Почти не сомневаюсь, какое отношение к этой книге в современной Украине. Тенденциозная вещь об Украине времен Хмельницкого, которая, по автору, тянулась от иезуитов и папства в сторону России, ну и свершилось. Понятно, что уния была не от хорошей жизни, своего рода компромисс между плохим и очень плохим, от безысходности. Отчасти у Рыбака это показано, вообще густой текст, без воды, насыщенный событийно и персонажами. Понравился мне даже и организатор шпионажа из окружения гетмана, его контригра с иезуитами. Скажу, что читается в плане интереса и организации материала, вне зависимости от идеологических пристрастий, поживее чем безнадежной устаревший Сенкевич с его традиционно невозможными польскими шляхтичами-рыцарями и паненками.

По зрелому размышлению пришел к выводу, что «Гений» — наиболее читабельная книга Драйзера за возможным исключением «Американской трагедии»( тень от этой книги столь велика, что рассуждать о внутренних ее собственно литературных достоинств, отрешившись от шлейфа, сложно). Персонаж книги мало чем отличается от Каупервуда, традиционные метания между карьерой и бабами, с неизменно самым плохим исходом адюльтеров в смысле карьеры. Может быть оттого, что сфера интересов Юджина достаточно ясна и в книге нет бесконечных финансово-промышленных интриг, как в серии про Каупервуда, заставляет ее предпочесть. Драйзер никогда не был стилистом, черты добросовестности и усердия как-то перевешивают в его романах вдохновение и легкость, персонажи очень статичны, а если и развиваются, то лишь во времени. Добавьте к этому неизменный социологический душок и однозначность оценок — писатель не первого эшелона, чего уж там. В «Гении»( возможно именно из-за выбранной тематики) Драйзер не столь угловат, смягчен и микширован в своих малоприятных особенностях сюжетостроения , так что вполне приближен, например к «Бремени страстей человеческих» Моэма. Поклонникам этого романа ( их не так уж и мало) «Гений» определенно должен понравиться.

Данилкин несколько рисковал, выпуская эту книгу. Имея достаточно определенный статус и комфортное кресло достаточно читаемого критика, в качестве предмета биографии он избрал достаточно одиозного персонажа и, в общем, показал неоднозначность как общественного мнения, так и возможности творческого обращения к биографии современника, равно чуждого как агиографии, так и памфлета. Данилкин относится к Проханову прежде всего с позиций эстетических как к яркой и сочной фактуре, конечно не как импотент к Распутину, но примерно с позиции взгляда через стекло. Сам он чувствует, что биография предполагает в любом случае и четкую артикуляцию позиции биографа, заведомо отвергая возможность объективации или бесстрастности. «Я» и «Проханов» не предполагает равенство участников дискурса, но диалогичное начало в книге выдержано последовательно. Хороший вкус Данилкина обусловил умелый подбор деталей и интонации, в которой ирония все же выдержана ( при признании своеобразного величия персонажа) несколько в большем объеме, чем следует. Лимонова, чьи взгляды порой будут порадикальней нежели у Проханова, Данилкин определенно как писателя любит больше и не столь ироничен к последнему. Хорошая книга, умная, с многочисленными спорными идейными посылами, заведомо субъективная. Данилкин как бы прошел тест на литературную состоятельность, согласно которому любой критик должен уметь создать произведение, да и не остановился на этом.

Эта книга Платовой мнне нравится безоговорочно. Автор открыто призналась в любви к французскому криминальному роману, прежде всего Жапризо, в духе которого выдержана минималистическая история с ограниченным кругом участников. Собственно, и название книги — наименование французской фильмы-мелодрамы. Место действия — Марокко и Париж. Центральный персонаж — самоуверенная девушка «с прошлым», которое вполне уместно не раскрывается, традиционная жертва событий, в которых ничего не понимает. Помимо минимализма, отсутствия излишнего мельтешенья и авторского шика организовать материю с использованием малого числа составляющих, так сказать, на носовом платке, мне очень понравилась часть скитания героини по Парижу на автопилоте, совершение действий фатумного нерефлексирующего характера. Платовой славно удалось выдержать интригу, нарастить темп алогичного нагромождения необъяснимого, присутствия фатума в перемещениях персонажа, так что разгадка и быстрый темп изобличения злодеев выглядят несколько скомканным. Ну а всего более мне понравился финт с настоящей героиней, третьестепенной статисткой, мелькнувшей разок, которая лишь в концовке книги обрела иное измерение. В общем,одна из лучших книг, в которой даже и привычных псевдомагических аксессуаров Платовой маловато. Ключ и бритвенное лезвие, насколько помню, но этим добром кого удивишь.

есколько переоцененная, но любопытная обилием жареного книга, рефлексия с использованием журналистчких очерков о центровых персонажах американского кино семидесятых. Сама по себе концепция автора о том, что в конце шестидесятых американское кино пережило революцию, семидесятые были расцветом остросоциального кино, а затем адепты в лице Спилберга и Лукаса своими блокбастерами все похоронили, представляется небессспорной. Мало ли хороших фильмов было в восьмидесятые и далее. Любимцы автора в виде Олтмана и Скорсезе, Копполы и Битти что-то да делали, социальное кино заведомо синонимом обязательно хорошего не является и проч. В рамках заданной идеологемы автор игнорирует все, что идет мимо концепции, например место и значение Кассаветеса в семидесятые, который уж как-нибудь позначительней Уоррена Битти был и проч.

Ценность придает именно подробное буквалистское переложение фактуры, воссоздание событийного ряда, нам неизвестного в мелочах из-за отсутствия информации газетного свойства. Бегло характеризуя собственно кинокартины, автор весьма подробно воссоздает отношения между центровыми фигурами. скандалы, интриги, расследования. Книга определенно желтопрессовая ( кто с кем спал, да почему у Николсона была замедленная эякуляция), но персоны для исследования воистину общеинтересные, время яркое и избранная для исследования фактура сама по себе придает дополнительное измерение идейно нехитрой пестрой книге Бискинда, информативность которой является основным достоинством.

Прекрасный мягкий металитературный роман Олег Постнова, своего рода незавуалированный оммаж творчеству Набокова русского периода плюс «Лолите» в его переводе. Прелесть вариации придает добавка в качестве ингридиентов мотивов Эдгара По, Амброза Бирса, Газданова. В отличие от многих завороженных особенностями почерка Набокова ( например Ольги Славниковой) Постнов сумел найти баланс синтаксических конструкций, которые не являются переусложеннными, авторский слог плавен и, право, инструментарий Постнова прекрасен. Стиль романа близок к идеальному равновесию между легкостью, изяществом и содержательностью. Сюжет и интрига не так, чтобы, но опять-таки рассказ от имени одинокого литератора со странностями о поисках утраченной любви и тематически в кругу тематики Набокова наряду с такими вещицами этого направления как «Афина» Бэнвилла или «Ливадия» Прието ( здесь, правда, из-за экзотичности автора я так и не понял, каков вклад в конечный результат переводчика Павла Грушко). Эмоциональная грустинка наличествует, а эффектное обрамление-рассказ с интонацией оправдания б...ского легкого эпикурейства как альтернативы одержимости повествователя добавляет пикантности тексту. Прекрасный автор, умеющий соблюсти баланс между стилизацией и оригинальностью манеры, изящностью и содержательностью. В плане литературной техники он умеет все.

Катарсиса не испытал. «Мост короля Людовика» Уайлдера был, безусловно, знаковым романом с точки зрения нелинейного структурирования американского романа, но сама по себе подобная мозаика сегодня вряд ли может кого удивить. По мне, лучше других ее использует Кейт, но мозаика и вообще лучше всего работает в криминальных жанрах. Роман Маккэнна — добротный, реалистичный, полифоничный — мне показался наряду с этим и достаточно вторичным, по эмоциональному запалу близким к женской прозе. Манера письма вполне себе добротная, но это уровень Стивена Кинга, который одним реализмом и письмом все же не берет : без хоррор и экшн-составляющей книги читались бы не так. Ну вот и Маккэнну изюминки, по мне, недостает. Пресно у него. Если главное в книге — образ Нью-Йорка, то Том Вулф и даже Колин Харрисон пообразней и фактурней, женские монологи в лучших проявлениях ( страницы от проститутки в тюрьме) все же послабее, чем у Тони Моррисон. Сентиментально-мелодраматическая составляющая и отсутствие ударной концовки наличествуют. Главы про тэги и работников типа радио с телефонной беседой с очевидцем — вообще лишние с точки зрения выстраивания структуры и обязательности мозаичных звеньев. Сам канатоходец остается чистым образом без какого-либо психологического наполнения. Книжка-то совсем свежая, приемы и манера изложения были бы новаторскими еще лет двадцать назад

Ощутимо уступает предыдущей книге серии про заговор бумаг. На этот раз автор избрал темой коррупционную составляющую выборов в парламент и на достойном уровне воссоздал реалии становления британской демократии с докерами-погромщиками, подкупом избирателей и мордобоем. Вместе с тем роман несколько скучноват, раскрытия образов персонажей сравнительно с первой книгой не произошло, да и новые типажи не сказать, чтобы уж слишком психологически изощренны. Вроде все время что-о происходит, а больше двух третей заполнено диалогами, вполне среднего уровня и, что называется, без нерва. Действие куда как менее динамично, разгадка достаточно простенькая, а основной трюк на манер принца и нищего в одном флаконе предполагает достаточную степень доверчивости читателя в возможность его осуществления. Роман сам по себе легко читается, вполне занятен, не пустышка, но в рамках обильной нивы данного жанра книга Лисса уж точно не откровение. Новый жанр он не создал, это уж точно.

Не так давно читал «Прощай детка» Лихэйна и не могу не сравнить. Сюжетно роман Кобена вполне себе закручен, в целом по навороченности интриги почти не уступает. И там и там пропавшая якобы мертвая героиня, заигравшиеся копы и рояль в кустах — плохой парень, который очень силен и, являясь другом хорошего героя, помогает ему физически и организационно ( Буба у Лихэйна — бог из машины, механическая подставка для героя). Читается Кобен очень легко, интригу держит. Разница в том, что кроме острого сюжета у Кобена нет ничего дополнительного — ни темы, ни острых диалогов,ни характеров героев, ни метких наблюдений, так что каркас остается проволочным, не расцвеченным. На кой черт вводить экзотичного азиата, не раскрыв его подноготную? Напарник азиата — пустое место. Накручивая версии убийства папенькиного сынка, автор перестарался и последняя страница — лишняя, поскольку предложенная скороговоркой версия совершенно идет вразрез с личностью главного персонажа- рассказчика. Кстати, не комильфо вести рассказ от первого лица и чередовать со стандартным многоплановым повествованием о одновременных перемещениях иных действующих лиц.

Крепко сделанный детектив на стыке между собственно полицейским романом и романом про одинокого сыщика, потому как центральный персонаж именно что волк-одиночка, противостоящий коллегам и руководству прежде всего. Плотно, подробно и не без наворотов сделанный роман содержит изящнные контоминации относительно романа Чандлера «Долгое прощание»( о чем, собственно, прямо упоминается в тексте), но без наскучивших попыток воссоздать юмор Чандлера и его пижонские диалоги. Понравилась уместность и координированность автора — есть и описание рутины и нравов полиции, немного от криминалистики, отсутствует чрезмерное изобилие страстей, взрывов, чудесных спасений героя. Отдельно понравилась история со статистикой участка — узнаваемо.

Не самую высокую оценку вынуждает поставить перенасыщенность жанра, при которой уже занятного крепко сделанного романа без ляпов для катарсиса маловато. Герой традиционный, остальные персонажи в целом без ярких характеристик, второго дна нет, любовные сцены и диалоги с женщинами ( кроме профессиональных тем) традиционно очень плохи ( это и у Лихэйна так, но у него этого мало).

Тянет французских коммерческих авторов на темы генетики, евгеники, альтернативной эволюции. Бернард Вебер вспоминался не раз. Хотя, конечно, влияние Гранже, особенно «Пурпурных ( или Багровых) рек» сильнее. Тилье пишет получше чем Гранже, но в драйве, диалогах, яркости все же уступает.

Тем не менее занятный триллер с очень солидной идейной начинкой, пространными авторскими размышлениями об эволюции, жестокости, предопределенности и свободе выбора. Интригующий сюжет, пара-тройка отвлекающих в сторону маневров как в плане предполагаемого злодея, так и подоплеки злодеяний. Автор определенно нашел баланс между жанровой и идейной составляющей, а бледноватые центральные персонажи, невероятно быстро для полицейских втянувшиеся в научную тематику, бесцветные диалоги не так уж и страшны.

С убийством в обезъяньей клетке с использованием в качестве оружия черепа примата автор, конечно, уж совсем переборщил. Гранже этим тоже грешит.

Если первый роман оставил неоднозначное впечатление: нацистская часть — вполне себе, а восточный след — ерунда, то «Призраки» не понравились определенно. Сама история маниака, поражающего близких, кажется очень неоригинальной, ну а авторская избыточная натуралистичная манера изложения стала откровенно смешить. Уж если речь про девушку, о обязательно свернет на спирохеты, коли речь о войне — инфицированные личинками раны. Дело в том, что авторское обращение к любой теме ввиду столь неуклюжих и односторонних фильтров делает его весьма предсказуемым в мелочах. Не считаю себя принципиальным противником черных нуаров, жесткой прозы, но у Краевского коробит все же отсутствие меры, гиньоль в чистом как бы самоцельном виде. Часть истории с рыжей проституткой показалась особо безвкусной и по плохому сентиментальной. Книга Краевского сюжетно небезынтересна, городской фон прописан подробно, но, право, одноразовое чтение и тот случай, когда принадлежность к убийствам виновного с середины книги не очень-то и скрывается

Мне роман решительно нравился страницы эдак до ста пятидесятой, а уж с двухсотой так же решительно нравиться перестал. По душе пришелся мрачный нервный мир нуара, расстановка монстров и беспросветная атмосфера бордельно-нацистского Бреслау образца 1933 г. Кульминацией садизма, растления( как морального, так и собственно физического) является сцена пытки в гестапо берлинского сыщика со шмелями — и впрямь впечатляет. Увы, с появлением восточного следа, крестоносцев и мести, все стало очень плохо — ну зачем в самодостаточную густую историю вкраплять инородные пряные мотивы, нагромождая нелепости, включая последнюю сцену. Вторая книжка к чтению предстоит и искренне надеюсь, что при сохранении стиля и атмосферности автор ограничится внутриимперскими реалиями — материала для нуара нацистская Германия дает хоть отбавляй

Для дебютанта на редкость добротный роман, с выдержанной интригой, остросюжетный, богатым фоном лиц второго плана, среди которых не так-то просто и найти злодея. Первый роман Лисса достаточно бытовой, исторических реалий не так много, как авторских отсылок к истории становления фондового рынка в Англии. Очень порадовало отсутствие неизбежного, кажется, в произведениях подобной направленности такого затертого приема, как подслушанный разговор. Без роялей в кустах не обошлось, но в меру.

В послесловии автор пишет, что старался несколько стилизовать слог под манеру англичан 18 века, но от Смоллета и Филдинга только сюжетные повороты,а манера изложения как раз поближе к Р.Л.Стивенсону. Роман лишен юмористической составляющей,но и не так, чтобы уж совсем брутален или угрюм. Качественное развлечение.

Книге ну как до Луны до ослепительного громоздкого перегруженного «Барочного цикла» другого Стивенсона, он уступает и «Королеве Бедлама» Маккаммона, однако поклонники указанных книг могут без опаски знакомиться с дебютным романом цикла и дальше решать, стоит ли читать продолжения.

Все же в книжке Дворкина, состоящей из двух самостоятельных произведений, есть с десяток очень удачных фраз, анекдот про Ремарка, занятные стилизации под речь в стилистике 18 века, несколько любопытных фантасмагорических кундштюков. Легкость письма, почти французская, умение плавно перескакивать между темами, бесконечно пародируя, украшая предложение многочисленными перечислениями, экивоками, ссылками( я вот случайно читал этим летом Брежнева и не могу не оценить элегантность вкраплений выдержек из воспоминаний генсека в текст книги).

Первый роман по существу чистая похабщина, эдакий Сорокин для бедных. Без концептуализма, но с переизбытком половых актов, частыми упоминаниями фекалий и проч. Объектом пародии становится не столкьо Брежнев, сколько Бунин, чьи эротические пассажи в «Темных аллеях» и других вещицах Дворкин упрямо переводит на прямолинейную интерпретацию, одновременно посмеиваясь над жеманностью нобелиата. Не «Пастернак» Елизарова, но прием использован схожий.

Собственно «Проходняк» напомнил галлюцинаторные романы Проханова, однако без идейной составляющей. Чистое литературное пустобрешество: опера «Слепой исполнитель»( про судебного пристава), пересадка больному глаз орла, временные, пространственные перемещения, всеобщее мельтешенье.

У Дворкина есть какой-то рассказик про говно с подзаголовком посвящения эстетам. Видимо, он до сих пор «эпатирует обывателя» и частое упоминание фекалий или бесхитростных совокуплений, носящее как бы освященный раблезианский характер, является проверкой широты взглядов читателя, который уж сущий филистер, если ему это не по душе... Детский сад, однако. Неразборчивость в средствах, какая-то стилистическая диарея, поток самодовольного жонглерства в этой книге на меня произвели грустное впечатление — грустное именно потому, что у Дворкин — великолепный пародист и жуир, который написал как минимум одну удачную книгу («Кривые деревья») в жанре литературоведчески-плутового романа, который очень мало кому дается без зазоров и швов.

Помнится в лекциях о книге Сервантеса Набоков отмечал тень, которую отбрасывает образ Дон Кихота независимо от достоинств книги, отзываясь в других литературных образах. Меланхолично добавляя, что вот Флобер хорош и без всяких теней. Книга Гончарова в русской литературе занимает примерно то же место, что «Дон Кихот» Сервантеса. Образ ленивейшего чистого сердцем помещика, чуждого как суеты так и умению минимально организовать жизнь является одним из наиболее внятных, запоминающихся на наших палестинах. А уж «обломовщина«! Сейчас на фоне повального отказа от литературы и чтения все успокоилось, а с момента выхода книги, через другого Ильича в советские кампании по борьбе с тунеядством — про образ жизни персонажа книги чего только не вспоминали. Ну да, диалектичный образ, не тождественный тому, что создал Табаков в фильме Михалкова, своеобразной( и больших достоинств) интерпретации романа.

Если отвлечься от хорошего центрального персонажа, всяких теней, то надо отметить, что текст неоднороден по качеству. Обломов в быту, со Штольцем, всякими прохиндеями, Захаром, их диалоги выписаны славно, а вторая и третьи части — все , связанное с Ольгой не просто плохо, а совсем скверно. Вялость, многословие, провинциальные обороты изложения, отсутствие динамики и неочевидные психологические мотивации присутствуют в большом объеме. Сам стиль прозы Гончарова неблестящ, на порядок уступает внятности и Толстого и даже Тургенева. Всякие ахи, восклицания и неудержимые тирады напоминают раннего Достоевского, мистического гарнира которого, впрочем, «Обломов» лишен напрочь. Заметна в книге тень Гоголя, а мошенники, обманывающие сообща голубиную душу перекочевали из книг Диккенса. Роману решительно не хватает «штольцевского начала»: энергичности, лаконизма, сжатия второй-третьей части в одну. Пресловутый сон Обломова что-то не впечатлил.

Читать подряд в одном томе все романы про Кролика — та еще задачка. Слог автора вязкий, многословный, манера изложения обстоятельная и не блещет разнообразием, к его драматургическим приемам привыкаешь быстро. Главным достоинством Апдайка является объективность, умение почти без швов копировать возрастно-социальные перипетии жизни персонажа, сколь психологически убедительного, столь и представляющего возможность беззазорной с ним идентификации. Кролик воплощает витальное начало, неизбежно гаснущее по мере иссякания сил — вот уж персонаж, которого, как и всех нас , не отнесешь к каким-то этическим категориям («плохой « или «хороший»). Нюансы его взаимоотношений с женой, любовницами, другом, сыном переданы прекрасно, диалоги на высоте. Первые два романа ощутимо сильнее, последние — многословнее, рыхлее и водянистей( Пулитцеровскую премию Апдайк получил, однако, по совокупности заслуг за два последних). Третий роман перенасыщен сексуальными сценами, написанными в той же манере, что используются в произведениях порнографической направленности, в последнем преобладает элегическое начало. Собственно в тетралогии много от сериала, однако возможность экранизации осложнена временными перемещениями и трансформациями героев на протяжении тридцати лет.

Английская манера изложения обусловлена не только местом действия — Оксфордом, но и слегка размытой без контуров истории — заговаривании прошлого. Роман плотно примыкает к набоковской традиции в той ее части. что условно примыкает к прустианству. Речь идет, понятно о позднем англоязычном Набокове с его зачарованностью темой памяти, воссоздания из бессобытийного путем искусства сложнейших изящных узоров. Наподобие темы спичек из «Других берегов» Мариас использует ассоциативные нити, эстетизирует обыденность. Сцена ужина преподавателей полускандального характера — образчик авторского жонглерства, ловкости рук, а вот линия смерти матери героини, безвестного писателя как-то не вдохновили. Мариас — безусловно близкий, отчасти «писатель для писателей», стилист, работает в области психологической прозы — очень заинтересовал. Очень напоминает Бэнвилла — предложи мне назвать пять литературных ( а не географических) различий между ними, навскидку, пожалуй, бы и не смог.

Вам помог этот отзыв?

Всегда хочется открыть для себя нового современного интересного писателя. При всей симпатии к достойной социальной позиции автора, его интересу к восточным мотивам, культурности роман умеренных достоинств. Меня вот вся эта пряная вязь с повторами рефренов про отели, снами мусульман, а особенно с мальчиком-кавказцем, который смотрит на теннис в исполнении Шараповой и испытывает социальный гнев, не сильно впечатлила. Ильдаров неплохо пишет, но он не стилист с художественными сверхзадачами, внятно и ровно излагает канву, но в плане драматургии совсем не силен. В романе нет запоминающихся диалогов и ни одной по качеству сцены, сопоставимой с десятками, например, у Иванова( не Маврина). Мне не импонирует художественная оптика автора, да и оригинального чего-то про условных террористов в романе нет, эмоционального отклика не вызывает. Плетение нескольких линий от перекрещивающихся персонажей — прием не новый, автор им пользуется не безукоризненно. От работника ФСБ в качестве одного из героев, линии Юсуфа легко можно было бы отказаться. Автор явно читал Стогоффа. С другой стороны при обилии легко выраженных претензий и общем невосторженным отношением к «Хушу» ровный ритм повествования, мера в изложении правды террористов, возраст автора сойдут за смягчающие обстоятельства.

Все позитивы Бердетта явно показаны уже в первом романе серии: намеренный уход в сторону этнопсихологии, бытовые описания тайской жизни, рефлексия на тему «Восток-Запад». Трудно, правда, определить, насколько тот или иной роман отличается по качеству от соседей. Видимо, все же клюквы хватает, но Таиланд вполне себе экзотичен и несколько морщиться приходится в сцене пьянства у русских с русскими же проститутками. Все близко, но упрощено. Первый роман уже наводнен кхмерами и безумными проститутками, превращающимися в орудие возмездия, но масштаб еще покамерней, нежели в продолжениях. По мне, «Бангкокская татуировка» получше, но и дебют удался.

Святая Русь» — как бы трилогия, достаточно, впрочем, условная. Любая из трех частей может читаться самостоятельно — как и любой роман из цикла Балашова. Я прочитал «Степной пролог» — ту часть, где Куликовская битва и набег Тохтамыша на Москву. Куликовская битва — некий идейный апогей балашовских идейных концепций, под ее предполагаемым присутствием происходило и расцвечивалось многое в предыдущих романах серии. В общем, получился пшик. В стремлении все объять и ничего хроникально не упустить, автор скатился в историческую публицистику — пересказ развития истории Средней Азии, Литвы, Византии с перечислениями родни, династий, событий и проч. Куликовская битва затерялась, написана не блестяще. Образ Дмитрия Донского не раскрыт. Сергий Радонежский окончательно эволюционировал из психологически интересного персонажа в сущего Гэндальфа с прозрениями и предсказаниями. Ну зачем нужна сцена с его пророчествами, кто там погибнет на поле Куликовом ? Самоповтор и утрата интимного начала описания деревенской жизни.

Пропустил я вторую часть трилогии «Святая Русь» — больно мне не нравится Сергий Радонежский в исполнении Балашова, ну и в завершенье прочел «Вечер столетия». Все та же масштабность, стремление объять необъятное. И Витовт и Тимур. Начиная с Симеона Гордого образы собственно государей московским, по мне, у балашова все хуже и хуже. И Дмитрий Донской выписан бледной тенью и Василий не сильно запоминается. Чтобы придать хоть что-то уникальное, автор решил показать князя эдаким одержимым женой подкаблучником, отсюда неизбежная демонизация софьи, Витовта и проч. Тенденциозность угрюмая. Хуже всего то, что Балашов-публицист, уже вовсю отбросивший художественность в первом романе трилогии, в третьей книге как с цепи сорвался. Его объемные рассуждения о мифотворчестве образов Матросова и Космодемьянской, масонах и Ленине, передаче Крыма Украине, неизбежности монархического строя для России не слишком оригинальны, а порой — чего уж там — очень близки к тому, что называется «черносотенство». Балашов ну никак не мыслитель уровня Гумилева и переложение стилистики «Нашего современника» так сильно портит трилогию «Святая Русь», что читать ее рекомендую убежденным, категорическим поклонникам, уже прочитавшим предыдущие книги.

Не читал в восьмидесятые годы популярный цикл Дрюона, но в силу каких-то дефицитных причин. Упивался в то время Дюма, знал, что « в том же духе», но редко где найдешь. Как выяснилось, ничего не потерял, лишь спустя годы осознал величие Дюма. Цикл, представляющий собой последовательное чередование скорее повестей, нежели самодостаточных романов, со сквозными персонажами и узким околотронным полем событий очень плох. Что-то вроде художественной иллюстрации престолонаследческих реалий Франции 14 века с черно-белыми характерами, упрощением психологии, однолинейной мотивацией ( власть плюс корысть да похоть). Возможно, в советские времена дополнительно привлекали полуэротические сцены, написанные хоть и жеманно, но с четкой артикуляцией : Людовик Сварливый кончил четыре раза и проч.

Очень скудно , малоэмоционально, в плане интриги убого сравнительно с великим предшественником, на которого автор, очевидно, ориентировался. Собственно цикл и заканчивается по времени на событиях, с которых началась «Изабелла Баварская», ранний и нелучший роман Дюма, который Дрюону как-то поближе простотой и манерой построения. Ни размаха, ни юмора, ни очерка характеров через диалоги, ни персонажей, равных Карлу IX, Генриху III, Наварскому, Медичи, Людовику ХIV в плане неоднозначности и художественности у Дрюона нет. Помнится, долгое время бла дискуссия о роли Маке в романах Дюма — так вот Дрюон и есть кто-то вроде Маке, который создал канву и синопсис, которые могли бы под рукой мастера обрасти масштабом, дополнительными линиями, юмором и воздухом. У Дрюона персонажи навроде Планше, Горанфло, не говорю уж о недостижимом идеале — Шико совершенно немыслимы — какой-то паренек из семьи ломбардских купцов выполняет техническую функцию связки сцен в разных странах и общения удаленных персонажей — не более того. Первые четыре части прочитал, ну и хватит, не могу больше

Стандартный для Палей роман тематически содержит материала на повесть (навроде «Кабирии»), но за счет объемных авторских размышлений несколько подраздут. Опять-таки в центре образ стерильной совершенно некоммуникабельной рассказчицы, люто ненавидящей чавкающую плоть жизни и окружающих, доводящей и культивирующей свою одинокость до психического заболевания. Судя по интервью автора, образ вполне автобиографичный. Набокова, помнится, упрекали в гордыне, а анализ его русских текстов Виктор Ерофеев проводил через призму поисков контактов «я» с другими. В этом аспекте Набоков сравнительно с Палей — демократичный парень из пивной. Палей заведомо постулирует мерзость всяких контактов с не-я, а любые общения чреваты драмой, заведомой расплатой, падением. Проза ее в этом смысле однообразна, заведомо ограничена тематически.

Довольно забавно, что с аберрированным зрением Палей все-же пытается писать о поисках любви ( как в «Клеменсе», так и в «Саламандре»), но и любовь выходит уродливая, перекошенная и дикая. Что вышло бы, если Гоголь написал «Бедную Лизу» или иной роман о любви? Текст очень плотен, страницы, посвященные типажам абортмахерши и сторожицы, прекрасны, но именно этот роман — «текст» с ненужным набоковским рассказом-вставкой, самоценностными рассуждениями о сексе и проч. Еще раз — Палей выдающегося таланта писательница с едким пером. совершенная в своей мизантропии, обязательная к чтению именно из-за совершенства инструментария. Пишет она медленно и с тщанием

«Квинканс» написан в середине восьмидесятых. Независимо от Акройда. В помине не было Байетт, грандиозной книги Фейбера, стимпанка и переоблицовки викторианства. Переведен на русский и издан роман много позже,поэтому впечатления откровения или какой-то совсем уж самобытной стилизации не производит. Издатели ссылаются на обложке на романы Уилки Коллинза, но тематически — вариации на тему Диккенса куда как в большей степени. У Паллисера, правда, интрига все, а персонажи картонные. Диккенс по прошествии времени и заметном тускнении сентиментального и сценарного в его романах, красочно разрисованными куклами и диалогами между ними во многом и привлекает, а у Паллисера этого нет. Еще одна разница — у Диккенса, в основном, бедняга из низов богатеет, у Паллисера — падение состоятельного мальчика в низы.

Нигде не встречал такой эксплуатации приема обмана доверившегося( и, соответственно, наивности рассказчика) — только в первом томе героя обманут не менее семи раз, а дальше — больше. При общей сюжетной занимательности из-за картонности персонажей подробности семейных тайн не очень-то и интересны — во второй книге автор сильно перегнул палку в описаниях подвидов семейств и проч.

Роман уж точно затянут, изобилует излишествами — нетонкий «Друд» выглядит сравнительно образчиком лаконизма, внятной композиции и драйва. Нет никакой необходимости сидеть с карандашом и конспектировать семейные тайны — общая схема примерно понятна, а полагать роман полным конспирологических загадок, нуждающимся в расшифровке — сильно его переоценивать. Добросовестно, занятно, но — на раз.

У автора все хорошо с вкусом, ритмом и манерами. Занятный детектив на историческом фоне с внятным гуманистическим посылом, без стилистических погрешностей. Зря, конечно, автор избрала в герои Джордано Бруно — ничего специфического, индивидуально определенного относительно того, настоящего у рассказчика нет. Заменить повествователя на абстрактную фигуру можно без утери для смысла — а раз так, то правило Оккама должно действовать. Роман эмоционально сдержан, без изысков. Без упоминания «Имени Розы» оценить книгу Пэррис все же невозможно, она сильно в кильватере великого романа. Само по себе это не беда — «Перст указующий» и романы Акройда тоже в кильватере, но они диалогичны, своеобразны и самобытны( еще и «Князь ветра» вспоминается). «Ересь» ну совсем вторична составляющими, интонацией, даже и без утерянной книги автор не обошлась ( правда, в качестве своего рода отвлекающего маневра).

Помнится, после выхода «Венерина волоса» Шишкина автора упрекали в сюжетных и стилистических заимствованиях из «Толмача» Гигалошвили. Тот вел себя сдержано, претензий к Шишкину не имел. Полагаю и Б.Акунин претензий к Гигалошвили не имеет, хотя сходства с «Алтын-Толобасом» куда как больше. Судите сами: плутовской роман о злоключениях немца в коррумпированной России перемежается главами воспоминаний его предка о жизни при дворе Ивана Грозного. Уровень исполнения, конечно, другой. Если бы Шишкин задался целью написать плутовской роман с использованием максимально синопсиса «Алтын-Толобаса» — получилось бы что-то очень похожее на «Захват Московии». Название не сильно удачное, но и альтернативное «Бедный Фредя» тоже так себе.

Роман содержательный, емкий, ценный в меньшей степени авторскими суждениями о современной России, ее истории и отношениями с соседями( которые верны и изложены в прекрасной публицистической форме). Наиболее интересны авторские лингвинистические кундштюки, словесные головоломки, иллюстрации разницы мышления и лингвистики европейской и российской. Невероятно изобретательное жонглирование. Самые состоятельные в драматургическом смысле — первые встречи Фреди с пенсионерами, Гурамом, проституткой, нацистами — а при дальнейшем повторении все несколько стирается. Не убежден, что главы Штадена так уж необходимы, да и без них роман нельзя было бы несколько подсушить. Сатирой роман тоже не является, всем канонам плутовского романа не вполне соответствует. Юмористическое начало весьма дистилировано мрачными образами из жизни современной России и нацистской Германии — даже и без штаденовских жутей времен Ивана Грозного.

Большой, емкий , содержательный «идейный» роман одного из лучших русскоязычных современных авторов ( как минимум еще два из них тоже живут за границей)

Перехваленный из товарищеских соображений Дмитрием Быковым «Хемингуэй» отличается от биографий англичан Чертанова. Дело даже и не в том, что жизнь Хемингуэя, мягко говоря, побойчее и выигрышней для биографа чем у Конан Дойла или Уэлса. Чертанов своего персонажа откровенно не любит, жалеет как больного, не переносит за позерство, хвастовство и ровно относится как к писателю. Несмотря на стремление сохранить объективность, это очень чувствуется — в объеме описаний всякого рода хвастливых и сомнительных выходок, характеристике романов( вслед за Тарковским) как вестернов, а «Старика и море» как местячковой прозы. Любые сравнения прозы Хемингуэя с другими авторами — все не в пользу героя. Чертанов, судя по трем биографиям, либерал( либералка) классического типа, поэтому Конан Дойл в его вкусе, а Хемингуэй — пошляк и кривляка. Что-то филистерское в этом есть. А так — подробная, обильная на не слишком известные факты далекая от канона биография — точно не заскучаете

Аксеновский роман и наполовину не так плох, как о нем написал, например, Данилкин. Мне сравнивать с другими романами того же автора «Москву» не приходится — Аксенова читал мельком, давно и мало. Если уж сравнивать «Москву» с чем-то, на ум приходит проза Алешковского с абсурдом, гипертрофией социалистической мифологии, лубочным юмором. Ярости и мата у Аксенова, правда, нет, но диалоги поэта-лауреата Смелякова( Симонова) со Сталиным, ирония над советской аристократией, стилистикой эпохи — все это очень неплохо. К концу, правда, начал автор несколько сбоить со своими югославскими шпионами, но почти всю дорогу книга откровенно веселила. Аксенов почти не перехлестнул за грань вкуса и меры, написал озорной и забавный роман. Зря его ругают.

Бердетт — автор коммерческий и довольно однообразный, поэтому читать подряд его книжки все же не стоит. Какая-то пауза необходима. Самое приятное у Бердетта — подробности жизни тайцев, наброски повседневности, особенности этнической проституции и питания, мягкое сдержанное чувство юмора. Интрига носит вторичный характер. В «Крестном отце Катманду», не слишком уступающим предшественникам, все же многовато гигантизма. Есть и международный картель ювелиров и борьба тибетцев против Китая, а традиционное противостояние полицейского и военного начальников приобретает черты схватки титанов. Как-то все чересчур, включая депрессию героя. Сам крестный отец мог бы быть прописан и получше. Читабельно, но выдыхание сериала уже чувствуется.

Вполне добротный остросюжетный роман на истоирическом фоне Танского Китая. Акунинские традиции, правда, поскучнее и с меньшим драйвом, нежели в фандоринском цикле. Автор книги — человек добросовестный и не без вкуса, однако сказать, что он пишет «вкусно», чувствует деталь, насыщает действо массой тонких нюансов и подробностей, владеет, драматургией сцен, нельзя. Добротно, небезынтересно, но не более. Читавшие книги Гумилева чего-то нового для себя в плане истории Тан, мятежа Ань-Лушаня и проч. не откроют.

Восторженному восприятию книги еще вот что не способствует. Русскими авторами не так мало и очень удачно написано беллетристических вариаций на тему китайской культурно-исторической традиции. Кроме Ван Зайчика( первый на ум приходит) есть великолепный Вэйский цикл Латыниной, страницы «питерской школы»( Секацкий, Крусанов). Китайская культура была насквозь иносказательной, полилитературной, богатой нюансами, цитатами — речь персонажей должна строиться с учетом этого. У Мастера Чэнь с этим слишком просто — со всеми указанными авторами ему не тягаться. А страницы Юзефовича на монгольскую тему — вообще недосягаемая вершина!

В общем читабельный и неплохой роман, культуртрегерского склада, чуть выше среднего уровня.

Подробная и добросовестная биография Конан Дойла стандартного склада. Сверхзадачи — выйти за рамки биографии и поразмышлять на тему важности( или неважности) стратегии, поведения и масштаба Конан Дойла, актуализировать смыслы — автор, похоже и не ставил. Ну не считать же за таковые задачи постоянные отсылки к современности ( соотношение тогдашних и теперешних цен, сопоставление ирландских террористов с Аль-Каидой и проч.), ссылки на библиографию. Дмитрий Быков, например, в «Пастернаке» ставил вопрос о стратегии выживания художника при людоедских режимах( в том числе и не только через Пастернака, а через сопоставление с современниками) — в «Конан Дойле» этого нет. Эрудиция автора и добросовестность — вне всяких сомнений, однако встречающиеся тут и там соображения «от себя» про современность, английский характер и проч. вполне заурядны и оригинального мыслителя во всяком случае не выдают. Совершенно не понял, почему автор обошел прекрасную книгу Барнса, не только написанную, но и переведенную на русский к моменту создания биографии. Созданный в ней образ Конан Дойла куда как более яркий и запоминающийся

Редкий случай, когда продолжение ( формально приквел) настолько мало отличается качеством, строем и общими достоинствами-недостатками от первой книги. Чуть больше исторического материала, чуть меньше лирической линии, да действие из Китая перенесено на Ближний Восток. Уступает и «Звездам над Самаркандом» и «Я возьму сам». Как и в предыдущей книге — одна «эротическая сцена» — на сей раз подробно прописанное групповое изнасилование. Ярких характеров, драматических сцен, чувства юмора как не было так и нет. На раз прочитал и будет. Желания знакомиться с Амалией, генералиссимусами и дегустаторами не появилось.

Вот какое дело. «Смерть в Лиссабоне» вышла перед «Севильским слепцом» и получила какой-то там кинжал в качестве премии. Поскольку у «Слепца» много общего, то в шорт лист его включили, а премию уже не дали. Я вот «Слепца» читал недавно и понравился он мне поболее, но, опять-таки, если бы «Смерть» была первой, в «Слепце» повторы бы раздражали.

Если по существу, то у Уилсона как-то все чересчур: он вроде бы англичанин, но пишет про события и персонажей Пиреней, с утрированной мачистостью, страстями и гипертрофированными местями. В «Смерти» я мстителей за разное насчитал аж девять персонажей. Любимые инцесты, изнасилования, звериное в человеке и воздаяние потомков за грехи отцов, покореженных войной — все коронки Уилсона, памятные по «Слепцу». Легко читается, поклонникам «Слепца», наверное, роман должен понравиться. Переведен не так топорно, мат в двух-трех местах проскакивает.

Ффорде не умеет плохо писать. Сделал подарок юношеству. Фирменный юмор при нем, но вещица простовата. По мере чтения вспоминал Д.У.Джонс — напомнило здорово. На обложке указана возрастная рекомендация 16+, но на три года возраст можно уменьшить. Прямо моралистическая повесть получилась, с линейной этикой. Прочел не без удовольствия, но не так, чтоб продолжения захотелось читать.

Славный роман, большой и приятный в чтении. Елизаров, сколь бы не отрекался, сыграл, конечно, на пелевинском поле. Это совершенно не в укор, прекрасная Казароза сделана по прочтении Трифонова. В нынешнем тем более состоянии проза В.О. не конкурентна Земле, в которой есть и линейная внятная событийная история. Условностей много — в основном в части внезапного обретения боевых и болтологических навыков рассказчика, ну да роман сделан на стыке манер. Энергичный ритм прозы, великолепно расписаны персонажи второго сорта, обилие шедевров обсценной афористики. Да, собственно, одного Гапона или Никиты хватило бы доя полновесного центрального антигероя. Как раз наиболее пелевинско- эзотеричная балаболка Алена показалась самой пустяшной, ну и от финальной затяжной болтанки с « москвичами» не в восторге. Последнюю треть романа смело можно было б ужать и процедить — но это сильно мелкие претензии. Мощнейшая книга, для перечитывания, ждем 2 тома.

Начало конца» представляется мне наиболее слабым в художественном плане романом ценимого Алданова, в котором его фирменные «внутренние монологи» чрезвычайно затянуты, объем культурно-социологических рассуждений невыносим для беллетристики, а созданные персонажи уж совсем не отличны от ранее выписанных. Образы представителей СССР за границей — сущих мещан — мало чем отличны от эмигрантов из тетралогии. В романе нет запоминающихся сцен, много повторов, самообнажение любимых приемов Алданова( например, здесь аж четыре персонажа размышляют о принятии окружающими их смерти в бытовых деталях). «Начало конца» — роман о дряхлении европейской интеллигенции, скорой ее смерти( в том числе и физической), даже и не пессимистичное, а мизантропичное произведение. Брезгливость автора к его персонажам заставляет напоминает чуть ли не Трифонова, у которого тоже порой возникают предпочтения в пользу великой бодрящей резни перед удушающей пошлостью быта. «Начало конца», по счастью, не стало началом конца авторских достижений Алданова: уже после написаны прекрасные «Итоги» и «Самоубийство», куда как более эмоциональные и художественные романы.

Надо сказать, последние страниц пятьдесят произвели впечатление. Большая часть романа скучна, минималистична, однако удачное завершение дает необходимую эмоциональную окраску и впечатление если не катарсиса, то во всяком случае сопереживания. Собственно, «Молчание» очень простая притча о уязвимости человека ввиду ранимости его близких, невозможности соединения человечности со страданиями, само собой, о теодиции. Изложенная в романе коллизия заставила вспомнить ряд биографий жертв репрессий 20 века и членов их семей, использование автором средневекового материала подчеркивает универсальный характер конфликта.

«Молчание» словно бы написана европейцем: чего-то специфически регионального, бытовых наблюдений, меткости детали аборигена в нем нет и в помине. Эдакая притчевая вещица небольшого объема с надрывной интонацией. Если уж проводить сравнение с Грэмом Грином, то на ум приходит «Сила и слава» — больше ни на какой из романов Грина «молчание» не похоже. Юмора Грина, композиционных находок, ярких персонажей у Эндо в этом романе нет вовсе.

Достойный во всех отношениях, хорошо построенный триллер с почти всегда удачным убийцем-изувером ради искусства. Расследование, опять-таки, влечет необходимость рыться в прошлом, познать самое себя. Прием известный, Уилсон им пользуется достойно. Немалую часть романа занимает дневник отца героя — будь он прочитан своевременно( а персонажу ничто не мешает сделать это на 243 странице), гнать метраж еще на четыреста страниц необходимости бы не было. Роман в целом и дневник в частности ужать раза в полтора в самый раз. К несомненным достоинствам романа нельзя не отнести, что, несмотря на очевидную чувственность, герой таки никого не залюбил. Я почти был уверен, что выйдет наоборот.

Роман написан просто и без стилистических изысков, но периодически попадаются ну очень корявые фразы. Не знаю, кого и винить, автора или переводчика.«Две странные мысли столкнулись у него в мозгу, спровоцировав выброс адреналина, что заставило его, не глядя по сторонам, резко рвануть с места» — такого добра встречается немало.

Хороший, правда перехваленный Данилкиным, роман: многосюжетный, с временными смещениями и мощной лирической линией сатирический памфлет. Композиция является сильной стороной романа, за исключением трэшевой концовки, которая напоминает прием, использованный В.Сорокиным в «Романе», когда одноименный герой в перепендикуляр с остальной частью начал рубить топором всех, кто рядом. Описание попыток Феб устроить выставку картин, помещения под Новый год другого персонажа в больницу очень напоминают универсальные аспекты нашего устройства продвижения талантов и здравоохранения — значит, не только в «Единой России» дело. Поскольку роман левацкий и сатиричный, преувеличения автора в описании типажей Уиншоу делает их образы карикатурными,то есть односторонними. На смену иронии пришел гнев, художественности книге это несколько убавило. Что и говорить, «Клуб ракалий» со всей его иронией куда как более сбалансированная книга.

Уж не буду заострять внимание в силу чего прочитал эту книжку. Прочитал и ладно. Очень удивлен тем, что книга представляет собой совершенно классический по форме детектив английского склада с убийством в доме, ограниченными кругом подозреваемых, отсутствие трэша. Надо отметить, что детектив Дронго ни разу не применил насилие или технические средства, предпочитая расследовать по- старинке путем расспросов действующих лиц. В книге всего два убийства и второе прямо вытекает из логики первого. Старинная же эстетика с гиперположительным моралистом-резонером сыщиком и отвратными в целом негодяями обеих полов. Помимо детективной составляющей автор как бы направил социальную стрелу и в сторону беспринципных охотниц за чужими состояниями, однако в обличении «гламура» и разврата более чем скромен и целомудренен: ни оргий, ни тебе разврата. Беда Абдуллаева, наверное, хорошего человека с внятной нравственной позицией, что он занимается ни своим делом. Он никакой не писатель, то есть просто не умеет писать внятно, оригинально и интересно. Весь сюжет строится на диалогах, однако разговорным жанром автор не владеет, все персонажи говорят одинаково дидактично, скучно. Помощник Дронго легко заменим на следователя, одна «амазонка» на другую, оригинальности персонажей нет( а откуда ее взять, если все говорят деревянно).

О Дронго, вроде бы центральной фигуре, скромно сказано, что у него есть боевое прошлое и семья . Какого либо самоотождествления себя с преступником или там рефлексии в духе новомодных веяний — и не мечтайте. Наиболее запоминающаяся деталь облика главного героя — сорок шестой с половиной размер ноги, о чем поведано с той же суровой угрюмостью. Один из наиболее длиноступых сыщиков в мировой литературе, пожалуй.

Справедливости ради надо отметить крайне удачную и энергичную завязку романа — самую сильную его сторону. Не вполне понимаю упреки поклонников автора. «Китайцу» недостает сюжетности, действие вяловато, перемещается из Швеции в Америку, Китай и Англию, большой напряженности нет, но... Это Манкелль и вещь вполне стилистически узнаваемая. Манкелль, по определению не Лихэйн или Эллрой: у него нет ярких характеров, драматически выстроенных сцен, чувства юмора и композиционных находок. Обычная тягомотная обстоятельная скандинавская манера изложения материала, отсутствие острого взгляда и цепкости к деталям( ну чего нового в бытовом плане о Китае можно узнать из «Китайца»?) Понятно, что жители Поднебесной, переведи у них этот роман, не столько были бы возмущены по идеологическим мотивам, сколь позабавились бы общей клюквенности и умозрительности представлений автора о живучести и значении маоизма.

У Манкелля есть препротивное свойство — загружать текст вопросительными предложениями в одном абзаце. Как правило, персонаж размышляет сам с собой. В «Китайце» это почти не режет глаз, вполне в меру. Переводчик перечастил со словом — самое( не в значении характеристики качества), а в речь китайского идеолога вставил даже и «сиречь».

Мне книжка попалась случайно, именно не читал предыдущих книжек про инспектора Фалькона, который, кстати, как персонаж, впечатления не произвел никакого. То, что испанские реалии( быт, Севилья, криминальные нравы), описывал не испанец, а англичанин, чувствуется с начала и до конца: ни тебе мелодраматических страданий, ни отсылок к глубокой старине, ни цветастости. Понятно, значительность линии русской мафии в романе его сильно не украшает( не попадались удачные книжки с эдакой темой у иностранцев), но читается легкою. Основным достоинством романа я бы определил его динамичность, насыщенность и внутреннюю многосюжетность. Не все концы сведены, как водится, но уж нитей так много, что успевай следить. Лучшее в романе — метания агента в попытках уберечь сына, этические издержки шпионажа — конечно, от Ле Карре, но это тот самый недостижимый идеал, которого нечего стыдиться

Не лучший роман Кундеры собственно посвящен полухудожественной иллюстрации известного высказывания насчет того что кто долго мечтает о принцессе в конце концов изнасилует скотницу( общий смысл). Мне «Жизнь не здесь» показалась прежде всего достаточно злым шаржем на влияние романтизма на незрелые умы, издержки индивидуализма, связанные с этим течением. Ну и отсюда некоторая прямолинейность: детство персонажа-влияние матери — самоуглубление- моральное падение. Как будто конформизм можно объяснить запросто одними фрейдовскими наблюдениями( на ум приходит и фильм Бертолуччи). Кундера всегда был рассудочным писателем. склонным к теоретизированию, но в этом романе как-то совсем в своих кукол и не вдохнул воздуха. Первые две трети книги брезгливая издевка автора по отношению к куклам уж совсем ощутима. Концовка с выдвижением на первый план аллюзий с Лермонтовым меня тоже не вдохновила.

Пожалуй, выносить на обложку книги «Принцесса стиля» по отношению к Палей несколько безвкусно: автор пишет давно, ее стилистическая одаренность не подвергалась сомнению, в общем, никем. Не писать же на переизданиях Набокова крупными буквами «Король стиля». Собственно роман «Хор» является своего рода анти-«Клеменсом» речь идет опять об одиночестве главного персонажа, невозможности его ассимиляции в социум, только на этот раз, в голландское общество. Оснований считать роман некорректным по отношению к голландскому обществу, в том виде и типажной характеристике которого оно представлено, не меньше, чем обвинять «Клеменс» в русофобстве. Видимо, дело все же не в национальных неприязнях автора, а в общей мизантропии по отношению к обществу. Персонаж «Хора» страдает каким-то экзистенциальным надрывом из-за неспособности полностью проникнуть в душевный мир жены( прекрасной жены) и других, что и приводит его к самоубийству. В авторской главе Палей, словно собеседуя с созданным ею персонажем, фактически и одобряет добровольный уход от мира плоти, ржачества и жрачества, не видя практически иного выхода( богоискательство центрального персонажа снижено заведомо профанными образами как пастора, так и испускающего газы в церкви старика).

У Палей определенно, как у андерсоновского персонажа, в глазу застрял осколок стекла: она изобретательна и виртуозна в изобличении человеческой подлости, пошлости, низменного, признавая иные ориентиры лишь в качестве большой условности либо чисто в литературных целях — на фоне критики человеческой природы сожаления о жертвах Дрездена выглядят излишними. Вслед за Муратовой планете Палей поставила бы ноль.

Есть многозначные слова, поименование которыми любой книги в принципе носит черты неопределенности. В книге Моррисон тональность, отношения между персонажами в малой мере могут быть охарактеризованы вынесенным в название словом. Если и есть любовь — то она сродни ностальгии к прошлому, расцвету отеля с владельцем во главе. Назвав книгу «И это все о нем», Моррисон акцентировала бы центр тяжести на фигуре умолчания — прямо не присутствующем герое, оказавшем определяющее влияние на героинь, беспрестанно вспоминающих его. Как и в «Жалости», в этой книге у Моррисон привычная женская полифония, из раздробленных осколков воспоминаний складывается в целом картина жизни и пересечений персонажей. В принципе и построением и насыщенностью, плотностью письма напоминает «Разговор в Соборе» Льосы, но если в нем тема мужского стоицизма задает тон, то в «Любови» преобладают нотки грусти за несложившееся ( дружбу, любовь), тоска по несбыточному идеалу. Назови автор книгу «Ностальгия» или «Старость»( коль скоро любит однословные названия) — тоже бы не удивился. Опять порадовало, что негритянская тема носит контекстный, а не сюжето- и принципообразующий характер. Прекрасный плотный даже и в переводе стиль письма, запоминающиеся образы, катарсис — замечательная книга.

Объем набраного изрядным шрифтом текста невелик, добрую половину книги занимают еще и рисунки. Возможно, любителям комикса, графических перекличек книга понравится больше именно изданием. Сама же повесть мне показалась неинтересной, вторичной прежде всего даже и не к лучшим вещам Пепперштейна, а к интонациям Сорокина( при упоминании языческих славянских богов да киллера на ум приходит то «Лед», то страницы про секту землеимельцев из «Голубого сала»). Нежно люблю Прагу, но она взята лишь для декорации — перечислены основные ее достопримечательности по туристическому принципу, где и происходит действие. Ясно, чего ждать от Пепперштейна, не Искандер чай, но остроумия, прорыва, тонкости в этой повести нет. Пепперштейн( как, например, Секацкий) в интеллектуальном смысле универсум и вязать суждения по всем вопросам в занятной литературной форме умеет, но в эта книжка написана, мне показалось, левой ногой.

Третий роман из цикла едва ли может явиться откровением — манера Аткинсон известна, ее литературные достоинства и тяга к расцвечиванию персонажей в ущерб динамизму сюжета, любовь к пазлам и рассказам от лица нескольких персонажей при ней. Все же по количеству цитат из мировой литературы — явных и скрытых — этот роман стоит обиняком. Библия, Шекспир, «Битлз», О Фланнери — все идет в ход, работу переводчика склонен считать титанической. По язвительному юмору и сарказму местами мне книга напомнила даже и романы Чандлера( с поправкой на жанр, пол и национальность автора). Третий роман, на мой вкус, решительно превосходит достоинствами второй, в нем разумное число персонажей и связанных с ними историй, а девочка Редж с ее манерой изъясняться — лучшая из кукол Аткинсон, включая и достаточно бесцветного Джексона и безосновательно маящуюся полицейскую. Высокого качества текст, для дальнейшего перечитывания.

Ну это никакой не роман: пьеса в трех действиях с ограниченным кругом лиц, достаточно далекая от Чехова и, в общем, скучноватая. Первая сцена вполне себе и главным украшением является разоблачение объевшимся мальчиком демократа-стукача в ходе демократической же пьянки. Дальше хуже: и сестры так себе и карикатурные демократ-политик и музыкант не впечатляют. Излет манеры «Стола» и «Андеграунда» плюс тема стукачества — вот и все. Ни запоминающихся реплик ни межрепликового стиля в книжке нет. Надежды на возрождение Маканина из пепла снова впустую

Какая все-таки великая книга «Лолита». По прошествии времени убеждаешься, что градус нежности, откровенности в описании любовной утраты, микроскопия в подаче объекта любви, поданные В.В. , открыли плотину и непревзойдены. Бэнвилл, «ирландский Набоков», совершенно прекрасен в лирической ипостаси — «Афина» , по существу стон об утраченной любви, стилистически совершенный. Роман решен необычным образом: словно бы фабульную вещь про аферы с картинами, вполне себе остросюжетную с маячащим гд-то на заднике серийным убийцей нарочито затушевали, стерли, чтобы она не мешала описанию центрального персонажа на фотографии — утраченной любовнице героя. Чтобы разобраться в сюжете, приходится всматриваться в обмылки от ретуши, намеренно недописанных Папашу, сыщика и проч.( большинство второстепенных персонажей «Афины» словно бы из мира Сола Беллоу).

Ну вот так завершается: «Солнце еще неуверенно, но блестит — да, вопреки всем моим стараниям наступила весна. И вдруг я вижу ее — вернее, нет, не вдруг, в этом не было ничего неожиданного, внезапного. Просто смотрю: идет она в лучах водянистого солнечного света, пробирается сквозь толпу в своем черном пальто, на каблуках-шпильках, семенит такой знакомой походкой, не сгибая колен, голова опущена и ладонь прижата к груди. Куда она так самозабвенно спешила? Весь город лежал у ее ног, купаясь в апреле и в предчувствии вечера. Я говорю она, хотя, конечно, знаю, на самом деле это не она, какое там. И все-таки она. Как бы это выразить? Есть она, которая исчезла, которая где-то в южных пределах и навсегда потеряна для меня; а есть вот эта, другая, вышедшая прямо из моей головы и спешащая по солнечной улице по каким-то своим делам. Куда, зачем? Жить- если я могу назвать это жизнью; а я смогу.

Напиши мне, просила она. Напиши мне. Я написал.»