В каталоге книжного магазина в Токио, специализирующегося на продаже изданий на русском языке, встретил предложение приобрести книгу Лысенко В. И. за ¥4,510.
Библиография авторов журнала "Искатель". 1961-2021 / сост. В.И. Лысенко. (Библиографии Фантлаб), Екатеринбург, Издательские решения Екатеринбург 127 c. ISBN 9785005685179 pap. (R240008)
価格(税込み) ¥4,510
Цена (включая налоги) 4510 иен.
============================================
В библиографию внесены авторы художественных и публицистических произведений, опубликованных в журнале "Искатель" в 1961-2020 гг. Работа выполнена к 60-летию журнала на основе информации сайта Фантлаб.
Словно немыслимая электромагнитная буря пронеслась радиоураганом над Землёй, заглушила концерты и джазы, предвыборные выступления и церковные мессы, радиопьесы и политические обзоры. Дикторы на языках всех континентов, прервав радиопередачи, сообщили о событии поразительном, желанном и невозможном, сказочном, но свершившемся. Газеты заменяли полосы, выходили экстренными выпусками.
Не было на Земле равнодушных! Одновременно по всему Земному шару, где как пришлось, утром или вечером, в полдень или даже ночью (в США), прошла минута Всемирного внимания, взволнованного, напряжённого, исполненного гордости за человечество.
Сильнее любых ядерных взрывов потрясли Земной шар слова:
В КОСМОСЕ ЧЕЛОВЕК!
И, как и ожидали все, в космосе летел советский человек, простой советский человек из трудовой семьи, двадцатисемилетний, бодрый, жизнерадостный, человек острого взгляда и точного слова, литейщик, формовавший в земле детали машин, а мечтой улетавший к звёздам, ставший мастером производственного обучения, а обучивший весь мир беспримерной отваге, беззаветному служению своему народу и человечеству, недавно ещё любитель Саратовского аэроклуба, а потом военный летчик, майор и, наконец, первый космонавт Земли, её первый звездолётчик!
Нет в мире равнодушных! На беспримерный подвиг Героя Знания окликаются все. Шквал восторга прокатился по Европе, Америке, Африке, по всем материкам...
Недавно в иностранной кинохронике демонстрировали трёх американских летчиков: капитана Вирджила Грисса, Аллана Шепарда и подполковника Джона Гленна, готовящихся на мысе Канаверал (в штате Флорида) лететь в космос. Американцы показали своих будущих астронавтов задолго до их заблаговременно объявленного космического полёта – дома, в семье, на Земле…
Сейчас мы узнали по телефону их мнения. Все трое, признавая большую победу русских, выразили своё разочарование: не они открыли новую эру.
Сам наш Юрий Гагарин, после полёта сказал: «Мы, конечно, будем рады успехам американских космонавтов, когда они полетят. В космосе места хватит для всех. Но эта арена должна быть использована не для военных целей, а для мирных. Американским космонавтам придётся догонять нас. Их успехи мы будем приветствовать, но постараемся всегда быть первыми».
Весь мир признал наше первенство!
Лицо первого звездолётчика мира Юрия Гагарина, простое, открытое, на редкость располагающее к себе русское лицо, люди увидели впервые на телевизионных экранах сначала в минуты полета, потом на Внуковском аэродроме и во время поездки с Никитой Сергеевичем Хрущевым через Москву, наконец, на митинге на Красной площади.
Это была первая телевизионная передача из Москвы, которую видели не только во многих городах СССР, но почти по всей Европе и за океаном, в Америке.
На первого звездолётчика мира люди разных стран смотрели как на своего героя, как на Героя Земли, его имя нельзя уже забыть и его не забудут далекие потомки.
Голос первого космонавта во время его полета ловили радиоприёмные станции и радиолюбители, записывали на магнитные плёнки, как в своё время «голос спутника, чтобы прослушивать без счёта раз, пусть не разбирая слов» незнакомого языка, но улавливая деловитое спокойствие и краткость фраз, посвящённых служебной информации, но исполненных величайшего значения и подлинно родственной близости для всех людей Земли.
Меньше всего я думал во время полёта Гагарина, что именно мне выпадет счастье продемонстрировать этот голос миллионам советских радиослушателей.
Вместе с моим другом писателем Владимиром Немцовым меня пригласили в радиоцентр и дали нам в руки драгоценную пленку.
Голос из космоса.
Впервые он прозвучал 4 октября 1957 года, возвестив всему миру, что человек, советский человек достал рукой космос! Страна победившего социализма оставила позади мир прославленной деловитости и технического расцвета и, вслед за оковами угнетения порвав оковы гравитации, запустила в космос маленький тогда еще шарик с отброшенными назад, словно подчеркивающими небывалую скорость, лучами антенн.
Когда первый искусственный спутник Земли сделал свой тысячный оборот, можно было с уверенностью сказать, что за тысячу оборотов нового небесного тела, новой маленькой луны, за полторы тысячи земных часов на земном шаре в соотношении сил и представлений о них произошли изменения большие, чем за предшествующую тысячу оборотов земного шара. И с той минуты голоса радиоприборов из космоса возвещали миру о все новых и новых победах советской науки, советского строя.
Впервые вырвалась из зоны земного притяжения и прошла вблизи Луны космическая лаборатория с целым штатом автоматических научных сотрудников. Она стала «десятой» планетой нашей системы, получив имя Мечты.
Новая планета солнечной системы знаменовала мечту человечества проникнуть в космос. Миллионы лет будет она двигаться по обретённой орбите, и, кто знает, может быть, далёкие наши потомки, на могучем звездолёте облетая (в памятный день 12 апреля по древнему календарю) солнечную систему, сняв шлемы, почтительно поравняются с первым космическим аппаратом, который, как знамение своих побед и стремлений, подарили солнцу «древние люди», только ещё строившие у себя коммунизм. А вскоре имя Мечты было присвоено новому Лунному морю, обнаруженному на невидимой стороне Луны.
Тогда голос из космоса, записанный на магнитную ленту, отозвался на земле не звуками, а световыми всплесками, строчка за строчкой воспроизводя фотографию всегда скрытой от людей страны высочайших гор, мореподобных низин и циклопических цирков, среди которых на новых лунных картах ныне значатся имена Ломоносова, Жолио-Кюри, Жюля Верна и где появился «залив космонавтов».
А сегодня москвичи просят переименовать Манежную площадь в Площадь Космонавтов. Голос первого из них только что прозвучал из космоса, живой, бодрый, деловой, голос человека, летевшего среди звезд.
Бесценную его запись держим мы сейчас в руках.
С волнением прослушали мы её на магнитофоне.
Мысленно мы были с ним, с первым космонавтом, представляли себе обстановку, в которой он находится, старались понять, что стоит за каждым произнесённым им словом.
Слова нелегко разобрать, они пробивались сквозь шум и треск словно взбунтовавшейся атмосферы, которую впервые всю до конца дерзко пронизал человек. Мы повторяем эти слова.
Вот что он говорил сразу после старта, перенеся шум и вибрацию, перегрузку ускорения, потеряв вес, видя вокруг себя летающие предметы, уже не сидя в кресле, а повиснув над ним:
Он работал. Для него полёт был не только испытанием его организма, он был сложной и напряжённой работой.
Пилоты Земли знают, что значит для них в полёте заботливая служба радаров и радиомаяков, бюро погоды и аэродромов.
По в каком необычном положении по сравнению с ними летел их собрат в космосе, не просто пилот, а сверхпилот, не просто лётчик, а звездолётчик!
Он мог взлететь над миром, стать живым спутником Земли потому, что не просто радары и радиомаяки помогали ему. Ему служили невиданная, изумительная техника, нигде, кроме Советского Союза, не существующие приборы, управляемые электронным мозгом, с быстротой электрической искры вычисляющие траектории полета, на которых одна десятая метра в секунду скорости сказывается сотнями километров отклонения.
Но вот снова звучит голос звездолётчика, который успел пролететь огромное расстояние:
ПОЛЁТ ПРОДОЛЖАЕТСЯ ХОРОШО. НАБЛЮДАЮ ЗЕМЛЮ, ВИДИМОСТЬ ХОРОШАЯ... НЕКОТОРОЕ ПРОСТРАНСТВО ПОКРЫТО КУЧЕВОЙ ОБЛАЧНОСТЬЮ.
Он видит Землю, первый видит её со стороны звёзд!
Если подняться высоко над Землей, она кажется вогнутой чашей, горизонт словно на уровне твоих глаз, а под тобой — пропасть. Но если уйти от Земли в космос, она превращается в шар, в исполинский глобус. Весь мир слышал рассказ Гагарина о том, что он различал на этом глобусе не только океаны и знакомые по школьному глобусу очертания материков, но даже большие города, реки, квадраты колхозных полей… Они виднелись сквозь мраморные прожилки облаков, которые лишь местами полупрозрачной сетью прикрывают планету.
И он видел гигантскую сферу планеты с голубым ореолом, переходящим в непостижимо чёрный цвет космического неба.
— КРАСОТА-ТО КАКАЯ! — воскликнул он еще в самом начале полёта, поражённый феерическим зрелищем.
Освещённый солнцем рельефный шар планеты с четкими линиями
океанских берегов, с пятнами больших городов, с зелеными массивами лесов окаймлялся, казалось, тонкой полоской, в которой голубой цвет постепенно переходил в синий, в фиолетовый, становясь чёрным. И вспоминалось старое и прекрасное русское слово «окоём». Только таким словом можно было назвать видимый из космоса земной горизонт.
А над ним, несмотря на день, мёртвыми самоцветами, пристальные, немигающие в десятки раз более яркие, чем с Земли, светили колючие звёзды. Казалось странным найти среди этих диковинных светил знакомые созвездия. И в противоестественном соседстве света и мрака на небе тьмы, неистово косматое, сверкало медузообразное Солнце, всё в пламенной короне языков. Нет! Звездолётчик не просто видел, он словно окунулся в этот бездонный мир миров, который так немыслимо огромен, что его измеряют не мерами длины, а годами пути лучистой энергии, столь долгими, что на Земле успевают смениться геологические периоды, подняться и опуститься материки, погибнуть допотопные ящеры и появиться Человек с его всепобеждающей способностью мыслить. Из глубины миров на Землю можно смотреть словно из иного времени, видеть планету не разделённой ни океанами, ни мировоззрениями, ни границами государств или характером общественного устройства, видеть Землю такой, какой она будет в грядущем.
Развитие науки, принесшее человечеству за последние сто пятьдесят лет невиданные достижения: победу над тысячелетним энергетическим голодом, увеличение скоростей передвижения от десятка до сорока тысяч километров в час, появление паровоза и парохода, автомобиля и самолёта, электричества, радио, телевидения, ядерной энергии, электронного мозга и автоматики, наконец, победу над тяготением, — это развитие не могло проходить оторванно от подъёма общественного самосознания, и вынесенный на гребне научных достижений в космос человек не может не думать о том, что необычайный расцвет науки нельзя оторвать от того, что одна треть человечества строит общество на коммунистических началах, а в подавляющей части человечество пересматривает основы общества, крушит сам фундамент колониализма и эксплуатации. Так пусть ощутится символом грядущего то, что Человеком, достигшим космоса, разбиты цепи тяготения!
В полёте.
Из космоса доносится бодрый голос:
ПОЛЁТ ПРОДОЛЖАЮ. ВСЁ НОРМАЛЬНО.
ВСЁ РАБОТАЕТ ОТЛИЧНО, ВСЁ ОТЛИЧНО РАБОТАЕТ, ИДЁМ ДАЛЬШЕ.
Он сказал «идём дальше», словно был не один!
Он сказал это среди бездонной пустоты и бесконечной тишины, по сравнению с которой земная тишина — симфония звуков: шум раковины, звон молчания, треск кузнечиков, далекий лай собаки, но одиночества он не чувствовал!
Юрий Гагарин, пользуясь одновременно многими каналами связи, выстукивая передачи ключом, наслаждаясь передававшейся специально для него музыкой, а главное, слушая голос, призывавший его к Земле, голос столь близкого человека, товарища по подвигу, не ощущал одиночества, находясь в космосе.
Да, звездолётчик Гагарин был не одинок и в своём полёте и в своём научном подвиге. Он чувствовал заботу командиров перелёта, своих товарищей по его осуществлению, оставшихся на Земле, но делавших не менее важную часть работы, чем он сам; знал о пристальном внимании и заботе руководителей партии и правительства. И один среди звезд, паря в невесомости посреди кабины, он говорил:
ИДЁМ ДАЛЬШЕ. ВАС СЛЫШУ ОЧЕНЬ СЛАБО. САМОЧУВСТВИЕ ХОРОШЕЕ, НАСТРОЕНИЕ БОДРОЕ.
Он чувствовал себя хорошо, даже ощущая невесомость! Он рассказывал потом об этом удивительном чувстве. Он не весил ничего, рука его ничего не весила, ничто его не тянуло вниз. Чувство необыкновенной лёгкости... Но на работоспособности не сказывалось. И питался он в эти минуты нормально...
Надо было лишь следить, чтобы не улетел карандаш, не уплыл планшет, когда пишешь. А почерк не изменился...
Как вообразить себе это испытанное лишь одним человеком Земли чувство невесомости, непередаваемой лёгкости, опьяняющей внутренней свободы?!
Впрочем, одним ли человеком?..
Нет, я не имею в виду тех, кто во время специальных научно продуманных тренировок короткие секунды испытывал на себе это ощущение или у кого замирало сердце при спуске высотного лифта.
Нет! Я вспоминаю о странном, всеми пережитом, особенно в юности, ощущении во сне, когда без всякого мышечного напряжения вдруг взмываешь вверх и медленно плывёшь над землёй, даже не уподобляясь птице, не затрачивая усилий, летишь по воздуху, невесомый!.. Помните, какое это невыразимое блаженство?!.
Откуда это ощущение у людей, память каких переживаний предков? Почему человек летает во сне? Откуда у него понятие о невесомости?
Однако оставим это вопросом! Подумаем совсем о другом.
Невесомость! Она не связана при полёте на орбите спутника с исчезновением гравитационного поля. Ускорение силы тяжести лишь компенсировано центробежным ускорением космического корабля, летящего по почти круговой орбите вокруг Земли.
В последующих полётах человек ощутит ту же невесомость при достаточном удалении от Земли.
Когда думаешь о том, как человек вырвется из цепей гравитации, вспоминаешь, что Эйнштейн после гениального своего взрыва мысли, в двадцать пять лет создавший теорию относительности, всю остальную свою долгую жизнь посвятил построению единой теоретической системы, объединяющей все виды полей: и электромагнитные поля (радиоволны и свет) и гравитационные (тяжесть)...
Если видеть в этих полях, как стремился он это осознать, частные проявления одного и того же начала, как хочется допустить, что и в отношении поля гравитации можно ждать того же, что и от электромагнитного поля! Если мы можем экранировать электромагнитное поле, искривлять его силовые линии, произвольно ослаблять, вызывать или компенсировать его, то... Ведь Эйнштейн показал взаимосвязь электромагнитного поля с полем тяготения, искривление светового луча вблизи больших масс... Неужели мы лишь не умеем пока владеть в полной мере гравитацией? Неужели, проникнув в её тайны, мы сумеем?..
Впрочем, не будем заглядывать в «неподтверждённое».
Недавно мне привелось беседовать с крупнейшим американским физиком Лео Сциллардом, тем самым, который вместе с Эйнштейном обратил внимание президента Рузвельта на возможность создания атомной бомбы (боясь, что она может быть создана у Гитлера) написал так и непрочтённое покойным Рузвельтом новое письмо, настаивающее на отказе от применения атомной бомбы, которой не оказалось у противников.
Я спросил Лео Сцилларда, что он думает о перспективах познания гравитационного поля. Он сразу понял меня.
— Хотите подняться вверх? — сказал он, делая выразительный жест рукой, и отрицательно покачал головой. — Не выйдет.
— Не выйдет?..
Впрочем, мы так мало знаем о тяготении, едва ли больше того что знал Ньютон, наблюдая за падением яблока, хотя с того времени мы открыли электромагнитное поле и научились им управлять, создав новые науки, новые виды техники. А гравитация...
Она притягивала нас к Земле, от которой волей вооружённых знанием людей оторвался Человек, Герой Знания!..
А если летит над нами в космической высоте Герой Знания, кто помешает нам помечтать о таком скачке Знания, когда Человек познает все тайны гравитации, которую уже научился побеждать?
Конечно, можно отрицательно качать головой. Так же отрицательно качал головой открывший первые ядерные превращения маститый Резерфорд, говоря о том, что ядерная энергия никогда (?!) не будет использована человеком. То же самое повторил потом прославленный Нильс Бор и, наконец, сам великий Эйнштейн...
У великих людей — великие ошибки.
Победит ли человек гравитацию иным способом, чем сегодня, — это вопрос грядущего. Но уже ныне наши корабли способны вырваться из поля гравитации Земли, лететь к Луне, Венере, Марсу, нести туда человека вслед за автоматическими межпланетными разведчиками, которых мы шлём вперёд.
Корабль-спутник «Восток» прошёл над Южной Америкой... Латиноамериканец потом спросил Гагарина, как понравилась ему Южная Америка из космоса. Юрий со светлой улыбкой ответил:
— Очень красива!
Корабль «Восток» за несколько минут пересек Атлантический океан, оказался над Африкой.
ПРОДОЛЖАЮ ПОЛЁТ. ВСЁ ИДЁТ ХОРОШО. МАШИНА РАБОТАЕТ НОРМАЛЬНО.
Эти спокойные слова были сказаны незадолго до конца космического рейса.
Предстояло торможение.
Лётчикам не желают счастливого пути, им желают удачных посадок.
Перед отлётом Юрия Гагарина спросили, боится ли он.
Я представляю, как улыбнулся он (мы все теперь знаем его улыбку). Он ответил:
— Я ведь человек.
Но как волновался об этом человеке весь мир, когда в 10 часов 25 минут, спустя восемьдесят минут, за которые корабль-спутник «Восток» облетел весь земной шар, он начал торможение.
Помните, как, затаив дыхание, слушали мы сообщения о запуске первых космических кораблей? Как поразило весь мир известие о первом удачном спуске?..
И как горевали потом все друзья науки, узнав, что один из кораблей вместо того, чтобы притормозить перед спуском, разогнался до ещё
большей скорости и вышел на более удлиненную орбиту. А другой, пойдя не по расчётной траектории круто вниз, сгорел вместе со всеми приборами, кабиной и подопытной собакой...
Это волновало, тревожило, кое в кого вселяло неверие.
И напрасно!
Если научный опыт получается сразу, в этом нет гарантии дальнейшего успеха. Могут сказаться благоприятные случайности, которых не знает экспериментатор. В другой раз этих случайностей может и не быть и опыт не удастся, причём неизвестно почему. Если же опыт первоначально не удается, экспериментатор может последовательно выявлять и устранять мешающие успеху причины. Тогда достигнутый после неудач успех будет уже не слепой, выпавшей на лотерейный билет экспериментатора удачей, а закономерно и расчётливо достигнутым результатом.
Вот почему неудачи спуска космического корабля были даже нужны науке. Устранение вызвавших их причин стало гарантией успеха эпохального эксперимента, гарантией благополучного полёта в космос человека.
В космосе летел семейный человек, отец двух дочек, Лены двух лет и Гали одного месяца. Нет, он не выглядел и не был «смертником», самоотверженно отдававшим свою жизнь во имя науки! Он любил жизнь, хотел жить и был уверен в удачном исходе.
И в этом были уверены те, кто посылал его, кто создавал удивительный корабль... Были уверены, а всё-таки...
Голос из космоса умолк.
Там ревели сейчас тормозные установки.
Их работу, в восемьдесят минут облетев вокруг света, ценой своей жизни проверял отважнейший из людей — Юрий Гагарин.
«Вокруг света в восемьдесят дней».
Ни один роман великого фантаста не имел такой бурной, громкой и мгновенной славы, как этот роман Жюля Верна.
Жюль Верн печатал его отдельными фельетонами в газете «Тан»,
точно не зная, что будет дальше. Его герой — порождение процветающего капитализма, эксцентричный, добивающийся своего Филеас Фогг, сопутствуемый приметой века, деловитейшим пройдохой Паспарту (что в переводе значит «везде пройдёт»), — неукротимо двигался из страны в страну, опоясывая земной шар. И читатели жадно следили за путешествием, раскрывавшим перед ними захватывающе разнообразный мир, спорили о препятствиях, которые встретятся на пути, о том, что увидят герои. Филеас Фогг не останавливался ни перед чем, пользовался всеми видами транспорта, какие существовали или появлялись в дни Жюля Верна, будь то поезд, лодка или слон. Филеас Фогг двигался вперед символично олицетворяя собой прогресс, успех, преуспеяние и вместе с беспринципностью Паспарту — победное шествие по Земному шару капитализма.
Восемьдесят дней, которые назначил своему герою Жюль Верн для путешествия вокруг света, казались в то время невероятно коротким сроком, знаменующим небывалый прогресс техники.
И уже в жизни, совсем не в книгах, путешественники, не вымышленные, а подлинные, увлечённые идеей побить не поставленный никем рекорд не раз пытались обойти Земной шар быстрее литературного героя.
Но до самого конца XIX века намеченный прославленным провидцем рекорд не был бит, точно отражая возможности времени, даже характеризуя его.
Средства сообщения, меняясь, отражают развитие человеческой культуры.
Когда-то человек ходил только пешком, он познавал край, до которого мог дойти ногами, измерял мир только шагами. Племена, жившие далеко, или враждовали, или не знали друг друга. К концу своего младенчества человек приручил животных. Дороги сблизили людей, помогая взаимопроникновению культур.
Потом человек использовал реку с её естественной гладью, а вслед за тем море и ветер. Ветер, могучий ветер, рожденный солнечной энергией, заряженный ею, надувал паруса, отдавая эту энергию кораблю, превращая ее в скорость. И корабли плыли в чужие страны, к неведомым землям. Далекие народы узнавали о существовании друг друга, торговали или воевали. Разделенные океаном, они становились соседями более близкими, чем государства, отгороженные горой или лесом.
Но разрозненное человечество ещё не соприкоснулось всеми своими частями…
Филеас Фогг начал по воле Жюля Верна своё путешествие именно тогда, когда человечество, пусть раздробленное враждой и неравенством, поняло что оно живёт на планете, любое место которой стало достижимым благодаря появлению машин.
Пути машин пересекли материки, сблизили края. Столкнулись разные языки, начали смешиваться народности.
На подножке первого паровоза, у дымящей трубы первого парохода начинал своё шествие по свету молодой, обещающий, смелый и жадный капитализм. Его энергией, оптимизмом и неукротимостью был полон герой Жюля Верна Филеас Фогг.
Какой же мир увидел он? Страны богатства и бесправия, страны так называемой «экзотики», нищеты, гордой борьбы за свободу и алчного и жестокого угнетения, мир смены одного рабства другим, мир воинствующего, захватывающего колонии капитализма, мир, который обошёл герой Жюля Верна за восемьдесят дней восемьдесят лет тому назад!
Девятнадцатый век! Век великих гуманистов, писателей, художников, музыкантов, подаривший человечеству гениальных провозвестников коммунизма, век великих изобретателей, людей дерзкой, ищущей мысли, часто одинокой, но всегда возвышающейся над общим уровнем техники. Ему свойственны свои черты прогресса.
Великие бойцы прогресса, искатели, пытливые учёные и вдохновенные изобретатели за один девятнадцатый век продвинули цивилизацию от открытия электрической индукции Фарадеем до промышленного электромотора Доливо-Добровольского, от первых паровых машин Ползунова и Уатта до железнодорожной сети, охватывающей Европу и Америку, от электрической дуги Петрова (так называемой вольтовой дуги) до электрических солнц Яблочкова, от обобщений Ломоносова до изобретений Эдисона.
И вот на смену девятнадцатому веку пришёл двадцатый.
Никто из преемников Жюля Верна не написал роман о новом путешествии вокруг света. Теперь книгу пришлось бы уже назвать не «Вокруг света в восемьдесят дней»...
«В восемьдесят минут вокруг света».
Роман этот не написан, но беспримерное путешествие за десятки
Минут вокруг Земного шара вписано в историю человечества самой жизнью, талантом советского народа, волей нового общества, которое, строя коммунизм, подводит итог прогрессу.
Для прогресса в двадцатом веке характерны уже не счастливые находки и «великие изобретения» доброй памяти эдисоновских времён, а вместе с появлением новых отраслей техники кропотливое и развёрнутое улучшение конструкций и методов производства, и теперь уже массового производства, в конце концов вылившееся в современные автомобили, самолёты, холодильники и телевизоры.
И если девятнадцатый век славен рождением телеграфа, телефона, фонографа, паровоза и других шедевров техники, то в двадцатом веке рождаются уже не просто шедевры, а новые области науки, техники с несчётными шедеврами, такие, как радиотехника и автомобилестроение, химия пластмасс и самолетостроение, ядерная энергия, телевидение, кинопромышленность, кибернетика и, наконец, реактивная техника, вынесшая Человека на орбиту спутника, по которой он совершил ныне полет вокруг света за восемьдесят или чуть больше минут.
Поистине в сопоставлении двух «кругосветных сроков» можно как бы отразить черты прогресса двух столетий.
И если герой Жюля Верна, герой XIX века, отражал общественный строй капитализма, то сегодня с невообразимой для современников Жюля Верна скоростью вокруг Земли летел человек коммунистического времени, управляя не допотопным штурвалом, а пользуясь электронным мозгом приборов и в космосе и на Земле, — знамение небывалого прогресса науки, техники, летел над миром наследник Октябрьской революции, выразитель неиссякаемых сил нашего народа, строитель нового общества, коммунист.
Герой девятнадцатого века передвигался по Земле.
Герой нового времени, советский человек Юрий Гагарин, летел в космосе!
И летел он уже над новой Землёй. Как изменились страны «процветания и обогащения» и вместе с тем страны «экзотики и угнетения»! Одряхлели рассыпающиеся колониальные империи «доброго, старого», викторианского времени, отпали от них поднявшиеся с колен страны древних культур и новых возможностей, многие страны отвоевали свою независимость в Азии и в Африке, свалены в кучу цепи и гербы. Одна треть человечества словно живёт на другой планете, с иным масштабом времени, с иным темпом жизни, с иными целями, стремлениями, возможностями.
Девятнадцатый век знаменовался завершением «открытия Земли», стиранием последних белых пятен с её географических карт.
Полёт в середине двадцатого века первого звездолётчика, посланца коммунизма в космос, начинает новую эру развития человечества — открытие Вселенной.
Космос.
Среди египетских пирамид, в тени колонны храма бога Ра, среди беломраморных статуй Паллады и Юпитера или в философском уединении пустынь безвестные учёные глубокой древности наблюдали звезды, заложив основу астрономии, этой науки ночной тишины, сосредоточенного одиночества и острого зрения, науки жрецов, мечтателей и мореходов.
Египетскими иероглифами или клинописью, кабалистическими знаками или греческим алфавитом в течение тысячелетий велись записи взаимного расположения звёзд, планет, появления комет, солнечных и лунных затмений: человек пытливо познавал Вселенную.
Древние свидетельства и современные наблюдения позволяют видеть космос в относительном движении, меняющимся на протяжении столетий.
Девятьсот лет назад, когда в средневековой Европе лжеучёные
астрологи в мантиях составляли по звёздам гороскопы, предсказывая закованным в латы рыцарям победу и славу, а врагам в чалмах — погибель, далеко на Востоке, за Великой китайской стеной, мудрый звездочёт двора царствующей династии Сун заметил ночью яркую вспышку сверхновой звезды. Он запечатлел это открытие тушью на шёлковых свитках и внёс тем самым огромный вклад в современную… радиоастрономию — новое средство познания космоса. Описанная китайским звездочётом сверхновая звезда породила массу светящегося газа – туманность, которую ныне называют Крабовидной. Её радиосигналы принимаются современными радиотелескопами — телескопами без линз, но с мощными электронными усилителями. Учёные изучают вещество, отделённое от нас пугающими безднами пространства, через которые радиоволны идут долгие годы.
Нет более благородной неудовлетворённости, чем в поиске истины Знания! От былых наблюдений с крыши храма, от сферических башенок с телескопами, от решётчатых гигантов, сооружённых для исследования космического радиомира, человек ныне сделал новый шаг, перешёл к самому желанному для него исследованию – исследованию путешественника.
С той самой минуты, когда люди Земли услышали из космоса голос советского звездолётчика, увидели на телеэкранах переданное его изображение, астрономия и география путешествий сливаются воедино, порождая великую географию Вселенной. Дерзкий человек провозглашает планеты солнечной системы новыми, не исследованными ещё континентами, своими новыми землями, с которых предстоит стереть белые географические пятна! Человек отныне будет смотреть на звёзды как на различимые, но пока ещё не достигнутые берега!
Звёзды! Силы тяготения собрали миллионы миллионов звёзд в гигантские звёздные скопления — Галактики, круглые, сплюснутые и напоминающие колоссальные диски циклопических дискоболов. Смотря ясной ночью на Млечный Путь, мы видим изнутри обод такого звёздного диска нашей Галактики через всю его толщу. Наблюдая в мощный телескоп далёкую спиральную туманность в созвездии Волосы Вероники, мы видим извне обод, но только другого, стоящего к нам ребром диска чужого, бесконечно далекого звёздного мира. Множество подобных Галактик можно увидеть в небе, и многие из них отчётливо вырисовываются в черноте неба, как огненные колеса со спиральными спицами.
Несомненно едины законы развития материи в любой части космоса, как бы таинственны они ни были. Но из всех великих тайн космоса величайшей останется тайна цветущей Земли, тайна самосовершенствования материи, зарождения и развития жизни, через которую в конечном счете, как говорил Энгельс, природа познаёт самое себя.
Образование солнечной системы отнюдь не исключение. Планетные системы, несомненно, существуют и у множества звёзд. И есть, конечно, есть такие планеты, условия на которых во всем сходны с земными! Жизнь на них должна была зародиться, как и на Земле. Неуклонно развиваясь, стремясь к высшему совершенству, жизнь с неотвратимой неизбежностью приходит к своему совершенству — к мыслящему существу!
Самые строгие скептики, оценивая возможности жизни во Вселенной, считая, что лишь у одной звезды из миллиона существует не более одной планеты, условия на которой сходны с земными, вынуждены были признать, что в одной только нашей Галактике можно ожидать существования жизни на ста пятидесяти тысячах миров! И по крайней мере на половине из них жизнь не уступает земной и даже превосходит её по развитию, в том числе и по уровню культуры разумных существ!..
Семьдесят пять тысяч высших цивилизаций в одном только нашем звёздном острове! Это едва ли не больше, чем городов на Земле!..
Зачем лететь в космос?
Но зачем нам всё это? Зачем тяжёлым ракетам, зачем человеку лететь в космос?
Неужели раздаются такие голоса?
Да, раздаются... и даже из очень почтенных кресел королевских учёных, с трибун политиканов и от прилавков, где толкутся обыватели.
Именно сегодня, пожимая руку первому звездолётчику, Герою Знания, Герою Советского Союза, стоит ответить на этот вопрос.
Зачем человеку лететь в космос?
Усилиями подлинных Героев Знания, в числе которых мы чтим и Циолковского, и Кибальчича, и Александра Попова, и всех тех учёных и инженеров, которые воплотили в реальность мечту, кому адресованы слова признания и благодарности руководителей партии и правительства, мы создаём в нашей стране фантастических возможностей беспримерную технику, создаём её вовсе не для того только, чтобы использовать космически точный прицел тяжёлых ракет для наземных целей, скажем, в небольшом квадрате Тихого океана.
Нет! Космическая точность прицела, сравнимая с сверхсказочным Вильгельмом Телем, попадающим за сотню километров в муху, — эта точность наших приборов, могучие реактивные двигатели ракет и топливо поразительной энергоёмкости, позволяющее развивать мощность двигателей, сравнимую с величайшими энергостанциями, — это всё нам нужно не во имя абстрактных далей, а во имя Земли!
Во имя Земли изучают астрономы далёкие туманности, познавая исходные законы развития материи, во имя Земли и её людей занимались учёные, казалось бы, совсем отвлечёнными идеями вроде, например, бесперспективного, как казалось даже корифеям науки, расщепления атомных ядер или, ещё раньше, курьёзных опытов с подергиванием лапок лягушки, породивших в конце концов Великую Электротехнику...
Во имя Земли стремятся изучать люди вторую часть нашей двупланетной системы — Луну, где в девственной неприкосновенности видны следы первородных процессов развития планетного тела, давно стершиеся на Земле.
Во имя Земли должны мы узнать, что скрыто под вечными облаками Венеры, этой первой из трёх планет, находящихся в зоне жизни. Во имя Земли мы должны узнать и утвердить величие Жизни, которая, по Энгельсу, должна зарождаться всюду, где условия будут благоприятствовать ей, и породить в конце концов как вершину развития породу разумных существ.
Но есть ли такие условия на Венере? Кто прав: профессор И. С. Шкловский, радиоастроном, недавно утверждавший, что температура на поверхности Венеры около 300° С и нет там ни морей, ни жизни — одно лишь мрачное дно плотного воздушного океана ядовитой атмосферы, или же доктор наук, пулковский астроном Н. А. Козырев, открывший на Луне вулканическую деятельность, который на днях объяснил по радио заблуждение радиоастрономов тем, что ионизированный слой Венеры не пропускает радиоволн и измеренная радиоастрономами температура относится не к поверхности Венеры, а к её ионизированному слою в верхних слоях атмосферы. (А на Земле в верхних слоях атмосферы температура в её условном понимании и того выше!) На самой же Венере, как считает Козырев, отражая взгляды многих астрономов, температура совсем, как на Земле, в жарких её краях... А если так, то какую жизнь создала природа под слоем вечных облаков в этой удивительной всепланетной оранжерее?
А Марс? Если на Венере хочется увидеть прошлое ещё юной Земли, то на Марсе встретишь дряхлость планеты, которой никогда не будет на Земле. Ведь Земля не теряет, как Марс, атмосферу и водяные пары. Но, может быть, на Марсе жизнь когда-то была совсем такой, как на Земле. Неужели не появились в первородных океанах Марса первые живые клетки, не образовали организмов, не породили в конце концов разумных существ?
И не прав ли в этом случае тот же профессор И. С. Шкловский, который увидел объяснение загадочного замедления во вращении двух спутников Марса в том, что они полые и созданы искусственно былой марсианской цивилизацией?
Как же не знать того, что переживала Земля, что может ей грозить в грядущем, как не побывать во имя Земли на Луне, её седьмом материке, на Венере, перенесясь в земное прошлое, на Марсе, чтобы увидеть предостерегающие картины замирания или... или обогатить там нашу цивилизацию за счёт инопланетной цивилизации, рассчитывая на которую мы, по-видимому, ведь и вложили в вымпел посланной на Венеру станции такие символы, как модель земного шара и схему солнечной системы, понятные любым братьям по Разуму!
И дело, конечно, не в одних только близких к Земле планетах. Ведь, как мы уже видели, даже самые скептические умы допускают, что где-то в космосе разумная жизнь, несомненно, существует, местами достигая более высокого уровня развития, чем на Земле. А это значит, что наша мечта о вступлении человека в космос, осуществившаяся на Земле сегодня, где-то в другом месте Вселенной могла быть осуществлена раньше. И если люди за какие-нибудь сто лет заставили свои машины увеличить скорость от десятков километров в час до сорока тысяч километров в час, если в одном только двадцатом веке человечество сделало непостижимый скачок от признания атома до использования его внутренней энергии, то можно допустить, что где-то в космосе звездолёты уже летают со скоростями, близкими к скоростям света. Стоит вспомнить, что тогда ощутимо скажется парадокс времени, вытекающий из теории относительности, когда время космонавта, летящего с субсветовой скоростью, течёт медленнее, чем время любых обитателей Галактики.
Этот парадокс времени, как оказывается, делает возможным перелёты между звёздными системами за время, доступное, скажем, человеку. Понять этот парадокс времени сравнительно просто, если допустить для наглядности, что течение времени, абсолютное и неизменное для всех точек и условий пространства, измеряется углом поворота воображаемой стрелки. Однако прожитый отрезок времени, отмечаемый длиной дуги, не одинаков для конца стрелки, для ее середины или для точки у самого центра вращения.
Для миров с обычными скоростями, для нашей Земли, любых звёзд и планет прожитый отрезок времени соответствует перемещению конца стрелки. Звездолёт же, набирая скорость, по мере приближения к субсветовой как бы перемещается по стрелке времени к оси её вращения. И естественно, что при скоростях движения, близких к световым, когда прожитый отрезок времени на звездолёте отмечается точкой близ центра вращения стрелки времени, дуга, пройденная ею, будет, скажем, в тысячу раз короче, чем дуга, описанная концом стрелки.
Подсчитано, что до самых далёких пределов видимой Вселенной космонавт мог бы долететь за время нормальной человеческой жизни.
И если мы только что могли представить себе звездолёт в космосе, то у нас нет оснований отказываться от того, чтобы представить его летящим через бездны пространства к Земле.
Во время грядущих наших полётов в глубины космоса контакты земной цивилизации со звёздными будут не только возможны, но и желанны. Их будет искать устремившийся в космос человек.
И во имя всего этого человек у стоит заглянуть в самые сокровенные, казалось, навечно закрытые от него пределы Знания — вот для чего человек полетел в космос.
Знание открывается не тем, кто с близорукой корыстью тянется к нему захватывающей рукой. Знание в полной мере раскрывается лишь перед теми, кто одержим великой и благородной, неуёмной и зовущей вперёд жаждой знания, которая подарила человечеству силу и разум, пар и электричество, металл и пластмассу, радио и телевидение, электронный мозг, атомную энергию, наконец, великие идеи коммунистического общества.
Человек, вступив в космос, уже побывав в нём, стоит на пороге самых удивительных открытий, которые прежде всего отзовутся на самой Земле, на жизни её людей. Именно потому удовлетворение неуёмной нашей жажды знания становится характерной чертой страны строящегося коммунизма, совершившей посылкой человека в космос подвиг, достойный коммунистического общества.
Мечта и прогресс.
С Земли в небо, к звёздам, увидев их без помехи атмосферы, поднялся Юрий Гагарин, первый разведчик космической армии землян.
Думая о грандиозных задачах, которые встанут перед этой армией, мы позволили себе помечтать даже о контактах с инопланетными цивилизациями.
Но это правомерная мечта, её в глубине души, а может быть, и в программе возможных работ будут иметь многие космонавты, когда пойдут в космос.
Космонавты и люди их века не могут жить без фантазии. Фантазия, как говорил Владимир Ильич Ленин, — качество величайшей ценности. Когда наш первый звездолётчик совершил свой беспримерный космический рейс, газеты задавали мне характерный вопрос:
— Что вы считаете фантастичным после полёта Гагарина?
В этом вопросе крылась ядовитая мысль. Человек вступил в космос. После этого уже нечего сказать фантастам. Действительность обогнала мечту.
Как это ошибочно!
Действительность никогда не может обогнать мечту, ибо мечта подобна прожектору на автомобиле Прогресса. Как бы ни мчался прогресс, он всегда находится в том месте, которое мгновение назад освещалось лучом Мечты, и луч этот светит уже дальше.
В этом самое чудесное свойство Мечты. Она зовёт и ведёт вперёд!
Учёные, искатели, изобретатели и космонавты живут Мечтой. Вспомните, Юрий Гагарин признавался, что мечтает сам увидеть марсианские каналы!..
Сам увидеть!
Он, первый и единственный, увидел в космосе уже так много! И увидит ещё, потому что своим полётом он разрешил острый спор о том, кому быть в космосе: человеку или машине!
Утверждали, что машина надежнее, нетребовательнее, дешевле человека в космосе. Ей не нужно ни питания, ни запасов кислорода, ни защиты от всяких космических бед, она всё заметит, всё запишет, всё передаст...
На пресс-конференции, посвящённой первому космическому полёту, президента Академии наук СССР академика А. Н. Несмеянова кто-то из иностранных корреспондентов спросил, почему было не ограничиться фотографиями, снятыми из космоса. Академик Несмеянов ответил, что ведь очень многие из приехавших на эту пресс-конференцию корреспондентов не пожелали ограничиться изучением фотографии космонавта Гагарина, а захотели на него посмотреть сами. Стремление, понятное и в отношении космоса!
Да, никогда машина, как бы совершенна она ни была, не сможет
заменить человека-исследователя, зоркого и находчивого!
Пусть труднее запустить в космос, на Луну или другие планеты человека, но полететь туда должен именно человек. Машины полетят, полетят раньше него, но лишь как его разведчики, прокладывая ему путь, полетят чтобы сделать возможным и безопасным его полёт.
Человек стал космическим путешественником, и перед ним открылись необъятные загадочные и манящие просторы.
Сдерживая дыхание, смотрел в них наш Первый Вселеннопроходец, сменивший в истории землепроходцев прошлого.
Вселеннопроходцы будущего!
Первый из них облетел Землю за восемьдесят минут.
Его собратья завтра облетят Солнце... за восемьдесят дней, исследуя, как завещал Циолковский, околосолнечное пространство.
Их преемники проложат пути к братским цивилизациям Разума, отправляясь с субсветовыми скоростями в рейс, когда, быть может, благодаря парадоксу времени теории относительности удастся в пределах жизни звездолётчика совершить фантастическое путешествие вокруг Галактики за какие-нибудь 80 месяцев!
И ведь недаром, совсем недаром в дни, когда совершён нашими Героями Знания подвиг, достойный коммунистического общества, эти же Герои уже, наверное, рассчитывают фотонные ракеты, способные развивать скорости, близкие к световым, чтобы утвердить Величие Человека, который, как нынче подсчитано, на протяжении своей жизни сможет достигнуть самых отдалённых глубин пространства.
Мы поймём, что так оно и будет, если прочувствуем стремительный разбег цивилизации, осознаем те перемены, которые произошли в жизни общества, если представим себе, что даёт человечеству воплощённая в жизнь светлая Мечта о коммунизме.
Вирджил Гриссом (3 апреля 1926 — 27 января 1967) — американский астронавт. 21 июля 1961 года Гриссом совершил второй американский суборбитальный космический полёт.
Аллан Шепард (18 ноября 1923 — 21 июля 1998) — американский астронавт. 5 мая 1961 года совершил первый американский суборбитальный космический полёт.
Джон Гленн (18 июля 1921 — 8 декабря 2016) — американский астронавт. 20 февраля 1962 года совершил первый американский орбитальный космический полёт.
Лео Сциллард (Силард) (11 февраля 1898 — 30 мая 1964) — американский физик, автор нескольких фантастических произведений.
1. Статья "В восемьдесят минут вокруг света" в переработанном виде вошла в книгу "Ступени грядущего" (глава "В 80 минут вокруг света", а также подглавы "Всемирное внимание", "В полёте", "Зачем лететь в космос?").
2. "Вместе с моим другом писателем Владимиром Немцовым меня пригласили в радиоцентр" / читать воспоминания В. Немцова.
3. "Недавно мне привелось беседовать с крупнейшим американским физиком Лео Сциллардом" / когда и где?
— Меня всегда возмущало, что в фантастических романах действие происходит на фоне каких-то совершенно невообразимых технических «штучек», помещенных в какое-то дальнее время сегодняшним человеком.
— Извините, но вы обращаетесь со своими претензиями не по адресу.
— Но ведь вы — писатель-фантаст?
— Да. Но я-то считаю, что для технических подробностей есть технические журналы. К примеру, «Авиация и космонавтика». А если мне по ходу нужно, чтобы мой герой попал на другую планету, то он туда попадает. И все. Без подробностей. То, что вы сказали, — извините еще раз, полная ерунда. К литературе это не имеет никакого отношения. Хотя есть такой термин — научно-популярная литература, научная фантастика. Существует достаточно большая категория людей, которые считают себя писателями-фантастами; видимо, они думают, что цель фантастической литературы — пропаганда достижений космической промышленности, и так далее.
— Я не хотела вас обидеть.
— Вы меня не обидели. То, что я говорю, — не общее убеждение.
Исторические романы — тоже фантастика. Только она направлена в прошлое. А есть фантастика сегодняшнего дня. Разница между той фантастикой, о которой говорили вы, и той, которую имею в виду я, в том, что ваша...
— Не моя...
— Ну все равно — ваша — о машинах, а моя — о человеке, о современнике. И я ничего не хочу предсказывать, я просто хочу поставить сегодняшнего человека в такие условия, чтобы появилась возможность подробнее его рассмотреть. И что-то понять в нем. И в себе, конечно. И в центре фантастического повествования всегда стоит человек, даже если он выступает в роли межпланетного ящика со щупальцами.
У нас, в отличие от американцев, пока литература остается плохой, она называется фантастикой. Как только она становится по-настоящему хорошей, ее перестают называть фантастической. Хотя фантастика осталась фантастикой.
Конечно, до сих пор есть потребитель — даже, я сказал бы, пожиратель — научной фантастики, еще больше пожирателей космической оперетты... Это тоже важное направление, и, конечно, оно имеет право на существование... Или — еще одно направление, современная сказка — fantasy... Это все существует и должно существовать. Но есть ведь и фантаст Гоголь. И фантаст Булгаков. Стал доступен нашему читателю к фантаст Набоков... Сейчас меняется отношение к самому жанру.
— У нас в стране фантастика, кажется, всегда была чем-то недоступным, полузапрещенным — уже по определению. Хотя, опять-таки по определению сущности нашего государства — социалистического (то есть утопического, придуманного, составленного как схема), у нас фантастика должна была бы процветать.
— Так и случилось бы, если бы схема самого государства оказалась выстроенной верно. Но в существовавшей схеме для фантастики места не было. Было место для популяризаторства и той особой разновидности советской фантастики, определения которой не подберу...
— А чем «советская фантастика» — не определение?
— «Советская фантастика» расцветала в годы наибольшего давления государства на человека. И главным ее качеством был оптимизм.
Вообще фантастика — по своей натуре детище в основном XX века — теснейшим образом связана с общественно-социальным, научным уровнем общества. Фантастика — это ответ на сегодняшний вопрос: «Куда мы идем?» Она, как правило, альтернативна тому, что сегодня происходит в государстве. Фантастика способна создать свою модель, отличную от существующей, и на ней, на вроде бы вымышленной модели, решать самые важные сегодняшние вопросы.
Ну как это может быть принято в государстве, где не только сегодняшний день, но и будущее уже определено официальной доктриной? Поэтому фантастика в эпоху идеологического давления вроде бы существовать не может... А — существует, потому что ниша фантастики ничем другим просто не заполнится. Долгие годы считалось, что эта ниша заполнена у нас «советской фантастикой» (научно-популярной), но этикетка все время отклеивалась, не держалась на том месте, к которому ее прилепили: то Стругацкие что-нибудь писали, то рукопись Булгакова обнаруживалась.
Если вы читаете в книге что-то вроде «бравый капитан стоит на борту своего космического корабля» — в ожидании, в общем-то, светлого будущего, — это «советская фантастика». В ней будущее всегда светлое. Она зашкаливает за двухтысячный год — чем дальше, тем лучше...
— Но это тоже особенность «советской фантастики» как слепка государственного устройства. Формула о счастливом будущем срабатывала всегда безотказно и дала сбой, только когда будущее попытались определить поточнее — хрущевские внуки при коммунизме и квартиры к двухтысячному году. Будущее не должно быть слишком близко. Близко — значит конкретно.
— Почитайте Ивана Ефремова с его «Великим кольцом», учениками которого считают себя многие писатели, в том числе и вымирающие комсомольские фантасты.
Фантастика — это способ мышления. Из людей вытаптывали способность думать альтернативно. Это же не Америка, где фантастика — крупный пласт литературы. У нас для его образования нужно время. Когда я читаю в газетах: вот открыли двери, разрешили, а где кино? где книги? где театр? Нет, что ли? Может, и нет. Но будут обязательно. И фантастика придет завтра. В издательстве «Текст» готовится к печати роман молодого писателя Владика Задорожного «Защита от дурака». Он написал его в 26 лет. Нигде не мог опубликовать. Вот только сейчас, кажется, через семь лет...
— Наша страна видится туристам ужасно пасмурной из-за того, что люди совершенно не улыбаются. А люди не улыбаются, помимо всего прочего, еще и потому, что не умеют конструировать свою жизнь. Они просто живут в заданных условиях. На заданные условия не смотрят со стороны. А фантастика — это взгляд со стороны, взгляд на конструкцию сверху.
— А вы не думаете, что люди не пытаются строить что-то свое, потому что у нас особенно развит инстинкт самосохранения? Фантастика — это все-таки риск. В тоталитарном государстве риск опасен как нигде. В 30-м году фантастика в СССР «кончилась. Она стала опасной. Стало опасно фантазировать. И показывать, что имеющаяся модель — не единственно возможная.
— Выходит, самое опасное в фантастике — многовариантность?
— Да. В 38-м году возникла новая фантастика — шапкозакидательского типа, о том, как мы победим Германию. Обратите внимание — в Будущем. Но обязательно победим. И как весь пролетариат Европы станет на нашу сторону. Казалось бы, писатель пописывает, читатель... и так далее. Но в тоталитарном государстве если что-то уж разрешено — то разрешено в форме приказа к исполнению. Например, «Первый удар» Шпанова Наркомат обороны издавал просто как пособие для красных командиров. Советская фантастика в борьбе с фашизмом. Или Адамов — «Два океана»: мы в окружении вредителей и врагов.
Но в то же время — Булгаков с «Мастером и Маргаритой». Ведь именно в эти годы он писал свой роман. Грин вовремя умер... Беляев замолчал... Была — подпольная фантастика, она не могла не существовать. И я уверен, что сотни прекрасных фантастических произведений погибли вместе с авторами. Например, сейчас готовится к печати рукопись Козырева, чудом обнаруженная в архиве... Роман «Ленинград».
— Ведь все, что происходило с литературой в СССР в 30-е годы, очень просто объяснить — поменялись знаки: то, что официально считалось реалистической литературой (социалистический реализм), на самом деле было советской фантастикой. А фантастика — Булгаков, например, — это и была реальность, такая, какой только и мог воспринимать ее нормальный человек.
— Возможно. Когда мы берем 30-е годы — эксперимент чище. Сейчас всё замутнено. Но поймите, 30-е — это был в чистом виде фантастический мир. Для меня книга Фейхтвангера о его впечатлениях о поездке в СССР В 1937 году — утопия, фантастика. Кстати, в то время, если вы обратитесь к газетам 1937—1938 годов, существовал интересный жанр — фантастический очерк. Их писали многие. У Беляева был очерк о том, как лет через пять, то есть в году сорок третьем, какой-нибудь освобожденный пролетарий из Германии приезжает в Сыктывкар и видит мраморные дворцы. А чего стоит книжка Радека, в которой Сталин в 1967 году принимает парад на Красной площади, стоя на мавзолее. Это была фантастическая книжка, и после нее Радек долго не прожил.
— Фантастика Радека, возможно, и не представлялась читателям фантастикой, потому что Сталин не мог умереть никогда. Две категории особенно чтимы в тоталитарных государствах: «всегда» к «никогда». Так что Сталин в 67-м году — это реальность для человека 1938 года,
— Ничего точнее не отражает для меня тогдашнюю фантасмагорию, чем глава «Мастера и Маргариты», в которой в эстрадном театре компания Воланда выступает с фокусами. Это же тройка, трибунал. Идет процесс. Нельзя было печатать «Мастера и Маргариту», ни в коем случае нельзя. Потому что тогда вдруг человек остановился бы и задумался: я живу в выдуманном мире, я живу в зазеркалье… А сталинские «десять лет» без права переписки»? Не фантастика? Это значит, что через десять лет человек, уже исчезнувший, умерший для близких, мог воскреснуть.
— А вы не думаете, что сейчас снова происходит смена знаков в литературе?
— Сегодня это неважно. В XX веке у фантастики есть основная задача, основная функция, что ли, — предупреждение. И настоящая фантастика все время предупреждает. Все антиутопии — Оруэлла, Замятина, Хаксли — предупреждения. Сегодня, в момент растерянности в рядах фантастов, эту миссию взяли на себя «пришельцы», люди, которые раньше фантастикой не занимались. Например, Александр Кабаков, написавший «Невозвращенца».
Интересно, что если вчера предупреждение было экологическое — такое разрешалось, то сегодня — это предупреждение политическое. И в конце концов, кто его сделает, не суть важно. Предупреждение должно прозвучать. И должно быть услышано.
Но, с другой стороны, я глубоко убежден, у нас бурно разовьется fantasy, современная сказка. Уход от действительности. Вот, к примеру, Толкин. Он гений ухода от действительности. Пока ты читаешь Толкина, ты забываешь, что болен раком, ты забываешь, что есть нечего. У нас сейчас, кажется, самое время для fantasy.
— То есть вы хотите сказать, что произойдет американизация нашей фантастики?
— Нет, пожалуй,.. Хотя для меня разнятся понятия российской, американской, европейской фантастики. Для американской фантастики проблемы современной американской политической жизни никогда не были такими важными, как для нас. И вообще, эти проблемы всегда были на втором плане.
Американцев отличает какая-то особая тщательность строительства несуществующего мира. У Азимова — в «Люди, как боги» — замечательно это получилось.
Российские писатели все время рвут на себе тельняшки. И тельняшки уже разорваны... Остаются — сказки.
— А так как мы рождены, «чтоб сказку сделать былью»... То — все сначала?
— Не дай Бог. Не надо думать, что функции фантастики — прогноз как таковой. Как только от фантастики начинают требовать прогнозирования, она становится частью футурологии. А футурология — плохая, нелепая, но все-таки математическая и все-таки наука. Нельзя требовать от фантастики прогнозирования. Она ошибется. И не нужно думать, что Стругацкие, к примеру, строили завтрашний мир. Они строили сегодняшний мир. Они предупреждали об опасностях сегодняшнего мира.
Чугунов К. Диалог состоялся (репортаж о симпозиуме советских и японских писателей на тему «Современный герой в литературе Японии и СССР») // Вопросы литературы № 2 1966, с. 245-248
— - -
Осенью 1965 года в Москве состоялся трехдневный симпозиум советских и японских писателей на тему «Современный герой в литературе Японии и СССР», организованный Союзом писателей СССР и редакциями журналов «Вопросы литературы» и «Иностранная литература».
В симпозиуме приняли участие: с японской стороны – прозаики Сиро Хасэгава (руководитель делегации), Мицухару Иноуэ, Макото Ода, Дайхати Идзуми, Эйскэ Накадзоно, Син’итиро Накамура, Тосио Симао, драматург Кэн Миямото, поэт Кацуми Сугавара, критик Итиро Харю и переводчик Таку Эгава; с советской – В. Аксенов, С. Алешин, А. Бек, А. Бочаров, А. Гладилин, Е. Евтушенко, Р. Ким, А. Мамонов, В. Озеров, Б. Рюриков, А. Стругацкий, Ю. Трифонов, М. Шатров, И. Эренбург и др.
Участник симпозиума, главный редактор журнала «Новая японская литература» Итиро Харю, сказал: «Мы, японцы, испытываем глубокое уважение и чувство близости к вашей литературе. Читая Достоевского, Чехова и Толстого, мы находим ответ на вопрос о том, как следует жить. Это было для нас великим открытием, великим учением… И советская литература, рожденная в огне революции и гражданской войны и далее – в процессе социалистического строительства, показала людей, активно участвующих в переустройстве жизни. Знание этой литературы открывает перед нами богатые возможности для обсуждения проблем, являющихся общими для литератур обеих стран».
Исследователь и переводчик советской литературы Таку Эгава отметил два момента, приведшие, по его мнению, японских и советских писателей за один стол: обоюдное стремление к миру и счастью всего человечества и общая заинтересованность в правдивом, реалистическом отображении горького прошлого, которое пришлось пережить народам обеих стран.
Начало активным советско-японским литературным связям было положено в 1958 году, на Ташкентской конференции писателей стран Азии и Африки. За этим последовали совместные встречи на сессиях Постоянного бюро писателей в Коломбо и Токио в 1962 году и на Каирской конференции в 1962 году. По мере того как развивалось литературное движение двух континентов, росли и крепли узы дружбы между советскими и японскими писателями. Усилился интерес советских читателей к современной литературе Японии. Если раньше их знакомство с японской литературой ограничивалось в основном классикой и фольклором, то в 1958 году стали доступны в переводе на русский и другие языки народов СССР произведения многих современных писателей-реалистов. За период с 1958 по 1964 год в СССР было издано сорок четыре книги (сборники рассказов, стихов, повести, романы, пьесы) более семидесяти авторов. Стали традицией взаимные визиты японских и советских писателей. В 1965 году Японию посетила делегация СП СССР, в результате была достигнута окончательная договоренность с обществом «Новая литература Японии» о проведении в Москве совместного симпозиума на тему о современном герое в литературе.
На симпозиуме из первого же выступления японского критика Итиро Харю стало ясно, что сам термин «герой» понимался не как персонаж литературного произведения, а как «героическая личность», которую советская критика будто бы считает единственно достойной изображения. Этим объяснялся тот пыл, с которым некоторые японские ораторы доказывали, что герой литературного произведения не обязательно должен быть «выдающейся личностью» и что им может быть и «маленький», «внешне незаметный» человек в его повседневной, будничной жизни.
Недоразумение рассеялось после доклада А. Бочарова, заявившего; «Бели гиганты литературы прошлого сумели раскрыть трагедию личности, отчужденной от общества… и остро сочувствовали «маленьким людям», которых давила трагедия мироздания, то советская литература сумела показать «маленького человека» в роли исторической личности, творца истории, воспела тех, кто кинулся в бой против освященных веками законов, канонов и предрассудков.
…У разных писателей разные творческие позиции, и вместе с тем литература в целом выступает неизменно за позитивное решение этих вопросов (как показать героя, не отрывая его от земли), ведя борьбу и против «идеального героя», и против «дегероизации», равно уводящих от правды образа, от правды жизни.
Теперь на первый план выходят новые герои, умеющие хозяйствовать, умеющие сберечь огонь героизма в долгих буднях повседневности (Бахирев, Балуев, Крылов). Поиски действительно реалистического героя – одна из сложнейших проблем нынешней литературной практики».
Но доводы А. Бочарова убедили не всех японских друзей. Драматург Кэн Миямото, например, заявил, что, если судить по некоторым советским пьесам, которые ему удалось посмотреть за дни пребывания в СССР, то попытки отразить на сцене современную тему не вполне удаются. Миямото считает, что в настоящее время «очень трудно воплотить в одном герое какой-то определенный образ» и что «героическая эпоха уже миновала». «Героическую личность легко изобразить в героическое время, но очень трудно – в эпоху не героическую», – заключил Миямото. Да и вообще, нужен ли современной литературе какой бы то ни было герой?
Краткий, но определенный ответ на этот вопрос дал соотечественник Миямото – Сиро Хасэгава: да, нужен. «В моем понимании герой — это человек, человек в естественных условиях, человек в историческом плане, человек в обществе, в государстве», — сказал он.
В. Аксенов, касаясь в своем выступлении этого главного вопроса дискуссии, сказал: «Писатели моего поколения — те, кому сейчас за тридцать и кто перестал уже считаться молодым, — увидели своего героя в очень важное для нас время, время после XX съезда КПСС. Появившись в жизни, этот герой появился и в литературе... Мы захлебывались от обилия материала, мы торопились писать своих героев, радуясь, что они — в жизни, среди нас... Естественно, наш герой обладал несколько наивным взглядом на окружающий мир, критики считали его инфантильным. Упрек в известной степени справедлив...
У нас, молодых тогда писателей, не было времени для поисков форм, но жизнь менялась, менялись и герои, а наши последующие произведения стали превращаться в литературный штамп. Каким стал этот герой? Циником, мещанином или настоящим, достойным человеком — вот вопрос, который нас сейчас занимает...»
В. Аксенов говорил о том, что современный герой представляется ему человеком, постоянно думающим своем достоинстве, о высоком нравственном кодексе, хотя все это подчас и стоит больших сил и даже мук, так как мы живем в мире сложном, полном противоречий.
Эту же мысль выразил японский писатель Дайхати Идзуми: «Герой «Поднятой целины» Шолохова Давыдов был революционером. У него трудная любовь, но это чувство не роняет его в наших глазах. Напротив, образ Давыдова становится еще убедительнее от того, что, страдая от любви, он продолжал быть революционером».
Разделяя мнение о том, что главным героем советской литературы является активный участник общественной жизни и хозяин своей судьбы, С. Алешин в то же время возразил тем, кто противопоставляет автора его герою. Различие между ними, безусловно, существует, но нет ничего плохого в том, что писатель черпает в собственном опыте материал для создания своего героя, хотя бы и отрицательного.
Отмечая своеобразие типичного характера японской литературы, Итиро Харю сказал, что этот характер является продуктом влияния, с одной стороны, Золя, Мопассана, Флобера, а с другой — «дальневосточного фатализма, идеи непрочности всего земного». Тем не менее в творчестве японских писателей, по словам Харю, заметно стремление к созданию положительного героя. Например, в романе Сигэхару Накано «Деревенский дом», написанном в 30-е годы, показан герой, отказывающийся примириться с фактом разгрома крестьянского движения. Он пытается осмыслить прошлое, пересмотреть свои взгляды, заблуждения, найти путь к возрождению крестьянского движения.
Другой писатель, Хироси Нома, показал героя, в прошлом участника левого движения, на войне с Китаем. Герой мучительно думает о себе, своем месте в жизни, сохранении своей личности.
После 1955 года в Японии, по словам Харю, появилась группа молодых писателей, герои которых протестуют против существующих условий, но поиски их пока бесплодны. Героические стремления воплощаются в маленьких, незначительных поступках. Вновь возродилась традиция натуралистического образа, персонажи выступают пассивными наблюдателями. В ряде случаев герои оказываются жертвами жестоких условий существования, но они «не протестуют, они даже радуются такой судьбе» (пример — рассказ Фукадзава «Мелодия области Нараяма»).
«Три года назад присутствующий здесь писатель Иноуэ написал роман «Толпа на земле», — продолжал Харю. — Он повествует, как люди, пострадавшие от атомной бомбы в Нагасаки, построили свой поселок, отделившись от мира. Горькие чувства, вызванные последствиями войны, проявлялись в конфликтах, подчас кончавшихся убийствами. Атмосфера этого поселка как бы символизирует условия современной Японии. Герой романа переживает внутреннюю раздвоенность. Мне кажется, что в этом процессе человек капиталистического общества постепенно вырастает в личность, способную возвыситься, выйти за рамки индивидуального опыта, личных наблюдений и приблизиться к облику социалистического человека».
Р. Ким, писатель «детективного жанра», как он сам сказал, подчеркнул ту мысль, что для нравственного воспитания человека далеко не все равно, какие герои появляются на страницах книг. Он выразил беспокойство тем, что в капиталистических странах происходит «международная картелизация» крупных издательств, фабрикующих в массовых количествах «героев» — профессиональных убийц и развратников. Продукция этих картелей оказывает огромное воздействие на людей. Американские солдаты во время войны в Корее зачитывались книжками Микки Спиллейна — того самого, который утверждал, что его «произведения» читают не меньше, чем книги Толстого, Достоевского, Гоголя и Жюля Верна. Теперь же появился новый «герой» — 007.
Мицухару Иноуэ возразил: «Я не собираюсь оспаривать утверждение Р. Кима о том, что в корейскую войну в карманах американских солдат лежали книжки Микки Спиллейна, но правда и то, что двое из каждого десятка американских солдат читали также Бальзака и Достоевского, и они-то не хотели вести несправедливую войну против корейского народа и, наверное, стреляли в воздух».
В спор вмешался В. Аксенов, напомнивший Иноуэ о пьесе Артура Миллера «Случай в Виши». Немецкие офицеры, сказал В. Аксенов, не читали Флеминга, пиратская и ковбойская литература тоже не была в ходу в Германии, а «новый порядок» фашисты все же установили и в беззащитных людей стреляли.
Отвечая Миямото, поставившему под сомнение необходимость литературного героя, А. Мамонов спросил: «Если литературное произведение лишить героя, то что от него останется, кроме знаков препинания? Тогда всем присутствующим здесь литераторам, подобно американскому битнику, о котором говорил Макото Ода, придется бросить писать и заняться торговлей».
Вопросам стиля и метода посвятил свое выступление В. Озеров, открывавший симпозиум, и некоторые другие ораторы.
С интересом выслушали участники симпозиума высказывание И. Эренбурга о методе социалистического реализма. Иронизируя по поводу зарубежных критиков, утверждающих, что в СССР понятие «социалистический реализм» воспринимают как догму, И. Эренбург сказал: «Социалистами являемся мы все, писатели Советского Союза. У нас нет никого, кто бы сказал, что он представитель капиталистического реализма или романтизма.
Так обстоит дело с прилагательным. А теперь о существительном. По-моему, величайшие произведения реализма — это «Фауст» Гёте и «Дон Кихот» Сервантеса, рожденные задолго до того, как родилась идея даже утопического социализма...
Назову два произведения, которые получили премию и были признаны всеми: «В окопах Сталинграда» В. Некрасова и «Звезда» Э. Казакевича. Говорить, что они литературно похожи, было бы абсурдом, хотя их обоих причислили к социалистическому реализму. «Звезда» насквозь романтична, а книга В. Некрасова точна в своем трагизме и ужасе.
Как мы пишем героя? Да, мы пишем после многих встреч и общения с людьми, прибавляя к ним большой кусок от своего опыта и от себя, же тогда, когда мы описываем так называемые отрицательные типы. А какими люди должны быть, это вопрос спорный, и никто не видит дальше, чем на два-три года вперед, потому что через два-три года опрокидываются многие понятия... Я не верю художнику, не пережившему очень много горя. Такой художник стоит рядом с другими, но ведь искусство должно быть в разведке, а не в обозе».
Е. Евтушенко выразил несогласие с той частью выступления И. Эренбурга, где говорится о современном литературном языке. По его мнению, нельзя сравнивать язык Толстого со старинной мебелью. «Конечно, Толстой не принадлежит к числу «изящных» писателей. Если выражение лица человека, играющего легкими гантелями, может быть радостным и приятным, то выражение лица человека, подымающего тяжелый камень, часто бывает искажено от напряжения. Отказ от традиционного стиля повествования и переход к телеграфному стилю, характерный для некоторой части современных писателей, являются признаком не силы, а слабости литературы. Стало быть, современная литература не всегда берется за те огромные камни, за которые брались гиганты XIX века».
О философии страдания и пессимизма говорил японский писатель Тосио Симао: «Я не мог бы сказать, почему я стал писать романы. Я просто писал, когда мне хотелось, подобно тому, как скульптор начинает вырезать что-нибудь на попавшем ему под руку подходящем куске дерева. Мне казалось, что форма романа наиболее подходит для меня. И я торопился запечатлеть в словах то, что казалось невыразимым, пока оно не успевало исчезнуть.
В минувшую войну я, будучи летчиком-смертником, почти полгода ждал приказа, чтобы ринуться в бой и, нанеся какой-то урон врагу, неизбежно погибнуть. Когда приказ наконец пришел, моя страна была накануне капитуляции, и мне не пришлось умереть. Таким образом, смерть выпустила меня на некоторое время из рук.
Смерть похожа на женское сердце. Вы пытаетесь овладеть им, понять, что оно собой представляет. Но вместо того чтобы постичь и пленить это сердце, вы сами оказываетесь пленником...
Единственно, что я могу, — это брать большой кусок жизни и строгать его, как это делает резчик по дереву, и делать из него максимально совершенную форму...»
Итак, искусство во имя формы. Можно ли согласиться с такой трактовкой задач искусства?
Б. Рюриков отвечает на этот вопрос отрицательно. Художник должен быть активным членом общества, но его активность проявляется не в том, чтобы бездумно ворочать камни, а в том, чтобы глубже проникать в материал, формировать правдивые образы, активно выражать свою идею. В этом смысле Достоевский и Бальзак — художники величайшей активности.
«И нас, и японских писателей объединяет тяготение к реализму в искусстве, — продолжает Б. Рюриков. — На нас очень часто нападают как на людей весьма отсталых. Считают, что реализм — это описательство, что это вчерашний день искусства и что куда более современно изображать мир как царство хаоса. Я думаю, что искусство реализма и правдивее и благороднее.
Мы признаем, что в человеке действуют его разум, его фантазия, его эмоции, его инстинкты. Здесь Е. Евтушенко удивил всех цитатой из Пастернака об интуиции художника. Мне как-то за рубежом пришлось полемизировать с теми, кто считает, что марксизм будто бы не понимает значения интуиции, инстинкта и т. д. Я «убивал» своих оппонентов так: Ленин в 1905 году, давая совет революционерам, представшим перед царским судом, говорил: «Товарищам придется в массе случаев руководствоваться взвешиванием конкретных обстоятельств и инстинктом революционера». Думаю, что такое цельное представление о человеке присуще и нашей литературе, и лучшим героям литературы».
Симпозиум советских и японских писателей явился важным событием в литературных связях двух стран, он как бы подытожил то полезное, что было сделано для лучшего взаимного понимания творческих проблем, с которыми сталкиваются писатели и которые требуют своего решения.
Эта встреча помогла выявить и то общее, что объединяет писателей Советского Союза и Японии, и то, что еще мешает их сотрудничеству. Разговор, был честным и открытым, как и подобает быть разговору между друзьями.
О Полемике "Промышленно-экономической газеты" и "Литературной газеты" в 1959 году известно всем любителям фантастики. На её изучение на 2-м курсе Фантастиковедческого факультета Литературного института фантастики отведено два академических часа.
Тексты доступны в Интернете. Я добавил в базу Фантлаб статьи-рецензии и краткие биографии их авторов.
По договорённости с руководством Института фантастики приглашаю Администраторов Фантлаб написать диссертации или выйти на дипломную защиту уже созданных библиографий для получения документа специалиста-фантастиковеда.
-------------
Если кто-то имеет возможность сфотографировать указанные в данной публикации выпуски "Промышленно-экономической газеты", просьба прислать информацию. Я оформлю полное содержание и добавлю в базу Фантлаб.
облако тэгов
