Легко ли знать, что произойдет? Не понимать, не догадываться или подозревать — именно знать. Твердо быть уверенным в том, что завтра вечером отправленный неумелым ударом футбольный мяч выбьет окно твоей спальни, а разбуженный шумом кот выпрыгнет в окно и будет сбит проезжающим автомобилем. Ты можешь посадить кота на привязь, забить окна ставнями, отобрать у соседских мальчишек мячи, а заодно и кеды с кроссовсками. Наконец, вы с котом можете просто сбежать из города на выходные. Существует набор известных факторов, устранив которые, ты обеспечишь спокойствие себе и долгую жизнь коту.

Но представь теперь, что факторов куда больше: ты использовал всю бумагу, исписал все салфетки и стены в доме, убористым шрифтом исчеркал поперек страницы каждой найденной книги. Но все равно процент учтенной тобой информации не приблизился и к десятой доле. Что делать в этом случае? Собрать команду единомышленников, разместить ее где-нибудь на кухне и совместными усилиями разработать математическую модель для подсчета всех возможных вариантов.

Центральная фигура великого романа Айзека Азимова «Академия» выполнила схожую задачу, но в галактическом масштабе. Гениальный математик Гэри Селдон объединил историческую науку с социологией и психологией и, вписав их в сложную систему неравенств и уравнений, создал идеальную прогностическую дисциплину — психоисторию. Психоисторическая методология открыла Селдону страшную правду: человеческая цивилизация уже стоит на пороге коллапса, сползания в темное средневековье и даже варварство. Остановить кризис невозможно. Галактическая цивилизация человека неизбежно рухнет, и не спасут ее ни продвинутые космические корабли, ни развитая атомная энергетика. Все оттого, что этими достижениями прогресса скоро никто не сможет воспользоваться, так как культурная деградация поразила уже все слои общества, а прочные связи между частями Империи распадаются.

План Селдона состоит в том, чтобы на отдаленной планете создать орден хранителей научного знания. Следуя разработанной им математической модели, они сумеют сберечь огонь цивилизации и подготовить почву для возрождения Империи человека. С этого момента развернется самая масштабная в истории битва между порядком и хаосом, в которой агрессии и невежеству будет противостоять человеческий интеллект.

Академия — величайшая космоопера, избавленная от всех традиционных жанровых клише. За редким исключением события в этом романе развиваются посредством бесед в закрытых кабинетах и интеллектуальных дуэлей умнейших или хитрейших представителей человечества. Битвы космических флотилий и сражения наземных армий вынесены за скобки неотвратимого хода исторического процесса. Не отрицая роль личности в событиях, Азимов, как блестяще эрудированный человек, ясно понимал, что настоящую, земную историю движут массы. Но массы эти слепы — их неудержимой воле требуется вектор, сила, способная обуздать и направить ее. Единственной силой, способной подчинить волю масс Азимов считал знание, вернее, способность воспроизводить и использовать знания для того, чтобы подчинять социальную энтропию.

Меня как историка более всего увлекло описание того, как последовательно «Академия» берет под контроль архаизирующиеся соседние миры. Сосредоточенные умы «Академии» действуют где-то откровенным блефом или тонкой манипуляцией, а где-то — изящной, развернутой на десятилетия стратегией. Иногда они направляют движение торговли, иногда — заигрывают с религиозным идеализмом «подопечных», оперируя принципами, идеально подпадающими под третий закон Кларка: развитая технология неотличима от магии. Трактуя сей постулат по-совему, герои романа однажды даже создают весьма циничное религиозное учение, нацеленное на слепое поклонение «Академии». Сразу вспоминаются лекции по византинистике: нам рассказывали, с каким невероятным упорством слабеющая Империя столетиями билась с наступающим варварством. Методы той борьбы в исторической перспективе тоже не кажутся чем-то нечестным. Имели место и подкуп, и стравливание недавних союзников, и тактическое применение технически совершенных устройств.

Кроме того, мне страшно понравилось, как Азимов лишает пусть даже и сильную личность абсолютного статуса в контексте движения исторической материи. Даже плану самого Великого Селдона не единожды бросят вызов, будут пробовать скорректировать его цели и обратить вспять достижения. В этом, как мне кажется, и проступает незыблемая сила большого знания, на котором строится и, словно живой организм, развивается грандиозный план. Селдон знал: и самому великому из людей не суждено в одиночку развернуть исторический процесс, нарушить его ход. Помните, как герой повести Стругацких «Попытка к бегству» Саул Репнин отчаянно расстреливал из лучемета колонну беспилотных машин, размеренно движущихся от портала к порталу? Саулу не повезло: в его время еще не существовало психоистории.

Как я ждал новый роман нашего дорогого Степки Королева — не передать словами. Невмоготу было терпеть настолько, что я отправился в буржуйские цифровые магазины и приобрел там электронную версию «Аутсайдера». Кто бы там ни восторгался несравненным качеством заморских товаров, а epub-книжка мне попила немало крови. Тормозила при перелистывании, открывалась через раз, а иногда и вовсе отправляла мой довольно мощный электронный ридер в летаргический сон. Тем не менее я окончил чтение довольно быстро и уже на третий вечер освободил цифровую библиотеку от тяжеловесного файла. Стоил ли роман таких мытарств, спросите вы? И да, и нет.

Начало событиям книги дает убийство мальчика-подростка. Убийство настолько жуткое и с такими омерзительными подробностями, что упоминать их было бы преступлением по отношению к вашему самочувствию. Это, к слову, первый тревожный звоночек, прозвучавший в моей голове. Старина Кинг, конечно, никогда не чурался «чернушки», но почему-то, начиная примерно с «Безнадеги», ее количество в тексте возрастает.

В убийстве обвиняют уважаемого члена городского общества — добродушного тренера школьной команды, примерного семьянина и вообще обаятельного мужика. Для начала на глазах всего города ему вяжут руки посреди бейсбольного матча. Затем, наплевав на презумпцию невиновности, во всеуслышание предъявляют страшное обвинение. Основание для этого есть: по меньшей мере десяток горожан видели убитого мальчика вместе с тренером незадолго до чудовищной трагедии.

Начинается наиболее драматичная часть романа. Стивен Кинг делает то, что умеет лучше всего: с прилежностью бесстрастного хроникера, по щелчку пальцев, он уничтожает жизнь главного героя. Озверевший город жаждет разорвать тренера на куски, и эту тягу к кровавому отмщению не могут удержать ни явные прорехи в следствии, ни былые заслуги или очевидное алиби героя. Благодушные и порядочные миряне на глазах превращаются в безумных линчевателей. Даже полицейские, среди которых немало хороших знакомых тренера, недавно относившихся к нему как к «тому славному малому, что учит моего сына принимать мяч», добровольно закрывают глаза на все странности дела. Со знанием дела Кинг описывает ярость толпы, по-своему трактующей понятие «справедливость». При этом недоумевающего героя он столько мягко переформатирует сперва в жертву обстоятельств, а затем в смиренного мученика, что оторваться от чтения невозможно.

Закавыка в деле одна. Сюжетным спойлером она не станет, поскольку с первых страниц открывается со всей очевидностью. Некто похожий на тренера совершил дьявольское злодеяние. Похожий настолько, что даже генетическая экспертиза показывает стопроцентное совпадение с обвиняемым. Но у тренера есть железное, прямо-таки титановое алиби.

Лучшей частью «Аутсайдера» для меня стал постепенный переход детектива, ведущего дело, от рациональной уверенности к сомнению и затем — к осознанию мистической подоплеки трагического события. Возникает впечатление, будто Стивен Кинг решил сам с собой поиграть в скептика, а заодно и поводить читателя за длинный до любопытства нос. В первой половине романа нельзя с уверенностью ответить, стоит ли за странностью дела неведомая зловещая сила, способная принимать чужую личину, или обвиняемый мастерски выдает себя за другого. Ломка рационального восприятия кошмарных эпизодов следствия выписана Кингом просто блестяще — в очередной раз он блестяще препарирует читательскую тревожность и неуверенность.

К сожалению, примерно к середине второго акта происходит событие, поставившее крест на этой тонкой психологической игре и на моем интересе к произведению в целом. В историю входит персонаж, хорошо знакомый читателям кинговской трилогии о Билле Ходжесе. Все такой же невнятный, не шибко привлекательный и вообще уступающий по детализации характера прежним героям (в особенности женским, вспомнить хотя бы очаровательных Френни Голдсмит и Сару Хэзлет). К этому времени произведение теряет жутковатой шарм мистической драмы с социальным подтекстом и тихо мимикрирует в обычную хоррор-байку с линейной погоней за Бугимэном.

К минусам романа я бы отнес и участившиеся попытки Кинга насилу вкручивать в текст личные политические воззрения. Политическая ситуация в Соединительных Штатах, равно как и социальный окрас гражданской воли жителей США, меня интересует мало. Но даже поверхностный взгляд на текст нет-нет, да и высветит перед вами алармистские нотки с артикулированным мотивом «Вы гляньте, во что Трамп превратил нашу страну!». Безусловно, Стивен Кинг всегда высказывал бескомпромиссную гражданскую позицию безо всяких сомнений (обожаемая мной «Мертвая Зона» — это ведь, по сути, острый политический памфлет, направленный против нового поколения республиканцев), но в былые годы у него это получалось тоньше что ли. Может быть, дело в проступившей с возрастом сварливости.

Стояли люди робко у двери,

За дверью резвились играючи звери.

И люди друг в друга от страха стреляли:

Зверей средь своих безуспешно искали.

________________________________________

Уж простите мне такое наглое вступление. Тому, кто повесть уже прочитал, думаю, понятно, что запущенные Институтом Чудаков события вполне могут привести к такому печальному финалу.

Безуспешно пытаюсь ответить самому себе на вопрос почему мне столь трудно читать поздних Стругацких? Их текст не стал менее густым, некая избыточность в описании присутствует, но таков авторский стиль – он работает на то, что сейчас принято называть погружением в атмосферу. Не каждую идею, высказанную в романах, опубликованных братьями после 1972 года я готов принять. Да что там! Остается надеяться, что хотя бы половину из зашифрованных ими смыслов мне удалось интерпретировать более-менее верно.

Вот и с «Волнами…» та же ерунда приключилась. Нет нужды ломать мозг над дешифровкой основной идеи, заложенной братьями в заключительное произведение «трилогии Каммерера». В общих чертах эта идея зафиксирована в самом начале книги – в меморандуме Айзека Бромберга. Все человечество будет разделено на две неравные части по непонятному критерию, причем меньшая часть стремительно «возвысится» и уйдет из привычного большинству пространства понимания.

Вы удивитесь: «Ну и что здесь такого?» В самом деле, разве до Стругацких фантасты не писали о том, что в будущее части человечества пойдут разными дорогами? Идея не нова – и Герберт Уэллс писал об этом, и «Конец детства» Артура Кларка также посвящено этой теме. Но в том и дело, что ответить на этот вопрос у меня не получается. За внешней постановкой проблемы в виде «человечество разделится» Стругацкие спрятали что-то еще, и лишь интуитивно я могу чуть коснуться этого «что-то». Мне кажется, что для братьев важен был не сам факт разделения человеческой цивилизации и даже не попытка предсказать когда оно пройдет эту точку бифуркации. Критерий разделения и последствия выбора – вот, что их интересовало более всего.

Читателю повесть предстает в виде подшивки архивных документов: газетных заметок, записок, корреспонденции, мемуаров Максима Каммерера и отчетов оперативных агентов КОМКОН-2. Похоже на то, что Стругацкие нарочно придали художественному произведению форму аналитической публикации или, если хотите, научного исследования. Как и любое исследование, повесть начинается с постановки проблемы, а затем авторы определяют объект и предмет исследования. С объектом все более менее ясно: протеже Максима Каммерера, сотрудник КОМКОНА-2 Тойво Глумов. А вот что предстает предметом, или, вернее сказать, предметами, которыми авторская фантазия проверяет Глумова, понять куда труднее.

Оперативник Глумов гоняется за неуловимыми фантомами внеземной воли, Странниками, но со свойственной ему остротой ума скоро понимает, что это бег в никуда. Надвигаются сумерки долгого мира Полудня, и длинные тени ложатся на маленькую голубую планету, отмечая наступление новой эпохи. Естественный этап эволюционного развития или тонкая манипуляция рукотворного прогресса – какое это имеет значение, когда настоящее на глазах превращается в зыбкое, неустойчивое прошлое. Человечество распадается, и понимающий бесповоротность этого события Глумов отчаянно цепляется за прошлое, хотя и само это прошлое (читай, Горбовский, Комов) махнуло рукой: ну что тут поделать? Глумов не может не понимать, что сражение с будущим заранее проиграно, потому как его уже просчитали за людей. И к неизбежности выбора эта борьба приведет быстрее, чем удастся осознать его последствия. Трагичные последствия.

Ну а что с проблемой, которую ставят Стругацкие? Возможно, это критерий разделения. Мне кажется, они опасались, что рано или поздно и в нашем мире одна часть цивилизации начнет форсировано дистанцироваться от другой. Сохранит ли она при этом хоть какие-то гуманистические установки, допускающие возможность сосуществования некогда идентичных цивилизаций? Не знаю. С одной стороны, события повести, произошедшие в Малой Пеше дают для этого какое-то оптимистичное основание, с другой… От произведения веет тоской и таким осознанием неизбежности, что нескоро мне еще захочется вернуться к циклу Полудня. Принцип, по которому запустится демонтаж цивилизации, страшит меня. Уж лучше уверенно вышагивать по поверхности неизвестных планет, освещенных чужими звездами, и верить в маленькое наивное человечество, отважно постигающее Вселенную. Как Горбовский, как Каммерер… Ведь если «Жук в муравейнике» оказался деконструкцией мира Полудня, то «Волны…» – это реквием по нему. И чуть ли не с научным обоснованием.

Сознаюсь: люблю скандинавскую массовую культуру. И тихо ненавижу. Меня завораживает мрачность шведского кино, привлекает выскобленная болезненным цветокором стилистика норвежских детективных сериалов и густота их депрессивной атмосферы. Здорово, что скандинавские писатели не брезгуют художественными приемами земляков-киноделов. Переход «белого безмолвия» с киноэкранов на книжные страницы оказался почти бесшовным, и даже попсовый цикл о злоключениях нетрезвого детектива Холле способен вызвать холод в конечностях и блуждающее по заснеженным перевалам души тоскливое чувство одиночества.

Одиночество пугает само по себе, даже если это одиночество в толпе, ну а если подпустить туда еще и иррациональных кошмариков, станет вовсе неуютно. Прибавьте к этому крутые выверты человеческой психики, толику шокирующего контента, – и вы уже получите некоторое представление о романе с непонятным названием «Химмельстранд». Точнее, о первой его части. Со второй все непросто.

Четыре пары, остановившиеся на ночлег в трейлерном парке, исчезли из нашей реальности и попали в некое загадочное место. Неведомое перемещение из тихого пригорода на равнину убегающей в бесконечность ровно подстриженной травы их не напугало. Не смутило и пропавшее с неба светило. По законам хоррора неприятности не обрушиваются на голову всем и сразу, а тихо подкрадываются откуда-то со стороны. В то же время зло иного рода начнет подтачивать людское общежитие с самого начала.

На «пары» персонажей романа я разделил условно. Присутствуют пожилая чета, двое пожилых мужчин-фермеров со странной близостью друг к другу и две супружеские пары с детьми. Как водится в подобных историях, дети первыми начинают чувствовать неладное, причем Мальчик просто боится, а Девочка вовсе и не против вступить в контакт с паранормальным. Взрослые ругаются друг с другом, ворошат свои незалеченные конфликты и тихо ненавидят себя. На втором плане выясняют отношения Собака и Кошка, причем последняя обладает способностью увеличиваться и уменьшаться (естественно, в глазах Собаки).

И вот все эти персонажи созданы и описаны настолько детально и увлекательно, что за путешествием по их воспоминаниям и жутким фантазиям, начинающим рваться наружу, наблюдаешь, простите, с вуайеристским восторгом. При этом сюжет сделает тебе ручкой уже на начальном этапе повествования. С неба будут литься странные дожди, из-за горизонта поплывут странные фигуры и не в меру странными покажутся разговоры героев. Но ничто не привлечет твоего внимания, поскольку раз за разом ты будешь возвращаться к одной мысли: «Ну давай уже! Что там еще такого произошло в прошлом этих людей, что превратило их в столь неприятных субъектов?»

Конечно, пару раз роман напомнит о том, что в заглавии вынесено название серии «Мастера ужасов»: два-три кошмарика, заключенные в тексте, вполне сгодились бы и для романов самого Стивена Кинга. Но и кошмарики эти связаны исключительно с призраками внутреннего мира героев и к злополучной хтони неведомого мира принадлежат с оговоркой.

А вот во второй части роман как будто разваливается. И тут я начинаю его ненавидеть.

Трудно рекомендовать эту книгу к прочтению тому, кто любит пощекотать нервишки живописанием «странных дел». Еще сложнее советовать ее читателю, не готовым знакомиться с первым романом трилогии, следующие две части которой совсем не обязательно будут переведены на русский язык. Но если вам интересны триллеры, провозглашающие темнейшим местом на земле человеческое сознание, «Химмельстранд» может вас заинтересовать. К сожалению, учитывая переломившийся к середине хребет романа и сюжет, которого как бы и нет, не могу поставить произведению более-менее высокую оценку.

P. S. Еще хочется остановиться на переводе. Как вам нравится «дыхательная маска Дарта Вейдера»? Так и представляю заслуженного подводника Темной стороны, изучающего морские пучины далекой галактики. А вот дальше по тексту появляется и свита ветерана-аквалангиста – на лагерь молча шествуют бойцы загадочной «штромгруппы». Именно «штром» – это не опечатка! По неведомой причине переводчик записал всем известных имперских штурмовиков в этот отряд с труднопроизносимым названием. Забавно? Согласен. Но иногда эти лингвистические выверты начинают безмерно раздражать.

Скажите, вот какой скрытый смысл стоит за переименованием песен или треков, играющих на радио, в «лоты»? Роман и без того полон постмодернистскими тропами и фантасмагорией, чтобы приходилось еще и ломать голову над взбесившимся лексиконом перевододелов. Такое впечатление, что именно переводчик отрабатывал за автора право включить роман в список хорроров, ибо это какой-то тихий ужас.

Простите мне некоторую резкость, но так уж вышло, что сразу после того, как я закончил читать этот восхитительный роман, встретился мне человек, утверждавший, что роман не современен. «Первоисточник, де, устарел морально», — заявил он. — «Изменился мир, преобразилось общество, и сжигающие книги ребята с огнеметами в современные декорации не вписываются. Это не доведение до абсурда, свойственное антиутопиям, это откровенная карикатура. Противостоять масскульту глупо. Мы произрастаем из этой культуры, но где же массовое отупление?»

Я хотел было возмутиться, сказать, что предостережения Брэдбери взяты не из воздуха, что книги — символы человеческих знаний, чувств и духа — жгли бессчетное количество раз. И двадцатый век по числу этих уничтоженных «крыльев мысли» превзошел века предыдущие. Я хотел возразить, сказать, что проблема не в масскульте, а в желании людей идти легкими путями, получать простые ответы на непростые вопросы. Наконец, я хотел предложить ему выглянуть в окно и спросить: «Ты действительно считаешь, что Брэдбери рисовал литературный шарж?»

Ничего из этого я не сказал... Не стал возражать. Я взорвался. «Устарел?! Ты серьезно? Мы победили консьюмеризм и наши будни не отравлены желанием потреблять все больше? Наши стены не украшают огромные жидкокристаллические экраны, на которых возбужденные родственники с пеной у рта орут друг на друга? Призрак неотвратимой мировой войны не движется тяжелой поступью по континентам?» Ну да, у нас не сжигают «неправильную литературу» — у нас не издают непопулярную, не перепечатывают непрактичную. Тысячи тонн хорошей белой бумаги идут на справочники техник личностного роста, сборники магических практик, «правила жизни» от психологов-самозванцев и пособия для успешных бизнесменов.

Предчувствие грядущего у Брэдбери, его мысли, его хваткий и точный слог великолепны. Он создал удивительный роман, который десятилетиями не теряет ни занимательности, ни актуальности. А по прогностической силе и тому страху, что вселяет эта пугающая меткость лейтмотивов Брэдбери, роман «451° по Фаренгейту» напоминает мне знаменитый рассказ Роберта Шекли «Цена жизни». Ну вы помните?

He didn’t enjoy pushing buttons.

Скорее всего Кормак Маккарти включил в свое произведение множество смыслов. Наверное он хотел, чтобы кто-то увидел в «Дороге» постмодернистский роман воспитания, где непростые отношения отца-одиночки и его сына разыгрываются посреди серых пейзажей умирающей Земли. Вероятно, что не удержался автор и от пацифистских и «зеленых» манифестаций, основанных на мысли о том, что с ролью палача жизни человек справляется лучше всего. Вызов христианской морали неспособной противостоять звериной жестокости отчаявшегося? Вполне может быть. Ничего из этого я не нашел.

Я не нашел в произведении прочих смыслов и значений, кроме одного. Емкой формулой его выразил персонаж художественного фильма «Письма мертвого человека»: «Пока человек в пути — есть у него надежда». Когда жизнь лишилась прежних ориентиров, а маяки идеалов погасли, целью существования становится простое механическое движение.

Безликие герои автора (у них нет ни имен, ни подробного описания — вот Отец, а вот Сын) бредут к морю, из последних сил борясь с побеждающей уверенностью, что это шествие обреченных. Автор детально описывает их маршрут, живописует методы, при помощи которых они выживают и как сталкиваются с теми, для кого биологические основы существования вытеснили все остальное.

«Постапокалипсис» Кормака Маккарти, конечно, чудовищен. Дело не только в депрессивных полотнищах текста, с черным дождем, растворяющихся в бесконечных хлопьях пепла деревьях, зараженной воде и уничтожающих моральные остатки цивилизации бандитах и каннибалах. Смерть правила бал раньше, когда горела земля и на разрушенные города выбрасывались кипящие волны. Теперь и смерть напугана тем, что пришло ей на смену. Это нечто преследует героев и даже проникает в их сны. Самый страшный момент произведения — ночной кошмар мальчика, который видит, как из-за темного угла вдруг появляется заводная игрушка-пингвин. Он машет крыльями и неспешно приближается, но мальчик ясно видит, что завод игрушки давно остановился и даже заводного ключа в ней нет! Автор нащупал интересный образ кары человечеству, последовавшей за окончанием Судного дня, и за это хочется поставить ему «плюс».

Краски будущего высохли и осыпались. Его главный капитал — воспитание следующего поколения — обесценился, потому что гибнущий мир не оставил детям иной участи, кроме голода, рабства и неминуемой смерти. Но дорога уходит в даль, она еще не затерялась в грязи осыпающихся пеплом небес. Пока дорога куда-то ведет, всегда остается, пускай и ничтожная, возможность окончить путь у врат Спасения. Движение — это жизнь, даже если жизнь и оставила эти края.

Обидно, что автор явно напортачил с концовкой, увлекшись пафосом повествования и пространными рассуждениями о философии прощения. Я бы хотел сказать, что к финалу сюжет поблек, вот только сюжета тут не приключилось. Да и может ли в подобном произведении быть сюжет как таковой? Напоминаю: жизнь ушла из мира.

А роман оказался для меня любопытным, но не более. Тут есть интересные находки (как с тем ночным кошмаром мальчика), но автору не хватило не то фантазии, не то умения довести до ума идею «последнего пути». И медленно так подкрадывается мысль: «А не стал ли Маккарти прицельно писать “популярный роман”, когда понял, что хаос мыслей обуздать у него не выйдет?»

Известный божок современного пантеона русскоязычной литературы (слово «божок» я употребил не с целью задеть самолюбие прозаика или его поклонников, но ссылаясь на название авторской передачи) как-то чрезвычайно точно подметил, что изобретатель нового литературного жанра, за редким исключением, в качестве реализации произведения всегда уступает своим последователям. Его заслуга — само изобретение чего-то нового, авторский инструментарий может быть несовершенен, равно как и талант рассказчика — тонким слоем размазан по поверхности произведения.

Так Ильф и Петров создали более детальный и обаятельный портрет Великого плута и провокатора, нежели Илья Эренбург в «Необычайных похождениях Хулио Хуренито», а первозданного запредельного ужаса изнанки мира в стивенкинговском «Крауч-Энде» больше, чем в лучших произведениях лавкрафтианы.

Было бы глупо спорить с тем, что Гибсон выдумал киберпанк. Он заслужил авторитет, замешав зубодробительный психоделический коктейль из плодов творчества не самых лучших представителей беллетристической литературы своего времени, и щедро разукрасив их экшн-штампами. Невозможно создать что-либо из ничего, и Гибсона стоит благодарить за путь, указанный последователям. За них он набил все шишки и раз за разом заворачивал в тупики, о которые ломается читательское терпение. В «бородатом» анекдоте поддельные китайские новогодние игрушки не приносили никакой радости, хотя и ярко блестели. Но если тебе не с чем сравнивать, если все это в первый раз, и не провалившаяся робкая попытка уже считается большой удачей, не все ли равно? И на подобных «игрушках» у кого-то расцветет фантазия и возникнет желание дальше следовать этому пути, и без подобных романов никогда не возникнет полноценный жанр. Как минимум в этом уже кроется красота и величие работы Гибсона.

Мне непросто было читать «Нейроманта»: персонажи-функции, невесомые «законы» и непонятные основы мира, «жидковатый» сюжет и невыносимо скрипучий, тяжеловесный текст (возможно, дело в переводе). Однако за создание мира оцифрованной тоски и разочарования я благодарен автору. Роман достоин того, чтобы торжественно снять и приложить к груди шляпу, а после продолжить свой путь дальше.

Когда обсуждают великолепную советскую фантастику, нередко заходит разговор о невероятных прогностических талантах братьев Стругацких. Два этих интеллектуала разгоняли в литературном диалоге собственную мысль до запредельных скоростей, позволявших им выйти за плоскость реального времени и увидеть будущее. К подобным заявлениям я всегда относился скептически. Прежде всего потому, что главным авторитетом футурологической прозы считал (и, скорее всего, всегда буду считать) Станислава Лема — все-таки и собственное мышление он разгонял в одиночку. Кроме того, некоторые произведения братьев отпугивали меня избыточностью слога и несогласованностью идей.

Тем не менее за «Хищные вещи века» я взялся с твердой уверенностью в том, что произведение оправдает хвалебные отзывы, удивит меня и заставит мыслительные механизмы пыхтеть всеми клапанами. Еще как оправдало…

Не хочу перечислять все открытия, совершенные Стругацкими: в интернете и без того множество статей, в которых подробно разбирают, чем же таким в наши дни является ляпник, чем промышляют рыбари и почем продают слег. Остановлюсь на главном. Братья создали потрясающую вещь. Плавное развитие сюжета, отдаленно напоминающего футурологический детектив «Насморк», и главный герой, как две капли воды похожий на любимых лемовских персонажей (возвратившихся на Землю космонавтов), меня увлекли на читательском уровне. Но точность технического и социокультурного прогноза завладели вниманием с такой силой, что и после того как закончилась книга, я не мог перестать размышлять над ней, сколь бы то ни было болезненным.

Как и подобает выдающимся фантастам, братья отчетливо понимают, что наряду с глобальными техногенными катастрофами, природными катаклизмами и мировыми войнами будущее таит в себе и опасность иного рода. Опасность утраты человечеством импульса к дальнейшему развитию. Остановка. Тупик. Ошибочное понимание цели, когда творческое и духовное развитие замещается суррогатом бессмысленной деятельности, взращенной на изобилии удовлетворенных потребностей, праздности и бесконечной эйфории. Сытая дистопия, где ничто уже не может быть целью, ведь и сама цель трансформировалась и свелась к одному — хлеба досыта и зрелищ до отупения. Бесконечная припадочная дрожка под заливающим пространство разноцветным светом стробоскопов. Братья нарисовали жутковатую картину рукотворного «рая», населенного обществом самодовольных дураков-гедонистов, за скалящимися в иступленном веселье физиономиями которых уже проглядывают смерть духа и марширующие безликие фигуры в черных сапогах и землисто-серых шинелях.

Трудно игнорировать пугающую точность предсказаний написанного полвека назад романа, когда представители власти с телеэкранов увещевают воспитывать «квалифицированных потребителей», когда надписи на каждой третьей стене и заборе предлагают приобрести очередной «девон», «ароматические соли» и прочую отраву. Философы, историки, представители других гуманитарных наук и сами зачастую не верят в справедливость полученных в течение веков знаний и лишь оттачивают друг на друге полемические навыки. А технические гении с апломбом и небрежной снисходительностью обосновывают массам всемогущество точных наук, старательно не замечая очередного отдаления науки от морали. Все эти размышления казались занятными до тех пор, пока я не ощутил горькую авторскую иронию: вот круг интересов бесспорного профессионала своего дела сузился до мелодрам и редкого чтения романа о «неприятном человеке, резавшем лягушек»; вот сутками напролет спорят о вкусовых качествах запеченного фазана истекающие слюнями два лощеных старца; вот мчат по темнеющему небу супер-современные спутники, в то время как толпа яркой энергичной молодежи натужно блюет друг другу на ноги. Слыхали шутку? «Гагарин звонит в будущее: — Привет, потомки! Ну как вы там? В космос летаете… Кто плоская?». Извините, но мне жутковато становится от хирургической точности прогноза.

Слово авторам:

На днях я видел фотографии красивых молодых людей, в нелепых позах делающих снимки на фоне до сих пор «фонящих» ржавых автомобилей, что дремлют на улицах покинутой Припяти. Я читал о японском инженере, связавшим свою жизнь с полимерной куклой, которую он возит к родителям, кормит и одевает в дорогие наряды… Я познакомился с человеком, рисующим бесконечно прекрасные картины, общался с человеком, который бросил юридическую практику ради поварского ремесла и чертовски преуспел в этом. Вокруг обсуждают очередные сериалы, музыкальные альбомы, фильмы и спектакли. Вокруг существуют и открываются новые кружки, секции, клубы по интересам, где играют в настольные игры, обсуждают литературу, тренируют грамотную речь, учатся быть обаятельными и уверенными или предприимчивыми и деловыми, творят и создают… Все это многообразие, все эти возможности — сложные и бесхитростные, требующие колоссальных умственных и физических усилий и вовсе не претендующие на личное время и усердие. На нашем веку не мало прекрасного, и человеку открыты многие дороги — но «хищные вещи» всегда таятся где-то рядом. Их число растет, и это не только предметы, увлечения, образ мышления и действий. Кажущееся благополучие скрывает медленное расчеловечивание человека — в наших ли силах остановить его ход? Кто знает. Верю, что мы все-таки сильнее хищных вещей, но каким же пугающим выглядит их могущество.

Среди всех известных афоризмов, объясняющих понятие счастья, менее прочих мне нравятся два: «это удовольствие без сожалений» и «это хобби, ставшее работой». Первый вариант — бесчеловечный, в такой трактовке он подразумевает, что черным ужасом для остальных может стать счастье человека, лишенного моральных терзаний. Коварство второго варианта менее явно.

С одной стороны, поглощенный любимым делом человек не замечает часов, его перестают терзать повседневные тоска, обиды и размышления о неважном. Наверное, каждый согласится: интересная работа лечит разум и тело, и даже боль отступает, когда мы с головой увлечены чем-то, приносящим удовлетворение.

Но что если любимое дело строится на одном лишь желании удивлять? Не единожды поразить общество необычным открытием или запоминающимся выступлением, но день за днем завоевывать внимание людей, подпитываясь от единственного в этом мире источника подлинной магии — воображения. Возможно ли не потерять себя, не развоплотиться в этом сражении, где ставки увеличиваются всякий раз, когда овации толпы возносят тебя на вершину славы подлинного Творца?

Два талантливых мастера престидижитации лучшие годы жизни ведут непримиримую борьбу друг с другом за улыбки, аплодисменты и, что самое главное, за восхищение. В этом и есть главный фокус: в век победившего рацио заставить человека усомниться в организации мира хотя бы на мгновение. Ради этой цели практичный и хладнокровный Альфред Борден превратит свою жизнь в череду бесконечных сценических реприз. Даже сойдя с подмостков очередного театра, он не отказывается от бутафорского образа Профессора Магии. Одержимый идеей получить бессрочный ангажемент, иллюзионист создает дневник, в котором, как и в доступной ему реальности, не существует настоящего Альфреда Бордена. Его дневник — это игра, а его личность — обман. Его оппонент, вспыльчивый и решительный Руперт Энджер, напротив, понимает со временем, что безостановочная погоня за зрительским восхищением губит благополучие его семьи. Тем не менее выйти из гонки ему тяжело: секрет Иллюзиона, который его соперник с успехом демонстрирует публике, толкает Энджера к запретным тайнам ремесла.

История “Престижа” состоит из трех частей, две из которых представлены эпистолярной формой, и та чудо как хороша! Кристофер Прист мастерски создал два дневника, столь непохожих по содержанию и стилю, что невольно начинаешь подозревать за созданием романа тайное соавторство. Большее впечатление на меня произвел дневник Энджера. За суховатыми отчетами о “магических” практиках, что сменяются неподдельными ликованием от первого шиллинга, заработанного собственным искусством, я разглядел живого интересного человека. Ремесло даровало Энджеру богатство и уверенность в своих возможностях, но оно же не дает ему прожить простую и красивую жизнь. И в этой отчаянной борьбе мне он показался даже более несчастным, чем механически действовавший ловкий фокусник Альфред Борден.

Мы — это гораздо большее, чем наши желания и увлечения. Ремесло дает нам основу для жизни и творческой самостоятельности, но сделав его единственным жизненным ориентиром, мы рискуем собственными руками создать жестокого тирана, без пощады разрушающего все вокруг. Браво, Кристофер Прист!

Североамериканские колониальные детективы возвращаются. А вместе с ними

Набравшийся опыта сельского следователя по не особо важным делам, схоронивший любимого дядюшку-магистрата, юный клерк Мэттью Корбетт вновь появляется на сцене.

Как-то раз я пошел на поводу читательской лени, и отложив серьезную (типа) литературу, вернулся в комичный мир псевдоисторического водевиля. Как говорил персонаж киносерии «Крик», в сиквеле будет вдвое больше трупов, декалитры крови и кубометры кишок. Ну что ж, Роберт Маккаммон старательно следует сентенциям киношного скомороха и во второй книге сводит Корбетта с настоящим маньяком. Да не где-нибудь, а на улицах самого Нью-Йорка!

Правда, Большое Яблоко пока что мало напоминает гигантский мегаполис с частоколом небоскребов и слепящей каруселью неоновых огней. 1702 год как никак — надо соответствовать. А потому извольте видеть: голландские фахверковые дома делят тесные площади со свеженькими каменными английскими избушками; по испещренной унавоженными буераками Уолл-Стрит дефилируют опрятные джентельмены с железными зубами и легкими следами сифилиса на мужественных лицах. Их прекрасные дамы, облаченные по лондонской моде в креп и шелк, сверкают красноватыми молодецкими щечками, будто венский штрудель обильно сдобренными пудрой. Под одобрительное ржание запряженных лошадей сколачивают крепкие дубовые гробы жизнерадостные столяры, а их будущие клиенты оставляют последние шиллинги в трактирах и борделях. Прочие ситизены ведут полезную общественную деятельность, например, несут правоохранительную вахту на городских стенах и в переулках, периодически натыкаясь на ласковые уколы бандитской заточки или выпущенной метким аборигеном стрелы с отравленным наконечником.

Словом, исторический процесс идет как надо — жизнь цветет и благоухает, как мусорная куча под ласковыми лучами майского солнца. Но когда серия зверских убийств сотрясает крепкие нравственные устои пятитысячного города, один лишь Мэттью оказывается способен ответить на вызов кровожадного душегубца. Дальше следует головокружительная чехарда нелепых случайностей, глупых закономерностей и злоключений столь же невероятных, как и пути, которыми юный детектив из этих злоключений выкарабкивается. Читается все это легко, и на первый взгляд сложно что-либо предъявить этому лихому приключению в антураже североамериканских колоний 18 века. Но только на первый взгляд…

Если в первой книге цикла вялая детективная линия была талантливо спрятана в клубок второстепенных интриг — в «Королеве Бедлама» история о расследовании беспощадно выкинута на сюжетные задворки.

И в этот момент читатель осознает, что его провели минимум дважды!

Во-первых, детективная составляющая была сохранена автором только ради того, чтобы сберечь дух оригинальной книги и хоть как-то соединить поступки героя с основным родом его деятельности. Поимка жестокого убийцы дала старт приключению, на несколько порядков превосходящему масштаб преступления. Причем убийства —

Ну а вторая, и на мой взгляд, самая досадная авторская «обманка» заключена в названии. Я привык, что за заголовком детективных или приключенческих романов стоит либо прямое указание на источник тайны (например, «Скрюченный домишко» Кристи или «Дьяволова нога» Конан Дойля), либо метафорическое описание события, характеризующее историю («Следствие» Лема или «Плач в ночи» Хиггинс Кларк).

Вот и все. Вместо интересного противостояния со злодеем —

Вместо лихой приключенческой истории про следствие — унылое повествование о заботах юного клерка, с редкими перебивками на действительно забавные происшествия и обучение Корбетта детективной работе и фехтованию, основанном на известном методе «коли острым концом». Изощренная география человеческих пороков плоти — также присутствует! Приведу примеры: На месте и обязательные нынче манифестации сильных женщин, но авторским талантом эти персонажи обогащены интересными историями, и следить за ними увлекательно. Квазиисторическое сюжетное обрамление снова выдалось на славу. Чего стоит только нью-йоркский губернатор, ряжущийся в дамские платья и шляпки, что, если верить некоторым, имеет под собой реальную историческую первооснову! Традиционные пуританские устои он шатает, что твой «Декамерон» сельского проповедника. Докладываю вам, смахивая слезу со щеки. Словом, если вы готовы скрутить планку серьезности и качества литературы до уровня сценарного воплощения восьмого сезона ИП, то ваше психическое здоровье ничуть не пострадает, мозги получат славный отдых, а большего-то мы от подобных произведений и не ждем, верно? :)

Император Галлиен всю жизнь провел в бесчисленных военных походах, битвах с варварами, отложившимися провинциями и мятежными легионами. Рассуждая о бремени власти, он как-то сравнил свое положение с обреченным, над головой которого каждый день заносят ядовитый кинжал и тяжелый меч. Даже в те времена не нужно было слыть философом, чтобы понимать: трон — проклятие тому, кто на нем восседает.

Прививкой от разлагающего воздействия суверенной власти может быть только абсолютная моральная нищета. Творить подлости и учинять беспощадные расправы, оправдываясь государственными потребностями, гораздо проще беспринципному сибариту или жестокому тирану. Правитель благородный, не обделенный чувством справедливости и знакомый с тяготами подданных, будет обречен на тяжелые муки совести. Они либо физически уничтожат его, либо, отравив сердце, сделают нечувствительным к тому, что делало его человеком.

«Мессия Дюны» — без преувеличения, лучший фантастический роман о трагедии власти. Если оригинальную книгу венчало воцарение Пола Атрейдеса на престоле Владыки Вселенной, то продолжение

Фрэнк Герберт обладает невероятным умением создать тягостное чувство обреченности, тщетности любых действий в попытках преодолеть неизбежное. Так начиналась оригинальная «Дюна»: с первой страницы я знал, что герцога и высокородный Дом невозможно спасти. Тем же продолжается и «Мессия Дюны»:

И в этом трагедия власти Муад’Диба: никто не видит за ним живого человека, мучимого сожалениями, горем, желающего любить и быть любимым, прожить жизнь, которая не оставит в истории широкую, выжженную огнем и залитую кровью полосу. Императора обожают и ненавидят — и оба чувства соревнуются за право быть поднятыми на знамена и полностью уничтожить личность Пола Атрейдеса. Его боготворят религиозные фанатики, и проклинают уцелевшие жители поверженных миров, верования которых он утопил в крови. Хвалу его имени возносят освобожденные фримены, и с горестью поносят те из них, кто уже понял, что его триумф — смерть их уникальной культуры. Жажду мести подпитывает ностальгия по ушедшим временам, а религиозную ярость питает тяга к саморазрушению. Напуганные его божественной ролью, Пола покидают друзья и сплачиваются между собой могущественные враги. Никому невдомек, что подобно каждому из них Император страшится будущего и не может объяснить причину выбора единственного пути, который поможет человечеству уцелеть.

Каждая страница романа заражает тягостным, иступляющим изнеможением. В голове без конца вертится: «Ну когда же, когда непоправимое случится, наконец?» Обостряя читательскую связь с Полом Муад’Дибом, Герберт идет на прямо-таки иезуитские ухищрения. Герою он подбрасывает мысли о том, что еще не поздно сбежать, избавиться от власти, бросить подданных, создавая для нас иллюзию того, что Пол может скрыться от возложенной миссии. И в этом — те же отзвуки близящейся трагедии: Пол не руководит своей жизнью, им управляет судьба и воля тысяч поколений живших до него. Несмотря на множество интересных персонажей, которых Герберт наделяет первостепенной сюжетной важностью (гхола Хейт, лицевой танцор Скитале, Биджас и прочие), «Мессия Дюны» в фокусе читательского внимания держит одного человека.

И лишь дочитав до последней страницы, вы узнаете, смог ли этой величайший правитель избавиться от проклятия трона.

Десять баллов.

Созданную выходцами с Земли хрупкую сеть планет и колоний соединяют гиперпространственные врата – подарок неизвестной расы. Навигаторы задают верный курс прыжка, декодируя сложный синтаксис инопланетных рун. И дураку понятно: эксплуатация малоизученной чужой технологии ни к чему хорошему привести не может. Но корпорации продолжают гонять грузы по известному крылу галактики, не заботясь о судьбах отдельных экипажей, по неясным причинам выпадающим из вроде бы налаженной системы логистики. Космос позаботится о них, но всем ли придется по душе такая забота?

Аластеру Рейнольдсу удалась малая форма. В отличие от его романов, рассказ не перегружен описанием технических деталей, но имеет хорошую историю, в рамках которой автору даже не пришлось придавать объем персонажам. Сюжетный твист обставлен небезынтересно, хотя и раскусить его читателю труда не составит. Тем более что главный герой, повинуясь авторскому произволу, слишком очевидно пропускает детали, прямо указывающие на истинное положение вещей.

Главное не в этом. Ценность рассказа в простом выводе, который делает Рейнольдс. Сколько веков, тысячелетий минет прежде, чем космос перестанет быть для нас пугающим холодным чуланом, где во мраке неизвестности мерцают никому не принадлежащие звезды? Единичные проекты по колонизации Марса или высадке на спутниках Юпитера – даже изучение экзопланет, пусть известных науке, но находящихся в невероятно удаленных точках галактики, – капли в море. Ничтожные шаги, если сравнить их с неспешным последовательным превращением Млечного Пути в дом для человечества. Человек робко высовывает голову из уютной пещеры, припадая к земле от ослепительного солнечного света. Глаза утопают в бесконечности зеленых равнин, тщеславие толкает выйти наружу – завладеть всем этим. Но среда враждебна, обманчива. Она может позволить выстроить здесь дом, но право объявить его собственностью, повесить замок на двери мы должны завоевать сами.

Если бы не скупой и нудный авторский язык (с ужасом вспоминаю «Звездный лед»!) и нежелание Рейнольдса прорабатывать персонажей, поставил бы «8»

Что есть талант — щедрый дар природы или сознательная работа над самим собой? Набор имманентных качеств, от рождения дающих человеку преимущества в той или иной области, или кропотливый труд по самостоятельному развитию? Талант не имеет формы и веса, но при этом он гибок и пластичен. Талант способен стать ядом, разрушающим организм, когда ему не находится применения, и может обладать величайшей энергией, воспламеняющей твои жизненные двигатели творческим огнем. Он продлевает жизнь и омолаживает нас, потому что стоит заняться любимым делом, в котором мы хороши (быть может, лучше всех), и время начинает идти вспять. Мы не замечаем сменяющих друг друга дня и ночи, мы мало спим, нас не интересуют развлечения и отдых — мы всецело поглощены делом. Именно так проявляется талант. Мы молодеем за занятием, захватывающим нас полностью.

Миссис Тодд лучше других умела водить машину, ей нравилась скорость, нравилось чувствовать, как ее машина обгоняет ветер и само время. Она знала, что можно проехать сотню миль за какие-то полчаса — стоит лишь приложить к этому чуть большие усилия, чем обычно. Каждый из нас способен на нечто большее, важно не бояться жать на педаль акселератора. Расцветая, талант превращает человека в создание едва ли не божественных возможностей, которому подвластно и самое пронзительное в мире стихотворение, и стремительные, невероятные девять секунд на стометровке, и самая загадочная, открытая для сотни толкований картина... и самая короткая дорога из пункта А в пункт Б. Стивен Кинг блестящий рассказчик. Его метафоры — легкие и быстрые, увлекают в чтение с головой, и далеко не сразу ты понимаешь, что с помощью собственной фантазии Мастер нащупал еще один смысл в нашем существовании. Человек способен на многое, важно не сбрасывать скорость и не съезжать на обочину.

Вообще-то я не люблю художественные произведения на тему ведовства. Как правило, все это страшно и неприятно. Безмолвные монахи тащат на костер невинных рыжих девиц. Обезумевший от власти инквизитор чередует страшные проклятия с грозной проповедью в адрес толпы, а та бьется в экзальтации, предвкушая жестокое зрелище и крики. А где-то рядом хохочет настоящая «невеста дьявола», мажет лицо кровью ягненка и строит козни деревенским жителям. На другом полюсе — попытки показать истории о преследовании ведьм через призму современных представлений об угнетенном положении женщины в традиционном обществе. Самые интересные представители жанра умело вплетают в реалистическое произведение элементы мистики, чтобы показать, как метафизическое зло уступает злу, которое творит человек. И вот когда я прочитал аннотацию к роману Роберта Маккаммона “Speaks the Nightbird”, то обрадовался: выходило, что случайно я набрел на исторический триллер с мистическим флером. Подогревали интерес и небанальные время и место действия. Но приступив к чтению, я быстро обнаружил, что ошибся.

1699 год. Судебный магистрат Айзек Вудворт едет в небольшой городок-общину, находящийся на территории условного американского Юга. Условного, потому что южнее будущего штата лежат дикие территории, на которых хозяйничают мать-природа и индейские племена, а еще южнее — находится враждебная испанская Флорида. Сопровождает магистрата его клерк Мэтью Корбетт — талантливый молодой человек, которому едва исполнилось двадцать лет. Ни сообразительному юноше, ни его мудрому и опытному наставнику невдомек, что от исхода их поездки зависит будущее всей общины. Зло распростерло длань над городком, и кажется, что сам князь тьмы пришел за душами его жителей. И помогает злу, естественно, ведьма — красивая молодая вдова с пылающими янтарными глазами и волосами цвета вороного крыла. А еще она имеет португальские корни, и плевать, что Португалия уже полвека как отвоевала независимость, для местных эта дамочка все равно — бесовка, развратница и, что особенно ужасно, шпионка испанского короля!

Едва ли ошибусь, если предположу, что дальше вы и сами предугадаете развитие событий. Герои медленно распутывают клубок тайн и интриг, поселенцы прячут от них набитые штабелями скелетов шкафы за внешней набожностью, община ждет нападения адских гончих или испанцев с индейцами, а то и всех сразу, совы оказываются не тем, чем кажутся и так далее. Короче говоря, фандориана в декорациях «Сонной Лощины» с приключенческой поступью гайричевского «Холмса». Кажется, что это повод отложить книгу? Как бы не так — до чего же это талантливо этот винегрет написан! С такой несложной фабулой роман мог бы уместиться в дорожный покет, но он объемен, так как содержит сразу несколько параллельно идущих сюжетных линий. Причем каждая из них — где-то неслабо интригует детективной загадкой, где-то шокирует избыточным реализмом (квест о пристрастиях кузнеца), а то и от души веселит. Персонажи за редким исключением получились может и не столь яркими, но запоминающимися, несмотря на немалое их количество. Есть и забавные, вроде приблудного афериста-проповедника, с усердием призывающего особо симпатичных грешниц опробовать его йенг, дабы очиститься от скверны.

Да, дотошной исторической «живописью» автор себя не утруждал. Это не Дэн Симмонс, так что персонажи тут будут перемещаться, точно тележка на сюжетных рельсах — от пункта к пункту и обратно. Как персонаж на карте ролевой игры: сейчас пойду к мельнице, оттуда — спущусь к реке, а к закату отправлюсь в трактир. Яркой картины жизни американских колонистов XVII века не вышло, но в рамках развивающейся истории скромного набора аутентичных времени деталей хватает с избытком.

Попытался Маккаммон продемонстрировать борьбу набирающей силу цивилизации рацио против суеверий и средневековых обычаев. Вот уж действительно: злу удобнее всего таиться среди теней невежества. Получивший образование в Оксфорде магистрат допускает существование нечистой силы, но все же ни на секунду не позволяет местным усомниться в том, что его решениями будет верховодить закон. Под стать ему и главный герой — клерк Мэтью. Этакий не сложившийся Гаврош, которому повезло встретить человека, открывшего ему путь к свету наук, через которые молодой человек развил критический взгляд на вещи, научился мыслить и целью жизни избрал поиск ответа на вопрос «Почему?» Ах, если бы еще не эта совершенно идиотская любовная линия, целиком построенная на стокгольмском синдроме вперемешку с мальчишеским зудом в паху.

И детективная линия оказалось не самой сильной стороной произведения. Примерно на середине внимательный читатель заметит тот самый крючок, на котором болтается единственный крутой поворот местного сюжета. Да и некоторую информацию главный герой получает где-то «за кадром» и не разделяет дедуктивный процесс с читателем. Это, вообще-то, считается признаком не самого хорошего детектива, но основная фишка романа спасает и его детективную составляющую.

“Speaks the Nightbird” — это мультижанровый детектив с несложными историческими зарисовками, с чередующимися ужасными и смешными ситуациями. Это сумбурное сваливание от около-мистического триллера до второсортного приключенческого боевика в лесах и с индейцами — в этом его несовершенство и феноменальная красота. Отличное развлекательное чтение, которое помимо архаичного колорита предлагает неплохую историю на тему того, что человеку вовсе не нужен черт с рогами, чтобы взрастить в своем сердце тьму.

Книга не понравилась. Не совсем уж «no bueno», как заметил некто в отзыве на goodreads, но и далеко не шедевр. А ведь с обложки автор «Марсианина» Энди Вейр уверяет в обратном.

Итак, Соединительные Штаты Америки, наше время. Коллектив ученых-гиков на денежки налогоплательщиков развлекается с технологиями квантового перемещения. Здесь кольцо – там кольцо. Почти как «звездные врата»: бахнул в одно кольцо хлопушкой, а из другого вылетело конфетти. Прикольно, спору нет. Хватай сам себя за неприличное в межпространственных салочках, без усилий пересылай на другой конец земного шара тяжелые и опасные грузы. Словом, подлинный прорыв в прикладной науке, Луна в шаговой доступности и проч.

Одна беда – аппарат как-то странно работает. Человека в муху он не превращает и не отправляет академический филей на Марс отдельно от владельца. Но

Ответственный чиновник Минобороны нанимает знакомого, чтобы тот выяснил, что же за чертовщина творится на объекте и…

Знаете, есть книги, которые создаются по лекалам посредственного киносценария. Их не надо додумывать, не надо подгонять под двухчасовой хронометраж – все уже сделано. Событий в таких книгах мало, происходят они стремительно – доставай камеру да фиксируй. Персонажи действуют сообразно шаблонам: «хороший парень», «сексапильная язва», «обаятельный нерд» и т. д. Они двигаются, словно фигуры на экране, говорят, будто актеры в кино (в посредственном, разумеется), и вообще выполняют роль подвижной декорации.

Их характер или внешний вид даже додумывать не нужно. Автор сходу лепит грубыми мазками образы персонажей. Вместо характеров у них – дежурные фразочки, портретное сходство с известными персонажами (одному так и говорят: «Йо, привет Северус Снейп!») и шаблонное поведение героев молодежного ужастика. Главный герой – моложавый Алан Рикман, шеф проекта – пожилой негр с хитрым взглядом и тростью (читай, Морган Фриман), программистка – стервозная брюнетка в стильном коротком пиджачке (Эллен Пейдж), инженер – чудаковатая девица в худи с надписью «Я ЛЮБЛЮ STAR TREK» и т. д.

Детективная составляющая романа зиждется на способностях главного героя. У него эйдетическая память: он помнит все, что хоть однажды видел или слышал. Естественно, сим удручен – но только на словах. Не тоскует по покойному песику, свидетелем кончины которого стал, не прокручивает раз за разом в голове смех одноклассников, на глазах у которых надул в штаны на выпускном. Ну а так страдает страшно – да, и старается не пользоваться этим умением. Зарисовка на тему «миру не нужен Человек-паук».

Плохие фильмы иногда вводят в заблуждение интересной завязкой. Так и с романом The Fold. Сразу становится ясно, что автор неспособен достоверно изобразить сверхсекретный научный проект. Машина для телепортации – две хреновины из «углепластика», воткнутые посреди пыльного гаража на обочине американской провинции. Секретность отчего-то не мешает герою покупать мебель в ближайшей IKEA и тащить ее на объект. Вся научная деятельность на объекте – киношное клише о работе секретного научного коллектива. Компьютеры что-то высчитывают, инженеры чего-то крутят, лаборанты радостно скачут через дыру в пространстве туда-сюда. В паузах между сценами – кофебрейки с пончиками. Очень увлекательно.

Сюжетный твист нетрудно предугадать, чего не скажешь об обстоятельствах, которые к нему привели. Приготовьтесь, сейчас на вас обрушится вся мощь авторского гения:

Я повелся на рекомендацию «Горького», и она меня, к сожалению, разочаровала.

Если я задумаю написать апологию капитализма, то наряду с «Протестантской этикой» Вебера непременно буду ссылаться на этот роман. «Дверь в лето» — история о неунывающем человеке, для которого в мире не бывает серых дней. Он сам раскрашивает свою жизнь в яркие теплые тона, благодаря трудолюбию, живому уму и неослабевающему интересу к творчеству.

«Дверь в лето» рассказывает о превосходстве человека над любыми невзгодами, об умении радоваться простым вещам. На улице отличная погода, в руках спорится дело, а интересные идеи кружат голову. С любовью смотришь на лучшего друга — пушистого кота с добрыми глазами, который лакает подогретый эль из тарелочки, — и радуешься.

«Уныние — стоп!» — говорит Хайнлайн и наделяет героя суперспособностью идти вперед, не сожалея о прошлом. Мне кажется, что в этом основной посыл книги: не вешай нос — жизнь расставит все по своим местам. Продолжай трудиться, работай в свое удовольствие, не растрачивая время на тоску и обиды. Не пускай в сердце мстительность и жестокость — и ты обязательно откроешь двери для настоящей любви и покоя.

Моя знакомая сказала, будто книга обманула ее ожидания. «Посмотри, — заявила она, — на обложке изобразили такого милого котика. Он ждет у порога, за которым в зеленую летнюю даль убегает тропинка… Открываешь книгу — а в ней никакой романтики. Какой-то неприятный главный герой, эгоист и зануда. Из-за своей бестолковости и легкомыслия попадает в передрягу, и только благодаря сумасбродной авторской фантазии приходит к хэппи-энду. И ладно бы автор интересно рассказал о попытках героя преодолеть ситуацию. Вместо этого начинаются долгие и неинтересные описания изменившегося мира, рассказы о том, как герой построил свой бизнес, как его потерял и что придумал для того, чтобы вновь встать на ноги. Все это сопровождают нудные разговоры с юристами, работодателями, медицинскими работниками и военными инженерами, которые полностью выветривают легкий романтический дух первых страниц романа».

Я не стал вступать в бессмысленный спор. Отчасти она права. Суховатый язык повествования. Главного героя нетрудно упрекнуть за непостоянный характер, в котором инфантильное легкомыслие сопряжено с твердостью и мужеством, а из-под личины «хорошего парня» изредка пробиваются вещизм и честолюбие. Сюжетно роман нестроен, и в первой трети становится до того похож на юридический детектив, что может вызвать зевоту.

Но главное вовсе не в этом. Это жизнеутверждающий роман о дружбе и любви, которые преодолевают года и расстояния. Хайнлайн убеждает, что даже в неидеальном мире растущего потребления, одержимости новыми айфонами, эксплуатацией человека человеком и денежной несвободой, всегда найдутся отдушина и путь к счастью.

Всю красоту замысла автор передает исключительно с помощью художественных средств — описаний чувств и воспоминаний, мысленный диалог героя с самим собой. Никаких вымученных псевдофилософских сентенций в духе «любовь — это величина, это сила…».

Чем-то книга напомнила мне диковского «Человека в высоком замке». Я нахожу сходство в том, что чувствую от прочитанного в обеих книгах твердую убежденность авторов — зло неизбежно проиграет. Всегда. Только не вешай нос. И если однажды ваш любимый кот начнет метаться по дому от одной двери к другой, помните — может быть он уже понял, где найти ту самую дверь, которую каждый из нас ищет всю жизнь.

P.S. Хайнлайн был кошатник. В отличие от собак, положение которых он сравнивал с рабами, кошачьих автор любил и уважал за достоинство и уверенность. Остроухий хвостатый был важным членом семьи Хайнлайна, коты сопровождают героев не в одном его произведении (например, в том же «Свободном владении Фарнхэма») . Сдается мне, что и рыжий Джоунси в знаменитом «Чужом» появился неспроста :)

Я не люблю трилогию про Максима Каммерера. Это деконструкция — наверное, самая болезненная для читателя форма, которую может принять художественная литература. Автор разрушает созданную вселенную, и ты не можешь с этим ничего поделать, а только безучастно или, напротив, участливо взираешь на сумерки мира. Вчера ты восторгался утопическим светом коммунизма будущего, с мудрыми наставниками и отважными структуральными лингвистами. А сегодня все иначе, и вариантов для отступления больше нет: это не провонявший нечистотами и клопами Арканар и даже не выжженный радиоактивным огнем полупустынный Саракш. Теперь все происходит на Земле. И читатель понимает: светлый мир Полудня полон проблем. Цивилизация обречена на новую итерацию естественного отбора, и несмотря на все ее технологическое совершенство и моральное превосходство над предыдущими поколениями, может не избежать кровавой бойни.

Как мы помним, «новым богам будущего трудно быть таковыми», что мешает им хорошо скрывать цинизм и лицемерие. Не зря начальник Каммерера, в прошлом носивший загадочное прозвище Странник, взял новый псевдоним, вызывающе звучащий как «превосходительство». Посмотрите-ка на КОМКОН-2. Мы все это уже видели: создана административная структура госбезопасности, функционируют различные отделы — от аналитических до силовых, никто не брезгует применять насилие даже по отношению к своим. Высокие идеалы, которым руководствуется шеф Каммерера Рудольф Сикорски? Ну а кто в истории не прикрывал собственные злодеяния стремлениями к общему благу?

Человека испытывают, проверяют на терпимость к загадочному, непонятному. И всякий раз человек проваливает тест. «Сидели звери около двери» — а кто же тогда сидит в комнате, если не сам человек? Дрожащий, напуганный, оскалившийся в озлобленной гримасе. Страх парализует его мышление, отравляет сердце — и вот он уже готов бездумно палить в несчастных искалеченных и никому не нужных существ, что выстроились у порога и тупо ждут своей участи. Недостанет времени понять, чего же они хотели: ласки ли, жалости, а может просто понимания.

«Жук в муравейнике» не имеет очевидного главного героя. По ходу романа мы следуем вместе с Максимом Каммерером, но быстро становится ясно, что он такой же сторонний наблюдатель, как и мы. Каммерер преследует одушевленного макгаффина — прогрессора Льва Абалкина. Абалкин — неприятный тип. Закрытый, угрюмый, с бледной тонкой кожей, большими глазами и черными волосами. Типичное такое описание для самодостаточного мизантропа-одиночки, привыкшего полагаться на свои силы и не ждущего добра от внешнего мира. Абалкин любил животных и недолюбливал людей. Он унижал и бил свою девушку, но перед лицом смертельной опасности не побоялся встретиться с ней. С легкостью был готов пойти на убийство (возможно и на массовое — кто знает?), когда усомнился в собственном происхождении, но оказался достаточно выдержанным, чтобы не выстрелить первым.

Абалкин может вызывать жалость, но не симпатию, и у меня нет ни малейших сомнений, почему авторы его таким сделали. С детства носивший клеймо чужака и изгоя, в тайне своего рождения он скрывал потенциальную угрозу всему человечеству. Человечество, которое так ловко управлялось с судьбами иных миров, пришло в ужас от осознания того, что оно само находится под чьим-то пристальным изучающим взором. Поэтому и «агенты» этих молчаливых наблюдателей были отчуждены от нормальной человеческой жизни, хотя биологически оставались обычными людьми и воспитывались в земной культуре.

Сочувствовать несчастному Абалкину или разделять точку зрения начальства Каммерера — выбор, который сделает сам читатель. Стругацкие выдержали идеальный баланс независимой позиции, максимально отстранившись от читательского решения. Мне лично в большей мере импонирует руководство КОМКОНА-2 и лично Рудольф Сикорски. Его тяжелая и неблагодарная работа может вызывать отвращение, но нельзя отказать ему в решимости защитить человечество. Да жестокое, да лицемерное, да втайне готовое рвать глотки ради собственного благополучия. Но когда прямой альтернативой этой тайной неспешной работы является мясорубка, не стоит ли продолжать ее? Ну а если великая цель стоит одной, пусть самой малой, но подлости, достойна ли такая цель осуществления? Страшное произведение. Выбор есть, но захочется ли вам выбирать?

«Жук в муравейнике» — как огромный вопросительный знак, который ни обойти, ни разогнуть. Страшно быть тем, на кого нацелено ружье, но и держать в руках его ничуть не лучше.

Зима 1942 года. Оккупированная гитлеровскими войсками Смоленская область, глухая деревенька Клушино. Мальчик восьми лет сидит в присыпанной снежным пухом промерзшей огородной меже. Ребенок боится. В этой меже он уже вторые сутки прячется от гнева страшного Черта — рослого и коренастого немца, с квадратной челюстью и взглядом бешеной собаки. Резко скрутило живот: мальчик вспомнил, как недавно тот же немец едва не удавил его младшего брата, подвесив за шарф на суку. Хорошо, что мама тогда успела вовремя — Борю удалось спасти. Но что же будет теперь? Мальчик хочет увести мысли в сторону, забыть о жутком немце и не думать о возможном наказании. Он смотрит вверх — там, в замершей синеве ночного неба, холодным светом мерцают далекие звезды. Чужие звезды на родном небе. Можно ли мечтать о том, чтобы взмыть ввысь и, подобно солнечному лучу, устремиться навстречу к ним, когда у тебя отобрали даже собственное небо? Наверное, только мечты и могут уберечь разум человека в такое время.

Не пройдет и двадцати лет, а мир изменится до неузнаваемости. Красная Армия положит конец самой кровопролитной и беспощадной войне в истории. Народ-победитель, который окажется лицом к лицу перед выжженными огнем городами и перепаханными порохом и снарядами полями, не опустит голову. Разум людей охватят волнующие стремления, и со вновь вспыхнувшим энтузиазмом они начнут творить великое — прокладывать дорогу в будущее. Не пройдет и двадцати лет, и мальчик, что той ночью прятался в меже, будет сидеть внутри огромной ракеты — символе могущества человеческого разума и технического потенциала рождающейся сверхдержавы. Он будет напевать незамысловатую народную песню и улыбаться неизвестности, а на его белом шлеме будут блестеть красной краской выведенные прямо перед стартом буквы «СССР».

Отличная книга. «Заражает» желанием узнать как можно больше о космонавтике. Задуматься о том, как мы умудрились превратить новое пространство для расширения собственного разума, в холодный чулан, который нужен только для того, чтобы запускать туда спутники с быстром интернетом для стримов «дотки» и фоток с котиками. Лев Данилкин умело поработал с мемуарной литературой и документами периодической печати, разобрался в сложных материалах, связанных с подготовкой отряда первых космонавтов. Отдельное удовольствие — наблюдать, как при помощи аккуратной работы с фактами и толикой авторской фантазии Данилкин оживляет образ Гагарина. Стряхивает с него патину бронзового памятника, и перед тобой предстает живой человек, со слабостями и привычками, с живым умом и специфическим чувством юмора. Кое-где автор явно переборщил — Гагарин становится уж слишком «живым», причем с неизбежным перекосом в сторону представлений, которые сложились о нем у самого Данилкина. Взять хотя бы историю со знаменитым загадочным шрамом, возникшим непонятно как над левой бровью первого космонавта. Данилкин, конечно, оперирует известными фактами, документами и интервью, но все же будто бы сознательно подталкивает читателя к определенному выводу.

Невозможно оторваться от глав, посвященных подготовке и самому первому полету человека в космос. Со страниц книги веет дыханием космической гонки — у меня даже пульс подскочил, наверное, пока читал о том, какие испытания космонавтов заставляли проходить раз за разом. Как-то сразу стыдно стало за подростковое увлечение супергероями и фантастикой: вы почитайте о том, как эти парни неделями жили в барокамере — вот это фантастика! Сотни тестов, проверки, испытания. Затем ошибки, аварии, гибель и снова — тесты, проверки…

Восхитила и умилила история с приземлением Гагарина. Когда закончился 108-минутный «кардибалет» (так Гагарин описывал свои ощущения во время полета), космонавт приземлился в тех краях, где некогда обучался в летной школе. Совпадение или снова фантастика? А где-то рядом спустился на парашютах космический корабль «Восток». Представьте такую картину сегодня: толпа орудует локтями — люди пихают друг друга, на бегу выхватывая смартфоны, и снимают, фотографируют, строчат твиты. Апрель 1961 года:

Разумеется, тут не обошлось без фантазии тогдашних газетчиков, но все равно, читать про реакцию советских граждан на полет в космическое пространство их соотечественника без эмоций невозможно. Какая-то странная смесь умиления, гордости, тоски и радости за тех, кто все это пережил.

Здорово написано о визите Гагарина в Великобританию. Там ему пригодилась и обворожительная улыбка, и прямодушие, и…

Завтрак у королевы: в очередной раз я восхищаюсь достоинством и каким-то неземным благородством Елизаветы II — это, пожалуй, последняя представительница настоящей аристократии на планете. К сожалению, о визитах Гагарина в другие страны Данилкин решил не рассказывать. Его понять можно: о путешествии в Страну восходящего солнца написана целая книга, а об американском вояже Ю. А. автор не стал писать из-за большого пиетета перед первым космонавтом. Гагарину в той поездке было очень тяжело — американские журналисты натурально издевались над его простотой и известной всем мечтой отправиться на Луну.

В последних главах раскручивается трагическая и загадочная история гибели Гагарина и последовавших за этим событий. Бывший редактор «Афиши» внимательно изучил все доступные свидетельства и улики — но какого-то открытия не совершил. А еще добавил пару туманных по содержанию абзацев, в которых чувствуется критика некоторых поступков Алексея Леонова. Комментировать не хочу — почитайте сами, если захотите.

В итоге это очень хорошая биография, не без недостатков и неровностей — но такие вообще разве существуют? Лев Данилкин добросовестно работает с источниками, не поет одну бесконечную оду Гагарину, но и не превращает в героя комикса. Книга написана понятным языком, с вкраплениями цитат из популярных художественных книг и фильмов — авторский текст понравится и тем, кто привык читать классические ЖЗЛ, и тем, кто фанатеет от «Звездных войн» и книг Виктора Пелевина. А мое главное впечатление от книги — это надежда; возникшая вдруг вера в то, что раз человек смог подняться до подобных гуманистических и творческих высот полвека назад, то сможет и сейчас.

Тема сектантства сейчас прочно засела в медиасреде и грубо распихивает прочие локтями. Выходят всякие там фаркраи про угоревшую по квази-христианству деревенщину, снимаются «Американские истории ужасов». Старается во всю прыть Голливуд — там сейчас оркестрируют сразу три картины, в которых центральная роль будет принадлежать небезызвестной «Семейке» Мэнсона. Недавно казнили Секо Асахару — лидера японской террористической секты «Аум Синрике». Теперь, надо думать, и про этих фанатиков зарядят какую-нибудь псевдодокументальную жвачку.

Адам Нэвилл прочно подвизался на ниве мистического хоррора, причем вполне успешно: недавно его роман «Ритуал» экранизировал Netflix. Читал — не понравилось. Сопли, кровь и кишки на скандинавской елке. Новый роман «Судные дни» предлагал что-то более осмысленное, нежели борьба городских женатиков с неведомой хтонью. За него и взялся.

Главный герой — классический вечно подающий надежды талант. Как обычно без гроша в кармане, с толпой кредиторов за спиной, но с саднящей амбицией — снять великий документальный фильм. Неожиданно в его жизни появляется продюсер-миллионер с предложением, которое как минимум сулит решение всех финансовых проблем, а в лучшем случае и вовсе обещает поставить героя в один ряд с Дзигой Вертовым и Робертом Флаэрти.

Задача небезынтересная: снять документальную ленту о таинственном культе Храма Судных дней — тоталитарной полумистической секте, последователи которой совершили ритуальное самоубийство сорок лет назад. По-видимому, идею романа автор заимствовал из истории «Храма народов» Джима Джонса — погуглите (а лучше не гуглите), это по-настоящему жуткая история, закончившаяся массовым суицидом.

Культ из романа в разное время базировался в Лондоне, на севере Франции и, наконец, нашел кровавый конец в аризонской пустыне. По этим локациям и должен проехать молодой режиссер, сделать съемки с натуры и провести ряд интервью с выжившими членами культа, полицейскими и другими очевидцами темных делишек «Храма».

С первых дней работы над фильмом героя и его компаньонов начинает преследовать какая-то зловещая сила. Она пользуется всеми известными методами: загадочными смертями только что проинтервьюированных режиссером людей, полуночными внетелесными полетами и следами потусторонней активности.

Параллельно с этим герои по дням реконструируют историю культа, который создали, в общем-то, не самые плохие, хотя и наивные люди, но затем власть захватила одна персона, самых омерзительных личных качеств. Это наиболее интересная часть романа. Адам Нэвилл очень живо описывает то, как сестра Катерина постепенно захватила власть в секте, и в какой-то момент обрела едва ли не полубожественный статус в глазах своих последователей. Вслед за автором задаешься вопросом: как же такие люди умудряются подчинять своей воле не самых глупых, не самых бедных или отчаявшихся людей? Владычица дум пирует в мрачном замке и блещет на светских мероприятиях, пока ее аколиты ходят в грязных рубищах по улицам, пытаясь всучить прохожим псевдорелигиозные брошюрки, торгуют телом и роются в помоях. Но исследователь из писателя никудышный. Он только задает вопросы, а ответить на них не в силах. Что-то такое Нэвилл тужился выдать ближе к финалу, но кроме недоразумения «а что это было?» его усилия не вызвали никакого иного отклика. За десять страниц до развязки герой начинает рассуждать, внимание, о Вячеславе Михайловиче Молотове! Видите ли, впитавшийся с молоком матери рабский менталитет не позволил тому отстранить от власти коварного сумрачного Сталина в тяжелые дни июля 1941 года. На целых два листа автор пускается в пространные рассуждения о природе человеческого раболепия, порой выдавая совершенно бессмысленные вещи в духе «они принимают своих новых богов, в надежде однажды занять их трон». Автор, придите в себя! Вы о чем вообще? Мазнуть липким и коричневым историю, в которой ни черта не смыслишь, сейчас мало кто стесняется, но обычно писаки хотя бы пытаются это как-то сдружить с лейтмотивом книги. Тут же эта часть выглядит жалкой попыткой автора выдать собственное невежество за глубокую рефлексию героя и вообще вставлена как обязательная иллюстрация, как ссылка, которую нерадивый студент воткнул в диплом, лишь бы смотрелась красиво.

Собственно, поскольку с главной задачей автор не справляется, разваливается и эстетическое обрамление произведения. Описание лондонского особняка не отличается от пейзажей культистского поселения в Нормандии. Ни архитектуру, ни природу представить невозможно — без этих картин не рисуется и представление о загадочной подоплеке культа. История лишается трехмерности, ты как будто читаешь выдержку из интернета, причем не живую и образную статью с Лурки, а компилированные копирайтерские отбросы из otvet.mail.ru. Образы сверхъестественного заимствованы из подростковых страшилок, начитанных картавыми Ютуб-блогерами. «Кривые коленки и склизкая лысая голова существа вдруг появилась из стены…» — буу! — главный герой ссытся и срется от ужаса. Все в панике. Спасения нет, но есть виски на два пальца, а пошло оно все: умирать, так с музыкой!

Под занавес Адам Нэвилл как будто понял, что написал какую-то откровенную хрень и решил замаскировать художественную слабость своего опуса. Каким образом? Он начал заигрывать с самолюбием читателя, подсовывая тому то постмодернистскую антиформу прерывающегося рассказа и беззубые аллюзии на тему звезд шоу-бизнеса и современных лидеров мнений, то клубок слабых детективно-исторических линий в худших традициях Дэна Брауна. Откуда-то всплывают сводящие с ума обывателей, босхианские триптихи, с закодированными средневековыми посланиями. К сюжету они пришиты так криво, что я так и не смог понять, каким образом автор изначально собирался объяснять природу всех тех явлений, с которыми был связан культ. Такое чувство, что он просто ограничился фабулой: «А что если на зов сектантов отозвались с той стороны, и наружу полезло инфернальное дерьмо?»

Слабо, безыдейно и тухло, как в квартире главного героя, когда в очередной раз из стен лезут гонимые дьявольскими псами бабайки. Только сейчас понял, что Нэвилл пытался покуситься присущее всякому человеку чувство домашней безопасности. WASTED! Очередная убогая попытка, но хотя бы понятно, что автор в Silent Hill The Room играл. Пропускайте эту ерунду — не стоит она вашего времени.

Мой любимый тип произведений в жанре ужасов — будь то литература или кинофильм — это истории о распаде реальности вокруг человека. Вот жил себе спокойно некий гражданин. Ходил на работу, ездил на машине за город, встречался с друзьями и летал загорать на международные курорты. А потом все изменилось. Почва ушла из под ног, реальность дрогнула и поплыла, а все происходящее стало напоминать кошмар или душевное помешательство.

Довольно точное описание подобных историй предложил в одном из рассказов Стивен Кинг. Представьте наш мир в виде кожаного мяча. Внутри — привычная реальность: природа, города, животный и растительный мир, повседневные радости и заботы. А вот все, что находится снаружи мяча — непознаваемое и априори враждебное. И малейшее прикосновение к этому пространству может лишить рассудка.

Наш кожаный мяч старый. Очень старый. В некоторых местах швы от времени разошлись, кожа протерлась, пошла трещинами — вот-вот наружу вылезет камера. В таких местах привычный мир вступает в тесный контакт с неизвестным. То, что лежит по другую сторону, просачивается в нашу реальность, разжижает ее и делает хрупкой.

В местах, где реальность лишается защитного покрытия, происходят события, которые мы не можем объяснить. Такова природа лавкрафтианского ужаса — это страх перед бесконечной темной пропастью, лишь кажущейся безжизненной.

«Здесь что-то не так» — едва ли не самая жуткая фраза в произведениях подобного типа. Особенно, если произносит ее не персонаж, а сам читатель. Ощущение неправильности окружения вызывает тревогу. Люди, которые населяют это окружение, начинают вести себя все более странно. И хотя иррациональное поведение при желании можно объяснить правилами игры (разве глубинка не чудна сама по себе) или особенностями российского быта (мутный взгляд сельского бирюка, встреченного лунной ночью на глухой дороге, не напугает того, кто в девяностые годы, возвращаясь из школы, видел, как один человек рубит другого топором), тревога перерастает в страх.

В рассказах Анны Старобинец все не так. Взять, например, рассказ «Резкое похолодание». Событийный центр истории — маленький подмосковный город, собранный из двух крест-накрест уложенных улиц. Почему районы в нем не имеют названий, дома — архитектуры, а местные жители по вечерам работают на коллективной стройке мусорной горы, которая по непонятным причинам становится главным культурным объектом? Это

Или другой рассказ — «В пекле». Не берусь утверждать, был ли сумасшедшим главный герой с самого начала, привиделась ли ему зловещая метаморфоза в бреду или действительно некая темная сила одурманила его разум. Рассказ выстроен таким образом, что первый вариант кажется более привлекательным, пока вновь не начинаешь отмечать ту самую неправильность. Почему

Можно сказать, что такие образы создает раздраженное сознание наблюдателя, и бытовая злоба не скрывает никакого потайного дна. Но так ли это?

В большинстве рассказов Старобинец, в сценах в общем-то совершенно обыденных, сквозит какая-то удушающая шизофрения. Можно отстраниться от попыток проанализировать ее, и тогда предложенный Кингом вариант останется единственно верным, а можно попробовать расколоть все эти загадки с помощью холодной дедуктивной логики. Последнее тем более возможно, что автор сама оставляет читателю зацепки и подсказки. Однозначная трактовка тут не допускается. По этому критерию рассказы Старобинец напоминают знаменитый детектив «Убийство Роджера Экройда» — злоумышленник вроде бы найден, да только дело по-прежнему не раскрыто.

Кстати, «Резкое похолодание» напоминает упомянутый детектив еще и потому, что часть повествования представлена в виде дневниковых записей.

Мне нравится, как пишет автор. Пока я читал — не чувствовал себя спринтером, мечущимся от одного краткого предложения к другому. Однако не было и ощущения растянутого водянистого текста. Когда я чувствую, что проваливаюсь в тяжеловесный синтаксис, словно в рыхлый сугроб, то немедленно бросаю книгу. С произведениями Старобинец подобного не случалось. Вообще, по ходу чтения возникали мысли, что у этой дамы есть все шансы стать топовым именем для отечественного хоррор-фикшн. Раз уж не получилось у Иванова с его «Псоглавцами», может это выйдет у Старобинец с ее по-журналистски крутым умением разламывать социальные конфликты, навешивая на них завесу недосказанности и мистики.

P. S. Один раз при прочтении загривок у меня неслабо так напрягся. Ну вот представьте: ночь, за окном луна да тишина, слабое пятно света от ночника освещает круг метра полтора пустой комнаты. Ты читаешь повесть о том, как девочка-ведьма убивает имена других людей. Переворачиваешь страницу и… Видишь собственное имя, которое героиня с ненавистью произносит три, пять, шесть, двенадцать раз! Мнительность и неизжитые суеверия читателя— вот инструменты, с которыми работает настоящий мастер. Правильно писал Кодзи Судзуки: даже если существует всего один шанс из ста, что видеокассета убивает, — не включай ее.

Недавно я попытался вкратце передать содержание романа одной своей знакомой. Пересказ получился довольно странный, хотя синопсис я передал точно и не исказил ни одного факта.

После того как я закончил, подруга задала резонный вопрос: «А это… точно хорошая книга?». И тут я крепко задумался. Походил кругами, поплевал в потолок. Наконец, наступил прокрастинации на горло и решил написать об этом интересном образце вирд-фикшна. Надо же разобраться: что к чему? Тем более в голове вертелась фраза знакомого книголюба, который утверждал некогда, что «за красивые глаза Небьюлу не дают».

Один случайный рецензент Кинопоиска отметил, что в голливудской экранизации романа нет ни одной избыточной сцены. Судить об этом не берусь. Я не слишком внимательно смотрел картину Гарленда, и сильного впечатления она на меня не произвела, хотя и понравилась. Однако содержание книги наталкивает на схожую мысль об отсутствии лишнего. «Аннигиляция» — отжатый насухо роман. Действия в нем не больше, чем нужно для того, чтобы запустить читательское воображение. То же и с эмоциями. До самой последней главы переживания героини подаются очень скупо. Увязнуть в обилии описательных сцен не выйдет. Схитрить, переложив на автора необходимость рисовать картинку, тоже не получится. Многие читатели несправедливо обвиняют Вандермеера в графоманстве. Нет, друзья, Глуховский тут не проходил.

Роман едва ли придется по вкусу как приверженцам строгой научной фантастики, так и любителем искать в литературных образах символы и закодированные тайные послания. «Аннигиляция» — это чертова бездна психологии и символизма. Вот только автор, оставляя широкое поле для интерпретации всех чудес Зоны и странностей, происходящих с героями, не делает ни одной попытки объяснить хоть что-нибудь. Он словно бы напускает туман из-за плотной театральной ширмы, за которой ничего нет, а впоследствии и вовсе отстраняется от собственной пьесы, притворяя за собой дверь. «Ответов для вас нет, приходите завтра» — издевательски говорит тебе обложка первой книги трилогии. В этом и проблема. В отсутствии явных ключей для разгадки щедро рассыпанные по тексту символы не имеют никакой цены. Что толку придумывать разнообразные объяснения происходящему, если в итоге так и останется неясным: кто и зачем выстроил подземную башню, почему так важен смотритель маяка, какие неведомые твари нападают на людей со стороны моря, кто стонет по ночам на болотах и т. д.

Почему у романа такое название? Я встречал высказывания в духе «пустопорожние умствования героини нужно было как-то красиво обозвать… чтобы сходу отдавало безысходностью и фатализмом». Не согласен. Возможно, так говорят, когда представляют аннигиляцию взаимным уничтожением двух веществ различной природы. Например, человеческий и инопланетный разум. Столкнулись в попытке понять друг друга, не поняли — и взаимно уничтожились. Конец. Однако, если не ошибаюсь, аннигиляция — не тотальное «деление на нуль», а форма контакта, определяющая переход материи в качественно новое состояние. Как мне кажется, именно такой переход Вандермеер и попытался представить в виде исследовательской экспедиции группы ученых в загадочную Зону икс. Фантаст считает, что качественная трансформация материи — читай: сознание человека — невозможна без контакта с чем-то непостижимым. Ломая тонкие стены рационального мышления, контакт трансформирует человека и отрицает его для традиционной реальности.

Но здесь, подойдя к интересной в общем-то мысли, Вандермеер опять врубает заднюю и трусливо отступает назад. Зона — это метафора человека, который «аннигилирует» пространство вокруг себя? Или Зона — это пришелец, замысел которого не понять? А может и нет никакого замысла вовсе? Ау, автор, ведь вы же сказали А, но где же такое необходимое Б? Даже эта бесконечная чехарда сюрреалистичных странствий от подземной башни до маяка как будто не резонирует с переживаниями главной героини! То ли счастливый, то ли несчастливый в профессии биолог-женщина, которая то ли любит мужа, то ли не любит и считает его уход будничным событием. Читатель во мне негодует: ну объясните же ее расслабленное поведение и апатичное отношение к происходящему. Причем несправедливо было бы заявлять о том, что автор просто не знает, какого героя хочет создать. В этом случае он не дал бы ей такое говорящие прозвище «Кукушка». К сожалению, как и в случае с тайнами Зоны, — авторскую трактовку мы не получим.

И в этом, кстати, слабость романа по отношению к «Солярису», с которым неизбежно сравнивают «Аннигиляцию». Человек, который отправляется в космос с чемоданами, под завязку набитыми предрассудками, страхами и страстями, — это реальный действующий персонаж. Кукушка-биолог — бесстрастный наблюдатель, которому Гекуба приходится до известного места. Не выдерживает сравнения роман и с «Пикником на обочине». Это совершенно разные произведения. Акт Посещения, который был важен в романе АБС, в «Аннигиляции» полностью вынесен за скобки. Зона икс — не место, где вскрывается звериная сущность человека, не испытание для его интеллекта или веры. Миру, выдуманному Вандермеером не нужны кириллы пановы. Тут даже ученые говорят ненаучно.

В претензию автору ставят и то, что он создал безликий мир. В романе нет имен, предыстория отсутствует, нам даже не рассказывают, что происходит там — снаружи от границы Зоны икс. Не могу сказать, что это минус. Представьте себе, что в каком-нибудь глухом уголке России возникла подобная Зона. Это не голливудский фильм — светопреставления не будет. Для начала Зону обложат военными кордонами, установят охранные посты и контрольно-пропускные пункты. Близлежащие поселения эвакуируют, не задаваясь вопросами расселения, журналистам дают от ворот поворот, информационные каналы чистят от лишнего шума — словом, Зону полностью изолируют от внешнего мира. Теперь все, что окажется внутри Зоны, будет выключено из повседневной жизни огромной страны. Мир за пределами границ не существует и реален лишь в той мере, в которой ты готов рискнуть с боем прорваться через заградительные посты.

Изолированность Зоны — то удачное, что нельзя не отметить в романе Вандермеера. Ощущение инаковости пространства исходит с каждой страницы. В какой-то момент кажется, что за ее пределами мир давно кончился, Земля — перестала существовать. Есть только нетронутая человеком природа, чистое голубое небо, ядовито-зеленая трава и странная жизнь, которую не хочется прерывать. Равно как и чтение: сто пятьдесят шесть электронных страниц пролетели за короткий вечер. Может и я уже не совсем тот читатель, который начал писать этот отзыв? Может мне понравилось больше, чем кажется сейчас? Не уверен, не помню. Воткну 6 из 10, уплыву на лодке навстречу Лему и не притронусь к этой трилогии.

Удивительное это дело — «открывать» в трудах хорошо известного тебе автора нечто новое. Произведения Станислава Лема я обожаю с детства. Лем обладал совершенно отличными от прочих фантастов взглядами на проблемы, которые в скором времени, быть может, станут насущными для нас. «Первый контакт», искусственный интеллект и биомеханическая эволюция человека — эти темы превратились в целые литературные поджанры, но, как и фантастика в целом, сегодня чаще развлекают, чем заставляют крепко задуматься.

О Леме часто говорят, как о фантасте двадцать первого века, который по странному стечению обстоятельств жил и работал в веке двадцатом. Никаких странностей, на мой взгляд: у гуманистической революции были свои предвестники — поэты Высокого Средневековья, у промышленной — свои, ученые и предприниматели; так и у новой, возможно, онтологической революции должен быть собственный глашатай и менестрель.

Станислав Лем не дает ни одного простого ответа ни на одну из озвученных выше проблем. Каждая ситуация уникальна, каждый новый конфликт человека с непознанным будущим — вещь в себе, не имеющая правильного решения. Мы можем лишь поступать как должно и преумножать возможности интеллекта, не жертвуя человечностью. «Солярис», «Непобедимый» — все об этом.

И вдруг — «Расследование». Короткий роман, совершенно непохожий на другие произведения польского фантаста. По жанру он больше напоминает классику детектива — романы Агаты Кристи, Элери Куинна и Дика Френсиса. Извольте видеть: главному герою, офицеру Скотланд-Ярд Грегори поручают вести запутанное и, на первый взгляд, совершенно мистическое дело. Из окружных моргов и прозекторских начинают пропадать трупы. Ни следов взлома, ни свидетелей — складывается впечатление, что тела покойников просто поднялись и ушли.

Честно говоря, я до сих пор пребываю в легком ступоре: как Лем умудрился создать атмосферу настолько махрового английского детектива? Здесь все: и странные беседы с начальством в полутемных комнатах, и ночные прогулки по мокрым улицам, сопровождают которые лишь крутящиеся в хаосе мысли главного героя, и ночные выезды «на дело». События раскручиваются неспешно, но с неуклонно возрастающим напряжением. Дело начинает просачиваться в личную жизнь героя. Следить за этим необыкновенно интересно.

Ну и вишенка на торте — финал романа. С минуту я растерянно моргал, уставившись в абзац на последней странице, а потом начал мысленно лупить в ладоши. Скажу сразу: развязка многим не понравится; но уверяю — задуматься над ее содержанием и смыслом вы захотите. В конце концов, Лем воспевал науку и прогресс интеллекта, и в его произведениях математика всегда смотрит на веру со снисхождением.