Русским завоевателям всегда приходится быть в Болотце начеку и внимательно следить за местными Гармодиями и Аристогитонами, которые, сознавая, что открытой силой ничего не поделаешь с вооруженными полчищами поработителей (на один уезд 15 стражников!!!), временно притихли и в тишине готовят народ к грозному дню возмездия. Не имея возможности лично управлять болотецкой страной, Лохматый поставил там наместниками двух своих крепостных людей — Грязовского и Коврова. Первому из них он приказал отдать свое имение крестьянам по дешевой цене и, приобретя таким образом популярность в населении, вручить сюзерену одну половину вырученной суммы, другую держать наготове для той же цели, а самому посвятить, свои силы бескорыстной пропаганде революционных идей. Коврову же было велено подписывать бумаги, временно ладить с русскими властями и по-прежнему утешать пылавшие в нем освободительные страсти изучением басен Крылова, за исключением басни «Пустынник и Медведь». Эту последнюю Лохматый собственноручно вырвал у Коврова из книжки, ибо не мог слышать о ней без раздражения, вспоминая инцидент с адресом и самостоятельные дипломатические действия кузена и Грязовского. В случаях, требующих соображений, он приказал впредь обращаться к нему самому или его другу московскому брехунцу Швиндельштаму.

Некоторое время все шло, как по маслу, ибо Ковров с русскими властями ладил довольно удачно, но вдруг случилось непредвиденное происшествие.

К русскому наместнику-угнетателю болотецкого края, в просторечии именуемому исправником, явился сильно смущенный опричник, т. е. стражник и привел с собою мужика, желавшего сделать исправнику чрезвычайной важности сообщение. Мужик, казавшийся совершенно подавленным свалившимся на него каким-то несчастьем, объяснил исправнику, что в его дворе появилась чертовщина. Пара принадлежащих ему и дотоле послушных и добронравных лошадей вдруг стала ржать на мотив русской марсельезы и по субботам отказывается выходить на работу, а его собственный Петух, всегда бывший скопищем всяких добродетелей, ныне дошел до того, что, увидев труп зарезанной к празднику свиньи, запел не свою петушиную, от Бога положенную ему песню, но, словно левый «товарищ» заорал: «Мы жертвою пали в борьбе роковой...»

Под первым впечатлением этого рассказа исправник схватился за перо и хотел писать в ближайшую черносотенную газету громоносную корреспонденцию о небывалом развитии в народе алкоголизма, но тотчас же одумался и решил, что к заявлению мужика нельзя отнестись так легкомысленно. Если предводители дворянства, которым но должности полагается быть хоть до некоторой степени умными, подчас переходят в жидовство и затягивают марсельезу, то чего же удивляться, если глупые мужицкие лошади делают тоже самое, и если в толпе всякой шушеры, поющей дурацко-освободительную переделку похоронного марша, мы видели в Ладыженске почти всех местных ученых адвокатов, то разве можно требовать от какого то нелепого петуха, чтобы он был умнее Сикоморского, Закхеева и Бедушина. В силу этих соображений исправник положил перо и приступил к основательному допросу.

Из дальнейших показаний мужика выяснилось, что лошади и петухи заразились сознательно-товарищеским духом не только на его дворе, но и во многих других хозяйствах. По мнению крестьян, это несуразное явление вызвано присланными от земства грошовыми (*) библиотеками, так как чертовщина завелась исключительно во дворах крестьян, состоящих земскими библиотекарями. На вопрос, почему влияние библиотек отразилось на лошадях и петухах, а не на людях мужичек объяснил, что, зная привычку своего земства снабжать деревни прокламациями, библиотекари не вносили земских библиотек в хаты, а устроили их в хлевах, сараях и курятниках, не допуская мысли, чтобы «этой пакостью» могли заразиться даже звери. Названий книг мужичек сообщить не мог, ибо был неграмотен, как большинство земских библиотекарей, и Христом-Богом просил исправника взять у него эту библиотеку, которую он даже привез в город, чтобы скорее от неё избавиться.

Дело принимало серьезный характер, и исправник, приказав стражникам внести библиотеку, приступил к ознакомлению с ней, но взяв первую брошюрку, отскочил в ужасе — на её красной обложке крупными буквами был напечатан заголовок: «Как свободные афридии потрошат своих исправников». Видя такое начало, исправник счел более приличным знакомиться с земской литературой без свидетелей и, отослав своих опричников вместе с неграмотным библиотекарем, погрузился в изучение «народного самообразования».

Наиболее богатым и интересным оказался отдел исторический. Кроме указанной выше брошюрки о печальной участи исправников в стране свободных афридиев, в нем найдены следующие книжки:

а) «Как свободные ирокезцы скальпировали своих попов».

б) «Как сознательные ашантии свели своего князя».

в) «Подвиги Стеньки Разина и Пугачева.

г) Великая эпоха ладыженской республики.

д) Некрасов, Лохматый, Пушкин и Салипирин (???).

е) Как патагонцы перестреляли своих городовых.

Из беллетристического отдела необычайно интересен был фантастический рассказ, весь проникнутый чистейшим идеализмом и всеобъемлющей любовью к ближнему, где даже с некоторой дозой сентиментальности было описано, как некие богобоязненные и верноподданные граждане удавили своего последнего короля кишками своего также последнего попа. Высокогуманные чувства автора сразу изобличали в нем сына великого народа-страдальца, светочем стоявшего на пути человечества к любви и истине, и с первой строки читателю было уже ясно, что в конце книги он увидит всему миру дорогое имя — Мошек Гойенфрессер.

В другой не менее развивающей книжке была проведена параллель между черным и красным человечеством в двух картинах. В первой был изображен черный, как сажа, губернатор, единым духом выпивающий четверть водки и затем развлекающийся жестоким истязанием невинных стариков, а в другой картине был нарисован великодушный освободитель, хотя и выпивший целое ведро водки, но не только не истязающий невинных стариков, но, наоборот, нежно ласкающий уже не невинную девицу и вручающий ей бомбу для служения на благо человечества.

В книгах религиозно-нравственного содержания удивленный исправник нашел катехизис Кизеветтера, послание к русским из Выборга и богословский трактат Анастасии Пяльцевой под заглавием: «Жрец Грегуар Петров без купального костюма».

Общественным и юридическим вопросам был посвящен ряд книг, обстоятельно разъяснявших право сознательных граждан жечь чужие усадьбы, вред и незаконность пребывания денег в кармане их собственника и истинный смысл манифеста 17 октября учредившего в России социал-демократическую республику с президентом Стервозавером во главе. Особенно удачно была выяснена в одной из книжек несправедливость современного, в духе реакции, толкования законов, в силу которого на место взорванного бомбой министра назначается не то лицо, которое взорвало его, а совершенно посторонняя личность, не принимавшая никакого участия в освобождении этой министерской вакансии.

Дальше читать исправник не мог, ибо ему самому грозила опасность заразиться товарищеским духом и потому, велев запереть библиотеку в погребе, он немедленно представил надлежащим властям рапорт о случившемся с приложением каталога библиотеки и препроводительной бумаги болотецкой управы с подписями: «кадетский уполномоченный Ковров» и «товарищ Болванов».

Мнения властей разделились: жандармерия и прокуратура, по должности обязанные быть свирепыми, настаивали на следствии и суде, добродушная же администрация стояла за отеческое внушение и потому вступила в переговоры с Ковровым, которые, впрочем, не привели ни к чему. Ковров говорил, что он во всей этой истории ни причем, что он сам лично никаких книг, кроме сборника басен Крылова, не признает и даже настоял на включении этой благонамеренной книжки в каталог грошовых библиотек; за дальнейшими же объяснениями советовал обратиться к Лохматому и Швиндельштаму, или же разрешить ему самому получать от них нужные указания. Последнее ему было разрешено и он немедленно помчался в Болотец для предварительного совещания с Грязовским.

Чувствуя, что опять у них что-то вышло неладно, и помня суровость Лохматого при расправе за инцидент с адресом, Грязовский и Ковров решили скрыть происшедшее от барина и как-нибудь вывернуться. Предложив Коврову благоговейно лечь на пол, Грязовской вынул из тайника в стене портрет Стервозавера, не отобранный от него бездеятельными властями, и, привязав на лоб заповеди, стал коленопреклоненно молиться перед портретом, прося ребби Стервозавера снизойти к нему, недостойному, и послать ему в голову умные мысли. Долго, долго продолжалось моление, Ковров уже храпел на полу от избытка благоговения, лоб Грязовского распух от поклонов, на полу перед портретом Стервозавера образовалась порядочная выбоина, а умных мыслей   в голове молящегося все еще не было. Отчаявшись в возможности их пришествия, Грязовской спрятал заповеди и портрет, приложил ко лбу ледяной компресс и, разбудив Коврова, грустно сказал ему: «нет у меня умных мыслей, да, кажется, и не будет; а так как у тебя-то их никогда не было, то нечего делать — поедем за ними, только не в Петербург к барину, а в Москву к Швиндельштаму, ибо этот по крайней мере хоть не дерется.

Мудрый Швиндельштам выслушал их и, презрительно поморгав крючковатым носом, процедил сквозь зубы: «пхе, такого пустого дела сами сделать не могут». Присев к столу, он немедленно приготовил ответ и вручая плоды своего хитроумия расцветшим от лицезрения его особы просителям, велел им грамотно переписать черновик и вручить ответ по принадлежности. «Я тут вашей администрации так нос утер, что и сам Стервозавер лучше не сделает», самодовольно прибавил он, давая болотецким правителям свое напутственное благословение.

Грязовской и Ковров решили с этой минуты считать инцидент исчерпанным и весело поехали в Ладыженск, заранее смакуя предстоящее зрелище до крови утертого носа верховного представителя русской опричнины в столице их бывшей республики.

В. Р.

(Продолжение следует).

-

(*) Такое название дано библиотекам вследствие их баснословной дешевизны, благодаря которой каждая книжка не стоит одного гроша.

-

88888888888888888888888888888888888888888

(См. № 85).

---

Составленное Швиндельштамом объяснение я считаю своим долгом привести целиком, чтобы не лишить читателей «Русского Севера» высокого, наслаждения, которое они несомненно получат от чтения этого образца талмудической мудрости. Знаменитый ответ был составлен в следующих выражениях:

«Грошовые библиотеки учреждены постановлением болотецкого энджумена, собравшегося немедленно по введении свободных учреждений и поставившего первой своей задачей поднять умственный уровень масс болотецкого населения до высоты если не герценштейновского, то по крайней мере аладьинского понимания сущности политических вообще, а в частности аграрных вопросов. Осуществление этой великой задачи было возложено на кадетского уполномоченного Коврова со товарищами, а для облегчения их труда была избрана особая товарищеская комиссия из трех экспроприаторов и трех представителей болотецкого прогрессивного класса населения — эсдеков, эсеров и бундистов — учрежденная особым постановлением упомянутого выше энджумена.

Каталог библиотеки был составлен в общем заседании всех указанных деятелей, причем главное внимание было обращено на дешевизну изданий, чтобы на один грош дать достаточную пищу умам населения впредь до созыва учредительного собрания. Могущее быть сделанным в опровержение такого взгляда указание на историю с Балдой, который будто бы бил попа щелчками в лоб, приговаривая «не гонялся бы ты, поп, за дешевизной» — в данном случае не имеет никакой силы, ибо, во-первых, история попа и Балды по всей вероятности апокрифична, а во-вторых, щелчки хотя бы и самого Балды вполне безвредны для лбов доблестных членов болотецкого эндужумена, закованных в круповскую броню прогрессивных убеждений.

Самый процесс выбора книг производился так: имея перед собой особый список наиболее дешевых изданий книжных магазинов «Бомба» и «Экспроприация», каждый член комиссии закрывал глаза и тыкал пальцем в список. Избранной считалась книга, название которой, по открытии глаз выборщика, оказывалось закрытым его указательным перстом. При таком способе окончательное решение вопроса о каталоге было представлено воле всемогущего рока, находящегося вне сферы власти не только верховных вождей опричнины, но даже и самого Стервозавера, почему и каталог грошовых библиотек должен быть призван не подлежащим какой либо человеческой критике.

Именно вследствие столь совершенной системы подбора книг, этот подбор совершенно лишен какой либо тенденциозности или односторонности. В каждом отделе мы видим крайнее разнообразие. Например, катехизис Кизеветтера по проводимым в нем взглядам крайне резко отличается от богословского трактата Пяльцовой, всецело посвященного «натуре» жреца Грегуара; сцены из быта свободолюбивых афридиев в горах Гиндукуша не могут иметь ничего общего с прогрессивными упражнениями американских ирокезцев, ибо эти народы отделены друг от друга громадным расстоянием, а кроме того как характер их занятий — потрошение и скальпирование, так и объекты этих альтруистических действий — поп и исправник — весьма различны по своей сущности.

Считая грошовые библиотеки публичными, а книжные магазины «Бомба» и «Экспроприация»' вполне компетентными в деле развития и образования народа, и пуще всего веря року, — комиссия не считала себя обязанной и компетентной делать какие-либо изъятия из числа книг, ибо полицейский надзор не входит в обязанности энджуменов и образуемых ими комиссий.

Желая честно выполнить свой долг, члены болотецкого энджумена немедленно подвергали изъятию те книги, кои отмечены были вредными в циркулярах г. Лохматого и ребби Стервозавера. Так, например, были изъяты из библиотек и уничтожены следующие книги: а) правительственная ревизия земских энджуменов, б) как готтентотские мужики отрезали уши кадетским уполномоченным и с) крайне вредное и возбуждающее население против евреев сочинение неизвестного автора «Тарас Бульба», провоцирующее идею еврейского погрома.

Не имея ни возможности, ни охоты утруждать свои сознательные мозги чтением книг, предназначенных для удобрения неразвитых умов простого народа, и чувствуя свою некомпетентность в решении вопроса, умна или глупа данная книга, вредна или полезна она, — энджумен и его комиссия твердо верили в благость веления рока, на обязанности которого лежало не допустить в состав грошовой библиотеки каких-либо несоответствующих своему назначению изданий.»

Составив этот ответ, Швиндельштам бесспорно показал себя прекрасным психологом: он понял, что русским властям можно писать какие угодно глупости, ибо сути дела они не поймут никогда и будут ходить вокруг да около, занимаясь пережевыванием ничтожных деталей исключительно с формальной стороны. Прочтя произведение Швиндельштама, власти недоуменно поглядели друг на друга и почувствовали свои носы действительно утертыми. Раскрыв устав о бичах и скорпионах судебных и административных, они бесчисленное число раз прочли от начала к концу и от конца к началу статью 921 этого устава, карающую сознательное совершение пакостей, и принялись затем искать сознательность в действиях болотецкого энджумена. Такого признака они, понятно, таи не нашли, а сознательность Швиндельштама по отношение их собственных свойств они упустили из виду и решили кончить все дело за отсутствием состава преступления, ограничившись кратковременным помещением в «холодную» глупых библиотекарей, распускающих в народе ложные слухи. Правда уже почти торжествовала, но не дремал тот, «кого никто не любит и всё живущее клянет».

Коварный змей, соблазнившей праматерь Еву и погубившей с ней весь людской род, уже целые тысячелетия томился своей вынужденной бездеятельностью, ибо род человеческий перестал нуждаться в искусителе, впадая во все соблазны сам, по собственной инициативе и без всякого постороннего воздействия. Увидев, что в Ладыженске, вопреки установившимся людским традициям, готовятся торжествовать свет, истина и добродетель, олицетворяемые Стервозавером, Швиндельштамом и Лохматым, змей не мог допустить победы света над тьмой и пришел на помощь злу.

Тайное совещание ладыженских властей о судьбе болотецкого энджумена готово уже было прекратить дело, как вдруг из под стола с нагроможденными на нем бумагами начал выползать огромный змей. Представители беззубой реакции стали было подбирать фалды, готовясь затмить своей стремительностью славу «быстроногого» Ахилла, но змей в это время прошипел — «не бойтесь, я друг». Взобравшись на кучу бумаг, отвратительный гад свернулся на них огромными кольцами, высоко поднял свою треугольную голову и, обведя, присутствующих ироническим взглядом злых, зеленоватых глаз, начал свою провокаторскую речь.

«Я давно уже удивляюсь странному вкусу русского правительства, которое любит безголовых слуг. Скверный жид написал до глупости наглую бумагу, а целая плеяда, с позволения сказать, представителей власти хлопает глазами и принимает наглость за ум. Скажите, неразумные мои дети, затем ли существуют на земле власти, чтобы все совершалось лишь по велениям слепого рока, без всякого участия этих властей? Ведь за такую покорность воле рока не стоит платить властям жалованье и всякие добавки. Подумали ли вы о том, что управы и энджумены, которые не умеют отличить умной книги от глупой, и вредной от полезной, не имеют права оставаться на своих местах и должны быть немедленно смещены за свою колоссальную, несравненную глупость. Положим, они ваши коллеги, ибо и вы только что доказали свое неуменье постигнуть смысл плохой канцелярской отписки, но не забудьте, что к выборным властям надо быть более требовательным. — Обратили ли вы должное внимание на способе выбора книг тычком указательного перста при закрытых глазах? А идиотская погоня за дешевизной, ради которой забывается все остальное? Разве это не признаки полной неспособности болотецкого энджумена к какому бы то ни было труду? Потому, сядь, обратилось чудовище к одному из присутствующих, и пиши, куда следует, что исключительная глупость болотецкого энджумена, ярко проявившаяся в прилагаемом его донесении относительно грошовых библиотек, заставляет тебя поднять вопрос об отрешении сего энджумена и об отдаче его членов под опеку лиц, находящихся в здравом уме и твердой памяти.

Половина дела сделана, возьмемся за другую, продолжал змей. По вашему мнению, в действиях болотецкого энждумена нет состава преступления, а по-моему он есть. Из всего каталога только едва десятая часть может быть признана допустимой в народные библиотеки, а остальные 9/10 книг несомненно принадлежат к числу вредных. Следовательно, на лицо имеется тенденциозный подбор книг библиотек, который сам по себе уже доказывает сознательное отношение к совершенной пакости.

Наконец, поройтесь в прошлых делах ладыженского меджлиса и там вы найдете заявление кучки «освободителей», публично прочитанное и заключавшее в себе программу будущей деятельности этой партии для разрушения существующего государственного строя. Просмотрите тогда книги грошовых библиотек и, если у вас есть нечто вроде ума, вы сами увидите, что создание библиотек и распространение в народе идей проповедуемых их книжками, является прямым выполнением два года тому назад объявленной программы. Даже лица в обоих случаях фигурируют одни и те же — Лохматый, Ковров, Грязовской и Ко. Если и тут вы не найдете состава преступления и полной сознательности преступников, то вы или сами преступники, или малодушные трусы, которым не место в моем присутствии Поняли ли вы меня?»

«Поняли, поняли,» плотоядно закричали начальники опричников и, облизываясь, начали строчить свои гнусные кляузы на горе всему человечеству и на радость приспешникам мрака. Змей гордо поднял свою голову, глаза его налились кровью, из раскрытой пасти клубилась пена и он зловеще прошипел — «а теперь бочку водки и дюжину невинных старцев для истязания.» Опричники бросились исполнять страшное поручение...

В тот же вечер в другом кабинете происходила иная сцена. Лохматый большими шагами ходил по комнате перед шеренгой вытянувшихся в струнку рабов, давая им свои родительские наставления, а Швиндельтам присутствовал здесь же в качестве благородного свидетеля. «Опять наглупили, дубины стоеросовые, гремел гневный феодал, влопались со своими грошовыми библиотеками, как мальчишки, ничего Швиндельштаму как следует не растолковали и снова черт знает, что выйдет. Ваши глупости у меня вот где сидят, продолжал он, постукав себя по загривку, а потому вот вам мой приказ: вызвать немедленно из-за границы этого беглого жида, Иуду Искариота, поселить его в Болотце и быть вам у него в подчинении и повиновении. Без жида ничего не поделаешь. А ты, Ковров, всю вину за свои грошовки примешь на себя, говори, что, дескать, я один глаза закрывал и пальцем в каталоги тыкал, а мои сотоварищи только ушами хлопали. Твое дело пойдет в то судилище, где кузен сидит, и выручить тебя уже его дело.

Затем Лохматый подошел вплотную к кузену и, приблизив свой грозящий указательный палец к носу дрожащего раба, отчеканил громко, ясно и слогоразделительно: «если ты, такой-сякой, прозеваешь в своем судилище дело Коврова и не сорвешь его, то я с тебя в тот же день шкуру спущу и твои толстые карманы наизнанку выверну. Понял? Марш на место все....

Как видит читатель, обе стороны приготовились к бою и, если одна заручилась содействием гнусного змея, то к другой тоже летел на помощь еще более гнусный жид Иуда Искариотов. На следующий день его уже усмотрели в городе Болотце, поселившемся в доме Цыпляткина.

В. Р.

(Продолжение следует).

888888888888888888888888888888888888888888888888888888 88888

(См. № 87).

---

Увидев, как змей расправлялся с двенадцатью невинными старцами, местные власти сочли необходимым помнить его уроки и сначала довольно рьяно принялись за исследование действий болотецкого энджумена, но, как это ни странно, их суровость не производила особенного впечатления на деятелей грошовых библиотек. Лохматый обстоятельно разъяснил своим сторонникам всю неосновательность страха перед русскими властями, у которых еще меньше соображения, чем у Грязовского и кузена. По его словам, болотецкому энджумену нечего страшиться даже и обысков, ибо обыски производятся не ранее трех месяцев после обнаружения признаков преступления, а в случае, если бы обыскивать явились раньше, то надо только заявить, что у вас гости, и обыск будет отложен до следующего дня. Чтобы наглядно доказать степень остроумия русских властей, он предложил Иуде Искариоту явиться к этим властям, искавшим его целый год, и произвести опыт их одурачивания.

Искариотов исполнил поручение блестяще. Придя к представителю наиболее жестокой группы опричников, он очень вежливо ему отрекомендовался и заявил, что хотел бы знать, зачем его искали и в чем его обвиняют слуги отживающего строя. Услышав, что ему вменяется в вину торговля бомбами и взрывчатыми веществами из вверенного ему ладыженским меджлисом просветительно-освободительного склада, Искариотов произнес блестящую защитительную речь, немедленно напечатанную в газете «Полюс».

«Я не стану отрицать, так говорил прекрасный Иуда, что в управляемом, мною складе действительно продавались бомбы и прочие орудия освободительной деятельности. Но позвольте узнать, что такое этот склад? Это коммерческое учреждение, всегда обязанное помнить непременный принцип правильно поставленной торговли — предложение должно соответствовать спросу. В славную эпоху нашей ладыженской республики граждане не покупали ничего, кроме красного кумача и бомб, а потому я держал в складе только эти два товара. Я охранял денежное благосостояние меджлиса вверившего мне склад, и ныне стою перед вами с гордым сознанием исполненного коммерческого долга.

Вы знаете мою фамилию и вас, как всех гоев, учили священной истории. В вашей памяти должен был остаться из этой истории дивный образ моего предка, который даже своего Учителя продал за тридцать сребреников, а как же вы хотите, чтобы я, его потомок по плоти и духу, не продал каких-то маленьких бомбочек, раз на них был спрос и за них платили сребреники? Где же тут преступление? Я честный коммерческий жид, которого ни в чем нельзя обвинить.»

Эта речь произвела такое впечатление даже на слуг отживающего режима, что они долго аплодировали Искариотову своими ушами и объявили, что он может идти домой, так как невиновен, хотя и заслуживает снисхождения. Но, когда они сели писать постановление об освобождении его от суда и следствия, у них явилось какое-то неприятное чувство и они искоса поглядывали под столы и стулья, с некоторым трепетом ожидая, что вот-вот раздастся шелест и покажется знакомая треугольная голова с высунутым жалом. Но все было тихо и змей очевидно пропал из Ладыженска также таинственно, как появился в нем. В ту же минуту, чтоб окончательно разъяснить их опасения, один из опричников подал им петербургскую прогрессивную газету «Ври без миры», где они прочли следующее известие:

«Около пяти часов дня неизвестного числа и года в министерстве всеобщего ожидовления из под стола выполз огромный змей, с яростью бросавшийся на товарища министра Эсдесимова. Проглотив несчастного на глазах испуганных чиновников и курьеров, змей впал в бешенство и с криком: «фу, какая гадость!» обратился в бегство. Пораженный случившимся, министр искал спасения в палате лордов (?), откуда не хочет больше выходить, надеясь, что змей не дерзнет войти в столь высокое учреждение. —Товарищ Эсдесимов был через час найден полицией в бесчувственном состоянии лежащим на улице. Придя в себя, он объяснил, что змей не вынес его освободительного аромата и потому изверг его обратно из своего чрева, а сам, по-видимому, отправился с признаками отравления издыхать в свое логово».

Прочтя известие о печальной участи змея, павшего жертвой своей самонадеянности, ладыженские власти решили, что им пора прекратить свою деятельность, ибо противники все равно их одурачат. Вернуть назад нельзя было только того представления глупости болотецкого энджумена, которое было написано под диктовку змея, но присутствие в судилище кузена служило некоторой степени гарантией бесплодности даже и этого действия. Поэтому власти решили, по примеру болотецкого энджумена, положиться на волю рока и, приказав выше взбить для них перины, предались там своим обычным служебным трудом.

Совершенно случайно дело об отрешении болотецкого энджумена за его крайнюю глупость получило неожиданный оборот. Верный своей привычке убегать без спросу, кузен на один только денек отправился на съезд кадетской партии с целью походатайствовать о повышении «справедливой оценки» своих земель, а в этот самый' день без его участия состоялось решение об отрешении болотецкого энджумена. Вернувшись домой, кузен с ужасом увидел у себя на столе краткую записку Лохматого, которой ему предписывалось немедленно явиться для личных объяснений. Неоднократно прочтя «Да воскреснет Бог» и захватив, в качестве смягчающего вину обстоятельства, несколько листков с изображениями Петра I и Екатерины II, кузен предстал пред лицом своего повелителя.

В течение по крайней мере получаса, Лохматый делал вид, что не замечает стоящего раба, затем подошел к нему вплотную и спросил:

«Ты помнишь, как кадетский комитет выпорол тебя за постоянные отлучки без спросу?»

«По... по… помню..., пролепетала несчастная жертва добровольного рабства.»

«Значит, еще порки хочется?, — продолжал Лохматый.»

«Нет, не хочется»... простонал кузен.

В это время взгляд Лохматого упал на изображения великих монархов и его сердце смягчилось. «Дай это сюда и вывороти все карманы,» «приказал Лохматый,» а теперь изволь ехать в Петербург и делать там то, что тебе прикажут. Драть тебя не стану, ибо ты от этого все равно не поумнеешь, а объяснять тебе что-нибудь считаю лишним, ибо ты ничего не поймешь. Только напрасно вы думаете, что змей издох. Он жив и на днях получает командировку в Ладыженск. — Ступай вон!»...

Кузен не заставил дважды повторять это любезное приглашение и турманом вылетел на улицу. Свежий, морозный воздух возвратил ему хорошее расположение духа и, завернув по дороге к знакомым, он сообщил им, что кадетская пария поручила ему ехать в Петербург и там «стереть главу змея».

Дальнейший ход ладыженской политической борьбы еще не вполне мною выяснен и потому, отлагая описание последующих военных действий до следующей корреспонденции, я в настоящем письме познакомлю вологжан с другими, не менее интересными событиями ладыженской жизни.

В газете «Полюс» произошел в некотором смысле переворот. Наш Суботненский подверг на столбцах своей газеты очень резкой критике самый принцип монархии и стал проповедывать обязательность для верных граждан продажи в рабство своих властителей, за что ни в чем неповинный Кассандров попал под действие какой-то статьи, влекущей за собой отсечение половины головы. В этом еще не было особенной беды, так как головы Кассандрова и Суботненского могли бы быть отсечены целиком без всякого вреда для здоровья и умственных способностей их владельцев, но, к несчастью, подсудность по этой статье влечет за собою отнятие права на редактирование газеты. Поэтому «Полюсу» пришлось искать себе другого редактора в качестве «мальчика для сечения» за грехи Суботненского.

После долгих поисков искомый редактор был найден в лице дворника того дома, где помещается редакция, и с помощью двухдневных упражнений доведен до уменья подписывать свою фамилию. За редакторство ему было обещано 10 рублей в месяц на редакционных харчах, с сохранением получавшегося им ранее дворницкого оклада. Но власти, получив высоким штилем написанное прошение и узрев под ним донельзя безграмотную подпись «Микола Листрадовеч Доскакуев», впали в сомнение и запросили Петербург, можно ли по закону утвердить в должности редактора неграмотного человека, но из Питера ответили, что от редакторов газет никакого ценза не требуется, ибо, по прямому смыслу закона, эта должность учреждена исключительно для отбывания тюремного заключения.

Благодаря такому мудрому закону, сотрудники «Полюса» попали в невозможное положение. Едва придешь в редакцию, как редактор сейчас же обращается с просьбой — «редактору бы на чаек с вашей милости», а получив пятиалтынный еще обижается и утверждает, что редактору «оно по закону 30 коп. положено». При современной дороговизне, поборах редактора и неисправимой привычке Суботненского заполнять самолично всю газету, жизнь на построчную плату становится невозможной и среди сотрудников «Полюса» уже возникла мысль основать «общество идейной экспроприации».

Лично я к тому же поссорился с Суботненским. Предоставляя мне бранить в моих статьях всех и вся, он убедительно просил меня не трогать Ладыженскую полицию, ибо, по его словам, только благодаря ей освободительное движение еще не заглохло в Ладыженске. Часть представителей этой доблестной полиции числится в разряде «предупредительных» и исправно сообщает в «Полюс» о всех кознях местных черносотенных элементов, а остальные блюстители порядка даже кончик собственного носа видят как бы в тумане. Исполнившись признательности к этой идеальной полиции, я написал статью, в которой воздал хвалу её блестящим качествам, не сообразив того, что по условиям настоящей реакционной эпохи полиция может обладать прогрессивными свойствами только втихомолку, а официально должна отличаться диаметрально противоположными талантами. В результате я и наша редакция оказались засыпанными протестами самого разнообразного свойства. Один чин полиции просил о назначении комиссии для освидельствования моих умственных способностей, другой грозил на зло нам стать черносотенцем, а третий обещал проломить мне голову во время моих ночных променадов по городу. Я отнесся к этим протестам с полным хладнокровием и презрел даже вопрос о проломлении моей головы, ибо твердо, по опыту знаю, что ночью представителей ладыженской полиции нельзя нигде найти даже и с помощью гончих собак. Но Суботненский струсил и клятвенно заверял меня, что только благодаря прогрессивности полиции он еще ходит на свободе и даже мечтает попасть на казенную службу; будь иная полиция — он и его друзья пропали бы, а потому он с ней ссориться не желает.

Теперь мне приходится исправлять свою ошибку и готовить новую статью, посвященную восхвалению стражей нашего города, даже и сквозь сон видящих за версту каждого неблагонамеренного человека и своим благотворным влиянием достигших того, что все бывшие революционеры стремятся возможно скорее обратиться в полицейских чинов.

В ладыженском магистрате дела идут еще хуже, чем у нас в «Полюсе». После поднесения в дар магистрату картонной головы, оставшейся в наследство от бежавшего оборотня, наш городской голова надел на себя эту вторую голову и, охваченный манией величия, вообразил себя двуглавым орлом. Напрасно ему объясняли ошибочность такого мнения и указывали, что ведь одна голова у него картонная, а другая еще и того хуже, — он остался при своем и утверждает, будто, в качестве двуглавого орла, является прямым наследником дожа Салипирина в управлении Ладыженской республикой. Теперь этот бедный маньяк окружил себя «колонистами» и решил принять энергичные меры к искоренению в магистрате черносотенной крамолы, с каковой целью предполагает уволить около 20 служащих магистрата. Все получаемые им бумаги он, никому не показывая, прячет в карманы, подчиненных к себе не допускает и, уединившись в своем кабинете, влезает на шкаф, долженствующей изображать скалу, где и обучается клектать по-орлиному.

В. Р.

(Прод. следует).

8888888888888888888888888888888888888888888888888

Перевод в современное написание ЛысенкоВИ.

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ.

Самое удивительное, что Песчаный дух может исполнять желания. Но что бы дети ни пожелали, все идет не так. Пожелав стать «прекрасными, как день», дети остаются без обеда, потому что няня, не узнав их, не пускает в дом. Пожелав богатства, они становятся владельцами несметного числа старинных золотых монет, на которые в лавках ничего нельзя купить. Короче, все желания лишь ставят детей в глупое положение, поскольку ехидный Псаммеад толкует их слова либо буквально, либо исполняет высказанное случайно, вроде: «Скорее бы Малыш вырос». В конце концов, дети сами отказываются от «чудесной» помощи Псаммеада.

Произошла эта замечательная история в начале века, в книге английской писательницы Эдит Несбит «Пятеро ребят и он». В отличие от большинства произведений для детей, написанных в то же время, история Песчаного духа не ушла в забвение как безнадежно устаревшая. Она переведена на многие языки и ежегодно переиздается в Англии; ни одно английское исследование по детской литературе не обходит ее стороной.

Кто же такая Эдит Несбит и почему почти восемьдесят лет спустя ее книги не утратили известности и неизменно пользуются любовью детей?

Эдит Несбит родилась в Лондоне в 1858 году. С детства она мечтала стать великим поэтом, «как Шекспир или Кристина Росетти», по ее собственным словам. В пятнадцать лет она показала свои стихи матери, та отнесла их знакомому редактору — и, к восторгу юной поэтессы, стихи напечатали. Она получила свой первый гонорар (впоследствии Несбит описала этот случай в одной из детских книг). В двадцать два года Эдит вышла замуж за молодого журналиста Губерта Блэнда и в соавторстве с ним начала писать романы. В 1884 году супруги основали знаменитое Фабианское общество, членами которого были Бернард Шоу, Герберт Уэллс и многие другие замечательные люди; дом Блэндов был центром общества.

Вскоре Губерт Блэнд тяжело заболел, и его молодой жене пришлось взять на себя заботу о нем и о детях. Она зарабатывала тем, что сочиняла стихи, рассказы и статьи и даже рисовала поздравительные открытки. Она не отказывалась от мысли о литературной карьере, но серьезные стихи и романы не имели успеха, и ради денег она стала публиковать рассказики в детских журналах и альманахах. Особыми достоинствами они не отличались, и все же один издатель предложил ей написать небольшую повесть о своем детстве. Работая над этой повестью, получившей скучное название «Мои школьные годы», Несбит впервые задумалась, нельзя ли сделать детскую книгу более интересной и живой. Самой популярной книгой в то время был «Золотой век», написанный в 1895 году высокопоставленным чиновником Английского банка по имени Кеннет Грэхем. (Сегодня это имя известно любому английскому ребенку: среди непременного чтения английских детей наряду с «Алисой в Стране Чудес» и «Винни-Пухом» — «Ветер в ивах» Грэхема, полная тонкого юмора история четырех друзей: Жабы, Крота, Барсука и Крысы. Но «Ветер в ивах» появился только в 1908 году и тогда разочаровал читателей: от автора «Золотого века» ждали большего. История, однако, рассудила иначе, и сейчас «Золотой век» почти забыт.)

«Золотой век» — книга о детях, но для взрослых, и хотя описываемые события оцениваются с позиции взрослого, в попытке воссоздать детское мышление и восприятие было что-то новое, и Несбит не преминула обратить на это внимание. Ее собственные воспоминания детства тоже сыграли свою роль, и она стала писать истории в духе Грэхема, но как бы от лица самого ребенка. Конечно, в этом не было ничего необычного, до нее повествование от первого лица использовали в детских книгах, к примеру, Мэри Моулсворт или Джулиана Юинг, но в книгах этих писательниц, как требовала викторианская традиция, дети всегда были благовоспитанными, а сами истории полны нравоучений. Герои Несбит изо всех сил стараются быть хорошими, но без конца попадают в самые невероятные переплеты. Поначалу ее рассказы печатались в журналах, а в 1899 году вышли отдельной книгой под названием «Искатели сокровищ». Это первая книга, прославившая Эдит Несбит. Ей был тогда сорок один год.

Тем временем Грэхем выпустил «Пору мечтаний», продолжение «Золотого века», в котором была очень интересная вставная история под названием «Миролюбивый дракон». Это «сказка наизнанку», в которой романтически настроенный дракон-поэт не желает сражаться со святым Георгием. Сказка привела в восторг многих, но едва ли могла положить начало жанру, плодотворному вплоть до наших дней, если бы начинание Грэхема не поддержала с огромным энтузиазмом Несбит. Ее сказки не подражают Грэхему, в каждой найдены собственные мотивы и приемы. В большинстве из них действие происходит не «давным-давно в некотором государстве», а в современной Несбит Англии, и герои в них — не рыцари, не доблестные принцы и прекрасные принцессы, а обыкновенные дети.

Но даже в тех сказках, где речь идет о принцах, можно найти забавные бытовые детали. В одной сказке принцесса живет в «дракононепроницаемой» башне. В другой переодетый принц конструирует лифт в королевском дворце и там встречает свою суженую. Несбит охотно вставляет в свои сказки приметы новейшей техники. Иногда она заставляет своих героев решать сложные математические задачи. А сказка «Последний дракон» заканчивается забавной неожиданностью: помилованному дракону надоело быть «анахронизмом», и король, по его просьбе, превращает дракона в первый в мире аэроплан. Можно было предположить, что в жанре сказки традиционной, народной, Несбит нашла себя. В то же время огромный успех «Искателей сокровищ» и продолжения «Общества Постараемся быть-хорошими» (1901) заставил Несбит продолжать поиски своего стиля и в «длинной» повести. Своеобразный стимул ей дали книги Мэри Моулсворт, особенно «Часы с кукушкой» (1877), где кукушка выполняет по отношению к детям традиционную роль доброй феи. Наконец, последним толчком стала опубликованная в 1900 году книга Ф. Энсти «Медный кувшин». В ней рассказывается о молодом лондонском архитекторе, случайно выпустившем на волю джинна, который непременно стремился выполнять все желания своего избавителя (похожий сюжет — в повести Л. Лагина «Старик Хоттабыч»). Абсурдность сказочного джинна в обстановке современного Лондона, неуместность чудес и неумение пользоваться чудесами — эти мотивы показались Несбит на редкость привлекательными, и вот в 1902 году появляется книга «Пятеро ребят и он», в которой сочетаются все сильные стороны автора: и мастерство реалистического повествования, юмор, живой язык, и мастерское построение сюжета в сказке.

Несбит вводит, в сказку очень важный принцип, некие «правила» волшебства и чудес, которые во многом стали такими же обязательными для литературной сказки, как три закона роботехники Айзека Азимова для научной фантастики.* Несбит поняла, что волшебство в книге не может быть всемогущим: это и усложнило бы повествование, и не позволило бы делать в сюжете все те неожиданные повороты, которые создают неповторимый комический эффект. Во-первых, Псаммеад исполняет только одно желание в день, даже необдуманное или случайно высказанное. Во-вторых, чудеса кончаются с заходом солнца, и вот дети, которые, пожелав себе крылья, весь день радостно порхали и шалили к ужасу жителей окрестных деревень, вдруг оказываются совершенно беспомощными на верху колокольни. Третье важное условие, которое выводит Несбит, — взрослые не должны замечать последствий чудес, потому что все равно в них не верят. И вот во время осады замка няня, как ни в чем не бывало, готовит обед и убирает комнаты.

В следующей сказочной повести Несбит «Феникс и ковер» (1904) те же дети становятся обладателями ковра-самолета и только что вылупившегося Феникса. Феникс — не менее занятное и ехидное существо, чем Псаммеад, и хотя сам он не исполняет желаний, по его совету дети совершают замечательные путешествия на ковре. Но и здесь Несбит опять подчеркивает каверзы волшебного предмета в современной обстановке. Ковер исполняет три желания в день, и дети, забыв об этом и исчерпав «лимит», оказываются запертыми в подземелье. Кроме того, ковер со временем изнашивается и начинает исполнять желания наполовину, а в один прекрасный день дети на лету проваливаются в прорвавшуюся дыру. В конечном счете, ковер принес им не больше счастья, чем Песчаный дух.

Надо сказать, что Несбит не удовлетворялась одной лишь развлекательностью. Конечно, в ее книгах есть известная назидательность. Но Несбит не читает морали, а предоставляет читателям самим делать выводы и оценивать поступки героев. Неотделимая черта творчества Несбит — живое, непосредственное общение с читателем, выражающееся в ее комментариях или вопросах. Разнообразные полезные сведения можно найти у Несбит повсюду — они в тексте, в остроумных комментариях и отступлениях. Но Несбит хотелось включить в свои книги непосредственно познавательную сторону. Она начала изучать историю и культуру древнего мира. Большую помощь ей оказал сотрудник Британского музея Э. А. Уоллис Бадж, которому она и посвятила свою новую книгу «История амулета» (1906). Знакомые нам дети снова встречают своего друга Псаммеада, и хотя по старому уговору Песчаный дух уже не может исполнять их желания, все же благодаря ему с детьми снова происходят удивительные события. Причудливый камешек, по совету Псаммеада купленный в лавке древностей, оказывается половинкой могущественного амулета. Целый амулет исполняет заветное желание, но и половинка не совсем бесполезна: она может перенести детей в любое место и время, где когда-либо находился амулет. В поисках второй половинки дети совершают путешествия в Древний Египет, в Вавилон, в Англию времен римлян и даже в легендарную Атлантиду. Они узнают о жизни, обычаях, истории разных стран в древности, становятся свидетелями интереснейших событий.

Идея путешествий во времени, вероятно, возникла у Несбит под влиянием «Машины времени» Герберта Уэллса, который, как уже говорилось, был близким другом Несбит и, кстати, очень высоко ценил ее творчество. Но «Машина времени», написанная в 1895 году, представляет собой произведение научной фантастики, где всем необыкновенным событиям дано научное объяснение. Амулет -— тоже своего рода машина времени, но исключительно сказочная, волшебная, такая же, как исполняющий желания Псаммеад или ковер-самолет. Другое существенное отличие заключается в том, что с помощью амулета дети отправляются в прошлое, тогда как Уэллс, а вслед за ним большинство фантастов, разрабатывавших эту тему, посылают героя в будущее. И это неудивительно: сказка и научная фантастика преследуют разные цели. Впрочем, одно из путешествий с амулетом совершается в будущее, и дети наблюдают счастливое и гармоничное утопическое общество. Это, пожалуй, единственный след идей Фабианского общества в творчестве Несбит.

В «Амулете» Несбит высказывает на редкость смелую для 1906 года мысль: «Время и пространство — это просто формы мышления». В «Истории амулета» Несбит выступает опять-таки как первооткрыватель.

Здесь она выводит ряд правил, впоследствии принятых многими писателями. Специфика сюжета заставила Несбит обратить внимание на необходимые условия путешествий во времени. Дети возвращаются в настоящее в тот же момент, когда они его покинули, то есть абсолютное время, время в реальном мире, стоит на месте. Это главный принцип всех волшебных путешествий во времени. Далее возникает серьезная проблема языка и общения. Когда дети впервые попадают в Древний Египет и разговаривают с местным населением, Несбит пишет: «Раз и навсегда заявляю, что не собираюсь объяснять, каким образом девочка понимала Антею, а Антея понимала ее. Думай, что хочешь. Может быть, дети открыли универсальный язык, который понимают все, но который еще не открыли ученые». Это, как и многие другие изобретения Несбит, еще один принцип волшебства, принятый ее последователями: в какую бы далекую страну ни попадали герои, трудностей в общении не возникает. (Научная фантастика пытается разрешить эту проблему различными рациональными способами: телепатией, электронными переводчиками и тому подобное.)

«История амулета» наиболее интересная и целостная книга из трилогии Несбит — прежде всего за счет композиции. В повести «Пятеро ребят и он» развязка немотивирована; дети могли бы продолжать загадывать желания до бесконечности, не пойми они сами, что ничего хорошего у них не получается. Композиционно книга распадается на серию отдельных историй. В «Фениксе» чудеса ограничены тем, что ковер изнашивается. Дети снова переживают одно за другим разные, не связанные между собой приключения, но уже заранее становится ясно: рано или поздно им придет конец. В «Амулете» поиск составляет стержень сюжета, все приключения стремятся к кульминационной точке, когда амулет будет

найдет. При этом не так уж важно, что заветное желание детей — возвращение родителей в Лондон — наконец исполняется. Амулет в этой книге выполняет двойную роль: он и цель, и средство волшебных приключений, Через год после «Амулета» выходит книга «Заколдованный замок», где Несбит пытается далее развить закономерности волшебства в условиях повседневной жизни. Здесь чудесное кольцо становится таким, как прикажет владелец: может делать невидимым, может исполнять желания, может превращать в великана. Но, как мы уже заметили, чудеса у Несбит непременно имеют какой-нибудь подвох — никогда нельзя предугадать, где кончится действие волшебства. Девочка-невидимка становится видимой совсем некстати, случайно ожившие чучела нападают на детей. А к «Волшебному кодексу» Несбит добавляется новое правило: ни один волшебный предмет не может отменить исполненное желание; если младший брат пожелал стать взрослым, бесполезно просить кольцо снова сделать его маленьким. Опять («полемизирует» с научной фантастикой в лице Уэллса и теория невидимости. В сказке одежда невидимки, конечно, становится невидимой вместе с ним, поэтому, когда девочка снимает невидимое платье, сначала в воздухе ниоткуда появляются рукава, потом верх, потом подол. А ночная рубашка, брошенная на кровать, неожиданно растворяется в воздухе. В научной фантастике, где все имеет

рациональное объяснение, человек может сделать невидимым свое тело, но не одежду. Вспомним эпизод из романа Уэллса «Человек-невидимка» (который Несбит, конечно, не могла не знать): спасаясь от преследования, невидимый Гриффин сбрасывает выдающую его одежду. Сцена с переодеванием Мабель у Несбит звучит неожиданной и забавной параллелью к этому эпизоду.

«Заколдованный замок», а также последующие сказочные повести Несбит сейчас менее известны и популярны, чем трилогия о пяти детях, но и они сыграли свою роль в том огромном влиянии, которое творчество Несбит оказало на развитие английской и американской детской литературы XX века. Как пишет исследователь Маркус Крауч в книге «Традиция Несбит. Детская книга в Англии 1945— 1970»: «Нет ни одного современного детского писателя, который не был бы обязан этой замечательной женщине».

Наиболее четко следы влияния Несбит можно обнаружить в творчестве американского писателя Эдварда Игера. Прочитав в возрасте тридцати семи лет книги Несбит, Игер был ими настолько восхищен, что сразу же стал сам писать детские книги, более или менее подражая Несбит. В «Чудесах наполовину» дети находят волшебную монетку, такую древнюю, что от долгого употребления ее чудесные свойства немного стерлись, и желания теперь исполняются только наполовину. С трудом дети учатся формулировать желания так, чтобы они исполнялись целиком, но то и дело попадают впросак. В книге «Замок рыцарей» Игер почти точно повторяет «Волшебный город» Несбит; дети у него съеживаются до размеров картонных рыцарей и дам в игрушечном замке и попадают в прошлое, где встречают Айвенго и других персонажей Вальтера Скотта. Копирует Несбит и «Сад времени», где дети находят жабу, исполняющую желания, — прямого потомка Псаммеада. Еще одно необыкновенное существо, на сей раз черепаха, возникает в книге «Озеро чудес». Как и у Несбит, дети не умеют с толком пользоваться чудесами, и неограниченные возможности волшебного озера оказываются нереализованными. Игер берет на вооружение многие правила Несбит: волшебство кончается с заходом солнца, взрослые ничего не замечают, а чтобы ограничить действие волшебства, он предполагает, что озеро постепенно «иссякает».

Влияние Несбит в «Озере чудес» совершенно очевидно, хотя сама по себе книга очень увлекательна и остроумна. Более самостоятельная идея лежит в основе повести «Неделя чудес», где волшебные приключения происходят с помощью книги, которую дети взяли в библиотеке. Правда, и здесь один эпизод полностью повторяет «Пятерых ребят»: младенец из-за неосторожно высказанного желания вырос и не хочет слушаться своих «старших» братьев и сестер.

Англичанка Мэри Нортон продолжает традицию Несбит в книгах «Кровать с волшебной шишечкой» и «Костры и помело». На кровати, которую заколдовала симпатичная мисс Прайс, проходящая заочный курс черной магии, дети путешествуют сначала в Лондон, где их забирают в полицию за «беспорядок» — неубранную кровать посреди улицы; потом на остров в Тихом океане, где их едва не съедают каннибалы; потом в прошлое, в эпоху Карла II, где они спасают от сожжения на костре молодого прорицателя, обвиненного в колдовстве. Попав в XX век, юноша с одной стороны восхищается «настоящей» ведьмой мисс Прайс, а с другой — дивится водопроводу, автомобилям и другим чудесам нашего времени. Книги Нортон явно вторичны по отношению к Несбит и далеко не так увлекательны. Нортон, как и Игер, охотно признавалась в том, как много она позаимствовала у Несбит.

Но черты влияния Несбит — в более косвенном виде — можно найти и у многих других авторов. Во-первых, как уже говорилось, Несбит вывела «теоретическое» обоснование волшебных путешествий во времени, и «Амулет» тем самым проложил дорогу целой жанровой разновидности литературной сказки. В качестве наиболее ярких примеров можно назвать книги англичан Уильяма Дикинсона «Борробил», Патриции Линч «Фиона прыгает через костер», Филиппы Пирс «Полуночный сад Тома», Элисон Аттли «Путешественник во времени» и американцев Джулии Сауэр «Чудеса в тумане» и Каролин Эмерсон «Волшебный туннель».

По следам сказок Несбит о драконах появилось множество забавных историй, где драконов держат в семье в качестве домашних животных, например, в книгах Маргарет Мейхи «Дракон в обыкновенной семье» или Полли Доннисон «Дракон Вильям». Нельзя не вспомнить Несбит, читая книги ирландки Дженет Мак-Нил из серии «Мой друг Очкарик МакКанн». В одной истории Очкарик, обыкновенный мальчишка, находит во время каникул только что вылупившегося драконника и привозит его в школу в качестве экспоната на биологическую выставку. В другой истории Очкарик с приятелем оказываются свидетелями возрождения Феникса; напуганный тем, что сумасшедшая птица вскочила на костер, не растерявшись, поливает ее лимонадом.

В книге Дэвида Северна «Зеленоглазый грифон» мы встречаемся с существом, родственным Псаммеаду, — грифоном, который, правда, не исполняет желаний, но подсказывает, как они могут исполняться. А Мэри Поппинс, знаменитая нянюшка из книг Памелы Трэверс, хорошо известная советским детям, — разве она не играет ту же роль по отношению к детям семьи Бэнкс, что Псаммеад для несбитовской пятерки? С Мэри Поппинс, так же, как с Псаммеадом, в повседневную жизнь детей входят чудеса. А создательница Мэри Поппинс не отрицает влияния Несбит.

Наконец, очень тонко скрытые следы влияния Несбит можно увидеть в книгах К. С. Льюиса, автора цикла из семи повестей о сказочной стране Нарнии.* Льюис — писатель исключительно оригинальный, он создал совершенно новые «правила» сказочной повести, правила перемещения из реального мира в сказочный и обратно. Действие книг Льюиса происходит в сказочной стране, куда обычные дети попадают разными способами: с помощью волшебных колец, через символическую дверь и даже войдя в нарисованную картину. Этим Льюис принципиально отличается от Несбит, которая, наоборот, вводит в реальный мир чудесные, сказочные элементы. И тем не менее сам Льюис признавал творчество Несбит едва ли не главным источником своей фантазии. Он позаимствовал идею сочетания волшебного и реального, использование фольклорных мотивов и — под несколько иным углом — закономерность, «правильность» чудес.

Итак, в чем заслуги и достоинства Эдит Несбит, почему ее читают до сих пор? Несбит стоит на пороге нашего столетия, с ее появлением кончается давняя традиция нравоучительной и сентиментальной литературы для детей. Вместо назидательности она создает занимательность, вместо сложного и строго литературного языка викторианцев вводит в книги живую разговорную речь. Читая ее сказки и повести, трудно поверить, что они написаны так давно, настолько они современны по языку. К тому же Несбит преодолела стремление большинства детских писателей XIX века обращаться к детям свысока. Сама она говорила так: «Детей нельзя понять ни воображением, ни наблюдательностью, ни даже любовью. Их можно понять только памятью. Я сама была когда-то ребенком, и в результате счастливой случайности в точности помню, как это было». Счастливая случайность дала нам яркие картины детства, героев, вырвавшихся из заточения душных викторианских комнат. Великолепное чувство юмора, присущее Несбит во всех ее произведениях, делает их живыми во все времена. Но главное, чем мы обязаны Несбит, — это создание нового жанра, сказки, в которой приметы повседневной жизни удивительным образом сочетаются с древними чудесами народных волшебных сказок. Без преувеличения можно сказать, что «из Несбит вышли» все волшебные сказки и повести в детской англоязычной литературе XX века. Рассказывают такой эпизод. Одна американская писательница, страстная поклонница Несбит, в конце 20-х годов путешествовала по Англии. В одном литературном кругу зашла речь о Несбит, и кто-то высказал сожаление по поводу ее недавней кончины. «Неужели Несбит умерла? — воскликнула американка.— Не может быть! Это так на нее не похоже!»

----

* См.: Азимов А. Я, робот. М., «Знание», 1964.

* Первая из них переведена на русский язык. См.: Клайв С. Льюис. Лев, колдунья и платяной шкаф. Л., «Детская литература». 1978.

-------------------------------------------------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ. В оформлении публикации использована иллюстрация К. Шафрановской из книги Э. Несбит "Пятеро детей и оно" (2018).