Заседание ученого совета закончилось поздно вечером, и теперь старый профессор медленно шел по тихим коридорам института. Кое-где в лабораториях еще горел свет, за матовыми стеклами мелькали тени студентов и роботов.
Он шел и думал о том споре, который опять разгорелся на ученом совете. Спор этот возникал не в первый раз, и, по-видимому, только время могло окончательно решить: является ли то, что происходит сейчас со студентами, всего лишь модным увлечением, или это нечто более серьезное?
Профессору очень хотелось чтобы это было просто очередной причудой моды…
Трудно сказать, когда и как это началось. Примерно лет пять назад. И вначале это нелепое стремление студентов во всем походить на роботов только смешило и раздражало. Молодые люди, называвшие себя робниками, стали говорить о себе, как о кибернетических устройствах: «Сегодня я запрограммировал сделать то-то и то-то», «Эта книга ввела в меня примерно столько-то единиц новой информации»…
Потом они научились подражать походке и угловатым движениям роботов,приучились смотреть, не мигая, каким-то отсутствующим взглядом, и лица их стали так же невыразительны и бесстрастны, как плоские лица роботов.
Конечно, любая новая мода всегда кого-то раздражает.
Профессор хорошо помнил, как лет 50 назад молодые ребята, в том числе и он, начали отпускать бакенбарды и бороды — и это тоже кое-кому не нравилось. А до этого в моде были прически а ля Тарзан...
Однако у новой моды были и более серьезные признаки, они-то и тревожили профессора.
Веселиться и грустить, смеяться и плакать — это считалось теперь по меньшей мере старомодным. И вообще проявление каких бы то ни было чувств настоящие робники считали дурным тоном.
— В наш век,— говорили они,— когда мы в состоянии смоделировать любую эмоцию и разложить лабораторным путем на составные части любое чувство, до смешного несовременны и нерациональны сантименты.
А прослыть несовременным или нерационально мыслящим — на это не осмелился бы ни один робник.
Робники хорошо учились, потому что это было разумно. Робники не пропускали лекций, потому что это было бы неразумным.
Всеми поступками робников руководил разум. Нет, впрочем, не разум, а что-то гораздо менее значительное — рассудок, рассудочность, рассудительность.
Раз в две недели, по субботам, робники устраивали вечерники, пили, танцевали. Мозгам нужен был отдых.
Робники интересовались только наукой, потому что это было современным. Робники не влюблялись, не говорили о любви, потому что это считалось старомодным.
Логика и математика. Будем, как роботы!
Что это: мода или нечто пострашней? И если это только преходящая мода, то почему она так долго держится?
— Я не могу без тебя понимаешь, не могу! — услыхал вдруг профессор чей-то взволнованный голос. — Когда тебя нет, я думаю о тебе, мне становится радостно, как только я вспомню, что мы встретимся. Я не знаю, как назвать свое состояние. Мне и грустно, и хорошо оттого, что грустно. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Конечно, милый…
«Э, нет, — обрадованно подумал профессор, — есть еще настоящие чувства и настоящие люди!» И это наполнило его такой благодарностью к тем, чей разговор он нечаянно подслушал, что он не удержался и заглянул в лабораторию, из которой доносились эти голоса.
В лаборатории никого не было, кроме двух роботов.
Старый профессор покачал головой. Он совсем забыл об этой распространившейся среди роботов дурацкой моде: роботы старались теперь подражать всем человеческим слабостям...
В. БАХНОВ.
-------------------------
(*) Публикация в "Комсомольской правде" немного отличается от текста в сборнике "Фантастика 1966".
Вот такими рисунками бывают испещрены целые страницы буржуазных газет. Их содержание – бесконечные «подвиги» бесконечных «сверхчеловеков», пробивающих себе дорогу с помощью пистолета или яда.
Каждое воскресенье независимо от погоды недалеко от букинистического магазина «Друг» в проезде Художественного театра собирается толпа. Это московский книжный черный рынок. Здесь можно достать любую дефицитную недавно вышедшую книгу по цене в 10—15 раз выше номинала. Здесь можно купить редкую и ценную книгу старых лет издания, уплатив в 1,5 раза больше ее букинистической цены.
Есть здесь люди и совсем другого плана. «Меняю двух Стругацких на «Мир приключений». Денежные знаки в этих натуральных операциях не участвуют. Таковы типичные продавцы и покупатели черного рынка.
Конечно, можно прикрыть черный рынок насильственными методами. А что это даст? Вопрос не так прост.
Нужно четко отделить «овнов от козлищ», спекулянтов, наживающихся на недостатках нашей книжной торговли, от людей, для которых черный рынок — своеобразный обменный клуб книголюбов. Нам кажется, что в обмене книгами, в продаже и покупке книг с рук, если не преследуется цель наживы, ничего плохого нет. Есть книги, которые всегда будут стоять на вашей книжной полке, станут спутниками вашей жизни. И есть книги, нужные на один раз. Между тем они представляют определенную материальную ценность, они могут потребоваться другим людям, выбрасывать их на свалку было бы варварством. Между тем продать их в букинистический магазин бывает и сложно и хлопотливо. Даже собрания классиков покупают там не всегда. Так, сейчас московские букинисты неохотно берут тридцатитомники Ч. Диккенса и М. Горького, пятнадцатитомное собраниеГ. Уэллса, двадцатидвухтомное собрание А. Островского и т. д. А если в собрании сочинений не хватает одного тома, то продать его практически невозможно. Практически невозможно и докупить у букинистов этот том: раз они не покупают разрозненных собраний, то, естественно, и не продают.
Положение, на наш взгляд, ненормальное. Нужно резко расширить сеть букинистических магазинов, разработать систему цен, которые позволяли бы любую книгу сдать в магазин и приобрести ее там. И тогда букинистические магазины превратятся в своеобразные «обменные клубы».
Но, конечно, эти магазины не прекратят спекуляции редкими изданиями. Мы убеждены, что борьба с этим злом должна вестись Не принудительными, а экономическими методами. Какими же? В нашей стране сложилось довольно нелепое положение с книжной торговлей. С одной стороны, несмотря на острую нехватку бумаги, полки, прилавки и склады забиты книжной продукцией, нераскупаемой, стареющей и списываемой в убытки. С другой стороны, существует огромный спрос на ряд изданий, порождающий спекуляцию. Нельзя не отметить и другого явления: на целый ряд книг установлены каталогом чрезвычайно высокие цены только потому, что они давно не переиздавались.
Надо четко представлять себе, что по совершенно очевидным причинам нецелесообразно издавать тех или иных авторов массовыми тиражами. Ясно и другое: некоторые давно не выходившие книги и не могут быть изданы в большом количестве, они не найдут покупателя. Таким образом, возникает потребность в издании ряда книг малым тиражом и необходимость продажи их тем, кому они адресованы, кто в них наиболее остро нуждается.
Эту задачу, вероятно, лучше всего решить введением дифференцированной цены. Общеизвестно, что в нашей стране самые дешевые книги. И это правильно. Учебники, политическая и научная литература, издания классиков должны быть общедоступными. Но кто сказал, что ВСЕ выходящие у нас книги должны быть дешевыми? Есть книги нужные, как воздух. А есть книги — «предметы роскоши», рассчитанные на любителя, на специалиста. Такая книга может выходить небольшим тиражом и стоить дорого, и все-таки это будет выгодно и государству и читателю.
Выпуск таких «коммерческих» книг начисто подорвет спекуляцию, в корне подорвет позиции черного рынка, позволит специалисту и любителю купить нужное ему издание в государственном магазине.