Известное высказывание Белинского относительно природы таланта Некрасова ( «Какой топор Ваш талант») приходило на ум во время чтения одного из самых звучных романов Гранже. Ведь есть талант, не отнимешь: динамизм, умение нагнетать, гнать интригу, изобретательность и витальность. Но так топорно Гранже пишет, настолько велики погрешности со вкусом и чувством меры, что во время чтения полностью получить удовольствие не получается — глаз постоянно цепляется за языковые несуразицы. В этой книге — традиционной для Гранже, у которого можно прочитать один роман и понять о чем все остальные — мне понравилась и задумка относительно переживших клиническую смерть, и ложные подозреваемые, и чудная кинематографическая сцена с бегством от прокаженных сатанистов в тумане. Не понравилась традиционно легкая разгадка, ужасно плохая сцена с роялистом из куста (пещеры), водянистость и переизбыток по изобразительной части расчлененок ( ну как без этого). Книжка великовата по объему — и нельзя сказать, чтобы без редукции ряда сцен она бы много потеряла. К чему многократные покушения на персонажа второстепенных персонажей, без которых можно было тоже обойтись? Обилие третьестепенной важности полицейских, ассистенток, монахов — Гранже берет таким количеством, что чересчур. Это относится в равной степени и к количественным показателям преступлений. Экстенсивный писателей. НЕ обладая навыками создания характеров и диалогов, без намека на психологический рисунок персонажей, Гранже берет масштабом — кишки вырваны, глаза оторваны, у пираний зубы наполнены цианидами и прочее. Временами этот лютый трэш откровенно забавляет, но главное — вместо триллера и саспенса предлагается именно размалевка с большим количеством театрального грима. Вроде и работает на стыке жанров — но насколько сравнительно с Гранже литературным исполином выглядит Стивен Кинг, просто диву. А как вам понравилась дивная клюква в Кракове, когда монахи по холодку в келье предлагают сыщику выпить водку, а девица намеревается сварить борща? Гранже во всех смыслах деревянный писатель, но некоторым образом создает эталон палп-фикшн, разгоняет интригу как мало кто умеет.

Долгожданный роман, восторженно принятый, судя по приведеннм на обложке отзывам. У меня впечатление очень двойственное. В принципе, прекрасная Кейт написала очень традиционный семейный роман о судьбах большого семейства, рассеянного ветром и поредевшего в двух войнах. Назови она роман «Возвращщение в Лисью Поляну» — не было бы сомнений, что именно родное поместье ( как у упомянутого Фостера) и тихий уголок и есть та пристань, отклонение от которой влечет альтернативные темные тупики, а магистральная линия — всегда поближе к родным. В этой реальности несколько пустоватая Урсула доживает до старости, выходит на пенсию. Возможно, первоначально так и планировалось, но это было бы уж очень сильно традиционно и якобы избито. «Детская книга» Байетт именно такая. Подобно тому, как Уотерс для придания второго дна традиционный психологический ретро-роман оживила лесбийством ( она всегда так делает), но и перемонтировала в обратной последовательности событийный ряд, Аткинсон ввела несколько альтернативных тупиковых поворотов, заканчивающихся смертью Урсулы. дальше идет возврат к точке ответвления и все идет традиционно. Полагаю, конспективные последние главы галопом по Европам, призванные оправдать немотивированное покушение на фюрера ( Урсула — нерефлексивная в целом девушка и в отличие от героя Кинга будущее не прозревает) в начале книги для пущего оживления — излишни и скомкали концовку. Завершать роман стоило приветствием от Хьюго. Сами по себе «тупиковые ответвления» — вполне самодостаточные хорошие зарисовки, а в части пребывания в окружении фюрера — и вовсе славная часть другого романа. «Жизнь после жизни» имеет очень существенным недостатков, на мой вкус, необязательность и неубедительность альтернативных завитушек, а также отсутствие чувства меры, выраажающееся в жонглерстве сюжетами, персонажами и техниками со стороны автора, в чьих талантах в этой области никаких сомнений нет. Ну это и привело к оконцовке к утрате целостности и некоторой эмоциональной выхолощенности текста по его завершении ( сентиментальных микро-сцен, трогательных и хороших очень много). Для большой писательницы Кейт в последних романах и про Броуди и в этом подозрительно многовато использует образ страдающего и беззащитного ребенка, который придает градус при подаче и более слабым произведениям. В главах с разбором после бомбежек сходства с манерой и почерком Уотерс было столь велико, что я все ждал появления из-за угла лесбиянки.

И все же, все же. Степень литературного мастерства, драматургии, умения выписывать микросцены и нюансировать психологические взаимодействия у Кейт настолько высоки, что на сегодняшний день ее в целом структурно неровный, рыхлый и многословный роман — возможно, лучшее, что появилось в английской литературе прошлого года. Написала Кейт немного роман во всяком случае содержит массу миниатюр, находок, блестящих камушков, которые скрадывают чтение, прямо завораживают блеском техники. Мне безумно понравились выписанные образы Сильви и Иззи, внутрисемейные сцены. Традиционно много вкрапленных стихотворных цитат — на сей раз над Шекспиром преобладают Донн и Китс. Ну вплела свой яркий и самобытный сонет в несколько пожухлый венок скорби относительно утраченной старой доброй семейной Англии и камелька с очагом — пусть его, с Аткинсон не убудет. С трепетом жду издания ее ранней книги про музей.

Признаюсь, что еще три месяца назад полагал Лихэйна ведущим современным детективщиком, понятно, чисто жанровым писателем — не в уровень Кейт Аткинсон, Ле Карре или Юзефовича — но определенно знаковой фигурой. «Лунная миля», однако, произвела невеселое впечатление, а «Ночь- мой дом» позволяет сделать вывод об отсутствии профессионального роста — в отличие, например, от Несбе, который помаленьку растет. «Ночь» — остросюжетный ну ооочень традиционный роман про становление крупного мафиозника, который душу свою потерял, но он хороший, а другие мафиозники нехорошие. В романе нет ни одной ноты, ранее не встреченной в соответствующей классике, нет нестандартного взгляда на ситуации и, что очень плохо, почти нет отточенных диалогов, стилистических находок. Диалоги мафиозника с его подругой меня откровенно бесили своей продолжительностью и бессмысленностью — равно как и очень штампованная концовка ( как будто и без нее приветов и книге Пьюзо и саге Копполы было мало). Уровенем и традиционностью мне эта книжка живо напомнила «Королеву Юга», мягко говоря, не лучшую книжку Переса-Реверте. Прочитал и забыл. Неужели Лихэйн уж вовсе дисквалифицируется? Ох, не хотелось бы.

Ну да «филологический роман», написанный с профессиональным знанием о ритме, предмете ( российское научное гуманитраное сообщество). Известное высказывание Шкловского, кажется, относительно обязательного умения филолога написать внятный художественный текст, восприняли на ура очень мрогие и Водолазкин в частности. Роман получился пресноватым, почти без погрешностей против вкуса ( исключеение — совершенно ненужная инвектива в адрес журналиста «Махалова»), вполне себе читаемым. Сильных эмоций не вызывал — собственно вещица очень ровная и без нажиима. Авторские английского толка юморизмы, ссылки на несуществующие книги, описание конференции скорее понравились, но ощущение необязательности этой прозы, декоративности и выхолощенности меня не покидало. При желании можно приписать автору и идейную составляющую — пустота исследователя сравнительно с пеодметом исследования, например, но ведь генерал тоже не так, чтобы мощно выписан. Скорее любование красотой жеста есть со стороны историка — но едва ли авторская мысль сводится к тому, что это единственная возможность и потенциал исторических штудий. У меня складывается мнение, что филологические романы становятся чуть ли не геттовым по отношению к мэйнстриму подразделом, ну там как детектив или НФ, например. И как геттовая литературы наиболее удачными из них становятся либо откровенно жанровые юморески — «Овидий в изгнаниии», «Путь и шествие», либо как раз вещицы на стыке с остросюжетными вещами. Лишенные этого романы типа «Соловьева» или «Каллиопы» обладают предикатами маньеризма и у меня лично большого интереса не вызвывают. Есть куда как более яркая и эмоциональная книга о сложных отношениях филолога и предмета его исследования — «НРЗБ» Гандлевского, на фоне которого роман Водолазкина по контрасту выглядит более немочным, чем является. Справедливости ради надо отметить, что уже в «Лавре» Водолазкин пытался дать огня и очень разнообразить манеру, «переиначить» канон жития. Проект более амбициозный и по результатам ( при ряде издержек) впечатлил мееня побольше.

Сборник упражнений в стилизациях, сколь изощренных, столь и самодовлеющих. Двумя романами Шмарков вроде бы подвизался на юмористической ниве, а вот в этом сборнике — вполне себе размеренная и чинная вязь под 19 век преимущественно. Собственно новелла про Сократа выделана с учетом платоновских диалогов, «Новелла» представляет перенесение восточной притчи в антураж итальянской новеллы Возрождения. Рассказы достаточно эмоционально бесцветны при тщательной отделке фразеологии. Рассказ с названием, общим для сборника, иллюстрирующий известное высказывание Лейбница, задумкой показался мне того же направления, что и «Происхождение видов» Пелевина, но исполненный побледнее. Четыре вещицы объъеединены стилизациями под русскую школу сороковых годов 19 века и мое к ним отношение разница исходя из степени живости сюжета. «Лошадь», наверное, лучший рассказ, с подтекстом и недосказанностью, мощным скрытым фоном. Живость событий в «Камеристке» позволит выделить и эту новеллу, сюжет которой относительно самостоятельной жизни изображения на картине не оригинален, да, собственно, как было сказано выше, автор заведомо неоригинален, словно бы решая самому себе поставленные задачи стилизации. В анемичных «Чужом саде» и «В час полуночи», к примеру, намеренно редуцирован всякий сюжет и почти все персонажи, как если бы из любого рассказа Тургенева цикла «Записки охотника» выбросили линию общения автора с Хорем, Калинычем там и певцами впридачу. В части стилизаций под манеру русской литературы 40-х гг. 19 века опыты и Постнова и даже Антона Уткина( «Хоровод») мне понравились более, а в эмоциональном и сюжетном плане — много более. Общее впечатление -«так».

Занятная повествовательно и легко читааемая книга, дополнительным плюсом которой являются вкрапления исторических ззарисоввок строительства барселоны, великого города, любимого многими, если не всеми, кто в нем бывал. Мендоса хороший уверенный рассказчик, сравнимый уровнем, например, с Робертсоном Дэвисом. Не так чтобы это был плутовской роман в чистом виде. Собственно, в романе нет совершенно комической стихии. Биография вымышленного полукрестного отца, ставшего богачом неправедным путем, а затем под старость несколько одержимого выполнена с вкраплениями ярких сценок и группового портрета окружения героя. Сам же дон Онофрио, как говорится, «образ без яркого психологического рисунка». Исторические зарисовки Мендосы несколько поверхностны и иллюстративны, особенно это следует из микросценки с Распутиным и визитом в Барселону Александры Федоровны, мини-пассажем с участием Гауди. Авторские социологические обобщения, выдержанные в духе :«XIX век, насажденный жесткой рукой Наполеона Бонапарта 18 брюмера 1799 года, корчился в преедсмертных муках на ложе королевы Виктории» и проч., которых многовато, у меня восторга не вызвали. Собственно, занятный роман с яркими сценками все же отличается некоторой лайтовостью, облегченностью как изложения так и событий.

Роман назван и как бы отсылает именно к городу, но Спиноза не вполне может считаться «гением места» наподобие Джойсса относительно Дублина. Мне не показалось, что Мендоса дал атмосферу и внутреннюю кухню именно городской жизни, ограничившись фактически описанием выставок на Монжуике. Для меня лично в «Тени ветра» Сафон что-то отразил, схожее с собственными от города впечатлениями, притом, что у Сафона явный перекос в сторону готики, а Барселона, несмотря на наличие соответствующего квартаала, в значительной степени яркий, солнечный и морской город. Во всяком случаае роман Мендосы не грех почитать, чтобы сравнить свое и авторское восприятие дивного места.

Очередное разочарование. Книга Уиллис, с одной стороны, достаточно добросовестная и обстоятельная, идейно же и эмоционально и драматургически посредственная. Очень ччувствуется, что автор и англичанка — в «оксфордских главах» интонации даилогов, отсутствие восклицательных знаков и размеренность манеры речи заставляло вспомнить Ч.П.Сноу ну или «Конец главы» Голсуорси. Гладко пишет, пусть старомодно, но бритиш. Четыре главы в третьей части, где собственно и происходит всеобщее умирание, являются «ударными», призванными компенсировать ненужное мельтешенье в Оксфорде, затянутость с переброской и разгадкой хронометража. Вместе с тем эмоциональный заряд содержится в исходной теме — смерти от чумы хороших людей с обстоятельным об этом повествовании. Уиллис эту тему не обогатила виртуозно, изложила вполне себе прямолинейно и бесхитростно — ну сентиментальность является беспроигрышным приемом. Авторская добросовестность, вестимо, ставит книгу выше банальных историй про попаданцев, но «Книга» никак не ровня «Трудно быть Богом», просто разные уровни. Если сообщение о том. что Уиллис делала книгу аж пять лет, соответствует действительности, то потенциал у автора не велик. Интрига вялая, как -то предполагалось, что для попаданки все разрулится. Соглашусь с встречашимся ранее мнением, что потенциал «Книги» по объему соответствует повести ( как в «Пожарной охране»). Для себя выводы сделал — планируемый перевод продолжения читать необходимости нне усматриваю.

Я в свое время отмечал относительно романов Дины Рубиной, что проза ее отдает оттенком журналистики глянцевых журналов: все рассчитано на эстетику среднего класса с тягой к путешествиям, пестроте, отсутствию «серости». Герои романов — предстаавители редких профессий, связанных с возможностью оформления труда в том или ином виде в глянцевый журнал. В сравнении с романом «Дегустатор» проза Рубиной — стоицизм чистой воды. Фактически роман — стон о глянцевой журналистике первой половины 2000 х гг. и авторское брюзжание относительно падения этого уровня с 2006 г. Мне было очень забавно читать авторские сентенции о культе вина, благотворности воздействия красоты и трудности с этим в Россиии с ее культом тюрьмы и водки. Эдакая критика нравов с позиции обиды вина. Совершенно легко представить аналогичный роман от лица адепта курения, вопиющего против ограничений в общественных местах. Снобское отношение автора к новорусским требованиям и культурному уровню соотечественников с позиций своего как бы приобщения к «эстетике» делает из него именно того персонажа, к кторому абсолютно так же с позиций своего культурного багажа относится Ипполитов. Детектива как такового нет, любовная линия свернута — нескрываемый перфекционизм, стремление написать роман в стилистике своих ( приведенных в конце книги) журналистких заметок. Собственно и из «исторических» романов автора было понятно, что с образованием у него все в порядке, он литератор, но не в малой степени не художник, волшебник. «Дегустатор» — роман достаточно тоталитарный, безапелляционный, лишенный ярких сцен и содержательных диалогов. Вещица вроде и не халтурная, но второсортность впполне себе ощутимая.

Читал ранее роман Чабона про Кавалера и Клея — эта повесть словно совсем другим автором написана, во всяком случае образчик того, что называется английской психологической прозой. Фактически Чабон использует прием путешествия Холмса в будущее, но элегантность способа решения, использование персонажа массовой культуры для построения глубокой эмоциональной повести, в которой тема утраты ( в случае Холмса — жизненных сил, в случае мальчика — детства и родных) и сближения двух одиноких надломленных людей выписана блестяще. Такие авторские находки как вставка главы как бы от имени попугая, сценка путешествия Холмса по Лондону. величавая сдержанность в собственно разгадке цифровых чередований — все это вызывает искреннее восхищение. Аскетичная и мудрая повесть Чабона в принципе может являть собой разницу между качественной жанровой развлекательной литературой и мэйнстримовской авторской литературой. Понятно, что все жанры хороши кроме скучных, много копий сломали, что нет никакого различия и кто будет определять критерии. Но. По совести говоря, повесть Чабона написана лучше и является более глубокой и эмоциональной нежели любое из отдельных произведений Конан Дойла ( с учетом, что сэр Артур создал тщательно прописанный мир с каноническим персонажем и уже в силу этого его вклад в мировую культуру огромен). Повесть представляет возможности для арт-хаусной экранизации и, право, уровень исходника таков, что я не знаю ни одного современного режиссера ( от завершившего вроде снимать Белы Тарра до Ханеке), которому изложенная история бы показалась заведомо пустячной и не сопоставимой с талантом постановщика. Грустно, что в состав книжных сборников холмсианы, которым несть числа, эта повесть не вошла. Кому надо, тот ее найдет. Выдающаяся работа.

Славная книжка. Морской флот и все, что с ним связано дали нашей литературе большой поджанр — соленые морские байки. В диапахоне от Покровского до Веллера кто только не обращался к этой тематике — выходит почти всегда смешно и достойно. Книга Белоиван написана на материале Владивостока и, надо сказать, близость моря очень сказывается. Собственно, в книге есть и собственно морские байки и иные анекдотические истории с автором и ее близкими. Очень понравился авторский слог, чувство меры ( юмор, понятно, соленый; матерится Белоиван умеет вкусно и к месту), компактность сборника. Каждая книжка такого рода неизбежно содержит истории проходные, менее смешные, а вот концентрат бульона в «романе» высочайший. Отдельного упоминания заслуживает байка о «Елене Педаясовне» ( кто читал, поймет) и авторские разумные рассуждения о профессии журналиста в контексте разницы между просто б... ством и идейным. Все очень аргументированно и внятно изложено. По прочтении у меня сложилось чувство, что автор сама по себе сложилась чрезвычайно удачной, жизнелюбивой и нутряным юмором, а полученное филологическое образование лишь отшлифовало исходный самородок — во всяком случае очевидно, что Белоиван может запросто работать в расцветшем направлении романов филологов — Шмаракин, Коростелева, Березин, Водолазкин — да может и что-нибудь дальше напишет, но принципиально для этой книжки избрала иную огранку. Для легитимизации своей несколько непафсоной баечной прозы Белоиван ввела обрамления в виде придуманных полетов с псом ну и снов, вполне, к слову занятных. Социально-критическое отношение к окружающей действительности очень ощутимо, но мягкость и жизнелюбие заставляют антитезой вспомнить антагониста автора — Марину Палей. К слову, «Чемоданный роман» нельзя назвать романом про город ( как сафоновскую дилогию, например), но топонимика вполне означена и не так много у нас книжек помимо питерских с региональными четко выписанными декорациями. Понравилось.

Поставить высший балл мешает то обстоятельство что я и книжке Сарамаго, неплохой, высшего балла не поставил, а все же есть очевидная разница в масштабе, художественных задачах и проч.

Сарамаго много чего написал разного, но более всего в его творчестве социологических вольтерьянских зарисовок на тему несовершенства человеческого общества и власти. Используется художественный прием изменения физической сущности мироздания, а затем изобретательно показана реакция общества.На ум приходят в первую голову «Перебои со смертью» и «Каменный плот». В «Слепоте» — не только на мой взгляд лучшем романе португальца — изменен угол зрения и от взгляда сверху на муравейник автор воспользовался ручной камерой, создал удивительно эмоциональную и сочную картину «снизу» со святой в качестве центрального образа. В «Слепоте» при сохранении особенностей синтаксиса почти не было риторических оборотов, словесных вычурностей и игр с поговорками, до которых Сарамаго охоч. Я от его стиля в такой манере в восторге страниц пять, затем резко надоедает — патетика и риторика со времен по крайней мере Карлейля в сущностных моментах не изменились.

Настоящий роман более половины представляет собой типичный рациональный рассудочный социологический роман среднего Сарамаго, занятный, с премилыми пикировками членов правительства, и вполне себе логичным описанием сгущения красок как попытки ответа на вызов неизвестного ( собственно, и «Жук в муравейнике» о том же и с теми же конечными итогами). Меня искренне умилило сообщение переводчика, что в политической жиззни со времен выхода романа не произошло ничего, что не было бы там описано. Как будто ради этого стоит читать роман? Полагаю, со времен латиноамериканксих как минимум романистов ничего такого. что не нашло отражение в их книгах, в политической жизни не произошло.

Прекрасный поворот произошел вновь с переходом на ручную камеру и появлением Савла, который от встречи со святой преобразился. Страниц сорок с преображением комиссара и его попытками изменить ситуацию представляют собой великолепный образчик политического триллера, очень эмоциональны и заставляют повысить на балл общую оценку роману. Персонажи «Слепоты» мало чем изменены и интересны, ххотя, понятно. приятно встретить старых знакомых. С высокими оценками концовки не соглашусь, поскольку заканчивать, на мой вкус стоило именно в ожидании утра комиссаром — открытый финал определенно более напрашивался. А так, ну чего там неожиданного — предполагалось, что конец-делу венец, так и получилось. Посследними двумя страницами меня Сарамаго совсем не удивил.

Приветствую отход Лихэйна от чрземерно затянувшегося сериала про Патрика Кензи. Относительная неосвоенность истории Бостона периода 1918-1919 гг. предполагала возможность развернуться авторской экспресии. Последние примерно страниц сто пятьдесят с описанием стихии насилия на улицах, схватках междду копами и жителями, удачным монтажем представляют собой яркую и впечатляющую часть романа. Полагаю, и Аффлек в неизбежной экранизации развернется на все сто. В целом роман достаточно обыкновенный традиционный и Лихэйн, сознательно уходя из жанра, в котором он король, хотел сыграть на территории почти мэйнстрима, семейной исторической саги. Абсолютно респектабельная разновидность романа, тут тебе и Мейлер и Филип Рот и другие уважаемые американские писатели.

По большей части напоминало «Богач, бедняк» Ирвина Шоу. Лихэйн ведь пишет классно и король в рамках триллера, а без остросюжетного инструментария. в рамках классической традиции он ( как, например, и Кинг) в общем-то не орел. Хорошие диалоги, отточил на сценарном ремесле. А вот персонажи черно-белые, местами картонные навроде полицейского-злодея, которого по непонятным причинам не пришили из-за угла страницами ста ранее. Как без славного и шустрого негра, любящего борца за социальные свободы и любящей же ирландки с темным прошлым? Левацкий уклон Лихэйна нне вызывал сомнений и по предыдущим романам, однако расходовать талант на описание перепетий организации полицейского профсоюза? Заявка на «Великий американский роман», как-то указано в аннотации? Ну-ну. Навскидку приходят пара романов Тома Вулфа, социальных, не без острого сюжета и панорамы городской жизни.

Продолжение, как понимаю, предполагает развитие в гангстерского босса мелькающего обиженного паренька из семьи. Вроде тоже традиционно, но материал и атмосфера дают повод надеяться на более яркие впечатления.

С огромным респектом отношусь к Елене Костюкович. Из-за переводов Эко, в первую голову, за книгу «Еда», во-вторую, и за содержательные интервью,впечатляющие как эрудированностью, так и организованностью. От «Цвингера» ждал очень многого, поскольку сама по себе история спасения картин в Дрездене давала возможность внучке участника событий как изложить трагедию города, так и неоднозначность ситуации с высвобождением сокровищ, так и их частичным разграблением. Увы. С моей точки зренеия «Цвингер» представляет собой очень неудачную организацию материала, публицистического по существу, в художественной форме. Как такового личного и интересного осмысления темы Цвингера не вышло — общие черты истории намечены, обильно процитирована книга деда. Зато Костюкович свалила в общую кучу все. что знает об издательском деле, поисках архивных редкостей, высылке Виктора Некрасова. «Цвингер» обединяет в целом не тема немецкого города и событйий 1945 г., а, скорее, диссидентская нить, так что роман дает больше для фактуры диссидентского и антисовествкого дивжения, чем к заявленной теме. Первые страницы у меня было ощущение, что читаю очереденой роман Дины Рубиной из цикла — «Люди воздуха» с центральным персонажем увлекательной профессиии, еврейскими семейными разногеографическими историями, сочными на детали особенностями выживания в ВОВ, «любовиями» и острой интригой. Детективная составляющая — с похищеением и освобождением — показалась мне очень слабой и ненужной. Совершенно не впечатлили и любовные терзания и воспоминания персонажа — многословно, заумно и написано женщиной, что само по себе ну никак не недостаток, но очень чувствуется и в части описания томлений мужчины, именно недостаток. Местами у автора проглядывает ( при совершенно огромной эрудиции) организационное пенкоснимательство, демонстрирование знания ненужных деталек. Без упоминания особенностей работы чешских заведений «У черного орла» илти «У Швейка» ну точно можно обойтись — книга-то по объему здоровенная. Вот по прочтении вылез из горы фактов и авторских суждений, надуманных диалогов и точно не обогатился ни морально, ни интеллектуально. Старый роман Семенова «Аукцион» видится мне более достойным, организованным и интересным образцом изложения схожего материала в форме романа.

Второй том уступает первой книге и качеством материала и его организацией. Байки предыдущей книги были посоленей, акуратно организованы — отчасти это объяснимо тем, что во времена молодости и автор и его окружение вели себя более раскованно. «Тостуемый» ожидаемо занятная и развлекательная книга, выдержанная с хорошим вкусом . Рассказ про визит к даме и выпитых две бутылки коньяка прекрасен и, в принципе, сам по себе характеризует Данелия м.б. лучше, чем его фильмы. Деликатный и тонкий человек, всем знакомым уделил по смешной истории и по доброму слову.

«Прощай, детка, прощай», конечно, лучший роман в цикле и к проблематике, моральным издержкам выбора детектива, вернувшего ребенка непутевой матери, по существу шестой роман цикла мало что прибавляет. Ту старую историю все вспоминают и педалируют, однако предложенные дополнительные последствия старой истории меня не убедили и не вдохновили.

Справедливости ради надо сказать, что первые две части вполне себе динамичные, насыщенные и социальные, а вот третья — «Белорусский крест» и заставляет ставить низкую оценку роману по существу. Уверен, что большей части читателей клюква в отношении русской мафии резанет глаз сильно. В самом деле, есть и крест Ярослава, который убил своего брата Бориса ( чего Лихэйн еще и Глеба не упомянул), трафаретнейший Ефим с мордовскими традициями и Тимур с чернобыльскими ушами, большеголовый Кирилл и его экзальтированная супруга Виолетта. Это очень плохо, но еще хуже мне показалась развязка, сценка со стрельбами и уже откровенная эксплуатация автором беспомощности грудного ребенка. Не стану спойлерить, хотя фигура умолчания за кулисами угадывается страниц за тридцать до расставления точек — это плохой выбор с плохой мотивацией.

В оконцовке вроде бы Лихэйн поставил точку в исчерпавшем себя столь славно начинавшемся сериале, хотя, признаться, сделать это, наверное, следовало после четвертого, лучшего романа — благо грустная концовка была очень эффектной. Искренне надеюсь, что Патрик не полезет в речку извлекать столь картинно брошенный в нее пистолет в знак расставания с прошлым.

Славные светлые воспоминания Данелия организованы в форме коротких юмористических зарисовок. Юмор, чувство меры, такт и светлое мироощущения режиссера проявились в полной мере. Не о всем и всех написал, однако подача материала очень выборочна и намеренно в юмористической форме. Характерной является главка о женщинах, скромность и деликатность которой как нельзя... Сергей Соловьев, с трехтомником воспоминаний которых книга Данелия абсолютно сопоставима как по углу зрения на события, так и репрезентативности картин нравов закулисья отечественного синематографа, назвал свои мемуары «Записки конформиста». Соловьев более многословен, по-иному организовал материал, но по факту поклонникам и протиивникам сериала «Оттепель» в части достоверности картин «нравов богемы» стоит ознакомиться для проверки своего угла зрения. Информативно, с большой любовью к людям. В книге Данелия почти нет социальной рефлексии, так что местами ( особенно в части поездки на север и пьянства с летчиком) жанр выглядит едва ли не плутовским романом — но, право, очень легко и с воздухом написано. Есть и нырнувший в нужник летчик, и чукча, жена которого «срать пошла. пурга унес», и порвавшие шапку медведи, и Михаил Чиаурели, и Шпаликов, и Бондарчук. Обо всех в одном примерно ритме и светлой тональности.

Скажу честно, книга читалась непросто, а в начале скорее не нравилось. Стиль Мариаса — ветвистый, многословный, избыточный — ну определенно не сложнее, чем у Пруста (главного, наверное, вдохновителя испанца), но иногда манерный. Впору говорить о пустословии, тем паче, что Мариас испытывает средиземноморскую тягу к «красивостям» и сентенциям. Порой автора совершенно заносило и посреди вольных ассоциативных зарисовок повествователя начинались всякие кундштюки типа того, что можно умереть в носках, можно умереть с пеной на лице, можно помереть в ванной и на горшке и проч. Или: В этот час брадобрей вышел из квартиры. А проститутка смотрелась в зеркало и проч. Акынские штучки.

За вычетом маньеризма и чрезмерной тяги к цитированию Шекспира (собственно и в названии романа), книга Мариаса понравилась. Это такая импрессионистическая проза, попытка воссоздать из обрывков воспоминаний какие-то фрагменты мозаик, объединенных преимущественно промискуитетными склонностями героя. «Вспоминая моих грустных шлюшек» роман мог называться с тем же основанием, что и «Соглядатай» и, естественно, «В поисках утраченного времени». Вольные тасовки женщин и связанных с ними воспоминаний, ситуативные зарисовки, намеренная незавершенность сюжета придают роману очарование сродни тому, которое присуще, например фильму 2046 Кар Вая. Уже по упомянутым авторам ясно, что Мариас находится в очень почтенном направлении , традиции и качеству подхода к стилю. Если упомянуть еще и об определенном сходстве романа с «Музеем невинности» Памука, то, пожалуй, читать испанца или нет, могут решить как поклонники упомянутых мэтров, так и лица с иными литературными пристрастиями.

Понятно, что «Красное на красном» является частью нескончаемой эпопеи, обрывается на полуслове, но поскольку мой первый опыт знакомства с творчеством Камши нне настроил на чтение продолжения, то как самостоятельный немалого объема законченный роман оценивать непросто. Структурно книжка очень нехитрая — два ровесника в условно средневековом мире, глава одному, а затем другому: в концовке встретятся. Центральные персонажи вполне себе хорошие, бесцветные и пустоватые по мере сил взрослеют. Со времен, наверное, Дюма развлекательная литература отшлифовала образ вычислителя, циничного антигероя, который на три головы умнее остальных, намеренно эпатирует окружающих, циничен, обладает золотым сердцем — не одна эпопея держится на таких харизматических персонажах, возьми хоть Мартина, хоть нашу Юлию Остапенко, чьи манипуляторы на голову превосходят качеством психологического рисунка симпатичного Алву, за эпатажем которого скрывается, понятно всем, золотое сердце. Соответственно главы с его участием читать интересно, это около трети книги, а без него — читать совершенно неинтересно. Начиная с последней трети романа, когда речь идет о военных действиях, драйва определенно добавилось и качество рассказа возросло — а первую треть читал совершенно сквозь зубы, включая совсем нехитрые школярские шутки над комендантом учебного заведения. Линия Ричарда побойчее, там , собственно, и Алва, а вот второй персонаж, поблагороднее, скучен и сам по себе и его окружение. Много внимания уделено историческому фону, географии вымышленного мира, перечню вымышленных имен и топонимов — поклонникам размаха такое нравится. Я не большой знаток совеременного отечественного фэнтези, но два романа Остапенко в этом году произвели мощное впечатление, а «Красное на красном» им шибко уступает. Прочитал и забыл.

Включение этого романа в трилогию «Берлинская ночь» не вполне легитимно — и действие большей частью происходит в Вене, и нацистский режим канул в Лету. Невысокие оценки, вероятно, связаны с неприятием авторского отношения к «иванам», которые изображены ордой насильников и очень жадных недалеких азиатов. Обобщения в адрес других оккупантов все же комплиментарней, однако широта мазков автора определенно свидетельствует о легковесности.

Другой просчет связзан с Мюллером, которого центральный персонаж таки в 1948 г. в Вене находит. Небрежение к работам коллег, в частности, переведенной на немецкий язык эпопеи Ю.Семенова «Экспансия», привели к фактологическим ошибкам, поскольку из книжки «ивана» можно было бы достоверно узнать, что Мюллер скрывался себе в Аргентине, откуда при экстримальных обстоятельствах на самолете был переправлен Штирлицем и Полом Роумэном. Ну и на фоне нашего Мюллер Керра получился бледным и неинтересным, давил женщину с помощью винодельческого пресса чуть ли не собственноручно.

В третьей книге меньше чандлеровщины, а вот суеты, праздного шляния по Вене и сумбура определенно побольше. Чудесных спасений повествователя больше чем в двух предшествующих романах вместе взятых, смерть Неббе и вовсе порадовала. Чепуха очень клюквенная, глуповатая, но читается легко.

У Трифонова есть как смягчающее обстоятельство — книга писалась для серии «Пламенные революционеры» и интерпретация образов народовольцев носила заведомо ограниченный рамками простор — так и отягчающее — «Истоки» Алданова Трифонов читал. Книге Алданова «Нетерпение», уступает по всем статьям, а главное, в узости и односторонности взгляда на эпоху. Как талантливый стилист, психолог и добросовестный авттор, Трифонов старался и роман получился очень насыщенным, емким. существенным недостатком мне видится чрезмерное нагромождение второстепенных подробностей — перечисление всех по процессу «193», индивидуализация третьестепенных товарищей и проч. Первая глава обещала психологический рисунок Желябова, но дальше все как-то без развития. Неоднозначные и интересные психологически темы : отношение народовольцев к случайным жертвам, моральные издержки отношения Желябова к б.жене и ребенку, сожительство ЖеляБова и Перовской даны очень пунктиром, хотя именно здесь Трифонов-психолог мог бы развернуться. Книга называется «Нетерпение», однако нельзя сказать. чтобы квинтэссеенцией романа стала идея об издержках такого нетерпения со стороны подрывников — нет, народовльцы вполне себе иконописны, с неглубоким психологическим рисунком. Есть очень удачные фрагменты — история предательства Гришки, например, качество собственно прозы очень выше среднего. Но по факту «Нетерпение» никакое не новое слово в историческом романе, уступает каноническим психологическим вещицам Трифонова и уступает по всем параметрам написанным на схожем материале романам Давыдова среднего периода, когда Ю.В. еще не увлекался гекзаметром и коллажами.

Роман, а по существу большая повесть в обрамлении декораций «Темной башни», оказался очень простым. Создающий преимущественно кирпичи, отточивший слог Кинг решил несколько впасть в простоту и написал простенькую историю о взрослении мальчика — сколько таких историй он уже написал? Ничем новым книга никого не удивит — разве что невесть зачем пристегнутым Мерлином в образе тигра Аслана. Какое это имеет отношение к мифологии «Темной башни»? Собственно у меня претензия к этой безделице именно от этого. Кинг многажды высказывался относительно опера магнус, ну так и едва ли мысль вставить сказку про мальчика в обрамлении мало что добавляющей истории про разоблачене оборотня добавила к достоинствам прекрасной эпопеи. Правило Оккама никто не отменял. «Ветер» поинтересней «Смиренных сестер Эллурии», но стремление Кинга дописать приквелы, вбоквеллы и прочие виньетки к вполне законенному произведению не радует.

Книга провальная, чего уж там. Я совершенно не исключаю, что дальше, может быть пойдет веселее, но уровня первых трех продолжение не достигнет уже из-за того, что Мартин перенаселил пространство массой феодальных бандитов, лишенных индивидуальностей и интереса к ним. В четвертом томе произошло засорение пространства, утеря темпа и повествовательного напора. Собственно, при всех достоинствах и недостатках, первые три книжки читались залпом, а эпопея не настолько уж сравнимое с Фолкнером явление, чтобы описания окраин феодальных бесчинств были интересны сами по себе. Собственно, про всех там персонажей с железных островов я главы пролистал, про Бриену и Сэма — просмотрел, а интерес традиционно вызвали Серсея и Джейме. Здесь тоже все не хорошо. Представить, что смотрели ( и привыкли смотреть фильмы Джексона в формате 3Д), а затем перешли на простой формат. И Джейме и тем более Серсея очень поблекли. сделались одномерными: Серсея — неуравновешенной совсем простой как пробка и столь же предсказуемой интриганткой, а Джейме — рефлексирующим перековавшимся поблекшим злодеем. При всем богатстве, так сказать, эротических выкрутасов эпопеи, смешно наблюдать за морализаторским гетеросексуальным императивом автора: обращение к лесбийству Серсеи стоит в череде ее морального падения, совершения цепочки неблаговидных деяний. Если в «Буре» и помимо свадьбы было не менее семи ярких, сочных фактурных сюжетных поворотов с ключевыми игроками, то в «Пире» — всего один.

Долго стояла у меня на полке томина, успел уже и третий сезон сериала просмотреть, так что две трети собственно книги в сюжетном плане мне были известны. Сценарий сериала вполне себе добросовестный синопсис и коли в него не попал временный сопровожатый Джейме и девы, убитый традиционно быстренько, то потеря невелика. Я не могу отнести себя к истовым поклонникам эпопеи, но пишет Мартин очень динамично и уже третью книгу подряд при большом разбросе персонажей, определенно интересных не в равной мере, гонит драйв как мало кто. Абсолютный профессионал, мастак сочетать поединки с диалогами. Идет это, понятно, от Дюма ( а уж никак не от более близких мрачной манерой, но литературно беспомощных королей Дрюона). Дюма Мартин органикой и полифоничностью превзошел плюс создал таки себе вполне архетипичный, но авторский средневеково-фэнтезийный альтернативный европейский исторический портал. Диалогами и интригами лучшие романы Дюма двух трилогий, по мне, Мартин не превзошел, но очень близок к эталону. Главы про Брана очень проходные и посредственные, а в остальном практически ничего и не сократить, при таком-то объеме.

Этот роман, по сути сборник малого размера лоскутков, решенных в различном стилистическом варианте, может быть безоговорочно рекомендован самым ортодоксальным противникам Сорокина. «Телегия» — достаточно жанровая геттовая фэнтезийная вещь на тему альтернативного расколотого на составные феодального мира. Никакого действия и интриги нет и в помине — срезки фрагментов из жизни более не встречающихся персоналий. Упомянутый ер на ножках никак не является сквозным персонажем — мелькнул разок, да и исчез. В другой главке мелькнул кентавр, есть полуослица, великаны и карлики. Нескучно. «Теллурия» — чисто литературная забава, в которой более всего радует именно легкость смешения стилей, авторский талант пародиста. Изобретенный Сорокиным мир в мелочах прорисован, на правдоподобие претендует, пафоса нет и в помине. Арабески, конечно, неодиниковы по качеству, но каждому зато что-то понравится больше — охват разноцелевой аудитории здесь для Сорокина уникальный. Есть и вполне себе кавээновские шутки в адрес Путина и Быкова, главка стилизация про «Виктора Олеговича». Имеющие некоторые черты сходства премированный роман Фигль-Мигль литературно и изобретательней победнее будет. И то отметить — вещица очень добрая покладистая и отвращающих многих капрофагии, эпатажа и натурализмов и в помине нет.

Лет семь что ли назад Дмитрий Быков в статье о Сорокине писал, что тот прекрасный пародист и не более. По тем временам это являлось преувеличением, поскольку тексты Сорокина содержали как минимум здоровую долю эпатажа, деструкции, перфекционизма. В самом деле, в «Романе», например большая часть — вполне себе переложение изводов помещичей прозы 19 века — а диссонансом последние страницы рубящие предложения с Романом, который всех перебил, а в конце и умер. В «Голубом сале» степень авторской разнузданности в области извращений с участием знаковых персонажей ( в том числе и табуированных) вызвала отвращение у многих. Лингвистические конструкции в «Норме», демонстрация работы манеры независимо от авторских целей впечатляла.

В «Теллурии» амбиций нет и в помине, пародийные перепевы Шишкина и Быкова, Гоголя и «производственников», лукавые ссылки на известные события представляют по существу игру в «Угадай мелодию». Добрая ирония и дружеские шаржи делают этот роман Сорокина самым легким, необязательным и в некоторым смысле неуязвимым для критики. Уверенный дрейф в сторону литературы «филологов» ( Водолазкин, Шмараков, Березин и цетера)

Занятная и смешная книжка с эффектными находками и оборотами. Легко читается, эрудиция автора вне всяких сомнений. В послесловии он, собственно, указывает, кому обязан своими интерпретациями, отдавая обильную дань уважения и кинообразам шерлокианы ( при всей всей эрудиции почему-то забыв упомянуть «лучшего по мнению англичан Холмса» — Ливанова). Следует отметить, что книга Ньюмана из нескольких историй представляет собой боевик, то есть фаактуру по энергетике, стилю и ритму совершенно чуждую обстоятельной викторианской литературе. Меня порой в некоторых историях действительно коробило решительное несоответствие рассказчицкой соленой манеры, в которой много от Сан-Антонио и наиболее циничных персонажей Хэмметта, стилистике эпохи действия. Сюжетные таланты Ньюмана достойны восхищения, примись он их развивать по канону — обстоятельно и с психологией — кажждая из повестушек разрослась бы до огромных размеров, но, право, сами по себе сценарии так хороши, что достойны такого воплощения. Периодически все эти вставания дыбом в штанах, да скороговорки относительно «злодейств и непотребств» ( комиксовые, понятно) кажутся перебором; не таак, чтобы местами книга не напоминала подходом и общей небрежностью какие-нибудь «Новые похождения Штирлица». Забавные вариации на тема марсиан и Уэллса более качественно обыграны у Пальма, повесть о собаке со скучнейшей генеалогической истории и буйными псами сваливается в трэш. Энергетика прямо-таки брызжет, иллюстрируя известный тезис, что динамика повествования сама по себе яввляется прекрасным маскирующим средством недостатков. Достойно внимания, но послевкусие, что авттор мог бы сделать лучше те же истории, изложив их в иной манере, осталось.

Разочарован. Поздний роман Крапивина и при неизбежных перепевах и самоповторах за долгие годы пистаельства уж как-нибудь ждешь от автора стилистически набитой руки, виртуозности, каких-то проверенных технических трюков. Ну вот на позднего Кинга посмотрим. А вот «Ампула Грина» очень простоватая работа, без эффектных сценок, большой индивидуальности в статистах подросткового возраста ( сущие симулякры, идеальные типы, несопоставимые с известными мне школьниками) и очень тоже ннехитрой схемой борьбы периферийного НИИЧАВО с имперским центром. Несмотря на зловещих истребителей детей и беспринципных политиков провинция выстояла. Книга рассчитана на средний школьный возраст, однако для каких-то целей один из персонажей — Валерий — переросток сравнительно с тимуровцами. Есть даже и намек ( о, весьма целомудренный) на эротическую сцену. Судьбоносный пароль зашифрован в песне про елочку. Тема множдественности миров, Дороги и Кристалла обозначена. Я допускаю, что книги о добрых и изобретательных пропагандистах доброты и бесконфликтности в детском обличье могут и добиваться каких-то этически важных целей, могут кого-то и вдохновить. Но это определенно расцвеченная дидактика, ни в малой степени не художественно интересная детская книга если ее сравнивать с классикой Твена, Коваля и Роулинг.

По прошествии трилогии в целом и последнего роман, в частности, прихожу к мнению, что Дэвис в этой трилогии явил собой аватару Честертона с соответствующиим вниманием к религиозности, моральной и нравственной проблематике( без дидактизма), оформленном в интригующую форму. Собственно говоря, детективная загадка трилогии оборачивается пшиком — стороннего злого умысла не обнаружено, каждый сам себе судья. «Мир чудес» очень добротен в части производственного романа о заднике цирка и становлении фокусника, но едва ли в этой части он непревзойден — роман Голда точно лучше с этой стороны. Как и Честертон Дэвис заведомо старомоден, придает большое значение композиции, избегает рваного монтажа и острых диалогов. По существу книга — причудливая взязь сменяющих друг друга монологов, вступление все новых тональностей в непрерывную мелодию. Организация материала с изобличением скелетов в шкафу, полифония взглядов на одни и те же события — сильная сторона книги. Следует все же отметить, что со времен Честертона много что произошло и работа в его стиле и манере ( как и в стиле и манере Р.Л.Стивенсона) при обращении к современному материалу очевидно ведет к определенной искуственности и архаичности. Дэвис словно бы избежал влияния крупнейших модернистов века, его рассуждения о двойственной природе всякого человека со ссылкой на Доктора Джекилла и Хайда мало чем принципиально отличны от викторианских зарисовок на ту же тему. Интересный случай — именно не стилизация под старину, а использование старинных благородных инструментариев при изложении современной истории. Меня изящество, искусность и ажурность конструкций первого и третьего романов в сочетании ввпечатлили. Второй роман — совершенно лишний в трилогии, и сам по себе и в сочетании выпадает, не говоря о том, что сыну Боя в третьей книге места не нашлось. Полагаю, что дилогия более удачна в плане организационном.

Знаете, второй роман еще больше убедил меня в достоинствах Дэвиса-рассказчика, поскольку вторая из рассказанных в рамках трилогии история и вовсе никчемушна. Не могу не отдать должное сложной технической задаче, поставленной автором: занимательно, без занудства и объемно воспроизвести в виде диалога психоаналитические юнгианские сеансы между рассказчиком и врачом. Вот уж точно не припомню ни одной нескучной книги, в которой психоаналитические диалоги не казались бы очень скучными и либо излишне наукоемкими, либо вульгарными. Дэвис, конечно, жульничает, активно подсовывая как по заказу рассказчику необходимые сны, соответствие его психологического опыта схемам, так что рассказчик выглядит эдаким эталонным испытуемым с не шибко интересным прошлым — так, впечатлительный юнец, куда там до Пруста. Женщина-собеседник остается пустым местом и кроме профессиональных навыков по прочтении о ней мнение не складывается. Эмоциональных и интеллектуальных открытий книга не несет и сама по себе и как вторая часть триптиха — к рассказанной Рамзи истории мало что значимого добавлено, парадоксального взгляда на события « с другой стороны», редукции выстроенной картины в дебюте нет и в помине. Для каких целей, например, Дэвис подробно излагает сюжет планируемой к постановке оперы Мендельсона — при том, что постановка не несет никакой смысловой и событийной нагрузки, я так и не понял — а подобных завитушек в книге есть еще парочка. Необязательность книги еще и в том что такая история могла быть рассказана от лица сестры повествователя, или няньки, или кого угодно — ни на шаг к разгадке интриги об обстоятельствах смерти Боя роман не приближает. Вроде и роман выстроен по прочтении Юнга, и автор старается изо всех сил, и даже непроизвольное испражнение в узкой пещере есть — а ощущение легковесности, лайтового демократического отношения к читателю не оставляло.

Роман обрывается на полуслове и вроде как неловко оценивать его как самодостаточную вещь, но с другой стороны объемистый роман не может рассматриваться и в качестве единственно лишь завязки трилогии. Не исключаю, что по прочтении трилогии в целом, оценку придется подкорректировать в ту или иную сторону. По первости обращает внимание, что Дэвис — искусный рассказчик, именно, что излагатель сюжетной истории, относящийся к направлению Р.Л.Стивенсона. Сказочником и рассказчиком принято считать Диккенса, но Диккенс в большей степени миротворец, неспешный, с тщательным прописыванием своих кукол, нагромождением ответвлений и боковых линий, а вот именно Стивенсон задал иные критерии рассказа, основанные на энергичном ритме, отсеивании второстепенного, отсутствии тяги в большому психологизму, барочности. Салман Рушди и Джон Ирвинг из этого же направления. В Дэвисе очень чувствуются англосаксонские литературные традиции — чувство меры, хороший вкус, композиция — все на высоком уровне. Сама же рассказанная история мне показалась не соответствующей талантам рассказчика, не особо интересной и лишенной кульминации, крепких проходных запоминающихся сцен и реприз, коль скоро автор и заглавием и расстановкой фигур претендует на определенную театральность. Собственно все то, из чего можно было выжать больше деталей, эмоций и нюансов — участие в войне, неоднозначность святой-безумной, закулисье и фантасмагоричность мира фокусника — излагается ровно, бесцветно и на голубом глазу, история же с камушком кажется мне ну такой пустяшной, что оснований для психологических потрясений вполне себе здравомыслящей троицы ну никак не вижу. Вот и получается, что про фокусников лучше написали Голд и Прист, а сдержанную ироничную прозу в том числе и про современных неканоничных католиков писали Ивлин Во( с которым у Дэвиса сходства больше, чем с остальными) и Грэм Грин ( чей роман про конец любовной связи явился источником вдохновения части романа, связанной со святостью селянки). Во всей книге есть одна яркая и ударная сцена — объяснения и драки между повествователем и швейцаркой, а более ничего сравнимого с ней по достоинству я и не обнаружил. Занятным представляется подача материала через «неучастника событий» и эмоционального статиста, собственно зеркальный инструментарий «пятого персонажа», однако и в этом направлении есть куда как более значимые книги с тем же приемом — Исигуро вполне мог бы озаглавить свой роман про английского дворецкого аналогичным образом, несколько подверстав композиционно под остальных четверых участников событий.

Ну и второй роман трилогии не разочаровал, Керр несколько разнообразил тематику, но сохранил антифашистский пафос в традиционном нуаре. Уверенный ритм повествования, сплетение криминальной и политической линий, чандлеровские реплики — определенно хорошее сочетание. Повествуя о мрачных вещах ( в романе — серия изнасилований с стилизованными под ритуальные убийствами) , Керр как-то умудряется не впадать в натурализм и совершенную чернуху, выигрывая тем самым у Марека Краевского, который, как ни крути, но свою очень напоминающую серию начал писать десятью годами позже. Совпадений в «Призраках Бреслау» с трилогией Керра- хоть пруд пруди, впору говорить о неполной оригинальности польского мизантропа. Керр местами может показаться несколько легковесным, но опять-таки не сравнительно с Краевским, чья стилистическая тяжеловесность и тяга ко всяким спирохетам дополнительной глубины книгам не придает, а рядом, например с нашим Семеновым, у которого отношения между бонзами СС и структурными подразделениями рейха все-же более нюансированы. Сомнительным представляется легкость, с которой раздосадованный сыщик в оконцовке называет Гейдриха и Небе негодяями, а те сконфужено оправдываются. Проблема выживания волка в условиях абсолютного зла решена тоже упрощенным вариантом ( найти крышу посильней), куда там до нашего Азольского. При всем том сюжетно интересный атмосферный и этически нюансированный детектив с прописанным историческим фоном.

Накануне двух признанных шедевров Остапенко написала небольшую и камерную пьеску на четырех исполнителей. Минимализм автора является здесь во всей красе, поскольку роман как никогда близок к этюду на тему инвариантной психиатрии в условиях замкнутой социальной группы. Состав участников заведомо определен по линии максимального возрастного, социального и гендерного различия, ну и по психологическим типажам. Собственно две первые части, в которых общение идет по принципу: «двое мужчин» « и «двое женщин» в пути мне показалось наиболее содержательным, психологически точным и отмеченным несомненным умением автора выстраивать мизансцены и диалоги. С объединением двух групп в квартет стало уж очень неинтересно и по мере движения группы с появлением разбойников, эльфов, некроманта становилось все хуже и хуже, так что концовка с ослеплением и восстановлением зрения, разгадкой духовных близнецов показалась совсем никудышной. Роман представляет именно интерес как ранняя обкатка приемов и тем более поздних замечательных романов, тренажер инструментария, пусть схематичный, но содержащий в себе потенциал для дальнейшего роста. Далее — «Пицелов» и «Тебе держать ответ».

Первая прочитанная книжка Мура, о котором слышал как о явлении в мире юмора. Увы, Мур — автор, конечно, той же направленности что и Бакли, Хайасен, Пратчетт, Барри, но каждому из перечисленных в чем-то, да уступает. По этому роману я склонен был считать, что он, наверное, один из неудачных, но потенциал автора виден и в других его вещицах все может быть славней — но высокий рейтинг именно «Ящера» определенно заставляет задуматься.В такой прозе важнейшее дело — именно перевод и я не берусь судить, насколько М.Немцов, имеющий -таки неоднозначную переводчицкую репутацию, справился с тональностью и уровнем солености первоисточника. Я не увидел у Мура перчинки, самобытности, при том, что и персонажи истории и сам ящер несколько вторичны, уже ранее встречались, да и потом никуда не делись ( озабоченного ящера-дракона можно увидеть и в «Шреке», и в книжке «Ворон белый» Крусанова, не говорю уже о фэнтезийной барахолке). Местами замечаешь хлесткую фразу или любопытный поворот, интонацию, а по большей части читал с натугой и ждал хэппи-энда. Справедливости ради нужно отметить, что Мур по этой книжке писатель непритязательный, ни на йоту не напыщенный, по мере сил пытающийся дать соленую комедию со стандартным и ограниченным реквизитом. Для создания культа этого маловато ( а он есть или почти есть).

Один из любимых авторов Дмитрия Быкова — поди разберись из-за личных отношений или взаправду нравится — объективно не был никогда писателем большим при всем обаянии его преимущественно ранней прозы. «Государь» написан как бы заведомо без больших целей, с намерением создать обаятельную фантазию «для своих». Легкость и необязательность прозы Житинского можно воспринимать и как достоинства, оборотную сторону непритязательности и непретенциозности, но, право, роман уж очень простоват, а используемые конструкции ближе к Кивинову, раннему Задоронову и иным нехитрым юмористам. Несколько озадачивает утрирование автором обаяния шестидесятилетнего телегента для женского пола, в том числе и юниц — полагаю, это фатовство личного характера, старческие идиллии. Как ни курти, а у темы иронического восстановления монархзии есть куда как более знаковая книга — «Павел Второй» Витковского; темы русофильских игрищ на провинциальных просторах с блеском воплотил Крусанов. Какой-то удивительной интонации и новаторства в раскрытии Сети книга тоже не содержит.

При оценке той или иной книги неизбежрно возникает вопрос сопоставления и если Лихэйн на фоне коллег по цеху выглядит в романе по обыкновению динамичным, находчивым, с хорошим слогом и прописанными диалогами, то все же сравнительно с мощным предыдущим романом серии, в котором автор выжал все что можно из темы ответственности за детей и боязни за них, «В ожидании дождя» довольно проходная и слабоватая книга. Та степень мастерства в техническом смысле, которую достиг Лихэйн, и заставляет ожидать от него каких-либо дополнительных бонусов в виде идейной начинки, новаторской фишки. В этом романе таких нет. Признаюсь, меня всегда в сериале про Кензи его напарница и стандартные отношения между ними, подшучивания и «лирика» не то, чтобы угнетали, но казались очевидными издержками сериальности, с которыми надо мириться. Казалось бы, расстались персонажи в четвертой книге, но вот на следующей все сызнова. Манера общения их и нюансы чувств описаны столь подробно, что в каждой книге это уже надоедает. Ладно, колоритный Роговски, который тоже является комиксовой фигурой. Позиция Патрика, независимость и «жесты» которого обусловлены подружкой-родственницей мафиози и другом- суперубийцей мягко говоря беспроигрышна.«В ожидании дождя» продолжает традицию размывания моральных критериев, поскольку игра ведется жесткими методами заведомо против злодея-маниака, позволено все. Даже финальный трюк с поворотом не производит эффекта — разоблачен трюк как-то скороговоркой, второпях, так что и думаешь, что он не был необходим.

Не могу пояснить, отчего не прочитал книгу своевременно — книги Быкова( с рядом оговорок, что его сверхплодовитость порождает и мутантов) люблю. Написанная во многом не без ближнего прицела и с обилием сносок на события конца нулевых, книга не устарела ни в малой степени и сейчас, да, впрочем, чего уж там у нас изменилось в общественной жизни с того периода? Неимоверно щедрый умный избыточный идейный роман социологического характера. Собственно, оставляя в стороне Кафку, великие романы которого суть притчи, с максимальным редуцированием примет времени и культурного стиля Австро-Венгрии, «Списанные» близки к работам Сарамаго и отчасти к лучшим социологическим мрачным зарисовкам Александра Громова. Для меня вершиной больших социальных романов о реакциях представителей группы на аномалию будет являться, видимо» Слепота», но «Списанные» очень любопытны. Еще они мне напомнили несколько интонацией и общим блеском написанную позже «Легкую голову» Славниковой. Помимо как всегда обильных и умных социальных, поведенческих рассуждений Быкова, в романе описаны, наверное, всевозможные разновидности реакции интеллигента на социальный страх, а уж обилие психологических и социальных типажей, ярких и запоминающихся, слух на диалоги выше всякой похвалы. Понятно, что ряд сатир на нравы в области телевидения и шаржи конкретных персон при всей узнаваемости мелковаты, местами общая идейность во вред художественности ( у Быкова всегда так), стремление автора все проговорить и безапелляционно развесить все ярлыки на бабочек ведет к схематизму типажей, но для меня особенности «идейной» прозы Быкова еще не означали ее заведомой публицистичности или ущербности. Достоевский, в принципе, тоже идейный автор, диалоги персонажей которого публицистичны, однако к особенностям его поэтики как-то попривыкли. Не сравнивая, особенности стиля Быкова уж таковы, что его проза заведомо предполагает вовлеченность более ума, чем сердца. Последняя глава диалога с Богом не понравилась совершенно — ну и оставил бы открытый финал, идти или нет на митинг. Про Сарамаго уже выше писал — за исключением «Слепоты» книгу Быкова поставлю выше всего остального у нобелиата -португальца с его перебоями в смерти или там каменным плотом.

Я всерьез опасался, что избранный Кеем китайский средневековый материал ввиду его чуждости аудитории читателей Запада может привести к слишком упрощенной книге. Рад сообщить, что ошибался. Кею удалось совместить свои культуртрегерские традиции с очевидным увелекательным сюжетом, найти необходимый баланс между развлечением и внятной исторической фактурой. Роман получился изящным, гармоничным, но не легковесным. Автор очевидно много чего читал перед написанием романа, но ему удалось не превратить работу в цитатник из вкусных афоризмов китайцев и сборник стихотворений — а такого рода соблазн маячит перед всяким неофитом, обратишвимся к китайской культуре — больно вкусна эта культура. Собственно, легкость и ажурность конструкции, прекрасно выписанные сцены психологического противостояние персонажей, шахматные партии накануне катастрофы выше всяких похвал, уровень «Саррантийской мозаиики», думается, превзойден. Все сцены с участием фаворитки, а также две блистательные симметричные сцены встреч героя с Рошанем, а затем сразу после с фавориткой — украшение романа. В таланте Кея много от сценариста и ударные драматические сцены в его романе определенно лучше собственно самих персонажей, в которых яркая фактура не вполне наполнена соответствующей психологической начинкой. И главный герой, и его сестра и бывшая , но преданная куртизанка, и его телохранительница досаточно картонны, персонажи второго плана ( включая Ань Лушаня), поинтересней).

Мне не понравилась любовная линия вовсе и пустоватостью и резким креном в конце и непрописанностью нюансов взаиимоотношений внутри треугольника с участием первого министра ( вся история с покушением вообще недостаточно мотивирована). Как и в случае с мозаикой Саррантия убежден, что мистическая линия пришита автором совершенно зря, не влияет на развитие сюжета и качество текста. Главы с участием сестры ощутимо слабее и малоинтересны. Собирательный образ поэта уж очень совпадает со стандартным представлением о пьющем скитающемся мастере. Описание боевой сцены с участием героя, который воткнул меч и стал летать, вызывает неловкость, поскольку китайское кино с подобными выкрутасами носит уж очень условный характер.

По итогам книга не свободна от недостатков, но очень славная, увлекательная и не пустая. Вполне себе завершенная, несмотря на продолжение. Особо отметить стоит художественный такт Кея, который на страшном материале резни Ань Лушаня не устроил смакования резни и насилия в духе незабвенного Мартина, и совершенно определенно указав на характер происходящего, избежал натурализма и перебора по части изобразительных средств.

Этот роман Мо Яня имеет все черты эпики: действие происходит с начала века до восьмидесятых, по существу вопросизведены важнейшие события истории, преломленные через судьбу семьи. Семейная сага, написанная автором, чтиавшим и латиноамериканцев и Грасса и Рушди. Роман, к слову, очень культурный и в нем многое кажется знакомым, ранее читанным. В принципе можно сказать, что за исключением китайской специфики, «Большая грудь» собрала в себе все лучшее, что есть в «Детях ночи» и «Жестяном барабане». С мальчиком из романа Грасса в первую очередь можно сравнить повествователя, психологический изъян которого, зацикленность на груди представляет собой такой жее вариант нежелания взросления и социализации, как и у маленького барабанщика. Интонации подросшего повествователя сродни героям Юза Алешковского, тоже заведомо асоциальными и жалкими, выбравшими подобную позицию ккак антитезу зверям и стальным несгибаемым властителям.

Мо Янь — прекрасный стилист, решавший некоторые сложности с избранием манеры изложения материала. Ужас фактуры человеческого уничтожения у Мо Яня, пожалуй, превзойдет всех, включая и наших авторов на сталинском материале, за исключерием, возможно, Шаламова. Мо Янь заведомо излагает зверства в виде убийства детей, массовых изнасилований, закапываним живьем и проч. в нерефлесивной и несентиментальной манере, избегая сентиментальности. Вообще, местами повествуется словно о животном мире и его пребывании на скотобойне — настолько иррациональны и воспринимаемы как должное методы уничтожения народа. Для европейца отсутствие намека на такое явление как гордость, собственное достоинство среди вереницы персонажей совершенно нетипично, но на китайском материале Мо Янь демонстрирует тяготы и ущербность выживания вопреки всему. Вопрос о ценности подобного выживания и переносимых тяготах даже как бы и не стоит. «Жить» — так назвал свой эпический фильм Чжан Имоу и там тоже речь шла о череде смертей в китайской семье, с фатализмом воспринимавших выпавшие невзгоды. Гуманизм Мо Яня сомнений не вызывает, но абсолютная незашоренность на вопросе» кто виноват» приводит к очень специфической авторской позиции, сравнительно с которой «Тихий Дон» представляется образцом однозначности, яркости и метафоризма.

При блистательных и страшных сценах преимущественно смертей местами роман, как это бывает с эпосом, провисает, главы восьмидесятых по стилю разительно отличаются от частей бедств и страданий. Предпринятый авторский маневр с помещением хронологически первой части в конец романа не очень хитер, катарсиса от концовки с встречей священника не испытал — автор не приводит к тому, что воздастся за все тяготы на том свете. При изобразительной мощи и большой познавательности масштабов китайской трагедии структурно роман очень традиционен — мне скорбные коллажи Шишкина организацией материала понравились больше. Ну и вот — если «Страну вина» все сравнивали с Сорокиным, то «Грудь и зад» уж точно текст первого порядка, эмоционально мощный, можно сравнить не только и не столько с работами магических реалистов ( элемментов которого хватает), но именно с нашими трагедийными романами Шолохова, Шишкина и Юза.

Все любим Чандлера, его остроумие, центрального детектива-аутсайдера с принципами и острым словцом, независимостью и алкоголем. Глен ККук вот героя Чандлера поместил в антураж фэнтези, а Филипп Керр — в Германию 1936 года. Диалоги, метафоры, гангстеры( некоторых из которых замменяют нацисты всех мастей и званий), запутанный сюжет, интрижки с сексапильными дамочками, ирония к происходящему — все перенесно на немецкую почву с редкостным умением и тщанием. Собственно автор и не скрывает, откуда уши растут: в одной из сцен Геринг прямо восхищается образом циника-детектива и рекомендует герою почитать Хэммета. До поры до времени несмотря на старательное вкрапление автором этнографии ( названий улочек, примет времени и проч.) для меня была очевидна некторая неорганичность симбиоза американского материала с нацистской Германией, больно мало было именно специфической атмосферы нацизма несмотря на всякие улочки и Хорсты Вессели. В стремлении переусложнить второстепенными персонадами атмосферу Керр тоже переусердствовал: во всяком случае сцена с актрисой, а затем покушением и убийством ее поклонника сюжетно незачем. Если продолжать сравнение с оригиналом, то персонаж Керра не так сентиментален и раним как Марлоу, посдержанней интонационно. И любовная линия обошлась без милых мужских слезинок. Роман можно было бы считать любопытным, но проходным как по отношению к Чандлеру, так даже и к более атмосферному Краевскому, но с момента попадения в концлагерь изменилось все резко и автор сухо, но с подробностями бодро обрисовал ад, куда попал герой. Купюры момента выхода из концлагеря и даже обретения благополучия, нарочное нераскрытие обстоятельств исчезновения подруги — это блистательное использование фигуры умолчания, которая совершенно понятна в контексте нравов. Собственно этот мастерский финальный монтаж, дивный обрыв линий и элегичное свидание в кино поднимают книгу на более высокий уровень, оставляя приятное послевкусие.

Совершенно славный, насыщенный и занятный роман, который начал к концовке пробуксовывать, становиться предсказуемым ( ну кто не понял роль итальянского доктора кроме наивного повествователя). В «островных» финальных главах Рошак покорил окончательно, причем не ходом с воскрешением ( хочется не спойлерить), но воссозданием атмосферы и образа киноманского чистилища, своего рода воздаянию любопытству и фанатизму рассказчика, великолепной закольцовкой начала книги, которую не только пингвины прочли. Сновидческая, богатая на детали монтирования и ревизици мировых киношедевров концовка совершенно стилистически, интонационно выбивается из интеллектуального, понятного и предельно рационалистичного текста. На острове ведь жизнь после смерти — никакой рациональной мотивации со стороны сирот в организации полурая для двух адептов кино с ннемалыми затрататми нет и в помине. Великолепие финала и поднятые высокие тона делают несколько лишними следующие фильмографию Касла, письмо к нему. Собственно и три четвертых текста, вкусного, богатого с великолепно прописанной Клэр ( как ни крути, от Полины Кейл автор отталкивался), остроумными ссылками на историю кино и незабываемыми советами отца продюсера-порнографа воспринимаются как неизбежная и необходимая подготовительно-информационная составляющая финального катарсиса. Восхищен.

Справедливости ради надо все же отметить, что «Киномания» очень эффектный трюковый роман, который вопреки мнению многих, существо кино не раскрывает, уж сильно акцентируясь на средствах технического воздействия коры головного мозга зрителя. Суждения Рошака в этой части занятны, порой оригинальны, а иногда не очень. Есть целое направление в искусствоведении, которое занимается описанием впечатлений при просмотре произведения искусства, ассоциативных рядов и проч. — настрополившиеся ребята могут писать километры о любой муре, причем авторское восприятие может не иметь ничего общего с объектом исследования. Это я к тому, что подробное описание неснятых фильмов ( ненаписанных романов) как шедевров носит черты легкого литературного жульничества — все вот смотрели «Любовников» Малля, а чего о них такого интересного, нового и неожиданного написал Рошак в соответствующем месте. В средней части книги Рошак начинает несколько напоминать манерой нагнетания Гранже — а поскольку «Киномания» заслуженно амбициозный роман и Рошак представляется интеллектуальным мэтром, тень Гранже на закорках достоинств роману не придает. Только ленивый не писал о сходстве с «Маятником» — у Эко побольше фактурных и сочных уродцев, чем ярких персонажей у Рошака( хотя блистательная Клэр очень хороша). Это все такие мелочи — книга умная, многослойная, с неизбежными катарами и тамплиерами, страстью к тайне, которая всегда некрасива, обалденным финалом, эффектнейшая. Восхищен.

Уотерс — квалифицированная дама, которую, полагаю, перенасыщенность рынка психологической на историческом фоне английской прозы не в меньшей степени чем личные пристрастия заставили упорно повествовать именно о лесбийской любви. Заcтолбила себе нишу, для кого-то является передовой писательницей. «Тонкая работа» очень хорошо начата и первая часть ну очень удачная вариация и оммаж классической литературе прошлого века. Слог суше и не такой водянистый сравнительно даже и с классиками, психологически достоверно. После поворота винта в конце части во второй использован прием изложения тех же событий глазами другого персонажа и тут уже объем работает против автора: при всей выигрышности приема основной ход событий уже известен. Увы, с момента разрешения героиней № 1 проблемы обретения свободы (стараюсь не спойлерить), третья часть запорота основательно. Кровавая развязка плюс идиллия в конце с щедрым добавлением сентиментальности определенно неважны. Образ старушки-матери совершенно не выдерживает критики здравого разума, а ее окружение минималистично. Роману вообще как-то не хватает второстепенных плутов, что так украшали прозу Диккенса, а последняя сцена с Джентльменом не блещет изобретательностью развязки. Соли, какой-то иронии книжке ну точно не хватает, равно как и смака, китча, столь щедро представленного, скажем, у Фейбера. Опять же, смотрел фильм по предыдущей книжке Уотерс и стилистически, сюжетно, организационно литературная основа мало чем отлична, прямо-таки клоны. Романы Уотерс — добротный и достойный вклад в цветник стилизаторской на тему поздневикторианского общества литературы ( безумно обильный цветник). По качеству и средней оценке для меня в одном ряду с «Квинкасом» ( по средней составляющей минусов и плюсов получится арифметическое сходство).

Славная, забавная и удивительно бесконфликтная книга филолога, читать которую и впрямь лучше небольшими кусочками — благо сюжет как таковой намечен пунктиром, а роман представляет объединение сценок из жизни обитателей той самой Школы. Читать можно как Сэй-Сенагон: открыть на любой странице и просмотреть пару листов. Тот самый случай, когда отсутствие печатного издания романа существенно ограничивает прелести перечитывания.

Мне совершенно по душе пришлись эрудиция автора, преимущественно англосаксонгского склада чувство юмора, опора на кельтский фольклор, гармония и мера, изобретательность в жонглировании схемами и топами. Собственно роман Коростелевой вряд ли уж очень тематически оригинальное явление. Автор один из филологов, обратившихся к художественому жанру, наряду с Березиным, Водолазкиным, Шмараковым, Астцвастуровым, пару еще и забыл. Все достоинства и ограничения у них тоже типовые, однако в этой филологической беллетристике «Школа» — одно из наиболее забавных и вариативных вещиц, хотя отличие ее, например, от «Овидия в изгнании» лишь в большем страноведческом корпусе источников. Вот у Коростелевой кельтские имена, у Водолазкина — по специальности — древлерусские, а Шмараков тяготеет к латыни ( хотя у Коростелевой латинист и античник тоже есть).

В отличе от коллег по цеху и, например, ФФорде( с которым немало общего по почерку) Коростелева свой мир создавать не стала и хотя фэнфиком «Школа» не является, но заведомая вторичность еще и центрального построения знаете с какой эпопеей налицо. Еще одна издержка: тяжело на протяжении большого объема текста избежать неравномерности приводимых и перелицованных анекдотов и сползания в капустник. Постановка шекспировских пьес с нехитрым переложением квасным гекзаметром монологов персонажей уж совсем нехитрый и затасканный литературный прием, который интересней использовать, чем наблюдать. Помнится, еще у Макаренко во «Флаге на башнях» пародировали монолог Бориса Годунова применительно к цехам. Второй момент связан с привыканием к авторской манере и выдыханием к концовке запала, так что при редукции последних страниц ста роман бы не потерял.

Занятная литература второго порядка, своего рода игра в бисер для своих, вольтижировка организацией юмористических топ — действительно забавно, однако я как-то всегда к тяжелой атлетике относился концептуально уважительней нежели чем к бодибилдингу. За ухищрениями автора очень занятно наблюдать, но тяжестей она не поднимала и таких целей себе не ставила: при всей условности оценок поставить книге равное количество баллов с «Анной Карениной» или «Осенью патриарха» ну никак не могу. А роман понравился, буду читать Коростелеву еще.

Очень «книжный» и культурный роман в постэковской традиции, вызывающий уважение к автору и его эрудиции, однако в эмоциональном плане — пустоват. Собственно, изложить житие святого в современной терминологии с вкраплениями стилизованных древнерусских текстов — непростая задача и первые две части я все гадал: насколько возможно в принципе при всех дарованиях написать интересный и значимый роман про святого Древней Руси? Я колебался, многое свидетельствовало в пользу автора, но в третьей части Водолазкин свернул на привычную тропу архетипа путешествия странствия с традиционными поворотами, увеличением юмористической составляющей до анекдотов. Вспоминается и «Путь и шествие» Березина, а особенно «Баудолино», сходство и ссылки на который не то что не скрывается, но прямо-таки утрируется автором. Ну и по факту: симпатичная стилизация, коммерческая юмореска нарушила баланс жития и в четвертой части автор хоть и вернулся к более серьезной интонации, осадок от всяких там предсказаний и иных трюков сильно помешал восприятию книги как явления. Роман приятен и несложен в чтении, в нем много микроудач, авторские игры с чередованием манер изложения забавны, качество прозы во всяком случаае много выше чем у премированных в этом году лауреатов — а все же, как ни крути, по существу «Лавр» — постэковская завитушка на неосвоенном материале родного средневековья, никак ни значимое расссуждение о вечно актуальной связи с Богом, на что претендовал автор( судя по интервью). При всей неровности старая «Предтеча» Маканина, например, и интеллектуально и эмоционально более живая и интересная вариация на тему связи целителя с источником дарования

Добротный нуар, во всяком случае при всей его алкогольной составляющей более содержательный, сдержанный и разумный нежели книжка «Стражи» Бруена, в которой детектив тоже пьет напропалую. Территория настолько забита, что при всех достоинствах и обстоятельности романа, мужской сдержанности, отсутствии соплей новым лсовом в жанре он не является. Маскулинистый текст, главный персонаж которого своим бесстрастием превратился в сущую функцию . Давно уже надоела маннера демонстрировать глубокую сентиментальность под напускной брутальностью пьющего одиного сыщика: ладно Чандлер, но уж его последователи переборщили. Опасаясь штампов про золотое средце и пр., Блок создал уж совсем голема, какого-то механически перемещающегося алкаша, подробности перекуса и выпивки которого фиксируются с тщанием, достойным лучшего применения. Сюжет как сюжет, тщательное описание старых баров и атмосферы хорошее. Прочитал без сожаления. но другие книги серии про этого сыщика читать не буду.

Собственно, все хорошее, что есть в дебютной книге Прилепина поддается определению боевой публицистики. Наблюдения в дневниковой форме о буднях отряда на войне, особенностях быта и атаки на школу вполне уместно вобрали бы в себя авторские достоинства — эмоциональность, умение достоверно показать реакцию на неестественное, внимание к деталям. Увы, организация материала в виде романа не пошла материалу на пользу. Схематичная конструкция по типу война-мир с абстрактной девушкой Дашей и малосимпатичной прилепинской маскулинистостью в мирных условиях не порадовала вовсе, хуже ее только пассажи в виде диалогов о Боге или шлюхах. Давно отмечена неадекватность в духе блатной мифологии женских образов у Прилепина: первый роман задает общую тональность. Не по душе тяга к красивостям, рядом с точной деталью Прилепин всегда упомянет вычурный оборот, а уж про волосинку на члене преподавателя точно не умолчит. Материал сухой, а автор так сочно его расцветил, что литературная избыточность во вред собственно истории. Я специально оставляю в стороне всю мужицко-братскую составляющую и эмоциональный накал событий, описанных в романе, моральное право писать о войне ветерана, но вот «Асан» в исполнении не воевавшего в Чечне Маканина литературно, эмоционально и интеллекутально много выше и интересней. Инструментарий Прилепина , в общем-то , неизменный и только от того, что он приложен к событиям в Чечне книжка сама по себе яркой литературой или событием для меня не стала. Допускаю, что для узкого круга причастных к событиям, она имеет большое значение, но ведь и Покровский писал не только и не столько для моряков.

Признаюсь, первая книга Уэльбека из прочитанных, насколько понял, не типичная. Мне по душе пришлись слог автора, чувство юмора и мягкий пессимизм, а также умиротворяющие интонации. Очевидна мизантропия, концовка недвусмысленно говорит, что лишь трава проросла, в се же роман в первую очередь мне показался элегической зарисовкой на тему стоицизма. На примере художника, писателя ( собственно Уэльбека) и комиссара полиции автор представляет вполне себе достойные образцы выживания с достоинством в обреченном социуме. Не так, чтобы рецепт был нов — строй себе башню из слоновой кости. составной частью которой является финансовая состоятельность — а при деньгах нне обязательно вести себя как идиот и ходить по тусовкам. Право , большого сарказма в адрес цивилизации я в книге и не нашел: ну разве смешные статьи из Вики или веселящие рекламные проспекты повод ломать стулья. Уэльбек и не ломает, а его меткие сентенции по пустякам оставляют приятное послевкусие. Добрая книга. Мне интонационно несколько напомнила «Глядя на солнце» Барнса, такую же элегичную пастораль на тему ухода из жизни.

Трюк с изображением автора ( ну типа как Стивен Кинг в «Темной башне») получился среднего уровня — так же Уэльбек мог и вывести Бегдебера, а себя рокировать с последним на сильно второй план. Большой самоиронии или откровенности нет и в помине. Не будь убийства и вялого расследования роман, видимо, был бы излишне статичен. Вот никогда не мог найти аналога на Западе нашему Виктору Олеговичу, не является им и Уэльбек, у которого при желании в строе фразы, оптике, оттенкам иронии все же какие-то схожие приметы найти можно сравнительно с другими корифеями. Сравнение в пользу нашего, гораздо более сочного и хлесткого, амбициозного, новаторского ( в лучших вещах)

Первый из прочитанных романов Приста во время чтения вызывал ощущение сильнейшего дежа вю: аналогичные же впечатления я испытывал при чтении Айрис Мердок. Собственно, если бы Мердок свои малофигурные условные сценические романы фаршировала бы не экзистенциальными или неоплатоническими изводами, а заинтересовалась бы темой невидимок, она написала бы «Гламур». Все черты мердоковского стиля — ограниченный круг лиц, большая условность и заведомый авторский схематизм, стилевая гладкопись и сомнабуличность персонажей наличествую в полной мере. Нет только юмора — «Гламур» достаточно серьезный роман, хотя читается легко и пару раз автор меняет угол темы. В конечном итоге роман можно рассматривать как парафразу темы любовного треугольника и трудностей коммуникации. Дополнительный плюс придают авторские размышления о невидимости, возможности мимикрии. Мир «гламуров» больше обозначен, нежели насыщен, заселен и тврочески развит. Читал не без удовольствия, а по завершении ощущение пустоватости текста. С концовкой автор, конечно, не перемудрил.

Запомнилась сцена секса героини, в ходе которого к ней пристроился невидимый для партнера третий участник. Забавная и яркая ( хотя и похабная) фантазия, ранее в книжках о невидимках не воплощавшаяся. Под определенным углом можно видеть весь роман неким пресноватым обрамлением этого личного визуального озарения Приста

Ну тоже прочитал книгу лет через двадцать после фильма. По существу и сразу: достаточно точная экранизация, но фильм лучше и ярче. Прежде всего фильм акцентирован на «игры мужчин» и второстепенные выходы там Фатеевой, Удовиченко лишь оттеняют блистательный кастинг и вереницу ярких и очень оригинальных преступников, воссозданных звездами кино. В романе, как ни крути, своеобразия и большой оригинальности между злодеями нет. Акцентирование Говорухиным брутальности привело к почти полному исключению любовной линии( которая в фильме второстепенна, а в книге наоборот) и значительному смягчению «примет эпохи» в виде поездки на картошку, долгих патриотических собраний. В книге все это наличествует, любовная линия оттеняет неестественность звериной схватки с преступниками. Даже драматургически случайная смерть Синичкиной является своего рода симметричным ответом провидения на спасение Шарапова.

Блистательные реплики и феня в книге есть и перенесены в сценарий практически дословно, сюжетно и организационно — все на высоте. Книга для своего времени была новаторская, этическая проблематика редикюля Жеглова ( в отличие от киношного кошелька) и соотношения цели и средств, своего рода моральных издержек регулярной работы с грязью поставлены очень остро. Даже и не вполне для меня мотивированное чудесное превращение идеалиста Шарапова в умелого актера в пятой серии ( что же он с такими техническими навыками мимикрии плюс армейским опытом и впечатлениями таким утрированно сохатым по МУРУ ходил) — в книге точь-в точь.

Фильм выигрывает у книги и по Жеглову, который даже и при скидке на невероятный актерский прорыв Высоцкого, не является молодым хвастуном, который во всяком случае любуется местами собой и тем, что делает, демонстрируя все же неорганичное ( в книге ) сочетание мудрости и зрелых суждений с игривыми подростковыми манерами полупроходимца. В книге Жеглов местами откровенно поддразнивает и задевает своего Ватсона, флиртуя с его девушкой и проч.

Сильная и достойная книга, величия которой ( как и роману Семенова, не лучшего у него) придала сочнейшая экранизация. Исходник культовым без нее бы не стал, но книга в рамках отечественного жанра явлением стала безусловно.

Для меня очевидно, что Коннелли сыграл на территории Гришэма — настолько этот роман вписывается в магистральное направление судебного производственного триллера с человечинкой. Техническая часть книги, всевозможные сделки, уловки, обманы правосудия на очень высоком уровне и описывая всякие второстепенные к магистральному сюжету кундштюки и мелких сошек Коннелли создал богатый насыщенный фактурой задник, стереоскопический фон Америки, в которой юриспруденция занимает особое место и в ее рамках можно показать репрезентативный слой населения. Собственно же драматическая часть со злодеем, его матерью и развязка простоваты, кажутся вторичными и уступающими лучшим образцам. Сама подача и способ выхода адвоката из ловушки не являются шедевром изобретательности и трюкового искусства. Ну и центральный персонаж, конечно, самовлюбленный подонок, грустинка которого насчет бывшего неправдено осужденного клиента является своего рода сбалансированной и рассудолчной самому себе прописанной щепоткой, нужной для баланса и чтобы уж совсем в свинью не превратиться.

Пару слов о сущностном. Справедливая критики нашего правосудия, базирующаяся преимущественно на громких московских именно уголовных делах, не отменяет того факта, что как общество возлагает в принципе на миссию правосудия большую роль. Вступающий во всякого рода сомнительные сделки судья заведомо понимает аморальную сторону, это понимает все вокруг и в случае огласки последствия очевидны. В «Линкольне» воссоздана тотальная система утраты всякой моральной составляющей, чистая и не завуаированная социальная игра с неравными возможностями, все участники которой «ловчилы» и ценят именно прощелыжничество. Либо по инерции от советских времен, либо в силу иных причин у нас все же не так.

Все же эта большая повесть ( или маленький роман) в художественном смысле уступает и «Колдунам и министрам» и «Делу о лазоревом письме». Латынина определенно перемудрила по части запутанности интриг ну и мне откровенно главы с землянами понравились меньше восточных. В остальном — все та же прекрасная стилизованная умная проза, дивный юмор и созвездье афоризмов и цитат. Написанная уже более двадцати лет тому как повесть актуальна для нашего общества как никогда, а притчевые суждения Ю.Л. остроактуальны («Народ может участвовать в управлении государством двумя видами: выборами и доносами. Если первые ведут к смуте, то вторые — к торжеству справедливости» — пересказ). Чеканность формулировок, изобретательный ум — все это было задолго до того, как о Ю.Л.-журналисте узнали широкие круги. Одареннейшая писательница при всех ее там неровностях, бандитах, кавказцах. Люди, которые до сих пор попрекают ее стрелкой осциллографа, видятся очень односторонними и недалекими.

Ну конечно никакая не повесть, а вполне традиционный алдановский роман. Нежно люблю корпус синего шеститомника, а вот что ни возьму М.А. из невошедшего, сплошное не то, чтобы разочарование, а, скажем, не очарование. Позолота вся со временем сошла. «Повесть о смерти»- малособытийная очередная апология мирного мещанского уклада обеспеченного среднего класса, которому противопоставляется муть тираний и революций, всяких брутальных выскочек. Надо сказать, что фирменные алдановские приемы стилизаций, цитат афоризмов, тяги к антикварщине и острословам ( в этой книге обязаннность распределена между Бальзаком, киевским помещеником и в меньшей степени юным революционером) как-то в силу употребеления ранее и малой вариативности меня несколько удручали предсказуемостью. Большой объем внутренних монологов со всеми причитаниями насчет того, что, да жаль, что жизнь проходит, и вот уютность сильно недооценена с непременным «верно» или «уж верно» плюс тотальный дифицит динамики не красят этот роман, лучшее из которого уже давно было воплощено в иных книгах, дебютных и ярких. Эрудиция Алданова и стремление впихнуть массу второстепенных мелочей и деталей опять же наводят на мысль о публицистическом характере его дарования. Все с большим тщанием написано, письмо плотное и автор при всем схематизме старается, но ощущение одышки автосркой манеры меня не покидало. Опять же, масштаб дарования сравнительно с авторами(условно) исторических романов несопоставим, но в больших количествах срдений и поздний Алданов для меня решительно трудно переносим.