На минуточку: в сборник вошло все, что с точки зрения автора заслуживает внимания из написанного ею более чем за десять лет. Сборник новелл, крохотков, заметок на злобу дня, очерков выдался ровным, однообразным и удивительно неинтересным. Кто такая Татьяна Толстая и каковы еее общественные взгляды, хорошо известно, но вот то, что после ну, например, «Кыси» она подалась в публицистику и в плане художественного творчества захирела, сборник это подтверждает на все сто. Попросту, это жвачка для определенного интеллигентного круга, без смысловых провалов, написаная очень наблюдательной, язвительной и талантливой тетечкой. Думается, что Т.Н. очень много дано и свой дар она расходует на семечки. Это ведет к вкусовым провалам, совершенной вальяжности ( собственно, специфические отношения автора с рассказчиком и чрезмерное «ячество» заставляют вспомнить Прилепина до «Обители»), уверенности в праве на голубом глазу и уровне высмеиваемых бытовых разговоров вставлять матерные междометия типа для контраста с высокими материями, к которым автор-то принадлежит. Общий уровень — глянцевая проза журнала, заведомое усреднение, отсутствие нового взгляда, провокаций и новых ходов. Когда Толстая пишет о представителях русского народа, думается, что у Палей это выходит во всяком случаае злее и нервней, а с эссе о Сведенборге лучше справиится Быков. Есть крупные писатели молчальники относительно работ которых в настоящее время смутное представление — хоть тебе Саша Соколов, хоть Фазиль Искандер плодовитостью не радуют. Но в случае с Толстой тот случай, когда то, что делает автор — ну такое снижение градуса, таланта и палатиры, что хоть волком вой. И Водолазкин и Прилепин в плане таланта шибко отстают от Т.Н. и стартовали в худших условиях, а все же «Лавр» и «Обитель» — это поиск, задачи, дерзание и амбиции, а «Легкие миры» — собранная в сборник коммерческая туфта заслуженнного в прошлом автора, уж сильно опирающегося на былые заслуги и неинтересного в нонешнем состоянии рассказчика.

Посредственный роман, читать который принялся из-за упоминания сходства с Гранже. Леметр пишет чуть ( не не так, чтобы уж качественно на иной уровень) получше, а вот с драйвом послабее. Роман выстроен изначально как чередование сцен с участием жертвы и следователя, ближе к середине жертва быть таковой перестает, автор ее как самостоятельную эмоционально и психологически единицу теряет, а в концовке противостояние следователя с иным злодеем. Собственно, смена планов и пасьянс оппонентов следователя являются единственным достоинством книги. которая ни разу не держит в напряжении. Центральный следователь — почти карлик, около полутора метра ростом — самостоятельным содержательным фаршем не обладает, ущербной внешностью компенсирует определенную содержательную бесцветность. Остальных персонажей и не вспомнишь. Редукцию героини, именем которой назван роман. к удачам не отнесу. Недораскрыл. Леметр не без манерности персонаж, не-нет по ходу текста и упомянет, что там персонаж читает какую-ниюудь «итнтеллектуальную» книжку. В кратеньком послесловии на голубом глазу благодарит Марселя Пруста, Марселя Эме, Селина что-ли, Достоевского, Сартра и еще с десяток почтенных авторов, прочитать которых должен, конечно. не только литератор, и все они в той или иной степени влияют, но чтобы вот так прямо намекать на преемственность — ну смешно, чего уж там.

Неровная книга, первая половина которой мне не нравилась совсем. Затянутая история формирования семьи, зачатия героя, его обучеения в школе рассказана автором вполне квалифицировано, но без изюминки. Диалоги даймона и ангела мне как не нравились вначале, так видятся излишними и в оконцовке. Начиная с четвертой части в ходе пошли блистательные «английские» диалоги, через которые книга совершенно преобразилась. Право, беседы бесцвветного Фрэнсииса с его наставником-реставратором, женой, любовницей и несостоявшимся любовником видятся мне самостоятельным и главным украшшением книги. Сравнительно с ними история блужданий в предвоенном мире околоискуственников и раздела имущества в дальнейшем видятся добротными, но не аховскими. Автор взял за основу бледного центрального персонажа, как бы подвел социальную основу под его вялость, но от этого Фрэнсис интересней не стал. Наблюдать за его окружением куднейа как интересней. По фаакту у меня ощущения от романа как от ужина, в котором вино было прекрасным, а собственно все остальное достаточно пресным. Ужжин был в самом респектабельном из возможных ресторанов. Недооцененность рассказчика Р.Д., которому ( все мои суждения) Джон Ирвинг или Пол Остер в этом компоненте и в подметки не годятся, удивляет.

То, что Быков не в форме, для меня очевидно с «Икса», однако «Квартал» это такой пшик и шаг в сторону ээволюции, прекрасно пройденную товарищем автора Михаилом Веллером, не предполагал. Помните, Веллеру показалось нужным рассказать всю правду и написать «Моя жизнь» с обилием общих мест и несоразмерностью замаха и авторским градусом суждений выводам. «Квартал» — такая как бы книжка сочетания метафиизики с практическими советами, рекомендации шагнуть от размеренности в сторону большего нонконформизма. Обильно приправлено байками биографического толка, степень правдивости которых по меньшей дискутабельна ( с учетом тяги Д.Л. к красному словцу). Меня не покидало ощущение неловкости от прежде всего вкусового провала, который, наверное, по автору, нужен только снобам, людям ограниченным и «эстетам». Оборотной стороной как бы «возрожденческой традиции» является многословность, чрезмерная к себе любовь — иименно этой книгой Быков дал недоброжелателям такие козыри, что бить их дальнейшим творчеством куда как сложно. Если в двух словах — графомания, лобовые претензии на обучение взрослых людей нехитрым ценностям в практическом преломлении при том, что все более иносказательно, красиво и образно автором изложено в недидактических романах. Вишенкой на торту выступают в концовке авторские выдержки из предполагаемых рецензий со ссылками на Данилкина и Бабицкую. Этим приемом и Виктор Олегович злоупотреблял, а уж применительно к «Кварталу» выглядит и вовсе издевательством — типа автор сразил наповал рецензентов и выбил у них оружие.

Мне книга определенно понравилась и, по совести, Прилепин совершил шаг вперед. Прежде всего тем, что вытравил из романа свою чрезмерную тягу к мужскому кокетству — всяким рубленым афоризмам, претензиям на джеклондонство и ношение «кодекса». Для наглядности в концовке романа есть главка про встречу с дочерью Эйхманса — как же она контрастирует с текстом в целом ( тут и суждение относительно здороваться с офиицианткой и месте в ресторане , чтобы спиной к входу, и и запоминающиеся.советскую власть он не любит, а вот тех, кто ее ненавидит, еще больше и прочая типа пацанская мура). Доводилось встречать претензии к бесцветностии главного героя — но альтернативой «бесцветности» выступает только маскулинистость в духе традиционных прилепинских мужичков с ботинками, полными горячей водки, и не факт, что альтернатива была бы лучше. Пара значимых персонажей рядом выписаны совершенно славно. Мой любимец — владычка, но и бывший белогвардейский контрразведчик и еврейский тенор прекрасны. Женский образ центральный очень сложен для исполнения и, наверное, сделан так добротно и соразмерно, как это возможно в предлагаемом антураже. Более персонажей Прилепину удались сцены ( от расстрелов до скитаний вдвоем на лодке), драматургически выписанные. Автор отнюдь не полемизировал с Солженицыным и Шаламовым, но известный маатериал расцветил, написал увлекательный в том числе отчасти приключеенческий роман о выживании и пределах человеческой деградации. Отдельные шероховатости ( ну там без биографической справки Эйхманса, вполне себе доступной по фактуре можно обойтись) не отменяют позитивного впечатления от книги, в которой автор избавился от маннерности и рассказал о близком ему, но не о себе, любимом. Последнего в последнее время во всяких интервью много и не так, чтобы заслуженно.

05.01.2014.

Спустя более чем 7 лет перечитал роман. После осмотра сериала ( достойного) и посещения этим летом Соловков ( не потрясших, к слову). Повышаю оценку на 2 балла, прекрасный и безоговорочно увлекательный роман, который автор при всяких оправданных инвективах в его адрес может класть на иную чашу весов.

Славная первая книга получила достойное завершение и по факту дилогия Рассела меня сильно впечталила как пример качественного развлечения. Факультативную функцию выполняет восточный антураж со стихами-стилизациями ( размер которых переводчик и не пытался воссоздать). Не без грехов навроде слишком уж просто и лаконично разрешившейся проблемы с варварами у ворот сравнительно с объемом нагнетания их появления. Инфернальный Якку совершенно померк и стал бледной тенью самого себя из первой части ( зато его брат на фоне «хороших» и «плохих» стал удачнейшим персонажем, эдаким мятущимся конформистом; то, что он таки не прибил императора — большой респект автору).Боевые сцены у иных авторов встречались и более удачными. При этом блистательные игры престолов, мощная линия Предтечи, удачнейшая расстановка фигур, запоминающиеся мини-сцены. Особого восторга у меня вызывали авторские «фигуры умолчания» — собственно смерть главы клана ( важнейшего персонажа), воинские подвиги Кавамуры, ккоторые прямо не показаны — а через третьих лиц и выжженый нрав героя. Духоподъеммный финал с раздачей призов, соображениями относительно участи легендарных героев, расставаниями и выборами сопровождается элегичными нотами, как у большого мастера. Право, финал достоинств чуть ли не как у «Виконта де Бражелона», высочайшего уровня. Первый роман я сравнивал с «Поднебесной» Кея, так вот второй — получше будет.

Формально — незавершенная часть дилогии, сюжетные концы в которой не сведены воедино. Вообщем, в отличие от антуража западного средневековья, где халтуры море, почти все обращения к средневековому Китаю или Японии, редко бывают провальными. Западные (и российские) авторы все же чувствуют разность культур и необходимость как-то готовиться, что-то читать. Рассел пишет обстоятельно и размеренно, добротно. Сравнивая с «Поднебесной, я скорее отдал бы пальму первенства книге Кея, но и «Брат» с его интригами, неспешными церемониалами впечатляет. Глубиной психологического рисунка персонажи, понятно, не отличаются, собственно Брат в силу развитых способностей уж совсем полубог, так что оснований для переживания для него нет напрочь, постоянные «вежливые» речевые обороты неизобретальны. Интрига движется, автор умело перемещает параллельно нескольких марионеток, а сексуальное обаяние зла (линия взаимоотношений княжны с главой гвардии) оживляет определенно черно-белое деление персонажей на «плохих» и «хороших». Качественная проза.

Совершенно английская по духу, темам и стилистике книжка, пусть написанная канадцем. Собственно канадских реалий так мало. место действия — университет — замкнут и обособлен, так что вещица универсалистская. Занятно, но и сюжет и расстановка сил и синопсис ну словно вышли из под пера Айрис Мердок и я совершенно живо представляю ужас, который она создала бы из исходных данных о вожделеющих работниках ВУЗа, полуцыганке и предсказаниях, самоубийстве гедониста и прочих сюжетных извивах. Но вот пример легкого и светлого таланта : дивный рассказчик Робертсон Дэвис и из спорных ингридиентов сварил занятную и забавную развлекательную солянку, главным украшением которой стали диалоги умников. Канадец наследует традицию Уайлда и Во, Нормана Дугласа и Олдоса Хаксли относительно необязательности и обаяния изящного трепа на другие темы. С чувством юмора — в отличие от Мердок — у автора все в порядке, запоминающиеся спичи и обаятельные гедонисты присутствуют в обилии. Прекрасное необременительное качественное развлечение, без большого эмоционального потенциала, но изящное.

Всегда приятно открыть книжку неизвестного автора, изданную в популярной серии. и, когда ничего особого не ждешь, приятно удивиться. Я вообще испытываю слабость к талантливым перепевам классических произведений в ином антураже, стилистике. Хоть Ким Нюман, хоть Чигиринская. Традиционная палитра в воссоздании средневековых декораций с необходимыми элементами в виде ссуровости нравов, суеверий, нетерпимости, чумы и проч. больших претензий не вызывает. А вот вписать в этот антураж « 10 негритят» Агаты Кристи, несколько подмаскировав очевидную вторичность магической составляющей, спецификой подобранной заммкнутой группы автор сумела здорово. Пусть двигатель и великий комбинатор угадываются примерно к середине книги, а финальный кульбит со сменой пола ( кто читал, тот поймет) не является обязательным. Написано бойко, характеры разные. столкновение психотипов в условиях почти изоляциии дает необходиимую искру. Всем лжецам воздалось по заслугам, но судия похужее будет. Хорошая книга, рекомендую.

Норфолк сыграл на понижение и, откровенно говоря, не думаю, что перенапрягся при написании этого романа. Поклонники, привыкшие к перенагруженности текста архаикой, тягой к ответвлениям, громоздкости и принявшие данные правила игры, не факт, что будут в восторге от романа. Вещица получилась камерной, с картонными персонажами второго плана ( сколько помню, Норфолк ведь этим силен никогда и не был), без запоминающихся сцен. Провинциальный замок времян свержения короля Карла 1. При всей тяжеловесности «Столпы Земли» Фоллета — первое, что приходит на ум в качестве аналога, был побойчей, с нервом. Вся идейная начинка — вкрапления относительно райского сада, утраченного понятно когда, плюс культивация яств как неких фантомов утраченного Эдема. Это очень немного. Норфолк — человек добросовестный, не отнимешь, но легкости и изящества у него не было никогда и, редуцировав из романа культурологический фарш, он добился неочевидного результата. На мой вкус.

Четвертый, что ли роман, в серии, которую Коннелли написал весьма добросовестно. Сюжет с подражателем маньяка, ложные подозреваемые ( по большому счету их два), разъяснение в чем прокол маниака, вполне себе неочевидный с самого начала злодей — на перенасыщенной теме этого не так мало. К достоинствам ли автора отнести заурядность центрального персонажа со звучным наименованием? То, что Коннелли не пошел дорожкой наделения сыщика чертами эксцентриады и запойного пьяницы ( как это делает лучший на сегодня автор детективов), говорит об авторском перфекционизме. Понятно ведь, что яркий центральный персонаж серии, сам по себе может многое тянуть. Здесь этого нет, никаких чандлеровских шуток. Остается ценить авторскую сюжетную изобретательность и вариативность. Роман, на мой вкус, похуже предыдущих, менее динамичен, но вполне себе в рамках качественного коммерческого чтива, честного отсутствием ложной претенциозности. Тот случай, когда ожидания честно совпадают с исполнением автором условий конвенции.

Бакли определенно хорош. Понятно, что по гамбургскому счету его поклонники могут охарактеризовать причины чтения примерно в тех же эпитетах и метафорах, что и поклонницы Донцовой, но, право, между этими социальными категориями большая разница. Поклонник Бакли представляется мне прежде всего ознакомленным с англоязычной сатирической традицией и основами политики США крайних лет. Придуманный Бакли президент Такер ведь тоже та еще шарада — что -то в нем есть и от Клинтона, и от Буша ( который вообще-то в книге выступает как бы политическим противником президента и назван своим именем). Забавные внутренние игрища, фундаментальная сцена с енотом и его похоронами, микросценки — смачно и хорошо. Бакли еще и усложнил оптику в виде необъективного рассказчика. которого все костерят, а он себя видит ну точно дворецким из книги Исигуро. Да за одно добавление известной фразы насчет табу секса на работе Бакли уже бонуса достоин. Советскому послу дворецкий рекомендует засунуть хрен в самовар. Словом, нескучно, пустяковато и вполне себе прожаренные семечки.

Роман существенно отличен от последних перенагруженных книг Кинга навроде 11.22.63 или «Под куполом». У меня по мере чтения складывалось ощущение намеренного как бы возврата к динамизму ранних вещей, воспламеняющим взглядом и проч. Понятно, что такого рода возвраты всегда не проходят без последствий — многим книжка показалась легковатой и пустоватой. Как по мне, она очень легко и славно читается. Старые добрые телепаты и люди экстрасенсорных способностей, безусловное излечение от алкоголизма и победа над врагами — ну что может быть более ясным и определенным у Кинга? Порезвился, вспомнил удачные мотивы одного из лучших ранних романов. Ясно, что можно было писать роман и без ссылок на «Сияние», но верность лезвию Оккама никогда к числу добродетелей Кинга не относилась.

Наглядный, просто хрестоматийный образец того, как талантливый автор производственных романов, нашедший свою нишу и снискавший коммерческий успех, печет на-гора в ускоренном режиме романчик. Чтобы проглотили как пирожок и забыли. Удивительно простенькая в плане сюжета, интриги халтурка, заканчившаяся на полуслове. Все дано в облегченной лайтовой манере, плохих и хороших нет, чудом найденные денежки не стали ни счастьем ни горем. Действующих персонажей с десяток, одна из них ( секретарь судьи) — из штампов плохой литературы и для развития сюжета не нужна. Зря Гришэм полез на территорию, где есть пара эффектных угрюмых библейских притч в исполнении МакКарти ( имею в виду «Стариков» и прекрасный сценарий «Советника»). У Маккарти настолько мощно показаны последствия встревания в чужие игры за деньгами, которые не заработал, что на фоне этого титана и без того типичный яппи Гришэм выглядит уж совсем любопытным посыльным, сунувшим нос куда не следует.

Я так понял, что первая часть жизнеописания Читтано и издана в рамках самостоятельного тома. Любопытно, завершается книга так же на полслове, как и оригинал — с неизбежным продолжением? Что сказать. Автор своей эрудицией и талантом изящной словесности вызывает уважение, первую часть было читать интересно. Увы, где-то с середины книги добротные описания баталий совсем застили глаза, книга эволюционировала в сторону «для своих», именно узкого слоя поклонников военной истории. Именно военной, потому что ни о Петре, ни о его окружении ничего нового и интересного книжка не дает. В первой половине автор избегал диалогов, а в конце они густо пошли — очень деревянные, надо сказать. Центральный повествователь ну такой юбер менш, так бодро ориентируется ретроспрективно, в какую сторону двигается эволюция и как разбить турок, что издание книжки в серии про попаданцев во всяком случае соответствует заявленному автором решительному технологническому превосходству героя над окружающими. Ярких сцен нет, диалоги дубовые, персонажи вполне себе заменяемые — казните меня, но эта вещица для «культа», адептом которого не являюсь. Еще по прочтении мне отчего-то вспомнился Курылев, добротный историк и специалист по деталькам, в художественном плане очень невеликий автор. Вот и Радов, легко и изящно пишет на узком направлении, но эмоционально по прочтении нуль. Сказать, что нюансы вооружений армий 18 века шибко увлекательны, никак не могу. Чего-то нового про петровскую эпоху в книжке тоже нет. Так что и интеллектуально не обогатился.

Десятый роман лучшего современного автора детективов очень плотно увязан с предыдущим — больше чем Леопард или Снеговик, так что лучше вспомнить события «Призрака». Парочка коррумпированных копов перекочевала оттуда и — несмотря на ряд с ними издержек — пошла дальше. Несбе в прекрасной форме, виртуоз в части нагнетания саспенса, подбрасывания ложных линий, параллельного монтажа, технических языковых обманок, когда вводится ход с появлением неназываемого персонажа, который оказывается не тем, кто предполагается. С огромным удовольствием прочитал, ну совершенно безоговорочный мастер. Дополнительными бонусами явились малое место Ракели и отсутствие алкоголя ( навязли за предыдущие серии). Не только меня, полагаю, высказывание Несбе насчет намерения уложить серию в десять книг — по счастью такого не случилось. Мало того, что Валентин себе в ус не дует — Несбе совершенно нагло и на голубом глазу плюнул на него и герои стали ловить убийцу полицейских — так и юница-совратительница никакая не родственница злодея и ее тараканы при ней останутся. В «Полиции», как в никаком другом романе Несбе оставиил уйму обращенных в будущее удочек и наживок, ну и славно, ждем следующего романа. Великая серия, ставшая классической. Уверен, что дождусь экранизации, надеюсь не дешевой, с фьордами, Австралиями и Таиландом.

Гранин в преклонном возрасте написал автобиографическую книгу-размышление о своем военном опыте. Такие книги — часть прожитого и на склоне лет переосмыслить давешние впечатления — дело почтенное. В познавательном и литературном плане роман совершенно пустяшный — скудный на цепкие детали, оригинальные размышления, стилистические яркие находки. Прием в виде раздвоения рассказчика на собственно Даниила Гранина и «лейтенанта» дополнительного измерения роману не прибавляет. Выйди роман лет тридцать назад — он был бы каким-то новым словом в плане степени искренности. Интонациями, направленностью является изводом дилогии Астафьева «Веселый солдат» и «Так хотелось жить», куда как более яркой, сочной и фактурной. А уж после публикаций в сборниках типа «Я дрался на Т-34» и других рассказов очевидцев и совершенно неолитературенной «окопной» правды, незаслуженно премированный роман Гранина закрепляет впечатление неоригинальности и второсортности ( если оценивать роман как литературное произведение — этическая составляющая автора и романа уважение вызывают)

Не самый увлекательный и в плане сюжета определенно простоватый роман Кея, признанного мастера именно качественных аттракционов с историческими аллюзиями и темами, оказался интересным. Кей ведь в идейном и ценностном плане вполне себе традиционный западный либерал и его книги в этическом плане ничего нового и интересного не дают : не предавай друзей, цени там любовь, избегай душегубства и проч. «Изабель» оказался романом тенденциозным — или « с тенденцией», кому как нравится. Тем и любопытен. Славно и безмятежно развивается полуотдых-полуработа у мальчика Неда, его знаменитого отца-фотографа и группы сопровождения, среди которой вполне себе факультативная исполнительная девушка-на-побегушках. Весь сыр бор начинается, когда на горизонте появляются амбициозные, властительные и прямо как пылесос притягивающие женщины — мать героя, его тетя и потенциальная невеста. Эволюция ждет и помощницу-на-побегушках. Воссозданная пара вечно скитающихся одержимых той же Изабель мушшин сути дела не меняют — оба фактурны, благоволят мальчику, вполне себе состоятельны. Появившиеся фурии в женском обличьи доминируют так, что весь мужской состав приседает и нервно курит. Без достаточных оснований и какого-либо рационального объяснения. В самом деле — все до одного мужские персонажи не дураки, физически развиты, вполне социальны( скитающиеся призраки по-своему тоже) и никак не нуждаются в каких-то поводырях. Но безапелляционность суждений, уверенность в каком-то более высоком знании ( данном не вследствие образования и воспитания, а принадлежностью к полу и вследствие этого величественным тайнам) делает из жен каких-то не то чтобы стерв, а мессианских теток, не знающих иных обязательств, кроме девственной веры в себя. Кей в романе совершенно четко, без вариантов разграничил рациональных, действующих мужиков с сомнабулическими вещуньями агрессивного толка, просто таки старые добрые начала Инь и Янь. Обратите внимание, как все нервно присели и встали в стойку, когда с Судана вернулась мать Неда — и чего такого уж содержательного и умного она сказала, кроме ряда императивов насчет промывания ран? Я не скажу, что «Изабель» — феминистский роман, скорее наоборот, но автор прямо-таки гендерный водораздел провел в такой форме, что женское начало ( со всякими тайнами, зовом пола и прочими архетипными глупостями) обрело у него четы хтоноса и разрушения. Приятно, что Кей читал латиноамериканцев Борхеса и Кортасара — круговорот циклов сражающихся и воскрешающих римлянина и галла, конечно, оттуда. Ряд диалогов очень хорошо скрашены естественностью шуток, что очень редко удается в письменном виде. У Кея мягкая кисть и при коммерческой неочевидности изначальной интриги он написал вполне себе читаемый роман. Интересный тематическим перфекционизмом.

Дата выхода романа и его «прощальный статус» многое объясняют. Славный Короткевич решил выложить скороговоркой все, что знает про краеведение, детективы, подземелья, старение, эхо войны и все вкупе. Стилистика кочует от мэнэсовской манеры к мистике. Замаскированные князья, аж две невероятной силы любови, тайные ходы, найденные клады, замаскированные нацистские недобитки — ни о ком не забыл. Собственно, исчерпывающим определением романа является английское слово Bathetic. Эрудиция, энергетика и даровитость автора вне сомнений, но по факту получилось достаточно подростковое чтиво с роялями и совпадениями, вкусными цитатками насчет запрета блевать посредине стола. Квинтэссенцией является диаллог повествователя с третьестепенным персонажем о литературе — «Быков, дескать, хлебнул, а о Короткевиче говорят, что бабник»- автор впихнул все, что мог. Местами это напоминало потуги и стремления Ефремова в «Лезвии бритвы». Краеведение не претворилось в историческое осмысление и какие-то сущностные параллели. На момент выхода книги Короткевич был очень статусный автор и писал вольно и насчет нравов и завоза пива накануне выборов — вольный слог обращает внимание, раскрепощенности тоже не отнять. Но сравнительно, например, с ранее читанным романом про Христа в Гродном «Ольшанский» эдакое затейливое чудо-юдо, смешение несмешаемого в развлекательном жанре. «Его прощальный поклон» вышел несколько сумбурным и клоунским.

Вторая из прочитанных книжек серии Коннелли про Босха и, на мой вкус, автор знаменует приемлемую добротную середину того уровня, когда детектив ( ну или полицейский роман) не выглядит заведомой пляжной мурой. Добросовестное развлечение, честная работа. Без блеска, да, но правилам автор-ситатель детектива, негласной конвенции не нарушает. Все, что в детективе примерно ждешь, получаешь. Без дополнительных литературных или там психологических, как у Кейт Аткинсон, например, достоинств, но ведь Коннелли и не Кейт. Действие не буксует, убийств и отвлекушек ровно столько, как надо, есть два ограбления, с роялями в кустах все в меру. Совпадение в начале романа многократно оговаривается разными персонажами именно как несчастная случайность. Центральный персонаж, который Босх, воображения не потрясает, добросовестный служака. У Сан-Антонио рассказчик с гордостью где-то сообщает, что не из тех, кто собирает пуговицы от ширинки на около трупа. Босх именно что собирает, берет не столько умом, сколь трудолюием и систематичностью. Диалоги очень развернутые и имеющие мало отношения к реальной манере речи. Автор читал «Знак четырех», но не злоупотребил знакомством с классикой. Настолько же лучше «Бритвы Дарвина», насколько хуже зрелого Несбе.

«День опричника» при всей его легковесности, вторичности все же баловал оригинальным миром, фэнтезийным душком и оставлял вполне связное вппечатление. Про сборник зарисовок «из того же мира» могу сказать одно -халтура. «День опричника» имел, к слову, вполне себе коммерческий успех ( понятно, условный). Ничего нового в развитие темы нет, в новеллах Сорокин собаку съел. Диалоги из очереди и письмо к сестре ну совсем уж повторы соответствующих страниц из «Очереди» и «Нормы». Половые акты в наличии, сюсюкающие интонации в рассказах про детей как всегда, ну ничем не удивил и не порадовал. Даже в рамках разработки золотой жилы как-то сюжетно и организационней автор мог бы создать что-тто запоминающееся. Рестроспективно «Кремль» полностью сливается с «Днем опричника», отдельным самостоятельным явлением так и не став.

Ну точно есть что-то благородное в переиздании спустя годы томика прозы Ингобора — культуртрегерское и коммерчески малоперспективное занятие. Есть, вероятно, узкий круг именно «любителей фантастики», которые окромя нее, родной, не читают ни Толстого ни там Шолохова и равным образом наслаждаются и Стругацкими и Гаем Орловским. Как узкий фантаст не без занятных пары идеек Иногобор историкам отечественной фантастики будет интересен. Увы, роман и пара мелких вещиц про Этландию показались мне удручающими в силу отсутствия литературного дарования автора, на фоне которого яркие и счоные романы А.Толстого выглядят ну просто как из другой Галактики. Свой оригинальный мир — «Этландию» автор именно, что нне создал, соорудив наспех задник голодающей сугубо капиталистической страны, чьим главным грехом кроме голода является невостребованность инженеров, конструкторов, художников и проч. Вот и маются бедолаги, тянутся к предпролетариату — собственно «Этландия» и завершается публицистическим кличем -обвинением в адрес буржуазии. Если уж и держал автор фиигу в сторону советской власти ( а то, как известно, отличительный признак русской интеллигенции), то в этом цикле фигу и не видать — антикапиталистический эпос. Ингобор очень упрощенно — вероятно, в расчете на пролетарскую аудиторию — пишет, короткие предложения из трех-четырех слов привалируют, ну как у школьника, который пишет аналогичным образом сочинение, чтобы не сделать ошибок. Персонажи функциональные и картонные, диалоги бесцветны. Нет, как ни крути, никакие сравнения с исполином того времени Кржижановским оправданными мне не кажутся: по прочтении пришел к выводу о оправданном забвении творчества Ингобора при всех благих намерениях современных издателей .

Большой американский писатель Капоте написал очень немного — на родине он при этом ценится поболее чем у нас. При витальном начале американской литературы 20 века, именно к Капоте в значительной степени может быть адресован известный отзыв Хема о пыльце на крыльях бабочки ( насчет таланта Скотта Фицджеральда). Удивительно элегичный размеренный тон, чередование природных зарисовок со статикой действия, история увядания — с «Гэтсби» у Капоте очень много настроенческого, манеры изображения. Уж так много о мальчишке на Юге, как американцы, никто не писал — «Другие голоса», на мой вкус, решительно первенствуют в этом направлении, превосходя и «Медведя» и Мак-Карти, уж не говорю о геттовых авторах с перчинкой от Брэдбери до Симмонса. У Капоте ничего не происходит и все сказано про Юг. Минимализм действующих лиц — и все запоминаются вплоть до помершего третьестепенного старика-негра. Приззнаюсь, менее всего мне понравуилась псевдоприведенческая мишура и рассказ Рудольфа в середине книги. В повести есть все для последовательности реалистичного тона, чеховских мотивов. У Капоте, вероятно, не самая главная проза, однако ее обаяние безмерно — без претенциозности, но на редкость тонко и атмосферно.

Бруно Шульц перехвален безбожно. Проживший пятьдесят лет и выдавший на гора два сборника рассказов, ну точно он не является, на мой вкус значимым и крупным автором 20 века. В Википедии услужлливо указано, что его влияние на свою прозу признавали Богумил Грабал, Данило Киш, Филип Рот, Исаак Башевис-Зингер — ну тоже, прямо скажем, местячкковые авторы. Из наших — Асар Эппель и Игорь Клех, переводившие Шульца. Местячковая плотная бессобытийная проза Шульца содержит все приметы еврейской плотскости, чувственности, отсылок к ветхозаветной насыщенности. Сборник зарисовок из жизни провинциального городка с еврейской семьей в центре нарочито минималистичен. Есть рассказ, в котором подробно и в деталях описана окруженнная мухами среди свалки нищенка. В другом рассказе гадящий великан удоставивается любовного разглядывания рассказчика, увидевшего прямо Пана в нем. Приметное место в рассказзах занимает эксцентричный и несколько спятивший отец, любовь рассказчика к которому практически восрешает уже умершего. На момент написания такого рода манера — литературный аналог манеры Шагала в живописи, например, была не слишком распространена, а вот с шестидесятых — сплошь и рядом. Латиноамериканцы Шульца не читали, но яркая чувственность и пестрый калейдоскоп у них как-то лучше получались и определенно поинтересней. «Персона вне достоверности» Отрошенко видится мне совершенно сопоставимым аналогом прозы Шульца ( у Отрошенко, правда, еще и без Гоголя никуда). Так уж сложилось, что отброшенная автором тень много превосходит собственно достоинства двух небольших сборников. С другой стороны, ограничься Набоков лишь сборником про возвращение Чорба, стал бы он признанным классиком? Возможно, Шульц и был предтечей, а уж талантом литературным обладал несомненным, но уж рассказчик он, по-моему посредственный, а романов не писал. Уже и так сравнений с другими авторами насыпал как соли, но на ум приходит и Саша Соколов. Оба сборника рассказов по качеству, художественной состоятельности, авторским находкам на моих личных вкусовых вполне соизмеримы с «Между волком и собакой». У Соколова, правда, есть и еще «Школа для дураков», уже решительно превосходящая местячковые бытовые фактурные этюды Шульца.

Высочайшую планку, заданную томом про Ломбардию, Ипполитов выдержал. Вторая книжка развила авторский субъективизм и вольное прустианство до таких масштабов, что самой Венеции, в общем, и много и мало. Уйма фактов, фактищ и фактиков, ссылок на каталог картин и памятников, все из которых только автор поди и знает. Не могу не упомянуть и Гринуэя ( его и Ипполитов упоминает многажды — чаще только Манна и Висконти, понятно почему) — тяга к каталогизаторству, маньеризму сближает. Читать рекомендуется строго по главке в день, далее концентрация, как в богатом музеее, теряется , а Ипполитов предлагает бульон небывалой концентрации. Держать под рукой компьютер для сверки топонимики города и уточнения сведений о вскользь упоминаемых незнакомых именах и картинах — в обязательном порядке. Возможность получения удовольствия от текста прямо зависит от способности несколько наивно по-детски поддаться безграничной вере в авторскую магию, что ннекоторые читатели не могут сделать в принципе. Ну и как без Пруста — если вы с удовольствием читали его несобытийную, а размышленческую часть «Поисков», про бабушку там или про ту же Венецию, особенности авторского эго и оптики точно не смутят. Кому не близки Андрей Белый и Висконти, книга едва ли понравится. Ипполитов часто и уважительно вспоминает книгу Муратова, но вот пародокс — преданным и беусловным поклонникам манеры Муратова, полагающим его давешние Картины эталоном культурного обзора, книга не понравится. О своих впечатлениях кратко — восхищен.

Коммерческая развлекательная литература с использованием исторического фона. Живое действие, детективная интрига, усредненный язык. Мне вот показалось, что при бесспорном профессионализме автора чего-то личного незаемного и оригинального роману катастрофически не достает. Жанр исторического детектива нынче в части и роман сильно уступает не только славным романам, например, Маккаммона, но и более близким аналогам про Фандорина. Каких-то редких запоминающихся исторических деталек фиг да обчелся, стилизаторством автор вроде не увлекается, а архаичный язык как бы воров заставляет вспомнить старика Ромуальдыча. Ярких образов нет и в помине. Такого рода литература, как правило, ранее имела романтический крен ( вспомним хоть «Троих из Навигацкой школы»), а вот сейчас в ходу некий натурализм. У Трускиновской нет ни романтизма ( б.... таковыми прямо и названы), но и натурализма ( фон все же чумы) тоже нет. По факту ни рыба ни мясо, ни тебе дедукции от сыщика, ни напряжения интриги. Так, мельтешат персонажи, суетятся по Москве. В завершении очень ожидаемый и предсказуемый хэппи-энд. Право, не лучший образец такого рода литературы, скорее для пляжного чтения. Даже Пикуль более осознанно и основательно читается.

Планку ( весьма высокую) Флинн выдержала и в третьем романе, весьма отличном от двух. Признаюсь, что первая часть читалась без энтузиазма — ну слишком уж много написано про крушение брака и войну полов, в том числе и в жанре триллера. Было( если без фантазий) три варианта развития событий и ни один из них энтузиазма не вызывал. Больших психологических и тонких суждений автора о природе брака и проч. нне заметил, а вот стилистика глав от имени жены местами очень напоминала Платову — домистического периода. Еда ли это большой плюс. Ну и при двух рассказчиках интрига поддерживается разведением рассказов во времени. Во второй части действие стало тоже предсказуемо одноколейным, однако в «Мизери» автор играть не стала. Ложное ружье, которое не выстрелило. В основном приятное послевкусие от романа связано, конечно, с третьей частью, неожиданнным открытым финалом, противоречащим традиции. Это по-настоящему здорово и новаторски. В целом стилистически и атмосферно попрощуе чем в первых двух романах, но нельзя не отметить и авторскую амбицию сыграть на сильно заезженном поле. Выкрутасы в разных частях по их отношению друг к другу, ложная жертва в бегах с аллюзиями на Жапризо и Кинга, к счастью, не развитыми, мощная концовка. Организационные по отношению к материалу и структурные находки автора мне видятся рещительно превосходящими нехитрый психологический фарш романа и его изначальный посылл в духе «яппи в опасности».

От Березина ожидал большего. Понятно, что Шкловский с его путанной, яркой биографией, афоризмами — конфетка такая, что испортить трудно. ННе менее верно сообщение автора, что биографии Шкловский заслуживает давно. Не могу не согласиться и с этим:«Сейчас возникла целая индустрия биографического жанра, компилирующая цитаты из первичных мемуаров, — дело житейское». На мой взляд, книга Березина — вполне в рамках этой индустрии: цитат из мемуаров и художественной литературы(Булгакова, Каверина и проч.) в ней по объъему больше половины от текста. Автор пошел по пути несложному, пойдя, вслед за героем, по линии коротких абзацев, рубленых фраз и проч. С другой стороны особенности стиля Шкловского так часто пародировались (а образцы пародии приведены в книге), что для меня ценность именно такого стиля неочевидна — как неочевидна и тяга набоковедов к изложению своих мыслей ветвистым «набоковским» стилем. Биография получилась рубленой, основная ценность сводится к обстоятельному подбору именно что цитат ( встреченных процентов на восемьдесят ранее), а собственно авторских развернутых оценок как бы две: — не судите поспешно, все правы и все ошибаются, современники сплетничают и поди разберись; синкретический человек, авантюрист, путаный, но масштаб личности и яркость таковы, что сильно впечатляют ( ну как примерно Данилккин о Проханове). То есть оригинально авторского — чуть и это, мне думается, не сознательный уход Березина от авторского начала в сторону развития самостоятельных оценок читателя. Насколько могу судить и по книгам и по ЖЖ, Березин вполне себе амбициозный автор («Простите, если кого обидел», отнюдь нне от скромности, а художественный жест) — в книге он не то, чтобы заворожен персонажем, но определенно сдержан в оценках и излишне саморетуширован. то осозннанный выббор — один из вариантов создания биографии, имеющий давнюю и преобладающую традицию. Но почему-то именно в отношении к импровизатору и провокатору, артисту Шкловскому он кажется наименее адекватным. В общем, на мой вкус, Пастернаку и Окуджаве с биографом в сеерии ЖЗЛ повезло поболее.

У Кинга есть книжка насчет того, как писать книги. «Джойленд» среди многочисленных романов автора в моем представлении являет пример худдожественной иллюстрации «как нужно писать книги». Откровенное обнажение приемов, традиционное тасование временных пластов, очень неспешный ритм, демонстрация умения наделить индивидуальными особенностями речь разных персонажей, перекличка жанров — от производственного до традиционного триллера. Я с интересом наблюдал палитру приемов, авторское оснащение — какой-то демонстративно техничный роман получился. Ну и один из самых сентиментальных романов Кинга, до поры так вполне себе брэдбериевская пастораль. Вместе с тем в выставке впечатляющих навыков и умений мастерство в любовных и постельных сценах у Кинга выглядит традиционно же слабо и пресно, а финальная сцена с разоблачением и на колесе уж так просится в экранизацию, что сама по себе не впечатлила. Роман не столько «атмосферный», сколь демонстрационный, совершенно без драйва, острых углов, шока — поздний Кинг, словом. В части содержательности и интеллектуальной составляющей, с другой стороны, пустышка.

Традиционный сборник традиционного Крусанова сколь предсказуем в достоинствах, столь и необязателен. Вкусные рассказы про охоту, зарисовки природы, курбеты с потусторонними силами — умеет автор писать изящную прозу. С другой стороны чего-то изюмистого, ранее не встречавшегося в сборнике нет и в помине, афоризмов и цитаток меньше, чем в любой другой книжке Крусанова. Более короткие рассказы, вошедшие в первую часть — лучшие, а вот составшие «Узорник» — более водянистые и малоинтересные. Питерского, в фундамент металитературной составляющей города, практически нет. Традиционных суждений об империи и проч., как водится, в достатке. Мне вот что интересно: всякий там стеб насчет воссоздания империи, проливов, русской идеи в крусановском изложении это в чистом виде игры разума, софистическое пустобрешество? Или на фоне недавних событий безобидные инвективы Крусанов готов прямо в публицистической форме кооптировать в духе Лимонова? Шутки же на эту тему определенно будут бестактностью в духе раздачи Минобороны наклеек «Вежливые люди». Поживем-увидим, благо раз в год Крусанов книжицы ( меньших достоинств чем ранние, но определенно приятные) на-гора издает.

Даже и не верится, что «Гиперион» уже был написан — настолько графоманская, с перехлестом книжка вышла у Симмонса. То есть понятно, что он многостаночник — и в поле жнец и на дуде; отметился во всех возможных жанрах. «Бритва Дарвина» — трэш в чистом виде, с супергероем, убившим сотни во благое дело и целомудренным к оружию. Надо ли полагать, что при таком зачине ружье он расчехлит и злодеям даст дрозда. Универсализм его технических познаний может соперничать ну разве что со скромностью и преданностью памяти погибших родных. Все не так плохо — на горизонте появляется обаятельная следовательница и, преодолевая предрассудки, жеманно и неотвратимо героя тянет к ней... В романе мало незатасканных трафаретных штампов, но хуже них лишь авторские импровизации боевых сценок, из которых запомнился поединок планера с вертолетом ( у последнего не было шансов). Моей любимицей оказалась сцена, в которой герой с злодеем сидят на бревне, затем герой втыкает в злодея нож. Злодей с фамилией Зуев ( есть еще и Япончиков) говорит буквально:«На мне кевларовый жилет, американский говнюк», ухмыляется и вроде все, хана, но вдруг с удивленным выражением на лице злодей падает. Обращаясь к трупу герой говорит «Кевлар не защищает от удара ножом. особенно если лезвие — с тефлоновым напылением». В романе таких примочек несколько, еще герой ведет славные диалоги с использованием технической терминологии. На юмор нет и намека, отчего картонность прозы и ущербность диалогов выглядят особенно удручаююще. В общем, думал, что худшим романом у Симмонса является «Лето ночи», но ошибался.

Как так могло случиться, что знаменитый на родине роман Дугласа так долго шел до меня. В молодости я был страстным поклонником не только романов Набокова, но и его литературоведческих работ и лекций ( весьма пристрастных, впрочем). Уж коль скоро на полке у Себастиана Найта наряду с «Дамой с собачкой» и Шекспиром оказался роман Дугласа, то уж явно такое соседство должно было навести на мысли.

Книжка роскошная. Задолго до Пратчетта Дуглас создал свою вселенную на средиземном острове, в которой нашлось место и престарелому Распутину со свитой поклонников, и мафиознику-адвокату, и, главное, эксцентричным гедонистам-острословам. Очень близко к Уайлду, но не мелодраматичного «Дориана Грея» ( в котором блистательные монологи сэра Генри были скверно подавлены остальным) и не всяких там «Саломей», а стилистики, диалогов пьесы «Как важно быть серьезным». У Дугласа как минимум три персонажа-острослова, со вкусом и обстоятельно обосновывающие прелести и самоценность «эстетического» пути и ущерюность этических цивилизационных ограничений. Вот такие диалоги оживлены драками, извержениями — но сильно на периферии, так что «Ветер» — образчик чистого незамутненного привходящими детективными или социальными интригами романа, дистилированное роскошное удовольствие. Эталон того, что мы условно понимаем под «английским юмором». Вся «Черная беда» Ивлина Во является перепевом и интонационным повтором «Ветра» ( даже и Африка чуть есть у Дугласа).

Пару слов надо сказать о переводе Сергея Ильина, отличительным свойством таланта которого и манеры я всегда полагал некоторую тяжеловесность. Вижу я ее и в переложениях Набокова, и Фрая — полагал, что по темпераменту и основательности книга Фейбера близка темпераменту переводчика. Однако в «Южном ветре» совершенно иная техника — виртуозность, легкость, изящество словесных кружев. Прямо восхищен этой стороной Ильина, считаю лучшим его перевод из всех читанных по ритму и блистательности. Пока — главное впечталение года.

Двойственное чувство — легко и местами не без приятности читаешь, а все неловко несколько. По существу, «День опричника» такая незатейливая вещица с обилием КаВэЭновских штучек, угадаек переназванных медийных персонажей, что относимые обычно оправдания по поводу чтения Донцовой — «надоело думать» «так хочется расслабиться» и проч.- в полной мере применимы к этому роману. С поправкой, разумеется, на аудиторию, несколько более образованную. Сорокин отказался от стилевого разнобоя, всякого там концептуализма и написал практически забавную фэнтези на тему опричнина в будущем. Надо отметить, что ряд сценок и деталек сделали бы честь менее даровитому литератору, а брутальный гомосексуализм и всякие там штучки в бане позабавили и вовсе без всякого осадка. Правда, смешно — и опять ловишь себя на неловкости — прямо-таки донцовщина. Приходится констатировать откровенное раздвоение — безделица, а читается на ура.

Совершенно славная книга, в некотором смысле эталон культуртрегерской эссеистики. Вайль удачно открыл для формы плутарховский прием сравнительных описаний плюс зарифмовал город с культурным деятелем ( преимущественно писателем). Порой соотношение город-персонаж несколько натянуто — ну не является О Генри адекватным автором, отразившим масштаб и своеобразие Нью-Йорка, иногда автор увлекается слишком городом( а автору чуть), а порой и наоборот. Эти частности в полной степени искупаются эрудицией, свободой изложения, мягким чувством юмора и изобретательностью, которые вкупе не дают приему наскучить. У всех свои предпочтения: какие-то главы лучше — мне вот этнографические наблюдения о Японии и японцах по качеству показались несопоставимы с посвященными строками Мисиме и Абэ ( писателями, на мой взгляд, не первого ряда и не самыми топографическими в творчестве). Суждения относительно Чаплина, Лондона, Байрона, Риверы показались превосходными, о Висконти и Феллини в приницпе ничего нового. Объем информации, манера изложения, масса деталек и отвлечений в принципе не могли быть адекватно переложены в формат телепередач, так что читавшие книгу могут их не смотреть, а вот тем, кому понравились телевыпуски книга понравится много больше. Ставшая , безусловно, бестселлером, эта книга является отправной точкой современных зарисовок и на нее в той или иной мере ориентировались и Рубина со своими бледными изводами путевых городских заметок про зарубежье и Трофименков с Ипполитовым. У последнего произошла как бы детализация, увеличение оптики, бо в книге очень много об очень маленьких городах — ну и «ячества», самого Ипполитова в отличие от Вайля оочень много ( а все же при формальном оммаже в сторону Муратова куда как ближе к Вайлю). Славная книга, как-то нашел автор золотую середину между занимательностью и невседоступностью, доступностью, но для читавших и смотревших. Без высокомерия, но с юмором.

«Кто смотрит на облака» организован как роман- мозаика, в котором временные срезы даны с судьбами нескольких пересекающихся ( и не очень) персонажей. По мне, скорее получился сборник рассказов неравнозначной ценности, нежели органичное большое произведение. Первая новелла про умирающую девочку в Ленинграде удивительно мощная и страшная, вообще, одно из лучших произведений Конецкого само по себе, в которой ужасы названы своими именами, без прикрас, с воровством и хлебными очередями. Право, законченный шедевр. Остальные составные рассказы разноплановы — новелла про любителя острых профессий и порезавшего его ножом друга предвосхищают темы творчества Шукшина, а суровые морские волки, алчущие любви на суше у Конецкого не переводились. Есть очень мелодраматическая зарисовка на тему медсестры, долго ждавшей воюющего мужа, вернувшегося ну как раз в аккурат, когда она-таки пошла с другим. Излишне надрывная и с погрешностями против вкуса новелла, на мой взгляд.

При ряде рабочих издержек все же следует помнить, что Конецкий, очевидно, был хороший человек и эта органика при всех творческих поисках в сочетании с монтеневским здравым смыслом и романтикой делает его прозу прямо терапевтической. Не без джеклондоновщины, без больших этических глубин, но проза чрезвычайно уютная и приятная во всех смыслах.

Чтение для сильных духом. Вполне себе начавшийся за здравие роман после внятной завязки нежданно сполз в сферу иномирья, совершенно абсурдистского строя с ограниченным числом участников, среди которых полицейские и велосипеды. В концовке топонимика абсурдистского мира и как туда попал рассказчик, в общем, прояснены. Кайдан, однако.

Чтение всякого абсурдистского романа предполагает принятие или отторжение предложенных автором условий игры. Сновидческие лабиринты Кафки имеют совершенно внятную подоплеку, общую тональность боязни давления социума и власти. У Кэрролла фантазии носят игривый и очень смешной характер в отличие, например, от мрачных и хаотичных нагромождений прозы Беккета. Автор «Третьего полицейского» не столь демократичен в своих зарисовках, но помягче Беккета, чего уж там говорить. Беспрерывные диалоги рассказчика с несколько однообразными с завихрениями полицейскими уравновешиваются всякими там сундучками, провалами в комнаты чудес и невозможностью что-то извлечь оттуда, теми же велосипедами. Вполне себе гармонично и изящно, по факту. Много симпатичных находок навроде одноногих защитников или вымышленного де Селби, на которого вечно ссылается рассказчик. Я не могу сказать, с другой стороны, что авторские фантазии уж так точно соорганизованы, что из них ничего нельзя выкинуть или добавить, что появление четвертого полицейского или исчезновение третьего так уж прямо влияют на общую геометрию. В эмоциональном плане авторские крендельки мало что дают. Однако не отдать должное своеобычному видению мира, ловкости рук и удачной стилистической игре не могу, так что намерен вскоре книгу перечесть ( имея в виду уже, так сказать, общую картину), да и другие романы нужно глянть, бо автор написал их немного.

Вещицу читал под наименованием «Пожить в тени под баобабами» и, полагаю, это худшая повесть Прашкевича, абсолютно в рамках коммерческого низкопробного боевичка девяностых со всем набором штампов. тут тебе и золотые сокровища КГБ, перевозимые с использованием трупа через границу, и честный твердолобый супербоец, в тяжелые годы из-за принципа отказавшийся от золота Олимпиады-80, и мафиозный босс с монологами. Полагаю, что роль пробивного борца должен был исполнять Сидихин, в фильмах «У опасной черты» и «Русский транзит» создавший собирательный образ, в который полностью укладывается и персонаж Прашкевича. Есть и любовная сценка с талантливой непродажной журналисткой, и рояли в кустах и протчая муть. Уверен, что Г.М. за ради заработка поступился особенностями стиля и отчасти достоинством: лишь в мысленном возвращении второстепенного киллера к навязчиво сидящим у него в голове стихам видна черточка фирменного приема Прашкевича, развитого им впоследствии столь блистательно. А так стыд и срам.

Юнгер видится совершенным исполином, реликтом ушедшей эпохи, своего рода сверхчеловеком. к созданию которого стремился рейх. Помимо огромной эрудиции, владения языками и постоянного расширения кругозора, как-то умудрился он на протяжении жизни выдержать моральный стоицизм. Битый-перебитый на фронтах Первой мировой, повоевавший и на Второй, видевший массу трупов и кишок, Юнгер не изменил величавости и в части ответа о возможности стихов после Освенцима наглядно демонстрировал высоты и неисчерпанность величия духа. Данный сборник заметок является иллюстрацией достоинства во время чумы, рефлексии «над схваткой» о горестной участи побежденных. Меня вот совершенно искренне интонации, трезвость и аналитика, незашоренность на «ячестве» восхищают даже больше, чем интересные зарисовки быта, впечатления его о прочитанном, диалоги с друзьями и изложение многих печальных судеб. Ввиду высокого статуса и авторитета свидетеля, поневоле очередной раз задумался о масштабах советского насилия к мирному населению в Германии 1945-47 гг. Это стало общим местом мировой литературы (не только германской), кое-что писалось и в воспоминаниях некоторых фронтовиков, однако общая позиция официоза в пику мировой — ничего не было, отдельные эксцессы не в счет. У меня нет оснований не доверять свидетельствам Юнгера об обратном ни малейших, вероятно, жуть творилась несусветная (даже и психологическая подоплека взаимоотношений победителей с поверженными агрессорами подтверждает степень насилия). Относительно книги стоит заметить, что Юнгер не видится мне философом (как и, например наш славный Розанов), так что когда он выходит за рамки здравого смысла и ударяется в обобщающие суждения, все это сильно не впечатляет.

Обращение к китайской средневековой культуре в отечественной фантастике во всех книгах представляет собой вариации на тему восприятия русскими китайской культурной традиции — ну как у Ипполитова книжка не столько про Ломбардию, сколько про культурные мосты между нами и Италией. Культуры, видимо, столь несхожи, что преобладает юмоористическая стихия — у Рыбакова очевидно, а и у Латыниной вполне себе. Аккуратный роман Коростелевой по знанию китайской традиции, обилию вкусных цитат, изящности ну точно остальным не уступит, а юмор различного диапазона, но в целом определенно мягкий, не сатирического толка. Мягкая ирония преобладает. Собственно, история пребывания китайца в ВУЗЕ и его адптации к нашим реалиям сама по себе была бы хороша, но целиком умещалась бы в окружности «Школы в Крамартене» ( там, кстати, если помните, тоже был фактурный китаец-культуролог). В «Цветах» есть две прекрасные новые составляющие — история про потаенный китайский театр и удачные страницы про быт и традиции поисковиков. Последние мне показались удивительно точными, с меткими запоминающимися деталями и атмосферностью — более двадцати лет езжу к археологам и много общего. Как и в «Школе» не понравились всякие стихотворные варианты в рамках студенческого капустника: понижение авторского юмора ддо уровня КВН. Мне роман показался более цельным, стильным и изящным нежели славная «Школа», остается ждать-таки любого издания книг Коростелевой. Тот случай, когда романы хочется иметь на полке, а не в ридере.

Уж и не знаю, с кем сравнить Трускиновскую — возможно мужским аналогом может являться Прашкевич с его профессионализмом и широким тематическим разнообразием, историческими удачными экскурсами и технической оснащенностью. «Монах и кошка» — симпатичный сказ на темы средневековой японской мифологии, в свою очередь, хочу сравнить с японской ( лучшей) частью «Ноопэрапона» Олди. Как манерой письма, так и уровнем стилизованности и культурности ддля меня вещи эти совершенно сопоставимы. У русской японской стилизационной традиции на ниве фантастики достижений куда как поменьше чем на синологическом материале — «Монах и кошка» в этом смысле приметное явление. Изящная словесность, краткая форма, без большой глубины и претензий — все очень симпатично, но так, чтобы обязательно к прочтению и незаменимо — сказать не могу.

Определенно неплохая книга, намерен дальше прочитать «Кровавый меридиан» что-ли. Первая часть со странствием подростков и без особой динамики, эдакий роуд-муви, исключительно хороша, прямо эталон. Блистательные реплики-диалоги, неспешный ритм, завораживающий рисунок прозы. Уже доводилось писать о завороженности автора Фолкнером, но в «Конях» это завороженность лайтовым Фолкнером, автором не столько йокнапатофской саги в целом, сколько «Медведем»,«Похитителями» и тем направлением, что эволюцонировало от «Гекельберри Финна». Забавно, что фолкнеровские мотивы и пластика поданы в стилистике скорее его антипода — Хемингуэя: фразы короткие, рубленые, предельно насыщенное описание физических перемещений и действий. Увлекательно и занятно, как в плане сюжетопостроения, так и литературно. Увы, с момента появления со второй части Пенелопы Крус, брутальной немногословной и роковой любви к американцам словно бы присоединился третий соавтор и это, скорее всего Перес-Реверте ( у него ведь естть и мексиканская «Королева Юга»). Действие сильно оживилось, кровь полилась, а центральный персонаж утратил все свое подростковое обаяние и стал полуавтоматом. Сцены в тюрьме достойно продолжены похищением капитана, а достойно завершить изюминкой роман автор и не сумел. Очевидно излишним именно в рамках стилистики романа и постановки «сценарных диалогов» видится мне пространный абсолютно литературный монолог-рассказ тетки о страданиях ее семейства, истории Мексики времян революции и проч. Влияние кинематографа в плане организации текста, которой местами синопсис сценария, чувствуется, конечно, сильно. Для меня роман представляет собой любопытный синтез-реминисценцию старых авторов и ковбойских фильмов, сделанный очень талантливо и несколько неэмоционально. Но во всяком случае поклонников МакКарти понимаю и в надежде, что следующий роман окажется лучше, завершаю на оптимистичной ноте.

Занятная книжка, с чертами арт-хауса в популярном жанре. Надо сказать, что для чтения романа желательно хорошо знать исторический контекст, поскольку Мантелл писала роман-мозаику с намеренным редуцированием широко известных событий. Автор не стала разжевывать историю родов и предысторию персонажей, а появление в эпизодах Джейн Сеймур оправданно исключительно знанием читателя «что будет дальше». Мне очень понравились образы Генриха и Анны Болейн, сильнейшей стороной Мантелл-романистки считаю диалоги. Кромвель ближе к Румате — эдакий человек без свойств и эмоций, авторский полпред, местами чистая функция. Отсюда чистый авторский произвол — так же можно излагать события от имени бесстрастного Мора или Генриха или люой иной фигуры умолчания. Надо отметить, что у Мантелл получился занятный театр флегматиков: известные персонажи, ряд из которых, очевидно, были прямо одержимыми и дикими до страстей, эмоционально очень выхолощены, так что общение между ними представляет по накалу фактически посиделки современных клерков. Особеннно занятны ровные душевные беседы между Мором и Кромвеллем. Это в чистом виде особенности авторского заведомо оригинального подхода — так Юлиан Семенов сделал ну прямо всех нацистов интеллектуалами в своей «Альтернативе». Оборотная сторона такой рационализации — эммоциональная бесцветность ( сродни главному персонажу) романа, который занятен, слов нет, однако новым словом ни в рамках жанра, ни тем паче английской литературы не является. Мне прямо уже и интересно — что Мантелл и две томины продолжения так же, не меняя ноги, наваяла в той же стенографической манере зарисовок перемещений анемичных кукол?

Возможно, далее Бэнкс в цикле развернулся. В явленном намеке на организацию Культуры виден идейный потенциал. Не исключено, что продолжение превзошло старт. Первая же книжка цикла, честно, достаточно проходная космическая опера, интерес держащая именно по принципу «бей-беги». В рецензии где-то сравнивали с «Гиперионом», но куда уж там: даже и без Китса очень скромно и без блеска. Организационно — одноколейный квест с центральным персонажем и вставками-микрорассказами о провидице. Написано простенько, с обилием «технических» терминов. Уж не знаю, может переводчик с досады порезвился, но одна фраза запомнилась. Что-то типа того, что на персонаже «была надета теплая кофта и брюки такого же цвета». Люблю такое. Однако я книжку прочитал с неделю назад, а это самое яркое о ней воспоминание. Куда уж там о Флебе еще и помнить...

Не без удовольствия прочитав первые шесть книг симофнии, на крайней подустал, так ччто читать «Луну» в момент ее выхода не стал. Сейчас же прочитал со светлыми чувствами и полагаю ее одной из лучшей в серии. До окончательной эволюции В.М. в сторону забронзовевшего антизападничества и (лично для меня) в сторону малоинтересных в художественном смысле идейных работ, ван Зайчик выдал на-гору по-настоящему неоднозначную, идейно насыщенную и нервную работу. Понятно, что еврейский вопрос и сам по себе непрост, а уж его многочисленные зеркальные отражения разной степени кривизны и сами по себе удивительны, но авторам удалось, на мой вкус, соблюсти в целом такт и меру при обсуждении тематики. Меньше откровенного Кавээна и единственным ощутимым безвкусным провалом полагаю и образ и исполнение Гамсахуева — вполне в духе позднего как раз Рыбакова. Собственно намеки на дальнейшую эволюцию видны и сейчас — многовато в общем балансе рассуждений о тлетворных двойных стандартах Запада — не то, чтобы их не было и проблема мнимая, просто в рамках общей проблематики романа и полифонии получился некий перекос , но роман общий непростой каркас сдюжил. Крайний роман цикла получился, однако, наверное, сейчас написание продолжений неактуально.

Второй из прочитанный романов Уэльбека откровенно разочаровал. Слог и привычный мизантропизм при нем, ряд комичных зарисовок и зубоскальство на высоте, однако талант автора таков, что это мало. Мысли о кризисе западной цивилизации и причинах секстуризма в Таиланд ну шибко нехитрые. Мне доставило удовольствие глумление автора над «Фирмой» Гришема, но «Платформа» для критики еще более уязвима. И у главного героя все время суперсекс ( славные описания в духе «ее жесткая муфта терлась о мои икры» или там про «упругие пампушки»), и любоффь-таки он встретил идеальную во всех смыслах. И вот когда впереди целая жизнь бессмысленно ( но на самом деле в сооветствии с воздаянием) все случайно заканчивается. «Платформа» по сути примитивнейшая мелодрама с использованием клише эротических романов, разбавленная для проформы авторскими рассуждениями о природе социума. Сдается, что такие вещицы автор может выдавать на гору чуть ли не каждый год — во всяком случае «Карта и территория» выглядит куда как более основательным, цельным и литературно изощренным высказыванием все о том же.

Вполне ожидаемый для поклонников Гранже, чей роман так уж обвинен в самоповторах, что читатели как будто игнорируют очвеидный факт о особенностях музы автора и ограниченном круге его тем и изобразительных средств. Мне «Пассажир» на фоне иных творений представляется себе редкой для автора вещью, в которой он почти ( для себя) не перегнул палку и избежал очевидного трэша. Для Гранже это очень много само по себе. Рассказчик он превосходный, а в «Пассажире» — автора или толмачей заслуга — глаз почти не цеплялся на безыскусностях и косноязычных оборотах речи. Локальная история в пределах Франции, а Чили упомянуто ну так, для закваски. Добавим погружение в мир бомжей, незатертость темы смены психических образов одним персонажем, языческие мотивы и нормальный финал — за это точно можно простить чрезмерную везучесть бегуна, неизбежные провалы гонябщихся за ним суперпрофессионалов, лубочность куколки-полисмена с семейным проклятием и надуманную ее «Лубофф» к бегуну. Нормальное пляжное чтение, ожидаемый драйв. Повторы неибежны увы, но и находки есть. Предъявлять иные пртензии уж точно не след: то что осины не родят апельсины, очевидно , полагаю, даже для самых преданных поклонников француза, среди которых еестть вполне уважаемые и респектабельные соотечественники.

Открывая книгу неизвестной авторессы, в принципе не ожидал больших откровений. Бо тема страданий еврейского народа в военные и послевоенные годы уж так оплакана нашими топ-писательницами ( Улиицкая, Рубина, вот еще и Костюкович), что просвет не виделся. Еще есть и братья Вайнеры и Рыбков с «Тяжелым песком», да кого еще нет. Роман откровенно впечатлил. Это «морочный» путанный детектив, в котором гоголевские интроспекции, украинские навы играют первостепенную роль и органично сведены с расследованием одного убийства. Центральный дознаватель, от лица которого ведется речь, угрюмо блуждает между фактурными сочными надрывными евреями, оставляя за собой сплошные трупы и разор. Не так уж и много у нас адекватных вариаций на тему «Сердца ангела», а тут еще и на фоне эмоционального надлома военных лет. Собственно и дознаватель, как выяснняется, к концу, персонаж совершенно замороженный, атрофировавший ряд человечексих качеств, своего рода зомби с принципами. Хемлин очень здорово ведет интригу, наводит тень на плетень, подводя читателя к выводу о том, кто уюил в середине романа.

Отдельной удачей следует назвать слог — синтез прозы 20-30-х годов почерков Зощенко ( нне юмористического извода), Платонова( не в самой радикальной части), Бабеля. Центральный рассказчик излагает долгую историю одним тоном ( что очень сложно для поддержания интриги и интереса к событиям), с выдержаннным содержательным стилем. «Мужская» и суровая проза, жутчайшие изводы войны изложены намеренно от лица сдержанного сурового терминатора. Если и проводить сравнения, то на ум приходит Азольский в лучших вещах навроде «Крови».

Я мало и выборочно читаю отечественную литературу в детективном жанре. Со времян «Казарозы» нна меня ни одна книга такого впечатления не производила . Мощный, мастерский роман с недвусмысленной характеристикой того, что есть советская власть. В контексте последних событий нехудо бы метафизически осмыслить некоторые особенности организации жизни дознавателями на территории Украины.

Спору нет, что для своего времени эта повесть ( или небольшой роман) была прорывным и заметным явлением. Нетрадиционная коллизия, симовлизм, отсутствие советского поредстввления о коммунистическом будущем, лирическая линия — ну точно такого было мало. Если абстрагироваться от штампов советской фантастики и советской же борьбы с ними, а ориентироваться на достижения, например, западной «новой волны», то «Леопард» воображения не потрясает. Ощущение добротности, авторской незашоренности никуда не делось, но по большому счету впечателния на меня не произвело. Я не истовый поклонник Сарамаго, но возможности извлечения вариантов из социологичесого фантастического допущения ( люди перестают умирать, все люди ослепли) у него поданы так, что наша вариация насчет осведомленности людей о дате смерти выглядит мелковатой. У Ларионовой есть интрига, неосведомленность центрального персонажа, вполне себе доверительный слог. Не являясь поклонником «твердой НФ» ( а «Леопард» вроде к ней и не относят), не могу читать всякие там терминологические диалоги насчет гамма облучений и рефракторности — а их в повести многовато для удельного веса. Авторский посыл, лирическая линия могли бы обойтись и без НТР-овского антуража. Содержательная линия внутри всей геттовости мне видится таким образом: у ГГ есть любовь и обязательства перед старой подругой, причем усложненный ее заведомой обреченностью, а тут на горизонте появилась влюбленная и сочная юница. Разрыв на аорту между долгом и чувством, надрывность выбора и его психологическая мотивированность — эта часть производит сильное впечатление, пусть и микшированная и с мелодраматическим финалом. Не то, чтобы читать эту вещицу было бы совершенно обязательно, не Стругацкие, чай, но с учетом времени выхода альтернативным дополнением к Ефремову во всяком случае «Леопард» уж точно является.

Давно я не испытывал ощущения возвращения в детскую радость от чтения классических историко-приключенческих книг. Сабатини, Хаггард, Буссенар, Майн Рид — классиков во время чтения романа Митчелла вспоминал не раз. Большая часть романа написана так, словно литературного 20 века с его модернизмами и пост-модернизмами не было и в помине, романтический канон вполне без потерь пережил век-волкодав. «Тысяча осеней» по большей части — совершенно органичная, уютная, приключенческая книга, написанная для книжных подростков «старшего школьного возраста». Без подмигиваний, скрытых цитат, аллюзий — прямо возвращение к истокам. Это сейчас редкость найти хорошего рассказчика с юмором и солью. Замечательная книга с реанимацией старых технических приемов, доказавших свою жизнеспособность. Наиболее частым является вкрапление внутреннего как бы высказывания персонажа вслед за его непосредственной репликой в диалоге — у Дюма этот прием был отработан контрапунктом почти до совершенства, а в последнее время считается несколько прямолинейным.

Хорошие классические приключенческие книги не отличались тонким психологическим рисунком персонажей, зато воплощение и демонстарция торжества добродетели ( Честь, Неподкупность, Любовь и Преданность) всегда были в избытке. То же и у Митчелла — если злодей, то коварнейший. Такие вещи как Предательство, Неожиданный враг из прошлого ( третьстепенного персонажа, притом пропавший совершенно без развития интриги) и даже Пропавший и вдруг объявившийся неузнанный сын — все в наличии. От ряда технических движителей — подслушанный разговор, тайна рождения — Митчелл все же отказался, но, уверен, в рамках заведомой ориентации на старомодные традиции они выглядели бы органично.

Лучшими полагаю сцены-диалоги с участием японских переводчиков, моряков, служащих фактории: Митчелл создал прекрасную атмосферную и увлекательную книгу с интригой, выдержал умеренную линию, не впав ни в легковесность, ни в излишний ориентализм. Некоторым образом «Тысячу осеней» можно сравнить с «Маковым морем» — только роман Митчелла «для богатых», превосходит по всем статьям. По достоинствам и уровню художественности сравнил бы с «Поднебесной» Кея. В концовке автор, конечно, скомкал развитие линии персонажей на «Фебе» ( да и с причинами отпллытия, мягко говоря, начудил). Зато последние две маленькие части идут некоторым диссонансом с общим тоном книги, добавляют сентиментальности и определенного мелодраматизма рассказанной истории. Всячески рекомендую — заметное событие в рамках жанра.

Уступает , конечно, «Эре милосердия», хотя тоже достаточно близко к тексту экранизирован. В советские времена не читал, а по современным меркам в ряду лучших международных образчиков жанра роман поставить не могу. В советские времена и по местным меркам — роман много выше среднего. К достоинствам отнесу и ярких второстепенных персонажей ( чего стоит только алкоголик), и хорошие диалоги, внимание к деталям. Использование параллельных историй про Страдивари ( и Гварнери впридачу) с расследованием кражи — нетрадиционный ддля советского жанра ход. Главы про Страдивари впролне нормальные, но при объединении в самостоятельную повесть особого интереса бы нне вызвали — братья порылись в материале, хорошо используют техническую терминологию. Последняя часть повести — со злыми церковниками, поработившими Гварнери и забирающими его скрипки — мало того, что не основана на известных фактах, еще и оченно тенденциозна. Собственно и расследование похищения очень славно идет две трети, а затем уже раскрыт основной злодей ( лобовым сталлкиванием, надо сказать), и следить за опровержением алиби ( маршруты поездов, таксист, нашедший в салоне улику и проч.) не интересно. Следователь Тихонов, которого достаточно адекватно отобразил Шакуров, акцентированно скверными манерами и плохим характером, в определенно степени социальной и психологической ущербностью ощутиммо отличается от образов советских сыщиков. Поедание батона с запитием молоком на ужин — определенно такого не встретишь у других. Линия с напарницей решена в двусмысленно-целомудренном ключе ( здесь в фильме пошли подалее). В целом : детектив с художественными находками, неважной концовкой, по мере временного удаления от канонов «советского» детектива терящий часть обаяния.