выписаны выпукло, авторы компетентны, сюжет мчит и обрывает дух. Удивляет разве что способность персонажей «Маруси в квадрате» стрелять, нажимая на курок — но, может, у девочек и снежных людей так принято. Впрочем спусковой крючок они используют намного чаще.

Волков очень сильно прибрал за первой «Марусей», увязал большинство ее косяков, вдохнул жизнь куда только можно и направил действие во внятную сторону. Не его вина, что Волошина пас не приняла. Но показательное явление, конечно.

«Маруся» не то чтобы чудовищна — это просто не книга.

То есть она пытается, конечно, походить на книги, в том числе вполне определенные — возможно, прочитанные автором, возможно, услышанные в вольном пересказе автора идеи проекта Константина Рыкова или в пересвисте какого-то Рабиновича. На предполагаемое сходство девочки из будущего Маруси и девочки из будущего Алисы любезно указывает само издательство в предисловии (иначе бы не всякий догадался), завязка романа в ноль напоминает «Черновик» Сергея Лукьяненко, офтальмологические проблемы героев, подвергшихся магическому воздействию, вызывают в памяти «Кесаревну Отраду» Андрея Лазарчука, а металлическая фигурка ящерки будто бы сошла со страниц «Мальчика и ящерки» Владислава Крапивина. Потом, конечно, на страницах появляется оживленный мамонт (привет из «33 марта» Виталия Мелентьева), а в целом повествование, переместившееся в научный лагерь, начнет походить на любой образец ФБП 50-х. Не хватает только любознательного мальчика Павлика, допытывающегося у рассеянного профессора, а чо это за странные цепи охлаждения на высоковольтном ядерном комбайне. Остальное в наличии: и рассеянный профессор, и малолетние хулиганы-изобретатели, и красивые девушки, и сильные юноши, один из которых растяпа, и обаятельные злодеи, и коварные китайцы.

Проблема в том, что всем перечисленным авторам, включая создателей высоковольтных комбайнов, было что сказать. В большинстве случаев говорить — вернее, писать, — они умели и темы свои знали. Полина Волошина писать и придумывать не умеет и, похоже, мало что знает.

Являясь, таким образом, идеальной моделью для своей героини. Которая совсем ничего не знает и не умеет, не любит читать, учиться, готовить и нормально разговаривать. Она не способна к коммуникации: любой короткий диалог приводит Марусю либо в раздражение, либо в отчаяние.

Маруся, мыслящая в стилистике «В порядке ли Бунин? Может быть, она спасет ему жизнь? А может, у него оторваны ноги?», умеет и любит есть, спать и выяснять отношения. В свою очередь, являясь идеальной моделью для среднестатистической школьницы из соцсети, которая не то чтобы стыдится таких своих особенностей, но слышать упреки по их поводу устала. А тут здрасьте вам — ровно такая же героиня, даже еще тупее — и она, во-первых, красавица, во-вторых, носительница сакральной силы, в-третьих — потомок небожителей. И таких среднестатистических у нас, видимо, как минимум 300 тысяч.

Важно, что «Маруся», что первая, что третья, построены ровно по принципу игры в куклы. Часть первая: вот это аэропорт, появляется такая Барби — вернее, Мукла, конечно, — она такая несчастная, тут ее хоба — и в тюрьму, а потом приходит сильный такой папа и говорит: а ну-ка выпустили мою доченьку быстро! И выпустили, ага. Теперь вторая часть: Мукла такая на здоровской машинке едет-едет — бабах, перевернулась. И чо? Ничо, дальше пошла. А давай ее переоденем, у нее ведь платья такие здоровские! Давай. И искупаем! Ну давай. А она пусть такая утонет, но не до смерти. Как утонет, в душе? Ну да. А почему? А просто так. Ну давай. А что аэропорт? Какой аэропорт?

Все герои являются частью механизма, который крутится лишь одновременно с героиней, служащей единственным приводным ремнем: жизнь начинается, когда Маруся вступает в кадр, и тут же застывает, едва она из кадра выходит — остальные герои оттягиваются на свой участок экрана и валяются брошенными марионетками, ожидая, пока автор вспомнит про них, приведет на этот участок Марусю и заставит хозяина участка изображать злодея, героя или просто красавчика.

То же самое относится к самым старательно придуманным особенностям мира: в следующем эпизоде герой про них забывает, так что не пригождается ни система надзора за гражданами, тщательно описанная в первой части, ни волшебная лодка-самолет — можно ведь и на обычном самолете перемещаться, ни антипанический пластырь, без которого Маруся раньше вроде бы помирала. Об объяснении даже ключевых событий не стоит и говорить — не забывала бы про них автор напрочь, и то хлеб.

Ничего нового в таком подходе, конечно, нет: даже новейшая история российской фантастики знала периоды мегапопулярности Эрнста Малышева, Владимира Кузьменко и Вилли Кона, которые писали ужасно и много, а Юрий Петухов — еще и долго. Другое дело, что издательства, претендующие на солидность, не ставили их паровозами больших проектов. Так ведь тогда и проектов не было.

Показательным, однако, следует считать тот факт, что в рамках «Этногенеза» доктрина обучения и прогресса решительно отодвинута в сторону. Ведь Сергей Волков очень сильно прибрал за первой «Марусей», увязал большинство ее косяков, вдохнул жизнь куда только можно и направил действие во внятную сторону. Волошиной осталось принять эстафету. А она раздраженно ее обнулила и принялась городить волапюки с чистого листа — не изменяя заявленному принципу «Когда думать о чем-то надо, но не хочется, появляется приятное, почти философское чувство невозмутимости».

А раз «Поплит» и тысячи читателей ее в этом порыве поддержали, значит, «Этногенез» — это не шуточный эксперимент, в рамках которого тысяча обезьян, круглосуточно барабанящих по клавиатуре, рано или поздно должна натворить ПСС Шекспира. Это вполне серьезный проект с прямо противоположными целями.

Хрипящий, смрадный завод, смертельно опасный и для взрослых мастеров, и для забитых детишек, выметающих сор из сальных углов и кислотных дыр. Лютая школа, прессующая учеников словом, делом и равнодушным храпом. Лихой универ, студенты которого истово трясутся над самостоятельными, а остальное время тратят на широкий спектр развлечений полового, воровского и чарующе самоубийственного характера. Высший свет мегаполиса, построенный на транжирстве, стуке понтов и жестких ритуалах. Сквозь эти университеты то легко и на кураже, то по нижней кромке отчаяния скользит и падает главная героиня — девочка, которая давно должна была сгинуть. Потому что она человек, а все вокруг — нелюди. Эльфы, гномы, полуптицы и ящеры. Тупые, хитрые, лживые и жестокие. Но девочка выжила. Она поняла, что надо быть тупее, хитрее — ну и так далее, — чем все вокруг. И она нашла дракона.

Суэнвик, как большинство взрослых умных брезгливых людей, к фэнтези, скорее всего, старался не относиться — пока не задумался над двумя вопросами, которые традиционными авторами заведомо игнорируются. Первый — как на самом деле будет выглядеть стандартная фэнтези-среда, если посмотреть на нее с марксистской точки зрения: как на сшибку производственных сил, производственных отношений, политических, социальных, финансовых и генетических противоречий. Второй — сможет ли в этой среде, если без дураков и поддавков, выжить обычный человек.

Ответ получился невеселым и мощным.

Понятно, что успешной была сама идея столкновения концепций люди-нелюди: сбивания подмастерья с проросшими крыльями при попытке к бегству с завода, прорастания умерших любовников в незнакомых людях, светских вечеринок в честь человеческих жертвоприношений. И понятно, что способов выживания в любой несовпадающей с тобою среде два: вознестить на гребень среды или уничтожить ее.

Но Суэнвик выжал из обеих понятностей максимум.

Очень крутая книга.

Мрачный маргинал сильно ошибается — текст написан не «В отсутствие незабвенного Виталия Бугрова», а по его заказу (обзор вышел в 86-м, Виталий Иванович скончался в 94-м). Здесь автор выступил не как мощный и самобытный писатель, а как рецензент самотека в «Уральском следопыте» — и указывал на наиболее частые и досадные оплошности в текстах начинающих авторов. Потом, конечно, именно высмеиваемые Другалем тексты (статьи в сети нет, по памяти цитирую: «Охотник высунулся из-за мусорного бака и получил оглушающий удар по голове. Он уже не почувствовал, как его подхватили за ноги там, где ботинки, и поволокли по асфальту. Значит, ужин сегодня будет в другом доме») стали определять лицо фантастики и поплита вообще. Заслуга Другаля в том, что остались читатели, относящиеся к этому адекватно.

Кэролловское Зазеркалье, наши дни. Селениты сбивают масло для смазки времени, в окна стучатся рыбы, Человек-Устрица отстреливает Моржей, охотящихся на доверчивых красоток, Плотник вырезает счастливое будущее по живой плоти, а между ними бродит несчастный Джек, который не может вернуться в нормальный мир — ведь для этого придется выпустить побежденного однажды страшного Бармаглота.

Дмитрия Колодана, которые входит в топ надежд молодой отечественной фантастики, мне хвалили и рекомендовали очень многие. Его есть за что хвалить. Колодан владеет словом и умеет гнать образы в режиме залитого до краев флакончика с мыльной водой. Другое дело, что большая часть этих образов неоригинальна. Это, конечно, не беда. Не беда и то, что стиль Колодана нарочито тускл и подзатерт — такое ощущение, что автор вдруг резко заматерел, застеснялся присущего молодости размаха и принялся этот размах урезать и затушевывать.

Сдержанная форма здорово срабатывает при богатом содержании. А содержания нет – и вот это главная беда Колодана. «Время Бармаглота» ни про что – нет в нем ни экшна, ни просто серьезного действия, ни страсти, ни любви, ни ненависти. Больше всего повесть напоминает популярные в советские времена приключенческие пособия по математике, из которых убрали математику. И вот мечутся профессор Звездочетов и его внук Ермолай по Карликании, наблюдают за странным поведением птиц, гадов и небесной тверди – а зачем это все, непонятно ни им, ни читателю.

Не уверен, что проблема в молодости автора, который уже знает, как, но не понимает, про что. Может, беда в упомянутой стеснительности, мешающей писателю рассказывать о своей и нашей жизни, а не переигрывать чужую давно завершенную игру. Хотя не исключаю, что все упирается в проклятую привычку.

Колодан, как и большинство фигурантов топа надежд, завзятый «грелочник». А рассказы на «Грелку» пишутся именно так: схватил заданную тему, нашвырял персонажей поколоритней и деталей посмачней, присыпал экзистенциальным отчаянием, над финалом тоненько провесил щемящую надежду – все, успел. Из «Бармаглота» вышел бы приятный микроэтюд – никто не будет спорить, что в кратеньком пересказе (см. первый абзац) повесть выглядит обалденно. А читать скучно. Да и не нужно, по большому счету.

Тихоокеанско-Атлантическая Вторая Мировая. Красная Армия, которая будет названа самой сокрушительной силой на свете лишь в конце романа, бьется за рамками сюжета. А в рамках сражение выигрывает тот (Паттон и Макартур), кто прислушивается к дешифровкам взломанной «Энигмы», а тот, кто не прислушивается (Монтгомери), тот идиот-лузер. Группа гениальных гиков при поддержке (и ненависти) типовых морпехов мечется по всему миру, развешивая все новые функшпили, дымовые завесы и камни по кустам, в том числе довольно людоедские. Главное — не дать гениальным гикам с противоположной стороны понять, что «Энигма» хакнута. А гики с противоположной стороны заняты не менее остроумными развлечениями типа высшей математики, геноцида и забуривания в базальт миллиона тонн золота.

Полвека спустя дети и внуки примерно тех же героев при неохотной поддержке старших (причем не только выживших) мечутся по всему миру, скрывая тонкости завирального хай-тек проекта от конкурентов и акционеров — и неминуемо утыкаются в высшую математику, геноцид и забуренное золото.

«Криптономикон» — книга-счастье. Читать ее — наслаждение из числа высших (и переводчице, конечно, отдельный поклон ниже земли). Стивенсон — умный, веселый, злой и глумливый гений рассказа, парадокса и оглоушивания, умеющий приподнять читателя сильно выше уровня его, читателя, глаз, свалить в яму кромешного уничижения, довести до истерики любого рода, обрадовать, завести и потрясти. И вообще умеющий все, кроме разве что убедительной финализации. Чехов, конечно, обрадовался бы столь дружному залпу, но мне концовка в «Криптономиконе» показалась не самой обязательной, хоть и вполне удовлетворительной — не на трояк, естественно, но на четверку по пятибалльной шкале. В любом случае, это относится к последним 20 страницам. Остальные 880 — это примерно восьмерка по той же пятибалльной.

Счастье есть, и шифр его теперь известен.

Недалекое будущее, десятый год выбраковки, превратившей больную и лихую Россию (с прицепленной Белоруссией, не играющей в книге, впрочем, никакушенькой роли) в сытый благополучный Славянский Союз. Процедура, введенная указами правительства народного доверия за номерами сто два и сто шесть, предусматривает каторгу (без особой надежды на выживание) или расстрел на месте для любого врага народа, в число которых автоматом попадают все серьезные нарушители закона, несерьезные рецидивисты, бомжи и уроды. Граждане счастливы, несчастны только выбраковщики — одни от наступившего безделья и заданий, связанных с отстрелом бродячих собак (которые, в отличие от людей, ни в чем не виноваты), другие — от исторически и тактильно обоснованной уверенности в том, что выбраковка самих выбраковщиков начнется не сегодня, так завтра.

«Выбраковка» великолепна практически на всех уровнях. И как несложный, но изящный боевик про спецназ, который убивает, но не сдается. И как политический триллер про революцию, пожирающую Ежовых и Робеспьеров вместе с апельсиновыми ваннами. И как актуальный этюд на тему коллективного бессознательного, грезящего (до сих пор ведь, что характерно) о необыкновенном фашизме с человеческим лицом. И как сильно улучшенный римейк раннего Дивова про мастера собак (блохи типа должности «председатель собрания акционеров» или гипертрофированные аппендиксы справок-пояснений не в счет — может, это юмор такой). И как постмодернистский коллаж из стебных пародий и переосмыслений — чего стоят антисемиты из «Эха Москвы» или номера вышеупомянутых указов (для тех, кто, в отличие от меня, слабо помнит УК РСФСР, поясню, что ст. 102-106 посвящены убийствам).

И вообще.

Зря говорят, что хорошее дело браком не назовут.

Слабоумный великан Блейз трудится подручным у мелкого мошенника. Мошенник придумывает план века и немедленно напарывается на нож. Блейз, добряк, неумеха и почти аутист, погоревав и поголодав, решает реализовать план в одиночку — и идет на похищение грудного сына миллионеров.

Кинг начал публиковать под именем Бахмана ранние романы, застрявшие в столе даже после того, как автор стал одним из наиболее успешных писателей планеты. Проект оказался удачным и породил несколько новых хороших текстов. Бахман заметно отличался от Кинга, в первую очередь вниманием к маргинальным героям и жесткостью построения сюжетов — тем не менее, тайна продержалась недолго. Псевдоним был раскрыт, Бахман скончался, в качестве наследства оставив рукопись довольно фиговеньких «Регуляторов», проект свернулся вроде бы навсегда. Но три года назад был издан «Блейз», написанный в 1973-м и заброшенный Кингом как вторичный и никчемный. То ли затяжной творческий кризис (сказавшийся на качестве, но не количестве новинок), то ли ностальгические соображения заставили Кинга отыскать рукопись, изучить ее и предложить издателю.

Решение было правильным.

«Блейз» в самом деле по-бульварному поверхностен, бесстыдно сентиментален и жесток, ну и напоминает половину американских мастеров нуара, от Кейна до Томпсона. Но, во-первых, мастеров же. Во-вторых, нуар, похоже, все-таки не помер полвека назад. В-третьих, сто раз процитированный мною тезис Виктора Конецкого о том, что если что и похоже на жизнь, так это отчаянная бульварщина, от затертости не стал неверным. Наконец — да, на фоне Кинга старый-новый Бахман абсолютно конкурентоспособен, свеж и интересен. От начала и до конца. Чем книги Стивена Кинга последние лет десять похвастаться не могут.

В общем, Кингу есть смысл еще в дальних ящиках пошарить. Рукопись не найдет, так руки окунет в пыль, оставшуюся с истовых времен. Авось поможет. Очень на это надеюсь.

Люмпен и влетевший в траблы адвокат от пьяного отчаяния принимают невнятное предложение поискать счастье где подальше — и оказываются за тридевять галактик волонтерами истинной Цивилизации. Она дарит любому желающему шанс вырасти из потребляющего синтетический комбикорм обитателя барака в гражданина с едой, жилплощадью и красивыми штанами. Надо только не бояться рабского труда, грязи и крови. Герои боятся, но окунаются во всё — выше маковки.

«Желтая линия» — в своем роде совершенный роман, сочетающий классический подход к жанру, развитию сюжета и раскрытию характеров с почти издевательским выворачиванием клише. Типовая фэнтези про попаданцев в чуждый хвостатый мир реализуется средствами твердой НФ, типовая боевая фантастика — инструментами вполне реалистической военной прозы, а сатирическая антиутопия — то бытовой фантасмагорией, то исповедью эмигранта. Язык нарочито суховатый и прыгающий из штампов в красивости (главный герой считает себя поэтом), при этом очень точные диалоги, малая предсказуемость развития сюжета и пугающая жизненность действий и реакций.

Лет 40 назад ленинградский четвероклассник Слава Рыбаков дочитал повесть Стругацких «Далекая Радуга». Повесть рассказывала о вышедшем из-под контроля научном эксперименте и завершалась, вопреки традиции, гибелью почти всего населения земной колонии. Ну, то есть не самой гибелью, а всеобщей гордой готовностью к неотвратимой. Слава написал авторам знаменитое письмо с отчаянной просьбой: «Припишите там что-нибудь вроде: Вдруг в небе послышался грохот. У горизонта показалась черная точка. Она быстро неслась по небосводу и принимала все более ясные очертания. Это была «Стрела». Вам лучше знать. Пишите, пожалуйста, больше».

Авторы не приписали. «Стрела» не прилетела. Слава вырос, стал лучшим учеником Бориса Стругацкого, видным востоковедом и прекрасным писателем, точно и сильно разрабатывающим жилу этической фантастики. А потом вдруг обнаружил, что Волна не остановилась, всё кругом — Радуга, и вся надежда только на «Стрелу». И принялся раз за разом приписывать к нашей Радуге «Стрелу», придавая ей все более ясные очертания — то принципов Кун Цзы, русского духа и советского интернационализма, то челнока «Буран», то устремленных в будущее разговоров про прошлое. Теперь вот замахнулся

«Се, творю» — вторая часть трилогии «Наши звезды». И сюжет, и идеи делают вид (поначалу), что линейно продолжают первую книгу, «Звезда Полынь». Там, значит, безымянный олигарх давал деньги на сколь-нибудь близкую к тексту реализацию строчек из старой советской фантастики, а болеющий за страну академик собирал с человеческого бору последние сосенки, способные приподняться над свинцовыми мерзостями — к звездам. А сосенки ссорились, мирились, много, развернуто и немножко пародийно говорили-рзмышляли и выпадали из русофашизма в приятный такой патриотизм, а из либерализма — в шпионский пиндософашизм. В общем, было интересно, но не слишком понятно, а к чему все, собственно.

Вторая часть тенденцию развила, но не усугубила — а заодно сделала пару-тройку кульбитов, которые к бабушке стряхнули все родимые пятна первой части и позволили развивать какие угодно линии в какую угодно сторону. Рыбаков этими возможностями умело воспользовался.

Выяснилось, что, к счастью, в звезды и железки все не вперлось, что главное — на Зземле, что не все шпионы одинаково вредны, и что татарово место не бывает в пустоте. То есть натурально: в «Се, творю» скинхед плюс еврейка равняется любовь, защитой от отвратительной, как соответствующие пальцы, власти служат интеллект, любовь к Родине, гласность и функельшпиль, а главный гений не то что изобрел новый шаттл, а без малого просчитал божий промысел — ну или его транспортную составляющую.

И поначалу читать это было немножко стыдно, как слушать любимого родственника, который, то ли подвыпив, то ли расчувствовавшись, объясняет, почему надо любить мамку свою, которая у тебя, понимаешь, одна — и она тебя рОдила, ты понял, нет? Тем более, что как раз публицистичность, монологичность и карикатурность, вызывавшие досаду в первой части, никуда не делись. Заставляя грустно вспоминать, как длинно и печально завершался другой многообещающий цикл, книги которого назывались библейскими строчками.

А потом в тексте возник сам автор, тщетно пытающийся урезонить буянов и прокламаторов — и стало забавно.

А потом случился первый сюжетный кульбит — и текст заиграл совершенно иначе.

А потом фирменный рыбаковский накал проткнул мое черствое сердце — и я вовлекся.

А потом — специально для меня, видимо, — безымянный олигарх и главный благодетель оказался правильным татарином (заменив, очевидно, выбывшего в первой части неубедительного татарина-выкреста, павшего от бритоголовых рук — ну и заодно компенсируя, наверное, удивительную особенность татарского государства Ордусь, в котором есть русские, монголы, евреи, украинцы, узбеки и все советские народы против общего врага — нет только татар, ни единого), — и я важно кивнул.

А потом случился второй кульбит, совсем беспощадный и неожиданный — и я понял, как здорово ошибался, считая фабулу сколь-нибудь предсказуемой.

А потом книга кончилась на полузамахе и полуобещании, красивом и безнадежном, как мечта о «Стреле».

И я поверил, что «Стрела» придет.

Рыбакову лучше знать.

Задворки Вселенной, железные кишки кораблей и станций, обрат вместо воздуха и пять литров воды на питье с подмывом: веселые, злые и деловитые космачи тянут межзвездную трассу во имя Земли и императора. Зачем эта трасса нужна, никто не знает: космос и чужие планеты для человека смертельны, высадка на чужой грунт не просто убивает, а превращает в зомбаков. Впрочем, ни космачей, ни колонистов, которых генетически затачивают под новую планету, такие вопросы не парят. Они, в общем-то дети, вдвойне, их такими вылупили. Все отважные пилоты, бройлеры и прочие храбрые покорители пространств — клоны, которые появляются на свет 15-летними, а к 18 годам считаются ветеранами, дослужившимися до отправки на далекую прекрасную Землю, давно ставшую таким же фигурантом инвективных конструкций, как мать-колба.

Главный герой книги тоже, конечно, клон, а вся книга — многоуровневое изощренное объяснение того, как он из спокойного трудяги-пилота стал убийцей, пиратом и личным врагом императора и всей далекой прекрасной Земли.

Теперь, значит, штука такая. «Я, Хобо» по идее, по ее реализации, по уровню и вообще по большинству известных мне признаков — одна из лучших фантастических книг как минимум последнего десятилетия. И я сильно подозреваю, что это явление не только отечественной литературы.

Мне неохота аргументировать — боюсь впечатление и послевкусие разбазарить. Отмечу только, что язык и психологический рисунок великолепны, обвинения в переусложненности текста, чрезмерности повествовательных линий и невнятности жаргона обоснованы, но несправедливы, и что впервые за долгое время я совершенно не устал от огромного (под 30 авторских листов) текста. И совершенно не боюсь такого же продолжения, которое давно закончено, рихтуется по седьмому разу и — есть такая маза, — вместе с первой частью может появиться в магазинах уже весной.

Держу кулаки, чтобы появилось.

Недалекое будущее. Мир сыто прозябает в условиях торжества копирайта и запрещения открытых кодов и прочей репликации. Россия сыто терпит партию и правительство, ведущие народ к сияющим вершинам госкапитализма. Маленький городок, обслуживающий институт нанотехнологий, сыто хихикает над завиральным термином «нано» — и все равно стремится припасть к микроинституту хоть чучелком. Не составляют исключения четыре старшеклассника: внук давно почившего создателя института, сын африканского королька, дочь олигарха и дочь бывшего работяги из института, схлопотавшего на производстве тяжкую травму и ПГМ в виде побочного последствия. Школьники, все красавцы, герои и почти поэты, очень хотят работать в институте, очень хотят свободы и очень хотят счастья. А действующий глава института очень хочет стать президентом, для чего намерен школьников принять, обаять и частично распотрошить. Так банально начинается новая эпоха человечества.

Роман Олега Дивова критики встретили восторгами, читатели – по-разному. Восторги были понятными, хоть и преувеличенными, как и читательские разногласия. «Симбионты» — отличная повесть страниц так на 80, по причинам технического, конвертационного и финансового характера раздутая в пять раз. 80 страниц – это интересная, ладная и вполне классическая история активных комсомольцев, которые обращают нормальный юношеский максимализм, пубертат и недовольство мировой похабенью сперва в кривляния и беготню по потолкам, потом в поимку врагов народа и залитую солнцем долину, из которой никто не уйдет обиженным. Привет от кучи послевоенных шпионских историй и оттепельной фантастики, сдобренных подсадками от компании Walt Disney и кто там еще снимает симпатичную подростковую фантастику про мудрых микробиков под нашей кожей (Дивов и не скрывает, что сперва писал синопсис не сложившегося в итоге фильма).

Все остальное – это банальная и этически спорная концовка, ружья по стенам, быстро-быстро накиданные объяснения (в основном нескучные), рассуждения (в основном остроумные), прибаутки (в основном уместные), ремаркирования диалогов (иногда утомительные, когда профессиональный автор вдруг вполне по-любительски принимается бояться слова «сказал», заменяя его на «бросил-буркнул-рявкнул-гавкнул-снова бросил») — ну и одна мощная находка автора, который вдруг решил, что не только шутка, но и любой тезис от повтора только выигрывает. Если кто-то из героев говорит, что в политику надо идти в 15 лет, а в 16 уже поздно – то другой герой через десяток страниц это непременно повторит. И объяснение «Не репликация, а разделение труда!» почти дословно воспроизводится страниц через двадцать. То есть понятно, что это фича такая — но и природа этой фичи тоже понятна, и это не самая необходимая природа.

Острый глаз и гладкий слог Дивова маскирует родовые травмы, скоропись и явную недоредактированность текста.

«Симбионты» — хорошая книжка.

А могла быть отличной.

Группа студентов СПбГУ отправляется в фольклорно-этнографическую экспедицию по заброшенным карельским деревушкам и прочим приютам убогого чухонца. Общение с болтливыми старичками и добродушными ведьмами (в бытовом смысле слова) перемежается мелкими и почти не пугающими хтоническими выплесками. Потом одна из девочек проваливается в гробницу неведомой лесной королевы, с неба рушится вертолет типа stealth с солдатиками, стреляющим на поражение – и герои опрокидываются в самую середку затяжной войны магов с чертями и оборотнями.

Андрей Лазарчук пишет третью подряд новеллизацию амбициозного кинопроекта. «Люди в черном» и X-files не в счет, там была массовка и поденщина – ну и выход на кинониву, с которой у автора было связано много совершенно не оправдавшихся надежд. «Жаrа», по уму-то, тоже не в счет – там все делалось в три дня, на коленке, да и если есть что-то менее сочетаемое с фамилией «Лазарчук», то это (я надеюсь) «простенькая романтическая мелодрама».

В счет «Параграф 78» и «Темный мир». Оба проекта крайне амбициозны, пафосны и сюжетно ушиблены. Создатели фильмов намеревались побить Голливуд на его территории, отталкиваясь от не слишком корректного тезиса «Умное кино вам не нравится – будем снимать глупое». На самом деле с умным кино в Отечестве хронический недобор куда хлеще голливудского, а вот глупости делать у нас получается замечательно и всю дорогу. Достаточно вспомнить историю «Параграфа 78» — даже не распальцовку продюсера и бессмысленное дробление с бурлящим сливом, а байки про легший в основу сценария ранний рассказ Охлобыстина – которого на самом деле не было, как, впрочем, и внятного сценария.

По слухам, с внятным сценарием не повезло и «Темному миру». Тем не менее, фильм, говорят, получился вполне смотрибельным и уж по-любому первым 3D-блокбастером в российском кино (в советском-то полно было). Сам проверять не намерен, хотя предыдущая работа режиссера, «Бой с тенью-2», была заметно приличней первого «Боя», снятого лично Алексеем-«Бригада»-Сидоровым, который как раз продюсер и сценарист боксерской дилогии и «Темного мира».

А книга Андронати-Лазарчука получилась просто очень хорошей.

С каким сором авторам пришлось работать, понятно по цветным вклейкам с кадрами. Ну и по отдельным репликам в тексте. То есть понятно, что Лазарчук снова, как в «Параграфе», пытался придать признаки смысла сюжету, смысла не нюхавшему – и подтягивал какие-то медицинские, технические и психологические мотивировки. В «Параграфе» это почти получилось, в «Темном мире» получилось совсем (если не считать последнюю часть книги, в непрерывной боевке которой подзахлебнулся даже опытный баталист Лазарчук – а может, снова времени не хватило). Фабульные извивы класса «Да пусть просто взорвется» удалось перепрыгнуть или обойти по длинной дуге, картонные декорации оштукатурить, а в картонных героев впрыснуть жизни с андрогенами-серотонинами, чтобы больно было. Но это не помешало рассказчику (отличный, кстати, герой получился) тоскливо заявить в связи с категорически необъяснимым эпизодом: «Ну не понимаю я, почему он перекинулся» — и читателю ясно, чья это тоска на самом деле.

Но в целом за небольшие деньги читатель получает отличный молодежный триллер, мистическую драму с плотным этноэкзотическим сопровождением (и очень добротным – утверждаю как человек, шибко интересующийся нерусской мифологией России вообще и финно-угорской – в особенности), неплохую боевку – ну и россыпь симпатичных гэгов в качестве бонуса. Остальное – мелочи. Для меня, впрочем, существенные.

Мелочь номер раз.

Отдельные персонажи, сюжетные ходы и чудища «Темного мира» интенсивно рифмуются с сольными книгами Лазарчука. В смысле, если колдун собирает магическую машину из амулетов и подрезаемых людей – то почти как в «Солдатах Вавилона», если есть запрятанная в чужом мире наследница, то это в ноль Санечка из «Кесаревны Отрады», а если отовсюду выползают пауки – то почти как в «Штурмфогеле». И поди знай, это Лазарчук забивал подручным материалом лакуны исходника, или ему просто аукаются ранние сотрясения ноосферы, теперь воплощенные в режиссерском сценарии (как аукнулась форма «Сокол» из «Всех способных держать оружие» в сценарии «Параграфа»).

Мелочь номер два.

Лазарчука часто упрекали в сливании концовки, связанной то ли с фабульной недостаточностью, то ли потерей интереса к героям.

Лазарчуку часто указывали на тяготение к чужим сюжетам – в стилистике «нэ так всо было»: в «Кесаревне» работают «Принцы Амбера», а на «Мосту Ватерлоо» — пол-Ремарка.

Многие мировые шедевры написаны с чужих слов: тем известны Шекспир, Дюма, Гоголь и кто только не.

Если соединить эти разрозненные фактики, что получается? Получается, что зря мы на Лазарчука наезжаем на тему «Пиши свои книги,а новеллизации оставь ремесленникам»? Получается, что для него это не только способ заработать на хлеб с маслом, а, как положено, вызов: можно ли сделать из мякины не конфетку даже, а манну на мильон пытливых ротков? Или что вообще получается?

Не знаю. И подожду с выводами. Хотя бы до следующего полноценного романа.

При всей приязни к Щепетневу вынужден признать рассказ малоудачным. Нет в нем ни характеров, ни драйва, ни настроения. Такое ощущение, что автор вдохновлялся не столько конандойловым первоисточником, сколько продолжениями про пещеру Лихтвейса и прочие германские лучи смерти. Впрочем, «вдохновлялся» — чересчур сильный термин.

Самое обидное — что «Лето сухих гроз» в качестве приквела «Черной земли» очень сильно эпопею обедняет. Типа мы думали, речь об исконной хтони, которая всегда тут под боком клубилась — а оказывается, ее глупые буржуи подманили да выпустили.

Зря он так.

Патриотичные альпинисты спасают очередного рыцаря-метеорита неопределенной конфессиональной принадлежности.

Профи есть профи – велено спасать, спасает, велено отталкиваться от чего дали, отталкивается. Бесхитростно и быстро – рассказ (прошу прощения за громкое слово) явно писался не более полутора часов. Жить ему столько же.

На Землю падает православный метеорит в виде рыцаря-спасителя, который в кратчайшее время одним только смирением и мечом спасает всех — безо всяких терзаний и земляничного сока на ладонях.

Дрянь.

Выпускник летного училища попадает в безумное звено, которое гениально ставит на крыло супершутрмовики, а заодно генально портит кровь и мозг всем окружающим.

Прекрасный рассказ на никакую, казалось, тему. Наконец-то Дивов ни на кого не похож (сперва на себя в «Оружии возмездия», потом все становится круче и жестче). Еще один мастер-класс, который, впрочем, пропадет втуне. Зато рассказ не пропадет – хоть теме сборника соответствует не больше зоричского.

Четыре пилота храбро отправляются на показательные выступления и храбро выполняют учебное, но очень ответственное задание командования.

В пионерлагерях я на полном безрыбье прочитал несколько выпусков библиотечки «Красной звезды». Там много было историй про мирную жизнь поющих солдат, про трудности взаимоотношения с дизелем и про взвод, который не отдавал должного внимания строевой подготовке, а потом отдал и всех победил, аж боевой генерал прослезился. Теперь, спасибо Зоричам, появилась еще одна история, написанная, похоже, сто лет назад, да никуда по статям своим не пристроенная. К теме сборника отношения не имеет (хотя авторы по-честному вставили куда-то вбок фразу «Убить Чужого»), к литературе тоже (хотя фразу «Вслед за выходом из катапультного порта последовали семь мгновений невесомости» я когда-нибудь выучу наизусть).

Варяжский сыскарь преследует сквозь снег, ветер и нечестивых богов киднэппершу на козле.

Нормальная, я так понимаю, фэнтези. Не люблю.

Подлинная история варяжского сыскаря, преследующего сквозь снег, ветер и нечестивых богов киднэппершу на козле.

Панов попытался вывернуть пеховский сюжет наизнанку по принципу «Нэ так всо было». Выворотка и перестановка местами слагаемых ничего не изменила – все так и осталось нормальным, я так понимаю, фэнтези. Не люблю.

Землянин невиданно согрешил на чужой планете, казнь неминуема, надежда только на хитроумного адвоката.

Изящная логическая юмореска, приятный пустячок. Связь с рассказом Панова, скорее, декларируемая, чем реальная, но все равно не придересся.

Приблудные инопланетяне уничтожили земной город, признали ошибку и теперь предлагают уцелевшей десятке казнить или помиловать виновника.

Панова не читал. Начало рассказа ввергло в ужас, потому что страшно напомнило введение в шедевр Александра Казанцева «Внуки Марса» («Откуда взялся у человека мозг?» и т.д.). Потом, к счастью, выяснилось, что начало левое и непоказательное, а сам-то рассказ просто хороший, многоуровневый и многоплановый. Достойно.

Эльфийско-фашистские оккупанты полрассказа пытаются понять, почему в исходной истории их называли женским именами, а потом становятся жертвами хитроумного человеческого заговора.

Удивительно глупая история, совсем не подходящая для «спасительного» сборника. Здесь эльфы предстают уже не гнусными опасными врагами из книжек вроде «Молодой гвардии» или «Радуги», а куроцапами-болванами-штюбингами из «Фронтового киносборника номер 4», которых не спасать надо, а давить из жалости.

Картина кетчупом по картону.

Третий год эльфийско-фашистской оккупации Земли, геноцид и массовое отупление человеческого материала. Герой, прекрасный портной, шьет особенный костюм для эльфийского герра коменданта, вспоминает истребленную семью и чего-то себе придумывает.

К Лукьяненко я отношусь вполне позитивно, невзирая на его активную общественно-политическую позицию и последние романы. Сжатый римейк «Молодой гвардии» позитивное отношение укрепил – ведь я с детства ценил повествование про майстера Брюкнера или как там его, который отгружает коллаборационистам консервы и фильдеперсовые чулки, а потом через это получает от коллаборационистов фатальные неприятности. За это вкупе с легкостью слога и верностью идее можно и дидактизм, и логические неувязки простить.

Человечество вроде бы плюет на чудищ из предыдущего рассказа, отгородившись бандерильями – и тут здрасьте, сперва приходится пересмотреть тактику огораживания, а потом реализуется пресловутая концовка, придуманная Васильевым.

Громов, такое ощущение, устроил некоторый мастер-класс для товарища – сперва справа налево, потом слева наоборот. Отрабатывание двух сюжетов подряд выглядит чрезмерным, но с другой стороны – а вдруг впрок пойдет.

Космический квадрат (или там параллелепипед) 36-80 обзаводится досадной особенностью: корабли в нем пропадают. В другом бы рассказе все человечество на уши встало, но герои николаевского яхтсмена реагируют спокойно, в стилистике президента Кучмы: ну да, беда, но не трагедия же – подводят к квадрату эскадру, обнаруживают некую хрень и начинают спокойненько, без фанатизма, с нею бороться.

У Васильева я читал что-то раннее, про сердца, моторы, компьютеры и просыпание чуть ли не в Фамагусте (это если не считать дебютный рассказа в «Уральском следопыте» 20-летней давности), читал в полном ужасе и намерении заречься впредь и вовеки веков. С тех пор заяц научился если не зажигать спички, то чиркать ими: «Заколдованный сектор» — вполне читабельный этюд, откровенно сделанный ради последней фразы, родившейся под впечатлением от рассказов Шекли-Силверберга полувековой давности про то, что возле каждого зверинца бродит сторож, а детсад не обходится без воспиталок. Ну, мне эти рассказы тоже нравились. Зато гуманненько.

Выжившие герои рассказа Громова “Скверна” восстанавливают подлинную картину вторжения – вернее, занимаются этим не герои, а вшитые в их сознание резервные личности, заточенные под действие в экстремальных условиях.

Опять же, вполне традиционная попытка вывернуть сюжет коллеги наизнанку удалась соавторам в первую очередь благодаря расторможенности воображения, сорванного с крюка невинным словом «триггер» из первого рассказа. Идея тоже не новая, но в этом повествовании реализована и отыграна очень убедительно. Правда, украсившее рассказ выражение «Не смешите мои тапки» я где-то в первом сборник встречал – не то у Громова, не то как раз у Лазарчука. Ну да и не будем смешить.