«Долгое прощание» — мой любимый роман любимого же Чандлера. В нем собрано все лучшее автора, усложненная интрига, остроумие, блистательный искрометный стиль, сентиментальность и культ сдержанного проявления эмоций под броней иронии. Фирменные приемы Чандлера растасканы последователями и эпигонами, так что главная прелесть первоисточника — именно в смешении ингридиентов, чувстве вкуса и меры.

Кажется, про Ремарка я слышал отзыв о том, что у него Санта-Барбара для мужчин. К Чандлеру это относится в полной мере, «Долгое прощание» изобилует штампами нуара, о психологии мотиваций персонажей не стоит и говорить. Но, право, если «Утомленные ветром» являют образец мелодрамы преимущественно женской направленности, то «Долгое прощание» с тем же основанием я бы отнес к вершинам мужского сентиментального чтива. Все, конечно, сдержаннней чем у бытописателя экзальтированных дружеских попоек Ремарка, ближе к Хемингуэю, но в «Долгом прощании» Филипп Марлоу раскрыт столь полно, что уже в силу этого роман обречен на популярность. В этом ли романе Марлоу бормочет, дескать, если не был бы жестким, то не мог бы жить, а если бы не мог быть нежным, то жить и не стоило? В «Долгом прощании» подобного много.

Огромная книга Рабле по количеству страниц уступает, к примеру и «Анне Карениной», однако сил на чтение требует побольше. Причина в невероятной плотности текста, перенасыщенного цитатами, аллюзиями( львиная часть которых пройдет мимо даже и квалифицированного читателя), громоздкости пострения этой книги, которая занимает промежуточное положение между читабельным развлечением на все времена и литературным шедевром сильно давешнего времени. Столь же знаменитая книга доктора Свифта по времени поближе и читается вполне себе современно, а вот «Кентерберийские рассказы» или даже ( скажу кощунство) дивина комедия Данте — уже нет.

С легкой руки Бахтина народность комизма Рабле и близость его к культуре низов была ннесколько преувеличена, во всяком случае Рабле уж никак не был средневековым простаком, а стилизация таковой и остается — на демократизме чтения не сказывается. В детстве я читал адаптированный пересказ и перемещения по островам, поедания в гипертрофированным размерах как-то завораживали. Первоисточник читать интересно, но меня хватает страниц на десять, дальше внимание резко рассеивается и интерес художественный к книге теряется — много в ней не вневременного, а публицистичного, теряющего значение по прошествии времени.

Комическая стихия Рабле, раскрепощение и какое-то очевидное сползание в область физиологических отправлений как источника оптимизма тоже представляется неоднозначной. Раскрепощение юмора и области его применения сами по себе конечно хороши, но выстроить линию от Рабле до братьев Фарелли тоже несложно, однако сказать, что автор «Гаргантюа» не является ключевой фигурой в малопочтенной традиции, что ныне прочно окопалась в соленом американском кинематографе, не могу. Книга Рабле — возможно лучший по читабельности из архаичных текстов или худший( наряду с «Дон Кихотом») из классических произведений, обязательных для прочтения в рамках самообразования.

Первый роман Быкова являет собой образец лаконизма и идейной концентрации, являясь в этом смысле как бы антиподом последующим творениям Д.Л. Быков определенно человек фонтанирующий, «человек Возрождения» , если угодно и идейная перенасыщенность, стремление максимально ярко высказаться на разные темы влечет порой перегрузку его идейных романов. «Оправдание» именно что идейный роман, авторское суждение на тему завороженности большим стилем, величием канувшей Империи. «Проверкой на вшивость» назвал статью о романе Немзер, имея в виду двусмысленность авторской позиции, но по мне авторская позиция именно и является однозначной, достаточно сопоставить участь Рогова с разгадкой мнимой интриги появления в тридцатые исчезнувших. Последний из персонажей, которого «взяли», совершил внятый этически жест, без всяких двусмсыленностей. Другое дело, что роман очень хитро скроен и главы-ретроспективы с участием как бы «перековавшихся» хороши сами по себе, вкусно написаны вполне в духе альтернативной истрии.

Достаточно странно, что четко и рационально высказавшись по существу о гнилостном характере опьяненности имперскими традициями, Быков в последнее время именно что и занимается высказыванием на все лады о эстических и эстетических преимуществах советского проекта. «Оправдание» представляет собой художественное высказывание скорее именно о человеческой ущербности проекта в сталинский период, совершенное в нестандартной форме, ярко и вкусно изложенное.

«Казароза» — возможно, самый совершенный роман Юзефовича, грустный и значительный. По выдержанной тональности роман чужд игривого плутовства серии про Путилина, не пересуложнен организационно сравнительно с «Журавлями». Ложный детектив с разновременными пластами повествования имеет черты влияния прозы Трифонова, в частности «Обмена» и «Старика» с той же дихтомией: молодсть, Гражданская война — старость и пошлое угасание с бытовыми неурядицами. Юзефович без большого акцентирования создал пленительный образ попавшей в жернова птички, чьи именем назвал роман. Аура нездешности, раннего ухода с избеганием издержек дряхления пленяет в героине повествователя, предпринявшего предсмертную поездку в город молодости.

В этой книге Юзефович, незаурядный стилист, нашел совершенную гармонию между простотой и содержательностью, добился выверенности фраз, мускулистости прозы. Знание до мелочей исторических реалий позволило ему наряду с реконструкцией общества экспперантистов насытить фон множеством запоминающихся деталей, которые не выпячиваются, но впечатляют( редакционные игры колчааковской газеты, использование для бомбардировок с аэропланов металлических штырей и проч.) Обращение Юзефовича в качестве сценариста к историческому материалу представляется мне куда как более спорным.

Есть какая-то несправедливость в том, что визитной карточкой Голсуорси считается «Сага о Форсайтах» — грубоватая мелодрама с социальными какими-то обобщениями и авторским речтативом навроде — «Нет, никогда Форсайтам не торжествовать над Красотой» и проч. белибердой. Уже «Современная комедия» знаменовала переход Голсуорси к усложнению психологического рисунка, смягчению риторики на пользу качеству. Собственно «Конец главы» — камерная трехчастная история про взросление девушки из привилегированных слоев, ее окружения. У каждой из частей — своя микроинтрига, в основном адюльтер и оберегание интересов участников их любящим окружением. Все это необычайно «буржуазно» как в смысле умиротворяющей интонации, так и тематики, однако и намека на яркие обличительные интонации нет и в помине. Истории абсолютно частные без вульгарных социологических обобщений, читаются с удовольствием сродни того, что дают романы Джейн Остин( а не Эмиля Золя). Поостыв, Голсуорси написал книгу о том, как славно, если тебя окружают воспитанные, пусть и эксцентричные люди, не озабоченные расходами на черный день. Мне достигнутая интонация и лад книги представляются совершенно умиротворяющими, несколько даже идущими вразрез с репутацией Голсуорси у советской критики ( постсоветская им и не занималась).

Искренне считаю «Бессонницу» одной из лучших книг в богатом наследии Кинга. Не вполне типичный для него сюжет про обретение входа в иное измерение стариком, который вступил в открытое противостояние с почти американскими богами как у Геймана, обрамлен введением темы абортов, убийцы-маниака и террориста, так или иначе выступающих на стороне темных сил. Сочность красок, буйство индивидуальных фантазий автора ( на ум приходит сцена изучения склада лысого карлика с похищенными вещами), созданные образы древнегреческих мойр в оригинальном воплощении и с индивидуализацией характеров, изобретательность в мелочах выгодно отличают именно этот роман от менее удавшихся. «Бесссонница» никак не роман ужасов, да впрочем, Кинг уже вышел из узкой ниши, предпочитая создавать полижанровые вещицы. «Бессонница» ближе к городскому фэнтези, роману об обретении жизненных ориентиров, которые автор, правда, видит достаточно традиционно. Немалую сюжетную часть «Бессонницы» занимают события, имеющие непосредственное отношение к опера магнус — «Темной башне», что делает роман обязательным для прочтения поклонникам этой эпопеи.

Понравилось. Первые главы представляют мягкий и очень тактичный извод манеры Чандлера( имемнем которого названа пристань в романне) на английскую почву — куда как более органичный чем у прочитанного Бонфильоли. Сентиментальный сыщик-острослов, который беспрерывно разглядывает фотогрфаию пропавшшего деда, исчезнувшего в поисках недостижимой женщины в джунглях. По мере развития действия загадок становится все больше и по концовке вопросов, двояких толкований персонажей, созданного альтернативного мира, перепевов исторических событий, развязки не убавилось. При небольшом объеме довольно-таки головоломный пазл с тройным дном, хорошим языком и авторским миром. Аберистуит что-то вроде смягченного Кетополиса без китов и с ощутимым англосаксонским ореалом, мутный город, относительно судьбы которого как после войны так и истории с бомбой тоже могут быть разночтения. К концовке Чандлер почти полностью исчез, герой обрел черты самости и вышел из-за тени литературных предшественников и штампов жанра. Чертовски жаль, что другие книги цикла на русский не переведены — любопытно ознакомиться.

Во втором романе серии есть несколько совершенно восхитительных предложений, реприз повествователя, в основном, представляющих изысканные выскащыввания в ситуациях, предполагающих эмоциональную краткость и определенность. Увы, мне не показалось, что вычурный тяжеловесный слог Бонфильоли прямо-таки самодостаточен и обеспечивает интеерес ко всему, что он написал. Сюжет «Гамбита» совершенно бурлескный, чередование сцен, мельтешенье, взаимозаменяемость составных и отсутствие внятного сюжета. По линии хорошего вкуса Бонфильоли, конечно, не наследник Вудхауса, а его антагонист ( собственно и Терри Пратчетта тяжело считать патентованным представителем классического английского юмора — это читсый симбиоз английской манеры с американизмами «Голого пистолета»). Мне показалась чрезмерной и претящей авторская амбициозность, в силу которой демонстрируется нарочитое пренебрежение к канонам жанра при очевидной развлекательности текста и сугубой сюжетной жанровости. Бонфильоли, безусловно, любопытен для специалистов эволюциии английской юмористической прозы, самобытен, но читать его не обязательно. Да, в общем-то читать в немцовском переводе больше то Бонфильоли и нечего. Третий том остался в проекте.

С Бонфильоли сложно, примерно две трети первого романа я читал с большим скрипом, буквально продираясь через манерность автора, довольно натужное зубоскальство и плотность текста, перенасыщенного вычурными оборотами. Вопрос о трудностях перевода, осуществленного М.Немцовым — человеком с противоречивой репутацией — не из последних. Все эти «лядвии», «кои», вознепщеваху» и проч. сочетаются с специфическим синтаксисом и, не знаю как в оригинале, но в русском изводе все выглядит очень буквалистским и уж никак не легким стилем, свойственным Вудхаусу.

Без Вудхауса никуда, на него и прямо ссылается Бонфильоли и традиция видна, однако К.Б. определенно отошел от канонов английского юмора в части вкуса и меры, произвел своего рода скрещение традиции с дичком соленого американского юмора — продукт получился противоречивым, с изрядным оттенком друновкусия, который у эпигона Бонфильоли Сивена Фрая получил логическое доразвитие и окончательную эволюцию в вульгарность. У Бонфильоли нет, конечно, фраевских гомосексуальных игрищ и скабрезностей, но направленность общая и центральный персонаж, несмотря на участие в традиционных интрижках, определенно в ту же сторону. Некоторые цветастые фразы Маккабрея запоминаются. Сюжет с мельтешением и перемещениями имеет подчиненное значение к авторскому рассказу, весь магнетизм книги держится именно на особенностях стиля, в связи с чем роман довольно-таки амбициозен. Либо ы принимаете авторскую манеру и все остальное не имеет значения, либо лучше не читать. Меня книжка не сильно впечатлила, но продолжение таки прочитаю, может распробую и проникнусь окончательно.

Самое слабое из прочитанных творений Гришэма, который определенно вступил не на свою территорию. Чисто производственная часть романа со смертью миллиардера и ожиданием своего куска со стороны неприглядных наследников, в описании которых автор не затруднился с выбором красок, дополнена духоподъемной линией. Дочь миллиардера избрала миссию в американских джунглях и отказалась от миллиардов, чем впечатлила запойного клерка на распутье. Часть сюжета, которую могли бы выписать Соммерсет Моэм или Грэм Грин, в исполнении Гришэма оказалась тусклой и очень предсказуемой. Ни ярких деталей жизни в джунглях, ни тебе мелкой моторики. Помимо прочего автор еще и характеризует как «прекрасное» широко известное пиво «Брама». Ну просто последний гвоздь в и без него посредственный гроб.

Увлекательный производственный роман,с любопытными психолого-социологическими зарисовками. Гришэм убрал всякую любовную линию и намек на драму — изначально понятно, что как бы дело не обернулось, трагедией это не станет. На протяжении четырехсот страниц Гришэм с огромным трудом выдерживал равновесие между неправдой всех сторон и персонажей по делу, что было ему непросто с учетом очевидных левацких симпатий и априорной неприязни к корпорациям.Сюжетная часть с манипуляторами и их интригой очень уместна и оживляет бесконечный ход судебного процесса. Увы, концовка скомкана и нечестна — отдавать приз негодяям исходя из их неприязни к корпорации и как бы заботе о курящих представляется совершенно нечестным, а уж попытка облагородить с возвратом денег пришита совершенно сбоку . Вообще образы парочки манипуляторов, их психологическая начинка совершенно недоработаны. У Гришэма была прекрасная возможность рефлексии на тему добра с кулаками и последствий кулачных акций, а он все опять свернул к торжеству как бы справедливости, по пути к которой леваки кого только дерьмом не вымазали.

Вполне себе удачная мистическая сказка. Поскольку все построено в викторианском антураже, то спекуляции на тему природы зла, скрытой за респектабельной облочкой ( не новая тема, чего уж) присутствуют. Роман Харрис очень традиционен, кирпичек в стену. В романе нет почти ничего этнографического, анализа и воссоздания природы викторианства, обилия бытовых зарисовок, которыми так грешат многие современные романы. В этом смысле роман с четко выдержанным ритмом, прямой магистральной линией, ограниченным кругом лиц куда как ближе к источнику вдохновения, так что соотношение с манерой изложения авторов 19 века вполне себе аутентичное (чего нельзя сказать, например, о знаковой книге Фейбера или там романах Байетт). В предисловии Харрис немного кокетничает относительно многочисленных просьб переписать и проч. — роман ранний, многочисленные фирменные приемы еще не отшлифованы, оригинальной интонации маловато, но стыдиться нечего. В русле Стивенсона, так сказать.

На редкость тягучий густой и разбухший как туша носорога роман, провисающий под собственным весом. На меня сильное впечталение произвела вторая римская часть с рефлексиями о позоре резни в Прато и яркими экспрессивными красками набросанным Папским Римом. Право, для второй части требовался бы в дополнение глоссарий персонажей и карта Рима, а то, признаться, очень путался с персоналиями, бо интрига многослойная. Вот вторая часть мне модернистскими наворотами и экспрессией несколько напоминала по мере чтения «Юлиана» и «Леонардо» нашего Мережковского.

Даже недоброжелатели Норфолка пустышкой его не назовут, но мне «Носорог» показался перегруженным, с посредственной концовкой и излишними африканскими главами. Собственно авторская тотальность такова, что ужать или сократить текст можно вдвое без больших потерь содержательности и сюжета. Необычайно угрюмое произведение с особым тщанием фиксирующее физиологические аспекты существования позднего условно средневековья, которое словно бы лишено духовной составляющей. Небезынтересно, но поклонникам развития вектора Умберто Эко скорее порекомендовал бы нашего «Лавра» Водолазкина — куда как более артистичного, музыкального, легкого не в ущерб содержательности и куда как более «экологичного».

Забавный и смачный роман-сказка , построенный с значительным объемом физиологии, пастиша и трэша. Романы о циркачах, равно как и о фокусниках по определению редко бывают провальными из-за богатой внешней фактуры, однако в умении выжать из антуража цирка, его персонажей и буффонады максимум, пожалуй, Картер мало кто превзошел. Авторская манера повествования. черный юмор, металитературность импонируют. Изначально нерефлексивный бурлеск местами ( в части, относящейся к происшествиям в Петербурге и Сибири) напоминал мне эскапады Э.Дворкина, правда, без чрезмерной гиперориентированности на тексты русских классиков. В Сибирских главах автор начала выдыхаться. что называется, утрачивать поддержку зрительского интереса, но остановилась вовремя — на полуслове. Главы про женскую тюрьму, побег из нее, Софью и Варю являются совершенно лишними — добавляют чрезмерность лубку и не влияют на сюжетные линии двух основных персонажей. Веселый текст условного направления, в рядах которого Павич и Крусанов, Бреньер и даже (!) Пепперштейн. О Дворкине уже говорил.

На стыке между автобиографическими слегка оформленными «под романы» еврейскими вещами рубиной и ее трилогией про людей ярких профессий. Собственно, линия художницы с ее тяжелым детством, встречей исключительно с яркими людьми и успехом за границей представляет предтечу более коммерчески отчетливой «Белой голубки Кордобы».

Первая часть с внятным ветвлением истории матери и дочери наиболее четкая и достойная. С увеличением авторским отступлений, вкраплении рыхлой эссеистики от лица Дины Рубиной роман отчеливо тяжелеет, композиционно превращается в абсолютную кашу. Прочитав четыре толстых эксмовских тома Дины Рубиной, прихожу к выводу о том, что она исчерпала круг своих наблюдений и суждений, поэтому чем больше далее в ее романах выдуманного, не личностного — тем лучше. Мать художницы в книге наиболее удалась, а вот все знакомые художницы, персты судьбы и проч. очень надуманы и гипертрофированы. У Набокова, кажется в «Камере обскуре», персонаж рассуждает о способах показа пейзажа в Индии — дескать, напишите про отсыревшие сапоги, и это даст больше чем все описания экзотики. Рубина Набокова читала ( в книге даже два эпиграфа из Набокова), но вот природа ее дарования такая, что при всей интеллегентности и образованности она илллюстратор, а не художник, создатель особого мира или носитель необычной оптики. При всей ее стрательности, тщательно выписанном Ташкенте, внимании к деталям, стремлении по мере сил отойти от канонов семейной мелодрамы, Рубина слишком традиционна, предсказуема и ничего нового ни про эпоху ни про автора из этой книги я не вынес. Авторский кругозор, особенно в части мельком оставленных суждений относительно художественной части, является стандартным, интеллигентным и не очень интересным. Приемлемый средний уровень на стыке коммерческой литературы с претендующей на образность. Сдается мне, что Рубина правильно сделала, что отошла от выпячивания биографического начала в поздних романах — с сюжетосложением, фантазией, чувством юмора и мимикрией у нее в поорядке.

После «Марии в поисках кита» я совершенно остыл к Платовой, поэтому данный роман прочитал, выждав паузу. Что сказать? Платовское миротворчество всегда подозрительно было зависимо от глянца и мира дамской бижутерии: все персонажи списаны с различных идеальных типов рекламных брендов. Тут есть и торговцы оружием и натуралисты-экстрималы и архиуспешный властный чудо-переговорщик и великий психиатор. «Банальная боязнь банального», стремление бежать «бытовухи» приводит к тому, что мир Платовой населен сплошными симулякрами, тайнами, перекличкой на мистиечском уровне, значимыми и красочными снами, обилием важных артефактов. Украшение всего этого культурными мотивами производится опять-таки с учетом известного тренда насчет важности «культовости», стремления избегать общих мест поклонения, довольствуясь как бы второстепенными ( но более «стильными»). Персонажи Платовой никогда не будут слушать Мадонну или смотреть Спилберга — обязательно Джейн Би или, как в этой книге, Джейн Сеймур. Все это достаточно пошловато, но тут уж мир Платовой таков — не хочешь, не читай. В отдельных вещах автор показывает ограниченность завороженностью бижутерии и этические издержки подобного (8-9-8). Заворожена Платова европейским культурализмом в его адаптированном для глянца вариантом.

«Странное происшествие» все же выруливает к вполне традиционному детективу с рациональным объяснением несмотря на обильно раскиданные статуи божков, ключи, сны, магическую дребедень, призванные создавать соответствующую атмосферу. Навести тень на плетень, создать ауру саспенса Платовой в этой книге удалось, развязка и разгадка скороговоркой занимают последние сто страниц. Обещано продолжение. Сюжет не так, чтобы уж очень, но более-менее связан, что у Платовой бывает не всегда. Она вообще скорее не сценарист( несмотря на образование), а в большей степени предназначена для написания диалогов — есть специальная профессия в кинобизнесе. С юмором у автора, цепкостью слова все в порядке.

Я в принципе доволен, продолжение читать буду. Рекомендовать книгу лицам, ранее Платову не читавшим, для ознакомления, пожалуй, не стану, а поклонники, принявшие авторские правила игры, разочарованы не будут.

Забавный с сочным языком черная юмореска с неизбежным криминальным сюжетом в сердцевине и дюжиной веселых статистов. Некоторым образом, Хайасен с содовой, поскольку все-таки книжка получилась пустоватой и по мере чтения не покидало ощущения, то роман представляет собой сценарий в чистом виде. Собственно, причина в том, что эта смешная история неэкранизирована заключается именно в том, что смешная разговорная часть, главная прелесть книги, могла бы быть перенесена на экран при условии небольшого бюджета. Выбранные же автором декорации — большое плавучее казино, ураган и перевертывание суден — определенно требует иных денег при экранизации, а как их отбить, если аудитория у фильма будет примерно как у Мартина МакДонехи с его психопатами. Смешная книга, уместный мат, тотальная ирония относительно жанровых штампов.

Новаторский роман Жапризо подкупает демонстрацией мастерства в чистом виде — умении на ровном месте при минимуме действующих лиц и декораций, внятных подозреваемых и очень хромающей последней главе, в которой рассказывается «как оно было» создать занятное атмосферное развлечение с взбалмошной, но обаятельной сомнабулой ( при этом без утрирования возможности самоидентификации с ней читателя). Ловкость рук в чистом виде, читается на-ура. При внимательном рассмотрении механизма интриги видны большие нестыковки на уровне организации «идеального преступления» и его разгадки, а порой и глупости. Рассказ злодея написан сухо и в художественном плане сильно уступает всему тексту.

Очень многим Жапризо вообще и этому роману в частности обязана Виктория Платова, которая не очень-то родословную и скрывает. Пожалуй, в романе «После любви» — тоже минималистичном, с загадкой и скитаниями девушки с прошлым по непонятным местам — Платовой удалось превзойти классический роман Жапризо. Поклонникам последнего рекомендую почитать и сравнить.

Вторая книга Флинн — первая по очереди перевода на русский — заставляет безоговорочно согласиться с высокими ее оценками уважаемых людей. Пессимистичный детектив с мощнейшей социально-психологической составляющей, рассказанный с незаемными интонациями, качественно и с множеством подробностей, черточек, нюансов. Главы от имени матери и сестры собственно рассказчика читать было тяжело — настолько густо передано чувство тотального стыда, безысходности, обреченности. Сама по себе мясорубка — при всем ее очевидном ужасе — явилась чем-то вроде урагана, спровоцированного черной дырой на гниющей ферме, исковерковшим судьбы выжившим. В отличие от Аткинсон, с которой у Флинн кое-что общее и по структуре и по манере изложения есть, роман лишен юмора, в определенном смысле предельно бенадежен, а юмористические по идее сцены — с поклонниками преступлений — написаны без напрашивающегося пережима в сторону сатиры. Не вполне понравилась разгадка в виде двойного совпадения( не хочу спойлерить), зато с Кристалл автор поступила правильно.

Мощный текст, чуть ли не фолкнеровская тягость «Света в августе» причем без света в виде беременной девушки.

Вот и прочитал последний том колумбийской трилогии, своего рода визитной карточки де Берньера. По идее, в книге есть очень много для того, чтобы понравиться: искрометный юмор, авторская фантазия, изобретательность фабульных построений. Самый источник для пародии — магический латиноамериканский реализм — куда как благодатен. Правда, надо отметить, что у Гарсиа Маркеса и Амаду у самих много юмора и пародийного, так что у Берньера получается почти «пародия на пародию», некоторый перебор по части вторичности. Но и это ладно. Наличествует некий схематизм: все три романа построены по одному лекалу — цветущая раблезианская идиллия, на которую наступают убийцы и насильники( военные, наркоторговцы, церковники), в конце злодеи посрамлены и идиллия торжествует.

Должен признаться, что несколько прохладное отношение к книгам Берньера колумбийского цикла носит с моей стороны характер того субъективизма, который во всяком случае не ставит целью помешать кому-то ознакомиться с книгами, которые вполне забавны и достойны внимания. Все познается в сравнении: сопоставительно с лучшими книгами латиноамериканских романистов Берньер как-то пустяковат. Мне показалось, что вектор юмора, металитературность и жонглирование де Берньера несколько сродни продемонстрированными Евг.Витковским в его прекраснои недописанном цикле, но и здесь сравнение не в пользу Берньера, который, в общем-то не выходит за пределы пародийных ннескольких латиноамериканских глав «Павла Второго». К нему поклонников колумбийской трилогии и отсылаю — все, что может понравиться у Берньера, в более изобретательном и ярком виде представлено у Витковского, но там есть еще много другого содержательного и оригинального.

Роман был переведен и прочитан спустя пятнадцать лет после создания и это как раз тот случай, когда замечательная книга заставляет несколько переоценить написанные под ее влиянием приметные романы. Читая второй роман Донны Тарт про ироничную девочку, я отмечал ее несомненное влияние на Кейт Аткинсон — ан нет, все наоборот, Аткинсон на пять лет раньше написала про одиночество девочки в кругу эксцентричных родственников и криминальную историю с погибшей матерью. Книга Джо Мина про мальчика-детектива — светлое явление прошлого года — выглядит куда как менее оригинальной по прочтении «Крокета», где у подростка также повышенный интеллект, фантазии неординарного воображения и проблемы в общениеи с окружающими. Про Алана Брэдли уже и не говорю — по-хорошему он должен треть гонорара отдавать Аткинсон.

Роман совершенно новаторский, щедрый и обильный в создании направления ( несколько постсэлинджеровского) о психологически травмированных подростках и альтернативном развитии их сознания. Аткинсон приправляет и детективом без разгадки , и историческими вкраплениями и совершенно фантастическими вариантами развития альтернативного одного дня свою горькую, но достаточно сентиментальную историю про одиночество. Восхитительны как видения девочки, так и завершение романа в виде мирного пандемического апокаллипсиса. Книга стилистически щедра, насыщена цитатами из Шекспира, но и не только, что едва ли удивит читателей серии про Броуди ( переводчику огромный респект). На мой вкус, слог и манера письма у Аткинсон превосходит ее соратниц по перу в Великобритании в диапазоне от Байетт до Мантелл, а композиционно, психологически и в щедрости фантазий милые вуалехвостки Джоанн Харрис и Сара Уотерс выглядят сравнительно с ней бледно.

Мне роман понравился больше нежели любая книга из серии про Броуди( иных не читал, но надеюсь, что «Азбука» продолжит). Пожалуй, по совершенно высочайшим меркам соразмерности и оправданности сцены с Шекспиром не являются необходимыми. Убийство именно любовником не является обязательным. Это такие мелочи, что именно высочайшие достоинства книги и заставляют их отметить.

Первая часть книги мне показалась совершенно славной. Легкий почти музыкальный слог, плавность изложения истории врача, почти сказовые интонации при минимуме диалогов, артистизм рассказчика — все пришлось по душе. Увы, вторая часть стала поворотной, совершенно дугой, с чертами притчевости, абстрактными персонажами, видениями и мороком — все достаточно угрюмо, несколько даже и коряво. По мере развития образа Тани, искусственого ее как бы обращения во все тяжкие и проживания с близнецами я уже откровенно скучал, настолько все показалось надуманным, схематичным и малоинтересным. Ну и не вырулила Улицкая на какой-то другой уровень — завершение романа уступает дебюту, поколения там народились, очередная сага с чертами мыльной оперы.

По факту мне откровенно понравился образ Кукоцкого-старшего — при всей его литературности, идущей от Филиппа Филипповича традиции, авторская подача неоднозначности темы абортов, умение тактично подать «гинекологический» пласт, вообще вся первая часть. Не понравилась абстракция видений больной, утрата повествовательной цельности, слитая концовка. Про диалоги уже упоминал — в этом романе ( да и в «Медее», насколько помню) Улицкая их вообще не использует, заменяя репликами в ряде сцен. Слог легкий, цепляющих мелочей, окулярных тонкостей маловато. Оригинального взгляда на эпоху, специфики судьбы персонажей сравнительно с поколенческой тоже не заметил. В целом ровно, без восторгов.

Изданный в веселой серии роман Миллара вполне укладывается в рамки серии — забавная безделушка с черным юмором и смешением фриков с околокриминальным сюжетом. Нормально завязано, уверенно очерчен круг персонажей, но после первых пятидесяти страниц понятно, что неожиданностей не будет. Все простенько, схематично. Повествователь с обилием фобий традиционен, но достаточно забавен, остальным куклам признаки жизнеподобия не приданы. Авторское изложение лучше диалогов. Даже и жанре роман совершенная чепуха, читаемая за час. Концовка даже не скомкана, ее нет, так что все обрывается на полуслове.

Роман и так очень невелик, а в книге еще и страниц двадцать — первые главы книги Айзексона.

Школьнику младшего возраста уверенно можно посоветовать первые две книги про Незнайку, среднему школьному возрасту, конечно, Гарри Поттера. Потом с разделением интересов в связи с половым созреванием старшему школьному возрасту юношей вполне подойдут Ремарк и Джек Лондон. «Шоколад» уверенно книга для девушек старшего школьного возраста. Много романтики, условностей, описаний вкуснятины, легко написано и читается. По-манихейски четко разделены персонажи и два мира: веселого открытого яркого и цветного язычества и сумрачного дурацкого лицемерно аскетизма. Никаких полутонов, воспевается разблезианское обжорство и щедрость плоти ( эротическая составляющая производна от шоколоданой темы, книга достаточно целомудрена). Достоинства книги совершенно точно относимы к канонам подростковой литературы, в которой чуть-чуть волшебства совсем не лишние. Занятная светлая простенькая сказка с обилием гастрономических щедрот. Тематически несколько напомнила «Пир Бабетты» К.Бликсен.

Роман одного уровня и примерно схожей манеры подачи материала, ретро-ностальгической манерой с «Искуплением» Макьюэна и «Слепым убийцей» Этвуд. Это из пришедших на ум книг навскидку, потому как нива психологического английского неспешного ромна возделана так обильно, что создать что-то отличное удается мало кому. У Уотерс вроде бы есть гомосексуальная несколько нарочитая линия, но по факту все достаточно традиционно. Мне вот лично не показалось, что автор( видимо знаток темы, коль скоро по-разному о ней пишет уже в нескольких романах) не создала в рамках показа гомосексуальных отношений какую-то специфику, нюансы и психологическую инвариантность. Типажи лесбиянок уж больно четко разделяются на доминирующие и подчиненные ( условно «мужчина» и «женщина»), так что замени ряд основных персонажей(Хелен, Джулия) на мужчин — характер произведения бы не поменялся.

Уотерс писательница с поставленной рукой, профессионал и как минимум две сцены — собственно с первым выездом дозора на место взрыва и криминальным абортом — написаны безукоризненно. Остальное — вопрос предпочтений и оценок. Книга вообще в некотором роде конформистская, написана на стыке с традициями любовных романов — не самый удачный образец для гибридов ( детектив и хорро дают более благодатные материалы). Однозначно понравилась грустная и сдержанная тональность повествования и перемонтаж событий в обратной последовательности, как в фильме «Необратимость» Гаспра Ноэ. За счет нелинейности книга очень выиграла, получила некоторое дополнительное измерение, без которого казалась бы совсем пресноватой.

Вторая часть вышла сюжетно, организационно попроще. В принципе традиционная латиноамериканская история любви, противостояния мафии и мести ( тематически близко к «Спруту»), однако, как водится, изложенная с добавлением мыслящих больших кошек, колдовства, сатиры и необходимых реквизитов облегченной версии т.н. магического реализма в его южноамериканском изводе. Берньер славный изобретательный на детали рассказчик, но на второй книге пределы изобретательности уже видны. Романы этой серии насквозь книжны, основаны на металитературных ситуациях, а вот сказать, что Берньер образован на уровне Эко или Норфолка не могу. Книга и не претендует на что-то уж очень значимое, читается легко.

Отдельно снизить оценку на балл заставила большущая ложка дегтя в виде 49 главы, тональность которой совершенно не вытекает из предыдущего и не влечет последующие. В ней подробно и обстоятельно излагается групповое изнасилование с расчленением невесты главного героя. Меня эта глава прямо-таки выбесила, причем отдельно даже больше чем соответствующие страинцы первой книги — там они были как-то разбросаны по всему тексту и отчасти оправдывались военными действиями, массовой резней и проч. Совершенно не понял, почему для того, чтобы угробить избранницу Виво ( по сюжету это необходимо) Берньер написал эту противную главу, замутнившую достаточно безмятежный колодец. Неужели и в третьем томе напортачил?

Вполне достойная книга Рубиной — вровень с ее романом про идущего Мессию. Тот же юмор, еврейская микросреда, обилие шаржей и рыхлая композиция. Не сказать, чтобы априори производственная сатира из жизни еврейского культурного центра в Москве вызывала бы большой интерес у стороннего человека, но достаточно смешно. В этой книге пожалуй в наибольшей степени обнажены технические приемы Рубиной, очень много механики, микширования пустячного в общем материала и кухни его обработки. Как и в Мессии, в концовке добавлено сентиментальности, связанной с терроризмом. В «Синдикате» автор обшлась без романтической истории, что пошло книге на пользу. Для собрания по шашлычному принципу ряда очерков книга великовата по объему и не то, чтобы ее нельзя сократить без ущерба. Мне лично показалось, что страницы про дружбу с Мариной Москвиной можно было бы редуцировать — но никак не забавные сцены с участием водителя, планерок в Синдикате, трех главных раввинов, подготовки и прохождения дня Памяти с участием посла. Последняя книжка из серии местячковых еврейских посиделок разной степени автобиографичности Рубиной, тему исчерпала и подалась в сторону коммерческой остросюжетной романистики.

Стивен Фрай не является ни в коем случае легитимным наследником английского остроумия по линии Уайлд-Вудхаус-Во. Само по себе наличие у него в книгах цветастых, сложноподчиненных манерных предложений в диалогах не отменяет плебейства как принципиальной позиции Фрая. В «Лжеце» с очевидностью представлена фриковская ипостась, вульгарность автора, стремящегося словно бы из эпатажа продемонстрировать не только юношеские прыщи, но и гомосексуальные игрища исключительно в физиологическом ключе. Гомосексуальность — вопрос личных пристрастий автора, но активная нарочитость в демонстрации именно физиологических особенностей данной наклонности, стремление вынести на публику — все очень безвкусно.

Сами по себе некоторые сцены с участием центрального персонажа, его диалоги с лукавым наставником — лучшее, что есть в романе — дает представление об артистизме и наличии таланта и юмора у Фрая. Шпионская составлящая на последних ста страницах и набранные курсивом вставки между главами показались мне скучными и малоинтересными, неорганичными со страницами рассказа о распущенном зазнайке. Купил задешево, прочитал и надо дарить( задним числом и на мнение о «Гиппопотаме» этот роман повлиял в сторону понижения).

Традиционно легко читаемый роман, в котором детективная составляющая почти полностью уступает остросюжетности: по-моему ни в одном другом романе столько не стреляют, дерутся и проч. Увы, знакомые механизмы сбоят и новаторством автор не порадовал. Косвенным признанием ошибки прошлой книги является часть, связаннная с актрисой-гражданской женной, которая совершенная карикатура, и от которой герою и автору пришлось избавляться. Вообще страницы, связанные с описанием фильпостановок в Баку, всяких страстей на уровне режиссера-актрисы и так-то очень плохи, а после прочтения серии Шумяцкой-Друбецкой( написанной не без влияния именно Акунина) читаются с большим скрипом. Не могу сказать, что восточная пряная натура с красавицей, рахат-лукумом и разбойником тоже очень впечатлили. Акунин определенно не знал, что делать с Мусой, ну так и оставил бы его по какой-нибудь надуманной причине в Москве( увлекся там купчихой или еще что). В целом достаточно проходной роман, в серии про Фандорина их все больше. Что совершенно не исключает возможности Акунина следующий роман написать на более высоком уровне.

Очень легкая и приятная в чтении книжка, первый роман т.н. «колумбийской трилогии». Странно, что автор прилюдно признается в любви к Гарсиа Маркесу, проживал какое-то время в Колумбии, но роман вторичен в первую очередь по отношению к Варгасу Льосе. Стилистика и манеры «Капитана Пантелеймона» сочетается с темами, поднятыми в «Войне конца света», «Нечестивце». Роман металитературен, а облегченной форме балансирует на грани между стилизацией и пародией, качественное развлечение, вполне себе забавное. Навроде недавно читанного Дворкина, который фантазирует на тему русской литературы, а вот Бреньер делает то же самое с корпусом литературы латиноамериканской. Виртуозность жонглирования автором ситуациями, штампами, темами т.н. «магического реализма» вызывает уважение.

Единственное, что покоробило, это все же неорганичный характер сцен убийств и насилия по отношению к остальному «плутовскому» тексту. Понятно, что тема застенков, массовых изнасилований тоже присутствует в трагичной тональности во многих текстах, от которых отталкивался автор, но на фоне избранной автором манеры повествования литературный характер истязаний, весьма подробно и дотошно расписанных, пришелся не по душе. Это отнюдь не второй план романа, трагическое в комическом, меннипея и проч., а просто перебор в изобразительной части.

Скорее большая повесть из цикла еврейских зарисовок Рубиной, очень раздутая до размеров романа. Увы, тот случай, когда бытописательством дело не ограничилось и автор соединила с забавными зарисовками нравов и типажей дома культуры псевдоиспанскую инцестуальную махровую страстную историю, завершив ее в театральных декорациях с буффонадой. Ирония к нравам совершенно не сочетается с финальной театральщиной, густо и избыточно прописанной. Вся вещица страдает базедизмом, переизобилием не всегда уместных гипертрофированных сравнений. Обычные интрижки непременно сравниваются с великими войнами, провинциальные фрики — с крестоносцами — и так всю дорогу. Есть ряд удачных зарисовок типажей, Таисья — один из удачнейщих у Рубиной образов говорливых баб, острых на язык, но в целом вещица показалась аляповатой.

Вот мелочь, а доверие подрывает: сцена просмотра двумя гинекологами порнографии представляет развернутый пересказ старого анекдота, а подается как зарисовка из жизни пансионата.

Не знаю как сейчас, но раньше в учебниках по истории содержались в концовке списки художественной литературы по разным темам для ознакомления школьников с как бы историческими событиями в художественной форме. Ну вот книгу Воронковой про Александра Македонского, рекомендованную школьникам, читали почти все. «Гойя» Фейхтвангера — словно из школьного списка рекомендуемой литературы для оживления скучного антуража про жизнь художника. Чуть посложнее чем воронковская дилогия — ну так и новое время в школе изучается попозже античности. Книга абсолютно культуртрегерская, основанная на редко встречаемом в беллетристике историческом материале Испании рубежа веков, легко и гладко написана — прекрасный повод заинтересоваться и почитать что-то поосновательнее.

Издержки исторического романа заведомо в том, что изменения в оценках прошлого, приоритетах и схемах меняются уж очень сильно. Простоватые конструкции Фейхтвангера, в соответствии с которыми Гойя был на стороне «прогресса». монархия в Испании и инквизиция — однозначное зло, а Гойя еще и был близок к народу, вызывают улыбку, благо автор не сделал свои конструкции уж совсем жесткими и тоталитарными. У него вообще -то за исключением пары инквизиторов совсем плохих персонажей нет. Легкость изложения, любовное плетение интриг и тасовки персонажей окружения Гойи определенно по душе — в отличие от тяжеловесности ранних исторических вещей того же автора. Сказать, что Гойя у него уж очень запоминающимся вышел, не могу, особо ярким персонаж не вышел, но и не пустое место. Из художественных этюдов на темы биографий отдаленных от нас знаменитостей впечатлил «Кеплер» Бэнвилла, а «Гойя» на его фоне — занятный легкий, необременительный пастиш, написанный не без изящества и почти без погрешностей против вкуса. Это не так мало.

Фраза относительно того, что каждый образованный человек может написать одну приличную книгу — про себя, совершенно справедлива. Двусмысленность этого утверждения в том, что есть вполне приличные авторы, которые, в общем-то, только о своих в разной степени впечатлениях и писали, порой микшируя их, вводя отвлекающих персонажей. Таков, на мой вкус, весь Довлатов, проза которого при всем обаянии и юморе все-таки определенно не большая литература, а примечательные автобиографические зарисовки. Прекрасные книги Джеральда Даррелла — образчик высокого качества такого второстепенного жанра.

Книга Рубиной — того же поля, чистые этносоциальные зарисовки умной и наблюдательной дамы про русских израильтян. Автор как бы раздвоилась на двух литературных персонажей, организовала подобие сюжетной развязки, но по существу «Мессия» шалычный набор, вкусная и в основном ироничная проза навроде «Зоны» Довлатова( с очевидной разницей в местах обитания). Мне рассказы Рубиной про израильтян не понравились излишней сентиментальностью и традиционным набором тем, а в «романе» все как-то мельче, изящней, смешней, тоньше. Как раз сентиментальности и антиарабского духа( которые есьб у нее в других вещицах) в «Мессии» почти нет и это пошло только на пользу книге. В рамках второстепенного жанра достойная и цепкая книга.

По идее, у Сарамаго есть многое, чтобы стать определенно близким мне писателем: он стилист, обладает прекрасной фантазией, имеет отношение к «магическому реализму»( что бы это ни значило). Вдобавок, многие романы Сарамаго переведены Богдановским, чьи работы порой производят впечатление конгениальности с авторским замыслом. Наконец, «Слепоту» я нежно люблю и ценю.

«Перебои в смерти» именно показательный зрелый роман, прочитав который я понял, что слог Сарамаго все же видится мне избыточным. Понятно, Гоголь, Сервантес и на кого там еще он ссылается. У каждого есть своя мера, которой определяется грань от стилистического многословия и маньеристских завитушек. Очень субъективно, для меня Сарамаго балансирует постоянно на этой грани, а во второй части, когда начались мытарства смерти страниц на семь ( еще до появления виолончелиста) грань эту автор перешел и имело место пустопляшество.

Первая часть — прекрасная вольтерьянская социологическая зарисовка на тему прекращения смерти — забавная и прекрасная интеллектуальная гимнастика, освежающая ум. Рассказ про смерть и виолончелиста, имеющий самостоятельную природу и вполне независимый от предыдущей части книги ( пусть и элегантно закольцованный последней фразой с началом романа), напомнил мне определенно именно что рассказ Горького про девушку и смерть.Тот самый, который «посильнее Фауста» Гете. И опять же, чистая вкусовщина, но мне подобные совершенно романтические абстрактные истории про любовь, что побеждает смерть( с маленькой буквы, с косой, являющуюся в образе красивой женщины) очень идейно и эмоционально не близки, как не близок кроме Горького еще и Александр Грин. У Сарамаго в ранее прочитанных романах подобной тяги к сказкам не замечал.

С большим опозданием прочитал поздний роман Маканина, столь расколовший критическое и читательское сообщество в полярных оценках. Отчасти потому, что к поздней прозе Маканина отношусь сдержанно, а к его рассказам в «Испуге» так и вовсе неодобрительно.

«Асан» — яркий, эмоциональный и сочный роман, однозначно понравился. С признанием частичной правоты критиков. Данилкин прав — сам герой, центральный персонаж сделан выше всяких похвал, и это основное достоинство( редкое) текста. Ряд эпизодов — в начале с высвобождением колонны, разграблением складов, приехавшим отцом — великолепны совершенно и вне зависимости от соответствия в мелочах реалиям чеченской войны психологически ( со стороны рассказчика) точны в иллюстрации реакции человека на стрессовые ситуации. Роман насыщен, изобилует мелкой моторикой, несколькими десятками эпизодических персонажей, каждый из которых детально и с любовью сделан ( как например, погибший генерал или совсем уж эпизодический Костыин).

Одну из серьезных претензий — насчет отсутствия у чеченов культа Асана — отбить можно легко: о нем рассказывает несколько оторванный от реальности «книжный» генерал и, собственно, безусловного достоверного авторского утверждения о культе нет. Про бензин и мобильные телефоны не высказался только ленивый, вероятно, важные для сюжетных построений эти линии уязвимы достаточно сильно, но для меня общего впечатления недостоверности не создали. Критик Алла Латынина досадовала, что Маканин не стал писать про абстрактную кваказскую страну, тогда, дескать, претензий к отступлениям от хроник Чечни было бы меньше. Можно подумать, что к ее дочери высказано мало претензий по части достоверности и художественного вкуса при том, что ею события помещены в вымышленную Аварию- Карго.

Но и как в книгах Латыниной кавказского цикла яркие и сочные сцены во всяком случае общения Жилина с чеченами (старцами, командирами), сцены боев носят утрированный, кинематографический характер, без мелкой моторики. Маканин сочно и вкусно расцвечивает стандартные образы ( пленная журналистка, слово горца и проч.), порой не без «красного словца», фаактически имеет дело с литературной устоявшейся матрицей. Это порой очевидно, а иногда — не сильно режет глаз. С двумя солдатиками, многочисленными переверсиями сцены убийства Гусарцева автор определенно перебрал, но от книги в целом ощущение яркого, пестрого, психологически убедительного образа стоика в аду осталось сильным.

Присоединяюсь к положительным отзывам о славной, нежной и богатой на вкусные детали книге Джо Мино. Главное достоинство — найденная оригинальная интонация в рассказе об аутсайдерах, их придуманном сказочном мире, способах адаптации. Тема подразумевает некоторую сентиментальность, однако за счет юмора и отчасти метода отстранения Джо Мино удалось не впасть в излишний мелодраматизм.

Высший балл поставить все же мешает ряд соображений. Книга Мино построена, в основном, на одном приеме — необычном рассказе о мальчике, наделенном способностями детектива, но социально не адаптированном. Куда деваться от проще написанного, но определенно основополагающего в этой отрасли романа Хэддона про загадочное ночное убийство собаки? Книга Джо Мина при всей авторской самобытности именно следует в русле указанного романа, в какой-то степени соотносима с ней приемами как Норфолк к Умберто Эко. При рациональности автора ряд сцен — с участием призрака без головы, исчезающих зданий, съезда злодеев мне представились чрезмерными, нарушающими тонкий баланс между как бы фантастическими происшествиями и их разгадкой со стороны мальчика-детектива. Розовая подружка недоработана и несколько стандартная, чего никак нельзя сказать о славном профессоре Голуме, который определенно мой любимец.

Очень занятная славная грустная сказка об одиночестве, которая все же из-за условностей изложения, на мой вкус, уступает более зрелой прозе того же Сэллинджера, с которым Мина не сравнивает лишь ленивый. Авторский слог ( и работа переводчика) — на высоте, хотелось бы почитать другие книги того же автора. Правда переведенную другую книжку — «Поговори со мной» о взрослении очередного подростка — читать не особо тянет.

Первые страниц сто не всем придутся по душе — эротические мечтания неврастенкиа-неудачника с тасованием воображаемых красоток и садистскими выходками по отношению к ним, изложенные, правда, без мата и порнографической вульгарности. Грей вообще, судя по переводу, не то, чтобы великий стилист, но пишет литературно изобретательно, с вниманием к слогу. Дальше, правда, Жанин превращается в очень обыкновенный роман про взросление и надлом, одиночество чувствительного юнца с тщательно разработанным историческим фоном внутрианглийских общественных мутаций. Местами исповедальная проза носит черты социологического трактата — верные, но не потрясающие воображения суждения Грея относительно природы капиталистического общества, эксплуатации малых сих, что переходят уже и на межличностную основу, занимают немалую часть текста. В послесловии автор ссылается на «Записки из подполья», но и помимо этого праисточника уж очень много книг написано от первого лица, осматривающего свое прошлое( достаточно заурядное, к слову) и проклинающего за эгоизм, равнодушие. Местами напоминает Коу, Фаулза, всех сразу английских писателей, не чуждых социальной проблематики. Грей обладает навыками драматурга, умению выстраивать занятные небольшие сцены общения с удачными диалогами.

Ну и собственно к чему была Жюстин и линия с эротическими грезами? Что-то вроде перца ддля добавления в пресную овсянку. Мечтания эти в связную историю или мозаику не сплетены, запросто заменяемы на любую другую тематику — вот кентаврическая сущность романа мне понравилась менее всего остального. Грей квалифицированный наблюдательный литератор, с хорошим слогом, но вот ощущения магии, волшбы, новаторства ( а не перелицовки известного на свой лад) мне в «Жанин» не хватило. Книга ни в малой степени не провальная, но вот что-то читать «Ланарка» мне расхотелось. Может попозже.

На мой вкус Лихэйн является лучшим современным автором триллеров-детективов. Абсолютно лучшим, превосходящим, в частности, достойных Несбе, Харрисона и иных. Серийный роман про пару сыщиков посвящен теме насилия над детьми, реакции на это общества. Прекрасная этически неоднозначно построенная ситуация, внятная запутанная интрига, прекрасные диалоги, запоминающиеся злодеи и грандиозная сцена в заброшенном доме, где проживала семейка педофилов.

Чтение этой книги было все же легче, нежели «Острова проклятых», экранизированного столь близко к тексту, что при всех достоинствах прекрасного романа его чтение не давало никакого эффекта интриги( что для триллера фатально). Славный фильм Аффлека, конечно, разрушил главную разгадку, но в книге много чего осталось, не включенного в экранизацию ( те же педофилы) плюс несколько иная атмосфера.

Вообще Лихэйна столь часто и удачно экранизируют, а вот Аффлек собрался и роман про Бостон двадцатых экранизировать, что меня искренне бесят запоздалые ( после фильмов) темпы перевода романов Лихэйна, которых у него, к слову немного. Вот и получится снова — посмотрел фильм и уззнал сюжет и развязку — прочитал прекрасную книгу и потерял половину удовольствия.

Просто удивительно, что региональный роман писателя с Тасмании оказался настолько замечательным, уровня творений больших мастеров. Собственно, перед нами очередное заклинание смерти искусством, напоминающее Пруста, однако совершенное в виде насыщенного событиями и яркими гротескными персонажами Апокаллипсиса на отдельно взятом острове. Эпиграфом автор вполне мог бы поставить «Ламарка» Мандельштама, в котором тоже речь идет о расчеловечивании, стремлении отхода к малым братьям, лишенным людского самоистребления — в книге Фланагана речь идет о рыбах. Одержимость свободой, ее отстаивание несколько напомнило мне тематически прозу Юза Алешковского, у которого «Карусель» ведь о том же — роман про рыб, впрочем, гораздо больших художественных достоинств.

При очевидной начитанности автора роман не является образчиком постмодернизма в той его части. что предполагает обильное скрытое цитирование, хотя, естественно, аналогий и аллюзий с Маркесом или Голдингом тяжело избежать. От последнего Фланаган отличается разительно мастерством чисто рассказчицким, умением заворожить сюжетно, изобретательностью. Композиция, удачное завершение сюжета кольцевым обрамлением, прекрасный стиль, синтаксически не самый простой, но не ажурный — все есть. Уровень «Осени патриарха» Маркеса, наилучшего романа Рушди, ну точно не меньше.

Ну и в итоге. У Фланагана есть еще несколько романов, о перспективе перевода которых что-то неслышно. Вот так полагаешь, что более-менее основное прочитал, потребляешь качественную литературу преимущественно жанрового характера ( от Нила Стивенсона до Денниса Лихэйна), а вот попадается наобум настоящий чумовый с кровью и нервом большой сюжетный, но мэйнстримовский роман и удивляешься самой способности получать от литературы подобные эмоции.

Аннотация к книге определенно неадекватная, поскольку Маяковский занимает в книге пару страниц, не более. Вообще после ппервой книги многие рецензенты советовали авторам уменьшить эротическую составляющую, что, собственно, те и сделали. Если в первом романе сердцевиной все-таки были съемки «Взятия Зимнего» Эйсбара, то второй роман сердцевины лишен. По-прежнему приятные вариации альтернативной истории кинематографа, лубочный образ безреволюционной цветущей декадентской России, создание «русского Холливуда» в Крыму, легкость авторского почерка, но проблема пустоватости выходит на первый план. Серию определенно стоит заканчивать трилогией с выдумкой какого-нибудь трюка, эфффектного фокуса для завершающей книги. Назвать вторую уж совсем дребеденью язык не повернется, но отличие от первой книги забывается минут через тридцать после прочтения.

Сложнейшая задача — писать динамичные сказки на современном материале притом так, чтобы понравилось прежде всего детям. Сложно сказать, насколько в «Диких животных сказках» это удалось Петрушевской. Много забавного, Хармса, но львиная доля аллюзий, направленность юмора — совершенно в стророну взрослых. «Дикие сказки» писались и издавались примерно в то же время, что и «Жизнь насекомых» Виктора Олеговича, говорить о заимствованиях не приходится. Сборник миниатюр Петрушевской определенно хорош, но принцип комизма, манера построения считываются сразу и к концу я несколько подустал. Ну и как у Хармса, естественно, не все микрорассказы равнозначны. Смешного больше.

«Морские рассказы» при том же источнике смешного определенно менее интересны — прежде всего из-за сужения круга действующих лиц и большего минимализма ситуаций. «Пуськи бятые» — ерунда совершенная, потеницально километровой длины. Коверканье слов якобы под деткие невнятные бормотанья, затемнение смысла. М.б. в эттом и есть что-то рациональное, идущее от нехитрого сленга «Кин-дза-дза», но читать это невозможно.

Вещица определенно похуже «Кривых деревьев», но фекалий и выделений в ней поменьше, нежели в «Проходняке». Остальное все то же : забавное ни к чему ни обязывающее пустословие, жонглирование литературными штампами, непритязательная ирония на тему альтернативной истории. Легкость, своего рода эолистость Дворкина многое искупают — читается очень легко и не без удовольствия. Мне вот что на ум пришло: ведь и читатели Рабле, определеннно знавшие латынь и корпус «серьезных» текстов едва ли относились к «Пантагрюа и Гаргантюэлю» с бахтинским почтением, тоже полагая, видимо, что перед ними безделица. Книжка Дворкина — забавная смешная безделица и есть, причем все-таки с ударением на слове смешная. Наши патентованные юмористы навроде Лукина или Успенского будут поидейней и содержательней Дворкина, но в легкости юмора определенно ему уступают.

P.S. Ленина в жилетке с кружкой пива дизайнера на обложку вынесли без достаточных к тому оснований — в книжке Ильич погиб на дуэли на 29 странице.

Кейт Аткинсон — прекрасная писательница, возможно, лучшая в Англии на сегодня( во всяком случае предпочтение перед Байетт я ей отдам определенно). Четвертая книга серии ничем не удивила — ожидаемая плотная мозаичная человеческая комедия с плотно прописанным бытом, социальным хроникерством и немалой долей сентиментальности.

Если в прошлой книге цитаты из Шекспира, вкрапленные в повествовательный текст, превалировали, то в этом — цитаты из Эмили Дикинсон на первом месте (Шекспир, к слову, никуда не делся). Стремление насытить текст максимальными приметами времени, мелочами, цитатами из песен, упоминаниями медийных персонажей, уплотнить за счет деталей фон повествования — это роднит Аткинсон с поздним Кингом( большим ее поклонником).

Надо отметить все-таки, что при блеске структуры организации сюжета Аткинсон как детективщик большой изобретательностью не отличается, эксплуатируя уж который роман тему насилия над детьми, оборотной стороной которой выступает гипертрофированная жалось и любовь к ним же со стороны условно положительных персонажей. В идейном и смысловом посылах романы Аткинсон очень нехитры и очевидно находятся в противоречии с совершеством авторского инструментария. В четвертом романе нет блистательной девочки, что была в предыдущем, а очередная брошенная — сильно ей уступает. В коммерческом жанре нечасто работают «писатели для писателей», жданр все-таки предполагает массовое чтение, но Аткинсон уже дрейфует в какое-то измерение, имеющее с жанром все меньше общего. Коллеги будут черпать у нее свое, и находки адаптировать под собственные амплуа. Мне роман понравился без оговорок, но, полагаю, Кейт стоит попробовать что-то иное. Благо скоро издадут ее мэйнстримовский ранний роман в переводе.

Первый роман Гришэма техникой исполнения напомнил мне те романы Стивена Кинга, в которых действие происходит в пределах маленького провинциального городка со всеми жителями в качестве действующих лиц, с несколькими пересекающимися персонажами, нарастанием напряжения к концу книги — навроде «Необходимых вещей» или «Томминуокеров». И при всей специфике романа Гришэма, посвященной в немалой степени особенностям юридической системы, во-первых, и отголоскам расизма на Юге, во-вторых, общая мизантропия в оценке коллективного разума жителей провинции, укорененности зла имеет место быть.

Книга Гришэма очень отличается интонационно от ее экранизации с пламенным негром-мстителем, идеалистом-адвокатом, пафосом торжества справедливости над законом. Роман населен циниками, участвующими в «костре амбиций» и такой уничижительной и тотальной оценки американского правосудия ранее встречать не приходилось. Собственно, все основные мужские персонажи положительными никак не являются, включая адвоката-ловчилу и негра, совершенно увееренного в своей безнаказанности при совершении преступления. Светлые женские образы жены адвоката и его помощницы являются блеклыми и совершенно функциональными. Несколько затянутый роман Гришэма дает представление о хорошей ремесленной технике автора, умении выжимать из судебной истории максимальное количество трактовок, жонглировать смыслами при совершенно угрюмом отношении к правде правосудия. в чем бы она не заключалась. Собственно, сюжет закончился так, как случилось, из-за сугубой случайности, своего рода вмешательству присяжной, которого могло бы и не быть — роман хуже от этого бы не стал. Дебютант определенно не мог завершить свой первый роман поражением «хороших». К написанию «Камеры» Гришэм стал звездой, наваял много чего и был вправе уже и казнить приговоренного.

Один из самых простых и зубодоробительно идеологических романов Гришэма, который во всех своих работах выдерживает левацкие взгляды на социальные проблемы Америки. «Адвокат» — уже почти идеологическая агитка, идейная сторона которой, образы бедняков и богачей заставляют вспомнить Дикккенса в первую очередь. При очевидной неоднозначности проблемы бедности и путей ее решения — а у республиканцев в этом вопросе тоже есть своя правда — автор выступает последовательным сторонником социального перераспределения, отобрания у богачей их состояния и передачи его в пользу бедных. Прямо-таки «грабь награбленное», «за каждым состоянием стоит преступление» и проч. Ну и ради интересов бедных повествователь идет на прямое преступление, которое, в принципе, автор и не осуждает. «Нравственно все, что идет на пользу пролетариату». Идейно все это настолько для слабоумных, в художественной литературе ( хоть бы и Достоевским) обыграно давно и на высочайшем уровне, что с Гришэмом не хочется даже и спорить.

Идейная тенденциозность приводит к созданию почти святых бедных и работающих с ними социальных клерков, а попадание персонажа в тюрьму к неграм разрешиллось, к общей радости, почти без проблем. К очевидному плюсу романа отнесу мощную энергичную завязку с террористом, которая завершается на подъеме — без нудрных и затянутых разговоров с заложниками и выворачивания характера террориста. Но вот последняя глава, в которой совестливый магнат раскаялся наподобие Домби-отца и швырнул богатства к ногам повествователя, а того еще и ждет секс с очаровательной социальной работницей, фальшива и сусальна до приторности.

При немалом числе примеров удачного соавторства мужчин, а также мужчины с женщиной и не припомню примеров женского соавторства, результаты которого можно было бы считать удачными. На ум приходит пара романов Чигиринской с подругами, но итоги, увы. Пожалуй, роман Друбецкой и Шумяцкой представляет своего рода аномалию, поскольку скорее удался.

Как бы его развлекательность, «женский жанр» заявлены с зачина с мельтешеньем пигалицы, оформления книжки, бульварно-богемных отсылок, однако при всем том книжка с момента появления лже-Эйзенштейна набрала драйва, вполне себе достойный ритм и уровень игры, смены фокусов и разных постмодернистких оборотов вышел за рамки «дамского романа». По уровню качества первый роман цикла мне представляется сопоставимым с «Азазелем» Акунина, который чуть лучше написан и сюжетно поинтересней, но книжка с альтернативной историей русского кинематографа определенно представляет большую сложность создания нежели детектив. Изобретательность соавториц вполне себе на уровне, однако игры в угадай мелодию, явные отсылки на сегодняшние реалии ( что так любит делать Акунин) носят порой черты подмигивания. Потенциал сюжета и созданных образов, становления гения и эволюции его отношений с поклонниками определенно превосходит воплощение, однако и то: у авторов есть возможность как усовершенствовать глубину и содержательность повествования, так и плавно скатиться в набор штампованных перемещений персонажей среди известных медийных персон того времени.

Авторы «Мадам» читали «Орфографию» и, в общем, подряд два романа читать не следует. Друбецкая и Шумяцкая написали много «попроще», но не без использования техники и манеры Дмитрия Быкова, изрядно смягченной женскими штучками. Сцены съемок фильма про сорвавшуюся революцию большевиков — лучшие в книге, определенно выходят за уровень стилизации. Воспроизведение культурной обстановки Серебрянного века, затянувшейся до двадцатых годов, носит несколько условный и лубочный характер — точности в деталях и анализа все-таки маловато. Альтернативная рееальность создана бегло — в антуражах начала века. Уверен, что вторая книжка расставит все наа свои места и потенциал серии станет вполне себе понятным. Первая книжка определенно заслуживает внимания.

P.S. Совершенно не понял причин переименования романа, поскольку Мадам( которая танцует босая) — совершенно эпизодический персонаж начала книги ( утрированная Айседора Дункан), не оказавшая влияния на сюжет и смысловые конструкции. Центральная героиня — определенно не Мадам.

По первой книжке Ленни не имеет ничего общего кроме увлечения кинематографом и фотографиями с Рифеншталь. Дальше ее, наверное, в Германию отправят.

Обстоятельная неторопливая и традиционная семейная хроника викторианско-эдвардианского периода. Данная литературная ниша настолько заполнена, что без оригинальных идей, сюжетообразующих или стилистических трюков выдать шедевр очень сложно. Байетт и не выдала. По мере чтения не отпускало ощущение просмотра очередного из бесконечных сериалов навроде Аббатства Даунтон, в которых особый акцент сделан на воспроизведении «стиля эпохи» и игре актеров. В «Детской книге» излишне много декораций, дамской бижутерии, скурпулезной обстоятельности. Если по ходу действия песронажи смотрят пьеску, то ее содержание будет воссоздано не на одной странице, попали на Всемирную выставку — следует подробное описание с павильонами, посетителями и проч.( примерно так же и Симмонс в «Холмах» описывал парк аттракционов). Большущее внимание обжигу горшков, написанию сказок с включением образцов, достаточно скучных, совсем не петрушевских по качеству и новизне.

Растут и взрослеют дети, вступают в связи, большей частью случайные и на строне, появляются новые дети — и так без конца. Большие вкрапления исторического материала. Байетт, в общем-то вполне приемлено излагает психологию персонажей, но вот по-настоящему запоминающихся ярких диалогов или запоминающихся сцен книга не содержит. В конце книги большую часть молодых мужчин посекло на фронтах Мировой войны, но детей они оставили изрядно — как раз на продолжение, которое, видимо, не за горами. Об этом говорит и открытый финал и приницпиальная недоговоренность о судьбах представителей старшего поколения ( майора и Олив с Хамфри). Все свидетельствует о том, что нас ждет очередной «Вечный зев».

Литературная компетентность автора сомнений не вызывает, но раскисшая, лишенная стержня семейная хроника ностальгического характера, написанная во вполне коммерческом ключе, лишенная юмора и перца вызвала у меня досаду и скуку во время чтения. Две повестушки Байетт, вошедшие в ее сборник «Ангелы и насекомые» куда как энергичней, компактней и совершенней.

Плохой роман, возможно, худший у Быкова. Мне невесело констатировать этот факт, потому что в моем пантеоне Дмитрий Быков — при всех его публицистических издержках, неряшливости, идеологических натяжках — совершенно точно в десятку лучших русских писателей входит .

«Икс» — книга в отличие от трилогии однолинейная. В ней есть переиначенная внешняя фабула жизни Шолохова и авторская идея о воздействии Гражданской войны и смены эпох на раздвоение психики. Версию об авторстве Крюкова по отношению к Тихому Дону Быков разрешил оригинально. Это, собственно, все. Книжка компактна и невелика по объему, при этом процент публицистики в ней очень велик. Все авторские размышления о «Тихом Доне» и Шолохове, ранее собранные в известном очерке Быкова, вошли в роман практически в неизменном виде. Вкрапления анекдотов с участием Бернарда Шоу и визитом к старому Шолохову молодого репортера за интервью является неорганичным по отношению к общему тону романа. Аналогичным образом без глав с Логиновым, кажется, можно и обойтись.

Мне по душе пришлись разве что сцены с участием членов комиссии проверки авторства — собственно заседания и на поминках по Маяковскому, однако сцены эти почти из трилогии. Доводилось встречать мнения, что роман конспективен, его нужно было развить, но у автора и без того много полифоничных романов с самоповторами, так что не убежден, что «Икс» давал огромный потенциал для разбухания.

Я читал Быкова после Рубиной и, конечно, мускулистый слог, насыщенность текста определенно позволяет развести этих авторов по разным планетам: хоть роман и неудачный, писать Быков умеет. Но он достиг уже того уровня, когда за навыки и умения самих по себе хвалить неловко.

Перечитал книжку — в первый раз просмотрел по диагонали и не пошло совсем. Со второго раза в целом понравилось. Это, безусловно, коммерческая и развлекательная литература, но высокого качества.

Условно говоря, есть хорошие книги Трифонова или Джонотана Коу, а есть хорошие книги Переса-Реверте и Стивена Кинга. Для меня очевидная определенная иерархия авторов и книг, среди которых качественное развлечение встречается не так часто, как хотелось бы. Чехов правильно утверждал о сложности объяснения, почему ему нравится Шекспир и не нравится Вербицкая.

Дина Рубина где-то утверждала, что училась писать, беря за образец письма Чехова. Очевидно, что в «Синдроме Петрушки» ничего от писем Чехова нет. Роман является совершенно «романтическим» и остросюжетным, полным разгадок и недомолвок, семейных тайн, описаний городов и укладов, содержательными сведениями о кукольном театре. Надо отметить, что автор описывает не существующий в природе, а идеальный кукольный театр, то есть воздействующий мистическим образом на зрителя, фактически наделяя своего кукольника чертами магическими, имеющими ирреальную природу. Одновременно в романе есть и совершенно инфернальный похотливый поляк, обладающий всеми предикатами слуги Люцифера. Романтическую канву Рубина плотнейшим образом нашпиговала бытовыми вкраплениями, зарисовками историко-культурного толка, богато и пестро разукрасила декорации, создавая совершенно универсальный авторский «мир», отвечающий лишь законам и условиям своего создателя. Читать перипетии семейных легенд, очерков про бытовые особенности Львова или узнавать пражскиее пейзажи увлекательно.

Доводилось встречать суждения об избыточности сравнений, пестроте и неоправденности метафор, переизобилии прилагательных. Все это есть, временами некие признаки базедовой болезни музе Рубиной присущи. Это сказывается и в расстановке персонажей, каждый из которых, как на подбор, либо трикстер, либо там спас еврейских детей, либо цыган, а если понадобился второстепенный статист, то он непременно окажется Сильвой Джузеппповичем Морелли, со своей запутанной историей, имеющей мало отношения к сюжету. Временами автор выдает абзацы навроде следующего:« Вальяжными шагами прошелся туда-сюда контрабас, будто некий толстяк, смешно приседая, хотел кого-то рассмешить. Ему скороговоркой уличной шпаны монотонно поддакивало банджо, а толсятк вссе пыжился, отдувался и пытался острить, откалывая кренделя потешными синкопами; банджо смешливо прыскало густыми пучками аккордов, и, вперебивку с истомно флиртующей гитарой и голосисто взмывающей скрипкой, все сливалось в простодушный старый фокстротик и уносилось в море, к невидимым отсюда яхтам...»

Что бы сказал Чехов относительно указанного пассажа? По мне, изобилие завитушек и надуманных сравнений не является аналогом ассоциативного мышления и образности. По счастью, большая часть текста более выдержана и ровна стилистически при всем южном характере прозаической манеры с соответствующей цветастостью.

Цирк ( мотивы которого обыграны в романе «Почерк Леонардо») и работа циркачей в высшем проявлении является искусством, но специфическим, которое при всей его полноте определенно обладает меньшими возможностями эстетической и эмоциональной силы, нежели кинематограф. Роман Рубиной ближе к ощущениям, которые дает пестрый цветастый яркий и хорошо организованный аттракцион, нежели к неоднозначности лучших явлений в области кино, а если и сравнивать ее с кинематографической манерой, то на ум приходит, конечно, Феллини, с его избыточностью, любовью к клоунам, теплым темпераментам, одержимостью детства.

Щедрый увлекательный и красочный аттракцион Рубиной, конечно, иное дело, нежели проза Славниковой и Палей, но для лиц, не являющихся снобами, определенно качественное развлечение.

Китай и вправду какая-то терра инкогнита: не думаю, что за переделами Азиатского региона до получения премии Мо Янь так уж был известен и читаем. А тут словно бы из ниоткуда появился перевод сочного, вкусного, раблезианского и очень смешного романа. «Страна вина» — прежде всего игра, смешение стилей и стилизаций, комических ситуаций, вв который попадают выдуманные галлюционирующие персонажи, переписка между двумя лукавыми сочинителями с выходом для бисирования собственно Мо Яня в качестве персонажа для встречи с героями. Мо Янь — рассказчик уровня Рушди или Памука, умеющий выстраивать замысловатые композиционные матрешки, вставлять подрассказы в рассказы, наводить тень на плетень. Нескончаемые описания пирушек и плутовских во многом похождений их участников выполнены в диалектичной манере: есть и упоение атмосферой и рядом описание механизмов приготовления лакомств, зачастую неприглядных. Стремление совместить все, что есть в бытовой китайской культуре, с литературными штампами коммунистических лозунгов и цитатами из средневековой классики уравновешено вкусом автора, его органикой.

Мо Яня вот сравнивали с Сорокиным, но общего между ними лишь в умении пародировать любые стили и тяга к галлюцииногенным фантазиям. Мо Янь более легок, не склонен к деконструкциям и уж во всяком случаае в нем нет тяги к разрыву эстетических условностей: капрофагии, зоофилии и прочего нет и в помине, а каннибальство выступает в качестве ложного следа, на который вступил детектив( закончивший практически так же как и вступивший на ложный след герой «Оправдания» Д.Быкова). Раблезианство вполне в рамках латиноамериканской традиции, скажем, Амаду. Сравнения с Пепперштейном, Кафкой более оправданны, но тоже не в ущерб самобытности китайского мастера. «Страна Вина» все же меньше сатира, чем пародия, пародия тотальная и по настоящему смешная.

Имея мало представления о цензуре в коммунистическом все-таки Китае, следует заметить, что по бесцеременности описания бюрократических ужимок, демагогии партийных бонз Мо Янь во всяком случае развернулся в размере, который наши литераторы-сатирики обрели где-то к концу перестройки, то есть уже фактического бессилия партии. Мо Янь вполне себе на родине почитаем, а не церемонится с ущербностью идеологических постулатов ни в малой степени.

С нетерпением жду появления грудей, зада и всего прочего из того, что нам обещают перевести от китайского нобелиата.