Традиционный повествовательный текст, классика приключений и научной фантастики — хоть сейчас в «золотую рамку» для юношества. Практически, Иван Ефремов. Да что там — А.П.Казанцев с Тунгусским метеоритом! Тем более, что тема трилогии обыкновенна для братьев Стругацких: спящие в человеческих телах «чужие», инициируемые «детонатором» («Жук в муравейнике»), рождение из человека отрицающего «человеческое» разума («Улитка на склоне», «Волны гасят ветер»). А чуть дальше оказывается, что это еще и нью-эйджевский кич, «братья света», «разговоры сердцем», Коэльо и Ричард Бах!

Интересно, что давние почитатели Сорокина, приняли первые два романа как явные симптомы выздоровления от тяжелой болезни концептуализма. Сказалось здесь то, что они читали их в порядке создания, сначала «Лёд», потом «Путь Бро». Действительно, в первом еще есть концептуалистские рудименты, второй их изживает. Но ежели читать как надо, то совершенно ясно, что о выздоровлении речи нет. Это либо временная ремиссия, либо, что верней, гениальная симуляция. Усыпив бдительность читателя, Сорокин начинает подпускать маразма, переходя от гомеопатических доз к нормальным лошадиным. В целом, трилогию следует воспринимать, как замечательно талантливое издевательство над любителями фантастики, которого сами они, к сожалению, не заметят.

Роман рассказывает о женщине поистине пугающей: доброй, бескорыстной, душевной. Мужа-пьяницу она выгнала, двоих детей воспитывает в любви и строгости, на зарплату продавщицы круглосуточной лавки и малый доход от выращиваемой в парниках зелени. Но вдруг приблудился к ее дому странный, потерявший память бродяга, ведущий себя, как ребенок. Поселила его в сарае, к хозяйству пристроила, тот с детьми играл, учил их всяким штукам... И вдруг — раз! — и опять памяти нет. Стоит ему посмотреть на открытый огонь, как наступает новая амнезия, «синдром Феникса» — сказал психиатр. Потому что всякий раз он становится новым человеком. Вместо тихого ребенка — трудным подростком, который не только замечательно играет в футбол, но и курит, пьет, проигрывает деньги. Вместо работяги с талантами ко всякому ремеслу — жестким, хватким дельцом высокого полета. И после каждого нового возрождения он возвращается к этой терпеливой женщине и становится ей ближе. А в конце концов вспоминает все и... Дальше говорить нельзя, потому что — детектив и триллер.

Чтение самое располагающее, такое, что не бросишь. И достоинство этого на раз проглатываемого романа не только в том, что схвачена жизнь в самых типических и ярких образах, но и в том, что показано ясно — какая она, идеальная русская баба, и каков он, идеальный русский мужик. (Предыдущие книги Слаповского, если кто не знает, назывались: «Мы», «Они», «Оно».) Про героиню в общем понятно, и можно только пожалеть тех утонченных, вспомнивших «Степфордских жен» и увидевших в прекрасном женском образе нечто «механически-кукольное». Они убогие, им не дано. А вот с героем сложнее. Ловушка в том, что в понимании его поневоле обращаешься к собственному опыту, и получается, что и себе, и всем нам льстишь. Но тем не менее.

Мужик — это целый многослойный мир. Какой-то сметливый наблюдатель заметил, что поведение замкнутого мужского коллектива равняется по возрасту младшего участника и вообще скоро скатывается на уровень четырнадцатилетних. Однако ж, когда ситуация требует, мужчина мигом припоминает, сколько ему лет и чего он в жизни повидел. В нем все остается и все живет. Нормальный, битый и неглупый мужик — всякий раз разный, как жизнь позволяет и как бог на душу положит. Он может и с ребятишками играться, и хулиганом приблатненным побыть, и бродягой-каторжанином (совсем необязательно это иметь как факт биографии). Быть рукастым, до работы жадным — и послать эту работу свою, как разонравится. Возиться с лошадьми в конюшне и разбираться в финансовых разводках, хапать деньги и спускать их к чертовой матери. Настоящий мужик не должен ни пропасть, ни заскучать ни в хлеву, ни в правительстве. Хотя нет — заскучать может, потому что нужна ему настоящая женщина. И когда нет ее — жизнь не удается, а как найдет — так все хорошо.

В названии романа скрыто пугающее нечто. Но оно оказывается не страшным. Оно — это время и его течение. Покрывало, под которым лежит набор вложенных одна в другую историй, и собственно судьба гермофродита, рожденного в 60-е годы, лишь повод к их последовательному развертыванию.

Во-первых, это история о чужом в стране чужих. О наблюдателе, агенте несуществующего мира. Как он маскировался, играл, встраивался, добивался целей, пытался изменить под себя чужую реальность, но устал и смирился, стал почти своим. Здесь автор опасно балансирует на грани научной фантастики. Может быть, я ошибаюсь, но кажется, что наши соотечественники были и есть душевней и толерантнее, чем в этой книге. И даже при советском уровне невежества, бесполость ребенка должна была переноситься куда спокойнее нынешнего агрессивного разгула половых инверсий. Не мальчик, не девочка — в сущности, ангел — злоключения героя выжимают слезливое сочувствие, но представляются нарочитыми. Однако, что поделать, сюжет! И вот, во-вторых, мы видим историю гонимой незаурядности. Талантливый, волевой подросток, потом молодой человек пробивает себе дорогу к нормальной жизни, к какому-никакому успеху, падает, проваливается, начинает снова... История борьбы не за что-то высокое, неординарное, а за самое простое, за право на обычность, нормальность; борьбы естественной и от этого самой жесткой, без возможности отступить.

Потом это история времени (которое среднего рода, для всех). Энциклопедия ушедшего. Размах широк — от райкома до бомжа, от богемных фарцовщиков до ремонтных рабочих. Герой примеряет на себя все роли. Автор аккуратным музейщиком собирает приметы, типы и слова, не ленясь комментировать с некоторой снисходительной брезгливостью. Мужчина серьезный (сейчас сказали бы — конкретный), заняться коммерцией (слово «бизнес» не было еще в ходу), популярная у прогрессивных слушателей группа (культовая — сказали бы сейчас). Он объясняет, что такое аморалка, каков был книжный дефицит, зачем надо было разминать сигарету. Кое в чем Слаповского хочется поправить, ведь «андроповская» водка с зеленой этикеткой стоила не четыре семьдесят, а на десять копеек дороже. Замечательна ностальгия автора по вневременному, неподверженному изменениям. Может быть, лучшие страницы рассказывают о внутренней эмиграции героя в садовые сторожа. Как он живет зимой в избушке, топит печь, готовит немудреную пищу и совершает лыжные обходы, растворяясь в распорядке привычных крестьянских забот.

Еще это, конечно, история поколения, с неимоверной легкостью перескочившего из одного мира в другой, потому что ему было все равно. Главный герой с увлечением строит коммунизм, понимая его идеальным для себя бесполым обществом, а потом с не меньшим энтузиазмом трудится челноком и предпринимателем, потому что там никто не спрашивает мужик ты или баба — дело есть дело, деньги пола не имеют (задумайтесь над словом бабло). В романе есть замечательный персонаж Гера, по настоящему убежденный комсомольский функционер, способный на ходу, личным внушением распропагандировать, пробить на идейность хоть спекулянтов, хоть ментов. Пойти в начале 90-х в коммерцию его заставили не шкурнические интересы — историческая целесообразность!

Роман о том, как все проходит, как время сбивает понты, расставляет все по своим местам, как интеллектуалы и богема становятся обремененными семьей обывателями, как торжествует нормальность. О том, что не столь важны пол, секс, инстинкты, сколько отношения и просто другой рядом. И о многих вариантах, которыми можно играть. И о том, что все обратимо, и нечего менять, по большому счету.

Протяженные периоды как кварталы массовой застройки, тяжелый текст, влекомый россыпями ценных метафор. Чтобы этот роман читать, нужно приноровиться, найти ракурс и соответственно перестроить мозги. Цепляющиеся друг за друга и раздражающие аналитика навороты из «словно», «будто» и «как» при въезде в текст сливаются объемной четырёхмерной картиной.

Фабула такова. Мужчина и женщина встречаются на вокзале, провожая таинственную экспедицию из двух человек. Они незнакомы, но, чувствуя руку судьбы, не могут расстаться. Придумывают себе имена. Ничего друг о друге не зная, на каждой встрече назначают новое свидание в случайно выбранном месте. Не получись встреча, следующей быть не может. Мужчина, главный герой, — резчик по камню. Бывший хулиган, несостоявшийся Индиана Джонс. На вокзале он провожал своего наставника, профессора-авантюриста, нашедшего в тайге небывалую жилу корундов. Если экспедиция вернется с добычей, все участники дела станут миллионерами. А у загадочной возлюбленной есть не менее таинственный, отсутствующий в реальности муж, и за каждым ненадежным свиданием наблюдает один и тот же не таящийся соглядатай. Тем временем и в тайге, и в городе происходят странные события. Время течет вспять, просыпаются горные духи, но это лишь создает неверный, колышащийся фон для похождений героя. Роман затевался для него, а не ради авантюрной мелодрамы с историософскими фантазиями. Детство в Азии, где героя зачаровала прозрачная недоступность кристаллов, где он открыл, что мир состоит из копий и подделок, и научился совершать «ужасные» поступки. Потом разбойничья юность, когда подростком он сообразил: чтобы сделаться истинным рифейцем, надо рисковать — много и бессмысленно. Рифейский край и Рифейский хребет у Славниковой не просто книжное имя Урала, а пространство духа. Рискуя и выламываясь из жизни в разные экзотические области, рифейские мужчины делаются прозрачными и недоступными, ничьими. «Ты и твои приятели — белые пятна на человечестве, — говорит герою бывшая жена, сама стопроцентно безбашенная рифейская женщина. — Нам с тобой повезло, что мы родились в прекрасной местности, где чуть не половина населения желает н е б ы т ь! Вы не годитесь ни на что, кроме освоения Луны. И почему вы думаете, что мир позволит вам оставаться такими, какими вы хотите?» Эта родная, преуспевшая бизнес-леди старается стать, выглядеть как надо, интегрироваться в мировую молекулу, которая объединяет все бизнесы и которая намного проще, чем самая примитивная человеческая индивидуальность. Но в самой этой женщине заключена несовместимая с системой недоступность, ее андеграундные новшества в похоронном деле нарушают правила и приводят к войне с предсказуемым исходом. Жена, не желающая оставить героя, как единственное пространство, где она может повстречаться с себе подобными, открывает ему очевидную тайну современности. Сегодня человечество держит в потайном кармане принципиально новый мир, в котором не способно жить. Есть технические средства воспроизвести и сделать индустрией чудеса, сотворенные Христом. Но из восьми миллиардов хомо сапиенсов семь с половиной в этом будущем ни для чего не нужны. Законсервированный мир с его страданиями, бедностью и болезнями сделался неистинным. Помощь ближнему в его ненастоящих страданиях стала бессмысленной.

Как и многие его знакомые, герой создал для себя убежище в виде квартиры, в которую нет доступа посторонним, где нет ни Бога, ни времени. Он освободил свою территорию от воздействия силы, пронизывающей мир. Еще подростком он решительно делил человечество на себя и всех остальных, с полным хладнокровием возмещал убыток, нанесенный одним, за счет кого-то другого и терпеть не мог оставаться в долгу. Как другие истинные рифейцы, он стремился выдраться из невидимых тенет, разодрать мировую крашеную ткань — или уничтожить вместе с собою то, что было намного сильнее человека и ни о чем с человеком не советовалось. И все же, встретившись с невзрачной женщиной без имени, герой попался. С ним, вопреки его желанию, случилось нечто подлинное. И он, подозревая, кого воплощает его возлюбленная, и прекрасно зная о привычках Каменной Девки, Хозяйки Горы, понимал, что обречен исчезнуть за пределом, как его предшественники. «Кто знает, счастье или несчастье случилось с человеком за горизонтом общей и обыкновенной жизни, за пределом судьбы?»

Можно сказать, что Славникова удивительным образом сумела написать очень мужской роман. Ей удалось точно вычислить или почувствовать те тонкие вещи, связанные с риском, работой, любовью, которые может быть и прозрачны, как взгляд похмельного, но мнятся недоступными для непосвященных в братство. Она смогла правильно рассказать, отчего лучшие мужчины стремятся не быть, а лучшие женщины ввязываются в заведомо проигрышные сражения. В финале романа давно уж готовые к смерти герои, разбредаются по местам для принятия последнего боя.

Мало кто помнит, что первым известным пермским писателем XXI века стал Дмитрий Скирюк. Его довольно резонансная книга «Парк пермского периода» об инопланетянах на улицах Перми вышла в столице в 2002-м, за год до книжного дебюта Алексея Иванова. «Единственным способом преодолеть проклятый общепровинциальный нивелир является литературный миф», — написала тогда местная газета. И в мифологизации родного города Скирюк опередил даже Александра Бачило с его «Академонгородком», демонизирующим окрестности Новосибирска.

Но «Блюз черной собаки» не только о Перми и ее изнанке. Скорее, роман — о провинциальной неформальной тусовке, молодежной и не очень, boheme (с франц. — цыганщине), «социально деклассированной и материально необеспеченной».

Дмитрий Скирюк — «профессиональный писатель», и это не сказать, чтобы очень хорошо. Во-первых, сносно кормиться писательством может, за редким исключением, лишь удачливый халтурщик. Во-вторых, нормальное самосознание лучше всего формируется успешностью на какой-нибудь общепризнанной жизненной стезе. То есть, социализированные личности, пишущие в свободное от серьезного ремесла время, заметно отличаются от тех, кто ничего толком не умеет, кроме как писать. Главным образом, соотношением зрелости и инфантилизма. Зато, в силу своей вынужденной деклассированности, Скирюк отлично знает среду, в которой приходится ему обитать. Она населена людьми неопределенного возраста и смутных занятий: фотографами, художниками, поэтами, музыкантами, шаманами (все это с оттенком приставки «как бы»). Так вот, этот роман — о них и для них. Такой, одновременно, и диагноз, и апология.

Герою тридцать пять лет. Он учился в мединституте на терапевта, но о профессиональной его деятельности ничего не известно. Сейчас он работает фотографом в какой-то, вроде бы, студии. В чем состоит «работа» — решительно непонятно, хотя кое-какие деньги у него водятся, да и на рабочее место к нему удается заглянуть. Там непрерывно происходят фотосессии неких девиц, но кто за это платит — не сказано.

И вот, ему начинают приходить загадочные SMS-сообщения с пустого номера, причем, в диком наборе латинских и кириллических знаков угадывается прозвище юного гитариста, младшего брата его «бывшей» подруги.

Кстати сказать, единственное, что удается узнать о сексуальной жизни героя: он уже год «ни с кем не целовался» и перед тем, как надеть футболку, просит девушку отвернуться.

Встретившись с «бывшей», герой выясняет, что ее брат пропал некоторое время назад, разыскивает по адресу на фотографии его знакомую и проводит в ее компании несколько дней, узнав много неожиданного о мистике музыкального дара. Между тем, парня находят погибшим далеко за городом, подозрение падает на героя, его арестовывают, он волшебным образом бежит, отправляется с девушкой-проводником (она-то и оказалась «черной собакой»!) в кастанедовское путешествие на изнанку реальности и отматывает время назад, чтобы предупредить самого себя и вернуть к жизни погибших.

Написано все это очень неровно, и автору текста можно б было предъявить немало претензий, кабы он не ушел от них простым, но действенным способом. Дело в том, что рассказ ведется от лица главного героя, и любые стилистические нюансы легко объяснить особенностями его личности. Тут каждое лыко в строку — и вязкость речи, и нелепые рассуждения, и общая наивность — все как нельзя лучше характеризует рассказчика. Что же до автора, то он дистанцируется от текста прямо-таки гениально, появляясь персонажем на его страницах. Причем этот романный писатель Севрюк, который живет по квартирам знакомых и институтским подвалам — куда мудрее и даже просто по-житейски адекватнее героя-рассказчика. Он и возрастом старше, и об окружающей реальности больше знает, и к тому же еще занят полезным делом — участвует в ихтиологических экспедициях.

Содержательно роман раскладывается на ряд тем, и не о всех я имею возможность судить. Во-первых, это метафизика блюза и вообще творчества. Подозреваю, что Дмитрий Скирюк приоткрыл тут некоторые бездны, мне, к сожалению, недоступные. Отмечу некоторые параллели с «Альтистом Даниловым», чем и ограничусь. Зато метафизика региона, пресловутый «литературный миф» — это каждый провинциал оценит. И конечно, Скирюк в деле сакрализации малой родины сильно продвинулся. Не инопланетяне уже атакуют Пермь, а спиритуальные сущности, призраки поземной чуди, над древним поселением которой построен город. Автор подгребает на знакомые улицы всю постсоветскую поп-эзотерику, пряча эклектические нагромождения под напущенным туманом. Буквально на днях открываю свежеизданную «Энциклопедию подземного мира» и нахожу там главу о черном псе, встреченном диггерами в туннеле под Пермью. Мифы живут своей жизнью, и авторов у них нет.

Но самой значимой для писателя и преданных ему читателей надо считать тему избранности. Похоже, именно она определила успех книги, в котором можно убедиться, посмотрев отзывы. Для неприкаянной молодежи и не нашедших себя пожилых неудачников равно важно обретение смысла. Популярность околотворческих занятий столь же велика, сколь и их невостребованность. У нас никому не нужна масса хороших писателей и музыкантов, не говоря уже о плохих, которых больше в разы. И все они хотят если не получать за творчество деньги, то хотя бы знать, что говорят с Богом, подобно давнему персонажу Мамонова. Дмитрий Скирюк дает им возможность почувствовать свою важность. «Помните, что мы все стоим на рубеже, все держим это небо», — говорит он в авторском послесловии, и это именно то, чего от него ждут.

И еще в романе есть отчетливый мотив возвращения. Герой в поиске себя-настоящего сначала погружается в забытую атмосферу молодости, а потом получает возможность буквально мотать время назад, исправляя упущенное. Это очень сильный соблазн. «Времени нет, — понимает герой в финале. — Потому что живем». Это нужно вспоминать чаще, спасибо автору.

Редкий пример фантастики, взятой «из жизни», использование собственного жизненного опыта, симпатичная попытка современного спиритуального романа. Отчего-то, однако, хочется до этой книги докопаться. Может быть, потому что неприятен герой-рассказчик, инфантильный тридцатипятилетний неудачник. Да и раздражает фигура автора, введенная в текст персонажем.

Судя по сетевым отзывам, кое-кто считает «Блюз» лучшей книгой Скирюка, а еще кое-кто полагает его «лучшим сегодня писателем». Хорошо.

С первых страниц ясно, что словесное творчество автор понимает как работу с конструктором. Он знает, как собирать фразы и абзацы, однако не слышит своей речи и не видит создаваемой ею картинки. На темных обоях у него нарисована тушью или гуашью (всеми оттенками серого!) волчья голова в полстены высотой. Представили? Не пытайтесь, все равно потом окажется, что это не волк, а чОрная собака (серой тушью! по темным обоям!).

По каждому поводу Скирюк начинает детский обстоятельный дискурс с логическими провалами: «SMS обычно отправляют не кому попало, а хорошим знакомым, номера которых загодя «забиты» в трубку. Мобильник — это ж почти компьютер, он все держит в памяти... А что не позвонили, так, скорей всего, кредит иссяк... Или труба чужая».

Вот он разворачивает на страницу метафору: «люди похожи на шестеренки», но представить себе, как сцепляются шестеренки, не может. «Сперва все было замечательно — и крутились мы в одну сторону, и скорости совпадали... Может число зубчиков было не таким (скажем, у меня кратное шести, а у Инги — семи)». Открыть бы автору любой часовый механизм, да посмотреть!

Потом на эти мелочи перестаешь обращать внимание. Ну, неважно композитор играет, это случается, главное мелодию различить, потому что тема, кажется, начинает звучать серьезная. И обозначается она не рассуждениями о цене дара и успеха, подкрепленными многостраничным вставным досье о несчастных музыкальных судьбах. Мистика тут за уши притянута, любой знает, что все эти рок-исполнители — в группе риска, как и все, кто ведет неупорядоченный и асоциальный образ жизни. Другой темой интригует автор: мифологией места. Сакральным краеведением.

«Пермь. Странный, призрачный, возникший ниоткуда город. Город, которого, может быть, и вовсе нет».

Понятно, что одной из задач книги, посвященной родному городу, стояло у автора собственное позиционирование. Но дело предпринято на самом деле почетное, что как ни мифологизация окружающей действительности есть сверхзадача литератора из провинции? Однако автор непоследователен, он хватает все, что подвернулось под руку (включая, скажем, мою собственную давнюю статью об алтайской чуди) и, поиграв недолго, выкидывает. Мелькнул сюжет о детских граффити, заинтриговал и исчез, получив какое-то необязательное объяснение. Растворился без последствий пассаж о пермских башнях. Все поверхностно, по-детски, необязательно, на уровне: «а ты читал Кастанеду?».

Сознаю, что на мое брюзжание есть чем ответить и что претензии я предъявляю не к конкретному произведению, и даже не к жанру, а к сложившемуся типу мышления и писательства. Для него характерна недисциплинированность мысли, из-за которой зачастую автор сам не видит, что у него получается. А получается неловко и часто смешно, хоть это совсем не предполагалось.

Семьсот страниц мелкого трудночитаемого текста, отсутствие каких бы то ни было указателей, мало о чем говорящие названия глав. Неструктурированная, чисто хронологическая подача материала, собранного и напиханного автором в книгу со скаредностью истинного музейщика. В то же время, много воды, лирики, пространные отступления и комментарии автора на любой счет (в которых он часто выглядит не вполне компетентным и никогда — остроумным). Автор в принципе не умеет редактировать, сокращать, обобщать, хотя бы отделять важное от неважного. Вот типичный образец его стиля: «Нина Матвеевна Беркова была человеком удивительным и во многом даже загадочным. Я лично был знаком с нею больше пятнадцати лет, но, когда она умерла в 2003-м, с удивлением обнаружил, что очень мало о ней знаю. Точно так же мало знают и другие наши общие знакомые. Совсем недавно я разговаривал с сыном Нины Матвеевны — Сергеем Марленовичем, и оказалось, что даже он знает о матери гораздо меньше, чем это бывает в обычных семьях. Вот краткая биография Нины Матвеевны Берковой». (Следует двухстраничное изложение биографических фактов, в которых нет ничего ни удивительного, ни загадочного.)

Книга — личное предприятие автора, его дитя, в котором нет недостатков, да и сам он регулярно появляется на ее страницах: не преминет подчеркнуть, что кого-то знал, в чем-то участвовал. Но, увы, он не может извлечь из этой близости ничего сколько-нибудь интересного. Он и сам нам не интересен. И даже мнение Риммы Казаковой о Стругацких не интересно, и неинтересно ее посвященное Аркадию Натановичу стихотворение. Нам нужны факты, подробности (их здесь хватает, но приходится вылавливать), умные, компетентные суждения о творчестве братьев (этого мало).

И все же уйти обиженным трудно — в этой обогащенной руде достаточно золота. Если лень мыть все подряд, можно копать наугад, перелистывая страницы. Вот, скажем, маленьким беллетристическим шедевром выглядит подробное описание семейной пьянки Биленкиных, Можеек (Булычевых) и Стругацких в ночь с 6 по 7 сентября 1968 года. «Поразительно, — замечает автор, — но за всю эту ночь они ни разу не вспомнили — будто сговорились, — о трагических событиях двухнедельной давности. 21 августа советские танки вошли в Прагу».

Мария Семенова не то по неопытности, не то намеренно осмелилась нарушить принцип создания романтического произведения, по которому герой должен быть одержим страстью, движущей его и сюжет от завязки к финалу. Волкодав реализовал свою одержимость местью в самой первой главе. Его целью было наказать убийцу своего рода, к этому он готовился, собираясь заплатить своей жизнью. Цель была осуществлена, а жизнь осталась при нем. Надо было жить дальше, изобретать какие-то смыслы, притираться к новому... А это уже не романтический сюжет, в фэнтези это редко бывает.

Поначалу эта необязательная фэнтезийная чушь просто раздражает в романе. Все вроде хорошо, энергично. Почему просто не написать приключенческий роман на условно историческом материале? Зачем какие-то заговоры, если замок можно поджечь факелом? Бредут никому не интересные ожившие мертвецы, а девушке в это время захотелось «в кустики»... Тьфу!..

Но ведь Семеновой удается все это бабство преодолеть, и довольно скоро. Дело в том, что она расправилась с соблазном пойти по легкому пути в самом начале. Чтобы писать роман дальше, ей пришлось придумывать жизнь, а в таком деле живые мертвецы не помогут.

История в этом романе прорастает из густой обыденности, и поначалу ее фабула мало отличается от стандартного зачина криминального боевика 90-х. В том традиционном сюжете должен действовать советского извода интеллигент, безработный и безнадежный в хищной действительности. Потеряв жену, работу и веру в себя, он волею случая становится обладателем чемодана денег (страшного секрета, черного пистолета) и в борьбе за сокровище перековывается в героя невиданной крутизны. Не сказать, что новая жизнь враждебна нищему историку Безукладникову, просто у нее другая скорость — не запрыгнуть без разбега. Старый товарищ, ныне почти что министр, с энтузиазмом принял просьбу найти работу. Пожалуйста, работы много, можно, например, заводы продавать, тем более, есть опыт продаж в ночном ларьке. Но, представив, какие сложности надо преодолеть, чтобы хотя бы принести отпечатанное на принтере резюме (лет восемь-двенадцать копить на компьютерную технику, год-полтора ее осваивать...), Безукладников предпочел схватиться за оголенные в ремонтируемом офисе провода. Реанимированный после клинической смерти, он уже не нуждался в работе, потому что с новой подаренной жизнью обрел дар знать ВСЕ. Для этого требовалось только задать вопрос.

Русская литература не больно богата сочинениями про супергероев. Грин да Беляев с летающими людьми или Шефнер с его шутейной фантастикой... Были, правда, опытная повесть старшего Стругацкого «Дьявол среди людей» и два романа его младшего брата, ступающие на сумеречную территорию Стивена Кинга. Сахновский, кажется, тоже прочел «Мертвую зону», опубликованную «Иностранкой» в 1984 году. Если нет, то тем интересней родство их персонажей. Жанр, правда, разный. Там — сентиментальная история ранимого ясновидца, здесь — гротеск, уместивший много-много всего, гораздо больше, чем вмещает формат небольшого романа.

Большая часть романа представляет собой образцово построенный триллер, ненароком лишенный пружины — герою там нечего добиваться. Да, с момента явления им своего дара заинтересованным лицам и силам он всегда под угрозой, но для спасения жизни, как выяснилось, нужно очень немного: вовремя поинтересоваться о направлении удара, спросить себя, что делать, и аккуратно выполнить все предложенные Даром действия. Исходную проблему денег герой решил походя, просто установив тот факт, что деньги везде, они заполняют пространство, достаточно знать место и время, где и когда их взять. Попытка спасти потерянную и любимую жену приносит еще одно важное знание: жизнь нельзя подогнать под желаемое. Жизнь не предсказуема, ее варианты не определены, будущее зыбко. И так же зыбки желания героя. У него нет цели, даже желание выжить неоднозначно, а какой без цели триллер?

Безупречно увлекательная поначалу провинциальная криминальная история вытекает во второй части романа на мировой простор, награждая неразрешимой проблемой международные спецслужбы, но тут и затухает, исчерпавшись. Читательский интерес, уцепившийся только за событийную канву, обречен, потому что интерес к этой внешней фабуле теряет сам автор. По мере того как герой научается игре с потоками событий, они эти события теряют значение. И здесь начинается самое интересное, но это интересное мы не увидим, сможем только догадываться. Передав роль рассказчика периферийному персонажу романа, автор сознательно ограничил свои полномочия, и это, конечно, мудро. Он задал задачу, которую всякий будет решать в меру своего разумения и энтузиазма.

Так совпало, что почти одновременно со «Звездой Полынь» вышло эссе Геннадия Прашкевича «Адское пламя», посвященное советской фантастике 40-50-х годов. В нем ирония автора не обошла характерные для фантазии того времени черты: и упор на технологии «ближнего прицела», и пафос противостояния враждебному миру капитала, посылающему вредителей и шпионов... Так вот, роман Рыбакова представлен этими чертами в самой полной мере, что не мешает ему быть остросовременным. Персонажи Николая Шпанова наносили противнику упреждающий удар, герои Георгия Адамова доминировали в океанах, у Вячеслава же Рыбакова строят потаенный Китеж, откуда Россия совершит вертикальный технологический прыжок. Враги кругом как были, так и есть, политическая ситуация неспокойна внутри и снаружи. Но исторический оптимизм, бесспорный в середине прошлого века, сегодня приходится утверждать.

В вопросе о нынешней российской власти автор стоит скорее на раскольничьих, протопоп-авваккумских позициях — Царство Антихриста, власть неправедная... Ведь, главная задача устроителей космо-технологического Китежа в том, чтобы таиться от российского чиновничества, которое, узнай оно о проекте, тут же все бюджеты немедленно украдет и попилит. Однако каким-то образом это не мешает доверять Президенту, ведь проект невозможен без его покровительства.

Сюжет романа построен вокруг вовлечения людей в закрытый проект, вокруг попыток врагов помешать, он состоит из цепочки напряженных личных драм, трагедий, надежд. Это триллер, закрученный вокруг тайны, происходящий на ее периферии, и лишь в самом конце нам удается заглянуть в построенный в тайге город будущего. Современное Беловодье не ждет конца света, оно рождено для счастливого труда, для творчества, здесь посеяны семена будущего Мира Полудня.

Новая книга Дины Рубиной напоминает известный роман Сахновского: тоже беллетристика с заездом в фантастику. Человек с необыкновенным даром, ключом к могуществу — бежит от мира, выбирает приватность и недеяние. Но книга Рубиной избыточна для беллетристики, она многословная и нескладная. Чтобы вышла стройная, рассчитанная на поражение читателя вещь, ее стоило сократить чуть не вдвое. Роман разваливается на отдельные слои и линии, хотя в нем есть видимость внешнего каркаса: о том, каким будет финал, нам дают знать уже в начале. Кроме авторского нейтрального голоса, звучат еще два — поочередно вступают в рассказ близкие мужчины главной героини. Один, пожилой еврей-фаготист (впрочем, евреи там, чуть ли не все персонажи), просто разбавляет текст лирикой: пишет письма молодой возлюбленной. Пишет без адреса, в пространство и почти ни о чем: о географии, в которую забрасывала его судьба, и о том, как хорошо было б им встретиться. Зато другой, бывший муж, спортсмен, каскадер, рассказывает историю своей жены следователю Интерпола. Как мы понимаем, следствие происходит по поводу ее бесследного исчезновения, и намеки на криминальные обстоятельства обещают нам остросюжетную фабулу. Но нет, жесткого хребта в истории так и не обнаружится, а какие-никакие кульминация и развязка (не очень эффектные, но многозначительные) будут слеплены на скорую руку.

История гениальной девочки, умеющей заглядывать в будущее, погружена в два фактурных мира, безукоризненно освоенных автором. Это мир киевского мещанства и мир советского и постсоветского цирка. Первый автор знает по жизни, второй изучала специально для этого романа. Рубина — профессиональный бытописатель: бытие ее всегда густое, пахучее, рельефное. Поначалу эта проза кажется трогательной, но скоро начинает раздражать. Она редко позволяет нам умилиться, чаще тыкает в грязь. Зрение, изобразительный талант у Рубиной выдающиеся, однако часто взгляд автора кажется чужим, враждебным. Но за цирковой мир — спасибо. Это интереснейшая, редкая фактура, особенные люди, странная жизнь, в которой, правда, тоже хватает грязи и неприятных запахов.

Судьба главной героини (внучки Вольфа Мессинга, возможно) предстает пред нами серией разновременных эпизодов — от обреченности трехлетнего ребенка в Ейском приюте до прыжка фантастической и роковой женщины с монреальского моста на мотоцикле. Все это время она ломала жизни тем, кто оказывался слишком близко. Ее любили и боялись, ее способности притягивали, а чудесный дар вызывал ужас. Поэтому она научилась его скрывать — больше всего ей хотелось стать обычным человеком, избавиться от внимания сверхъестественных сил. Это, конечно, национальная тема — трагедия народа, отказавшегося от Спасения и упорствующего в этом отказе две тысячи лет.

Мистическая подоплека романа как-то связана с зеркальностью. Способности девочки (помимо дара прозревать будущее) проявляются после того, как ее, левшу, переучивают действовать правой рукой. Овладев обоими руками, она начинает поражать уникальными памятью и координацией, но продолжает чудить: пользуется зеркальным письмом, находит себе учителя — полоумного еврея, помешанного на теориях зеркальных пространств, а после, уже став гражданином мира и расквитавшись с цирком и каскадерством, ездит по свету, устраивая чудесные шоу с зеркалами. В ее гибель мало кто верит, многие считают, что она скрылась от мира, прорвавшись, наконец, в свое зазеркалье. И вот что пишет ей старый музыкант, перед тем, как замерзнуть в снегопад, как и было ему предсказано: «Ты отринула навязанный Тебе дар небес с великолепной брезгливостью... Кто звал Тебя, одновременно не давая проникнуть в таинственные для меня зеркальные пределы?..».

Мы-то знаем, кто и куда их зовет...

Атеист или не атеист сам Пулман — дело десятое. Его трилогия — случай апофатического богословия, она доказывает необходимость Царства Небесного от противного, удалив Бога за пределы Вселенной. В «Темных началах» сопряжено множество миров, и, хотя в одном есть Оксфорд, внешне неотличимый от того, в котором живет сам автор, ни в один из этих миров Сын Божий не приходил. Там есть «Ветхий завет», но нет Евангелий, человечество не спасено, умершим уготован ад. Над земными мирами носятся враждующие группировки духов, а дух-узурпатор, объявивший себя Властелином в то время, когда настоящий Творец ушел, вот-вот рассыплется от дряхлости. Атеизм в этой картине мира возможен только в этическом смысле, как противопоставление уповающему на бога теизму — как призыв отвергнуть власть духов и обустраивать жизнь по законам, установленным Создателем. Главная загадка трилогии — природа Пыли, которую церковь, служащая демонам-узурпаторам, считает «первородным грехом». Пулман объясняет эти разлитые во Вселенной одухотворяющие частицы в традициях пантеизма и Тейяра де Шардена, но благодатная, божественная их природа нам очевидна. Всякий настоящий талант говорит правду, а всякая правда свидетельствует о ее Источнике.

Двенадцатилетняя героиня Лира — талантливая врунья. Это признак высокой адаптивной способности. Родителей своих она до поры не знает, но ей есть в кого такой быть. Ее родители — беспринципные авантюристы и убийцы, притом что мать — садистка, а отец — мегаломаньяк, мечтающий убить бога. Последнее простительно: Бога в их вселенной нет, а претендующие на вакансию духи достаточно уязвимы. Другой главный герой, появляющийся во второй книге мальчик Уилл, — защищая себя, убил человека. Лира чувствует в нем способность убить и потому убеждается в его надежности. Это плохо? Плох ли воин, который убивает из долга? Плохо ли, что Пулман все называет своими словами? Читателю, будь он ребенок или взрослый, придется разбираться с оценками самому. Здесь нет подсказок, потому что даже заповеди (предположительно содержащиеся в имеющемся там Писании) скомпрометированы вставшей на сторону зла церковью. Лира (как и Уилл потом) находит ориентир и смысл в верности близким. Всю первую книгу ее ведут две цели: спасти своего друга и разыскать своего отца. И в конце, когда найденный отец убивает спасенного друга, обе цели разрешаются самым страшным образом. К сожалению, ничего этого в экранизации не осталось. Отец и его космические цели безразличны для Лиры (даже ненависти не возникает после его поступка), но желание совершить обещанное несмотря ни на что, освободить друга теперь уже из плена смерти — ведет ее до самого конца и составляет двигатель всего, что происходит в трилогии.

Во Вселенной «Темных начал» существует Провидение, и этот факт также свидетельствует о необходимости его Источника. Будущее предопределено, и кое-что узнать о нем можно, обращаясь к Пыли, для этого существуют специальные приборы (те самые «золотые компасы»). Предсказания говорят, что некая девочка совершит небывалое предательство, победит Смерть и станет Евой для нового человечества. Понятно, что автор хочет сделать героиню Мессией, сказать, что Спасение может быть принесено человеком. Но отрабатывает заявленные обещания Пулман только наполовину. Страшное предательство происходит, когда Лира добровольно оставляет своего деймона (отказывается от души), чтобы сойти в мир мертвых. А тема с грехопадением вообще опускается. Не считать же таковым случившуюся любовь и разлуку тринадцатилетних детей? Но спасение умерших осуществляется в полном масштабе.

Говоря о том, как создавалась трилогия, Пулман утверждает, что в общих чертах сразу видел ее целиком. Однако в итоге многое оказалось лишним, многое не получило развития, остались темные места. Необходимые для завершения сюжета принципиальные решения автор явно принял, отчаявшись найти лучшие. Что-то непременно разочарует читателя, но прежде ему придется очароваться. Мощная фантазия автора создала поразительные картины и сцены, трогательные ситуации и персонажей, которых хочется вспоминать. Текст располагает — переводчики скромны, но язык их богат и точен. В итоге книга дает правильный, православный урок — человек должен строить Небесную республику на Земле, не поддаваясь претендующим на власть духам.

Сочинить детектив – дело несложное, надо знать, как начать. Герой приходит в свой запущенный офис. Он единственный сыщик в округе, где его знает каждая собака. Клиентов мало, вечное безденежье. Постоянные контры с начальником полиции и презрительное снисхождение доморощеных мафиози. Но сегодня, кажется, удачный день. О помощи просит знаменитость, певица, звезда местного клуба. Для начала он ей, конечно, откажет. А потом непременно ввяжется в дело бесплатно, на свой страх и риск.

Стоп. Скучно. Читали это сто раз, надо бы хоть как-то разнообразить. Не сделать ли детектива замаскированным динозавром? Нет. Это тоже у кого-то недавно было. Тогда зайдем с другой стороны. Дело-то происходит не в Америке, а в Уэльсе, на древней земле кельтов. Значит, местная аристократия состоит из друидов, контролирующих торговлю мороженым, портных и парикмахерские. Во главе мафии – Великий Маг, по совместительству – учитель валлийского. Теневой бизнес состоит в непристойной торговле попонками для чайников и пачкающим мылом. В дело замешана шайка связанных общим прошлым ветеранов Патагонской войны. Исчезнувший артефакт, который все усиленно ищут, нагромождая трупы, оказывается школьным сочинением, написанным рунами.

Провинциальные абсурдистско-этнографические истории хороши, когда есть свежий взгляд, как бы со стороны. Или когда национальная фактура настолько сильна, что прет из текста, поражая воображение. Говорят, что в заграницах наши детективы ценят не за сюжет и изящество, а за моменты неявного нам бытового абсурда. Но английской литературе куда труднее, она сама себе осточертела и, чтобы спастись от скуки, вынуждена высасывать себя из пальца. Что интересного в бесцветной британской глубинке? Чай не Лондон, даже карты, деньги и стволы не помогут.

Судя по краткой биографии (Сингапур, людоеды Борнео, Южная Америка), Малколм Прайс ценит экзотику и ненавидит скуку. Взглянуть на обрыдший пейзаж уэльской дыры свежим взглядом ему трудно, куда проще накидать в него смешных нелепиц и повеселиться. Вот он и старается, хоть и несколько натужно. Читателю не так смешно, потому что откуда ему знать – может, они взаправду так живут? А в конце романа автор расправляется с провинциальной затхлостью кардинально. Когда злодеи поднимают в воздух мемориальный «ланкастер», чтобы разбомбить плотину и превратить городок Аберистуит в подобие затонувшей в океане легендарной земли кельтов Канрев-и-Гуаэлод, у героев есть шанс остановить катастрофу. Но в последний миг они говорят: «к едреной матери» — и опускают руки. И бомба падает. Прощай, старушка Англия, скучай в одиночестве! Теперь автор живет за морями. Да и мы не близко.

С первых же его страниц становится понятно, что перед нами подражание не то Шекли, не то Лему. А страниц через пятьдесят сомнений не остается: это, безусловно, Лем. Шекли не пренебрегал увлекательностью действия, а поздний Лем в этом отношении чист — для него важнее интеллектуальная конструкция. Вот и у Михаила Попова главный герой — именно что кривая да пародийная реинкарнация Йона Тихого. Зовут его здесь Яоно, и он частный детектив-неудачник. Могущественная служба ловит его на незаконном выслеживании клиента в орбитальном борделе и делает предложение, от которого нельзя отказаться: участвовать в качестве наблюдателя (даже соглядатая, учитывая его специализацию) в космическом эксперименте. Эксперимент не первый в своей серии и заключается в том, что некоторую специально отобранную группу лиц запуляют в космическом корабле-пансионате перпендикулярно плоскости эклиптики и постепенно разгоняют до субсветовой скорости. Ну и смотрят, какие изменения будут происходить в их поведении.

Задумка, как видите, плодотворная, на ней действительно можно выстроить детективную драму, психологический триллер — да что угодно. Но Попов пошел вслед за Лемом путем гротеска. У него на борту корабля оказалась семья, точнее, семейка — не Адамсов, не Симпсонов, но похоже. И вот они на протяжении двухсот страниц собираются в столовой, прячутся по каютам, плетут интриги... А сыщик Яоно в одиночку (его руководитель оказался радиоуправляемым роботом и по мере удаления от Земли вырубился) пытается разобраться в истории семьи и в хитросплетении внутренних отношений. Это умеренно интересно до тех пор, пока рассчитываешь на эффектную развязку. Но здесь я ее, честно говоря, не вижу вообще. То есть, в конце нам демонстрируется некая умственная конструкция, по которой при приближении к скорости света человек приближается к Богу, а поэтому каким-то образом выходят наружу управляющие его поведением мифологические матрицы.

Все романы Игоря Поля — о человеке-винтике в громоздкой нечеловеческой машине — армии, государстве, мироздании. О том, как этот винтик, колесико, рычажок осознает свое место и свою роль, как проверяет возможную степень свободы, как пытается сдвинуться с места и поступить по-своему, немеханически. И что из этого выходит: то ли машина ломается, то ли начинает выдавать немыслимый КПД, то ли не происходит ничего — только сорвавшаяся с резьбы деталька катится сама по себе в темный угол.

Перед нами шпионско-полицейская драма, заварившаяся в кипящем городском котле, который завтра опрокинет начинающаяся война. Бейрут, Ольстер, Грозный — перед началом войсковой операции по радикальному замирению. Дело происходит на планете Фарадж, когда-то освоенной немцами-колонистами. Созданное первопоселенцами нацистское государство ставит целью планетарную гегемонию. Его егеря-диверсанты, прошедшие специальную подготовку, ведут подрывную работу в соседних странах, населенных бродящим расово-религиозным конгломератом. Англосаксонские миротворческие войска поддерживают видимость порядка.

В центре истории — диверсант рейхсвера, выполнивший задание и подставленный командованием под провал и ликвидацию. Он не чистокровный ариец и не боец за идею. Его, вообще, мало что связывает с жизнью, разве что привычка биться до конца и любопытство: была ли его подстава стратегией или частной подлостью. По его следу идет одержимый лейтенант миротворческой военной полиции. Мотивация его как-то не больно убедительна. Его полномочия давно прекращены, он объявлен чуть ли не дезертиром, но продолжает гнаться за убийцей на свой страх и риск. Его одержимость обзаводится ясным мотивом только ближе к финалу — когда он узнает в спутнице преследуемого террориста свою невесту.

Вообще, неторопливость развертывания — главная претензия, которую я могу предъявить автору. Экспозиция тянется сотню страниц, детали фабулы сцепляются только к середине... Зато последняя четверть держит железно! Кульминация, развязка — все потрясающе сделано.

Потеря героем своей индивидуальности и рождение новой личности в тяжелых испытаниях, отказ от принятых истин, изменение как условие выживания и неизменный костяк своего «Я», поиск опоры, внесение в хаос мира смысла — об этом все книги Игоря Поля. Почему их действие происходит в космосе — ему так проще развязать себе руки.

Действие «Штампованного счастья» происходит в 80 году XXII века. За пару лет до этой даты, если кто помнит, Максим Каммерер гонялся за Львом Абалкиным. В будущем Поля тоже осуществились мечты человечества, но выглядит это как-то печально. На Земле осуществлен принцип «от каждого по способностям, каждому — все». Правда, чтобы пользоваться всеми благами, надо родиться научным генетически скорректированным способом («новых людей» Стругацких просто воспитывали в отрыве от родителей государственные лицеи). Дети анархистов, рожденные обычным самодеятельным способом, живут изгоями и попрошайничают. Нормальные «граждане» пребывают по большей части в безделье и распущенности нравов. Производство людей сосредоточено в поясе астероидов, и за эти колонии землянам приходится бороться с отделившимся независимым Марсом. Интересы Земли в космосе отстаивает Легион, состоящий из искусственно созданных солдат, напоминающих репликантов из «Бегущего по лезвию». Такой солдат появляется из родильного аппарата уже вполне взрослой особью с генетически заложенными основами знаний и практически готов вступить в бой. За год жизни он может стать прославленным ветераном, однако, кроме военных опасностей, срок жизни ничто не ограничивает. Генерал, командующий Легионом, тоже рожден в машине, но ему уже сорок лет.

Герой романа Жослен Ролье Третий (Поль питает слабость к французским фамилиям) имеет расширенную генетическую программу, потому что контрразведка готовила его на роль полевого агента. Благодаря личным особенностям и стечению обстоятельств, он не только становится героем и символом Легиона. Из бойца он превращается в человека и начинает свою игру. Роман полон необычайно зримых сцен, поражающих воображение. Он вызывает сопереживание, почти невозможное для жанра «боевика». И это только первая книга. Дальнейшая судьба капрала Ролье скрыта в космическом мраке, и не исключено, что конец истории повторит финальную сцену на крыше из «Blade runner», когда «бегущий» думает, глядя на умирающего героя Рутгера Хауэра: «Он нашел ответы на все вопросы...».

Когда в какой-то момент выясняется, что рассказанная невероятная история была всего лишь сном или плодом измененного сознания, разочарование неминуемо. Отчего, казалось бы, автор ведь все равно выдумывает, а вот... Так что аннотация, обещающая «причудливые галлюцинации главного героя» или «виртуальные компьютерные технологии», не вызывает энтузиазма. Между тем, Андрей Плеханов с рискованной задачей удержания читателя справляется: его текст втягивает и, что называется, не оставляет равнодушным. Условность его очевидна, но он заставляет ее принять, опроститься, следить за игрой с азартом. Подкупает, наверное, то, что Плеханов не жалеет для своих персонажей личного, так сказать, бэкграунда. В его прозе расставлены едва заметные пароли, по которым можно опознать в авторе умного человека, а с таким не зазорно и в настольный хоккей сыграть.

Каждая из четырех частей романа имеет свою логику, но она всякий раз переворачивается при переходе из одной части в другую, так что в целом получается сумасшедший кавардак. Реальность оборачивается игрой, игра вдруг лезет в реальность и не сыскать концов, не нащупать твердой почвы. Она, эта опора, скажу по секрету, так до конца и не сыщется, хотя главные узелки автор распутает. За «Слепым пятном» следует «Перезагрузка», в которой должны быть расставлены все знаки препинания.

Значительную часть романа происходят жуткие вещи: на улицы города, который Плеханов, несомненно, писал с родного Нижнего Новгорода, сыплются свирепые ассирийские воины, причем говорящие на русском языке (лихость, с которой фантастика решает проблемы межрасового общения, всегда меня поражала). Эти адские дикари режут народ направо и налево, обезоруживают целые армейские гарнизоны и легко научаются пользоваться автоматами и прочей артиллерией. Не знаю, позаимствовал ли Плеханов идею у Лазарчука («Все способные держать оружие»), но если и так, творческое ее развитие налицо. Правда, уровень серьезности совсем несерьезный. Кровавые массовые убийства здесь никак не впечатляют, игра она и есть игра. Было бы невероятно интересно, если бы фантаст сыграл вдруг с читателями злую шутку: отказался от правил и обрушил надуманную коллизию в художественный реализм: с настоящей грязью, болью и настоящей, неигровой смертью. Но это фантастика.

Рассматривая, ЧТО написал Плеханов в романе «Царь муравьев», мы видим две не слишком фантастические истории. Личную историю любовной одержимости доктора врача Бешенцева и рассказ о смене теневых элит, пока что в отдельно взятой губернии. Под обеими историями (под первой неявно, под второй — в открытую) проложено паранаучное допущение, выглядящее скорее близким предвиденьем, чем сумасшедшей идеей. Синтезированная провинциальным ученым вакцина вызывает в организме мутацию, награждающую его новыми свойствами. «Мутант» получает возможность точно ориентироваться в запахах, улавливать состояние окружающих и выделять действующие на их психику феромоны. Кроме того, все наделенные этими способностями чувствуют свою принадлежность к общности с четкой естественной иерархией, и у общности этой есть естественный лидер, «муравьиный царь», который выстраивает стратегию и пользуется у «подданных» безусловным, биологическим авторитетом.

Личная история написана так, что усомниться в прожитости, в живом знании автором затронутых ситуаций невозможно. Речь не только о любовной, собственно, страсти, а еще о дичайших переживаниях, связанных с невозможностью единолично владеть объектом вожделения. Возлюбленная героя привязана не только к нему, но и к своему лидеру, и подозрения, что эта связь для нее важнее, просто невыносимы. Автор выковал мощнейший эмоциональный крючок, и читатель чувствует себя насаженным на него вместе с героем.

В «общественную», социально-биологическую и собственно «фантастическую» фабулу Плеханов вложил из личного багажа не меньше. Тут и богатая фактура — от профессионального больничного опыта до воспоминаний о городе Сухуми, включая городской трущобный «шанхай» и поселок лагерного начальства. Тут и знания о том, как функционирует в губернском городе власть и как делается провинциальная политика. Персонажи не дают усомниться в своей реальности. У романа ощутимо высокий бюджет: слишком много отдал туда автор собственной жизни.

Остается выяснить, ЗАЧЕМ взялся автор за этот проект. Что для завоевания читательских душ, это понятно. А в общественно значимом смысле, «в контексте общества в целом»?

Задумавшись об этом, мы выгребем на большую воду футурологии, с ее страхами и чаяниями, но понесет нас по ней наша родная отечественная струя. Не будем про трансгуманизм и про то, что человечество должно измениться или умереть. Посмотрим глазами российской общинности, да соборности. Ведь «мафия» — это наш образ жизни, а мечта любого русского гуманиста — чтоб объединиться всем хорошим людям, да и убить всех плохих. Потому выход из вечного ужаса неправедной власти для русских только один, биологический, если угодно. Вот Плеханов его и показал.

Непосредственная инфантильная витальность авторов и потребителей отечественного «фантастического боевика» — это повелительная сила, заставляющая десятки людей с энтузиазмом и за скудное вознаграждение производить бесчисленные тексты, а уже сотни тысяч людей — эти тексты читать. Вопрос качества тут малозначим, ибо востребовано в первую очередь содержание, а не форма. Умеющие делать текст хорошо, чаще всего пресны. Тем же, кто пишет, захлебываясь от слюны, гормонов и адреналина, — не до мелочей; тут умение правильно построить фразу — уже мастерство. Беда в том, что пока овладеваешь ремеслом, выходит весь пар.

И тут появляется Василий Орехов. Человек, который довольно (в качестве редактора) изучил ремесло, но сберег, не растратив, необходимую для задорной в этом ремесле работы потенцию. Не знаю уж, интуитивно или как, но ему удалось нащупать эту самую продуктивную формулу: гротескный лаконизм, неявная ирония (семантически амбивалентная, между прочим, фигура скрытого смысла текста), трюковая изобретательность в сочетании с предельно вещной, конкретной визуализацией. И главное — витальность, вкус ко всякой жизненной экспансии, желание немедленно употребить все что мягче камня, все что горит и все что шевелится.

Присущая Олди театральность проявлена в трилогии гротескно, демонстративно, потому и понадобилась развернутая «кукольная» метафора. Каждому ключевому персонажу истории соответствует кукла (их связку внимательный читатель заметит уже в прологе), и каждый такой персонаж окажется в какой-то момент управляемым чужой волей, а в широком смысле — ведомым нитями судьбы. И окажется так, что сходятся эти нити на главном герое, кукольнике и кукловоде — и в прямом, и в переносном смыслах. Он идет по роману из одной переделки в другую, накапливая в каждом испытании бонусы, должные привести к обретению нового качества. Но читатель видит этот замысловатый квест далеко не сразу, хотя самый проницательный может, наверное, догадаться, к чему дело идет, задолго до финала. Главный герой — манипулятор поневоле, действующий на разных уровнях: и как практик нейропаст, и как живая флуктуация (многозначное для романа слово), точка схождения вероятностей. То он сам управляет клиентом, то превращается в его раба, лишенного собственной воли, а потом вдруг обнаруживает в себе второе «я» нечеловеческой природы — текст многосмыслен, многоэтажен, каждый сюжет варьируется и повторяется на разных этажах микрокосма и макрокосма. Однако виртуозной игру назвать трудно. В этом театре принято слегка переигрывать, сложность жеста сопряжена с некоторой грубостью. Нельзя сказать, что сеть романа сплетена тонко. Ажурность ее при ближайшем рассмотрении обеспечивают ржавые, в заусеницах, тросы, где-то наспех склепанные, где-то связанные некрасивыми узлами. Слишком много тут всего разного, чтобы получилось ловко и изящно.

На уровне языка отсутствует единое стилевое решение. С одной стороны, есть все, на что с радостью купятся поклонники «космооперы»: «В черноте космоса, подобно новорожденной микрогалактике, проступила величественная фигура, образованная десятками звездолетов. Впереди всех, являя собой острие «клюва», шло звено волновых истребителей...». Научно-фантастический техноэкшн на должном уровне: «сверхпрочный композит, выдерживающий давление в тысячи атмосфер и плазменные разряды, уступал натиску монстра». Но с другой стороны, здесь регулярно практикуются разные «галлюцинаторные комплексы», да импрессионистские экскурсы в глубины психики, которые пришлись бы по вкусу читателям какого-нибудь йога Ауробиндо, но любителей боевика могут и отпугнуть: «Я видел себя в «волшебном ящике». Себя-нынешнего, себя-здешнего. Жизнь сошлась в точку». Конечно, есть авторы, без труда совмещающие «хрясь-бах!» с даниил-андреевскими эгрегорами, но стилистика у них при этом одинаково плоская. А Олди легко переходят от одной языковой практики к другой, вызывая диссонанс восприятия. Вероятно, они лучше знают своего читателя, которому нипочем смешение высокого с низким. Иному же могут испортить настроение и неуклюжие высокопарности: «с сосредоточенностью фанатика, рушащего лжекумира», и «ха-ха три раза!» — из жаргона пэтэушницы.

Не предположить ли, что в таком смешении как раз и отсвечивает главный посыл романа: вверху и внизу все едино. Вселенная устроена по антропному принципу. Ничтожные в своей уязвимости люди сродны могучим энергетическим вихрям, свободно перемещающимся между звезд. Поэтому замечательно действует завершающий наконец трилогию, последний, окончательный эпилог. Когда опустившаяся на траву лакированная тьма космической флуктуации оборачивается знакомыми нам живыми людьми, немедля принимающимися за печеных кур и тутовую водку.

В сущности, это очень странный, изощренный экшн, начало которого интерактивно разветвляется так, что уже непонятно, где искать завязку, а продолжение теряется в неопределенности авторских планов. Главный герой Лючано Борготта перестал быть рабом помпилианца Гая Октавиана Тумидуса, но остался в его подчинении. Теперь он семилибертус, условно свободный, выступает в Гладиатории (это не бои, но тоже интересное шоу). Сознание Лючано (возможно, благодаря нанесенной антисом татуировке, оказавшейся флюктуацией-симбионтом) обретает новые свойства: он способен видеть события прошлого, очевидцем которых быть не мог. Флешбэки, разворачивающиеся у него в голове, раскрывают связанные в одну цепочку тайны. Лючано узнает, что его юные друзья, близнецы-гематры, появились на свет благодаря евгеническим опытам профессора Штильнера и являются наследниками богача с Китты — Мара Шармаля. В действие включается завладевшая близнецами помпилианка Юлия. Ее и близнецов похищает банда музыкантов-наемников, заодно прихватив принятого за профессора Лючано. В космосе в их корабль проникает коварно лишенный ума антис, с которым нейропаст усатновил в Гладиатории ментальную связь... Одним словом, творится бог знает что, фантазии авторов ветвятся, закручиваются клубком и спутываются в невообразимый узел, в котором какой-либо единый замысел разобрать уже невозможно.

Никоим образом не берусь критиковать эту избыточную историю. У поклонников Олди их безобразная роскошь фантазии — с пугающими деталями, способными родиться лишь в галлюцинаторном трансе — должна бы вызывать привычное восхищение. Однако порождаемое ею головокружение опасно для человека неопытного, тем более, что финала нет, и, чтобы выйти из этого болезненного состояния, просто не за что зацепиться.

Космос Ойкумены вмещает колоссальное сообщество миров, населенных человеческими расами разных ступеней развития, различных культур и цивилизаций. Управляется сообщество едиными принятыми законами (правда, за пределами ойкумены есть и неосвоенные пока миры «варваров»). Мы не встречаем упоминания о Земле или другой планете-прародительнице. Может быть, она забыта на периферии или затеряна на «варварской» обочине космоса — об истории этой Вселенной известно мало. Среди цивилизаций Ойкумены есть и привычные нам технологические («техноложцы»), но ведущая тенденция состоит в психоэнергетической эволюции. Сложились целые расы «энергетов», способных то ли собирать рассеянную энергию планеты и космоса, то ли черпать мощные энергетические потоки из тонких структур своего организма. Они-то, собственно, и питают почти всю используемую в Ойкумене технику. (Наконец-то, нам объяснили, зачем нужны были «Матрице» люди-батарейки!) Но таким промышленным освоением психоэнергии эволюция не исчерпывается. Уже возникли новые формы разумной жизни — имеющие собственную волю «флуктуации континуума», чье появление связывают с разрывами пространства во время межзвездных перелетов. Некоторые флуктуации даже могут принимать на время форму людей. С другой стороны, и очень редкие люди (не чаще одного на целую планету) сделали шаг к переходу из корпускулярной природы в лучевую. Они могут временно превращаться в сгустки энергии, свободно путешествуя меж звезд и участвуя в катаклизмах космических масштабов.

Трудно судить о грандиозности сюжетного замысла только по первой части, представляющей собой незаконченную историю жизни странствующего артиста. Играет он, как это ни забавно, на человеческих нервах — специальность называется «нейропаст». Он может перехватывать управление моторикой и речью человека, подправляя его или ведя полностью, как марионетку, но только — только! — с согласия самой куклы, причем троекратного. Помощь профессионального кукловода востребована и полезна там, где человек не слишком полагается на собственные таланты, главным образом, при публичных выступлениях. Но здесь таятся и ловушки, в которые невезучий артист иногда попадает. После тюремного заключения на планете каннибаллов, где ему приходилось, выполняя роль экзекутора, транслировать узникам страдания, работа кукольника сопряжена с риском. Временами его все еще навещает Госпожа Боль, и если в этот момент он находится в связи с клиентом, тому не сдобровать...

Настоящее время (история очередных гастролей Лючано Борготты со своим театром) перемежается в романе ретроспективными отступлениями, рисующими историю становления и судьбу главного героя. Детство, встреча с наставником, выбор призвания. Годы ученичества, странствия, испытания... К моменту, когда история личности переходит в сегодняшний день, мы видим героя живым и объемным, мы вынуждены сопереживать, как будто волшебство имперсонализации творится уже над нами. И вот тогда-то и начинается самое тяжелое! Герой вступает в одну из наиболее темных полос своей жизни, и неизвестно, удастся ли ему выйти из этой темноты...

Пока рано рассуждать, какие человеческие или художественные уроки можно извлечь из новой работы Олди, но главную задачу своего жанра роман выполняет с избытком. Фантазия, с которой выстроена конструкция небывалого мира, работает как непрерывный впечатляющий аттракцион. Здесь не только захватывающие дух полеты, но и обворожительные орнаменты, предназначенные для внимательного рассматривания. Цивилизация, в которой происходит большая часть действия, блещет диковатой африканской экзотикой, но попадаем мы и в другие места — на посконно-отсталую «а ля рюсс» планету со свиным салом, валенками и крепостничеством или в боевую эскадру воинственной рабовладельческой цивилизации древнеримского типа. В общем, театральности Олди не занимать, и поражать искусством стилизации он умеет. Здорово, что за декорациями и костюмами стоит все-таки человеческая жизнь. Роман обрамляют пролог и эпилог, в которых мы, кажется, видим благополучное завершение истории. Но до финала, судя по всему, еще далеко; кукольникам и марионеткам предстоит долгий, полный страстей спектакль.

По сюжету это нормальный роман воспитания, рассказ о встрече поколений. Старик и подросток. Учитель, завершающий долгий путь, находит ученика, готовит преемника. Сомнения мудрой и нерешительной старости, ошибки резкой, бескомпромиссной юности... Правда, дело, которое передает ветеран в молодые руки, — очень странное дело. Относительно него читатель сначала теряется в догадках, потом его все чаще берет оторопь.

На язык, которым изложена история, хочется поначалу пожаловаться. Редкий писатель умеет говорить о подростках, как равный, как это делали Грин или Гайдар, не снисходя и не подстраиваясь. Тут нужны вкус, чутье, органика, которые — редкость среди современных крапивиных. Авторам не хватает естественности, нарочитая стилизация заставляет морщиться. Все время кажется, что они пишут, оглядываясь на стоящего за спиной цензора: достаточно ли целомудрен текст, все ли в нем «как принято». Старикам и подросткам положено быть циниками — одним терять еще нечего, другим уже все равно — зажатость им противопоказана. Впрочем, к середине книге меня вполне устраивал ее стиль, а ближе к концу я был готов восхититься.

Пацан, подружившийся со служителем паркового тира, не сразу понимает, что тирщик — непрост. Мало того, что под его скромным строением есть подземный стрелковый полигон с неимоверным арсеналом, где иногда развлекаются городские авторитеты, питающие к таинственному тирщику опасливое уважение. Какую могущественную организацию представляет бодрый старик с запутанной биографией — вот вопрос? И чем он там, этой организации служит? Тут нельзя не вспомнить десятилетней давности находку Лазарчука и Успенского: тайный орден Пятого Рима, которому служил неубитый Николай Гумилев и который имел средства защищать своих людей от болезней и преждевременной старости. Та, кому служат тирмены, тоже оберегает их вместе с близкими от неприятных случайностей. Выплачивает денежное содержание — не слишком великое, но достойное — для спокойной, незаметной жизни. Делается это обычно, через банк, с анонимного счета. А в чем заключаются поручения, и кто она, эта Великая Дама — мы узнаем не сразу.

Тут еще разыгрывается обычный фантастический сюжет о чудесном даре, но интересно наблюдать, как он трансформировался в современности. Скромные чудеса желает получить от судьбы нынешний молодой человек. Ни богатств, ни бессмертия, ни власти. Об умении летать, читать мысли, делаться невидимым — тоже речь не идет. Здоровье, уважение, стабильный доход, безопасность — вполне достаточный минимум. Стрелять он научится сам. Но вот продавать ли за это душу, наш герой, оказывается, еще подумает. Почти до конца нам не ясно, чем расплачиваются тирмены за предоставленные им блага. Эта загадка и составляет интригу, пугает, не дает заскучать. Что непременно придется чем-то платить — нам понятно, научены.

Еще в книге веет Стивеном нашим Кингом, оказавшим на современную фантастику не меньшее влияние, чем Хемингуэй и Ремарк на советскую литературу 60-х. Стрелки из его «Темной башни» были последними рыцарями порядка, удерживающими сдвинувшийся мир в равновесии. Тирмены Олди и Валентинова — те же стрелки. Их выстрелы в реальном мире могут сместить цепочки случайностей, принести беду или помощь — все зависит от того, что или кто представится им за мишенью. А стрельба в ином пространстве «плюс первого» исполняет дела надмирного значения. Их Великая Дама — не ось мира, как Темная Башня, а фактор мира. К ней не надо идти, она всегда за спиной. Но ее задача, решаемая стрелками-тирменами — тоже в поддержании равновесия.

Авторы выстраивают перед нами чудную метафизическую концепцию, соотносящуюся с христианской картиной мира примерно так же, как гностические ереси. Известно, что смерть не создана Богом извечно. Она появилась вследствие грехопадения мира, после изгнания первых людей из Рая. Но Христос искупил грех, и существование падшего мира обессмыслено. Конец близок, и отодвигает его, оказывается, невозможность точно исчислить и взвесить. В мире работает некая ликвидационная комиссия, которая должна определенно учесть сумму мировых грехов и свести баланс искуплений. Не получается, все время вылезает левое сальдо. А причина, ускользающая от небесных счетоводов, проста — это самодеятельность Смерти, Великой Дамы, не желающей уходить на покой. Ее роль — участвовать в Предопределении, косить по указке. Но чтобы отодвинуть конец, она путает карты, вносит в размеренность божественного плана момент хаоса. Она не может делать это сама, ей нужны подручные, люди с душой и волей. Только завладев тирменом, только его руками она может вмешаться в установленный порядок.

Перед нами проходят две истории. Прежде всего, жизнь старика, участвовавшего во всех передрягах двадцатого века. Мы видим внешнюю, событийную канву его жизни, путешествия, приключения, войны, но от нас остается закрытым сам процесс постижения им своего тирменского ремесла. Нам ясно, что он давно сделал свой выбор, но суть выбора прояснится только тогда, когда к рубежу подойдет молодой сменщик. Его решение будет другим. Он не откажется и не согласится, он найдет третий путь. Мы так до конца и не поймем, как следует понимать эпилог. То ли это бред угасающего сознания, то ли личный посмертный рай. То ли герою действительно удалось стать легендарным Мертвым Тирменом, убить саму воплотившуюся в него смерть и увидеть полагающиеся после Конца Света Новое небо и Новую землю, где смерть больше не властна.

Фабула произведения (романом его назвать трудно, хотя объем самый романный) такова. В двенадцатом часу ночи несколько человек едут в метро и попадают на неотмеченную на схеме ветку (потом оказывается, что она отмечена, но смотреть на схему нужно в стереоскопических очках). Время останавливается, а поезд, как выяснилось, движется к центру Земли по недостроенному межконтинентальному туннелю. На 101-м километре от Москвы (вниз по вертикали) герои выдерживают схватку с мутантами, которых начали ссылать под землю еще перед Московской олимпиадой, а продолжили после Чернобыля. Интересно, что мутанты поклоняются Ласковому Мише (то ли Олимпийскому, то ли Горбачеву), который искупил их грехи и вознесся. А потом приходит из головного вагона милицейский патруль и собирается всех расстрелять...

Попутно мы знакомимся со вставными рассказами (их автор посетит ненадолго вагон в облике реального персонажа, но истинная его роль еще долго будет оставаться в тени), отступлениями и галлюцинациями главного героя. Что поделать, Олег Овчинников мыслит крупными формами, но рассказывать анекдоты и показывать стилистические фокусы у него пока получается лучше. Эти вставочки, приколы, стихи, потоки сознания и прочие финты уместны и забавляют. Все правильно — куда бы автор их дел, кабы не роман?

Однако, о чем все же книга? Ближе к финалу выясняется, что она о Творце и Создании Миров. Об ответственности Творческого Акта. О претворении реальности. А вы как думали? О чем, по-вашему, еще может писать Русский Писатель, тем более, если в миру он служит программистом? Дело в том, что в самый критический момент, выясняется не только зависимость всех едущих в поезде от креативной воли сочинителя, временами навещающего свой текст рядовым персонажем, но и зависимость его самого от главного героя. Ведь он-то, Герой, и есть хранитель ВСЕЙ этой реальности, и если он не перезагрузит мир до часа ночи, то всем карачун. Скажу честно, я не вполне вник в хитросплетение этих метафизических конструкций. Возможно, это по силам только программисту. Но ближе к концу начинается нешуточный экшн. Применив изобретенный еще советским межконтинентальным Метростроем грузовой телепортатор, Герой выбирается из бронированного контейнера на станции Лубянка за двадцать минут до часа ноль и бросается спасать мир, преследуемый таксистами и милиционерами. Удастся ли ему, узнаете сами. Триллер все-таки. С точки же зрения привередливого читателя важнее не связанная корявыми узелками нитка сюжета, а психоделические свойства прозы Овчинникова. Ее текучесть и метаморфизм соприродны сновидению (особенно ясно это видно в эротических и алкогольных моментах). Я сам регулярно вижу такие развернутые и детальные сны с отступлениями, хотя и никогда не могу их запомнить. Общее впечатление от них такое же, как и от романа «про метро». Но у книги есть несомненное преимущество — ее можно перечитать.

Сначала похоже на советский приключенческий роман. Начало 80-х, только что вышел фильм «Спортлото-82». Молодая семейная пара отправляется в путешествие. Муж — романтик с шилом в заднице. То он решил было стать альпинистом, долго готовился и обнаружил у себя патологический страх высоты. То потащил жену сплавляться на байдарке и чуть всех не утопил. Теперь собрался показать ей пещеру. Про нее ему друг-геолог рассказал. Что есть такая дыра где-то в Казахстане, где никто еще не был. А жена беременная, на шестом месяце. Залезли они в пещеру, тут землетрясение, выход завалило. Мужик отправился искать другой проход и заблудился, а баба два месяца пролежала со сломанной ногой в одном коридоре, питаясь пятью банками тушенки. А кругом — пауки ползают. Потом их все-таки спасли, но не в этом все дело. Там еще второй слой повествования есть, в нашем времени.

Он вроде бы никак не связан с первым сюжетом, и действие его происходит лет через двадцать после того, как чету неудачливых спелеологов завалило в казахстанской пещере. По жанру это внутрилитературная сатира, вроде «Хромой судьбы» Стругацких или Поляковского «Козленка в молоке». Не знаю, кого имел в виду автор, но тусовка там включает преимущественно фантастов, среди которых затесался даже один нобелевский лауреат. И вот появляется некий меценат Щукин, который собирает литераторов на презентацию с банкетом и обещает им платить немедленно несколько сотен долларов за лист текста, создающего положительный образ паука. Все бросаются строчить рассказы, романы, стишки для букваря и поэмы про мудрых, добрых и красивых паучков, а Щукин не только щедро платит, но и устраивает публикации, не претендуя на процент с гонорара. Со временем образуется что-то вроде пиар-компании, в которую, помимо писателей и поэтов, входят рекламщики, дизайнеры и прочие креативщики. А у таинственного Щукина волосатые руки, и, как кое-кто подозревает, их у него не одна пара скрывается под пиджаком…

Несмотря на внятное разъясняющее предисловие и вполне традиционный зачин, роман Ильи Носырева очень скоро приводит в недоумение, если не в оторопь: «Однажды сэр Альфонс сидел на унитазе и думал, как бы навести на людей новую погибель. И вмиг придумал: не вставая с унитаза, вывернулся наизнанку и полез в него, ступая по широким трубам канализации своими обнажившимися ребрами, как гусеница идет своими дольками». Однако бросить книгу искушенному читателю не захочется, потому что ценность текста — очевидна. Читать удовольствие. Но что это такое вообще? Отчего-то непременно нужно классифицировать сорт чтения и присвоить ему ярлык. А в данном случае применимы только аналогии.

Первая — с сочинениями Михаила Успенского. Та же игра, та же пародийная фантасмагоричность. Но игра Успенского, преимущественно, лингвистическая — словесно-культурная клоунада с жонглированием, декламацией и всякими фокусами. Текст же Носырева затеян не для каламбуров, он не такой концентрированный и опирается не на слова, а на образы, подчиненные неким, не ясным поначалу, интеллектуальным конструкциям. Тут уж ближе Станислав Лем со своей «Кибериадой» и прочими философическими притчами.

Скажу сразу: мир, нарисованный Носыревым, получит какое-никакое объяснение лишь ближе к концу романа, а до тех пор читателю приходится сомневаться и мучаться подозрениями, что автор издевается таки над ним и громоздит свои абсурдные фантасмагории лишь красивости ради. Это мир упорядоченного бреда, в котором люди приспособились жить. Какое-то время назад случилась катастрофа, сделавшая необязательными физические законы, а мир вернулся к феодальной организации и средневековому сознанию. Жизнь напоминает сон, которым кое-кто научился управлять по самоучителям Кастанеды и заставляет смотреть его всех остальных. Действие происходит в 30-м веке от Рождества Христова. Младший брат пропавшего правителя Вечного Города Рима посылает молодого графа Рональда в провинцию, чтобы отыскать следы сгинувшего Государя и разобраться с возмутительным чародеем сэром Альфонсом Бракксгаузентруппом, замок которого осаждают восставшие крестьяне. Обороняет его войско терриантропов (кентавров, гарпий и проч.), которых сэр Альфонс поточным способом производит в своих мастерских, а на стороне крестьян воюют живые мертвецы, приходящие из некоего Муравейника. Действие развивается неторопливо, сэр Рональд прибывает в замок, знакомится с действующими лицами с обеих сторон, ведет беседы, попадает в разные невообразимые ситуации. То и дело происходит резня и прочее насилие, но воспринимается это по средневековому спокойно, тем более, что смерть в этих местах значит не много: разрубленный пополам может вернуться уже на следующий день, а всяких химер из графского войска починяют запасными частями.

В итоге рыцарю удается добраться до Муравейника, вернуть с изнанки мира старого Государя и узнать причину случившегося с нашей Вселенной катаклизма. Оказывается, что до сих пор длится рукотворный Апокалипсис, запущенный несколько веков назад учеными, познавшими множество измерений Универсума. Был сконструирован и введен в действие искусственный Бог, этакая, как у Стругацких, Машина Желаний, которая формирует действительность по сумме умонастроений человечества и по воле его отдельных выдающихся представителей. История на том не заканчивается, и финал книги обещает ее продолжение. Конечно, я предельно упростил содержание книги, но надо сказать, что умственная эквилибристика здесь не главное. Автор настолько поражает живописанием своей дичайшей реальности, что читатель может удовлетвориться и простым аттракционом воображения.

Завязка хлесткая и цепкая. Жара (от нее весь роман некуда деться). Два интеллигента пьют «дорогое русское пиво» на последние деньги под уличным навесом. Это Город, столица осколка Империи (речь идет о Белоруссии, понятно, конечно). Из-за соседнего столика встает человек, выходит на улицу и стреляет из пистолета в машину появившегося правительственного кортежа. Падает, сбитый. Пистолет отлетает к ногам друзей, и один из них, младший, поднимает его перед тем, как сбежать в начавшейся панике.

Этот выстрел и этот поступок вызывают неуправляемую лавину событий. В стране начинается гражданская война. Поднявший оружие недоучившийся программист становится одним из ее лихих командиров. Его спутник, научный сотрудник и беллетрист-поденщик, попадает в подвалы спецслужб, где его готовят на роль Главного Виновника.

Мрачный роман-предупреждение написан незаурядно, рукой профессионального литератора, человека высокой культуры. В «фантастической» серии «Астрели» книга торчит, как старшеклассник в ряду малышей. Успешность ее предсказать трудно из-за внежанровой перегруженности. Там полно экшна — с повстанцами, идущими по стране на откопанных немецких «пантерах» и снятых с постаментах «тэ-тридцатьчетверках», с подземной резней враждующих городских спецназов. Есть ледянящий хоррор про застенки и лаборатории кэгэбешных подвалов — с технологией «раздирания мозгов», с выведенным химией и побоями неуязвимым мутантом. Еще там обильно рассеяна мистическая дымка, в которой перемешиваются прошедшие над этой землей времена и находит себе воплощение инфернальная Хозяйка лета, Хозяйка войны, заправляющая всем и повсюду оставляющая своих фаворитов.

«Война не уходит далеко, она все время тлеет рядом» — таковы и лейтмотив, и рефрен романа. «Земля вечной войны» — так был озаглавлен первый роман Дмитрия Могилевцева (за два года до романа Латыниной). Зацикленность на теме выдает больную интеллигентскую фобию, но для Белоруссии это и впрямь болезненно. Из романа мы узнаем, что торговля старым оружием, вытащенной из болот и реставрированной немецкой техникой — самый доходный подпольный промысел и чуть ли не статья президентского дохода. Странновато звучит, но текст убедителен, и не тому поверишь. В то, что мужички от безнадеги провинциальной на войну подпишутся с легкостью, — поверишь в первую очередь. Но для российской глубинки это, может, еще вернее...

Еще болезненней в романе политика. На российских просторах трудно понять, как вызревает ненависть в спокойной, патриархальной стране. Однако, похоже, это сродни ужасам коммунальной кухни. Когда знаешь президента, как облупленного, диктаторство совершенно невыносимо. Самая страшная тирания — домашняя. Самые отвратительные злодейства совершаются по-дружески, по-соседски. Но, к чести Могилевского, его памфлет не назвать местечковым. Это общемировая метафора, и, по большому счету нет разницы, как называются там города — Бобруйск или Макондо...

И это экзистенциальный роман. Нет сомнений, что автор писал о себе, что его личность присутствует в обоих главных героях. Один — человек действия, игры, вечный мальчишка, делящий страсть между женщиной и оружием. Другой — рефлексирующий эскапист с сильным этическим стержнем. Оба проходят в романе трудный, меняющий их путь и приходят к парадоксальному финалу. Неудавшийся вояка бежит, а сломанный пацифист вынужден взять оружие и замкнуть сюжетное кольцо, повторив случившееся в завязке.

«Чистовик» получился текстом, очень удобным для разбора. Он имеет подчеркнутую структуру и ясный технологический рецепт. Здесь сразу видны три неравноценных слоя. Во-первых, дорожная «эссеистика», опавшие, так сказать, листья, которыми начинается каждая глава. Во-вторых, путешествие с приключениями тела, включающие и щекочущие опасности, и всякие чувственные услаждения. В-третьих, космологический детектив, открытие тайн устройства мира и следующие этические решения. Все эти три линии устроены с образцовым вниманием к запросам и уровню понимания среднего потребителя фантастики, отчего балансируют на грани пошлости.

Обобщающие рассуждения, открывающие текстовый период, — о железной дороге, о национальной одежде, о попрошайках, о судьбе (в романе двадцать две главы) — штука очень важная для ритма; уметь разбавить текст часто важнее, чем сконцентрировать. Профессионалы бестселлерного дела даже нанимают помощников, отыскивающих им умные мысли и точные наблюдения. Лукьяненко справляется сам, не перетруждаясь. Ему нельзя быть слишком умным, ведь рассказчик — двадцатипятилетний балбес, вчерашний складской менеджер. Проколы случаются: много ли его герой видел подмосковных санаториев? Но куда больше снисходительных «ути-пути», все же автор — сорокалетний, много чего повидавший человек, мне трудно представить, что он серьезно рассуждает о красивых декорациях, которые «любят люди творческого труда».

Отсутствием серьезности и нарочитой инфантильностью проникнута также приключенческая линия, причем трудно сказать, насколько сознательно это сделано, ведь Лукьяненко умел быть жестким в «Линии грез». Тут необыкновенно легко бьют и получают удары, убивают и умирают. Герой регулярно и хорошо питается, принимает ванны и меняет одежду. Даже в снежной пустыне он жует шоколад, запивая ромом. В диком скальном каньоне он с аппетитом съедает саморазогревающийся обед из трех блюд, а уже через полчаса (после падения в море) ему предлагают покушать на случившейся кстати яхте. Дамы неизменно раздают герою авансы, но более с ними, как и положено во снах подростка, ничего не выходит.

Наконец, самое интересное — устройство мира и вытекающее из него целеполагание героя. Здесь очень неровно: падения и взлеты — то полная беспросветность, то интригующие вспышки. Страницы до сотой происходит бог знает что. За героям охотятся люди в черном, он бежит, бежит, бежит, встречается с хозяином Земли другом Котей и отправляется с ним передохнуть в Шамбалу (ванну там приходится принимать в бочке, но колбаса с сосисками все же есть). И только в теологических беседах закрытого мира Твердь (где Ватикан охраняют дамочки с йоркширскими терьерами — Успенский успел написать про боевого йоркшира пораньше) вдруг брезжит надежда на ясность. «Нас оскорбляет то, — говорит тамошний кардинал, — что функционалы извратили свою божественную природу. Чудеса Господни ничем не ограничены, искушения дьявола механистичны. Нечистый не способен давать без ограничений». Для нашей агрессивно атеистической фантастики это звучит откровением (надо признать, что Лукьяненко и раньше не был туп в теологических вопросах). Герой, разумеется, не в состоянии воспринять сказанное (потом он, правда, кричит, увидев «ангела с мечом», «Господи, верую», но это смешное недоразумение), однако зацепочка остается. С этого момента история имеет два уровня: один примитивно-фэнтезийный, для рядового потребителя; другой — для тех, кто хочет и может понять. Не уверен, что сам Лукьяненко сознает, что получилось в итоге; финальный отказ от даров с выкриком «Я — человек, и у меня нет функции!» — выглядит неожиданным прорывом, сломом правил, выходом из игры.

Роман Святослава Логинова во многих отношениях образцовый. Он не только решает с помощью расхожего сюжета о перемещениях во времени целый ворох художественных и публицистических задач, но и попутно снимает все вопросы об отношениях фантастики и литературы. Фантастика растормаживает воображение, литература открывает не всем доступную правду о жизни, и одно здесь свободно перетекает в другое, не конфликтуя ни в языке, ни в сюжетных формах.

Фантастическое допущение в романе привязано к единственному персонажу второго плана, который играет роль волшебника поневоле. Он довольно пустой человек, этот Горислав Борисович, однако как «шестидесятнику» и полуеврею ему сам Бог велел стать связным-медиатором. (Можно даже подумать, что в нем сам себя иронически вывел автор, известный прежде провозглашением собственного атеизма). Купив за бесценок дом в вымершей деревне, бездельный Горислав Борисович проводил там все теплое время года и очень страдал, что не у кого купить молока. Мечтал он о хороших соседях — работящих, с хозяйством и непьющих — чтобы могли свежими продуктами порадовать, да зимой присмотреть за домом. А поскольку в конце двадцатого века таких крестьян не сыскать, то и не удивительно, что, однажды заблудившись в тумане, он забрел на сто тридцать лет назад. Способность вызывать межвременной туман оказалась у Горислава Борисовича устойчивой, так что он стал шастать в 1863 год, пока не сманил оттуда бедствующую крестьянскую семью к себе, в 1993-й...

Семья Савостиных и есть коллективный главный герой романа. Рисуя этот собирательный образ, Логинов опирается на типическое, здесь не надо делать открытия, в его распоряжении все, что написано о народной жизни — от Лескова до Шукшина. Савостины полностью узнаваемы, как с плаката сошли, да автор поначалу и не пытается преодолеть лубочность. История семейных бедствий неплохо смотрелась бы как немое кино 20-х годов: суровые лики, заламываение рук, скупые титры («Чего раскудахталась? Как жить будем?»). Но, вступая за «перехожим барином» Гориславом в затуманный мир ельцинской России, Савостины помаленьку оживают. В чужом окружении бывшее типическим оборачивается индивидуальным.

Коллизия «дореволюционный мужик в конце XX века» чревата двумя искусами для фантаста. Во-первых, из этого легко сделать комедию положений с гэгами, как в «Иване Васильевиче...». (Кстати сказать, рисунок на обложке выдержан именно в таком юмористическом духе и нимало не соответствует книге, активно отвращая читателя.) Во-вторых, раз главные качества этого мужика — работящий и непьющий (последнее условие в магии Горислава обязательное — стоит переселенцам выпить, как их тут же выкидывает обратно в свое время), то можно выстроить бодрую сельскохозяйственную утопию: рассказать, как Савостины берут кредит, землю в аренду, покупают трактор, делаются в отсутствие конкуренции преуспевающими фермерами... Но автор эти идущие в руки возможности игнорировал, отказался от пущего эффекта в пользу правды (что, собственно, и должна делать художественная литература).

Первое, что мы видим в новой, современной жизни беженцев — это не освоение передовых агротехнологий, а пасхальный крестный ход, организованный совместно с уцелевшими деревенскими старухами. Очень скоро оказывается, что главное преимущество (и уязвимое место заодно, но это как посмотреть) Савостиных — не работящие руки, а приверженность традиционным ценностям. Святослав Логинов никогда не выказывал себя поборником прогресса, но теперь он, кажется, и свой воинственный атеизм готов позабыть. Впрочем, православная вера тут — лишь ядро самодостаточности, оберег от безумного мира. Другим залогом непринадлежности к дурной современности выступает роскошная сказовая речь автора, которая, безусловно, никакая не стилизация, а единственный способ подобную историю рассказать. Речь эта прямо-таки согревает душу, оставаясь естественной даже в брюзжании и в сарказме.

Савостины живут робинзонами, полагаясь на свое хозяйство и добирая необходимое за счет мелкой ярмарочной коммерции между временами. Но подросших детей им приходится в мир выпустить, и ничем хорошим это, разумеется, не заканчивается. Серьезный старший сын чудом возвращается с чужой войны, разгильдяй-младший бежит от бандитов, дочь с младенцем — от негодяя-мужа. Семья в итоге оказывается последним рубежом обороны, и от наседающей реальности приходится в буквальном смысле отстреливаться из ружья. Столкновения с XXI веком Савостиным не выдержать. Они спасаются бегством обратно в 1860-е и спешно готовятся идти обживать Сибирь.

Тут в романе заканчивается человеческая история, но научно-фантастический сюжет еще некоторое время продолжается — автор, кажется, отрабатывает его уже из озорства. Горислав Борисович попадает в руки некоего одержимого из спецслужб, который намерен отправиться в позапрошлое столетие во главе отряда спецназа. Этот майор уверен не только в том, что Российская империя должна доминировать над миром, но и в возможности ее торжество обеспечить. Он разворачивает перед проводником неимовернейший план перекройки геополитической истории. Чуть не подвинувшись от таких потрясающих перспектив рассудком, Горислав Борисович, подобно Ивану Сусанину, заводит хронодесант прямиком к динозаврам. Там бы им навсегда и остаться, но это как-то не по-русски получится, поэтому спецназ возвращают домой, а Горислав Борисович присоединяется к переселенцам. Его присутствие позволяет уже савостинскому сыну строить планы об изменении предначертанного...

Судя по названию, Логинов писал роман о Беловодье, о сокровенной вымечтанной России, которая всегда там, где нас нет, «там, за туманами». И как водится, там, за облаками, в лучшем случае обнаруживается пустое, необжитое место, на котором все равно не оставят в покое, достанут рано или поздно, стоит только начать обживаться. Реальная Россия — это не место и не время, а особое, не сказать что правильное устройство жизни, исправить которое к лучшему не проще, чем перевернуть историю: всегда получается еще хуже.

Дмитрий Липскеров — сказитель, Боян двадцать первого века. Он плетет словесами смешной и трогательный китч, живой лубок, сочащийся несвекольной кровью. Плетет красиво, искусно, вызывая привычный восторг почитателей, но, честно говоря, не всегда понятно — зачем. Однако последний роман почти понятен, из всех липскеровских фантасмагорий он ближе всего к реальности. Обычными своими гротесковыми мазками автор пишет полотно судеб поколения — тех яростных людей, что фантастически взлетали и падали в безумные девяностые годы. Роман хоть и правдоподобный в некоторых местах, но больше анекдотичный и даже сказочный (автор предупреждает: «что кажется правдой — вымысел»). Причем, это сказка пафосная, героическая — практически былина.

Там три главных героя, вокруг которых клубится действие, пересекаются линии событий и персонажей. Выросшие на глухих окраинах советской еще страны — в горных окрестностях Нальчика, в пролетарских районах Запорожья, они оказываются обладателями незаурядных талантов, причудливыми путями добираются до Москвы, приобретают и теряют состояния, сходятся с сильными мира сего, изобретают евро, делаются уголовниками, солдатами, олигархами, советниками президента, тайно летают в космос... И вот, уже в наши дни, герои сталкиваются с неким прибывшим с визитом булгаковским демоном, который путает им карты и жизни, но, в конечном итоге, исчезает ни с чем, потому как на фоне фантасмагорической жизни его проделки почти не заметны, и никому он сам особенно не интересен (кроме как, может быть, своими выдающимися сексуальными способностями).

Дабы понять, что собирался сказать автор этим романом, следует расшифровать название, но определенный ответ не находится. То ли демоны играют персонажами в свою игру, резвясь на территории страны, что при других обстоятельствах могла бы стать раем? Или это внутренние демоны, рушащие внутренний рай, заставляющие совершать страшное? На обложке книги изображен человек, у которого вместо глаз — перья райской птицы. Может быть, все дело во взгляде?

В романе много живой плоти, много грубой рельефной фактуры. Натурализм, красивый даже в неприглядности. Художественная работа. К тому же и увлекательно, не заскучаешь. Автор знает рецепт делания бестселлера: герои должны быть похожи на нас, но необыкновенны. В романе жизнь бурлит концентрированным бульоном, не сравнимым с жидкой водичкой реальности. Пена течет через край, брызги летят в метафизическое. Однако риск ошпариться абсурдом куда меньше, чем в других продуктах Липскерова. Циркового сюрреализма, самоцельной фантастики — практически нет, все в рамках метафоры, в жанре легенды.

Там есть две линии, которые постепенно связываются паутинками-персонажами и лишь в самом конце втыкаются друг в друга насмерть. В первой — мужчина, Леонид, который умрет, в чью жизнь мы входим вскоре после зачатия. Отца-бандита расстреляют прежде его рождения, мать, жадная до жизни выпускница филфака, погибнет при родах. В ее чреве Леонид узнал, что такое Космос, и исследование Космоса стало его единственной целью. Потом будет ясельное сиротство, в котором он соблазнит свою первую женщину, и шесть лет без воды и пищи в забытом боксе психического интерната, откуда он выйдет семилетним взрослым человеком, выберет жену-пятиклассницу и станет отныне жить с ней, как волк среди людей.

Вторая линия романа — женщина, Ангелина, мы встречаем ее в наши дни восьмидесятилетней манекенщицей, она старше Леонида на 42 года. Попав в восемнадцать лет на фронт, она находит свое призвание — быть с мужчинами, которым суждено уйти. Она узнает их по ледяному прикосновению и не оставляет до самой смерти. Потом в ней откроется гениальный снайпер, и, получив подготовку, Ангелина убьет множество врагов, став полным кавалером Славы и тридцати четырех других боевых наград. Во время одного секретного задания в пустыне ее укусит в мозг золотая ящерка, и старость будет обходить ее стороной.

Встреча потерявшего жену летающего разбойника и нашедшей вторую молодость арбалетчицы произойдет в финале. Ангелина сойдется с ним, почувствовав его близкую смерть. Он погибнет в полете, пронзенный ее арбалетной стрелой и пулями фээсбешников. Через сорок три года она поселится рядом с тюрьмой, куда пожизненно заключат его сына.

«Не было разума, не было чувства. Было что-то другое... Все мироздание пульсировало, как сердце человеческого зародыша на двадцать шестой день...» — это последние фразы романа. Действительно ясно, что его мир — не хаос животворящего бульона, а живой организм, подобный бесконечному космосу материнской утробы. Населяющие его мужчины и женщины — солдаты, шпионы, преступники, подпольные воротилы — центры жизненной силы и страсти и, в то же время, инструменты, органы, функции, обнимающей ВСЕ структуры. Леонид, мечтавший о своей женщине, чтобы стать космонавтом собственного Космоса, понял обман, невозможность познать пустоту. Ускользнуть в неведомое можно только через смерть и все космонавты уходят туда в итоге. Но роман затеян не ради примирения со смертью, а для удивления жизнью. Ее дикая сила способна на все. Любить, убивать, умирать. Пройти пустыню, орать много лет в задраенном бункере, взлететь на Эверест, отыскать там каменного брата далай-ламы, примирить евреев с арабами, вернуть молодость. Восторженный вопль Липскерова надо услышать.

Хоррор не хоррор, а роман по-настоящему ужасный. Во-первых, он кошмарно написан. В издательстве «Ад Маргинем» нет редактора. Корректор опечатки исправит, запятые расставит — и в печать. А что Игорь Лесев нигде бы за сочинение выше тройки не получил — это ладно, читателю такой текст даже ближе будет, понятнее. Лексика убогая, грязноватая, инфантильная, провинциальная — тоже хорошо: играет на атмосферу романа, рисует картину среды, создает образ героя. Сам герой — это во-вторых — ужасен особенно. Двадцатипятилетний кретин, пристроенный мамой на бессмысленную должность и не умеющий ничего, кроме втыкания чатов и порносайтов. Он то сюсюкает и пускает слюну, то неумело матерится и намекает на свои сексуальные подвиги. Не любит людей (вокруг жлобы и быдло). Любит маму и поесть. Ненавидит Украину и родной город Г. Вынужден жить в общаге (ведомственной, вымоленной у начальника) с двумя вонючими селюками. В общем, не жизнь, а мука, перспектив ноль. Поэтому, когда выясняется, что жить ему осталось всего две недели, читатель чувствует облегчение. Интересно посмотреть, как он будет крутиться; не умрет, так хоть что-нибудь в своей беспросветной судьбе изменит.

Беда в том, что все угрозы прорастают изнутри, из психики самого героя. Они проявляются во внезапной нумерологической озабоченности, в навязчивой расшифровке снов, в галлюцинациях, случающихся на улице или всплывающих с экрана компьютера. И это лишает рассказчика доверия. Какой же тут хоррор? Хоррор — это страх, идущий извне, поражающий нормального, здравого человека. А когда история начинается с симптомов психического заболевания, это психопатическая драма. В сущности, мы до самого конца не знаем, происходит ли все на самом деле или в бреду. Попытка установить правила игры делается лишь на исходе трети романа, но к тому времени (да и после) происходит масса всякого, что ни в какие правила, и ни в какие ворота не лезет. В бредовом финале автор пытается увязать все сущности в подобие системы, но делается это опять же в логике сна. Отсутствие связности, сновидческий принцип развития сюжета — вряд ли это можно признать настоящим романом ужасов.

В романе есть моменты, вроде бы присущие хоррору, но в них вовсе не ужас перед потусторонним играет (с ходячими мертвецами герой смелее, чем с уличными гопниками). Там попросту вываливается ворох отвратительных деталей, громоздятся одна на другую запредельные ситуации. В результате неизбежен комический эффект, как в «Живой мертвечине» Джексона. Вот герой забирается в пустую квартиру, где лежит труп, и спешит на унитаз облегчиться. «Какать, осознавая, что в квартире находится труп, не самое приятное занятие», — говорит он себе. Но в бачке нет воды. «Оставлять квартиру с трупом в комнате, да еще и обосранную, было бы совсем некрасиво». Идет с тазиком в ванную, а там еще один труп — знакомой девушки — с отрезанными руками, ногами и головой. Ничего не остается, как на него сблевать. Не раз придется герою блевать на трупы...

Есть, впрочем, и хорошие новости. Издатели Лесева гордятся, что он смог-таки вытянуть настоящий, большой роман (в смысле, толстый, с многими событиями), завершенный и с внятным финалом. Про внятный финал — надувательство, конечно, такое же, как фильмы Руминова. Но история действительно выглядит завершенной, в смысле — все умерли. И вес автором действительно взят. В его галиматью волей-неволей вчитываешься, и в какой-то момент она начинает тебя нести. Плюешься, но читаешь. Да и вспомнить потом есть что. Бывают такие книги. Особенно картинки украинской жизни запоминаются — унылой и беспощадной. По этому поводу пусть уже украинцы с автором разбираются.

Настоящий основоположник русской фантастики, несомненно, Александр Грин. Для всего прочего мира — Уэллс, а для нас — Грин. Он извлек из небытия тот массив сюжетов, который еще долго будет разбираться и перелопачиваться. Отзвуки его «Крысолова» или «Фанданго» отдаются в самых разных углах нашей нынешней литературы. Андрей Лазарчук стал первым, кто, вместо того, чтобы отламывать по кусочку, покусился на гриновский мир в целом.

Застывший мир красоты и чести, парусников, револьверов и паровозов — существует в пространственном кармане, в континууме непонятной топологии, где земля плоская, а до края мира невозможно добраться. Возможно, этот пузырь создали атланты, спасаясь от космической катастрофы, может быть, он задуман для технического обслуживания иных миров или корректировки земной истории — не столь важно. Между Транквилиумом и Землей есть проходы, они расположены в России и Америке, а потому заселена территория мирового отстойника выходцами из этих стран. Спецслужбы Соединенных Штатов странным образом закрывают глаза на деятельность скаутов, уводящих людей в никуда. А Советские ГПУ-КГБ не дремали: ведь странная территория Транквилиума — ресурс, которым нельзя пренебречь. Это и поле социальных прогрессорства, и колоссальный бункер на случай мировой войны.

Лазарчук играл в эту игру два года, с 1993-го по 1995-й. Изобразил конспирологическую версию конца советской истории — с покушением на Андропова, с инициацией Перестройки. Создал эпос, проследил многолетний путь множества людей — с переплетением судеб, с любовью, изменами, смертью, войнами, спецоперациями и великим множеством тайн. Придумал массу ситуаций, изобразил колоссальное количество персонажей в невероятном числе локаций, так что роман его, что не говори, безусловно, шедевр. Однако придется он отнюдь не всем, и это закономерно.

Лазарчук — писатель, гениально умеющий обходить недостатки собственной техники. Обращать эти недостатки в достоинства у него получается хуже. Поразительное воображение, изобретательность, чувство языка, лексическое богатство, вкус, умение строить и сопрягать сюжетные линии — всего этого в избытке. Но представить и передать то, что происходит в голове и в душе отдельно взятого человека, он не в состоянии. И он неспособен к последовательному повествованию. У Андрея Геннадьевича тот же выдаваемый за достоинство изъян, что и у большинства современных отечественных режиссеров: он клипмейкер. Он может делать красивейшие многосмысленные сцены, и его романы превращаются в калейдоскоп таких отрывочных сцен. Это безумно интересно рассматривать, однако цельное впечатление не получается, разваливается. В иных случаях (как в «ВСДО») спасает и сливает все воедино ударный финал. В «Транквилиуме» такого не произошло. Это, может быть, лучший роман автора, но он предназначен для длительного освоения, для медленного чтения, для возвращения и повтора. Кажется, там можно отрыть массу ускользнувших мотивов, потаенных нитей, разгадок. Любой кусочек сам по себе замечателен. Но чтобы слепить их воедино, нужно стараться.

Лазарчук — мастер детали и милитарист. Он не только придумал массу невоспроизводимых в кино прибамбасов (они же гаджеты), не только не забыл про бронежилеты и противогазы (бесполезные, да — но в кино о них даже не упомянуто), он еще и вычертил в голове всю эту чертову базу (подводную, кстати, погруженную под буровую платформу) с ее отсеками, лифтами, шлюзами и проч. Он к тому же хорошо поиграл в будущее 2022 года, в котором телевизионное шоу осуществило высадку человека на Марсе, а старик Куценко преподает актерское мастерство. Наркотики легализованы и обложены налогом, а в России строятся «цивилизованные» тюрьмы. Сюжет дал Лазарчуку повод, и надо видеть, с каким удовольствием он вставляет выдержки из прессы и фрагменты телепередач, рисует геополитическую обстановку и выдумывает культурные реалии.

Роман (по меркам жанра это вполне себе роман, развернутая картина достаточно широка) методично заполняет все лакуны, провалы, несуразности сценария, начиная с предыстории — той не очень удачной операции, что осталась за кадром. Впрочем, начинается книга не с этого. Начинается она с конца, с последнего отчета на таймере, за четыре секунды до взрыва. Лазарчук понял, как функционирует мозг, прошедший нанотехнологический апгрейд, и эта его находка — лучшая, пожалуй, фантастическая идея, из тех, что можно в книге встретить. Идея не новая, обыгранная литературой сто раз и почти не работающая на сюжет — так... прием построения текста, не более. Но тут она как-то очень уместна, и Лазарчук ее правильно раскрыл. Сконструированный учеными базы вирус — точнее, наноробот, заставляет мозг действовать в сверхъестественном режиме, сжигая его, правда, при этом за считанные минуты. Но в этот отпущенный промежуток человек открывает в себе персональную вселенную и свою личную вечность.

Двое героев попадают в Европу 1912 года, намереваясь устроить свою жизнь за счет знания будущего. Никаких парадоксов — с каждым таким вторжением создается независимая временная ветка, в которую второй раз из будущего никак не попасть. Психологически они наши современники, но сбежали, вроде бы, из следующего века. Это нужно автору не только для оправдания межвременного перемещения, но и чтобы дать им замаскированный под очечный футляр всезнающий чудо-компьютер с разными волшебными функциями. И вот почти все пятьсот страниц довольно подробно и с большим знанием дела рассказывается, как эти ребята (один типа ученый, с рефлексиями, другой — авантюрист, игрок) устраиваются в новой жизни, приобретая первым делом состояние и упрочивая свое общественное положение.

Интрига, однако, не в том, как они играют сначала на бегах, а потом на бирже, и затевают разномасштабные негоции, а в выборе ими стратегии. Чем меньше они высовываются, тем предсказуемее грядущие события, точнее информация из компьютера. Но искушение вмешаться растет, ведь им жить в этом мире, хочется сделать его лучше, даже если не претендовать в нем на власть и влияние.

Курылева нельзя назвать мастером композиции. Роман состоит из потоков, один частный сюжет перетекает в другой, иные могут потеряться, другие быть мало связанными между собой. Но финал он отыгрывает очень хорошо. Герои делают выбор, спасают мир от первой, задавшей двадцатый век, катастрофы, и закрываешь ты книгу с удовлетворением: роман есть, высказывание состоялось.

Фабула ясно изложена в аннотации к первому, харьковскому изданию. «Автор попытался оживить легенду, бытовавшую в 30-е годы, по которой американцы хотели купить на корню сады Мичурина вместе с землей и хозяйственными постройками, переправить в США и разместить их на острове в стратегически важном районе океана...». Начинается роман еще на суше, на Родине, в Турмасовском питомнике. Ночь, падающие звезды. Иван Мичурин сидит на крыше и курит самокрутку из выращенного своими руками табака. Вдруг черепицу пробивает круглый камень, метеорит. Потом Иван Владимирович найдет его на чердаке. На боку камня вырезаны две буквы: «Ка Вэ». Значит, и там, в космосе, русские люди живут!

Советское правительство решило сделать далекой Америке подарок. Американские инженеры построили из понтонов огромный плавучий остров. Опытный мичуринский сад выкопали вместе с кубометрами земли и уложили на железный каркас. Перенесли на остров дома. Даже могилку жены ученого доставили на новое место. И вот буксиры отвели все сооружение от берега, туда, где начинается течение Гольфстрим, и пустили в плаванье, чтобы через много месяцев дрейфующий сад самостоятельно приблизился к американским берегам.

Путешественников на острове пятеро. Сам Иван Владимировович, сестра покойной жены Настасья Васильевна и дочь Мария. А также радист-завхоз Дмитрий и летчик Леонид. Он пилотирует изобретенный Мичуриным желдорлет — аэроплан, взлетающий с проложенных по острову рельсов. Потом, правда, удается поймать невесть откуда взявшуюся собаку, да еще появляется ночами похожий на шпиона незнакомец в черном, курящий «Беломор». Далеко не сразу выяснится, что это секретный военный электрик, обслуживающий спрятанные в недрах озера генераторы, и к тому же он сын Михаила Ивановича Калинина.

Как умильно и выпукло изображен в романе простой советский быт! Как, например, Мичурин получает у завхоза продукты. Надо так сделать: указать в заявлении заведомо больше, чем надо, скажем, пять бутылок водки. А потом поставить собственную резолюцию: выдать две. И радист с удовольствием выдаст! Или как они едят на завтрак манную кашу, заправленную сгущенкой из банки, а на обед перловый суп с тушенкой. И как женщины стирают на берегу белье тяжелым коричневым мылом. А после полета летчику положены три плитки шоколада и пассажиру две, а больше никому не положены…

Стиль необыкновенно душевен, хочется читать и читать. «И снова завыла собака, и вой ее запал глубоко в раненую душу Леонида. Запал и вызвал там злую боль, обращенную на себя самого. И захотелось Леониду сделать себе больно, так больно, чтобы больше никогда не видеть себя в зеркале, так, чтобы исчез он вместе со своей глупостью и толстокожестью с родной советской земли, пусть даже если эта земля плыла сейчас в океане в направлении капиталистической Америки».

Конечно, завязываются романтические отношения. Перед отплытием от Леонида отказалась невеста, водитель трамвая Аня. Он пострадал некоторое время, да и стал выказывать симпатию Марии Ивановне. А тут приходит от Ани радиограмма, что она осознала ошибку и просит ее простить. Радиограмму читает Мичурин и, чтобы не рушить счастье дочери, отвечает от имени летчика. И потом еще несколько раз. В конце концов, приходится объявить Леонида геройски погибшим, но Аня все равно собирается спрыгнуть к ним на остров с парашютом с пролетающего мимо беспосадочным перелетом самолета Валерия Чкалова. Ко всему прочему к острову прибивается советская подводная лодка и писатель Максим Горький, спасшийся с потопленного шальной торпедой одноименного теплохода (крупнейшего в Союзе). И под занавес открывается настоящая тайна того, зачем плывет вся эта компания в Америку.

Впервые читая Андрея Куркова, регулярно попадаешь в тупик с определением жанра. То есть, чтение, конечно, легкое, интересное, язык чист и забавен, но надо ведь и определиться: что это за текст такой?

Герой переезжает в новую квартиру, находит среди оставленных хозяевами книг «Кобзаря» с заметками на полях, ищет их автора, встречает его знакомых. Автор записок давно убит неизвестно кем при странных обстоятельствах. Есть некие документы, укрытые в гробу, под головой покойника. Герой их извлекает, понятно, с риском для жизни, получив от бомжей по затылку лопатой на ночном кладбище. А в добытой папочке – донос на рядового Тараса Шевченко, о том, как тайно закопал он что-то в мангышлакских песках. Тем временем выясняется, что герой сторожил по ночам не детское питание, а склад замаскированных наркотиков, и успел насолить неизвестным бандитам, и они теперь десять тысяч с него требуют, и на улице его кто-то пасет, и стоит сбежать на время, а почему бы тогда не отправиться в прикаспийскую пустыню, не поискать заодно клад, вдруг кто денег даст за найденную национальную реликвию?

Короче, ясно: это триллер. Завязка – не сказать, что оригинальная, но довольно бодрая. С легким налетом пародийности, что даже и хорошо. Но вот бывший спортсмен, бывший сторож и экзистенциальный одиночка пускается в странствие, в котором для триллера и пародии не остается места. Блуждания по Астрахани, празднующей День города бесплатной раздачей икры, путешествие на плавучем консервном заводе, платоническое покровительство самостоятельных женщин и участие каспийских контрабандистов, атмосфера раннего Аксенова или Маканина в контексте журнала «Юность». Цель пути призрачна, она только повод, героя явно ведет судьба, а читатель понимает, что перед ним некая притча, тем более что после высадки на безлюдном берегу начинается сюрреалистический поход через пустыню в духе азиатского кино Луцика или Худойназарова. Героя откапывает из песка старый казах с двумя дочерьми, одной из которых он достается в качестве мужа. Некоторое время можно наблюдать нормальную романтическую мелодраму, но когда в дело включается семейная пара украинских национал-радикалов и полковник СБУ, а в центр сюжета помещается операция по доставке на Родину нескольких тонн песка с квинтэссенцией национального духа, кристаллизовавшейся из спермы малоросских солдат – читатель снова не знает, что и думать. Искать здесь политический подтекст может только параноик, а философии тут не больше, чем в любом фильме Данелии.

Компания молодежи запасается всем необходимым и намерена загрузиться на месяц-другой в каменоломню, чтобы пересидеть вдали от власти армейский призыв (95 год, война в Чечне). Задумано, в общем, логично. На дворе — поздняя осень, в лесу холодно, а под землей постоянные +10. И никакой ОМОН тебя оттуда не достанет. Однако выясняется, что в пещере уже прячутся двое дезертиров, за которыми идет охота. В результате через несколько дней военные и милиция попросту заливают известные входы в подземелье бетоном. (Тоже, кстати, реальный момент. Бывало такое — и взрывали, и бульдозерами заваливали.) Компания оказывается замурованной. Но из глубин пещеры к ним выходит проводник, пещерник-одиночка. Он обещает вывести наружу дальним выходом, путь к которому лежит через никем не посещаемую «систему Ада» (системами спелеологи называют изолированные группы полостей). После тяжелейшего подземного странствия герои вываливаются в освещенные коридоры, а потом встречают людей. Очень странных людей. С этого момента и без того безрадостное повествование превращается в законченный кошмарный бред, сюрреальный, но весьма правдоподобно описанный. Они оказываются в замурованной под землей антиутопии в духе Войновича («Москва, 2042») или Пелевина («Омон-Ра») — пародийной, но совсем не смешной. Ничего там нет смешного. Все страшно, грязно, кроваво и гадко. И читать противно, и оторваться невозможно. Все по-серьезному.

Никому не могу рекомендовать эту книгу. Нормального человека она может шокировать с непредсказуемыми последствиями.

В книге органично слились ироническая сказка, жесткий экшн, эпос, поднимающийся до пафоса. Сначала кажется, что автор собрался посмеяться, но через несколько десятков страниц оказывается, что персонажи и тема зацепили за душу, и сюжет держит, и все в книге живое и требующее сочувствия.

«Илья Муромец» начинается почти с анекдота (этот текст и вышел из старого, сетевого еще, кошкинского творчества). В зачине главный богатырь земли Русской сидит, заточенный в погребах четвертый год, выбираясь время от времени на волю для короткого разгула. Вот и сейчас не может вспомнить, что за непотребство с ним вчера приключилось. А потом является в темницу с нехорошими вестями друг и наставник в виде говорящего богатырского коня (ценителя Сунь-цзы и аристотелевской логики). И вскоре Князь Владимир посылает просить о помощи...

Это похоже на синтез филологического глумления Михаила Успенского и дивовской брутальной реконструкции. Пресловутый «фантастический» («сказочный», «былинный» — это точнее) момент у Кошкина ограничивается конями с богатырским скоком (прыжок через стену, прыжок через Днепр), да собственно богатырями, огромными, нечеловечески мощными воинами. Говорящий конь — приятная мелочь, роли в сюжете не играющая, сойдет за метафору. Зато, в отличие от Успенского, Кошкин не только забавный, но и трогательный, а в отличие от Дивова — не только вещный и плотный, но также задушевный и духоподъемный. А самое главное — Кошкин может то, на что мало способны фантасты, — осилить создание большой цельной вещи, композиционно стройной, мощно разворачивающейся и бьющей в цель.

Важная вещь: из-за текста видна личность автора, которой нельзя не симпатизировать. Трехметрового непобедимого воина всякий может изобразить, хоть и не всякий заставит такому сочувствовать. Настоящая проверка заключается в умении писать про женщин, детей и животных. Кошкин любит и умеет это. У него там не только конь — боец и философ, но и рыси ручные, и жены умные, и иудеи геройские. Умилительно, но и славно.

Надо сказать, что Кошкин не только отечественную фантастику здесь уел, но и на славу Толкина покусился, хотя сюжет «Ильи Муромца» вечный, общий для всех времен. Конденсация зла и необходимость объединения всех здравых, живых сил для отпора. Отказ от личного, от ВСЕГО личного, ради общего, главного, что важнее собственной и чужой жизни. В завязке называется неминуемая смертельная угроза, и весь роман происходит собирание тех, кто может ее отразить. Почти до самого конца все висит на волоске, и, хотя итоговая победа НАШИХ известна, то, как и какой ценой она обернется — остается больным вопросом.

Действие романа происходит в 1976 году, до и после военного переворота в Аргентине. Важное участие в событиях принимает семидесятипятилетний Генрих Мюллер, успевший посмотреть «Семнадцать мгновений весны» и порой не брезгующий ввернуть оттуда цитату. Группенфюрер много где побывал за это время, и в советских разведшколах теперь пользуются придуманными им тестами. Все это не шутка и не «постмодернизм». Если закрыть глаза на детали, Виктор Бурцев написал образцовый ретро-роман, советский «политический детектив» с элементами научной фантастики, который в те самые семидесятые годы мог бы претендовать на публикацию в альманахе «Подвиг» или «Искатель». Даже стиль письма, осознанно или нет, имитирует манеру советских очеркистов-международников — поверхностную, беглую, с мельканием имена и деталей — таким, что не просто зацепиться, войти в этот поток. Зато уж идеологические отступления на страницу-другую гарантированно берут за душу. Серьезно: автор хоть и таллинец тридцати четырех лет, но совершенно советский человек внутри, даже идеи коммунизма ему, кажется, не чужды, а уж русский патриот он очевидный.

Надо сказать, что это в какой-то степени обманный роман. Аннотация настраивает на боевик, на авантюру, на то чтобы заглянуть в глаза чудовищ или в глазницы хрустального черепа. И это действительно будет, будут опыты на людях, массированные перестрелки, артефакты и индейская пирамида, сообщающаяся с адом, — но все, скажем так, моментами, вкраплениями. Проза Виктора Косенкова (на этот раз он один скрывается за известным псевдонимом) конгломератна — у нее нет единой тональности и четкого ритма, она состоит из разнородных кусков. Однако весь роман — синтетический, конечно, сваренный в колбе — все же имеет общий вкус, оставляет цельное впечатление. И это не то впечатление, что бывает от боевика или фантастики. В памяти остается образ бурлящей страны, в которой возможно все, но нельзя сделать ничего толкового, как в России девяностых. И одинокий, чужой человек в ней — наш, заброшенный из благополучного СССР — который вдруг становится здесь нужным, незаменимым, не таким, как на Родине. И не может ничего изменить, не может остаться.

В романе два русских персонажа. Один, разведчик ГРУ (не совсем там понятно, почему армия, а не КГБ занимается внутренней жизнью чужой страны) с хорошей фамилией Ракушкин, — персонаж сугубо служебный и довольно безликий. Он хитро внедряется в марксистскую герилью, манипулирует людьми и событиями, уходит от слежки, умело дерется, однако что там происходит у него в голове — читателю непонятно. Но вот другой герой — журналист Таманский — в книге оживает; по-хорошему, только он один и вызывает сопереживание. Однако, появившись мельком в начале, жить полноценно он начинает только во второй половине романа. Когда он, наконец, встречает агента Ракушкина, сюжет получает ожидаемый толчок, но автор упускает возможность выстроить на отношениях двух героев захватывающую драматургию. Он вообще не реализует массу возможностей. В романе там и сям, на каждом шагу буквально, торчат нитки интереснейших ходов, потянув за любую, можно размотать удивительные перспективы. Автор мог накрутить экшен, куда там Индиане Джонсу. Мог сложить запутанный, многоходовой шпионский детектив. Или выпустить, а потом усмирить древних индейских демонов. Поразить читателя размахом всемирного заговора. Но нет, автор дает этого лишь понемногу, набросками, эскизами. Он шьет лоскутное полотно, в котором реальные картины событий тридцатилетней давности, важнее их конспирологических объяснений, сколь бы те ни были увлекательны. А еще важнее трагедия конкретного человека. Автор то и дело ненароком вываливается за границы жанра, делает то, чего в крепком приключенческом сюжете не бывает. Например, подробно рассказывает о бессмысленной экспедиции в джунгли, которая оказывается блефом и способствует углублению образа героя, а вовсе не занимательности чтения. Или вызывает призрак Че Гевары. Или заглядывает в будущее, предсказывая судьбу персонажей, придавая происходящему обратную перпективу.

Роман Виктора Косенкова (еще недавно бывшего половинкой писателя Бурцева) — это обаятельный, бодрый, задорный и грамотный текст. Но сделан роман не очень тщательно, он эклектичен и конструктивно слаб. Похоже виноват творческий метод: сначала автор представил себе яркие образы и картинки, а потом увязывал их подтянутой фабулой.

Футурологическая составляющая (действие происходит в не очень далеком будущем) выполняет роль обрамления. Это, прежде всего фрагменты сообщений СМИ о положении в мире, встроенные в текст, ну и кое-какие, фигурирующие в действии, невозможные сегодня технические новинки. Мир испытывает острый дефицит нефти, и главный секрет, за который бьются разные силы, обозначен, как технология «обратного крекинга». На первый взгляд, это абсурд, но автор объясняет, что имеется в виду восстановление нефти в качестве сырья для органического синтеза, а использовать как топливо ее никто не собирается. Секрет этот, впрочем, мог быть вообще не назван, для сюжета он не имеет значения. Это просто некое сокровище, артефакт, кольцо всевластья, которое нельзя отдать врагу и за которое сражаются все существующие силы.

Сюжет романа выстроен как триллер преследования, однако и детективная линия имеется, и чистый экшн, и вообще чередуются разные уровни и подвиды жанра. Сюжет завязывается как дурацкий боевик в духе Гая Ричи. В недалеком будущем бандиты остепенились, а все их ухватки переняли компьютерщики. Когда «за массив информации стало возможно реально убить», хранителям этой информации пришлось соответствовать возросшей ответственности. Бригады программистов проводят свободное время в качалках и борцовских залах. При пересечении интересов кидают предъявы, забивают стрелки, дают обратку. Когда у героя крадут из компьютера дизайнерский проект, он обращается к знакомым программистам, те ищут следы взлома, вступают в конфликт с администраторами сети. Благодаря другу, ветерану ГРУ, приезжают на разборки в бронетранспортере...

Параллельно некий шпион вербует служащего секретного архива и тот копирует для него секретные файлы. Тут одна из странностей замысла — с чего бы важнейшим и наиновейшим разработкам лежать в каком-то архиве? А потом все совершенно по-комедийному сходятся в одно время и в одном месте: шпион, агент, посланный на задержание спецназ ФСБ, герой с другом-ветераном, банда разъяренных сисадминов, да еще хакер-отморозок с обрезом. Начинается адская пальба, герой за каким-то совсем непонятным лядом хватает чужой кейс с дисками и бежит. Ну да ладно, комедия так комедия... Но потом автор становится дьявольски серьезен и держится не без пафоса. Подробно рассказывает о работе спецслужб, о разоблачении предателя, о мыканьях преследуемых героев и их друзей. А между делом декларирует ницшеанскую философию главного героя. Его апология мести изложена весьма экпрессивно, однако порой кажется, что автор ломится в открытые двери. Рассуждая о праве на месть и условиях, должных ее регламентировать, он всего лишь воспроизводит понятия, сложившиеся в бандитской среде 90-х и уже распространившиеся де-факто на бизнес и всякие более-менее активные круги общества. Конечно, следование этому кодексу — вопрос личной решимости, и декларируй, не декларируй — ничего не изменишь.

Финал романа феерический. Герои отправляются в сибирскую глухомань (на поезде «Москва-Екатеринбург», да), в некую аномальную зону, где не работает никакая связь, зато живут настоящие сибирские мужики. Там, в этой глухомани, в остроге, сохранившемся чуть не с Ермаковых времен, они организуют оборону от высаженного в снегах вражеского десанта (американского, вроде). Стреляют, взрывают, гибнут, но секретные диски врагам не отдают. Это как бы героический гимн настоящим русским, которые навсегда. Потом подходит ФСБ, подкрепленная спецназом ВДВ, и награждает уцелевших героев. Почему эти диски нельзя было уничтожить в самом начале — понятно только автору (тогда бы романа не было), но за сибиряков ему искреннее спасибо!

Открывает сборник серия рассказов Даниэля Клугера — не самых легких для чтения. Это как бы подражание Гоголю: действие происходит в позапрошлом веке вокруг одного сельского местечка, причем, каждый рассказ предварен гоголевским эпиграфом. Только этнография здесь не украинская, а еврейская. И классические «Вечера на хуторе» я бы не назвал увлекательной беллетристикой, а уж в рассказах Клугера от диковинных имен и названий (снабженных сносками) просто рябит в глазах. Ценность тут, видимо, именно в культурной специфике: если заменить Хаима-Лейба на Васю Прохорова, рабби на председателя (вернее было бы на вожатого), а развалины синагоги на разрушенный клуб — получатся пионерские сказки про черную руку. Эта иудейская мистика — довольно условный жанр, в нем мало жизни и почти нет эффекта сопряжения пугающих чудес с реальностью. Хотя местами смешно: там про то, как опасно гладить кота по субботам.

Пара рассказов Игоря Алимова — из цикла «О чем умолчал Пу Сун-лин», объединенного героями-китаистами и проникающим в современный мир восточным волшебством. Это хорошая беллетристика и ловкая литературная игра, экзотика в выверенной пропорции здесь очень уместна. Узнаваемые, порой даже клишированные ходы и образы автор умудряется перемешать столь замысловато, что сюжет делается абсолютно непредсказуемым, а развязка до восторга неоднозначной.

Раздел «восточной чертовщины» завершает повесть Ивана Наумова — элегантная, мастерская и неожиданно глубокая. В историю о некоем полинезийском народе и его отношениях с христианской цивилизацией встроена настоящая ересь — и расходящаяся с религиозными догматами, и удивительным образом уживающаяся с ними. Попытка изобразить народ, не переживший грехопадения, совмещена тут с динамичным и вовлекающим в сопереживание сюжетом. В общем, образцовая вещь.

Вторая часть сборника, построенная на «славянской чертовщине», опять-таки начинается со сказок из пионерского лагеря. Рассказ Вадима Панова про студента, оказавшегося ведьмой (именно так) — это такое сочинение второкурсника ВТУЗа для курсовой стенгазеты. Уровень знания автором жизненных реалий выдает такая фраза: «Я заснул среди ночи, и из палатки вынесли товар». То есть, если бы там было: «Я вышел отлить, мне дали по голове и все вынесли» — претензий бы не было. Но после такой ерунды (палатку-то запирать надо, и не принимать сильнодействующих препаратов!) — не поверишь уже и в нечистую силу. Впрочем, рассказ забавный, студентам может понравиться.

Хороша «фрагментарная» повесть Виктора Точинова, в которой славянские русалки породнились с лавкрафтовским Дагоном. Разновременные отрывки выдерживают колорит своих эпох, история в целом получается в должной мере таинственной и волнующей.

Два «деревенских» рассказа Михаила Кликина — отличное письмо, живая литература, былички, современный фольклор. При всей фантастичности фабул автору удалось сохранить эмоциональный нерв традиционной деревенской прозы — любовь к человеку и земле.

Далее следует чертовщина современная. Повесть Кирилла Бенедиктова — пример писательской рачительности. Воспоминания об отпуске в Египте и опыт занятий дайвингом превращаются в сплав детектива а-ля Чейз и арабской сказки, где роль Синдбада исполняют новорусские бизнесмены-туристы. Фактуру автор представляет отлично, фантазия его работает на загляденье, есть по-настоящему жуткие моменты. Образец профессионализма налицо.

Повесть Андрея Плеханова, давшая название сборнику, построена на крутом криминальном сюжете с мистической подоплекой. Помимо удовольствия от чтения, повесть предоставляет повод для некоторой иронии. Это пример того, как фантасты взламывают открытые двери, открывая общеизвестное. Вспоминают, например, что Бог положил предел человеку, и называют это «гомеостатическим мирозданием». А в данном случае автор рассказывает о поднебесных духах, которые, как известно, обожают играть людьми в свои кровавые игры (из фантастов об этом К.С. Льюис хорошо писал). Только вместо воздушных бесов у Плеханова какие-то научно-фантастические разумные облака из ледяных кристаллов. Но история интересная.

Три сказки Юлии Большаковой — просто открытие. Непременно теперь следует прочесть все сочинения этой замечательная писательницы. Она умеет придумывать как бы детские истории, как будто сама ребенок — наивный, хитрый, чувствительный и жестокий одновременно. Но это такой чудо-ребенок, который куда умнее взрослых и уж писать умеет точно куда лучше их. Неожиданные, контрастные, эффектные рассказы.

Рассказ Василия Мидянина «Магистр» — глумливый оккультный трэш, богатый и изобретательный, но, пожалуй, бессмысленный. Про него лучше промолчать. Рассказ кажется графоманским, но Мидянин — писатель неглупый, небесталанный и очень хитрый. Что про него ни скажешь, все против самого тебя и обернется. А за издевательство над читателем и богохульство с него пускай на Страшном Суде спрашивают.

Рассказ Александра Тюрина — смешной и жуткий гротеск, черный-черный юмор, но с уроком. Штука необязательная, но очень умелая и нервная.

Под занавес — два рассказа Владимира Березина. Как и многое у этого автора: очень талантливо, но как будто на скорую руку. Первый рассказ эмоционально цепляет. Второй заставляет хлопать себя по коленям и вопить от радости. Роскошно, хоть и слегка непричесанно.

Несмотря на частичное пересечение содержания с фантастическими и фэнтезийными сборниками «Эксмо», в целом «Когти неба» — книга качественно другого порядка. Даже сравнительно менее удачные рассказы на другом фоне выглядели бы шедеврами, но здесь — с хорошего и спрос строже. Книга нескучная, разнообразная, показательная — именно в плане перспектив жанра. Тут еще много возможностей, кто бы сомневался.

В «Книге демона» (авторское название «Чернильные души») Кликина и Бурносова герой получает власть переписывать мир по своему усмотрению. Тем самым авторы попадают в самое сердце жанра: ведь со-творение, создание вторичного мира собственной фантазией считал целью волшебной сказки законодатель Толкин. К сожалению, эта волнующая тема разворачивается в полную силу только в самом конце, когда, поглядывая на малость оставшихся страниц, начинаешь подозревать, что закруглить повествование в столь ничтожном объеме никак не возможно. Но вдруг действие начинает скакать в бешеном темпе, и развязка, хоть и балансирует опасно близко от понятия «слив», но происходит все-таки самым примерным образом. Такая неровность темпа, при которой история начинается очень неторопливо и разбегается лишь с середины, — главная претензия к роману. Похоже, что так вышло нечаянно: два автора просто не сразу поняли и договорились, о чем собственно будет роман. Но сработаться им удалось. Если поначалу еще легко отличать доброе бытописание Кликина от бурносовских апокалиптических страстей, то к концу все смешалось — апокалипсис таки разъел бытовуху, ожившие мертвецы полезли из всех углов.

Два автора и две сюжетные линии, пересекающиеся лишь на последних страницах. Два героя-писца, которые, судя по их мастерству, и не мальчишки уже, но ведут себя точно инфантильные хоббиты. Такое проклятие жанра, от родоначальника пошедшее: чтобы сначала были игры на лужайке и домашние пирожки, а потом скрежет зубовный и спасение мира от Древнего Зла. Эволюция образа, роман воспитания — это для фэнтези хорошо. Но главное все же — картинка. Яркая, насыщенная движущаяся живая картинка. Тут авторы преуспели, нарисованное ими можно рассматривать. А можно глотать на бегу, увлекшись действием. Квест с приключениями компании колоритных персонажей — это одна сюжетная линия. В другой — герой пленен, и единственное, что ему остается, это внутреннее развитие. И та, и другая линия интересны по-своему, хоть ближе к концу авторы и злоупотребляют нарезкой кадров — эпизоды с той и с другой стороны чередуются с возрастающей скоростью. Предугадать, каким образом и для чего сольются два сюжетных потока, почти невозможно — тем более, что время в них течет совсем по-разному: в одном проходят дни, в другом — годы. Но когда точка слияния уже видна и общий сюжет перед читателем нарисовался, понимаешь, что роман не прост, не сюжет тут главное, а идея. «Книга демона» (на самом-то деле «Чернильные души»!) рассказывает о писательстве. Герой, сидящий в неволе у жутких уродов-бесопоклонников и старательно выписывающий в режиме он-лайн конец света, — становится писателем, преображающим мир. И все приключения, происходящие в квестовой линии, — всего лишь результаты его трудов. Не авторы пишут книгу, а ожившая книга пишет сама себя. И все замшелые фэнтезийные штампы, налезающие друг на друга, происходят не от недостатка фантазии авторов, а из закономерностей мира, самого себя воссоздающего. Эта замечательная идея подана впопыхах, на бегу, скомканно, однако ж открытие, к которому приходит герой-писатель, от этого не обесценивается. «Достаточно было найти нужные точные слова... Вещь, чья душа оказывалась запечатленной на бумаге, далее подчинялась воле писца. Он мог сделать с ней что угодно, надо было лишь подобрать подходящие слова, правильно связать их в предложения, удачно выстроить их в абзацы и главы». Да это ведь авторы свое ремесло объясняют!

Роман посвящен старшим классикам жанра — Ричарду Матесону и Джорджу Ромеро. Не Кинг придумал живых мертвецов, но Кинг скажет о них последнее слово.

Во-первых, роман научно-фантастический. Никакой мистики, никаких дурацких газов и вирусов, превращающих людей в ходячие агрессивные трупы. Выдуман лишь электронный импульс, форматирующий жесткий диск мозга и запускающий перезагрузку новой программой. И хотя зомби поначалу орут на языке слуг Рам Аббала из «Тёмной башни» (каззалах а-баббалах!), роль Алого Короля остается за кадром. Объяснения здраво сводятся к вышедшему из-под контроля террористическому акту: какие-то гениальные одиночки транслируют изобретенный ими импульс на спутники из дровяного сарая.

Во-вторых, роман сделан с отличным чувством меры, он превосходно сбалансирован. Текст захватывает с первой фразы, буквально. Экшн сделан четко и зримо, детали безупречны, поведение персонажей мотивировано, нет идиотского «саспенса», розовых соплей, психология выверена от и до, сопереживание достигается минимальными средствами. Высокопрофессиональная работа.

В-третьих, сюжет замечателен динамикой. Чем угнетают фильмы про зомби? Ситуация там статична, развивается прямолинейно, изменения лишь количественные. Один укушенный, четыре, шестнадцать, весь город, весь мир... Удивляет только: почему бы им не сожрать друг друга? У Кинга такой ерунды нет. Он, знаете ли, реалист. Он сначала показывает, что происходит с человеком, когда стираются все надстроенные программы. Остается лишь базовая операционная система — агрессия. А потом начинает загружаться нечто новое, зомби эволюционируют, составляют коллективный разум, приобретают неожиданные способности, и эта неизвестность, непредсказуемость истории не позволяет оторваться до конца. Тайна раскручивается, с каждым поворотом делаясь глубже и притягательней.

В-четвертых, в романе присутствует редкая для жанра драматургия. Рождение товарищества, складывание отношений в группе, противостояние миру — это понятно. Важнее отчаяние главного героя, нашедшего смысл оставшейся жизни не в самосохранении, а в совершении невозможного — в спасении сына. Кинг, повторяю, пользуется минимальными средствами, однако ситуация предельно понятна и додумать ее легко, недосказанность только создает необходимую глубину. Сюжет вполне состоялся, и некоторая открытость финала совершенно уместна как возможность выйти из плоскости.

В-пятых, книга полна актуальной философии. Всякие там технологические угрозы, человечество, роющее себе яму — это старо и уже неинтересно. Куда свежее попытка сверхгуманистического взгляда на ситуацию. «Да они родились в насилии и ужасе, но роды всегда обычно трудные, часто насильственные, иногда ужасные. Если бы их оставили в покое, возможно, они превратились бы в куда лучших хранителей Земли». «Но какой у нас был выбор? Жажда выжить, что любовь. Обе слепы». Здесь вам и объяснение терроризма, и сущность ксенофобии... В сущности, это притча.

Роман не так прост, как кажется, даже совсем не прост. «Ужасы любви» построены на контрасте формы и содержания. В сущности, это готический роман, написанный простым, очищенным до совершенной прозрачности языком. Когда присущие черному роману кошмары, все эти призраки и скелеты в подвалах, вытаскиваются из мрака и тумана на дневной свет, страх сменяется отвращением, и естественной защитной реакцией будет назвать это чепухой. Но настоящий трэш невозможен без явного или скрытого авторского глумления, а здесь искренние намерения автора видны во всем: в психологической и фактографической достоверности, в спокойной интонации, в той грустной симпатии, наконец, с которой он рисует главного героя. Автор очень серьезен, но пишет все-таки не натуралистический очерк. Традиции литературной готики сохраняются в способе разворачивания сюжета: неизменный интерес читателя поддерживается зловещими загадками. Как только разрешается одна, за ней встает следующая, еще важней и мрачнее. Так, последовательно срывая покровы, читатель продвигается к сердцу тьмы. Роман оказывается набором матрешек или лестницей (скорей нисходящей, от первых ступеней которой не разглядеть таящегося в темноте конца).

Сильный человек кузнец Саврасов случайно встречает женщину и теряет от нее голову (пока фигурально, но все еще впереди). Уже через три дня она становится его женой, но ее двухэтажный особняк в центре столицы превращается в ловушку. Прикованный к кровати домашней больнички, Саврасов расплачивается за любовь частями своего тела. Раз в неделю ему дают наркоз и отрезают от конечностей по кусочку, по паре сантиметров за раз. Несколько месяцев спустя у него остается только одна целая рука и ноги до колена. В палате временами появляются и другие пациенты. С ними тоже разделываются по частям, только под конец происходит «аккорд» — шинкуют все, что осталось. Это не трансплантация органов: кому бы понадобились носы и пальцы? Вопрос, зачем и кому идут эти «игрушки» — первая загадка и первый фантастический момент этой истории. Потом будут и другие — посерьезнее.

Саврасов делает вид, что смирился. Он все-таки «член семьи», на этом положении он ведет разговоры с «супругой» (когда она не держит в руке скальпель) и ее несовершеннолетней дочкой, ассистирующей при операциях. Те не видят в своих занятиях ничего странного: такой вот семейный бизнес, да и к миролюбивому Саврасову они относятся снисходительно — пока можно добывать других «пациентов» его не трогают. Жена даже временами делит с калекой ложе, ведь не чужой человек. Меж тем цель заговаривающего их однорукого обрубка одна — найти способ выбраться. Скоро события ускоряются, в доме творится непонятное, тайны множатся: среди прислуги скрывается убийца, в подвале сидит монстр. И появляется некто по фамилии Неживой, в коем смирный до поры Саврасов узнает главного врага: не только своего личного, но и рода человеческого. Теперь его цель не только выжить любой ценой. Триллер о выживании в духе кинговской «Мизери», сопрягается с многоплановым детективом, а с какого-то момента начинает отчетливо пахнуть серой.

Кроме взгляда от главного героя, в романе немало отстраненных панорам со стороны, по окрестностям жуткой семейки и ее бизнеса. Именно они дают русскую «книгу мертвых», энциклопедию жизней, лишенных душ. Среди всех персонажей, попадающих под жесткий взгляд автора, лишь кузнец Саврасов по-настоящему жив. Становится ясно, что ему некуда спасаться, что вокруг город духовных зомби, что от них не уйти. Но после того, как в очередном соседе по палате смертников Саврасов вдруг видит редкую живую и обреченную душу, он понимает, что спасение возможно и спасаться надо не в одиночку. Но это не главное, перед этим еще есть дела.

Одно из главных посланий романа состоит в открытии истинного облика так называемой элиты. Это сложное, многоярусное образование из поделивших территории своего кормления хищных стай. Стаи состоят из существ, имеющих человеческий облик, но утративших все сущностные людские черты. Тут есть все градации духовного нисхождения: от милицейских чинов с миллионными взносами за вступление в должность — до мажоров, жрущих, чтобы стать Иными, человеческие мозги. Но у них есть пастух, а у пастуха свой Хозяин. Есть цель, которая осуществится в последние времена. А сейчас еще так... предпоследние.

И вот Саврасов осознает себя бойцом, который бьется не за себя. У него есть миссия, он солдат великой армии, вынужденный сражаться в полном глухом окружении. Он таится, выживает, хитрит, набирает силу и, в конце концов, дает нечисти такой бой, что чертям делается жарко. Это, разумеется, не победа, даже не шаг к ней. Это удачный выстрел отступающего, позволяющий вынести с поля хоть одного своего и, если повезет, добраться до убежища.

Ситуацию с местом действия своего хоррор-слэшера автор основательно запутал. С одной стороны, это излучина Наровы, северо-восточнее Чудского озера, с другой — берег Псковского озера. Координаты прямо противоположные, одно ясно — что рядом эстонская граница. Дело происходит в течение одной ночи, то в небольшой деревеньке, то на расположенной поблизости заброшенной турбазе. Население и там и там уже практически съедено вылезшим из могилы людоедом, но персонажи об этом поначалу не знают. Это трое друзей с двумя женами, собравшиеся было отметить за городом день рождения одного из них. К утру их останется двое: единственный неженатый и уцелевшая вдова. Больше о фабуле говорить нет смысла, но можно говорить о том, как это сделано.

Известно, что большинство наших хорромейкеров находят вдохновение в успехе Стивена Кинга. У Кинга есть две методики. Стратегическая, которая ветвит повествование, заставляя пробираться отдельными ветвями от ростка до черенка и наблюдать как они вливаются в ствол сюжета. И тактическая, растягивающая узловые моменты истории рапидным зрением и углубленной рефлексией. Автор «Пожирателя мух», поставил преимущественно на тактику. Композиционно его роман не очень сложен, хотя, конечно, и не так прост, как трэш типа «Семья вурдалака» или «Вий». События страшной ночи транслируются последовательно, с четырех точек, из голов четырех персонажей (пятый, бедняга, съеден почти в самом начале). Есть также немногочисленные отступления, проясняющие личность героев (один — практикующий психотерапевт, у другой первый муж был садистом), и общий для трех героев бэкграунд: жуткая история из их детства, произошедшая как раз в этих местах. Другая фишка на грани пародии — опухоль в мозгу героя, которая не только делает его неуязвимым для внушения монстра, но и дает дополнительные возможности.

Но все же главное, что научился делать автор, — это вдумчивая растяжка. У героев пристальный взгляд и богатая рефлексия, а у писателя отличная усидчивость и внимание к мелочам. Лучшая сцена романа изложена на тридцати трех страницах; в ней герой, очнувшись, обнаруживает себя запертым в темном подвале рядом с полуразложившимся трупом и находит способ из подвала выбраться. Тут уместился и рвотный эпизод с обыском разваливающегося покойника, и лихорадочная работа мысли, и масса технических решений... Финал романа, к сожалению, свернут без применения кинговских технологий, но автора можно понять: он устал. Да и читатель — тоже.

Кабы не довольно прозрачный диалог во вступлении, начало романа «Клетка без выхода» можно было б трактовать очень по-разному. Что думать, если с главным героем, международным авантюристом по имени Арсений Белкин, мы знакомимся после гибели? При неудачном ограблении его изрешетили пулями, причем последняя попала аккурат в лоб. Очнулся он в странном мире, похожем на вестерны С. Леоне, «человеком без имени» с двуствольным штуцером устрашающего калибра. Новая жизнь началась с тройного убийства, а оказавшийся рядом наставник объяснил, что отныне Белкину суждено зваться Проповедником. Во имя божественного Баланса он должен бродить по городам и весям Терра Нубладо, разыскивая Одержимых величием и успокаивая их сначала пулей, а потом чтением снимающего одержимость Откровения. Так он отправился в путь, длившийся много лет, в полной уверенности, что именно таким и должно быть загробное существование. Новая жизнь позволяла в меру предаваться радостям, а на мелкие несуразности можно было закрыть глаза. Лучше быть непобедимым воином в полупризрачном мире, чем гнить в земле, не чувствуя ничего. Единственное, что заботит скитальцев этой страны – собственный авторитет, зарабатываемый силой, умом и оружием, а задача Проповедника только в том, чтобы не давать перейти в движении к цели некую грань, за которой начинается одержимость. Только после полного приключений странствия и встречи с сексапильной Пророчицей проповедник Белкин узнает то, о чем читатели давно догадались. Вокруг лишь до боли реальная сетевая игра, а сам он – служебная функция, нейтрализующая игроков, догадавшихся взломать коды. А где же его физическое тело? То ли пребывает в бессрочной коме, то ли вообще похоронено, оставив сознание существовать в цифровом виде. По здравом размышлении Белкин смиряется с этим вариантом, но и он преходящ – игра сворачивается, а в новую ему хода нет.

Одним словом, что-что, а конфликт автор создать сумел, и до последней страницы читателя держит боязнь за героя: уцелеет ли его личность, лишенная традиционного носителя. Не стану раскрывать тайну, но намекну, что выходов из такой ситуации может быть несколько. Один изобрел для своего персонажа автор «13-го этажа» Галуйе, а другой предоставил своим героям Булгаков.

Первый роман авторов получил «Национальный бестселлер», второй — номинировался. Этот третий.

Во-первых, сменилась фактура. Проблема писательства в том, что им занимаются литературные молодые люди из культурных семей. Им нравится статус, но писать не о чем, кроме прочитанных книг, да офиса, куда они ходят для заработка. Первые два романа были про офис: уже надоело. И вот Гаррос с Евдокимовым изобретают нестандартный ход. Сочиняют незаурядный синопсис и просят у издателей денег на сбор материала (см. вынесенные перед текстом благодарности). И совершают круиз по Европе, дабы заложить путевыми впечатлениями основу фактуры. Ход не назовешь новым. Уже выходила книга Андрея Матвеева «Летучий голландец» о сюрреалистическом путешествии, выстроенном то ли по туристическим впечатлениям, то ли при помощи путеводителей. Репортеры из авторов неплохие, и роман уже сравнивали с географической эссеистикой Вайля.

Во-вторых, заимствована идея. Сразу бросается в глаза совпадение с не самым известным романом Лема «Насморк». Там герой тоже колесит по Европе, расследуя серию загадочных совпадений, а все идеи извлечены из парадоксов математической статистики. Впервые Лем использовал жанр фантастического детектива статистики еще в «Расследовании». Далее есть сходство с повестью Стругацких «За миллиард лет до конца света», где героям противостоит Гомеостатическое Мироздание. В очень плоско изложенной историософской концепции России как территории Хаоса и диалектической изнанки Запада есть некоторая схожесть с «Черновиком» Лукьяненко и почти дословная — с рассуждениями Калашникова и Кугушева в «Третьем проекте». Допускаю, что ни одной из этих книг авторы не читали, но НИЧЕГО нового в их романе не обнаруживается.

В-третьих, язык сер и чтение скучно. Об этом уже многие говорили. Не страшно, что авторы используют сленг, плохо, что он убогий, провинциальный, плебейский, искусственный, тусклый. Экшн подан из рук вон… Путано. Из пальца высосано.

В-четвертых, смысл всего этого. Роман представляет собой вопль растерянного интеллигента. Их герой — расторопный и социально адаптированный интеллектуал из областного центра типа Екатеринбурга. На деле, через него говорят авторы, которые представляют угнетенную русскоязычную молодежь города Риги. И когда они рассуждают о специфики России и русских, то попросту не владеют предметом. На самом деле наша страна не хаос, а очень сложно организованный организм, больной, разболтанный, но действующий по правилам, ясным каждому, кто в него органично включен. Авторы находятся вне организма и, наблюдая его извне, испытывают страх и растерянность, еще более усугубляющиеся перспективой слияния. Ведь в Латвии житья уже нет, и не знаю как Евдокимов, а Гаррос, дописав роман, немедленно переехал в Москву, которая тоже не совсем Россия, но видимым абсурдом может гордиться.

В утешение читателям можно сказать, что хаос — это степень свободы, основа изменения. Хаос порождает порядок и никак иначе.

«Кодекс чести» — классическая альтернативно-историческая утопия. Как всякая утопия, роман дидактичен и демонстративен: он выстроен как экскурсия по сконструированному автором миру. Чтобы было, кому объяснять его устройство, есть иностранка. Она из Америки, где все иначе, да и образование тамошнее хромает, отчего она задает глупые вопросы. Между ней и ее местным другом и гидом непременно случится романчик. Для пущей увлекательности экскурсию сопровождают заговорщики и их наймиты. С ними герой-проводник разделывается при помощи шпаги, а уж в самой кульминации и из автоматической винтовки, которая хранится у него под кроватью, как у всякого военнообязанного.

Развилка между этим миром и нашим случилась, по всей видимости, при Петре Первом, который ввел дуэльный кодекс, обязав дворян разбираться меж собой исключительно шпагами, а не низким огнестрельным оружием. Благодаря этому удалось победить извечное русское хамство и раболепие. Всякого, посягнувшего на чужое достоинство рано или поздно ждала гибель. А запятнавшие свою честь лишались общественного статуса.

И вот уже в России постиндустриальное общество, компьютеры, мобильная связь, а по улицам до сих пор с клинками на перевязи ходят. Даже и не дворяне — институт дворянства упразднили не так уж давно вместе с монархией, но рядовые граждане. Правда, гражданство надо заслужить — в армии или на государственной службе. Гражданин любого, кто его оскорбил, может немедленно на дуэль вызвать. Ну и сам должен соответствовать, следить за своим поведением, если жить хочет. А кто не желает на себя гражданские обязанности брать, тот считается «жителем». Его и в армию не берут, и даже налог у него меньше, так что может спокойно себе где-то работать или предпринимательствовать. Такое «гражданское общество» напоминает романы Хайнлайна, но у того как-то без шпаг обходились.

Огнестрельное оружие для граждан и жителей под запретом, даже не у всех полицейских оно есть. Ежели появляются вдруг личности, ставящие себя своим поведением вне закона, то приезжают специальные «санитары» со снайперками и попросту их отстреливают, как в дивовской «Выбраковке». Однако преступный элемент все же проявляет активность — то армейскую винтовку у гражданина сопрет, то самострел из трубы сделает, как Данила Багров.

Главный герой в романе один, но единого цельного сюжета нет, вместо него три истории, изложенные в трех частях-главах. В первой главе чиновник ростовской управы Никита Волков водит по городу американскую гостью, летит с ней на экскурсию в Константинополь (это российский город еще с турецкой войны), подробно рассказывает о том, как устроена его родина и между делом отбивается от террористов из «монархического общества». Вторая часть ретроспективная — герой вспоминает, как после демобилизации служил помощником шерифа. Чтобы раскрыть опасное преступление, ему пришлось тогда отправиться на Гавайи и сразиться с опасными монархистами-сепаратистами (познакомившись попутно с жизнью этой экзотической российской губернии). В третьей части, издававшейся ранее как повесть «Жребий», рассказывается о том, как в мире кодекса чести ведут войны. При возникновении конфликта между двумя государствами в дело вступают военные аналитики двух сторон. Исходя из реальной обстановки и соотношения сил, они выстраивают сценарий возможных военных действий и намечают критическую точку, в которой развитие событий непредсказуемо. И тогда, вместо того чтобы бросать на смерть тысячи человек, устраивают военную дуэль между отрядами ограниченной численности, набранными из резервистов по жребию.

Интересно, как путеводитель не только углубляет созданный «Башней» мир, но создает новую метареальность. На первый взгляд, в главе, посвященной персоналиям эпопеи, попросту собраны воедино рассыпанные в разных книгах сведения о персонажах. Однако, один из персонажей — сам Стивен Кинг, а Винсент рассказывает о таких вещах, какие из этих книг просто не выведешь. Когда Стивен Кинг, сочиняющий историю про Стивена Кинга, отражается в своем отражении — образуется бесконечный зеркальный коридор, уводящий черт знает куда. Оказывается, что придуманный Алый Король неоднократно пытался убить своего создателя в реальности. Первую попытку он предпринял, когда Кингу было шесть или семь лет. Это случай упомянут в «Как писать книги». Его и брата отправили в сарай пилить дрова за попытку удрать из дома. Там лежали покрытые красными пятнами тушки мертвых кур, по которым ползали красные пауки. «Кинг боится: если пауки доберутся до него, то он заболеет птичьим гриппом, умрет и вернется вампиром, карманным писателем, рабом Владыки пауков. Кинг создает волшебного стрелка, который будет оберегать его в будущем от того, кто пугал его в сарае», — так комментирует Бев Винсент. «Вот вам простенький урок психологии в беллетристике: возьмите воображаемого мальчика, добавьте несколько дохлых кур, плюс обычного паука, и выдерживайте все это примерно сорок лет. Результат? Низшие люди с красными точками на лбу и один паук-принц», — это уже сам Кинг в «Песне Сюзанны».

Но предыстория этого мира не исчерпывается Кингом. На эпопею его вдохновила поэма Роберта Браунинга «Чайлд-Роланд дошел до Темной башни, написанная в Париже 2 января 1852 года. Браунинг, в свою очередь, опирался на фразу из шекспировского «Короля Лира», которую произносит Эдгар в безумном бреду: «Chalde Rowland to the Dark Tower came». Она скорее всего ссылается на древнюю шотландскую балладу «Чайлд-Роланд и леди Элен», в которой Роланд, сын короля Артура, спасает свою сестру, леди Элен, из Темной башни короля Элфленда после того, как его старшие братья предприняли такую попытку и не вернулись. В шотландской балладе Роланд сражается мечом своего отца, Экскалибур. Из металла этого меча отлиты и револьверы стрелка Роланда. И уже не ясно, следовал ли Кинг своим предшественникам или его направляли законы метареальности. В его словаре есть слово Ган, обозначающее вселенскую созидательную силу вроде индуистского Пуруши. Башня и есть Ган, ответственный за творческую силу Кинга. По словам Кинга, одно время он думал, что он — Ган, но это говорила его гордость.

В эпопее «Темная Башня» Кинг показал свой мир и рассказал его историю от начала времен. Он использует параллельные реальности, которые позаимствовал из романа Саймака «Кольцо вокруг Солнца». Мир Роланда — это, возможно, Земля после Апокалипсиса. Он может представлять собой реальность, развивающуюся с большей, чем наша, скоростью. И реальность эта пережила катаклизм, который уничтожил почти все. В Срединном мире встречается многое из известного на нашей Земле. Другое объяснение: люди Срединного мира многое позаимствовали, попадая к нам через двери между реальностями — рассуждает Бев Винсент. Вскоре после сотворения мира, когда отступил океан пустоты Прим, возник боевой орден (стрелки ведут свой род от Артура Эльдского, первого великого витязя ка), который должен был охранять Башню и силовые лучи, которые ее поддерживали. Но мир сдвинулся, его движение замедляется, как у пружины в механических часах. Лучи рушатся, и есть силы, которые этому способствуют. Роланд — последний из потомков Артура Эльдского, единственный оставшийся стрелок.

Роланд говорит своему ка-тету, что «шел к Темной Башне более тысячи лет, иногда перескакивая через поколения». Однако события эпопеи охватывают всего несколько последних месяцев этого пути. Беев Винсент кропотливо подсчитывает это повествовательное время с точностью до дня. Ретроспективные события «Колдуна и кристалла» составляют 2 года, 2 месяца, 10 недель и 41 день. Но история последнего пути начинается в «Стрелке», с оживления Норта. Всего там описан 81 день и, возможно, нечаянно промелькнувшие два года. «Извлечение троих» занимает 21 день. «Бесплодные земли» — 2 месяца и 25 дней. В «Колдуне и кристалле» рассказано о четырех днях пути и одном соскальзывании времени. В «Волках Кальи» — о семи неделях и 27 днях. «Песнь Сюзанны» рассказывает об одном единственном дне. И наконец в последнем томе: шесть дней, в которые погибла половина ка-тета; недели похода через Плохие земли; три дня у дома Данделло и последние семь — до Темной Башни. Вот и все. Но путь этот, оказывается, не линеен.