Еремей Школьник родился в 1907 году, в начале 1930-х переехал в Ленинград, работал учителем рисования и черчения в школе. В 1941-м был призван в армию, принимал участие в обороне Пулковских высот. После снятия блокады вернулся на педагогическую работу. В 1946 году стал первым директором организованного им художественного педагогического училища № 2.

В 1980-х годах Е.С.Школьник писал мемуары, к настоящему времени утраченные. Умер он в 1986 году. Вдова Еремея Семеновича передала мне сохранившуюся главу книги мемуаров моего учителя и фотографии его карандашных рисунков. Среди них — портрет преподавателя Марка Шагала Ю.М.Пэна, у которого учился и Е.С.Школьник, а также копия с карандашного портрета М.Шагала работы Ю.М.Пэна. Насколько нам известно, этот портрет М.Шагала до настоящего времени оставался неизвестным.

Марк Шагал. Копия Е.С.Школьника с рисунка Ю.М.Пэна. 1921–1922

Ю.М.Пэн. Рисунок Е.С.Школьника. 1921–1922

Город Витебск — моя родина. Я родился в семье сапожника за девять лет до начала Великой Октябрьской революции. Дореволюционный Витебск я помню очень хорошо. Помню дом на Суворовской улице, в котором мы жили. Рядом был двор, на котором изготавливали цементные трубы; за этим двором был длинный деревянный забор, за которым находилось духовное училище. В здании училища перед революцией жили военнопленные австрийцы.

Квартал Суворовской улицы, в котором мы жили, находился между двумя Ветреными улицами — 1-й Ветреной и 2-й Ветреной (так эти улицы были не случайно названы). Эти улицы были перпендикулярны Суворовской и спускались к Двине. Местами спуск к реке был довольно крутой. По 2-й Ветреной улице мы, малыши и взрослые ребята, зимой на санках неслись до самой Двины. Возвращаться, конечно, с санками было довольно далеко и тяжело, но интересно.

Дом, в котором мы жили, был полутораэтажный. Нижняя часть дома кирпичная; окна с улицы выступали на 10-15 см над тротуаром. Мы жили в нижней части дома, в которой были две квартиры с разными входами со стороны двора. Это была полуподвальная часть дома. Из трех небольших окон нашей квартиры мы видели прохожих снизу. Над нами, в деревянной части, жил хозяин дома.

Семья у нас была большая. Жили очень скромно. Папа не разгибая спины работал с утра до позднего вечера. Мама хлопотала по хозяйству. Мы с раннего детства были приучены к труду и многое делали сами: пилили, кололи и складывали дрова в сарае, выносили помои, пришивали заплаты к штанам, я выполнял очень несложный ремонт своих ботинок. Мы хорошо владели сапожными и другими инструментами. Обычно старшие сестры и братья по-своему воспитывали младших, а старшая сестра зорко следила за всеми нами.

Большой двор, на котором мы жили, был весь занят бревнами, досками и сараями для сушки и хранения досок. Это был пильный двор. Целыми днями работали пильщики на высоких козлах: попарно — один пильщик наверху, другой внизу. В обеденный перерыв пильщики всегда ели черный хлеб со свиным салом, который они резали перочинным ножом на небольшие кубики. Это были добрые бородатые «дяденьки», которые к нам, детям, относились хорошо.

Двор был весь засыпан опилками. За много лет слой опилок местами вырос не меньше, чем на полметра. Для ребят наш двор был просто раем. Между досками, бревнами и сараями мы играли. Магазинных, купленных игр и игрушек у нас никогда не было. Сами делали себе мечи и щиты, «рюхи» для игры в городки, сами рисовали и вырезали из жести и картона ордена, медали, шлемы и другие головные уборы. Товарищей у нас всегда было много. Своей жизнью мы были очень довольны.

Витебск казался мне хорошим, большим и широко раскинувшимся городом. В нем было все, что полагается губернскому городу. Холмистая местность, реки, разделяющие Витебск на части, придавали городу особую красоту. Витебск разделен Западной Двиной на восточную — левую и западную — правую части. По Двине ходили пассажирские пароходы с колесами-лопастями с двух сторон; гнались длинные плоты. Левый — восточный берег Двины — высокий, гористый, правый — низкий, более пологий и ровный. В Двину впадали две извилистые речки: Витьба и Лучёса. Витьба очень красивая, живописная речка с зелеными и местами обрывистыми берегами.

В центре города выделялась своей высотой каланча. Рядом с Суворовской улицей, на высоком берегу Двины был губернаторский сад с большим монументом-обелиском из красного полированного гранита в честь героев Отечественной войны 1812 года. Слева, в этом же саду, стоял большой каменный особняк — губернаторский дом. Левее, на самой высокой части берега Двины, на Успенской горке стоял величественный белый собор. С этого места была хорошо видна правобережная часть города.

В центре Витебска была площадь с самым большим в городе собором. На этой Соборной площади сходились четыре улицы: Смоленская, Гоголевская, Замковая и Задуновская.

По городу, задолго до революции, ходили трамваи. Они ходили по главным улицам — Смоленской, Замковой, по мосту через Двину и далее — по очень узкой Вокзальной улице до большого красивого железнодорожного вокзала. Ходил ли тогда трамвай через Соборную площадь по прямой, очень холмистой Гоголевской улице, — не помню. Я хорошо помню, что в каждом трамвае около входа стоял очень важный на вид кондуктор в специальной форме с кожаной сумкой через плечо; в руках у кондуктора был набор трамвайных билетов. Перед отправкой вагона кондуктор тянул за висячий ремень, после чего раздавался звон колокольчика и трамвай продолжал свой путь.

Одной из основных улиц на левой стороне Двины была Смоленская. Она начиналась на городской базарной площади и кончалась на Соборной площади. Смоленская улица, как и другие центральные улицы Витебска, была застроена двухэтажными, реже — трехэтажными каменными домами. Большая часть домов была оштукатурена и покрашена в белый цвет. У Смоленской базарной площади стоял большой Городской театр с ярусами, галеркой и просторным партером. Кстати, на правой стороне города, на Канатной улице, был второй, достаточно большой деревянный театр Тихантовского (так звали владельца театра).

На Смоленской улице были почта и телеграф, много магазинов, аптека Вайнкопа, две фотографии (Блюмина и Маковского), гостиница и кафе, женская гимназия Черновой (мужская гимназия, Александровская, находилась недалеко, в другом районе); на Смоленской улице, у самой Витьбы, была еврейская начальная школа Хавкиной; каланча возвышалась на этой же улице рядом с «садиком Липки», недалеко от которого находился второй небольшой сквер. Садики выходили и на параллельную Суворовскую улицу. На Смоленской улице был кинематограф «Рекорд». Второй кинотеатр «Кино-Арс» находился на Замковой улице, а недалеко от него, на другой улице, ближе к Двине был третий кинотеатр «Иллюзион». Были ли другие кинотеатры, не знаю.

В остальной части города были и каменные и деревянные одноэтажные и полутораэтажные дома. Окраина Витебска состояла только из деревянных домов. Район «Песковатики» был почти весь построен на песке. Между рядами деревянных домов был только песок. Не было тротуаров, не было и специальной проезжей части — сплошной песок. Большая часть улиц в городе была вымощена булыжником, тротуары асфальтировались.

К достопримечательностям города относится несколько рынков-базаров. На одних торговали картошкой, фруктами, овощами, мясом, рыбой и т.п., на других — сеном, дровами, лошадьми и т.д. За высоким забором, на так называемой Конной площади, около Суражского тракта находилась тюрьма. В том же районе, на Суражском тракте, было несколько постоялых дворов. На некоторых боковых улицах в городе всегда стояли ряды извозчиков. За всем этим зорко следили блюстители порядка — городовые.

В Витебске жили кустари-ремесленники, мелкие и крупные торговцы, приказчики, чиновники, учителя и относительно много врачей. В городе было много бедных семей и нищих, которые жили только подаяниями. У Соборной площади, в начале Гоголевской улицы, жил и успешно работал художник Юрий Моисеевич Пэн, известный далеко за пределами Витебска.

По национальному составу населения до Великой Октябрьской революции Витебск являлся типичным городом для Белоруссии. В нем жили главным образом белорусы, русские, евреи и поляки. (Неслучайно в двадцатых и тридцатых годах на штампах учреждений Белоруссии гравировались надписи на четырех языках. Да и на государственном гербе Белоруссии в то время надписи также были сделаны на четырех языках.)

В городе было несколько соборов и много церквей. На Замковой улице была небольшая, оригинальная каменная, оштукатуренная, очень древняя церковь (говорили, что она построена в XII веке. В настоящее время этой церкви нет. А жаль!). Далеко от центра города, в нижней его части, на левой стороне Двины, стояла замечательная, очень старая, большая деревянная, потемневшая церковь, так называемая черная церковь. (Художники часто ее рисовали и писали.)

Кроме православных церквей в Витебске были богатые католические церкви; были бедные, богатые и две очень богатые синагоги, в которых по праздникам пели специально приглашенные канторы-артисты и хор мальчиков.

Но, несмотря на это, у большей части населения города (в чем убедили и первые годы революции) особого рвения к религии не было.

* * *

Первая мировая война и Гражданская война непосредственно Витебска не задели. Население города значительно меньше испытывало голод и другие невзгоды, чем население Петрограда и других городов. Кроме того, Витебск не знал разрушений. Многие художники, музыканты из разных городов устремились в Витебск. В течение пяти-шести лет после революции город стал культурным и художественным центром. В Витебске были организованы консерватория под руководством профессора Штейна, знаменитого музыканта Малько, Художественно-практический институт, открыты библиотеки, клубы, школы.

Художники принимали самое деятельное участие в оформлении города: были расписаны заборы и трамваи, проводились выставки работ студентов института, строились временные памятники политическим деятелям и т.д.

В Витебске работали тогда художники самых различных направлений. На выставках и в дискуссиях, которые состоялись в институте и вне его, художники отстаивали свои взгляды и точки зрения на пути развития нового революционного искусства. Диспуты проходили очень бурно. Мы, малыши, сидели и слушали выступления ораторов, затаив дыхание, зачастую ничего не понимая; но нам все это было очень интересно.

В институте были отдельные мастерские у художников Марка Шагала, Юрия Моисеевича Пэна (убежденного реалиста), супрематиста Казимира Малевича, графика Л.Лисицкого и др.

Детская группа, в которой я занимался, была при мастерской Малевича. Нами руководила ученица Малевича Коган (небольшого роста, худенькая женщина средних лет). Основным видом и содержанием занятий в детской группе было копирование с «картин» Малевича. Мы старательно перерисовывали квадраты, прямоугольники, круги и раскрашивали их акварельными красками. Чаще всего геометрические фигуры на полотнах Малевича были изображены на белом фоне. Композиция фигур на многих картинах была сложная: геометрические фигуры часто пересекались и частично прикрывали друг друга. Все это производило впечатление чего-то единого целого, находящегося в постоянном движении (так, по крайней мере, говорили взрослые, поклонники Малевича).

Одновременно с занятиями в институте, в 1921 г. и частично в 1922 г., во время летних каникул, около трех-четырех месяцев я учился на дому у Ю.М.Пэна. Его большая квартира была вся завешана картинами. Юрий Моисеевич в то время уже был пожилым, седым человеком. Семьи у него не было. Он в этой квартире жил со своей старенькой сестрой. Среди его работ были замечательные тематические картины и портреты. На самом видном месте висела его большая картина «Развод». Я рисовал у Пэна только карандашом. Рисовал гипсы, включая голову Давида Микеланджело, копировал несложные картины и портреты, выполненные художником. Однажды Юрий Моисеевич предложил мне нарисовать с написанного им портрета его ученика, художника М.Шагала. Пэн его характеризовал как необузданного человека, но очень талантливого художника. Молодой Марк Шагал был красивый и привлекательный мужчина. (Не случайно большой портрет Шагала был на долгое время выставлен в витрине лучшего фотографа города Маковского.)

Все рисунки, выполненные мной у Пэна, до сих пор у меня сохранились.

Особый интерес в институте вызывали у нас, детей, просмотры работ студентов мастерской Малевича. Бывало, студенты выносят большой белый холст, на котором изображен один лишь красный или черный квадрат. Ставили или вешали холст последовательно в одном, другом и третьем месте; студенты с серьезным видом разглядывали квадрат и спорили о том, в каком случае этот квадрат лучше смотрится и находится в большем движении.

Очень интересным был просмотр работ студентов мастерской Марка Шагала. Мне особенно запомнилась одна постановка. На больших холстах почти в натуральную величину была изображена одна и та же сидящая натурщица с гитарой. Удивительно для нас, детей, было то, что натурщица, гитара и фон были изображены зелеными. Как будто бы все смотрели на натуру через зеленые стекла. (Значительно позже я понял, какова была цветовая задача для такой постановки.) Помню также, что рисунок натурщицы с гитарой был выполнен реалистически.

Институт находился на небольшой тихой улице (в районе ул.Гоголя) в большом белом особняке бывшего витебского богача Вишняка. При особняке был сад, в котором студенты института часто рисовали, гуляли и спорили. Через некоторое время на фасаде дома появилась надпись, выполненная большими буквами: «Дай бог, чтобы каждый так шагал, как Марк Шагал!».

Между художественным институтом и консерваторией существовала тесная связь. В большом круглом зале института стоял рояль. В этом зале устраивались концерты силами преподавателей консерватории. Все это было необычно и интересно. Бурная жизнь, концерты и частые выставки в институте создавали у всех нас повышенный настрой.

Вне института художественная жизнь города также била ключом. Я уже писал, что все заборы, трамваи и частично фасады многих домов были расписаны разными фигурами и лозунгами вроде: «Владыкой мира будет труд!», «Мы наш, мы новый мир построим!», «Искусство принадлежит народу!», «Ученье — свет, неученье — тьма» и др. Росписи на трамваях напоминали супрематические картины, изображающие различные геометрические фигуры и в беспорядке написанные буквы лозунга. На заборах чаще всего изображались до предела обобщенные рисунки фигур рабочих в синих блузах, несущих бревно или размахивающих большим молотом и бьющих по наковальне; или фигуры широко шагающего художника с палитрой и кистями в руках на фоне неба и условно изображенного, где-то вдали, города с фабричными трубами. Символом просвещения был горящий факел на фоне раскрытой книги. Плакаты с такими символами и лозунгами были вывешены на многих домах.

В скверах были установлены бетонные бюсты Карла Маркса, Карла Либкнехта, исполненные предельно условно в кубистическом стиле.

На площади Свободы (прежней Соборной площади) почти каждый вечер, как только стемнеет, демонстрировали на огромном экране немые кинофильмы, которые собирали большие толпы народа.

В Витебске существовали детские и юношеские клубы, проводившие большую воспитательную работу. В юношеском клубе имени еврейского писателя И.Л.Переца, в котором и я состоял членом, были: большой замечательный хор, драматический кружок, мастерская и художественный кружок, которым руководил еще молодой тогда художник С.Б.Юдовин. До сих пор у меня в памяти очень красиво исполненная Юдовиным афиша одним синим карандашом, к постановке драматического кружка «Лесной царь». С удовольствием вспоминаю исполнение нашим хором песни «Радость» из финала 9-й симфонии Бетховена, «Осенней песни» Мендельсона и др.

В городе один за другим возникали театральные любительские коллективы. Были организованы театры для взрослых и детей из талантливых актеров-любителей. Спектакли собирали большое количество публики. Среди любительских студий и театров для взрослых особенно выделялся театр под руководством Миндлина (в дальнейшем — киноактера) с участием часовщика Хазака (в дальнейшем актера московского театра), талантливых портного Беркмана и молодой, красивой женщины Жени Алескер и др. Этот театр ставил главным образом классические пьесы.

Среди детских театров выделялся «Школьный театр». Этот театр ставил в основном сказки: «Золушку», «Заколдованного принца» и др. Были и небольшие молодежные группы актеров-любителей, которые выступали с концертами и одноактными пьесами в клубах. Артисты читали стихи, ставили одноактную пьесу «Марат» и др. Особенно выделялась группа актеров под руководством и при участии талантливых Моина и А.М.Гуревича.

В итоге я хочу сказать следующее. Мне, семи-девятилетнему мальчишке, нигде не бывавшему, дореволюционный Витебск казался самым лучшим городом и что в этом городе люди живут хорошо. На самом деле, вспоминая сейчас все, что видел, я убеждаюсь в том, что мой город был в основном городом бедных, работящих или ищущих заработка людей. Это были кустари-ремесленники с большими семьями, рабочие по найму, мелкие лавочники, в лавчонках которых было товара на несколько рублей; были и такие, у которых не было профессии. Таких можно было встретить на базарах, неизвестно чем зарабатывающих несколько копеек в день. Большая часть населения питалась главным образом «бульбой» (картофелем); редко ели мясо.В гимназиях учились дети более или менее зажиточных родителей. Еврейские дети посещали только «хедер», в которых невежественные «ребе» (учителя) учили только библии и молитвам. В театрах большая часть витебчан не бывала; жила в основном без особых интересов и однообразно.

Только Великая Октябрьская социалистическая революция принесла в Витебск большое оживление. Провинциальный, полуграмотный белорусский город с первых же дней революции начал жить настоящей, содержательной и интересной жизнью.

Ленинград, 1986 г.

Публикация О.Н.Ермаковой

http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/7518...

С благодарностью Денису Яковлеву!

***

Валерий Шишанов. «Об утраченном потрете Марка Шагала работы Юрия Пэна»

Бюллетень Музея Марка Шагала. Вып. 14. Витебск, 2006. С. 110—111.

Юрий Пэн был плодовитым мастером портрета и к одной и той же модели мог возвращаться неоднократно. Среди сохранившихся портретов учеников художника известны два портрета Иезекиеля Мальцина1 (оба находятся в Витебском областном краеведческом музее, далее — ВОКМ), Льва (Лейбы) Шульмана2 (оба находятся в ВОКМ) и Иосифа Туржанского3 (по одному — в ВОКМ и Национальном художественном музее Беларуси, далее — НХМ РБ).

До последнего времени широкую известность получил только один из портретов Шагала работы Пэна (около 1915 г., НХМ РБ)4, на котором Марк изображен в шляпе, с палитрой в руках. Но он был не единственным. Изучение архивных документов позволяет говорить о том, что в свое время список портретных пар не ограничивался тремя учениками.

Так, в описи, составленной 17 февраля 1937 г. Комиссией по делам искусств при СНК БССР (еще при жизни Ю. Пэна), встречаем уже упомянутые портреты Шульмана5, а также по два портрета Оскара Мещанинова6, Рувима (Ильи) Мазеля7 и Марка Шагала8. По акту, датированному 29—31 мая 1939 года9, портреты были переданы Витебской картинной галерее имени Ю.М. Пэна (открылась 12 июня 1939 г.). В списке картин, находящихся в запаснике галереи, находим более подробные сведения о портретах Шагала: «16. "[Портрет] художн[ика] Шагала" холст масл[о] 56 × 41», «237. "Портрет худ[ожника] Шагала" карт[он] масло 49 × 69»10.

Рисунок Е. Школьника с портрета М. Шагала работы Ю. Пэна

Рисунок Е. Школьника с портрета М. Шагала работы Ю. Пэна.

Что собой представлял второй портрет Шагала, можно было бы только догадываться, если бы не опубликованный недавно рисунок с него Еремея Школьника (1907—1986). Школьник учился у Ю. Пэна в начале 1920-х годов и вспоминал следующее: «Я рисовал у Пэна только карандашом. Рисовал гипсы, включая голову Давида Микеланджело, копировал несложные картины и портреты, выполненные художником. Однажды Юрий Моисеевич предложил мне нарисовать с написанного им портрета его ученика, художника М. Шагала. Пэн его характеризовал как необузданного человека, но очень талантливого художника. Молодой Марк Шагал был красивый и привлекательный мужчина. (Не случайно большой портрет Шагала был на долгое время выставлен в витрине лучшего фотографа города Маковского)»11.

Вертикальная композиция рисунка Школьника заставляет усомниться в размерах, указанных в списке картин галереи Ю. Пэна. Если в первом случае («56 × 41») они неплохо накладываются на портрет из НХМ РБ (57,5 × 42 см), то во втором («49 × 69») обнаруживается несоответствие. Но сравнение параметров, сохранившихся работ, с их размерами по списку дает основание говорить, что при описании не соблюдалось правило указывать высоту на первом месте. Например, размеры «Портрета художника Туржанского» — «53 × 72»12. В действительности — 71 × 56 см. Таким образом, очевидно, что и в случае с портретом Шагала числа следует поменять местами — 69 × 49 см.

Знакомство с «копией» портрета Шагала послужило толчком к более внимательному рассмотрению произведений Пэна, на втором плане которых в интерьере можно увидеть другие его картины. И обнаружилось, что изображение утраченного портрета присутствует на автопортрете Ю. Пэна «Завтрак» (около 1932 г., НХМ РБ)13 — это вторая картина слева в верхнем левом углу полотна.

Ю. Пэн. Автопортрет в шляпе. 1922 г.

Ю. Пэн. Автопортрет в шляпе. 1922 г.

Но лучше (хотя и не полностью) картина видна на картине Ю. Пэна «Автопортрет в шляпе» (1922 г., НХМ РБ). Портрет Шагала занимает весь верхний левый угол и уходит за край холста. Причем, он дается в зеркальном отражении (лицо повернуто влево). Это можно объяснить тем, что Ю. Пэн прибегнул к известному приему и писал свой портрет, глядя в зеркало. Не случайным представляется и то, что художник не ограничился туманным наброском, а довольно отчетливо прописал образ своего самого известного ученика и расположил картину так, что его изображение проецируется на Шагала, вероятно, желая тем самым подчеркнуть преемственность между учителем и учеником, свое продолжение в нем.

Точная датировка утраченного портрета вызывает затруднения. Известные фотографии, на которых Марка Шагала можно увидеть в аналогичных предметах одежды, датируются в промежутке от 1910 до 1917 г., но снимка, полностью соответствующего портрету по всем трем предметам (пиджак, галстук, рубашка), не выявлено.

Отметим и то, что есть основания включить с состав иконографии Марка Шагала еще два изображения, хотя такой прирост и получился за счет дублирования одной и той же картины на автопортретах Ю. Пэна.

Валерий Шишанов,

г. Витебск, Беларусь

Примечания

1. Дашковская Т. «Передайте ему мой привет...» // Шагаловский международный ежегодник, 2004: В 2-х т. Витебск, 2005. Т. 1. С. 28—33. Портреты поступили в ВОКМ из собрания И. Мальцина.

2. Репродукции см: Казовский Г. Художники Витебска. Иегуда Пэн и его ученики. = Kasovsky G. Artists from Vitebsk. Yehuda Pen and his pupils. Москва : «Имидж», 1992. Т .II. [ Шедевры еврейского искусства = Masterpieces of Jewish Art]. В 1992 г. портреты Л. Шульмана были переданы из НХМ РБ в ВОКМ.

3. Там же. В 1992 г. один из портретов был передан из НХМ РБ в ВОКМ.

4. Там же.

5. Государственный архив Витебской области (далее — ГАВО), ф. 1947, оп. 1, д. 79, л. 10, 14 (№ № 289, 402).

6. Там же, л. 10, 12 (№ № 271, 360).

7. Там же, л. 10, 21 об. (№ № 277, 654).

8. Там же, л. 17, 23 (№ № 514, 718).

9. ГАВО, ф. 1947, оп. 1, д. 99, л. 7 об, 8 об, 9 об, 11, 13 об, 14 об.

10. ВОКМ, н/а, ед.хр. 927/6, л. 1, 5.

11. Школьник Е. Витебск моей юности. Публикация О.Н. Ермаковой // Наше наследие. 2005. № 75—76. С. 184, 185.

12. ВОКМ, н/а, ед. хр. 927/6, л. 5. № 210.

13. Репродукцию см: Скарбы Нацыянальнага мастацкага музэя Рэспублікі Беларусь. Мінск: ООО «Белпрынт», 2004. С. 81.

http://www.m-chagall.ru/library/ob-utrach...

Алесь (Аляксандр Харытонавіч) Асіпенка (7 верасня 1919, в. Пушкары, Віцебскі раён — 6 жніўня 1994[1]) — беларускі пісьменнік, сцэнарыст. Заслужаны работнік культуры БССР (1979).Нарадзіўся ў сялянскай сям'і у в. Пушкары Віцебскага р-на.. У 1935 скончыў сямыгодку у в. Бабінічы. Паступіў на падрыхтоўчыя курсы Віцебскага ветэрынарнага інстытута. Цяжкая хвароба прыкавала яго да ложка. Восенню 1937 пайшоў вучыцца на рабфак. Вучыўся на гістарычным факультэце Віцебскага педагагічнага інстытута (1939—1940). Працаваў настаўнікам у Рудаках пад Віцебскам (1940—1941). У 1942 г. — партызан, памочнік камісара па камсамолу партызанскага атрада № 7 брыгады Аляксея Данукалава на Віцебшчыне.

Раман «Вогненны азімут» («Огненный азимут») (1966):

Упраўленне галоўнага камісара Падзвінскай акругі Ота Віцінга асталявалася ў Пакроўскай царкве на беразе пры-тока Дзвіны. Па той бок гэтай мелкаводнай у стромкіх берагах рэчкі, у будынку сельскагаспадарчага інстытута, размясціўся начальнік СС і паліцыі, непасрэдна і асабіста падпарадкаваны галоўнаму камісару.

Вялізныя сутарэнні яшчэ дарэвалюцыйнай будыніны з цэментавымі падлогамі, з вузкімі шчылінамі акон, з высо-кімі жалезнымі кратамі, з доўгімі, заўсёды цёмнымі калі-дорамі лепш за ўсё падыходзілі для крывавай работы эсэ-саўцаў. Тут жа, на двары інстытута, ў новым вучэбным корпусе размяшчаўся спецыяльны атрад СД «Вільке І-а», які падпарадкоўваўся паліцыі бяспекі і СД.

Само ўпраўленне паліцыі бяспекі і СД абрала рэзідэнцыяй светлы, з лоджыямі ў венецыянскім стылі будынак мастацкага вучылішча. У прылеглым да яго лабараторным корпусе палітэхнікума, дзе год чатырыста назад жылі ма-нахі-кармеліты, размясцілася гестапа.

Абодва будынкі стаялі на крутым беразе Дзвіны. Пад імі з незапомных часоў хаваліся ў зямлі амаль не вядомыя гараджанам каменныя нішы-скляпенпі, нібы спецыяльна прыстасаваныя для допытаў зняволеных.

Гарадскі і сельскі каменданты з палявой жандармерыі занялі памяшканні банка і скурна-венерычнага дыспансера. Іх кампетэнцыя фармальна абмяжоўвалася інтарэсамі вайсковай адміністрацыі, фактычна ж яны кіравалі гора-дам і раёнам, займаючыся цывільнымі справамі.

У цэнтры горада, там, дзе каталіцкі касцёл праткнуў неба двўма гатычнымі шпілямі, у будынку аблвыканкома размясцілася штаб-кватэра 4-й арміі. Яна пакуль і распараджалася лёсам амаль мільёна людзей, што засталіся пад акупацыяй.

***

Яшчэ ў пачатку нашага стагодзьдзя Маркаўшчына знаходзілася ў трох кілямэтрах ад Віцебску. Потым па дзьвюх вуліцах — Максіма Горкага і Розы Люксэмбург сюды прыйшоў разам з трамваем горад, паглынуў старажытную Маркаўшчыну і навет значна працягнуўся далей. Паміж гмахамі і комінамі шматлікіх хвабрык і заводаў згубіліся рэшткі каменнае сьцяны ды нявысокае званіцы на беразе Дзьвіны — гэта ўсё, што засталося ад зьняважанага Маркавага манастыра, вакол якога й паўстала за даўнія часы Маркаўшчына. Сам манастыр займеў свой назоў не ад апостала і эвангелістага Маркі — патрона Вэнэцыі, а ў сувязі з тым, што заснаваў яго земянін Марка. Ужо ў ХII ст. паблізу ад манастыра на Дзьвіне вялізны валун стаўся адным зь бязыменных Барысавых камянёў — з крыжом, але бязь літараў. Першыя тутэйшыя манахі пэўне былі ня толькі духовымі воямі, бо ў ХIII ст. Немцы-мечнікі скардзяцца на «маркаўскіх гайдамакаў». Аб далейшым значаньні манастыра сьветчыць тое, што кароль Сьцяпан Батура прызначыў у 1576 г. ягонага ігумена Феафана Рпінскага архіяпіскапам Полацкім. У 1691 г. князь Багдановіч Агінскі пабудаваў тут царкву ў імя Сьвятое Тройцы. У 1913 г. «Управление Путей Сообщения» (Кіраўніцтва Шляхоў Зносін) падарвала тутэйшы Барысаў камень. У 1936 г. бальшавікі разбурылі адзін з найвыдатных помнікаў беларускае драўлянае архітэктуры — царкву Сьвятое Тройцы, і тады-ж зьнікнуў зь яе цудатворны абраз Віцебскае Божае Маці.

Калісьці, працуючы над гісторыяй віцебскіх хвабрык і заводаў, мне давялося завітаць да аднае знаёмае ватэршчыцы зь вялікае лёнапрадзільнае хвабрыкі «Дзьвіна». Можа «Дзьвіной» гэтую хвабрыку назвалі таму, што поту і сьлёзаў на ёй, пабудаванай Бэльгійцамі, пралілося ня менш, чым вады нясе родная Дзьвіна. А можа й таму, што яна сталася гэткая-ж непакорлівая, як Дзьвіна. Прынамсі ў 1907 г. работніцы і работнікі яе вывезьлі за ейныя вароты на тачцы асабліва ненавіскага ім дырэктара Прун'е, які за тыдзень перад тым зазначыў:

— Я чуюся на Маркаўшчыне ня горш, чым у Конго.

За савецкія часы хвабрыка «Дзьвіна» набыла імя «зялезнага наркома» Лазара Майсеявіча Кагановіча і запраўды, як закутая ў залезныя кайданы, прыціхла. На маю просьбу расказаць аб гаротным мінулым Маркаўшчыны, ватэршчыца адразу згадзілася, і ейнае апавяданьне захавалася ў памяці дагэтуль.

«Прывялі мяне бацькі на «Дзьвіну» васьмёхгадовай дзяўчынкай. Ад шостае да шостае падносіла я шпулі да ватэраў. Гэткіх нас, зь якіх старэйшаму ішоў адзінаццаты, мелася сорак з чымсьці. Білі нас майстры і падмайстры, білі наглядачы, што ніколі не разлучаліся зь бізунамі. Нарэшце мы ня вытрымалі і ў 1912 г. усе сорак, як адзін, забаставалі. Выйшлі мы з хвабрыкі на вуліцу і нібы ўпяршыню пабачылі, што паблізу цячэ Дзьвіна. Рынуліся мы бегма да яе, каб пакупацца. Тут нехта нам сказаў, што ўся хвабрыка спынілася. А запраўды, каб гадзіньнік спыніўся, досыць выцягнуць зь яго навет самае маленькае колца. Мы спачатку спалохаліся, але, калі, ськінуўшы зь сябе латаную ды пералатаную вопратку, пабачылі на сваіх сьпінах безьліч пісагоў, дык із злосьцю адказалі:

— Ну, і няхай стаіць!

Аднак, скупаўшыся, пайшлі зноў на хвабрыку, дзе нам не накінулі капейкі на дзень, аб якой мы прасілі, і не пазбавілі ад бізуноў. А ўначы пасьля забастоўкі абудзілі мяне сьлёзы маткі. Сьхілілася яна нада мной і, працягваючы пахавіты буйны яблык, гаворыць:

— На, ластаўка мая. Айцец Афінаген табе першае прынёс з свае яблыні, — дый плача гэтак, як толькі можа плакаць маці.

Гэта пра ранейшую Маркаўшчыну, пра якую можна й казаць і пісаць. Цяпер паслухай, братка, пра тое, што забаронена казаць дый пісаць. Паслухай, можа калі й напішаш і людзі пра гэтае даведаюцца, але на мяне не спасылайся. Нягодная я людзкое ўвагі. Проста камень хачу з душы ськінуць. Сама я разам зь іншымі пад прымусам галасавала, каб манастыр зачыніць. І вось прыехалі зачыняць і ўсіх манахаў арыштавалі. Толькі аднаму старэйшаму, векам згорбленаму ды сівому ераманаху Афінагену сказалі:

— Ідзі адсюль народны вораг на ўсе бакі. Сам неўзабаве здохнеш.

А куды яму йсьці, калі ўсе ягоныя сваякі, або тут павыміралі, або ў Сібір паміраць павысыланыя. Мы-ж тыя самыя, што галасавалі і дапамагалі потым айцу Афінагену, хто чым можа. Але ня доўга ён пасьля гэтага пражыў. На першы дзёнь мінулага Раства падабралі яго ў колішнім манастырскім садзе замёрзлым. Ляжаў ён, аберуч абдымаючы яблыню-антонаўку, якую калісьці сам пасадзіў, а зьверху яго прысыпала сьнегам. Пэўне зьлітаваліся над ім тыя самыя анёлы, што Дзіцятку Хрыста славілі. Схадзі, братка Віцьбіч, пакланіся Афінагенавай яблыні. Можа пасьля гэтага зразумееш нашую Маркаўшчыну».

Юрка Віцьбіч. Плыве з-пад Сьвятое Гары Нёман. ч. 1

***

Летом я отправил документы в Витебск, в художественное училище.

Теперь, по прошествии лет, не думаю, что это мое решение было внезапным, по всей вероятности, это было требование судьбы. Жизнь в колхозе стала невыносимой, голод и репрессии гнали людей прочь. Но взрослым бежать из колхоза было некуда, только молодежь и подростки могли найти какой-то выход.

Как раз в это время в школе появился новый пионервожатый, Виктор Кондрацкий, совсем молодой парень,[37] который женился на нашей «русице» Клавдии Яковлевне. Проработал он в школе недолго и неожиданно исчез. Оказалось, поступил в Витебское художественное училище. Однажды летом я встретил Виктора в Кубличах, и он рассказал мне об училище, показал свои студенческие рисунки. Сказал, что студентам предоставляют общежитие и даже платят стипендию целых 60 рублей! Я рассказал об этом дома, и отец мне говорит: «Езжай и ты туда, потому что тут с голоду умрешь. А там тебе стипендию будут платить. 60 рублей — это ж ого какие деньги!» Правда, отцу не очень нравилось, что я буду учиться на художника, у него был практический крестьянский ум, и отец всё время вздыхал: «Лучше бы ты стал учителей да вступил в партию, как наш Новиков. В начальство выбился!..» К разочарованию отца, стать учителем и партийцем мне было не суждено… Как, впрочем, и стать художником…

На вступительные экзамены ехал поездом (это был мой первый выход в большой мир), с пересадкой в Полоцке, в котором раньше не бывал. К поезду на станцию выехали ранним утром, на телеге, по дороге нас прихватил дождь, вымокли до нитки. Обсыхал, гуляя по Полоцку. Деревенский паренек, который настоящего города никогда не видел, я был потрясен Полоцком, всё в нем было для меня необыкновенным. Узкие, кривые, мощеные улички, магазины… Витебск поразил многолюдьем и… трамваями. С некоторым страхом ехал в трамвае от вокзала в центр. На площади висели огромные цветные рекламы кинотеатров, неподалеку возвышались громадный собор и башня ратуши.

Училище находилось в добротном старом небольшом здании — вид у него был буржуазный. Удивил мозаичный пол в вестибюле, я такого никогда не видел. (Кажется, теперь там музыкальная школа — здание уцелело во время войны.)

Основным экзаменом был, разумеется, экзамен по живописи — мы писали акварелью натюрморт, какие-то горшки. Затем были экзамены по другим дисциплинам, которые я сдал успешно, и, вернувшись домой, вскоре получил уведомление, что принят в училище.[38]

В общежитии училища на койках были голые матрасы, набитые ватой, которая свалялась в твердые комяки — спать на этих матрасах было неудобно, как на камнях. Одеяло надо было иметь свое, и я привез из дому пестрое одеяльце, которое мама достала из сундука, где хранила самые ценные вещи. Одеяльце было выткано крестиками — черное с белым, и мои недоброжелательные друзья по общежитию увидели в нем подобие поповской ризы. От их насмешек мне было стыдно, и я укрывался одеяльцем только в самые холода, сверху набрасывал тужурку. Тужурка эта принадлежала когда-то первому маминому мужу. Перед революцией он был на заработках где-то в Курляндии, во время революции приехал, привез с собой необычный для деревни гардероб — тужурку, позолоченные запонки, целлулоидные воротнички и манжеты для рубашки. Сложил всё это в сундук и уехал в Петербург. Где и сгинул. Мама ждала его чуть ли не пять лет, а затем, сходив пешком в Полоцк поклониться святой Евфросинье Полоцкой, вышла замуж за своего соседа — вдовца Владимира Быкова.

Осенью начались занятия: живопись и рисунок, которые преподавал старый художник Лейтман (впрочем, это тогда он казался мне старым). Остальные предметы были те же, что и в обычной школе. Жил я поначалу в общежитии на Могилевской площади, теперь этого названия нет — Могилевскую переименовали в Советскую. Или в Центральную, точно не помню. Потом (почему — тоже не помню) меня и еще троих студентов поселили в частном доме на площади Смоленская ярмарка. Кажется, прежде эта площадь называлась Красной.

Некоторое время спустя в училище было создано скульптурное отделение, и я вместе с несколькими ребятами перешел туда. Скульптурные классы находились не в здании училища, а в другом, которое стояло в переулке неподалеку от бывшей ратуши и художественного музея. Преподавателем нашим была скульптор Анна Ивановна Беляева, кажется, родом из Киева. (После войны ничего о ней не слыхал. Может, погибла.) Директором училища был Иван Осипович Ахремчик.[39] Его мастерская находилась в здании училища на первом этаже, окна мастерской выходили на улицу. Окна были громадные, как должно быть в мастерской художника. Иван Осипович вечером зажигал в мастерской яркий свет, но шторы не задергивал, и мы с улицы смотрели, как он работает. Помню огромный, во всю стену, холст, на котором неоконченные, полуэскизные фигуры Ленина и Сталина в зале какого-то партсъезда. (Тогда эта тема была обязательной.)

Скульптура, в общем, давалась мне легко, но нравилась меньше, чем живопись. Лепке мы учились на копировании фрагментов античных скульптур, микельанджеловского Давида, что входило в уроки постижения анатомии человеческого тела — мы лепили носы, уши, торсы. Это было нетрудно. Более сложно было с композициями — однофигурными и двухфигурными. Моей курсовой работой была фигура пограничника в шинели, с винтовкой и биноклем, прижатым к глазам. Преподавательница похвалила.

Глину для лепки в скульптурные классы откуда-то привозили, а краски для занятий по живописи надо было покупать. Мы пользовались дешевыми акварельными красками, масляные, о которых все мечтали, стоили дорого и купить их могли немногие. Маслом, помню, писал парень из Азербайджана, и мы с завистью смотрели, как щедро, лихо он «кладет мазок». Мы же бережливо размазюкивали свою акварель на небольших плотных листах ватманской бумаги. А когда отменили стипендии, и акварель стала недоступна.

Город по-прежнему восхищал, манил, удивлял громадными зданиями и витринами. Иногда я заходил в собор, в котором уже не было икон и прочего церковного убранства. Под куполом качался знаменитый маятник Фуко — как доказательство, что Бога нет и Земля вертится. Остальные соборы к тому времени уже были взорваны.

Вечно голодных студентов, однако, больше всего манили столовые. Но, чтобы зайти в столовую, требовалась смелость. Нас сковывала, даже как-то пугала непривычная обстановка, чистые белые скатерти, официантки в белых накрахмаленных передничках. Официантки смотрели на нас,[40] застенчивых деревенских подростков, с усмешкой, особенно, когда принимали наш стыдливый «заказ».

Питались в основном хлебом с кипятком — буханка хлеба в день. Стоило это 1 рубль. Однажды мы подделали пару рублей: нарисовали акварелью, потом хорошенько измяли бумажки, чтобы они выглядели как старые потертые купюры. И продавщица ничего не заметила. Но больше мы на это не отважились…

Витебск в ту пору еще сохранял славу города художников, каким слыл издавна. Кроме художественного музея, на улице Гоголя был музей знаменитого Пэна. Музей этот был открыт после трагической гибели художника — он был убит при загадочных обстоятельствах. В небольшой комнате и на стенах вдоль деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, в мастерскую Пэна, висели его работы, выполненные в манере добротного реализма: портреты старых евреев-ремесленников, изображения лошадей, виды старинных кварталов Витебска. О прославленном ученике Пэна Марке Шагале, который жил в эмиграции в Париже, в родном городе художника ничего не знали. Но времена меняются, и через много лет я был в числе тех, кто открывал на Покровской улице памятник знаменитому земляку.

Учился я в Витебске недолго. Осенью 1940 года объявили «радостную» новость: постановлением правительства стипендии отменяются, за все подручные материалы и учебники надо платить… Денег мне из дому не присылали, да я и не просил. Лишь однажды отец, собираясь в Витебск, чтобы повидаться со мной, заехал по дороге к дядьке Степану и взял у него взаймы три червонца. Червонцы эти я растягивал как мог. Тратил главным образом на хлеб — основное мое питание. Встанешь утречком, часов в 6, и бегом к хлебному магазину — занимать очередь. А очередь громадная. Хлебные карточки в то время уже отменили, поэтому за хлебом в город ринулись колхозники всех окрестных деревень, и не только окрестных. И когда в 8 часов открывался магазин, очередь превращалась в толпу, начиналась дикая давка.

На хлеб я тратил рубль в день, но ведь надо было покупать и краски. Да и обувка моя совсем прохудилась — из[41] брезентовых гамашей вылезали пальцы… Попытался я с хлопцами найти какой-нибудь заработок — на погрузочной станции, на щеточной фабрике. Какие-то гроши зарабатывали, кое-как перебивались…

В Витебске, как ни странно, до самой войны сохранился мелкий частный сектор. И однажды на какой-то улице мы приметили маленький магазинчик-мастерскую с неумелой надписью над входной дверью — «Головные уборы шью». Хозяин магазинчика, старый Абрам, сам шил и продавал шапки. И вот, помню, я и Шевчёнок, хлопец из полесской деревни, зашли в магазинчик. (Шевчёнок потом тоже, как и я, бросил учёбу — не мог учиться дальше. Ботинок у него не было, в осеннюю распутицу ходил в рваных войлочных бурках.) Договорились с хозяином сделать ему красивую вывеску, он пообещал заплатить нам за работу 15 рублей. Нашли мы кусок хорошей фанеры, загрунтовали, покрасили, написали по-белорусски «Галаўныя уборы». На одном конце доски намалевали кепку, на другом — шляпу. Приносим заказ. Хозяин смотрел, смотрел и говорит: «А почему шляпа? Что я, шляпы делаю для буржуев?» И не взял вывеску, отказался. Видно еще со времен нэпа был напуган.

Так накрылся наш заработок. Еще какое-то время пошатавшись по городу и поисках хоть какого-нибудь заработка и ничего не найдя, я понял, что в училище мне не удержаться, с искусством придется кончать. Пошел в канцелярию за документами. Там был наш преподаватель литературы, кажется, Леванёнок по фамилии, который сочувственно сказал: «Жаль, Быков, мог бы учиться — у тебя способности…» Мне тоже было жаль, но как я могу учиться? Отнес в комиссионку последнюю рубашку, на полученные деньги купил билет до Полоцка и две булки, которые сразу и съел, присев на скамейку в скверике, в котором ныне стоит памятник Пушкину.

Приехал в свою деревню, вернулся в школу, в десятый класс. Оказалось, что в учебе здорово отстал. А еще новые порядки — учебники платные, надо покупать. Но и купить[42] негде, не хватает учебников. Дома прежняя нужда, в колхозе работа через пень-колоду, за трудодни не платят… Ни хлеба, ни дров.

Как раз в это время начался набор в новоорганизованные школы фабрично-заводского обучения (ФЗО), и я вскоре вновь оказался в Витебске, стал фэзэушником. Что в Витебске — меня радовало. Знакомый уже город, любимые музеи. И воспоминания. Невеселые, однако, воспоминания… В школе ФЗО готовили каменщиков, бетонщиков, арматурщиков — всё очень далекое от искусства. Оно стало далеким и недоступный. Основная учеба фэзэушников — это работа под открытым небом, в любую погоду, на какой-нибудь стройке: класть кирпичи, замешивать раствор… Но тут кормили, давали койку в общежитии, позже стали одевать, выдавали фэзэушную форму. В художественное училище я не заходил, разве что вечером стоял иногда под окнами, смотрел поверх занавесок на прикрытые тряпками скульптуры. Было тягостно и больно…

Зима 1940–1941 годов была очень холодная, с ветрами и жгучими морозами. А мы учились, как я уже сказал, под открытым небом. Помню, шло строительство дома на Суражском шоссе, я выкладывал угол, для чего требуется сноровка, а главное — точный глазомер, чтобы не искривить кладку. Бегали греться в цех черепичной фабрики, которая находилась рядом со стройкой, — там был затишек. Мой угол не совсем мне удался, чуточку покосился, дал крен, и наш наставник Андрей Иванович был недоволен. Какое-то время я переживал по этому поводу. (Зря, впрочем, переживал. Скоро от того дома останется груда щебня. А после войны не останется и следа — всё здесь зарастет бурьяном и крапивой…)

Василь Быков. Долгая дорога домой

***

Виктор Шкловский «Эйзенштейн». По пути в новый мир. Витебск Молодой строитель окопов, молодой театральный художник хотел ехать в Москву. Он, узнав, что студенты отзываются с фронта, выбирает не архитектуру, а новую специальность: решает изучить системы иероглифов, чтобы стать переводчиком с японского, и сразу берется за дело: изучает иероглифы, совершенно новые звучания слов; любуется тем, что в японской письменности кроме китайской иероглифической системы применяется еще восемь разных алфавитов, главным образом слоговых. Эти алфавиты связаны с разными сферами жизни, с разными употреблениями, они – как бы набор своеобразных жанров. Тут молодой исследователь-художник выясняет, что чертеж и выбор типа конструкции иногда лежат в основе явления искусства. По дороге с фронта в Москву читавший, много видевший в театре Эйзенштейн увидал еще новое. Эшелон остановился недалеко от города Витебска. Пошли на станцию за кипятком. Пошли в город. Перед глазами замелькали оранжевые круги, красные квадраты, зеленые трапеции, а потом фиолетовые овалы, черные прямоугольники, желтые квадраты. Что оказалось? Город Витебск построен из красного кирпича. Казимир Малевич, который в это время заведовал витебской школой живописи, перекрасил город. Он побелил дома, оставив красные пропуски, и положил на белый фон зеленые круги и синие прямоугольники. Город был полон желтыми квадратами, фиолетовыми овалами. Малевич был супрематист; в Москве, еще до революции, он выставил черный квадрат на белом фоне. Точнее, не квадрат, а несколько скошенный четырехугольник. Малевич говорил, что это отношение сторон и углы заменят старые иконы, изображающие богоматерь. В это время Татлин, очень большой художник, признанный в театре, в композиции старых картин выделял главные взаимоотношения линий и превращал их в абстрактную живопись. Я видел один из таких набросков у покойной художницы Валентины Ходасевич. Это был черновик анализа. Иногда в истории искусства для художника планы, письма, наброски приобретают самостоятельное значение. Старый художник Чистяков, учитель больших русских художников, человек, доживший до революции и продолжавший работать, утверждал, что учеников надо учить рассматривать живую натуру в сочетании измененных геометрических тел: тогда, когда они поймут как бы «засущность» формы, то, к чему она может быть сведена, они могут понять и конкретную форму. Малевич был участником московского восстания, превосходно рисовал. Но он захотел понять элементарную сущность живописного ощущения. Впоследствии, как известно, он перешел от абстрактной живописи к абстрактной скульптуре, создавая композиции из шаров, кубов. Казимир Малевич называл эти вещи архитектонами, и эти архитектоны в результате оказали, как мне кажется, могущественное влияние на современную архитектуру. Архитектура держалась за древние формы, созданные при других способах перекрытия, при других способах распределения пространства в городе. Архитектура одевалась в одежды старых ордеров. Она разбивала многоэтажные здания карнизами на несколько комплексов, в которых колонны объединяли этажи, они как бы закрывали декорацией конструкцию. Работа Малевича была по-своему необходима. Этот суровый, нетерпимый человек через живописную абстракцию пришел к архитектурной реальности. Одновременно с ним в Витебске работал Марк Шагал. Шагал на картинах своих писал не только свечи, пламя которых было направлено в разные стороны, не только людей на крышах, но и летящих людей (молодых и старых), летящих коней. Марк Шагал был и остался, он еще жив и прославлен как великий художник Парижа. Его картины в основном – сочетание смысловых построений, объединенных художественным единством в новое противоречие; так, например, он рисует картины – библейские истории, смешивая их с домами старых еврейских поселков Белоруссии. Это как бы две реальности. Для Малевича Шагал был академистом; он сопоставлял существующее или по крайней мере имеющее некоторую аналогию с существующим, и, насколько я помню, Малевич ограничивал работу Шагала в Витебске, не давал ему учеников. Это была борьба направлений. То, что сделал Малевич в Витебске, тоже было по-своему реально, хотя и фантастично. Красный запущенный город хотелось преобразить сейчас. Его нельзя было перестроить, его можно было только, торопясь, переосмыслить живописно. Так, Натан Альтман и другие художники во времена первых празднований Октябрьской революции конструкциями закрывали колонны старого Петербурга, как бы сдвигая александровские колонны. Так проехал через переосмысленный Витебск Эйзенштейн по дороге в Москву.

***

Булгарин, Фаддей Венедиктович

Персонажи многих его произведений — витебляне.

Из книги «Путевые заметки на поездке из Дерпта в Белоруссию и обратно, весною 1835 года», о Витебске 1835 года:

О чистоте и порядке

«Город чрезвычайно чист и опрятен. Это весьма удивительно, когда взглянем на толпы жидов! Главная улица застроена каменными зданиями. Рынок, где лавки и площадь, прекрасен. На рынок въезжают по каменному мосту, построенному бывшим здесь губернатором (ныне сенатором) П.И. Сумароковым. Это мне рассказали на площади. Память полезного дела сохраняется в народе! Вообще, Витебск имеет вид довольства и благосостояния. Во всем порядок. На улицах видны красивые экипажи и порядочно одетые люди. В лавках много товару, вообще русских фабрик. Дома выкрашены, крыши в исправности. На каждом шагу заметно попечение об благоустройстве, боковые улицы застроены чистыми и красивыми деревянными домиками. Католические костелы, как гиганты, стоят между частными зданиями».

Немного статистики

«Теперь здесь 2486 домов, в том числе 95 каменных, и 14 524 души народонаселения, церквей каменных 20, деревянных 7. Здесь одно духовное и три светских училища. В первом обучаются 59 юношей, в последних 223 юноши и только 6 девочек».

О трактирах и продуктах

«В Витебске жить недорого, по крайней мере, сколько я могу судить по трактирной жизни. Трактиров здесь два, они содержатся опрятно. Кушанье хорошее и чрезвычайно дешевое. В Петербурге нет такого ситного хлеба, как здесь: он бел, как пшеничный. Пиво превосходное, мясо и зелень дешевы и хороши – чего уж более!».

О ремесленниках

«В Витебске я имел дело с ремесленниками и из любопытства расхаживал по всем лавкам. Не могу нахвалиться порядком и исправностью. Это делает величайшую честь городскому управлению».

Предупреждение писателям

«В Витебске небольшой, но отличный круг общества. Берегитесь, господа русские писатели! Нас читают и нас судят в провинции едва ли не строже, чем в столицах. В столицах некогда заниматься словесностью. Так, по крайней мере, все говорят. В столицах автора судят по его положению в свете… В провинции все судят по собственному убеждению, и не иначе, как прочитав книгу. Особенно в Витебске тон высшего общества отзывается истинным патриотизмом, любовью ко всему русскому».

О русском языке

«В витебском дворянстве много заслуженных людей, украшенных знаками отличия: русский язык здесь чрезвычайно распространен. По-польски здесь говорят только в семье. Все дамы также говорят прекрасно по-русски. В Литве еще много не знающих вовсе русского языка».

О древностях и расставании с Витебском

«Древностей, кажется, здесь нет никаких: мне показали церковь, будто бы построенную великой княгиней Ольгой. Это одно предание.

Я весьма сожалею, что мне нельзя было пробыть долее в Витебске. Мне чрезвычайно здесь понравилось. Прелестное местоположение, порядок и благоустройство города, просвещенное общество, гостеприимство, радушие, необыкновенная вежливость высших особ, – все это сделало для меня драгоценным воспоминание о Витебске. Я здесь, как говорится, отвел душу, то есть надышался атмосферой образованности и приветливости. Мне стало грустно, когда я выехал из Витебска».

https://vkurier.by/94400

К этому числу родственников присоединилась родня моей матушки, трое двоюродных моих братьев, дети дяди моего Алексея Петровича, который по смерти моего деда переписался в купцы в Витебск и нажил порядочное состояние.

"Иван Иванович Выжигин"

https://www.litres.ru/faddey-bulgarin/iva...

[152] Кульнев родился в Витебской губернии в городе Люцин. Проезжая через этот город в 1835 году, я видел дом, принадлежавший родителям Кульнева. Дом деревянный, красивой постройки, над водою, с садом.

"Воспоминания о моей жизни"

Часть V. Глава I

Лишь только сестра Антонина узнала это, немедленно отправилась к дядям нашим, родным братьям матушки, Крайчему и президенту главного витебского суда Чучинскому, и объявила намерение свое ехать немедленно в Петербург, броситься к ногам государя и просить правосудия.

"Воспоминания о моей жизни" глава V

Содержатель станции не мог отказать в лошадях – и несколько шляхтичей взялись провожать мать мою до Витебска.

Мать моя остановилась в Витебске у брата своего, председателя, который с Валицким отправился к губернатору и донес о случившемся.

"Воспоминания о моей жизни"

Часть V. Глава ГЛАВА IV с. 172

Делайте, что вам угодно, — сказал Иоанн Сапега, воеводич витебский, — но я согласен с князем Друцким-Сокольницким, что должно требовать решительно ответа на вопрос? мир или война!

Глава 1. Вступление

"Димитрий Самозванец"

***

Бунин, Иван Алексеевич

Из автобиографического романа «Жизнь Арсеньева», о Витебске 1889 года:

В Витебск я приехал к вечеру. Вечер был морозный, светлый. Всюду было

очень снежно, глухо и чисто, девственно, город показался мне древним и нерусским: высокие, в одно слитые дома с крутыми крышами, с небольшими окнами, с глубокими и грубыми полукруглыми воротами в нижних этажах. То и дело встречались старые евреи, в лапсердаках, в белых чулках, в башмаках, с пейсами, похожими на трубчатые, вьющиеся бараньи рога, бескровные, с печально-вопросительными сплошь темными глазами. На главной улице было гулянье -- медленно двигалась по тротуарам густая толпа полных девушек, наряженных с провинциальной еврейской пышностью в бархатные толстые шубки, лиловые, голубые и гранатовые. За ними, но скромно, отдельно шли молодые люди, все в котелках, но тоже с пейсами, с девичьей нежностью и округлостью восточно-конфетных лиц, с шелковистой юношеской опушкой вдоль щек, с томными антилопьими взглядами... Я шел как очарованный в этой толпе, в этом столь древнем, как мне казалось, городе, во всей его чудной новизне для меня. Темнело, я пришел на какую-то площадь, на которой возвышался желтый костел с двумя звонницами. Войдя в него, я увидал полумрак, ряды скамеек, впереди, на престоле, полукруг огоньков. И тотчас медлительно, задумчиво запел где-то надо мной орган, потек глухо и плавно, потом стал возвышаться, расти -- резко, металлически ... стал кругло дрожать, скрежетать, как бы вырываясь из-под чего-то глушившего его, потом вдруг вырвался и звонко разлился небесными песнопениями ... Впереди, среди огоньков, то поднималось, то падало бормотание, гнусаво раздавались латинские возгласы. В сумраке, по обеим сторонам уходящих вперед толстых каменных колонн, терявшихся вверху в

темноте, черными привидениями стояли на цоколях какие-то железные латники. В высоте над алтарем сумрачно умирало большое многоцветное окно...

Там, на вокзале в Витебске, в этом бесконечном ожидании поезда на Полоцк, я испытал чувство своей страшной отделенности от всего окружающего, удивление, непонимание, -- что это такое все то, что передо мной, и зачем, почему я среди всего этого? Тихий, полутемный буфет со стойкой и сонно горящей на ней лампой, сумрачное пространство станционной залы, ее длина и высота, стол, занимающий всю ее середину, убранный с обычной для всех станций казенностью, дремотный старик лакей с гнутой спиной и висящими, отстающими сзади фалдами, который, оседая на ноги, вытащил себя откуда-то из-за стойки, когда пряно запахло по буфету этим ночным вокзальным самоваром, и стал с недовольной старческой неловкостью взлезать на стулья возле стен и дрожащей рукой зажигать стенные лампы в матовых шарах... потом рослый жандарм, который, пренебрежительно гремя шпорами, прошел по буфету на платформу в длинной до пят шинели, своим разрезом сзади напоминающей хвост дорогого жеребца, -- что это такое? зачем? почему? И как непохожа была ни на что та свежесть зимней ночи, снегов, которой пахнул жандарм со двора, выходя на платформу!

Отрывок из романа «ЖИЗНЬ АРСЕНЬЕВА» (1933)

«Дон-Кихот, по которому я учился читать, картинки в этой книге и рассказы Баскакова о рыцарских временах совсем свели меня с ума. У меня не выходили из головы замки, зубчатые стены и башни, подъемные мосты, латы, забрала, мечи и самострелы, битвы и турниры. Мечтая о посвящении в рыцари, о роковом, как первое причастие, ударе палашом по плечу коленопреклоненного юноши с распущенными волосами, я чувствовал, как у меня мурашки бегут по телу.

... Да, и я когда-то к этому миру принадлежал. И даже был пламенным католиком. Ни Акрополь, ни Баальбек, ни Фивы, ни Пестум, ни святая София, ни старые церкви в русских Кремлях и доныне несравнимы для меня с готическими соборами. Как потряс меня орган, когда я впервые (в юношеские годы) вошел в костел, хотя это был всего на всего костел в Витебске! Мне показалось тогда, что нет на земле более дивных звуков, чем эти грозные, скрежещущие раскаты, гул и громы, среди которых и наперекор которым вопиют и ликуют в разверстых небесах ангельские гласы ...

В Витебск я приехал к вечеру. Вечер был морозный, светлый. Всюду было очень снежно, глухо и чисто, девственно, город показался мне древним и нерусским: высокие, в одно слитые дома с крутыми крышами, с небольшими окнами, с глубокими и грубыми полукруглыми воротами в нижних этажах. То и дело встречались старые евреи, в лапсердаках, в белых чулках, в башмаках, с пейсами, похожими на трубчатые, вьющиеся бараньи рога, бескровные, с печально-вопросительными сплошь темными глазами.

На главной улице было гулянье — медленно двигалась по тротуарам густая толпа полных девушек, наряженных с провинциальной еврейской пышностью в бархатные толстые шубки, лиловые, голубые и гранатовые. За ними, но скромно, отдельно шли молодые люди, все в котелках, но тоже с пейсами, с девичьей нежностью и округлостью восточно-конфетных лиц, с шелковистой юношеской опушкой вдоль щек, с томными антилопьими взглядами... Я шел как очарованный в этой толпе, в этом столь древнем, как мне казалось, городе, во всей его чудной новизне для меня.

Темнело, я пришел на какую-то площадь, на которой возвышался желтый костел с двумя звонницами. Войдя в него, я увидал полумрак, ряды скамеек, и впереди, на престоле, полукруг огоньков. И тотчас медлительно, задумчиво запел где-то надо мной орган, потек глухо и плавно, потом стал возвышаться, расти — резко, металлически ... стал кругло дрожать, скрежетать, как бы вырываясь из-под чего-то глушившего его, потом вдруг вырвался и звонко разлился небесными песнопениями ...

Впереди, среди огоньков, то поднималось, то падало бормотание, гнусаво раздавались латинские возгласы. В сумраке, по обеим сторонам уходящих вперед толстых каменных колонн, терявшихся вверху в темноте, черными привидениями стояли на цоколях какие-то железные латники. В высоте над алтарем сумрачно умирало большое многоцветное окно...»

*Орган звучал в костеле святого Антония Падуанского. Вторая половина 18 века. Костел был построен монахами-бернардинцами.

***

Паустовский, Константин Георгиевич

Из путевого очерка «Ветер скорости», о Витебске 1958 года:

Давно, еще в детстве, мне почему-то очень хотелось попасть в Витебск. Я знал, что в этом городе останавливался Наполеон и что в маленьком местечке под Витебском жил Шагал. Во время моей юности этот художник прогремел по всей Европе своими картинами из жизни давно уже исчезнувшего затхлого "гетто". Об этом художнике много говорили и спорили взрослые

Так случилось, что за всю свою жизнь я не встретил ни одного человека, который был бы родом из Витебска. Поэтому некая дымка таинственности окутывала в моих глазах этот город.

Редко бывает, что наше представление о чем-нибудь совпадает с действительностью. Нос Витебском случилось именно так. Мы приехали в Витебск в сумерки. Закат догорал за Двиной. В позднем его огне холмистый город показался очень живописным. В памяти остались овраги среди города, каменные мосты над ними, старинные здания бывших католических или униатских семинарий, колоннады новых домов и ослепительные огни. Нигде я не видел таких ярких и напряженных электрических огней, как в Витебске.

Но особенно был хорош Витебск вечерним оживлением своих узких и уютных улиц. В городе соединились черты запада и юга.

***

Эйзенштейн, Сергей Михайлович

Заметки о В.В. Маяковском, из книги «В. Маяковский в воспоминаниях современников», о Витебске 1920 года:

Странный провинциальный город.

Как многие города Западного края — из красного кирпича. Закоптелого и унылого. Но этот город особенно странный. Здесь главные улицы покрыты белой краской по красным кирпичам. А по белому фону разбежались зеленые круги. Оранжевые квадраты. Синие прямоугольники. Это Витебск 1920 года. По кирпичным его стенам прошлась кисть Казимира Малевича 1. "Площади — наши палитры" 2 — звучит с этих стен.

Но наш воинский эшелон стоит в городе Витебске недолго. Наполнены котелки и чайники, и мы грохочем дальше.

goo.gl/tfozJo

***

Маяковский о Витебске

После вечера в Гортеатре мы покидаем Смоленск, и на рассвете — в Витебске. Владимир Владимирович здесь впервые. Он предлагает прогуляться. За мостом над узенькой Двиной крутой подъем по Гоголевской. Я прошу замедлить шаг, но это не в его натуре. Тогда под предлогом передышки я остановился и тем самым вернул себе попутчика. Именно в эту минуту мне бросилась в глаза вывеска на противоположной стороне улицы. Раки, кружка пенистого пива и надпись: “Завод им. Бебеля”. Я вопросительно посмотрел на Маяковского, как бы ища ответа: что это значит? Он только улыбнулся, потом скривил рот и молча продолжал путь. То и дело поэт заносил что-то в записную книжку. Тогда, как я понял позже, возникали уже наброски стихотворения “Пиво и социализм” (первоначальное заглавие — “Витебские мысли”)1. Даже в бильярдной, в которую мы попали в безлюдное дневное время, Маяковский умудрялся то и дело между ударами заносить в записную книжку наброски этого сатирического стихотворения. 1 В афише стихотворение было озаглавлено: “Имени Бебеля”. С эстрады же он объявлял по-разному: “Пиво и социализм”, “Рак и пиво”. Чаще же всего: “Рак и пиво завода имени…”, подчеркивая последнее слово. Незначительный, казалось бы, факт был обобщен: Товарищ, в мозгах просьбишку вычекань, да так, чтоб не стерлась, и век прождя: брось привычку (глупая привычка!) — приплетать ко всему фамилию вождя.П. И. Лавут "Маяковский едет по Союзу"

***

В.В. МАЯКОВСКИЙ В ГОРОДЕ ВИТЕБСКЕ (ВА Татаренко)

В.В.Маяковский… Страдающим и одиноким пришел он в русскую литературу. Критика издевалась над желтой кофтой, которая, конечно, была вызовом благонамеренной публике, но появилась от бедности, и критика не заметила, что в желтую кофту «душа от осмотров укутана».

В процессе написания работы, обращаясь к различным источникам, я узнала, что многие поколения литературоведов, критиков писали о художественном новаторстве поэта, и полемика не только не утихает, но даже активно продолжается, и до последнего слова в этом споре еще далеко.

Нужен ли сегодня В.В.Маяковский? Нужна ли нам его поэзия? Может быть, пришло время «сбросить» его с «парохода современности», как когда-то это пытался сделать с классиками русской литературы юный Маяковский? Его сделали «агитатором, горланом-«главарем», поэтом «атакующего класса», мечтавшим о том, чтоб «к штыку приравняли перо». «Бронзы многонудье заслонило чувствительную, как нерв, натуру, богатую переживаниями и радостями, умевшую любить и страдать. Он мог ноктюрны сыграть на флейте водосточных труб».

Великие поэты не умирают… Как живой с живыми разговаривает он с нами и сегодня.

Грядущие люди!

Кто вы?

Вот – я

весь

боль и ушиб.

Вам завещаю я сад фруктовый

моей великой души.

Сможем ли мы достойно принять это завещание? Все зависит от нас… Чтобы понять поэта, я обратилась к его творчеству и пришла к мысли, что многого нельзя понимать упрощенно, он – самый непрочитанный поэт.

Изучая биографию, я узнала о пребывании поэта в нашем г.Витебске. Меня это очень заинтересовало, захотелось побольше узнать, где бывал во время нахождения в Витебске, где выступал и какие воспоминания оставил. Поэтому и тема моей работы «Маяковский в Витебске».

В середине марта 1927 года по Витебску прошел слух: в город с творческим выступлением приезжает поэт Владимир Маяковский. Основания для него были: в это время Владимир Владимирович действительно совершал большую поездку по городам страны, а местная газета «Заря Запада» 12 марта, казалось бы, без всяких на это оснований, опубликовала стихотворение В.Маяковского «Корона и кепка». Спустя еще 11 дней «Заря Запада» сообщила уже официально: «В субботу, 26 марта, в Витебск приезжает известный поэт Владимир Маяковский. Он выступит с докладом «Лицо левой литературы». Тема доклада излагает следующие положения: Что такое левый Леф? Поп или мастер? Как в 5 уроков выучиться писать стихи? Как нарисовать женщину, скрывающую свои чувства? Есенинство и гитары. Можно ли рифму забыть в трамвае? и др.

После доклада Маяковский прочтет новые стихи и поэмы: «Сергею Есенину», «Письмо Максиму Горькому», «Сифилис», «Разговор поэта с фининспектором», «О том, как втирают очки» и др.

По окончании доклада ответы на записки».

Ажиотаж после публикации разразился нешуточный. Особенно стремилась попасть на встречу с В.Маяковским молодежь. И словно подогревая страсти, два дня спустя «Заря Запада» поместила еще одну информацию о выступлении поэта: « В субботу в Белгостеатре выступит известный поэт Владимир Маяковский с докладом «Лицо левой литературы».

Витебская публика впервые услышит Маяковского, который даст характеристику Асеева, Каменского, Пастернака и других поэтов «левого фронта».

В исполнительской части Владимиром Маяковским будут прочитаны наиболее сильные и характерные для него произведения последнего времени.

По окончании доклада поэт ответит на записки и вопросы. Вечер Маяковского приобретает в настоящее время исключительный интерес, как поэта, возглавляющего Леф (левый фронт искусства) и редакцию вновь издающегося журнала «Новый Леф».

В уголке рекламы, рассказывающей о репертуаре витебских театров и кинотеатров, приведено и время начала творческого вечера – «Ровно 8 часов 30 минут вечера».

Организатором этой единственной встречи витеблян с поэтом, которого вскоре «канонизировали» и назвали классиком, произведения которого и сейчас изучают в средней школе, был литератор Павел Ильич Лавут (1898-1979). В числе его подопечных оказался и В.Маяковский. Встреча с ним оказалась решающей в жизни этого человека. Несмотря на то, что позднее П.Лавут работал в МГУ, он по-прежнему занимался организацией творческих вечеров ученых и деятелей культуры, преимущественно литераторов. Однако не менее важной стороной его жизни стала пропаганда творчества Владимира Маяковского. Известность ему принесла и книга «Маяковский едет по Союзу» (Москва, 1963), в которой он рассказывал о пребывании поэта во многих городах страны, в том числе и в Витебске. Но впервые об этом П.Лавут рассказал в небольшом очерке «Из былых путешествий», опубликованном в книге «Маякоўскі ў Беларусі» (Мн., 1957): «Во время нахождения в Витебске Маяковский с утра до ночи ходил по городу. Его интересовало все – Двина, оживление улиц, старые здания, новостройки.

Лавут в своей книге пишет: «После вечера в Гортеатре мы покидаем Смоленск, и на рассвете – в Витебске. Владимир Владимирович здесь впервые. Он предлагает прогуляться. За мостом над узенькой Двиной (а по-видимому, все же Витьбой, а не Двиной – А.П.) крутой подъем по Гоголевской. Я прошу замедлить шаг, но это не в его натуре. Тогда под предлогом передышки я остановился и тем самым вернул себе попутчика, — пишет П.Лавут. – Именно в эту минуту мне бросилась в глаза вывеска на противоположной стороне улицы».

Раки, кружка пенистого пива и надпись: «Завод им. Бебеля».

Я вопросительно посмотрел на Маяковского, как бы ища ответ: что это значит? Он только улыбнулся, потом скривил рот и молча продолжал путь. Мы зашли в бильярдную, поэт, который так любил эту игру, и на этот раз был задумчивый и, ежеминутно откладывая кий, помечал что-то в записную книжку. Я уже знал, что это означает, но только поздней смог узнать, какой именно новой темой, каким конкретно свежим впечатлением была в эти часы занята мысль поэта. А Маяковский создавал в это время сатирическое стихотворение «Пиво и социализм», впервые напечатанное в том же году в московском журнале «Бузотер».

Вот как оно начинается:

Блюет напившийся.

Склонился ивой.

Вулканятся кружки,

пену пекля

Над кружками

Надпись:

«Раки и пиво

завода имени Бебеля».

И в завершении:

Товарищ, в мозгах

просьбишку вычекань,

да так,

чтоб не стерлась,

и век прождя:

брось привычку

(глупая привычка!) –

приплетать ко всему

фамилию вождя.

Думаю, что надпись

надолго сохраните:

на таких мозгах она –

как на граните.

Как ни странно, но поэтическая критика в конце концов все же сыграла свою роль: пусть не сразу, а несколько позже, но знаменитый витебский пивоваренный завод переименовали. Сейчас о Бебеле (1840-1913), одном из основателей и руководителе германской социал-демократической партии и 2-го Интернационала, известно очень немногим.

С Павлом Лавутом в свое время встречался витебский поэт Д.Симанович. От организатора литературных встреч он узнал, что на творческий вечер поэта в нашем городе было продано 339 билетов. Многие пришли по пригласительным. Но зрительный зал 2-го БГТ был гораздо вместительней (около 800 мест). А вот опрошенные им очевидцы выступления В. Маяковского в Витебске, которых он расспрашивал несколько десятилетий тому назад, утверждали, что зал был забит до отказа, люди стояли даже в проходах. Может, это и были пригласительные, те, кто пришел без билетов.

В московском музее В.Маяковского сохранилась и афиша выступления поэта в Витебске, и подлинные записки, которые тогда – 26 марта 1927 года – передали выступающему участники вечера. По утверждению Д.Симановича, имевшего возможность познакомиться с этими записками, их было всего 35.

На протяжении всей работы над докладом мне постепенно открывались неизвестные до этого страницы из жизни В.Маяковского. Это был крупнейший со времен Пушкина, принципиально новый шаг в развитии русской поэзии. Анализируя различные источники, показывающие связь Маяковского с Беларусью, хочется сделать вывод о том, насколько значимым был для него период времени, прожитый в нашей стране, что все их заслуги не остались без внимания в нашей республике.

В.В. Маяковский в Витебске

В середине марта 1927 года по Витебску прошел слух: в город с творческим выступлением приезжает поэт Владимир Маяковский. Основания для него были: в это время Владимир Владимирович действительно совершал большую поездку по городам страны, а местная газета «Заря Запада» 12 марта, казалось бы, без всяких на это оснований, опубликовала стихотворение В.Маяковского «Корона и кепка». Спустя еще 11 дней «Заря Запада» сообщила уже официально: «В субботу, 26 марта, в Витебск приезжает известный поэт Владимир Маяковский. Он выступит с докладом «Лицо левой литературы». Тема доклада излагает следующие положения: Что такое левый Леф? Поп или мастер? Как в 5 уроков выучиться писать стихи? Как нарисовать женщину, скрывающую свои чувства? Есенинство и гитары. Можно ли рифму забыть в трамвае? и др.

После доклада Маяковский прочтет новые стихи и поэмы: «Сергею Есенину», «Письмо Максиму Горькому», «Сифилис», «Разговор поэта с фининспектором», «О том, как втирают очки» и др.

По окончании доклада ответы на записки».

Ажиотаж после публикации разразился нешуточный. Особенно стремилась попасть на встречу с В.Маяковским молодежь. И словно подогревая страсти, два дня спустя «Заря Запада» поместила еще одну информацию о выступлении поэта: « В субботу в Белгостеатре выступит известный поэт Владимир Маяковский с докладом «Лицо левой литературы».

Витебская публика впервые услышит Маяковского, который даст характеристику Асеева, Каменского, Пастернака и других поэтов «левого фронта».

В исполнительской части Владимиром Маяковским будут прочитаны наиболее сильные и характерные для него произведения последнего времени.

По окончании доклада поэт ответит на записки и вопросы. Вечер Маяковского приобретает в настоящее время исключительный интерес, как поэта, возглавляющего Леф (левый фронт искусства) и редакцию вновь издающегося журнала «Новый Леф».

В уголке рекламы, рассказывающей о репертуаре витебских театров и кинотеатров, приведено и время начала творческого вечера – «Ровно 8 часов 30 минут вечера».

Организатором этой единственной встречи витеблян с поэтом, которого вскоре «канонизировали» и назвали классиком, произведения которого и сейчас изучают в средней школе, был литератор Павел Ильич Лавут (1898-1979). В числе его подопечных оказался и В.Маяковский. Встреча с ним оказалась решающей в жизни этого человека. Несмотря на то, что позднее П.Лавут работал в МГУ, он по-прежнему занимался организацией творческих вечеров ученых и деятелей культуры, преимущественно литераторов. Однако не менее важной стороной его жизни стала пропаганда творчества Владимира Маяковского. Известность ему принесла и книга «Маяковский едет по Союзу» (Москва, 1963), в которой он рассказывал о пребывании поэта во многих городах страны, в том числе и в Витебске. Но впервые об этом П.Лавут рассказал в небольшом очерке «Из былых путешествий», опубликованном в книге «Маякоўскі ў Беларусі» (Мн., 1957): «Во время нахождения в Витебске Маяковский с утра до ночи ходил по городу. Его интересовало все – Двина, оживление улиц, старые здания, новостройки.

Лавут в своей книге пишет: «После вечера в Гортеатре мы покидаем Смоленск, и на рассвете – в Витебске. Владимир Владимирович здесь впервые. Он предлагает прогуляться. За мостом над узенькой Двиной (а по-видимому, все же Витьбой, а не Двиной – А.П.) крутой подъем по Гоголевской. Я прошу замедлить шаг, но это не в его натуре. Тогда под предлогом передышки я остановился и тем самым вернул себе попутчика, — пишет П.Лавут. – Именно в эту минуту мне бросилась в глаза вывеска на противоположной стороне улицы».

Раки, кружка пенистого пива и надпись: «Завод им.Бебеля».

Я вопросительно посмотрел на Маяковского, как бы ища ответ: что это значит? Он только улыбнулся, потом скривил рот и молча продолжал путь. Мы зашли в бильярдную, поэт, который так любил эту игру, и на этот раз был задумчивый и, ежеминутно откладывая кий, помечал что-то в записную книжку. Я уже знал, что это означает, но только поздней смог узнать, какой именно новой темой, каким конкретно свежим впечатлением была в эти часы занята мысль поэта. А Маяковский создавал в это время сатирическое стихотворение «Пиво и социализм», впервые напечатанное в том же году в московском журнале «Бузотер».

Вот как оно начинается:

Блюет напившийся.

Склонился ивой.

Вулканятся кружки,

пену пекля

Над кружками

Надпись:

«Раки и пиво

завода имени Бебеля».

И в завершении:

Товарищ, в мозгах

просьбишку вычекань,

да так,

чтоб не стерлась,

и век прождя:

брось привычку

(глупая привычка!) –

приплетать ко всему

фамилию вождя.

Думаю, что надпись

надолго сохраните:

на таких мозгах она –

как на граните.

Как ни странно, но поэтическая критика в конце концов все же сыграла свою роль: пусть не сразу, а несколько позже, но знаменитый витебский пивоваренный завод переименовали. Сейчас о Бебеле (1840-1913), одном из основателей и руководителе германской социал-демократической партии и 2-го Интернационала, известно очень немногим.

С Павлом Лавутом в свое время встречался витебский поэт Д.Симанович. От организатора литературных встреч он узнал, что на творческий вечер поэта в нашем городе было продано 339 билетов. Многие пришли по пригласительным. Но зрительный зал 2-го БГТ был гораздо вместительней (около 800 мест). А вот опрошенные им очевидцы выступления В. Маяковского в Витебске, которых он расспрашивал несколько десятилетий тому назад, утверждали, что зал был забит до отказа, люди стояли даже в проходах. Может, это и были пригласительные, те, кто пришел без билетов.

В московском музее В.Маяковского сохранилась и афиша выступления поэта в Витебске, и подлинные записки, которые тогда – 26 марта 1927 года – передали выступающему участники вечера. По утверждению Д.Симановича, имевшего возможность познакомиться с этими записками, их было всего 35.

Литература

1. Буклин А.С. «…Народ, издревле нам родной».

2. Катанян В. В.Маяковский: Хроника жизни и деятельности. – М., 1985.

3. Долгополов Л.К. Александр Блок: Личность и творчество. – 2-е издание. – Л., 1980.

4. Эткинд Е.Г. Там, внутри. О русской поэзии XX века. – СПб, 1997.

5. Сiмановiч Д. Вiцебскi дзень. – Мн.: Маладосць, 1973.

6. Подлипский А. // Народнае слова, 2007.

7. Шпаковская Г. Здесь в Витебске был Маяковский // Народнае слова, 2003.

8. Подлипский А. // Народнае слова, 1998.

9. Лавут П.И. Маяковский едет по Союзу. Воспоминания. – 2-е издание. – М.: Советская Россия, 1969.

***

Андрей Вознесенский

Война снесла 93% Витебска. Американская комиссия считала невозможным строить на том же месте и рекомендовала перенести город. Провидение, видно, сохранило домик художника и псевдоампирный особняк начала века, в кот. располагались УНОВИС-мастерские Малевича и Лисицкого. Сохранился и памятник арх. Фомина к 100-летию войны 1812 г., и чугунные орлы, и гранит целёхоньки, лишь выщерблены осколками Сейчас город известен станко- и телезаводом, пед- и мединститутом. Новое руководство более внимательно к культуре.

Увы, белые витебские соборы, пощаженные войной, взорвали в 60-е гг. люди, не любящие свою историю. Живописно расположенный на холмах и оврагах, город над Двиной утратил свой уникальный силуэт. Сейчас город планирует восстановить храм Св.Варвары с органом для концертзала и картинной галереей, оставшийся Покровский собор почти до сводов был завален окаменевшей за годы грязью. В августе этого года молодые энтузиасты Витебска очищали храм, долбили, выносили на носилках тонны грязи, очищали также собор-всё это бескорыстно, после работы или учёбы. Женщины приносили им самовары и булки.

Из эссе "Гала Шагала" 1987 г.

***

Марк Фрадкин

http://nspaper.by/2010/08/03/stolica-obla...

автор песен о Витебске: 1949 — вернулся я на Родину; в 1974 — Столица областная

«Мой родной город Витебск – старый город, – писал композитор. – Я могу говорить о нем бесконечно, потому что город юности всегда любишь особой, не проходящей любовью. Я могу говорить и о моих самых близких друзьях, которые жили по обе стороны моего дома, и о прекрасной живописной речушке, возле которой мы жили.

Она называется Витьба – это приток Западной Двины. А сама Двина делила наш город на две части. Когда мы должны были пойти на вокзал, мы говорили: «Мы идем на ту сторону»... Витебск был очень живописный город. Много садов, много фруктов. И только в Витебске рос сорт яблок, называвшихся карабковкой. Маленькие, но удивительно вкусные яблочки... Витебск вдохновил меня на создание двух песен. Одна – «Вернулся я на родину» – была создана сразу после войны, а другая – к тысячелетнему юбилею города... Нежность к моему родному Витебску глубока и неизбывна».

***

"- Если бы тебе представилась возможность выбрать место на планете, где бы ты захотел жить?

— Где-нибудь на Витебщине. Там много изумительных озёр и рек, там сосны и чудный воздух, прекрасные люди.

— А где любишь отдыхать?

— На родине, на Северном Урале. Там места чем-то напоминают Витебщину. Озёра. Грибы. Охота."

Из интервью с В. Мулявиным, с. 35 (Л. Крушинская "Нота судьбы. Владимир Мулявин".Мн. Маст. літ. 2004)

***

Куприн А.И. Звезда Соломона.

с. 412 "..и вот, кажется, в Витебске, в полусгоревшем архиве нотариуса..."

***

Успенский Л.В. За языком до Киева.

с. 111 — станция Бычиха в Витебской обл.

с. 181 — г. Витебск на р. Витьбе

***

Невдалеке от дороги, когда едешь в Витебск, стоит пустая часовня. Там после захода солнца видели, как она плакала, сидя на пороге, и её печальный голос был слышен издалека Ян Барщевский "Шляхтич Завальня" Повесть шестая. Плачка: проза о Витебске.

http://www.e-reading.club/chapter.php/145...

***

Никола́й Ону́фриевич Ло́сский (1870—1965) — представитель русской религиозной философии, один из основателей направления интуитивизма в философии.

*******

В августе 1881 г. мать повезла меня в Витебск.

Глава вторая. В витебской гимназии

Экзамены в первый класс Витебской классической гимназии я сдал хорошо и был принят в закрытый пансион (конвикт)[9]. Он помещался в трехэтажном здании рядом с гимназиею. В нем содержалось до сорока воспитанников. В верхнем этаже были спальни, а в среднем — две «занятные» комнаты для старших и младших учеников, где мы готовили уроки и проводили весь день, кроме часов игр во дворе, площадь которого была очень велика; в нижнем этаже помещалась столовая и квартира надзирателя.

Мать моя очень скоро уехала домой, и я остался один в среде, крайне чуждой и тягостной для меня. Сверстники мои были в большинстве дерзкие сорванцы. Грубые и нередко жестокие шутки их возмущали меня до глубины души. На меня они сразу набросились. Внешний вид мой, праздничный костюм с короткими штанами, соломенная шляпа с ленточками (в первые дни до получения казенного форменного платья), моя застенчивость и деликатность подстрекали шалунов к нападению на меня. Шляпу мою они назвали «брилем» и меня стали звать «брилютером». Мое мягкое произношение некоторых звуков (например, что — чьто) они стали передразнивать.

Умный и бойкий, но дерзкий мальчик Иодко подходил ко мне и спрашивал: «Умеешь играть на скрипке?» — «Нет». «Я тебя научу. Согни палец». Я сгибаю палец, он схватывает его и сильно прижимает верхний сустав к нижнему, боль получается невыносимая, стон вырывается из моей груди. «Вот видишь, ты и заиграл на скрипке», смеется мой мучитель, а я понять не могу, как можно решиться причинять такие мучения своему ближнему, и товарищи мои начинают казаться мне существами с другой планеты. «Знаешь ты, где живет доктор Ай?» спрашивает меня другой сорванец. «Нет». Он схватывает у меня клок волос на затылке и дергает снизу вверх изо всей силы. «Ай!» кричу я. «Ну, вот теперь ты узнал, где живет доктор Ай». Мой сосед в спальне, умный, живой Ромуальд Пржевальский, раздеваясь, ударил меня по лицу грязными потными носками, что было непереносимо отвратительно. Иногда я начинал плакать, но слезы вызывали такой град насмешек — «баба», «плакса», что я скоро отучился плакать, как и все почти мальчики. Например, он ставил вопрос — ответствен ли человек, бросивший без всякого дурного умысла камень вверх, если этот камень, падая вниз, упадет кому‑либо на голову и убьет его. Ответ был таков: если камень брошен вертикально, то ответственности за последствия нет, так как сила бросившего не участвует в ударе, нанесенном при падении, но если камень был брошен хотя бы немного наклонно, то доля ответственности падает на бросившего камень (его сила обуславливает горизонтальную слагаемую движения камня даже и при падении его вниз).

В первые же дни товарищи стали объяснять мне сущность половых отношений. Я усомнился в правильности их сведений. Когда кто‑то из них заявил мне, что и я таким же способом появился на свет, я возмутился и вызвал оскорбителя на дуэль, что еще более насмешило мальчуганов. С видом глубокого убеждения я стал уверять их, что дети «не всегда зарождаются таким способом», как они говорят: иногда это происходит от поцелуев. Кажется, моя уверенность подействовала на некоторых более скромных мальчиков.

В течение первых двух–трех лет, в 1881—1883 гг., попадались еще среди учеников третьего и четвертого классов великовозрастные верзилы, высокого роста почти уже сложившиеся мужчины. Потом они как‑то повывелись, и среда стала более однородною. Из учеников старших классов в конвикте обращал на себя внимание Лев Иосифович Петражицкий, будущий профессор Петербургского университета. Когда я поступил в первый класс, он был уже в VTEI классе. Бледный, худощавый юноша, он был всегда серьезен и внушал к себе уважение; иногда, случайно проходя и увидев какую‑нибудь особенно возмутительную шалость, он спокойным тоном делал замечание, несколько сдерживавшее сорванцов..В 1881 г. в двух отделениях первого класса гимназии было приблизительно девяносто учеников. Я был во втором отделении. Из первого отделения я с самого начала познакомился с Николаем (Васильевичем) Тесленко, впоследствии известным присяжным поверенным и политическим деятелем, и с Заблоцким, будущим врачом. Как люди состоятельные, они жили не в конвикте, а у своих родных. Начиная с V. класса, я учился с ними вместе, так как в V классе число учеников было уже невелико и класс был один. Режим классических гимназий, особенно в Западном крае, был такой свирепый, что из девяноста мальчиков, поступивших в первый класс в 1881 г., через восемь лет, то есть весною 1889 г. окончило курс без всяких задержек по пути только двое: Тесленко и Заблоцкий. Остальные или оставались хотя бы один раз на второй год в каком‑либо классе, или были удалены, или сами покинули гимназию.

Учение в гимназии в общем было малоинтересное. Нас душили латынью, неинтересной потому, что все внимание было сосредоточено на грамматике, а не на культуре и литературе античного мира. В первом классе было восемь уроков латинского языка в неделю. Преподаватель русского языка, кажется, Антонович, вел уроки занимательно и содержательно, но он вскоре уехал из Витебска.

Превосходны были уроки немецкого языка у Александра Ивановича Бадендика. Он был ученый, любящий языкознание вообще. От него мы получали ценные сведения не только о немецком, но и о русском языке. Говорил он по–русски безукоризненно правильно, был человеком справедливым до щепетильности, мужественно отстаивал свое мнение в педагогическом совете и пользовался всеобщим уважением даже среди гимназистов–сорванцов. Кажется, он был голландского происхождения. Бадендик был человек холостой лет сорока. Вместе с учительницею немецкого языка женской гимназии Мариею Васильевной Шабер он нанимал домик, окруженный садом. В этом саду Бадендик сам работал, прищеплял фруктовые деревья и т. п. Мария Васильевна была добродушная полная немка, веселая и живая, тоже лет сорока. П–орусски она говорила нередко с комическими ошибками, например, «прислуга у меня хорошая: и чистая, и плотная» вместо чистоплотная. Она была вдова, у нее была взрослая дочь, которая вскоре вышла замуж.

Мать моя каким‑то образом была издавна знакома с Мариею Васильевною. Отдавая меня в гимназию, она пошла к ней вместе со мною. М. В. Шабер и Бадендик любили детей; они предложили мне приходить к ним из конвикта в отпуск по субботам и воскресеньям. Общение с этими добрыми, культурными людьми было для меня отдыхом от конвикта. Когда я уходил от них в воскресенье вечером, они мне давали кучу сластей на целую неделю. Вообще я делился этими подарками со своими товарищами, но однажды, получив между прочим засахаренные яблоки, я засунул их под подушку и ел понемногу один. Товарищи это подсмотрели и утащили мое сокровище. Придя вечером в спальню и не найдя пакетика с яблоками, я был так возмущен, что решился в первый и, конечно, в последний раз в жизни пожаловаться надзирателю: в доболыпевицкой России жалоба начальству, донос, «ябедничество», как известно, считалось делом презренным: чувство товарищеской солидарности было очень развито.

Надзиратель пришел со мною вместе в спальню. Мои соседи по кровати, конечно, стали заявлять, что они знать ничего не знают, ведать не ведают. «Может быть он сам куда- нибудь засунул свои яблоки, да и забыл», сказал Иодко. Они подняли мою подушку, потом тюфак, — под ним оказался пакет с яблоками. Надзиратель повернулся и ушел, а я подавленный смущением и униженный насмешками товарищей, готов был провалиться сквозь землю.

Надзиратель наш был горький пьяница. Напивался он, вероятно, по ночам: днем незаметно было, чтобы он находился в ненормальном состоянии. Настал, однако, день, когда у него началась белая горячка. Он лежал с пеною на губах. Воспитанники толпились у открытой двери его комнаты. Он был увезен в больницу и по выздоровлении не вернулся к нам. На его место был назначен Яков Иванович Лешко, старик лет шестидесяти или более, вдовец. Для роли воспитателя он годился еще менее, чем предыдущий. Он любил скабрезные анекдоты. Обходя спальни вечером, когда мы уже раздевались, он любил присесть на край кровати воспитанника и, ведя шутливый разговор, просунуть руку под одеяло и потрепать мальчика ладонью пониже спины. Лицо у него было довольно приятное, но несколько напоминающее старый гриб; если бы несколько усилить степень разложения, увеличить его кадык, мешки под глазами, то он стал бы похож на Федора Павловича Карамазова.

Шалили мы при нем очень дерзко. Например, перед сном, когда уже мы были раздеты, у нас начиналась война подушками. Мы делились на две партии. Во главе одной предводителем был Мурзич. Это был мальчик, смелый до дерзости, сильный, ловкий, умный и волевой. Он пользовался большим влиянием в классе и был коноводом. Во главе другой партии становился тоже какой‑либо сильный и ловкий мальчик, например Сохачевский. Он был родом из Креславки, как и я, учился не особенно хорошо и славился, как великолепный плавец в саженки. Красивое зрелище было, когда он выплывал на середину широкой Двины, выбрасывая то правую, то левую руку, быстро подвигаясь вперед после каждого четкого удара ладонью о воду и выскакивая из воды так, что вся грудь была видна.

Битва подушками была очень оживленною. По условному знаку начинался бой. Стоя на своих кроватях в нижнем белье, мы начинали тузить друг друга подушками по голове, туловищу, ногам. Сраженные падали на кровать или проходы между кроватями, ловкий противник устраивал засаду и нападал сзади. Криков было мало, но топот ног и шум падений был такой, что звуки доносились до нижнего этажа. Поэтому на площадке лестницы стоял сторожевой и, наклонившись, смотрел на площадку первого этажа. Как только внизу появлялся Яков Иванович, иногда в нижнем белье, в калошах на босу ногу и начинал подниматься наверх, шагая через две, три ступени, сторожевой вбегал с криком «Лешко!»; мигом тушились огни, все прятались под одеяла и казалось спали мертвым сном, когда надзиратель входил в комнату. «Свиньи вы, тютьки вы!», начинал кричать Лешко, изрекая свое любимое ругательство; он подходил то к одной, то к другой постели, называя мальчиков по имени, но в ответ получал только сонное мычанье. Так ему и приходилось удаляться ни с чем.

Были шалости и более вредные. Мальчик Ярковский заболел какою‑то легкою болезнью и несколько дней находился в особой комнате, в лазарете. Решено было подшутить над ним, напугать его ночью. У нас была складная шахматная доска. Согнув ее пополам и быстро двигая вверх и вниз пластинки ее, можно было получить странный, ни на что не похожий треск. Один из мальчиков в лунную ночь, укутавшись в простыню, подошел к стеклянной двери лазарета и затрещал доскою. Ярковский вскочил на постели и закричал «Иезус–Мария». Раздался еще громче треск, Ярковский отчаянным голосом закричал еще громче и упал на постель. Зажгли свечу, стали его успокаивать, он едва не потерял сознание от страха.

Курение было запрещено, но почти все курили. Я еще в семилетнем возрасте как‑то взял дома окурок, зажег его и, втянув в себя дым, бросил папиросу, найдя, что курение вещь неприятная. Отец мой был страстным курильщиком, но считал это недостатком и очень не одобрял курение подростков. Однажды, когда мне было лет девять, он взял с меня честное слово, что до 16 лет я не буду курить. Слово это я сдержал; мало того, к шестнадцатилетнему возрасту во мне уже твердо укоренилось отвращение к курению и убеждение, что курение есть немаловажный порок.

Осенью 1882 г. моя мать со всеми детьми переехала из Дагды в Витебск. На окраине города она наняла маленький деревянный домик в три окна на улицу. Сестра Леля поступила в женскую гимназию ведомства Импер. Марии, а сестра Витя была принята в институт в Москве. Праздники я проводил теперь уже дома в семье. К сожалению, отношения мои к товарищам в конвикте испортились. У нас был обычай в случае ссоры заявлять: «Я с тобою не разговариваю». После этого все сношения между поссорившимися прекращались, они переставали замечать друг друга и такой разрыв мог продолжаться несколько дней, недель и более.

Не знаю почему, вследствие ли различия интересов, характера и т. п., у меня такие ссоры стали учащаться и кончилось дело тем, что у меня прекратились отношения со всеми мальчиками в нашей «занятной» комнате. Среди своих товарищей я жил в полном одиночестве, которое тяжело угнетало меня своею крайней ненормальностью. Живые предприимчивые мальчуганы, конечно, не оставляли меня в полном покое. Некоторые из них изощрялись в причинении мне мелких неприятностей; например, зная, что я брезглив, какой- либо мальчишка обмазывал край моего стола своими соплями. Молча, выносил я все такие обиды, никому не жалуясь, даже матери своей я не рассказывал о том, что происходило со мною в конвикте.

Также и гимназические дела мои ухудшились. Учился я в общем хорошо. Но латынь во втором классе так опротивела мне, что я получил за одну четверть двойку и с трудом после этого выправился настолько, чтобы не остаться на второй год в классе. Как скучно было у нас преподавание латыни, можно судить по следующему факту. Кажется, уже в третьем классе к нам в конвикт был принят Вильгельм Ланге (Василий Федорович Ланге, впоследствии ставший врачом). Он был мальчик тихий, хорошо воспитанный, скромный. Сидел он на парте в первом ряду. Однажды на уроке учителя латинского языка Кульчицкого в то время, как весь класс изнывал от скуки, слушая вялый перевод с латыни, производимый каким‑то плохим учеником, Ланге вдруг бросил в Кульчицкого вставочку, находившуюся у него в руках и попал в руку учителя. Возможно, что бедный ребенок был доведен пустотою урока до состояния, близкого к потере сознания. Поступок его до такой степени не соответствовал его характеру и примерному до сих пор поведению, что педагогический совет замял это дело и подвергнул Ланге ничтожному взысканию.

Пребывая в полном одиночестве, не принимаемый в игры своих товарищей, я наполнял свободное время чтением. Большое удовольствие доставляло мне чтение путешествий наших выдающихся писателей. С увлечением читал я, например, «Письма русского путешественника» Карамзина, «Фрегат Паллада» Гончарова, «Корабль Ретвизан» Григоровича.

Глубокое утешение во всех своих бедах я находил в церкви. Свою детскую религиозность я сохранял в полной мере. Вечером перед сном я становился на колени и молился, что исполняли немногие из моих товарищей. Все православные гимназисты обязаны были являться в праздники в гимназическую церковь имени св. Сергия Радонежского на всенощную и на литургию. Церковь была типично православная, светлая, радостная, с благостными ликами Спасителя, Богоматери и Святых. Мы стояли чинно, рядами; паркет блестел, хорошо натертый. Гимназический хор пел красиво, исполняя песнопения и обиходным напевом и разучивая иногда произведения современных композиторов. «Я внимательно следил за службою и хорошо знал порядок богослужения.

Тягостное одиночество мое длилось два года, во втором и третьем классе. Удивляюсь тому, как я вынес это без тяжелого душевного расстройства. Наконец, старшие воспитанники обратили внимание на это ненормальное положение и стали убеждать моих товарищей прекратить ссору. Кажется, особенно повлиял на моих товарищей ученик шестого класса Шультецкий, который славился у нас, как выдающийся шахматист. Примирение состоялось, и с тех пор отношения мои с товарищами были вполне хороши.

На летние каникулы мы всею семьею ездили в имение «Горы» брата моей матери, Александра Антоновича Пржиленцкого. Мы нанимали в Витебске еврейскую «балаголу», большую телегу с парусиновым верхом на случай дождя и ехали в ней сто верст по шоссе до города Невеля: в то время еще не было железной дороги между этими городами. Большое удовольствие доставляли на этом пути беседы с евреем извозчиком. Эти простые, необразованные люди проявляли напряженную умственную жизнь и наличие духовных интересов. Такой извозчик задавал нам иной раз замысловатую арифметическую задачу; когда я для решения ее составлял алгебраическое уравнение, он останавливал меня: «Нет, панич, ис алгеброю ви это легко решите; а вот ви спробуйте без алгебры». Или иной извозчик рассказывал о Талмуде и встречающихся в нем тонких различениях. Например, он ставил вопрос — ответствен ли человек, бросивший без всякого дурного умысла камень вверх, если этот камень, падая вниз, упадет кому‑либо на голову и убьет его. Ответ был таков: если камень брошен вертикально, то ответственности за последствия нет, так как сила бросившего не участвует в ударе, нанесенном при падении, но если камень был брошен хотя бы немного наклонно, то доля ответственности падает на бросившего камень (его сила обуславливает горизонтальную слагаемую движения камня даже и при падении его вниз).

Вышел я вечером и, пройдя всю ночь, добрался до Невельско–Витебского шоссе. На шоссе я пользовался всяким случаем, чтобы подсесть к обратному ямщику или попутчику крестьянину. На середине пути дошел до меня слух о страшном пожаре, происшедшем в Витебске ночью в день моего выхода: он уничтожил до трехсот большею частью деревянных домиков как раз в той части города, где жили мы.

В одиннадцать часов ночи я с волнением подходил на Сенной площади к нашему дому, боясь, что найду на его месте лишь пепелище. Оказалось, что дом наш уцелел, хотя стоящие против него дома выгорели. Матери своей я объяснил свой приход дошедшими до меня слухами о пожаре. Повидавшись с товарищами, я узнал, кто подвергся допросу и какие вопросы предлагались допрашиваемым.

***

Александр Одоевский, декабрист (проехав через границу между Витебской и Псковской губерниями он писал отцу и брату):

«Как сильно чувствуется разница между Россией и Белоруссией тотчас за межой, которая отделяет Псковскую губернию от Витебской!»

***

Оксана Іваненко. Рiднi дiти (повість)

Влітку Марину Петрівну покликали до відділу репатріації при Раді Міністрів. Вона нещодавно повернулася з евакуації і тільки почала налагоджувати життя в невеличкому дитячому будинку для дітей фронтовиків та партизанів, які загинули під час Вітчизняної війни… У неї теж загинув чоловік і син на фронті… Вона була здивована – чому її кличуть у відділ репатріації. Нікого з рідні у неї не було.

Там уже чекав на неї інспектор дитбудинків.

– Приймайте завтра дітей. Прибудуть визволені з фашистських таборів діти… Знаємо, знаємо, що ви скажете – будинок малий, де розмістити… Все знаємо.

– Ні, я нічого не скажу, – відповіла спокійно Марина Петрівна. – Я тільки спитаю: скільки дітей прибуде і де їх розмістити?

Заввідділу репатріації й інспектор засміялися. Власне, Марина Петрівна сказала те ж саме, але таким тоном, що було ясно – вона розуміє, що так потрібно, її не треба умовляти. Вона не відмовляється, вона тільки питає, як усе організувати. А це вже зовсім інша справа! З такими людьми можна працювати!

***

І ще такі ж прохання:

«Товаришу директор, дорогий! Поможіть моєму горю, поможіть зібрати моїх сиріток дрібненьких докупи. Таточко їхній загинув, і я через того клятого фашиста здоров'я загубила. Моя старша дочечка, Танечка, знайшлася, а де мій синок Владик і найменшенька, Лідочка, я не знаю.

Просителька Гончаріна Феня Петрівна.

БРСР. Вітебська область».

Гончарін… Владик Гончарін! У Марини Петрівни урвалося дихання. Владик Гончарін, який малює завжди танки і червоноармійців, кирпатенький, непосидючий, веселий хлопчина.

Це сльози радості за матір, що докупи хоче зібрати своїх «сиріток дрібненьких» і от зараз знайшла свого малого Владика. Це сльози й великого горя за всіх посиротілих дітей, за матір, яка шукає по всіх будинках Валечку Іванівну Листопадову, восьми років, з номером на ручці 66101.

***

Цей великий, докладний лист — про що він тільки не розказує Саші! І дивно — життя Галини зовсім не здається нещасним відгомоном минулого. Знову театр, нові п'єси, нові ролі (подумати тільки, вона ще грає дівчаток і хлопчиків!); студії молоді, з якою треба працювати, навчання Андрійка, успіхи Тані, і — несподівано для Саші — багато громадської роботи. Дитячі будинки. Розшук дітей. Смішна Галина. Вона в розпачі від однієї дитини, яку мусить розшукати. Якогось семирічного Ясика...

Доля сотень дітей зараз в руках Саші.

Рука тягнеться за олівцем, і вже напівсонна Саша записує у блокнот: Ясик з Білорусії. Приблизно сім років. Мати і батько партизани. Медпрацівники. Лишався з бабусею під Вітебськом.

***

Зустрілися вони куди раніше, але не пам'ятали одна одної, просто не помічали в юрбі дітей. Адже вони були зовсім маленькими, коли фашисти загнали тисячі родин за колючий дріт у Вітебську, а потім відвезли далеко-далеко в запечатаному вагоні. Тоні минав лише четвертий рік, коли забрали її з матір'ю, братиком і сестричкою. У тому ж вагоні їхала і Світланка, трохи менша за Тоню. Тоня тулилася до худих колін матері, а Світланку тримала на руках молода перелякана жінка.

***

Вони опинилися знову в концтаборі, брудні, голодні, обідрані, побиті. Ще й у Вітебську дорослих нещадно били, допитуючися, хто з партизанських родин і де партизани. А тут, в Аушвіці (діти вже потім дізналися про назву табору), били всі, і наглядачі, і наглядачки, навіть важко сказати за що. Гляне яка жінка не так, і вже над нею здіймається гумовий канчук.

***

Звичайно, ті троє не забули. Полковник Навроцький, капітан Олександр Васильович і лейтенант-перекладач, якого звали просто Вася, бо він був зовсім молодий, були твердо переконані: так, це і є ті самі Ясик Климкович і радянська дівчинка Ліда, прізвище якої поки що невідоме. Але це радянські діти. Їх треба лише вирвати з-за цих грат.

***

І Ліна Павлівна, і Галина Олексіївна писали Каті: «Скажи обережно Олі Климкович — здається, Ясика знайшли, але ще не вирвали звідти. З ним якась наша дівчинка Ліда, але її прізвище встановити важко. Цією справою відає особисто полковник Навроцький. Хай негайно Оля напише посвідки, завірить і надішле йому, зразки посилаємо».

Здається, у полковника Навроцького були вже всі потрібні докази з приводу Ясика.

***

— Ми з Радянського Союзу, — шепоче швидко-швидко дівчинка. — Але нас не віддали, бо ми нічого не знаємо, хто ми, і прізвищ не знаємо. Я знаю тільки і пам'ятаю, що мене звуть Ліда, а його Ясик, і мені одна дівчина сказала, коли ми лежали хворі, що я з Радянського Союзу. Ви звідти? Ви казали — Москва! Ясик в дорозі захворів. А Петер помер, і його кинули в море, і Надя померла, а Юріс, напевне, вночі помре. Ми в трюмі сиділи зачинені, але почули, що тут стоїть радянський корабель — ми й втекли, коли мертву Надю виносили. Я і Ясик. Бачите, він хворий, не може стояти.

(1948)

***

goo.gl/DkZX2c

Ресурсы Интернета.

Произв. и мемуары с упоминанием Витебска авторов Исбаха, Короткевича, Симановича, Маршака, Фрадкина, Алексеева, Клаза, Обуховой, Тверского, Салниека... см. ранее.

***

Дополнительно:

Любезный мне город Витебск... Мемуары и документы. Конец XVIII – начало XIX в. / вступ. ст., науч., коммент., сост., публ. В. А. Шишанова. – Мн.: Асобны Дах, 2005. – 40 с.

https://issuu.com/linkedin63/docs/ljubezn...

А. Р. Беляев http://az.lib.ru/b/beljaew_a_r/text_1911_...

Л. Лагин «Мои друзья бойцы-черноморцы» 1947. На стр. 104 очерк о своём земляке "Майор Нехамин из Витебска"

Концерт состоялся 30 августа 1974 года после торжественного заседания с участием П.М. Машерова в драмтеатре им. Я. Коласа . "Песняры" установили свою аппаратуру на сцене, а перед их выступлением мы аккомпанировали М.Фрадкину. 40 лет назад концерт на сцене театра им. Я.Коласа в Витебске, аппаратура "Песняров, коллектив М.Фрейдзона и М.Фрадкин за роялем.....Ансамбля как такового не было, были музыканты, которые аккомпанировали вокальной группе М.Фрейдзона. Это потом уже были "Спадчына", ансамбль "Ровесник" и группа "Верность" (Александр Мезенко)

На ступенях перед кинотеатром «Мир», 1983 год, май. Победители городского конкурса строя и песни учащиеся ВКПУ. В центре директор ВКПУ -Березко Геннадий Николаевич, внизу первый ряд — преподаватель Фрейдзон Михаил

Из всех высших учебных заведений Витебска, только академия ветеринарной медицины имеет типовой Дом культуры, который расположен на территории студенческого городка.

История Дома культуры берёт своё начало с 1959 года. Именно тогда появился клуб профсоюзного комитета студентов Витебского ветеринарного института. Но самодеятельные коллективы в институте функционировали с первых дней его образования: работал небольшой оркестр народных инструментов, танцевальный, хоровой коллективы.

В 1968 году создан легендарный вокально-инструментальный ансамбль «Лянок». Его участниками стали студенты и сотрудники института, а первым руководителем – преподаватель музыкального училища Анатолий Владимирович Менжинский. Об этом ансамбле узнали не только в Витебске, но и в области, республике, Союзе и даже за рубежом. Коллектив много гастролировал, выступал перед тружениками села, в воинских частях, на фабриках и заводах. Тепло принимали артистов в городах Белоруссии, в Киеве, Риге, Каунасе, Харькове, Москве, на комсомольских стройках, даже на исторической магистрали века – БАМе. ВИА «ЛЯНОК» неоднократно участвовал в городских, областных, республиканских и союзных смотрах-конкурсах народного творчества, фестивалях. Ансамбль – дипломант Всесоюзных фестивалей «Молодые голоса» (1973), «Юность обличает империализм» (1974), фестивалей польской песни в г. Зелена Гура (Польша).

В 1978 году ансамбль выступал на заключительном концерте 1-го Всесоюзного фестиваля народного творчества. За высокое исполнительское мастерство получил звание лауреата и награждён серебряной медалью ВДНХ. Этой же награды удостоен его руководитель А. Яськин, который работал с ансамблем в то время. Бронзовые медали были вручены солистам Е. Денисик, М. Носовскому, композитору Б. Носовскому, песни которого вдохновенно исполнял ансамбль.

В разные годы во главе коллектива были Е. Лурье, Б. Носовский, М. Фрейдзон, А. Яськин, С. Репинский. Славу коллективу добывали также Н. Стахно (клавишные), В. Марченко (гитара), П. Ильинский (гитара), А. Пыльский (бас-гитара), О. Радзиевский (бас-гитара), Т. Яшев (ударные), солисты Е. Денисик, М. Носовский, Л. Иванов, А. Квятинский, А. Голубь, В. Герасимчик, Э. Скотников, В. Сафонов, В. Типанов, В. Шкутко, Г. Пасечный, С. Озолов, Ю. Татарников, Ю. Жуковский.

Ансамбль «Лянок» (1974 год).

https://www.vsavm.by/vospitatelnaya-rabot...

***

Также есть свидетельство, что к-т "Песняров" на стадионе состоялся в воскресенье.

***

Я не помню, где проходил концерт, но помню, что брал автографы у всех ПЕСНЯРОВ ожидающих чего-то сзади театра Якуба Коласа. Т.е. они разбрелись кто куда, а я от одного к другому ходил, искал их с торца и заднего входа в театр.

Поискал ту программку, снимок которой помещён на этой страничке (моя, с автографами), но не нашёл её. Где-то в доме, но где?

Я думаю, что они участвовали и в концерте в театре после торжественного заседания. Иначе чего бы им там околачиваться было? Я помню, что все слонялись без дела, группками вокруг театра, но не со стороны реки, а с заднего входа и другого торца, не к реке (Евгений Магалиф)

***

Яков Браудэ (1960 г.р.): Yakov Braude

Я помню этот концерт. Я стою в хоре, на заднем плане.

***

31 жніўня прайшоў святочны мітынг з ускладаннем кветак. У шэсці святочнай калоны ад плошчы Леніна да плошчы Перамогі ўзялі ўдзел 20 тысяч чалавек. На адмысловых аўтамабільных платформах былі прадстаўлены інсцэніроўкі з гісторьгі горада. У тэатры імя Якуба Коласа адбылося ўрачыстае пасяджэнне Віцебскага гарсавета, прадстаўнікоў партыйных і грамадскіх арганізацьй, вайскоўцаў Савецкай Арміі, гасцей, на якім выступіў першы сакратар ЦК КПБ П. М. Машэраў. На ім ён уручыў гораду ордэн Працоўнага Чырвонага Сцяга. На мерапрыемствах прысутнічала 150 ганаровых гасцей, у ім бралі ўдзел дэлегацыі Мінска, Смаленска, Пскова, Каўнаса, гарадоў Украіны, Прыбалтыкі, Франкфурта-на-Одэры (ГДР), Зялёнай Гуры (ПНР), ветэранскія арганізацыі частак і злучэнняў, якія ўдзельнічалі ў вызваленні горада ад нямецка-фашысцкіх захопнікаў, творчыя і іншыя арганізацьі. Увечары на Летняй эстрадзе адбыўся канцэрт ансамбля «Песняры».

МІКАЛАЙ ПІВАВАР Святкаванне тысячагоддзя Віцебска ў 1974 г.

***

30 августа. Торжественное заседание в театре. Доклад Машерова, в котором кто-то из его помощников настойчиво повторяет (и Машеров так и читает): витебчане, витебчане. А мне это режет слух и хочется повторять: витебляне, витебляне... А Короткевич решительно: «Не витебчане и не витебляне — витьби- чи!..» В концерте — Марк Фрадкин. Его подарок городу — новая песня. Он спел «С высоты Успенской горки мир открылся мне, как чудо»... И его «заставили» повторить песню, что он сделал с удовольствием...

Д. Симанович. Витебский вокзал

***

Календарь на 1974 год (поскольку есть мнение о выступлении "Песняров" и в июне (октябре)

29.081974-01.09.1974 (???) Витебск. Большой сборный концерт под открытым небом, с участием "Песняров". Празднование 1000-летия города.

Осень (?) 1974 Витебск. Юбилейный праздник искусств. Концерт в театре драмы им. Я. Коласа.

http://www.vma-pesnyary.com/hron/vistupl....

Июнь

ПН      3 10 17 24    

ВТ      4 11 18 25    

СР      5 12 19 26    

ЧТ      6 13 20 27    

ПТ      7 14 21 28    

СБ 1 8 15 22 29    

ВС 2 9 16 23 30    

Июль

ПН 1 8 15 22 29    

ВТ 2 9 16 23 30    

СР 3 10 17 24 31    

ЧТ 4 11 18 25        

ПТ 5 12 19 26        

СБ 6 13 20 27        

ВС 7 14 21 28        

Август

ПН      5 12 19 26    

ВТ      6 13 20 27    

СР      7 14 21 28    

ЧТ 1 8 15 22 29    

ПТ 2 9 16 23 30    

СБ 3 10 17 24 31    

ВС 4 11 18 25        

Сентябрь

ПН      2 9 16 23 30

ВТ      3 10 17 24    

СР      4 11 18 25    

ЧТ      5 12 19 26    

ПТ      6 13 20 27    

СБ      7 14 21 28    

ВС 1 8 15 22 29    

Октябрь

ПН      7 14 21 28    

ВТ 1 8 15 22 29    

СР 2 9 16 23 30    

ЧТ 3 10 17 24 31    

ПТ 4 11 18 25        

СБ 5 12 19 26        

ВС 6 13 20 27        

http://roman.lebedev.com/programki/kalend...

т.е. 29.08 четверг, 30.08 пятница, 31.08 суббота, 01.09 воскресенье

Виктор Борисенков: Концерт "Песняров" (или, возможно, один из концертов) состоялся на т.н. "летней эстраде" (место, где был каток). И, судя по газетной вырезке, это произошло 31 августа в 15-00. В первой половине концерта принял участие М. Фрадкин. Вторая половина — выступление "Песняров". Концерт немного подпортили сбои звукоусилительной аппаратуры

Мы жили в гостиннице перед одноимённой рекой (гостинница "Двина"?)

(Анатолий Кашепаров)

Был такой концерт. Существуют фотографии с того концерта. Поскольку сам я на концерте не был, ни числа, ни состава песен точно не назову. Совершенно случайно я об этом концерте узнал со слов коллеги. Он жил в Витебске, его отец был военный летчик. Ему тогда было 14-15 лет. Они с друзьями гуляли в районе концертной площадки, тк для Витебска это было событие грандиозного масштаба. Вдруг подъехал автобус, из него вышли "Песняры" и начали выгружать аппаратуру. Мулявин увидел этих ребят и крикнул им: "Чего стоите? Помогайте!" :) Конкретно песни с концерта он не перечислял, но восторг сохранил на всю жизнь. Я в Витебске не был, но со слов этого знакомого, это была большая открытая площадка. На фото похоже на стадион, но, кажется, всё-таки не стадион. И насколько я его понял, позже эту площадку снесли, а на этом месте построили знаменитый амфитеатр, где сейчас проходят концерты "Славянского базара" (Николай Данилов)

Виктор Борисенков: В конце лета 1974 г. на крутом склоне бывшего Замкового ручья были сооружены ряды деревянных скамеек, а внизу – сцена. Здесь состоялся сборный концерт в рамках празднования 1000-летия. Гвоздём концерта были «Песняры». Места за сценой занимают приглашенные и концертные статисты. Весь остальной люд облюбовал зелёные склоны вокруг «ямы». А когда объявили «Песняров» народ рванул к сцене, образовав людское море.

Елена Дурихина:

Это место, где впоследствии построили амфитеатр?

Виктор Борисенков:

Да. Может быть амфитеатр сегодня стоит немного левее.

Виктор Борисенков: Возле городского катка. Район Замковой улицы и пл. Свободы. 1966 г. Фото Э. Л. По́ляка. Уникальная фотография. И не столько потому, что девять десятых того, что отражено на ней, сегодня не существует. Её уникальность — в запечатленном едва ли не самом ценном нерукотворном объекте Витебска — Замковой горе, в том виде, в котором она доживала свою постледниковую историю.

***

"Песняры" выступали дважды. На годовщину освобождения Витебска (26.6.74) и на первое 1000 -летие города (30.08.74). Одно из выступлений было в яме городского катка — там, где сейчас поле для скейтбордистов перед амфитеатром. Другое, на городском стадионе "Динамо" (вход с ул. Чапаева, 30, сейчас с пр-та Людникова, 12). Его, я уже не застал, проходя первокурсником курс молодого бойца под Ригой. Когда был один и другой? Здесь лучше на мою память не полагаться и не опираться, ненадёжно. Вон, есть наверно вырезки, программки (Юрий Скворцов)

*

Наталья Жигайло:

Мне 20 лет.Я студентка БГУ. Из армии вернулись мои друзья- одноклассники.Моя минская подруга приехала с ансамблем танца Беларуси выступать на празднике.Пригласила нас в гости в гостиницу Витебск,где мы познакомились с Песнярами.Было всё душевно и без пафоса.Самый молодой был Анатолий Кашепаров.В яме,где сейчас Амфитеатр был концерт и в хоре пединститута пела наша одноклассница Михайлова Ирина.Гуляли по городу,посещали концертные площадки.Этот день запомнился на всю жизнь.

*

Олег Посредников

Да, это было 50 лет назад!!! Был концерт, выступали "Песняры". Сцена была на месте нынешней правой опоры купола Амфитеатра.

*

фото Юрия Скворцова

Многотысячная аудитория «Песняров».

На концертную площадку стадиона в Витебске выходят (слева направо): Владислав Мисевич. Владимир Николаев. Леонид Борткевич.

Александр Демешко. Анатолий Гилевич. Владимир Мулявин. Анатолий Кашеларов. Леонид Тышко.

За пультом — звукорежиссёры Николай Пучинский и Андрей Медведко. В наушниках — музыкальный руководитель белорусской эстрады Лев Моллер, спиной стоит Измаил Капланов. 1974 г. ("Владимир Мулявин и Лидия Кармальская. Недосказанное..." : исследования, воспоминания, публицистика / Марина Мулявина, Ольга Брилон. — Минск : Альтиора Форте, 2016. — 454 с.)

архив Евгения Магалифа

http://www.pesnyary.com/forum/index.php?t...

ресурсы Интернета

***

дополнительная информация

https://fantlab.ru/blogarticle52297

Похоже, что 30 августа 1974 г. на городском стадионе. Это исходя из даты аналогичного снимка Архива кинофотофонодокументов (БГАКФФД):

ID материала: F0237018

Архивный номер: 1-015530

Аннотация: На празднике, посвященном 1000-летию г. Витебска и награждению города орденом Трудового Красного Знамени.

Дата съемки: 30.08.1974

Место съемки: г. Витебск

Автор: Акимов Н., Церлюкевич А.

Источник поступления: БелТА

Юрий Скворцов: Боюсь даже пытаться. Но из "Яся и Янины" точно пели что-то. Костюмы белые аккурат оттуда

Фотографии Юрия Скворцова (Витебск)

https://www.facebook.com/media/set/?vanit...

Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит:

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит...

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век,

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.

“Что за стихи? – спросил Марк упавшим голосом. – Неизвестного поэта… малозначительного…— ответил Александр Петрович, – некий Гумилев… тоже был расстрелян… как ваш отец. А что – нравится? Да, это поэзия!” Любопытна перекличка: в шпионском детективе – повести А. Полещука “Эффект бешеного солнца” (Альманах научной фантастики. Вып. 8. М., 1970. С. 81) – белогвардеец-контрразведчик, террорист и “вредитель” исповедуется так: “Я был другим. Всегда другим. Меня поразили когда-то слова: “Я злюсь, как идол металлический среди фарфоровых игрушек...” Ваши друзья расстреляли автора этих строк…” (цитируются строки из стихотворения Гумилева 1913 года “Я вежлив с жизнью современною…”; имя автора в тексте, конечно, не указано).

Уместно на этом сайте фантастической литературы вспомнить и о др. фант. произведениях, в частности — упомянутых здесь учеников 10-й школы: Алекса́ндр Давы́дович Тверско́й (1924—1990), переводчик на русский — Иваненко О. Сандалики, первая скорость! Пять сказок. М., 1972; Бережной В. Сенсация на Марсе. Научно-фантастические повести и рассказы. М., 1988.

Ли́дия Алексе́евна Обухова (1924 — 1991) Заметным явлением в советской фантастике 1960-х годов стала повесть Обуховой «Лилит» (1966) — первое произведение писательницы в жанре фантастики. В повести, содержащей явные отсылки к апокрифическому библейскому мифу, описан контакт инопланетных пришельцев с первобытными людьми Земли. Ряд других фантастических рассказов и повестей Обуховой, относящихся в основном к юмористической фантастике — «Птенцы археоптерикса», «Диалог с лунным человеком», «Дочь Ноя», «Яблоко этого года» — вошли в сборник «Диалог с лунным человеком» (1977)

Википедия

В таком виде стихотворение “Рабочий” появилось в советской печати, причем в детской книжке, но со следующей многозначительной купюрой: после второго четверостишия, слов “что меня с землею разлучит” и отточия следовало еще одно:

Кончил, и глаза повеселели.

Возвращается. Блестит луна.

Дома ждет его в большой постели

Сонная и теплая жена.

По-видимому, наша “целомудренная цензура” решила не смущать неокрепшие души старшеклассников такими сценками. Еще Пушкин в сказке “Царь Никита и сорок его дочерей” задавал себе такой вопрос:

Как бы это изъяснить,

Чтоб совсем не рассердить

Богомольной важной дуры,

Слишком чопорной цензуры?

Советская в этом смысле давала ей сто очков вперед.

В годы перестройки, между прочим, некоторые бойкие журналисты пытались доказать, что Гумилев предсказал свою судьбу и речь в стихотворении идет о российском рабочем; для этой цели перевирали даже одну строку: “Над седою, вспененной Невой”, а не Двиной. Нет, все-таки немецком: полк Гумилева стоял на берегу Двины, а стихотворение опубликовано впервые еще в 1916 году в газете “Одесский листок” (10 апреля). Против такой спекуляции, имевшей давнюю традицию, постоянно возражала в свое время Ахматова: “…отнесение стихотворения “Рабочий” к годам Революции и т. д. ввергают меня в полное уныние, а их слышишь каждый день”14.

Повесть “Турецкий марш” переиздавалась дважды – в 1968 и 1983 годах. Так вот: в этих позднейших изданиях выделенный диалог ученика и учителя исчез; хотя стихотворение “Рабочий” и оставлено, но без имени автора. Исчезла и сцена ареста: об этом факте вообще не упоминается, поскольку официальные инстанции приказали “закрыть” тему репрессий: “партия на ХХ съезде уже все сказала… сколько можно…” Стоит отметить, что второе издание подписано к печати 29 августа 1968 года, то есть примерно через неделю после ввода советских танков в Прагу. Это был сигнал: “чешская весна” могла состояться благодаря резкому смягчению цензурного режима; советские идеологические надсмотрщики учли этот “опыт”.

Далее события в повести развиваются так. В город приходят фашисты. Учитель Александр Петрович Грандт, пытавшийся с помощью стихов Гумилева “духовно растлить” своего ученика, оказывается, естественно, фольксдойчем, потомком немецких баронов. Он тотчас же стал служить оккупантам, издавая и редактируя антисоветскую газету “Новый путь”. Затем он становится бургомистром, организатором еврейского гетто. Название повести не случайно: под звуки “Турецкого марша” Моцарта, кощунственно превращенный сентиментальными “эстетами”-палачами в погребальный, производятся массовые расстрелы… Судьба все-таки зло подшутила на Грандтом. Искусный художник-гравер, услугами которого пользовались подпольщики для подготовки фальшивых аусвайсов, сооружает по их просьбе поддельный документ, подброшенный затем некоему Родько, недругу Грандта, но также служившему фашистам. На его основе Родько и посылает донос в гестапо, в котором утверждал, в частности: “В наши железные колонны, сплоченные и ведомые фюрером, прокрался иудо-большевистский враг. Имя его Александр Петрович (он же – Исаак Пейсахович) Грандт”, занимающийся укрывательством евреев и другими └преступлениями против Рейха“”. Гестаповцы поверили этой подделке: Грандта вешают посреди центральной площади города.

Несколько слов об авторе этой повести. Александр Петрович Тверской родился 12 апреля 1924 года в Витебске (очевидно, город Витязь образован по некоторому созвучию), окончил там среднюю школу, затем принимал участие в Великой Отечественной войне, награжден медалями. В 1956 году окончил филологический факультет МГУ, в 1960 году принят в члены Союза советских писателей 15.

Любопытные сведения о Тверском сообщает в журнале еврейских общественных организаций Белоруссии “Мишпоха” (2003, № 14) его одноклассник Борис Гинзбург, вместе с ним окончивший в 1941 году витебскую школу. Он рассказывает, что А. Д. Тверской часто приезжал из Москвы в Витебск, собирая материалы для своей книги и беседуя со многими людьми, перенесшими здесь период оккупации, с бывшими партизанами и подпольщиками, знакомился с архивными материалами. Прототипы героев книги довольно легко угадываются, хотя и выведены под другими или слегка измененными именами. В частности, учителем истории в те годы действительно был Александр Львович Брандт: в повести изменены только отчество и первая буква фамилии. “Почти вся его предательская деятельность передана точно, – пишет Гинзбург. — В годы войны он добровольно пришел на службу к фашистам. Стал редактором их газетенки. Писал подобострастные статьи о новой власти. С гневом обличал то, о чем с восторгом отзывался в предвоенные годы. Газета была “нашпигована” антисемитскими пасквилями. Брандта убили в городе партизаны”.

А.В. Блюм

http://magazines.russ.ru/neva/2011/4/bl10...

* * *

Довоенная школа

Сегодня по адресу ул. Путна, 3 находится средняя школа № 10. Она была основана в 1937 году, называлась "сталинской".

— В то время большинство средних учебных заведений в Витебске размещалось в приспособленных помещениях. Здание на бывшей Депутатской было одним из немногих, построенных специально для школы, — говорит Ольга Давидовская.

Школа № 10 считалась лучшей в городе и одной из крупнейших в республике. Здесь было самое современное оборудование для кабинетов химии, физики, а также светлые просторные классы, живой уголок, спортзал, буфет, пионерская комната, мастерские.

Первого директора школы Бронислава Плинта постигла трагическая участь: он был репрессирован.

Здание СШ № 10. 1945 год. Фото из фондов Витебского областного краеведческого музея

Читать полностью: https://news.tut.by/society/433089.html

Планировка здания позволяла быстро развернуть в нем госпиталь, превратить классы в палаты. В первой половине 1941 года городской отдел образования отвел пять школ Витебска военному ведомству — для организации госпиталей. Среди них была и школа № 10.

Однако в годы оккупации в ней, по воспоминаниям местных жителей, находился немецкий сборный пункт. Здание пережило военное лихолетье, и уже 1 сентября 1944 года здесь снова начались занятия.

Первым послевоенным директором школы была Анна Блау, учитель математики.

Заслуженные учителя БССР, преподаватели СШ № 10 г. Витебска А.Г. Блау (слева) и Т.А. Ляторовская. 1948 год. Фото из фондов Витебского областного краеведческого музея

Школа № 10 и сегодня — одна из самых престижных в городе.

Вид из сквера на Успенской горке на разрушенное здание Спасской церкви и СШ № 10. 1954 год. Фото из фондов Витебского областного краеведческого музея

После освобождения Витебска от фашистов 26 июня 1944 года школу начали восстанавливать, и 1 сентября она снова открылась. Послевоенным ученикам не хватало бумаги, чернил, мела… Но дети стремились к знаниям и развитию, и уже в 1946 году на базе этого учебного заведения открылась первая в Витебске спортивная школа. А вот ее первых двух директоров – Бронислава Плинта и Павла Шаппо, постигла трагическая участь: они были репрессированы в 1937-1938 годах.

https://news.vitebsk.cc/2012/10/13/na-vit...

https://news.tut.by/society/433089.html

Школа основана в 1937 году, в сентябре её открыл первый директор Бронислав Плинт. В неё была переведена часть учащихся 3-й школы. Они и стали первыми выпускниками в 1938 году. В это время она была одной из самых крупных школ в стране, получила самое современное оборудование для кабинетов химии, физики, сразу же активно включившись в существующую систему образования. За четыре предвоенных года её стены покинули десятки выпускников, по воспоминаниям которых, а также по немногим фотографиям и документам можно установить её историю за тот период. Но мирное существование школы продлилось недолго. Сразу после выпускного бала, 22 июня 1941 года разразилась война. В это страшное время вчерашние выпускники на себе ощутили все тяготы оккупации, фронта и партизанской борьбы с немецко-фашистскими захватчиками.

Среди учителей школы были те, кто вместе с учениками ушёл на фронт, героически сражался, защищая Родину. Многие, вернувшись с фронта, пришли снова в школу, чтобы уже в мирное время трудиться на благо Родины. Некоторые позже стали директорами школы. Среди них Озеров Виктор Яковлевич, Овчинников Константин Сидорович.

После изгнания фашистов из Витебска 26 июня 1944 года сразу же началось восстановление школы, и 1 сентября она продолжила свою работу. В те тяжелые времена не всегда хватало бумаги, чернил, мела, в войне погибло всё современное оборудование и оснащение кабинетов, но было главное — у всех школьников было желание учиться, продолжать своё прерванное войной образование, постигать науки. Надо сказать, что образование тогда (это касается естественных наук — физики, химии и др.) было гораздо интереснее, чем сейчас, так как целью обучения в школе в то время было не только дать выпускникам необходимые знания, но и сориентировать их в выборе профессии, а значит, на уроках изучалась не только теория, но и то, как она применяется на практике в народном хозяйстве страны. В шестидесятые годы каждый восьмиклассник знал такие вещи, о каких сегодня слышал не всякий одиннадцатиклассник. Главной целью тогдашнего образования было заинтересовать школьников той или иной профессией, «чтобы вырастить из них достойных строителей коммунизма».

Уже в 1946 году у нас была открыта первая спортивная школа города Витебска.

Трагическая судьба постигла первых двух директоров школы, попавших под волну репрессий в 1937—1938 годах. Про Бронислава Плинта информация не сохранилась, а про Шаппо Павла Дмитриевича известно, что он родился в 1898 году в деревне Усна Ушачского района, был хорошим педагогом, учителем математики, а в должности исполняющего обязанности директора находился всего несколько месяцев. Он был осуждён 17 ноября 1937 г. и расстрелян 10 января 1938 г. Реабилитирован 13 сентября 1957 года. Последним предвоенным директором школы был Видишев Тихон Емельянович.

В последующие годы в школе неоднократно менялись директора. C 21.10.1944 г. – Блау Анна Григорьевна; c 05.06.1945 г. – Бром Лазарь Иосифович; c 18.07.1946 г. – Радевич Иван Леонович; c 22.08.1949 г. – Озеров Виктор Яковлевич;c 28.11.1960 г. – Пархимчик Александр Сильвестрович; c 14.02.1961 г. – Радевич Иван Леонович; c 12.09.1962 г. – Овчинников Константин Сидорович; c 01.09.1978 г. – Бунто Тамара Павловна; c 17.11.1983 г. – Ткачёва Галина Петровна; c 21.08.1987 г. – Шарендо Петр Николаевич; c 07.03.1996 г. – Кунашко Валерий Викторович; c 22.10.1996 г. по 2010 – Лычковский Павел Михайлович.

http://s10vitebsk.narod.ru/histsch.html

Так выглядел фасад школы накануне открытия

Довоенный интерьер школы

слева — Спасская церковь, справа — 10-я "сталинская" школа (военное фото из архива В. Борисенкова)

Школа основана в 1937 году, в сентябре её открыл первый директор Бронислав Плинт. В неё была переведена часть учащихся 3-й школы. Они и стали первыми выпускниками в 1938 году. В это время она была одной из самых крупных школ в стране, получила самое современное оборудование для кабинетов химии, физики, сразу же активно включившись в существующую систему образования. За четыре предвоенных года её стены покинули десятки выпускников, по воспоминаниям которых, а также по немногим фотографиям и документам можно установить её историю за тот период. Но мирное существование школы продлилось недолго. Сразу после выпускного бала, 22 июня 1941 года разразилась война. В это страшное время вчерашние выпускники на себе ощутили все тяготы оккупации, фронта и партизанской борьбы с немецко-фашистскими захватчиками.

Одним из учеников школы, внесших свой вклад в Победу, был пионер Валентин Пахомов, посмертно награждённый орденом Отечественной войны ІІ степени.

Валентин родился в Витебске в 1927 году. Окончил 7 классов, подружился с будущим руководителем одной из Витебских подпольных групп Белохвостиковым А. Е., их дружба крепла и закалялась в совместной борьбе с фашистами. Весной 1943 года гитлеровцы заслали в Витебское подполье провокаторов и разведчика Валю Пахомова расстреляли 10 апреля 1943 вместе с другими подпольщиками.

Среди учителей школы были те, кто вместе с учениками ушёл на фронт, героически сражался, защищая Родину. Многие, вернувшись с фронта, пришли снова в школу, чтобы уже в мирное время трудиться на благо Родины. Некоторые позже стали директорами школы. Среди них Озеров Виктор Яковлевич, Овчинников Константин Сидорович.

После изгнания фашистов из Витебска 26 июня 1944 года сразу же началось восстановление школы, и 1 сентября она продолжила свою работу. В те тяжелые времена не всегда хватало бумаги, чернил, мела, в войне погибло всё современное оборудование и оснащение кабинетов, но было главное — у всех школьников было желание учиться, продолжать своё прерванное войной образование, постигать науки. Надо сказать, что образование тогда (это касается естественных наук — физики, химии и др.) было гораздо интереснее, чем сейчас, так как целью обучения в школе в то время было не только дать выпускникам необходимые знания, но и сориентировать их в выборе профессии, а значит, на уроках изучалась не только теория, но и то, как она применяется на практике в народном хозяйстве страны. В шестидесятые годы каждый восьмиклассник знал такие вещи, о каких сегодня слышал не всякий одиннадцатиклассник. Главной целью тогдашнего образования было заинтересовать школьников той или иной профессией, «чтобы вырастить из них достойных строителей коммунизма».

Уже в 1946 году у нас была открыта первая спортивная школа города Витебска.

Из стен школы вышли многие замечательные люди. Среди них была Лидия Обухова, выпускница 1940 года. Она являлась членом Союза писателей СССР, автором замечательных книг «Доброта», «Разговор с лунным человеком», «Весна чаще, чем раз в год», «Глубынь-городок», «Заноза», одной из первых книг о Витебске «Витьбичи». Её «Путешествия» впервые были опубликованы в отрывках в школьной газете «Гениальный Ум».

Советский писатель, член Совета по белорусской литературе, член Совета по детской и юношеской литературе Союза писателей России, член правления Совета ветеранов войны — московских писателей — всё это наш выпускник 1941 года Александр Давыдович Тверской. Родился он в 1923 году, на фронте был командиром взвода разведки, имеет награды. События, происходившие в Витебске в годы Великой Отечественной войны, писатель отразил в своей повести «Турецкий марш», а его роман «Песня над Босфором» выдержал 7 изданий.

Трагическая судьба постигла первых двух директоров школы, попавших под волну репрессий в 1937—1938 годах. Про Бронислава Плинта информация не сохранилась, а про Шаппо Павла Дмитриевича известно, что он родился в 1898 году в деревне Усна Ушачского района, был хорошим педагогом, учителем математики, а в должности исполняющего обязанности директора находился всего несколько месяцев. Он был осуждён 17 ноября 1937 г. и расстрелян 10 января 1938 г. Реабилитирован 13 сентября 1957 года.

Фамилия: Плинт

Имя: Бронислав

Отчество: Владимирович

Дата рождения: 00.00.1906

Район: Витебский р-н

Национальность: поляк

Должность/профессия: директор

Партийность: член/канд. в члены ВКП(б)

Арест

Дата: 10.03.1938

Приговор

Дата: 26.05.1938

Судебный орган: тройка

Правовое основание: 72, 76 УК БССР — Деятельность в составе ПОВ

Приговор: ВМН

Смерть

Дата: 29.08.1938

Населённый пункт: Витебск

Реабилитация

Дата: 10.10.1989

Реабилитирован: Прокуратура Витебской обл.

Источники

База данных „Жертвы политического террора в СССР”\Белорусский "Мемориал"\УКГБ Витебской обл.

http://s10vitebsk.narod.ru/Ourpupils.html

Плинт Бронислав Владимирович 1906 Витебская обл., Витебский р-н, Витебск, ул. 4-я Фрунзе, д. 24 Витебская обл., Витебский р-н, Витебск, ул. 4-я Фрунзе, д. 24

Национальность: поляк

Осудивший орган: "тройка"

Статья: 72, 76 УК БССР — Деятельность в составе ПОВ

Дело: УКГБ Витебской обл.

Источник: Белорусский "Мемориал"

Плинт Бронислав Владимирович

Родился в 1906 г., ст. Рынгин Курляндской губ., Латвия; поляк; член/канд. в члены ВКП(б); директор, Школа № 10 г. Витебска. Проживал: Витебская обл., Витебский р-н, Витебск, ул. 4-я Фрунзе, д. 24.

Арестован 10 марта 1938 г.

Приговорен: "тройка" 26 мая 1938 г., обв.: 72, 76 УК БССР — Деятельность в составе ПОВ.

Приговор: ВМН Расстрелян 29 августа 1938 г. Место захоронения — Витебск. Реабилитирован 10 октября 1989 г. Прокуратура Витебской обл.

Источник: Белорусский "Мемориал"

***

ЖУРНАЛ "МИШПОХА" №14 2004год

Турецкий писатель из... Витебска

Борис Гинзбург

В этом году исполняется 80 лет со дня рождения интересного писателя и прекрасного человека Александра Давыдовича Тверского. Еще недавно его книги выходили большими тиражами, устраивались читательские конференции, писались хвалебные рецензии. Он был членом редколлегий, лауреатом... А сегодня мало кто о нем помнит. Даже в энциклопедических изданиях, вышедших в последние годы, забывают указать его имя... И только в еврейском общинном центре родного города Александра Давыдовича, который, кстати, находится недалеко от того места, где до войны жил сам писатель, собрались его старые друзья, одноклассники, чтобы вспомнить добрым словом, чтобы прочитать вслух отрывки из его произведений...

Я как и Александр Тверской, в 1941 году окончил 10 среднюю школу в городе Витебске, я – 10 “Б”, он – 10 “А”. По довоенным годам я помню Алика таким: стройный, среднего роста, с умными глазами, с богатой мимикой лица, насмешливый, остроумный, как говорится, “свой в доску”.

Обложки книг Александра Тверского.Вспоминается такой забавный случай, о котором он рассказал. Отвечая на уроке литературы о Маяковском, Алик говорил, что поэт оперативно реагировал на все события в стране. В период ликвидации кулачества Маяковский в одном из своих стихотворений якобы провозгласил лозунг “Бей кулака кулаком!”. Это, конечно, было фантазией Алика, но реакции педагога на это “открытие” не последовало.

Во время учебы в старших классах у нас издавалась сатирическая газетка, а потом и рукописный журнал “Гениальный ум”. Последний довоенный номер был выпущен 21 июня 1941 года, к прощальному балу выпускников школы. Но и после войны “ГУМ” продолжал жить, он выходил к встречам довоенных выпускников в школе, иногда к личным юбилеям “бешеных гениев” (такого “почетного звания” удостаивались наиболее активные участники “ГУМа”). Так, в специально выпущенном к встрече довоенных выпускников школы “ГУМе” от 1 мая 1963 года среди прочих материалов были помещены воспоминания нашей преподавательницы литературы Баси Моисеевны Снитко. В редакционном “предисловии” к ним были и такие слова: “Покровительствовала любителям литературы и искусства. Из-под ее крыла вышел ряд талантливых русских и турецких писателей”. Русским писателем именовалась Лидия Обухова. А “турецким” – Александр Тверской. Это было связано с названием первого крупного произведения писателя – “Песня над Босфором”. (Впервые издано в 1959 году “Детгизом”, тираж 90 тыс. экз.). Интереснейшая книга о большом турецком поэте, лауреате Международной премии мира, неутомимом борце за мир Назыме Хикмете.

На другом, тоже “турецком” произведении Александра Тверского я хотел бы остановиться подробнее. Эта замечательная повесть, которая называется “Турецкий марш”. К Турции она не имеет никакого отношения. Эта книга о Витебске в последние предвоенные годы и в годы Великой Отечественной войны, о зверствах фашистов и их пособников, о мужественной борьбе с врагом всего народа, в том числе вчерашних школьников. Книга названа “Турецкий марш” потому, что под звуки этого музыкального произведения Моцарта фашисты расстреливали узников витебского гетто. Они были “большими эстетами”, палачи в черной эсэсовской форме. Да и местные прислужники по части садизма старались им подражать.

Обложки книг Александра Тверского.Впервые книга “Турецкий марш” издана “Детгизом” в 1965 году тиражом 75 тысяч экземпляров. Получила в центральной печати высокую оценку крупнейших литераторов страны за ее художественные достоинства и за гневное страстное разоблачение нацизма и расизма. Лев Кассиль писал: “Существо повести Александра Тверского, ее душа – интернационализм советской молодежи, неодолимое презрение истинных сынов и дочерей нашей страны ко всем и всяческим проявлениям шовинизма, безоговорочная непримиримость к любым видам национальной вражды”. Илья Эренбург подчеркивал “хороший романтизм” повести. Борис Полевой отмечал: “… полезная книга… интернациональное воспитание – важная штука, особенно после войны, когда семена гитлеровского чертополоха… дают уродливые всходы”. Как актуальна эта оценка возрождающегося фашизма и сегодня! Хорошо сказал и Евгений Воробьев: “И колокола Хатыни, и “Турецкий марш”, кощунственно превращенный палачами в погребальный, доносится к жителям сегодняшнего Витебска, оживленного и жизнерадостного города”. Не удивительно, что в 1968 году разошлись еще 75 тысяч экземпляров второго издания, а в 1983 году издательством “Советская Россия” “Турецкий марш” был издан тиражом 100 тысяч экземпляров.

Книга писалась долго. Созданию ее предшествовал ряд визитов автора в Витебск (постоянно Александр Тверской после войны жил в Москве), беседы с многими людьми, перенесшими здесь период оккупации, с бывшими партизанами и подпольщиками, ознакомление с архивными материалами. Такие же сведения Александр Давыдович собирал и по другим регионам, частично использовав их в этой книге. Использовал он и свои личные фронтовые наблюдения.

Витебляне без труда узнают в книге улицы, реки, здания своего города и его пригородов, несмотря на измененные их названия и даже расположение, не всегда соответствующее истинному. Описанные автором события школьных лет в основном соответствуют действительности. А вот имена выведенных в повести учеников почти все изменены, хотя о прообразах можно догадаться.

Но сразу замечу, что это не документальная повесть. О некоторых действующих лицах и описанных событиях хочу дать пояснения.

Марк Маркиш. Без сомнения прототипом послужил сам Алик Тверской , а имя заимствовано у любимого родного старшего брата.

Олег Чижик. Из текста следует, что ряд примет совпадает с моими: рыжие волосы из выпускников 1941 года были только у меня; упоминание о “ГУМе” (“Марк понял, что к этим листовкам причастен Олег”, а редактором “ГУМа” был я). И о фамилии Чижик. Со мной закончил 9 классов Семка Чижик. В последствии Семен Петрович Чижик – физик, доктор наук, лауреат Ленинской и Сталинской премий.

Катя Неруч. В ней воплотились многие черты одноклассниц автора – Гали Либинштейн и Тали Калиняк.

Борис Дымин. Это, к сожалению, оказавшийся подлецом парень с очень похожей фамилией, одноклассник Александра Тверского.

В повести упоминаются и подлинные имена соучеников, но в активном действии они не показаны (Павлик Гаухман, Ляля Кондратьева). А некоторым действующим лицам повести даны подлинные фамилии соучеников, но показаны они совершенно не в своих ипостасях, причем не всегда положительных, что в свое время у витебских читателей вызывало недоумение и даже обиду.

И несколько слов о выведенных в повести образах учителей. Их характеры и даже портретное сходство передано с большой степенью точности. Действия в годы оккупации (за исключением Грандта) им приписаны с иных лиц.

Александр Львович Брандт, преподаватель истории в нашей школе. В книжке Александр Петрович Грандт. Почти вся его предательская деятельность передана точно. В годы войны он добровольно пришел на службу к фашистам. Стал редактором их газетенки. Писал подобострастные статьи о новой власти. С гневом обличал то, о чем с восторгом отзывался в предвоенные годы. Газета была “нашпигована” антисемитскими пасквилями. Брандта убили в городе партизаны.

Бася Моисеевна Снитко, преподавательница русского языка и литературы, классный руководитель 10 “Б”. В разных изданиях она то Анна Евсеевна Гутман, то Ася Моисеевна Снежко, то Ася Евсеевна. Преподает то ботанику, то литературу, то физиологию. Но портрет и характер переданы точно.

На традиционном вечере встречи выпускников 10 средней школы города Витебска. Из-за парты приподнялся Александр Тверской. Фото 1955 года.Тихон Емельянович Видишев, преподаватель химии, был и классным руководителем, и директором школы. В повести он – Тихон Емельянович, выписан как живой.

Ольга Евгеньевна Неразик, преподавательница немецкого языка. В повести – под своим именем и отчеством, изображена довольно точно. В оккупации не была, на фронте погиб ее сын Юра – тоже ученик 10 школы.

Анна Григорьевна Блау, преподаватель математики, завуч, заслуженный учитель БССР, орденоносец. В книге – Анна Петровна Столбовая, математик, завуч. Однако образ передан не очень точно, видимо, в связи с этим изменены и фамилия, и инициалы. Она показана очень строгой. Но в картине выпускного бала А.Тверской раскрывает ее истинную доброту, широту ее горячего сердца.

Без всяких изменений показана в книге школьная техничка тетя Фруза, большой друг всех учеников.

В 10-й школе было много прекрасных Учителей, замечательных людей, светлую память о которых сохранили их бывшие ученики. В школьном музее хранятся нигде не публиковавшиеся стихи Александра Тверского, адресованные некоторым учителям к 50-летию школы (отмечалось в мае 1988 года). Вот они:

Т.Е.Видишеву

Вы такой же простой и веселый,

Вы для нас как родной отец.

Вы не просто директор школы,

Вы директор наших сердец!

О.Е.Неразик

Вы много горя испытали

И в дни войны, и до войны,

Но светлой быть не перестали –

Мы в Вас, как прежде, влюблены.

Пусть никогда не повторится

Трагедия прошедших лет,

Пускай весна в Ваш дом стучится –

Питомцы шлют Вам свой привет!

Б.М.Снитко

Вы любите людей – а это главное,

И дорого нам имя Ваше славное.

Едва мы вспоминаем Вас – Снитко –

И на душе становится легко.

Сегодня уже нет никого из наших учителей. Нет и Алика, Александра Давыдовича Тверского. Но живые их помнят. Будут знать о них и наши потомки.

https://vsr.mil.by/2013/03/06/mstiteli-at...

Пролетарский бульвар и сад Кленики.

В 1919-м Сенную площадь переименовали в Пролетарский бульвар. Правда, горожане еще долго называли его по-старому. Через три года бульвар вновь стал площадью, в духе времени ее назвали в честь немецкого политика Фердинанда Лассаля. Но вскоре вернули «пролетарское» название, оно сохранялось до 1954 года. С этого времени улица носит имя украинского гетмана Богдана Хмельницкого.

Было у бульвара и еще одно название, народное, — сад Кленики. Так витебляне называли этот район до и после войны.

Пересечение Пролетарского бульвара и Авиационного переулка. 1941 год. Фото из фондов областного краеведческого музея

Художник, на свадьбе которого гулял Пэн

В этом районе была мастерская художника Абрама Бразера. Уроженец Кишинева, он жил в Витебске с 1918-го по 1923 год. Преподавал в художественно-практическом институте, организовывал диспуты и митинги на творческие темы, создавал эскизы к праздничному оформлению города.

В квартире на бывшей Сенной Бразер давал частые уроки. Здание, в котором художник снимал жилье, не сохранилось. Известно, что оно находилось в самом начале улицы (где сейчас дом № 2).

Дом № 2 на улице Хмельницкого. На этом месте раньше было здание, где размещалась мастерская Абрама Бразера.

Витебск стал судьбоносным городом в личной жизни художника — здесь он женился на дочери педагога Г. Хабаса. Свадьбу отпраздновали осенью 1923 года в доме невесты на Лучесской улице (сейчас проспект Черняховского), а одним из гостей был сам Иегуда Пэн.

Абрам Бразер в мастерской за работой. Около 1926 года. Фото из фондов областного краеведческого музея

Довоенная архитектура

В 1930-х годах на Пролетарском бульваре строили здания, многие из которых сохранились. В их числе дом № 10 — в 1937-м его возвели как детсад фабрики имени Клары Цеткин. После войны и до конца 1980-х здесь размещалась средняя школа № 13. Сейчас тут управление по труду, занятости и социальной защите населения.

Здание управления по труду, занятости и социальной защите населения.

Неподалеку построили роддом № 2 (улица Хмельницкого, 28). В то время в Витебске было три подобных медучреждения. В годы оккупации немцы разместили здесь лазарет, а рядом, в районе современной улицы Шрадера, устроили кладбище.

С середины 2000-х годов здание, в котором в последнее время находилось гинекологическое отделение, на реконструкции. Здесь планируют открыть женскую консультацию.

Здание роддома, 1941−1944 годы. Фото: «Таямніцы Віцебска»

Дом № 9 — тоже довоенный и «медицинский». После войны тут размещался областной противотуберкулезный диспансер, потом — больница швейной фабрики «Знамя индустриализации», сейчас — областной клинический центр дерматологии и косметологии.

Областной клинический центр дерматологии и косметологии.

Жилой дом № 12, на фасаде которого — фрагменты лепнины, после войны считался элитным. В 1960-е многие его обитатели имели домашние телефоны, это было тогда роскошью. Здесь жил Петр Савик — председатель горисполкома в 1949−1953 годах.

Жилой дом № 12.

Громкое убийство

26 ноября 1942 года на Пролетарском бульваре подпольщики убили главного редактора оккупационной газеты «Новый путь» Александра Брандта. Это произошло недалеко от дома № 14, где жил Брандт (район пересечения улиц Хмельницкого и «Правды»).

После этого немцы арестовали 50 человек и грозили им расстрелом. Однако никто не выдал подпольщиков, и заложников отпустили.

Район современных площади Победы и улицы Жесткова. Справа виден Пролетарский бульвар. 1941−1944 годы. Фото: «Таямніцы Віцебска»

Читать полностью: https://news.tut.by/society/497480.html

«Брандт в правой руке держал желтый

портфель, левая находилась в кармане пальто.

Наудюнас перешел на правую сторону улицы,

наблюдая за сближением Стасенко и Бранд-

та. Вот они поравнялись. Пропустив предате-

ля, Стасенко резко обернулся и с расстояния

не более двух метров выстрелил ему в спину.

Фашистский холуй, как сноп, свалился в снег.

Стасенко побежал по Авиационной. Его пытался

перехватить полицейский, выскочивший из дома

Брандта, но Наудюнас метким выстрелом сразил

его наповал. Приговор, вынесенный предателю

Родины, был приведен в исполнение».

Так описано убийство главного редактора

оккупационной газеты «Новый путь» А. Брандта

в книге «Витебское подполье». Выстрел витеб-

ского подпольщика поставил точку на существо-

вании отца и сына Брандтов, ярых сторонников

оккупационного режима на Витебщине.

С приходом в Витебск в июле 1941 года

у оккупантов возникла необходимость созда-

ния органов власти. 22 июля 1941 года была

В оккупированном Витебске

14

организована городская управа, заведующим

которой стал белорусский национал-фашист

Всеволод Родько. Его заместителем был

назначен бывший витебский учитель Лев Геор-

гиевич Брандт. Еще совсем недавно он высту-

пал с пламенной антифашистской заметкой

в одном из номеров «Витебского рабочего»

и выражал непоколебимую уверенность в по-

беде над «фашистскими собаками». А тут –

заместитель бургомистра! Его добровольное

служение новым властям было неожиданным

для знавших его до войны жителей города.

А причин для этого у Брандта было достаточ-

но. Немец по национальности, после окончания

гимназии он поступил на юридический факуль-

тет Петербургского университета. До 1917 года

служил секретарем Петроградского окружного

суда. Позже работал учителем в разных учеб-

ных заведениях Ленинграда, Ленинградской

области и Витебска. Знал русский, немецкий и

французский языки. При советской власти три

раза сидел в тюрьме, неоднократно снимал-

ся с должностей за ненадежность и, в конце

концов, был выслан из г. Ленинграда в г. Ви-

тебск. Родные Брандта также были высланы

и сидели в тюрьмах. Его предательство было

закономерным и естественным.

Через двадцать дней после захвата немца-

ми Витебска стал выходить печатный орган

Витебской городской управы. Первоначально

газета называлась «Витебские ведомости».

С 45-го номера она выходила под названием

«Новый путь». Ее главным редактором стал

Александр Львович Брандт. Вместе со своим

отцом и другими «патриотами» Беларуси, в чис-

ле которых и небезызвестный Юрка Витьбич,

Брандт публиковал материалы, по его мнению,

«объективно рисующие всю неприглядность

прошлого советского режима, срывающие

ту завесу, которой всячески маскировали себя

большевики». В газете регулярно помещались

сводки Верховного командования германской

армии, международные сообщения, переводы

из германской печати.

Естественно, что деятельность Бран-

дтов не могла оставаться безнаказанной.

Первым получил по заслугам отец. 2 февра-

ля 1942 года в газете «Новый путь» появ-

ляются соболезнования А. Л. Брандту по

поводу «трагической смерти его родителей».

6 февраля «Новый путь» публикует сообще-

ние о том, что «30 января глубокой ночью на

своей квартире зверски был убит заместитель

заведующего Витебской Городской Управой

Лев Георгиевич Брандт. Вместе с ним погибла

и его жена».

Судьба сына был предрешена. Через

десять месяцев «Новый путь» сообщил:

«Презренный сталинский убийца гнусно обо-

рвал красивую жизнь любимого всеми нами

А. Л. Брандта». Сами же «презренные убийцы»

докладывали начальнику Центрального штаба

партизанского движения П. К. Пономаренко

следующее: «Ваше поручение по редактору

витебской газеты «Новый путь» немецкому

агенту А. Брандту выполнено. 26. 11. 1942 года

в г. Витебске Брандт А. Л. ликвидирован (убит

на улице при выходе из дома выстрелом из ТТ).

Удар по Брандту произвел сильное впечатле-

ние. Германское командование в г. Витебске,

после многочисленных арестов, объявило в го-

роде осадное положение. В лагере предателей

– в управе и в редакции – царит смятение.

Вся эта свора проникнута страхом и ожида-

ет аналогичной участи». Непосредственными

исполнителями народного приговора были

В. Ф. Кононов, И. П Наудюнас, М. Г. Стасенко

и Е. Г. Филимонов. Всем им удалось скрыться

и уйти в партизаны.

Брандт был похоронен 28 ноября 1942 года

на Семеновском кладбище. Он и после смерти

нарушил права витебских граждан: подготовка

места для его могилы потребовала переноса

останков ранее похороненных.

Газета же «Новый путь» продолжала

служила цели пропаганды фашистских идей

и ненависти к большевизму вплоть до осво-

бождения Витебска в июне 1944 года.

Е. С. http://militera.lib.ru/docs/0/pdf/vystoya...

***

Витебск красив в любую пору года. Но особенно привлекате-

лен он в начале лета, в первые утренние часы, когда июньское

солнце, поднимаясь из-за горизонта, начинает высвечивать кон-

туры домов на Замковой, Вокзальной и в Задвинье, на Успенке и

Песковатиках, когда, прорезая туман, опускающийся на Западную

Двину, плывут рыбацкие лодки и слышны только скрип уключин

и удары по воде крупной рыбы, когда просыпается город, как

будто сошедший с театральных декораций. И дворники, дымя

самокрутками из пахучей витебской махорки, начинают подме-

тать булыжные мостовые на Ленинской и Гоголевской, поливать

из длинных шлангов клумбы и мыть ступеньки, ведущие в цирк

и краеведческий музей.

Потом стрелки часов на городской ратуше, которую здесь по

привычке называют каланчой, вытянувшись в струнку, покажут

шесть часов и наступит время трамваев. Скрипучие фанерные

вагончики повезут людей на работу на фабрику “Двина” и к

пивзаводу, к речной пристани и к бесчисленному количеству

маленьких мастерских, к новостройкам первых пятилеток –

фабрикам им. “КИМ” и “ЗИ”. 1

И начинается на улицах соревнование в скорости – кто

быстрее: трамваи или велосипеды. А может быть, лошади, ко-

торые везут из окрестных деревень на Смоленский, Полоцкий

и Могилевский базары молодую картошку, молоко, сметану,

мясо. Они едут по мирному городу мимо домов из красного

кирпича, мимо балконов с удивительно красивыми решетка-

ми, мимо островерхих крыш, покрытых черепицей, и сбавляют

скорость, въезжая на мост с дощатым покрытием, который

соединяет берега Западной Двины, и потом снова набирают

скорость, спускаясь к железнодорожному вокзалу.

А когда солнце поднимется высоко в небо и начнет при-

пекать, побегут мальчишки на Витьбу, на лодочные станции

“Осоавиахима” и “Динамо”2. И, глядя на них, будут завидовать

студенты, спешащие на экзамены в педагогический, медицин-

ский, ветеринарный институты.

В сквериках соберутся пенсионеры и домохозяйки, чтобы в

тени деревьев побеседовать и вспомнить о днях собственной

молодости. Любому приезжему они с удовольствием расскажут

о чудесном городе и обязательно вспомнят старого художника

Юделя Пэна – гордость Витебска – и посоветуют сходить в

картинную галерею, носящую его имя. А если собеседник будет

внушать им доверие, может быть, кто-нибудь расскажет о его

беспокойном ученике Марке Шагале.

Кто-то беседует на русском, на идиш, на белорусском. Но

все отлично понимают друг друга. Потому что говорят на одном

языке – языке Города.

Вечером нарядные пары пойдут в “Пролеткино” и кинотеатр

“1 Мая”, в драмтеатр и на танцевальные площадки. В городских

парках заиграют духовые оркестры, и мелодии вальса и танго

разлетятся по узеньким улочкам старого Витебска. А родители,

сидя у окон, будут с волнением ждать, когда же придут их по-

взрослевшие дети…

они отправились на Витьбу и катались на лодках до самого утра.

И казалось им, что счастливее нет людей на свете. Кто тогда мог

знать, что через несколько часов выступит по радио заместитель

Председателя Совнаркома СССР, Нарком иностранных дел В. М.

Молотов и сообщит стране страшную весть о начале войны.

Смех и шутки мгновенно умолкли, и ребята разошлись по до-

мам. Стоял необычайно жаркий, безветренный день. Было видно,

как над раскаленной мостовой дрожит воздух. У громкоговорите-

лей стояли люди и растерянно смотрели друг на друга.

Вскоре ребята снова собрались в школе. Вместе они чув-

ствовали себя сильнее. Тихон Емельянович Видишев хотел

подбодрить своих учеников и сказал:

– Фашисты испортили наш праздник. Они ответят за это.

Скоро мы разгромим врагов. Давайте несколько бутылок вина

закопаем во дворе школы и в день окончания войны снова

соберемся вместе.

Из 10-б уйдут на фронт две девочки и одиннадцать ребят

из тринадцати. Семеро из них уже никогда не увидят родную

школу. Другим придется перенести тяготы эвакуации, а кому-то

и ужасы фашистской оккупации. Пройдут долгие военные годы,

прежде чем выпускники 1941 года снова соберутся вместе. От-

копают бутылки с вином и выпьют за Победу.

Этот город уже никогда не вернется. Он живет только в вос-

поминаниях тех, кого сегодня называют коренными витебляна-

ми. Их осталось очень-очень мало…

Таким город встретил войну и ушел в историю.

22 июня 1941 года в двенадцать часов дня Всесоюзное радио

прервало передачи и диктор несколько раз повторил, что сейчас

будет важное правительственное сообщение. В это время Борис

Гинзбург вместе со своими одноклассниками из 10-б класса 10-й

Сталинской школы пришел к Ире Бруссер. Только вчера у них был

выпускной бал. Ребятам вручили аттестаты, грамоты, премии. За

одним столом, накрытым в химкабинете, сидели ученики и учи-

теля: Анна Григорьевна Блау, Бася Моисеевна Снитко, Ольга Ев-

геньевна Неразик, директор школы Тихон Емельянович Видишев.

Тостам и шуткам не было конца. Учителя поднимали бокалы за

учеников, за их счастливое будущее, ученики благодарили своих

наставников. На столах стояли напитки со смешными названиями:

“Настойка выпускная. Изготовлена на натуральных ученических

соках”, “Ее голубые глаза. Крепкий мужской напиток”, “Выпуск-

ная небезалкогольная”. Этикетки придумали и нарисовали Боря

Гинзбург и Шура Владиславлев. Были танцы под патефон. А потом

они отправились на Витьбу и катались на лодках до самого утра.

И казалось им, что счастливее нет людей на свете. Кто тогда мог

знать, что через несколько часов выступит по радио заместитель

Председателя Совнаркома СССР, Нарком иностранных дел В. М.

Молотов и сообщит стране страшную весть о начале войны.

Смех и шутки мгновенно умолкли, и ребята разошлись по до-

мам. Стоял необычайно жаркий, безветренный день. Было видно,

как над раскаленной мостовой дрожит воздух. У громкоговорите-

лей стояли люди и растерянно смотрели друг на друга.

Вскоре ребята снова собрались в школе. Вместе они чув-

ствовали себя сильнее. Тихон Емельянович Видишев хотел

подбодрить своих учеников и сказал:

– Фашисты испортили наш праздник. Они ответят за это.

Скоро мы разгромим врагов. Давайте несколько бутылок вина

закопаем во дворе школы и в день окончания войны снова

соберемся вместе.

Из 10-б уйдут на фронт две девочки и одиннадцать ребят

из тринадцати. Семеро из них уже никогда не увидят родную

школу. Другим придется перенести тяготы эвакуации, а кому-то

и ужасы фашистской оккупации. Пройдут долгие военные годы,

прежде чем выпускники 1941 года снова соберутся вместе. От-

копают бутылки с вином и выпьют за Победу.

http://mishpoha.org/library/14/hronika_vi...

Мы подошли к страницам, которые подобны присохшим бинтам. Время, запечатленное на них,— наше время. Мы его свидетели и вершители. Наши уши до сих пор полны трагического гула; память хранит имена и лица, которые для следующих поколений уже безвозвратно отошли в небытие... Как подробно мы ни старались бы поведать о прошедшем, получатся лишь обрывки,— так много вместилось в четыре года!

Я перескажу один короткий эпизод. Не потому, что он значительнее или ярче других,— о нет, он не более чем крошечная искра в грандиозном пламени Отечественной войны,— но мне показалось, что в нем переплелось несколько разнородных нитей, которые суть человеческие чувства: отступничество и верность; крикливое тщеславие и героизм без единого слова, со сжатыми губами; вина и возмездие.

Вернемся в июнь 1941 года.

* * *

Выстрел в Кленнике.

Окна школы за молодой листвой деревьев стали гаснуть одно за другим: техничка тетя Фруза последней обходила классы. Выпускной вечер окончился.

Девушки в батистовых и пикейных платьях, юноши в белых рубашках с узкими галстучками медлили расходиться. Так не хотелось рвать живую связь, которая десять лет соединяла воедино их всех — зубрил и двоечников, дебоширов и учительских любимчиков, первых красавиц и безнадежных дурнушек, пай-девочек и мальчишек-сорвиголов... Сначала они назывались первым «А» классом. Через несколько лет — четвертым «А», шестым «А», восьмым, десятым...

Учителям было еще грустнее: они теряли их навсегда. Даже те, кто останется в городе, будут попадаться

251

на глаза все реже, здороваться все торопливее... Сейчас они еще твердили по привычке:

— До свидания, Анна Григорьевна!

— До свидания, Тихон Емельянович!

— До свидания, Бася Моисеевна!

Но в школьных стенах свидание их больше не ждет.

Стояла прозрачная летняя ночь. От Двины веяло запахом нагретой за день речной воды; острый сырой аромат источали соки трав по косогору.

Сначала, сбившись в кучу, они постояли еще какое-то время в школьном саду среди волшебно шевелящихся теней; потом гуськом двинулись по тропинкам высокого левого берега мимо губернаторского дома по Успенской горке; спустились по крутой деревянной лестнице к мосту через Витьбу, и тут стало явным то, что так долго таилось от чужих глаз — кто кого пошел провожать!

Двадцативосьмилетний учитель истории Александр Львович Брандт, кумир старшеклассников, тоже вызвался проводить одну из своих учениц, несменяемую партнершу по школьному драмкружку, тезку его жены Галины...

На какое-то время витьбенский мост опустел. Мгла не успела сгуститься, как начала уже медленно редеть. Облака поднимались все выше, купол неба становился необъятным.

В сонной тишине улиц звук шагов разносился четко. Костя Маслов услышал одинокие шаги издалека и сразу угадал их: молодой Брандт (его называли так в отличие от отца, старого Брандта, тоже преподавателя) возвращался, как и он, к витьбенскому мосту. Они остановились и закурили, опершись о перила.

Весь этот вечер Брандт был чрезвычайно оживлен. Он много танцевал с выпускницами и не стесняясь отдавал предпочтение все той же черноглазой, с матовым вишневым румянцем во всю щеку. Вообще, чувствовал

252

себя распорядителем бала! Ребята тянулись к нему со всем пылом неискушенных сердец; он и всегда-то представлялся им образцом эрудиции, ораторского искусства и хороших манер, а теперь, когда сбросил с себя отстраняющую мину наставника и держался почти что на равной ноге, их обожание достигло предела.

И было так естественно, что именно он один из всех учителей не захотел распрощаться у дверей школы. Гурьбой они отправились к плотине, растолкали сонного сторожа и покатались на лодках.

Сейчас, в усталой тишине наступившего утра, лицо учителя показалось Косте посеревшим и непривычно печальным.

— Как я завидую всем вам,— внезапно проронил он.

— Вы? Нам? — в безмерном изумлении переспросил Костя.

— Конечно. У вас все впереди. А что может случиться неожиданно в моей жизни? У меня такое ощущение, что она осталась уже за поворотом.

Костя не нашелся, что ответить.

Брандт молча сбрасывал папиросный пепел в шустрый ручей Витьбы, втекающей под державную руку Двины.

— Пуля, им отлитая, просвищет над седою вспененной Двиной,— нараспев проговорил он, уставившись перед собою.— Пуля, им отлитая, отыщет грудь мою: она пришла за мной... Упаду, смертельно затоскую...— Он вдруг оборвал и повернулся к Косте с той надменноснисходительной усмешкой, к которой они привыкли в классе.— Знаете, чьи это стихи?

— Нет,— сознался Маслов, привычно чувствуя себя школяром, не ответившим урок.

Длинное смугло-бледное лицо Брандта приняло задумчивое выражение.

— Я не вспоминал их с тех самых пор, как уехал из Ленинграда. А ведь они написаны именно об этой реке.

253

Как странно, что я забыл.,. Не слыхали? —добавил он другим тоном.— Не слыхали, не проходили... Знаю. Ну, а эти помните? Я их читал в классе. Хотя, может быть, и не в вашем.

С тяжким сердцем, гонимый судьбой, как вода,

Мусор и щепки я нес на себе, как вода,

Родину бросил, покорен судьбе, как вода,

Ушел и вспять не вернулся к тебе, как вода.

— Гордый, высокомерный, самовлюбленный Хока-ни! — отбарабанил Костя, в точности повторяя Брандто-вы слова.

Тот улыбнулся.

— То-то и оно-то!

И, слегка кивнув, ушел не оборачиваясь.

Было пять часов утра. Война уже началась.

* * *

Брандт ошибался: хотя срок его жизни был точно отмерен, ему предстояли еще многие неожиданности.

И самым неожиданным окажется то, что человек, которому назначено сыграть в его судьбе главную роль, в эти минуты находился совсем недалеко. В двух шагах от моста, под Успенской горкой стоял деревянный двухэтажный дом, где на первом этаже, возле окна, выходящего на реку, на железной кровати, уйдя темноволосой головой в умявшуюся подушку, под мурлыкающий ход стенных ходиков спал Михаил Георгиевич Стасенко, тридцати трех лет от роду, бывший пограничник. По странному совпадению он появился в Витебске в одно время с Брандтом; как и тот, женился здесь и имел точно такого же трехлетнего сына.

Они никогда не видели друг друга.

Утро двадцать второго июня для Стасенко, начальника городского Общества спасения на водах, началось, как всегда, рано. В оба широких окна лился отражен-

254

ный переливчато-солнечный отблеск реки, белые занавески надувались, а стеганое голубое одеяльце сына казалось осколком безмятежного утра.

Леник проснулся раньше всех, загукал, залепетал и, держась за боковую сетку, потянулся к никелированным шишечкам родительской кровати.

Стасенко пробудился тотчас, как привык за шесть лет просыпаться на заставе. На какую-то долю секунды ему даже померещилось, что за окнами не Двина, а Черное море и что вместо гудка буксирчика он услышит сейчас стонущий вопль муэдзина на турецкой стороне. Он спал всегда крепко, без сновидений. Явь и вымысел путались в его сознании лишь то мгновение, пока он подымал веки. Но вот глаза раскрылись — светло-карие, зоркие,— и он уже был на ногах.

Потом он умывался, пил чай. Его молоденькая жена Оля, которая жаловалась последнее время на сердце и должна была ехать на курорт (ее отпуск начался два дня назад), надела ради выходного дня новый сарафан из модного сатина-либерти, красный в горошек, и ее обнаженные загорелые плечики светились на солнце.

Узнав о войне, Оля прежде всего спросила: «Как же путевка?» — ее пухлые губы задрожали.

Она вообще легко плакала. Слезы частыми обильными горошинами прыгали по юным щекам. Михаил подолгу мог разговаривать с ее матерью, обсуждать газетные новости, но к ней относился почти как ко второму ребенку в семье.

— Отложим путевку. Ничего,— только и сказал.

Кругом уже все шумело: война, война. Но, казалось, никто толком не понимал, что же это такое?

Днем Михаил объехал спасательные посты на реке, проверил: все ли в порядке, все ли на местах. С утра он надел сиреневую тенниску, и хотя солнце припекало, но ветер на реке тотчас сушил пот.

Застланный клеенкой обеденный стол к его приходу

255

был уже накрыт. Он ел с аппетитом свекольный холодный борщ и первую молодую картошку, политую подсолнечным маслом, с зеленым луком, огурцами и редиской.

Вблизи дома у них было несколько гряд, но неумелая Оля сыпанула семена редиски так густо, что они заглушали друг друга. Когда Михаил принялся разреживать, у нее тотчас навернулись слезы.

— Зачем же тогда было сажать? Мне жалко. Не рви.

Она была горожанкой, дочерью драматического актера.

— Хорошо,— сказал, усмехаясь, Михаил.—- Твою грядку не тронем, а эту я прополю. Посмотришь, что из этого получится.

И, конечно, редиска выросла лишь у него.

На следующее утро, понянчив немного Ленина, он сказал жене не отводя глаз, но по возможности мягко:

— Не хочу от тебя скрывать, Оленька. Вчера я был в военкомате и сегодня не вернусь домой. Сейчас иду сдавать дела.

— Но меня тоже вызвали на работу,— растерянно пролепетала она.— В горкомхозе надо выплатить всем досрочно жалование.

— Значит, иди.

К военкомату она его не провожала. Зато Леник вцепился пальчиками в отцовскую рубашку, и он никак не мог передать его на руки теще.

К вечеру стало известно, что вновь сформированная часть пока что оставлена в Врхтебске, на фанерной фабрике. Ольга прибегала туда вечерами. Так продолжалось до двадцать восьмого июня; молоденькая женщина уже уверилась про себя, что изменений не прорхзой-дет и впредь, а там, глядишь, кончится и. эта война!

В воскресенье он назначил ей встречу в тенистом садике у педагогического института. Наверно, ему что-то хотелось сказать ей без чужих ушей, даже без их

256

ребенка, к чему-то приготовить, что-то объяснить, оставить наказ.

Она пришла и не дождалась: накануне ночью часть отправили на фронт.

Июль начался в том же вопиющем противоречии безветренных ясных дней с сияющими небесами над гладью Двины, которая еще не успела обмелеть после весеннего паводка,— и растерянности, смятения, мучительной тревоги, поспешных сборов и отъездов, а также неурочных совещаний за длинным обкомовским столом, когда на повестке дня стояло уже не выполнение планов или шефская работа, а утверждение будущих партизанских явок и списка подпольщиков. Фашистские армии обтекали Витебск.

Война перестала быть расплывчатым понятием. Над крышами и вдоль дорог круя чрч вражеские самолеты; гул канонады становился все с ышнее.

. Словно кровь при обмороке, вся жизнь отхлынула от центра города к вокзалу. Через Витебск шли безостановочно составы то с воинскими частями, то груженные заводским оборудованием или же полные раненых и беженцев. К чужим эшелонам теперь присоединялись уже и свои: как можно больше вывезти, спасти, не оставить. врагу.

Заведующий музеем Валентин Карлович Зейлерт двое суток паковал коллекции фарфора и бронзы, укладывал мраморные статуэтки между стружками в опорожненные бочки и наспех сколоченные ящики. Ему оставалось лишь добыть разрешение на вагон, довезти поклажу до вокзала и погрузить. Тогда бы от сердца у него отлегло; он всегда слыл человеком долга.

Несмотря на неразбериху, ломовика обещал найти завхоз музея Мартын Петрович Лабоха, а требование

257

на вагон без слова подписал на служебном бланке замороченный человек с помутневшим, почти неживым взором. И вот, уже договорившись на товарной станции, Валентин Карлович скорым шагом поспешал от вокзала через мост, когда кто-то громко окликнул его. На-встречу шел старый Брандт, которого приглашали иногда в музей как эксперта. Валентин Карлович был достаточно знаком с ним, чтобы кланяться при встрече, но те горячие рукопожатия, с которыми кинулся к нему шапочный знакомый, наверно, несколько удивили бы, происходи все это в обычное время. Выло недосуг размышлять сейчас над мелочами, и он приписал возбужденный вид встречного знакомца общему нервному напряжению.

Между тем, старый Брандт — по обыкновению в своем черном, неряшливо сидящем костюме, в старомодных тупоносых ботинках, но при галстуке и держа в .руке фетровую шляпу,— подчеркнуто дружелюбно и неуместно шумливо расспрашивал о самочувствии, о здоровье домашних, о новостях. Голос его звучал, как всегда, напористо, клокочуще низвергался водопад слов.

Валентин Карлович едва вставил:

— Какие теперь новости! Вот удалось добыть вагон для эвакуации. Будем грузить. Семью я еще вчера посадил на какую-то проходящую платформу; надеюсь, что отступление будет недалеким и мы скоро свидемся.

А вы когда собираетесь уезжать?

Он повторил этот вопрос дважды, пока запнувшийся Брандт не промямлил, что он, собственно, еще не решил, как-то все слишком неопределенно вокруг...

Зейлерт понял его иначе.

— Я тоже думаю, что город не будет сдан! — горячо воскликнул он.— Но бои-то наверняка разгорятся, и лучше гражданских лиц эвакуировать, ведь так?

Брандт пожал плечами. Из-под лоснящегося отво-

258

рота пиджака у него выглядывала мятая сорочка. Почему-то именно в этот момент в памяти Валентина Карловича всплыли слухи, будто старуха-жена Брандта была дочерью чуть ли не помощника министра финансов в последнем царском правительстве, а он сам, вынимая из бокового кармана массивную золотую луковицу старинных часов с крышечкой, обмолвился однажды, что это единственный сохранившийся ему сувенир от отца-посланника... В Витебск они попали в 1936 году.

— Так вы едете или нет? — в упор спросил Зейлерт.

— Сперва переберемся от пожаров к сыну. Решим сообща. Всех благ! Всего наилучшего!

И, приподняв шляпу, старый Брандт прошествовал дальше, сверкая стеклами очков и вставными зубами. Он жил на Рыночной улице, вблизи вокзала...

Именно отсюда, с западной стороны, и полетели немецкие снаряды, сначала срезая верхушки сосен на Юрьевой горке, а, пристрелявшись, с попаданием и в центр города.

Первый крупнокалиберный снаряд ударил в фанерный киоск на Успенской горке. Тот вспыхнул, будто подожженный клочок бумаги! Второй угодил в магазин; третий взметнул осколки булыжника перед музеем. Нагруженный остатками ценной клади ломовик было шарахнулся, но возница вскинул кнут, и, испугавшись кнута больше, чем взрывной волны, лошадь тяжело поскакала под уклон улицы, к вокзалу. Проходившая мимо женщина была убита тем же снарядом наповал. Истошный вопль маленькой девочки над трупом долго звенел в ушах Зейлерта...

В охваченном пожаром городе всеми своими рупорами прокричало радио, чтобы граждане немедленно покинули вокзал и спешили перебраться на левый берег Западной Двины: фашистские войска подступают к городу в районах Чепино и Марковщины. Отход на Смоленск свободен.

9*

259

В два часа с минутами последовал последний приказ: прервать связь, уничтожить телефонную станцию. В мрачном азарте, когда уже нет времени что-то жалеть, аппараты разбивались топорами, провода выдергивались с корнем... А на заводских дворах бочки с нефтью вкатывали прямо в цеха. Через некоторое время над белокаменным, ярко сиявшим в солнечном свете городом стала расползаться чугунно-черная плита копоти и дыма.

Костя Маслов бегом бежал к своему дому. С вечера он дежурил в осоавиахимовской группе и ничего не знал о судьбе родителей.

Улицы были пусты. Поток от вокзала уже отхлынул. То и дело новые струйки огня выползали из подворотен.

Он вихрем взлетел на второй этаж, толкнул незамкнутую дверь.

— Мама! Папа! Света!

Никто ему не отозвался. Квартира как будто даже и не носила следов поспешного бегства. Обеденный стол был по-прежнему накрыт вязаной скатертью; стулья расставлены по ранжиру; на подушках красовались несмятые накидки. Все так же висела на стене карта полушарий с прохладной синевой морей. Не было только пирамидки чемоданов.

Костя обтер взмокший лоб. «Отход на Смоленск еще свободен!» — пронеслось у него в мозгу. Он выпрямился и постарался сосредоточиться.

Удерживая дрожь рук, с вешалки в прихожей снял теплую куртку, с грохотом выдвинул ящик комода, достал подвернувшуюся первой подсиненную и накрахмаленную наволочку, уложил в нее, как в мешок, несколько пар трусов, три майки, носки, полотенце. В другом ящике разорвал бумажный пакет, остро пахнущий нафталином, и, подумав, вынул шерстяной свитер. Из буфета достал початый каравай хлеба, нераспечатанную пачку соли и высыпал из конфетной вазочки

260

горсть монпансье. Вновь вернулся от порога, наугад снял с этажерки книгу, сунул и ее в мешок. Еще раз обвел взглядом свой обезлюдевший дом. Отчаянная забубенная мысль осенила его в последний момент. Откинув крышку патефона, он до отказа накрутил ручку и с размаху опустил иглу на щербатый диск. Раздалось шипение заигранной пластинки.

Медлить больше было нельзя. Уже с тротуара он задрал голову и увидел, как споро, весело занялись пламенем тюлевые занавески. А на всю пустую улицу звучала песня:

Три танкиста, три веселых друга...

Он слышал ее, пока не повернул за угол.

Все это напоминало сцену с декорациями, но без исполнителей. На следующий день с комсомольским батальоном осоавиахимовцев Маслов оборонял Мазу-рино.

Рассказывали, что первый прорвавшийся немецкий танк на полном ходу шел к памятнику Ленина, но отступавшая по Городокскому шоссе «тридцатьчетверка» столь же стремительно повернула обратно и врезалась во врага. Хрустнули бронированные бока. Оба танка вздыбились и застыли в смертельном объятии.

Девятого июля рухнул между двумя быками взорванный мост. Когда утром десятого немцы стали наводить на Двине понтоны, с Успенской горки забил одинокий пулемет. Никакой пушечный и минометный огонь не мог подавить его ярость!..

Винтовочные выстрелы звучали в городе еще и одиннадцатого.

* * *

Старый Брандт попивал. Ребята тотчас угадывали, когда он входил в класс навеселе: он потирал руки и

261

щурил глаза под очками, золотые передние зубы то и дело обнажались в ухмылке. Тогда он был развязен, оживлен и всем доволен.

— У вас следующий урок истории? Слушайте хорошенько! То, что вам расскажет мой сын, вы не прочтете ни в каком учебнике.

Он произносил это так хвастливо, что только не добавлял: вот какой у меня замечательный сын! А, между тем, ходили слухи, что они между собою не ладят после женитьбы младшего на скромной витебской учительнице Степановой.

Иногда к концу уроков за Брандтом приходила жена— грузная дама в фетровых ботиках. Темный шарф обрамлял увядшее щекастое лицо с густыми бровями, в которых угадывалось нечто восточное. Сын-брюнет удался в нее, тогда как у отца глубокие залысины на лбу переходили в плешивое темя, едва прикрытое рыжеватыми волосами.

Их дом был как замкнутая со всех сторон коробочка: в него почти никому не было доступа. Даже с управдомом старый Брандт переговаривался через цепочку. Из комнат за его спиной несло тогда запахом пыли и затхлости.

Смешанное чувство у тридцати пар глаз, устремленных в упор, едва он переступал порог класса, вызывал Лев Георгиевич Брандт! Первые минуты — невосприятие, резкая несимпатичность всего его облика. Язвительность тона, прищуренный взгляд, бьющий сквозь очки, как некий смертоносный заряд, голос, вдруг сбивающийся на воронье карканье — да они готовы были попятиться от него, отшатнуться, заслониться руками. Но проходило несколько минут, краснобай размыкал уста. Сирена затягивала прельстительную песнь. Детские сердца так незащищенно доверчивы! Он упивался собственной речью, купался в словах, как селезень в воде, а они были убеждены, что это ради них, из любви

262

к ним, чтоб сделать их умнее, лучше. И были благодарны ему.

Когда от пожаров и стрельбы жители Пролетарского бульвара, который в просторечье назывался у витебчан Кленником, сбежались за толстые стены Покровской церкви, под своды ее подвала, Брандтов не было среди них. Хотя дом старого учителя Мирона Степанова, Брандтова тестя, расположен невдалеке.

Миновал полдень. Несколько девушек-школьниц поднялись из сыроватого подполья, куда звуки извне доносились глухо, и их ослепило полуденное солнце, горячее небо с длинными хвостами дыма. Потом они услышали утробное урчанье: по бульвару гуськом, друг за другом, шли танки. Их бока, тяжелые, как панцыри вымерших ящеров, пятнали черные кресты. Это были фашистские танки.

И тотчас они увидали, как из дома № 14 показались оба Брандта. Они шли к танкам, подняв руки, но головы держали высоко и походка их была размеренно-тор-жественна; старший ниже младшего почти на полголовы.

Поравнявшийся с ними танк притормозил. Оба заговорили по-немецки, их выслушали. Танк пополз дальше. Возвращаясь, старый Брандт бегло взглянул на девочек, прижавшихся к стене.

— Идите по домам. Вас не тронут,— сказал странно бесцветным тоном, словно обращался не к собственным ученицам, а в толпу, где все лица ему ровно незнакомы.

Они ничего этого не уловили. Просто еще раз доверились учителям: им было страшно, и те вышли, чтобы их защитить. Что может быть естественнее?!

Но уже через неделю, когда разнеслась весть, что Брандт назначен исполнять должность помощника бургомистра, а его бывший коллега преподаватель белорусского языка Олесь Петрович Ломоносенко, столкнувшись с ним на улице, машинально произнес: «Здравст-

263

вуйте, Лев Георгиевич». Тот прошел мимо него, словно не видя, продолжая по своей привычке бравурно бубнить под нос оперный мотив.

Грань была положена. Прежние контакты прекращены раз и навсегда. Всем своим видом старый Брандт показывал, что его недавнее прошлое в этом городе было несерьезным, нечто вроде шутовского маскарада, и лишь теперь начинается настоящее дело.

# * *

В это время за несколько сот километров от Витебска, ничего не зная еще о судьбе родного города, вырвавшись из окружения, пробирался литовскими лесами Трофим Андреевич Морудов. Ето семья успела выехать из атакуемого с воздуха Каунаса. Поезд добрался до Витебска — и вновь попал в пылающий город!

Сам Трофим Андреевич, не доходя до города, укрылся в деревне, где жила его тетка и куда добралась уже его семья.

Через некоторое время в полицию на него поступил донос, и как-то, в середине дня, когда он примерял кое-что из довоенной одежды, только что принесенной женою, Морудов увидал в окно, как от околицы движется целый отряд, окружая дома.

— Ну, это за мной,— сказал он жене.— Я могу начать отбиваться, но тогда поплатится вся деревня.

— Не делай этого,— плача воскликнули помертвевшие жена и тетка.

Все трое обменялись отчаянными прощальными взглядами.

Морудова схватили, но прежде чем увезли, у его жены вырвался приглушенный вздох:

— Иезус, Мария!

Начальник полицейского отряда живо обернулся.

— Пани говорит по-польски?

264

Он отошел с нею в сторону и выслушал, уже внимательно, ту версию, которую пытался рассказать и сам Морудов: горожанин пришел за продуктами к родственникам и застрял по нездоровью.

Поляк-полицейский сделал вид, что поверил. Эта была счастливейшая случайность. Он велел отпустить арестованного и на прощание даже показал донос за двумя подписями, чтоб знали, кого впредь остерегаться.

Странное происшествие окружило Трофима Андреевича ореолом некой опасной таинственности: местные власти боялись с ним связываться. А когда он, наконец, перебрался в Витебск и поступил на завод, который находился в привилегированном положении, так как поддерживал в порядке все городские коммуникации (немцы не без опаски готовились к первой русской зиме), то деревенские власти испустили и вовсе явный вздох облегчения: избавились от опасного соглядатая.

Морудов убедился на этом маленьком примере, что не так страшен немецкий черт, как расписывают его сами немцы, если только противопоставить русскую смекалку, убежденность в своей правоте, храбрость да удачливость. А в свою счастливую звезду Морудов верил крепко: ведь он был на родной земле!

Но, боже мой, как изменился город! Он не узнавал улиц, не узнавал людей. Больше не бегали по горбатым витебским улочкам шустрые трамвайные вагоны; фабрики замерли; город погрузился во мрак. Вечерами в уцелевших домах лишь ненадолго зажигались керосиновые лампы или тусклые самодельные коптилки, а то и просто лучины.

Вместо разрушенных пролетов моста пройдя на правобережье по временному деревянному настилу,. Морудов был вынужден искать проход к собственному дому. Целые кварталы развалин и — остовы железных кроватей! Какое-то зловещее кладбище кроватей: на первых, на вторых этажах, на уцелевших

265

перекрытиях. В одном доме повисла над провалом первого этажа печьг и на загнетке — утюг. Электрический утюг, провода которого обуглились, но сам он почему-то даже мало закоптился и в свете дня сиял печальной никелевой звездочкой...

Еще больше изменились люди; их отличал пришибленный потрясенный вид; Витебск был битком набит карательными отрядами. В подвалах политехникума схваченных горожан пытала контрразведка СД; в зданиях медицинского и ветеринарного институтов обосновались не менее опасные и свртрепые фашистские комендатуры — местная и полевая. Буквально каждый квартал держали под неусыпным вниманием карательные отряды абвера. На площади, где ставилась еще так недавно разукрашенная игрушками и цветными огоньками новогодняя елка, теперь возвышалось иное дерево — сколоченная из толстых плах виселица... Словно по страшному колдовству все в городе переменилось со знака плюс на знак минус; что предназначалось для добра, стало служить злу. Ни совесть, ни сердце не хотели с этим примириться!

Морудов почти не встречал знакомых лиц. Те, кто не уехал, были, видимо, схвачены или попали в гетто, откуда мученический- путь вел лишь к безымянным могилам-на дне Духовского оврага...

И вдруг навстречу, нос к носу, прежний сослуживец. Однако какая перемена! С первых слов тот заявил, что исправляет должность районного бургомистра.

— По стопам старика Брандта? — не сдержавшись прошипел Морудов.— И много вам платят?

Тот испуганно оглянулся.

— Замолчи, ради бога! И вообще, уходи из города. Я ведь знаю, ты сидеть смирно не будешь, а когда тебя схватят, все подумают, что это я тебя выдал.

—- Мне уйти, а город на вас оставить? Не выйдет...— И вдруг переменил тон.— Хватать меня не за что, я че-

266

ловек мирный, цивильный. Недавно на завод устроился. Мастер Ганс Миллер мною доволен. Работаю на благо рейха.

Оба внимательно посмотрели друг на друга. Один с сомнением, другой со скрытым лукавством.

— Ну, ну. Если смогу чем-нибудь помочь...

— Хорошо. Тогда поможешь.

Они разошлись. Морудов и в самом деле спешил на завод. Хотя у него был ночной пропуск, он не рисковал ходить без особой нужды после комендантского часа: немецкий патруль сначала стрелял, а потом уже спра-шивал документы!

В цеху коротконогий одутловатый мастер Ганс, вынув изо рта глиняную трубку, при помощи жестов и нескольких баварских ругательств пытался объяснить сменное задание. Работа была, в общем, простая, починочная, да и Ганс не наседал: сделал за смену — хорошо, а коли нет, так завтра тоже будет день.

Эта добродушная флегма привлекала внимание Трофима Андреевича. Вскоре он разглядел за нею нечто другое.

Морудов и несколько его товарищей решили поджечь завод. Они оставили возле стены за фанерным щитом включенную спираль и возле нее взрывчатые лаки, рассчитывая, что все произойдет быстрее, чем по цехам пройдет охрана. Однако они еще не успели выйти за ворота, как немного раньше обычного начался ежедневный осмотр.

Положение создавалось отчаянное. Неожиданно возле цеха, незамеченный ими раньше, тяжело дыша показался Ганс. Неизвестно, почему он замешкался, но на следующее утро они не нашли и следов своей адской машины: Ганс вырвал даже розетку и оборвал провода, чтоб не возникло ни малейших подозрений. Морудов решил, чт© пора познакомиться с коротышкой-мастером поближе. Он пригласил его в гости.

267

В более просторной комнате, как и во всех почти домах, у него квартировали фашистские офицеры. Но сейчас постояльцы были в отлучке, и Морудов усадил мастера за стол, над которым висел глянцевый лист календаря с портретом Гитлера. Ганс покосился на него,, но промолчал, И лишь опорожнив бутылку самогона, вдруг со страшными проклятиями сорвал со стены, истоптал ногами и даже хотел здесь же на полу сжечь. Не менее хмельной Морудов удержал его. Ганс Миллер был своим человеком. Это уже не вызывало у него сомнений.

^ * 5?

В августе начала выходить городская профашистская газета «Новый путь». Ее основателем и главным редактором стал младший Брандт.

Александр Львович был достаточно умен, чтобы не напускать на себя ту анекдотическую важность, которой щеголял его отец; но перемены были заметны и в нем. Всякие отношения между ним и бывшимрх школьниками, как учителя со своими учениками, были прекращены сразу; в лучшем случае это представлялось случайным знакомством. Всем своим видом он старался показать, что увлечен новым занятием. Он был неплохим организатором, распоряжался коротко и по-деловому и весь дышал энергией: быстро и легко ходил, здоровался походя, снрюходительно-вежливо. Хотя он писал мното и неплохо зарабатывал этим, он не был врожденным литератором; в нем слишком преобладала актерская жилка! С юных лет она бросала его в разные стороны. Едва ли он это осознавал сам, но для него «казаться» было всегда важнее, чем «стать». Поначалу он с наслаждением вживался в роль «делового человека». Но едва у него появилась надежда, что со временем издательство и типография перейдут в его собственность,

288

он тотчас изменился внешне — стал более резок и бесцеремонен.

Галина Мироновна, старше его несколькими годами, но миловидная и миниатюрная, как девочка, с испугом и смущением наблюдала за сменой обличий своего мужа, Ее удивляло, от каких сущих мелочей зависело его расположение духа. Принося свежий номер газеты, он по нескольку раз ласкал любовным взглядом свою фамилию «редактор А. Брандт». Однажды он даже стал напевать эти слова, повторяя их на множество ладов с тщеславным удовольствием.

Александр Львович сам не заметил, как переменилось его отношение к Витебску. Раньше он смотрел на него как на временный бивак. Вынужденный приехать сюда вслед за родителями, он испытывал скучное безразличие и к устарелым губернским домам, и к узким, дурно замощенным улочкам, словно играющим в слалом — с холма в овраг и из низины на гору!

Но Витебск во все времена обладал подспудной притягательной силой. Сами его склоны как бы источали аромат древности. Ветхость же домов, напротив, намекала на волнующую неизбежность неведомого никому грядущего...

Сейчас город — в который уже раз за свою историю! — лежал в развалинах. Среди одичалых камней, отдающих тленом, среди остовов ранее знакомых, а теперь отчужденно сирых зданий, улавливая крупным породистым носом до сих пор не улетучившийся привкус чада, Брандт думал иногда, что недавнее пламя пожара стало и для него крестильной купелью: он уже не тот, кем был раньше.

Все, что происходило в его жизни до двадцать вто^ рого июня, он просто сбрасывал со счетов, как не имевшее никакой ценности. Кончились метания недоросля между перелистыванием архивных папок в гатчинском музее и тягой к любительским подмосткам; между

269

страстью к изысканным вещицам из юсуповского фарфора, классификацией которых он увлекался одно время, и непроходящей любовью к мелодекламации. Еще так недавно он обожал заучивать стихи целыми десятками строф, чтобы, окончив свой урок за пять минут до звонка, мимоходом сказать восьмиклассникам с надменным лукавством в полуопущенных глазах, что, мол, пусть они прочтут из «Горя от ума» выбранную наугад строчку, а он будет продолжать. С любого места. И затем всеми порами впитывал их восторг.

Единственная осечка засела занозой в его самолю-бивом сердце: простодушный школяр-второгодник, уже знакомый с этим почти цирковым трюком, громким возбужденным шепотом сказал соседке: «Попроср! его почитать Чацкого!» И вдруг последовал безотчетный взрыв протеста рыжеволосой пигалицы: «Ни за что на свете! Не хочу, чтобы он тут кривлялся!»

Дерзкая страстность возгласа уходила корнями в столь верную интуицию, что Брандт на миг оторопел. Потом его бронзовый лоб стало заливать пурпуром. Стараясь одновременно удержать и приступ бешенства и унизительную дрожь в коленях, он медленно вышел вон посреди обморочной тишины класса.

...Как, мнилось ему сейчас, ничтожны те крошечные победы, которыми он тешил себя в то время! Но человеку редко свойственно верное понимание масштабности своих деяний. На самом деле никчемна была его нынешняя суета и кичливость. И вовсе не мала, не пустопорожня, не бесследна победа над детскими сердцами. .

Та же рыжеволосая девочка, густо усыпанная веснушками по прозрачно-розовой коже, с упрямой неусыпностью изо дня в день наблюдавшая за ним провидческими глазами, стала тогда на какое-то время его маленькой целью: нужно было во что бы то ни стало подчинить и ее, как других, своему обаянию.

270

Формально он этого добился. Закусив губу от волнения, она сама попросилась к нему в литературный кружок Дома пионеров. А когда однажды там потух свет, и с трудом раздобыли одну-единственную керосиновую лампу, которую он нес вдоль составленных рядами стульев, близоруко щурясь и всматриваясь в сидящих — ибо он хотел лишь для нее одной дать сейчас великолепный спектакль! И даже спросил с беспокойством ее одноклассницу, не ушла ли она? А та, впыхнув от невиданной чести, оказанной товарке, привстав, указала куда-то в темноту,— когда он с подъемом прочел, вернее представил в лицах «Моцарта и Сальери», а потом, бледный от пережитого напряжения, откинулся на спинку стула и, переждав самозабвенные рукоплескания, с небрежным лукавством бросил: «Ну, говорите, что вам прочесть еще?»,— тогда-то и прозвенел ее укрощенный голосок: «Прочтите, пожалуйста, последний монолог Чацкого». «Хорошо,— тотчас отозвался он, не в силах скрыть торжествующей улыбки.— Я прочту для вас монолог Чацкого!»

Так, несколько запоздало, он положил целебную примочку на обидное — «не хочу, чтобы он кривлялся!».

Но теперь он никогда не вспоминал обо всех этих канувших в Лету происшествиях. У него вообще была короткая память на людей. Не задумываясь ни на минуту, он грубо и бесцеремонно выгнал за дверь своего бывшего ученика, когда тот зашел к нему в редакцию. Раздражение его не имело предела: у него нет никаких учеников! Он предприниматель, будущий хозяин издательства. а не жалкий школьный учитель. Может быть, он станет со временем видным литератором, властителем душ, и хотя это будет тоже род учительства, но отнюдь не с указкой в руках.

Брандт ходил, высоко вскинув черноволосую голову, никого не видя перед собой. Ему казалось, что навстре-

271

чу никто не попадается, а ка самом деле его уже избегали.

Так в обольщении, в самоупоении подошел для него к концу трагический сорок первый год, В новогоднюю ночь немцы поиграли на губных гармониках, а в «Белорусском народном доме» по всему городу разысканные стараниями старого Брандта студенты музыкального училища дали концерт.

Зрителей было мало, и Александру Львовичу сразу бросилась в глаза знакомая фигура Кости Маслова, вновь появившегося в Витебске.

В своей куцей тужурке Костя держался скромно в стороне, но Александр Львович сам поманил его пальцем. В нем воскресли приятные воспоминания о последнем школьном спектакле. Они стояли тогда вдвоем за кулисами: Брандт, запахнувшись в наскоро сметанный из черной саржи плащ провинциального трагика Несчастливцева, а Костя с молотком в руках — он приколачивал декорации. Взбудораженный предстоящим выходом на сцену Александр Львович ловил у самого уха почти такое же взволнованное дыхание Маслова. Наверняка, это и были те единственные мгновения, когда Брандт был истинно и бескорыстно счастлив.

— Я рад вас видеть,— сказал он сейчас свысока, но любезно.— Мне казалось, что вы уехали?

— Я остался,— уклончиво отозвался Костя.

Сердце его бешено колотилось. Впервые за полгода

он опять говорил с Брандтом. Это оказалось не так-то просто. «Пуля, им отлитая, просвищет над седою вспененной Двиной...»

Помнит ли Брандт?

Брандт не помнил. Он был спокоен и всем доволен. По крайней мере, доволен самим собой.

— Как вы устроены? — спросил он.

— Никак. Я только что из деревни. У меня даже нет еще вида на жительство.

272

— Ну, это поправимо. Завтра я все улажу. Хотите работать у меня в типографии?

— Конечно! — вскричал Костя, не веря своей удаче. Ведь типография и была целью его возвращения в Витебск. С некоторым усилием он добавил: — Буду рад снова находиться рядом с вами, Александр Львович!

Тот смягчился еще более. Слегка тронув Костю за локоть, отошел с ним к окну.

Несколько секунд они молча вглядывались в морозное стекло, на котором таинственно мерцали налипшие снаружи снежинки. Лютая стужа последних недель ослабела, и над городом клубился лишь легкий морозный туман.

Внезапно под самым окном ухнул выстрел. Словно догоняя его, раздались другой и третий. Оба невольно вздрогнули и отшатнулись от окна.

— Облава?! — вырвалось у Кости.

Брандт бледно усмехнулся.

— Едва ли. Скорее пьяные солдаты салютуют новогоднему счастью. Армейская шинель удивительно оглупляет и нивелирует людей... Но все-таки мы повседневно видим, насколько средний уровень германского солдата выше среднего уровня советского бойца!

Костя промолчал. Он не принадлежал к числу тех флегматичных и целенаправленных натур, которые, казалось, способны вобрать в себя любое потрясение и отнестись к этому с тем же спокойным сознанием необходимости, как другой поднесет ко рту и разжует кусок черного хлеба, круто посыпанного солью. Его переход от вымысла к реальности в оценке Брандта происходил трудно, хотя и бесповоротно.

— Впрочем, не исключено, что и облава. Что поделать! История на каждой своей строке обагрена кровью,— продолжал Брандт глубоким задумчивым голосом, смягчая его доверительным звучанием беспощадность слов.— Великие дела оказываются под силу

https://fantlab.ru/work230271

Выстрел в Кленнике.

В 1919-м Сенную площадь переименовали в Пролетарский бульвар. Правда, горожане еще долго называли его по-старому. Через три года бульвар вновь стал площадью, в духе времени ее назвали в честь немецкого политика Фердинанда Лассаля. Но вскоре вернули «пролетарское» название, оно сохранялось до 1954 года. С этого времени улица носит имя украинского гетмана Богдана Хмельницкого.

Было у бульвара и еще одно название, народное, — сад Кленики. Так витебляне называли этот район до и после войны.

В начале июля 1941 г. Витебск оказался в полосе наступления вражеских войск группы армий «Центр». 9 июля после шестичасового кровопролитного -сражения гитлеровцы овладели пра-

392

вобережной частью города. К исходу следующего дня фашисты захватили его полностью. Начался почти трехлетний период оккупации Витебска.

Но город не покорился. Борьбу патриотов возглавили коммунисты. Уже к февралю 1942 г. действовало около двадцати подпольных организаций и групп. К лету 1943 г. их число выросло до шестидесяти.

Успенская горка — возвышенный мыс, образуемый слиянием рек Витьбы и Западной Двины. Названа по некогда стоявшему здесь Успенскому собору.

Брандт А. Л. и Брандт Л. Г. появились в Витебске в 1936 г. С первых дней оккупации стали на путь предательства. По приговору народного суда расстреляны.

Стасенко М. Г. — родился в 1909 г. в с. Валентиновка Михайловского уезда Воронежской губернии. Работал в Западно-Двинском речном пароходстве сначала диспетчером, затем начальником городского Общества спасения на водах. 23 июня 1941 г. был призван в армию. Под Смоленском попал в окружение и вернулся в Витебск. В 1942 г. стал партизаном бригады М. Ф. Бирюлина. Погиб 19 мая 1943 г. Награжден орденами Красной Звезды и Красного Знамени.

Зейлерт В. К.— родился в 1908 г. в Витебске. Член КПСС с 1940 г. В 1935—'1941 гг. работал директором Витебского краеведческого музея. После войны преподавал в Витебском художественно-графическом училище, затем в педагогическом институте имени С. М. Кирова. Живет в Витебске.

Старый мост — соединял Вокзальную (ныне улица Кирова) и Замковую. 9 июля 1941 г. специально оставленная группа подрывников взорвала его. В годы оккупации он был восстановлен фашистами, но при отступлении из Витебска в июне 1944 г. они полностью разрушили его.

Пролетарский бульвар — ныне улица Богдана Хмельницкого.

Морудов Т. А.— родился в 1911 г. в д. Узлятино Сиро* тинского уезда Витебской губернии. Член КПСС с 1940 г. В 1942 г. возглавил подпольную группу. В октябре 1943 г. во время одной из облав был арестован. Прошел через фашистские концлагеря смерти. После освобождения возвратился в Витебск. Около двадцати пяти лет работает главным механиком станкостроительного завода имени Коминтерна. Награжден орденом Отечественной войны I степени и 5 медалями.

«Белорусский народный дом» — был открыт оккупантами для антисоветской агитации. Размещался в здании нынешнего городского Дома культуры по улице Ленина.

Бирюлин М. Ф.— родился в 1914 г. в д. Любятино Велиж-

393

ского уезда Витебской губернии. Член КПСС с 1939 г. Накануне войны работал председателем исполкома Боровлянского сельсовета Витебского района. Осенью 1941 г. организовал партизанский отряд, затем командовал 1-й Витебской партизанской бригадой. После, войны — на советской и административной работе. Награжден орденами Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета», Отечественной войны II степени и 15 медалями. Почетный гражданин города Витебска.

Белохвостиков А, Е.— родился в 1914 г. в д. Ляховик Оршанского уезда Могилевской губернии. В 1938 г. окончил Белорусский институт народного хозяйства имени В. В. Куйбышева. В начале войны был оставлен для подпольной работы з городе. Создал широко разветвленную группу, которой руководил в течение двух лет. В мае 1943 г. был арестован и расстрелян фашистами. Награжден орденом Отечественной войны I степени.

Бобров Н. С.— родился в 1915 г. в д. Савейковичи Елагинской волости Витебского уезда. Был в составе подпольной группы А. Б. Белохвостикова. В марте 1942 г. вывезен в' Германию. Прошел через фашистские лагеря смерти. После войны работал в Риге, затем в Витебске. С 1958 г. живет в Минске.

Синкевич (Петрашкевич)Л. А.— родилась в 1922 г. в Витебске. Входила в состав подпольной группы А. Е, Белохвостикова. В марте 1943 г, была вывезена фашистами на принудительные работы в Австрию. После освобождения Советской Армией вернулась в Витебск. Работает на молочном заводе.

Р а д ь к о В. Ф.— прибыл в Витебск вместе с оккупантами. • Являлся агентом гитлеровской контрразведки по кличке «Рак». Был назначен фашистами бургомистром города. После войны разоблачен советскими органами безопасности и предан суду.

22 января 1942 года 4-я ударная армия под командованием генерал-полковника А. И. Еременко вышла на рубеж Велиж — Демидов. Действовавшая в ее составе 243-я стрелковая дивизия генерал-майора Г. Ф. Тарасова в конце января подошла вплотную к Витебску. Рейд сыграл важную роль в развертывании партизанской и подпольной борьбы на территории Витебщины,

Наудюнас И. П.— родился в 1906 г. в д. Тринивки Ку-ринской волости Витебской губернии. Член КПСС с 1940 г."С августа 1941 г. активный участник Витебского подполья. В феврале 1943 г. был тяжело ранен и отправлен на Большую землю. В послевоенное время находился на. ответственной партийной и советской работе в Литовской ССР. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны I степени, «Знак Почета» и 6 медалями. Живет в Каунасе.

Оборонная улица — ныне — улица Шубина.'

«Витебские (С у р а ж с к и е) ворота» — образовались между Велижем и Усвятами в результате наступления войск Калининского фронта зимой 1942 г. Через них осуществлялась связь с Большой землей партизан и подпольщиков Белоруссии и Прибалтики. Удерживались 4-й ударной армией и белорусскими партизанами. Действовали с 10 февраля по 28 сентября 1942 г.

Кононов В. Ф.— родился в 1912 г. в Витебске. Член КПСС с 1945 г. С первых дней оккупации города до его освобождения принимал активное участие в подпольной борьбе с фашистами. После войны окончил Ленинградское артиллерийское техническое училище, затем Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Награжден орденами Красного Знамени, Красной Звезды и двумя медалями. Живет в Минске.

Ш м ы р е в М. Ф.— родился в 1891 г. в д. Пунище Сураж-ского уезда Витебской губернии. Член КПСС с 1920 г. Участник борьбы за установление и укрепление Советской власти на Ви-тебщине. Перед войной — директор фабрики имени Воровского в д. Пудоть Суражского района. 9 июля 1941 г. создал первый на Витебщиие партизанский отряд, который вырос вскоре в 1-ю Белорусскую партизанскую бригаду. После войны находился на административной работе. Избирался в Верховный Совет БССР. Удостоен звания Героя Советского Союза, награжден тремя орденами Ленина, орденом Отечественной войны I степени и многими медалями. Являлся почетным гражданином города Витебска.

Филимонов Е. Г.— родился в 1925 г. в д. Марьяново За-роновского сельсовета Витебского района. В 1939 г. переехал в Витебск. Накануне войны работал слесарем и одновременно учился. В 1942 г. установил связь- с подпольщиками. После выполнения задания по ликвидации А. Л. Брандта ушел в 1-ю Витебскую партизанскую бригаду М. Ф. Бирюлина, Погиб 19 мая 1942 г. в бою с карателями.

Задуновская улица — ныне улица Фрунзе.

Пятый полк'— находился на западной окраине Витебска по Полоцкому шоссе. Фашистские захватчики превратили его территорию в концлагерь для военнопленных и мирных жителей. За три года оккупации гитлеровцы замучили в этом лагере смерти свыше 80 тысяч советских граждан.

И.мы и после нас...

Б л а у А. Г.— родилась в 1894 г. на сельскохозяйственной успенской ферме Переяславльского уезда Владимирской губернии. Член КПСС с 1949 г. Окончила Московские высшие женские курсы Герье. Работала в Москве и Подмосковье. В начале тридцатых годов переехала в Витебск. В 1947 г. присвоено звание заслуженного учителя БССР. В течение двадцати лет избиралась делутатом городского и областного Советов депутатов трудящихся. Награждена орденами «Знак Почета» и Трудового Красного Знамени.

***

Сквер на ул. Богдана Хмельницкого (Кленик)

http://news.21.by/society/2017/10/25/1388...

Рывкин М., Шульман А. » Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто »

http://www.rulit.me/books/hronika-strashn...

Маина Боборико (р. 21.03.1930)

Школьному учителю Владимиру Николаевичу Асташонку

Десятая школа

Десятая школа. А было ль их десять

В нашем городе после войны?

Разбитые окна фанерой завешаны,

Чадом коптилки полны.

А мы — замёрзшие, в телогрейках —

Писали в брошюрах между строк

Скрипучим пёрышком трёхкопеечным:

«Сталин. Партия. Родина. Долг».

Писали, сопели, чернила из сажи,

В промозглых чернильницах ночи провал,

А от коптилок носы чернели,

Как-будто художник озоровал.

Учитель истории – и не спорьте! –

Был ненамного взрослее нас,

Страницы войны изучал на фронте

До того как пришёл к нам в класс.

Он туго шарф вокруг шеи стягивал,

Руки замёрзшие растирал,

И вместе с нами войну вышагивал,

Бросался в атаку и погибал

в который уж раз. И так заворожено

Звучала рассказа его струна.

— Владим Николаич, на сердце тревожно,

А вдруг опять подкрадётся война?

Но мирные сани тряслись по ухабам

Через воронки от бомб и снарядов,

Через разруху и голод злющий

Мирные сани летели в будущее.

И мудрый учитель в санях этих быстрых

И юность, что стала прошедшим временем,

И медный звонок, что кричал неистово,

Словно мальчишка из дикого племени.

Любимый учитель вздохнёт на прощанье,

Улыбкою тихой мгновенье осветит:

— Примите, ребята, моё завещанье

И счастливы будьте на этой планете.

1964-2012

Неўзабаве на спартыўным небасхіле зага-рэлася яшчэ адна яркая зорка. Упершыню ў гісторыі спартыўнай гімнастыкі ў 15-гадовым узросце віцяблянка Ларыса Петрык заваява-ла званне чэмпіёнкі краіны.

А на наступных XIX Алімпійскіх гульнях у Мехіка яна была ў складзе «залатой каманды» СССР.

Яшчэ ў лепшых залах Канады і Румыніі, Балгарыі і Францыі, Германіі і Швецыі, мно-гіх гарадоў свету сотні тысяч аматараў спар-тыўнай гімнастыкі апладзіравалі чароўным выступлениям Ларысы Петрык, захапляліся яе смеласцю і незвычайным майстэрствам, высокай чысцінёй выканання практыкаван-няў і элегантнасцю, а ў Віцебску рыхтавалася ўжо новая змена. У кастрычніку 1970 г. ў югаслаўскім горадзе Любляна на п’едэстале гонару стаялі побач Ларыса Петрык і Тамара Лазаковіч — чэмпіёнкі свету за камандную перамогу. За 3 гады віцебская школьніца Тамара Лазаковіч прайшла шлях ад радавой спартсменкі да члена зборнай Савецкага Саюза.

474

Пад мірным небам

У 1972 г. таленавітая спартсменка становіцца гераіняй XX Алімпійскіх гульняў у Мюнхене. Да ганаровых тытулаў абсалютнай ч,»мпіёнкі V Спартакіяды народаў СССР, аб-< ллютнай чэмпіёнкі Еўропы ў Тамары даба-шуги высокі тытул чэмпіёнкі XX Алімпійскіх гульняў. Яна стала заслужаным майстрам (порту СССР.

Горад на Дзвіне даў свету 5 алімпійскіх чэмпіёнаў. Тэта Ларыса Петрык і Тамара Ла-іаковіч (выхаванцы, заслужанага трэнера СССР Вікенція Дзмітрыевіча Дзмітрыева),

Віцебская школа гімнастыкі

О том, что Витебск — город спортивный, знает весь мир. Не умаляя известность спортсменов в различных видах спорта, их достижений на спортивных аренах мира, все-таки визитной карточкой нашего спортивного города является гимнастика. И не случайно витебская школа гимнастики является центром развития мировой гимнастики.

Зарождение и развитие гимнастики в Витебске началось в 18 — 19 в., хотя и не было массовым явлением. Коренным образом изменилась картина в годы советской власти. Введенные в 1918 г. Всеобуч ив 1931 г. комплекс ГТО, где гимнастика занимала одно из главным мест, способствовали массовости развития гимнастики. В 1931—34 годах БССР занимала первое место в Советском Союзе по подготовке значкистов ГТО, а витебская молодежь была в первых рядах в республике. Гимнасты города успешно участвовали в республиканских и всесоюзных соревнованиях.

После окончания Великой Отечественной войны советское государство обратило внимание на оздоровление детей, их физическую подготовленность и воспитание. Советское правительство принимает решение об открытии ДЮСШ. Согласно этому решению с 1 мая 1946 г. в Витебске на базе 10-й средней школы открывается детско-юношеская спортивная школа (ДЮСШ N0 1 гороно) с отделениями спортивной, художественной гимнастики и акробатики. Ее первым директором был Д.В.Евсеев. Позже более трех десятилетий школу возглавлял Михаил Васильевич Урвачев.

Несмотря на небольшие размеры спортзала школы, недостаток гимнастических снарядов и оборудования, началась организованная подготовка и успешное выступление уча-

Таццяна Івінская (баскетбол, 1980), Вячаслаў Яноўскі (баксёр, 1988). Сярэбраны медаль на Алімпійскіх гульнях заваявалі Ігар Каныгін (барацьба, 1980), Ігар Лапшын (скачкі, 1988). Паспяхова выступалі на алімпійскіх арэнах А.Паташоў (хадзьба), У.Котаў (марафон), Т.Шляхто (скачкі ў вышыню), Т.Ма-цута (бег на 400 м з бар’ерамі), Л.Караткевіч (кіданне дыска). Дванаццаці віцяблянам прысвоена званне «Заслужаны майстар спорту СССР». Р.Якаўлеў.

щихся в сборных командах области и республики (А. Афанасьева, И. Алексеев, Г. и В.Гладких и др.). С начала 1950-х годов школа работала в тесном сотрудничестве с обществом «Динамо» и Витебским техникумом физкультуры. В 1958 г. в связи с закрытием техникума физкультуры школе передается небольшой спортивный зал по улице Суворова, 5.

Улучшение спортивной базы ДЮСШ-1 и добросовестный труд коллектива тренеров способствовали успешному выступлению сборных команд города по спортивной и художественной гимнастике и акробатике на VIII спартакиаде БССР. Команда акробатов в составе В.Швальбо, В. Звягинцева, Г.Скрипко, Н.Шамшуро, С.Бляхмана и других (тренер И.А.Крапин) заняла первое место, а команды по спортивной и художественной гимнастике стали бронзовыми призерами спартакиады.

В 1958 г. в ДЮСШ-1 начал свой тренерский путь выпускник Витебского техникума физкультуры Викентий Дмитриевич Дмитриев. Травма мешала ему достичь личных высоких спортивных результатов, и он решил готовить своих учеников к достижению высших вершин в спорте. Этой цели было подчинено все: преданность гимнастике, самоотверженность и творчество в тренерской работе, самосовершенствование. Целеустремленность, напористость, энтузиазм молодого тренера вскоре принесли школе первые значительные результаты. В 1960 г. его ученица Алла Итсон становится первым мастером спорта по спортивной гимнастике в Витебске и чемпионкой республики. Победителями и призерами республиканских и всесоюзных первенств становятся его ученики Юрий Козырев, Владимир

475

1945 — да нашых дзён

Панарин, Владимир Витковский и другие. Но эти достижения были лишь первой ласточкой олимпийских успехов витебской школы гимнастики.

В маленьком полуподвальном спортивном зале по улице Суворова, 5, где в это время одновременно занимались акробатикой, художественной и спортивной гимнастикой десятки юных спортсменов, В.Д.Дмитриев готовил талантливую и трудолюбивую девочку Ларису Петрик. Это ей, ученице 9-й средней школы Витебска, суждено было сделать настоящую революцию во всесоюзной и мировой гимнастике. И это случилось в 1964 г., когда юная 15-летняя витебчанка Лариса Петрик неожиданно становится абсолютной чемпионкой СССР, оставив позади себя всех титулованных гимнасток «старой гвардии» во главе с прославленной Ларисой Латыниной. Многие специалисты гимнастики восприняли эту победу Ларисы как чистую случайность. Но юная трудолюбивая и обаятельная витебчанка Лариса Петрик в 1965 г. становится призером чемпионата Европы, а в следующем году — чемпионкой мира. Не затерялась она и в элитном ряду гимнасток — участниц Олимпийских игр в Мехико в 1968 г., завоевав 2 золотые и одну бронзовую медали. О витебской школе гимнастики стали говорить как о центре мировой гимнастики. Но были и скептики, не верившие в закономерность успехов нашей школы гимнастики.

Совсем иного мнения на этот счет придерживался в то время спокойный и рассудительный тренер В.Д.Дмитриев. Он не только верил в грядущие успехи своих учениц, но и терпеливо готовил их и уже возил на различные соревнования вместе с прославленной Ларисой Петрик хрупкую и дерзкую девчушку с роскошным хвостом белокурых волос — Тамару Лазакович. Вскоре Тамара Лазакович побеждает на всех снарядах в юношеском первенстве СССР, а в 1970 г. получает свою первую «взрослую» медаль, став чемпионкой Союза. Этот успех Тамара Лазакович повторяет в 1971, 1972, 1975 годах, а в 1971 г. завоевывает еще 3 золотые медали чемпионата Европы и становится чемпионкой мира в командном зачете.

Самый большой успех пришел к Тамаре Лазакович в 1972 г.: на XX Олимпийских играх в Мюнхене она завоевала одну золотую, одну серебряную и две бронзовые медали. Тем самым Витебская школа гимнастики,

школа Дмитриева, вновь подтвердила свой высокий Олимпийский рейтинг.

В 1971 г. за успешную подготовку мастеров и высокие спортивные показатели динамовская спортивная школа становится специализированной детско-юношеской школой олимпийского резерва — СДЮШОР «Динамо». В новом, соответствующем всем требованиям для подготовки гимнастов высокого класса спортивном зале «Динамо» вместе с В. Д. Дмитриевым продолжили тренерскую работу ее директор Н.И.Бабкин, Л.Б.Ковалева, Н.И.Лискович, В.Н.Корякин, И.Г.Ларионов. Совместными усилиями этих тренеров была подготовлена плеяда мастеров гимнастики, которые продолжили чемпионские традиции витебской школы гимнастики. Среди них заслуженные мастера спорта Лариса Петрик, Тамара Лазакоич, Александр Тумилович, Юрий Балабанов; мастера спорта международного класса Татьяна Аржаникова, Ирина Кирпиченко, Елена Плюх; мастера спорта Нина Зеленкова, Владимир Панарин, Владимир Витковский, Сергей Политов, Людмила Аргучинская, Светлана Москалева, Светлана Кудинова, Светлана Ходорченко, Людмила Кириченко, Людмила Куликова, Александра Высоцкая, Елена Ксензова, Елена Лихачева, Марина Подопришрова, Марина Карпенко, Анна Шалунова, Ирина Лабовкина, Светлана Кузнецова, Ирина Кузнецова, Светлана Ру-бежевич, Инна Зыгмант, Татьяна Голубева, Наталья Жавнерко, Алла Букштынова, Жанна Никитина, Светлана Стабурова, Татьяна Кремизович, Ольга Тюпенкина, Ольга Ша-лай, Екатерина Румянцева, Наталья Китай-чик, Ольга Лабановская, Наталья Киселева, Екатерина Терентьева, Мария Ушенко, Ольга Лемнева, Ольга Тулянкина и другие.

Воспитанники витебской школы гимнастики завоевали 7 олимпийских медалей (3 золотые, 2 серебряные и 2 бронзовые), 5 раз поднимались на пьедесталы мировых первенств, 6 раз — на пьедесталы первенств Европы, получили 36 медалей различного достоинства на чемпионатах Советского Союза и Беларуси.

Плодотворный труд многих тренеров и воспитанников СДЮШОР «Динамо» по достоинству отмечен. Викентий Дмитриев награжден орденом Трудового Красного Знамени, двумя орденами «Знак Почета», Почетными грамотами Верховного Совета БССР. Он четырежды заслуженный: заслуженный тренер БССР (1964), заслуженный тренер СССР (1966), заслуженный учитель БССР

476

Пад мірным небам

(1965), заслуженный деятель физической культуры БССР (1968), является почетным гражданином города Витебска (1968).

Заслуженный тренер СССР Николай Лис-кович награжден медалью «За трудовую доблесть», Почетными грамотами Верховного Совета БССР.

Заслуженный мастер спорта Александр Тумилович награжден медалью «За трудовое отличие», двумя Грамотами Верховного Совета БССР.

За многолетний тренерский труд, подготовку чемпионов и призеров крупных соревнований по гимнастике заслуженными тренерами республики стали Н.И.Бабкин, И.Г.Ларио-нов, С.А.Кудинова, Л.Б.Ковалева, В.Н.Карякин, Е.С.Адашкова.

В 1972 г. отделения акробатики и батута ДЮСШ-1 гороно переходят в областную спортивную школу, а затем реорганизуются в специализированную детско-юношескую школу №. 2 гороно. В этой школе под руководством воспитанников ДЮСШ-1 мастеров спорта СССР В.И.Швальбо, В.И.Вагеля и других подготовлено 20 мастеров спорта по акробатике. За высокие показатели в работе В.И.Швальбо было присвоено звание «Заслуженный тренер СССР». Он является почетным гражданином Витебска.

С января 1975 г. за высокие показатели в работе тренерско-преподавательского состава школа становится Специализированной детско-юношеской школой Олимпийского резерва (СДЮШОР N0 1 гороно). В 1977 г. на работу в СДЮШОР-1 на должность старшего тренера-преподавателя пришел работать

Н.И.Лискович, который зарекомендовал себя грамотным и требовательным тренером в школе «Динамо». Под его руководством зал областной школы был переоборудован и стал отвечать всем требованиям подготовки гимнастов высокого класса, и результаты не заставили себя ждать. Вслед за Александром Ту-миловичем — чемпионом мира 1984 года, воспитанник СДЮШОР-1 Сергей Титов стал победителем Молодежного первенства СССР в вольных упражнениях и бронзовым призером молодежных игр СССР. Серебряным призером Вторых летних Всесоюзных юношеских спортивных игр стал второй воспитанник школы Владислав Шкуратов, а Андрей Деменщонок — победителем и призером Всесоюзных соревнований среди учащихся ДЮСШ органов народного образования. Чемпионом ЦС «Динамо» и Республики Беларусь стали учащиеся СДЮШОР-1 Сергей Лонь и Павел Тарамыкин.

В мае 1996 г. СДЮШОР №. 1 Витебского гороно исполнилось 50 лет. За полувековую историю самоотверженный труд, энтузиазм, творческие традиции тренерского коллектива внесли и продолжают вносить достойный вклад в дело гармонического воспитания подрастающего поколения, развития спорта высших достижений. На смену чемпионам пришла новая плеяда талантливых учеников: Алексей Синкевич — мастер спорта международного класса, участник Олимпийских игр в Атланте (четвертое место в командном первенстве), серебряный призер Чемпионата мира 1997 года, член национальной сборной Республики Беларусь (тренеры заслуженный тренер СССР Н.И.Лискович, И.А.Барышев); Юрий Киселев — серебряный призер Чемпионата Европы в упражнениях на кольцах (тренер А. Н. Москалев); Алексей Звягинцев — мастер спорта, чемпион Республики Беларусь в упражнениях на брусьях, неоднократный победитель молодежных первенств Республики Беларусь (тренер В. Д.Виноградов); Денис Сальников — чемпион Беларуси в упражнениях на коне, неоднократный победитель республиканских первенств, награжден специальным призом «Надежда Белорусской гимнастики»; Сергей Палюх — неоднократный победитель первенств Республики Беларусь (тренер В.Н. Карякин). Сборная команда гимнастов СДЮШОР №. 1 стала победителем IX спартакиады учащейся молодежи Республики Беларусь 1997 г. Пять учащихся школы являются членами национальной сборной Республики Беларусь.

Значительный вклад в развитие витебской школы гимнастики внес коллектив тренеров-преподавателей художественной гимнастики. Истоки ее развития в Витебске были положены в начале 1950-х годов в Витебском техникуме физкультуры В.А.Мироновым, И.И.Фейги-ной, З.Н.Козловой, которая являлась мастером спорта СССР по акробатике и работала в ДСШ-1 в 1958 — 67 гг. Под ее руководством сборная команда города и ее воспитанница Алла Сергеева в личном первенстве были призерами республиканских соревнований.

Памяць: гісторыка-дакументальныя хронікі гарадоў і раёнаў Беларусі : Віцебск. т. 2. Мн. Беларуская Энцыклапедыя, 2002

http://tamara-lazakovich.narod.ru/