В. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ. Я был участником штурма Зимнего и мог сделать много интересных снимков, но, к сожалению, тогда у меня не было фотоаппарата...

А. БЕЗЫМЕНСКИЙ. Во время гражданской войны воевать — воевал, а фотографировать — не фотографировал…

М. ЛЫНЬКОВ. У нас, у белорусов, такая беда: все наши архивы погибли во время Отечественной войны.

Б. КЕРБАБАЕВ. Тогда фотоаппараты были большой редкостью, а чтобы писатель-туркмен с фотоаппаратом… Все появилось потом — при Советской власти…

К. ГАМСАХУРДИА. Нет, я этим никогда не занимался... Кто мог снимать в гражданскую войну? Не знаю...

Одному из старейших наших писателей я позвонил последнему — было точно известно, что в то время он не фотографировал. Ответ оказался неожиданным:

— Я помню одного писателя, который фотографировал в те годы, это был иностранец — Герберт Уэллс. В 1920 году он приезжал в Россию, и тогда много фотографировал — я хорошо помню.

Да, было бы заманчиво получить снимки, сделанные великим фантастом полвека назад. Только сохранились ли они?

Когда мы с журналисткой Аллой Пегриковской попробовали соединиться с сыновьями Уэллса «впрямую», нас ждало разочарование: телефон старшего, Джорджа, несколько дней не отвечал, а младшего, Франка, входил в особый «красный лист», номера которого оглашению не подлежат, как любезно сообщила лондонская, телефонистка.

Мы обратилась к автору предисловия к пятнадцатитомному собранию сочинений Уэллса — Ю. Кагарлицкому. Ну, конечно, кто же может помочь, если не наш крупнейший уэллсовед. К тому же в памяти еще была его недавняя статья, где он рассказывал о поездке в Лондон.

Кагарлицкий посоветовал позвонить в Лондон Марии Игнатьевне Будберг, многолетней переводчице и другу Уэллса.

— Говорите с ней по-русски — она ведь русская, — заметил Кагарлицкий.

— Не она ли случайно была переводчицей Уэллса в 1920 году в России?

— «Случайно», — засмеялся Кагарлицкий, — именно она.

Это о ней фантаст писал в «России во мгле»: «Нашим гидом и переводчиком оказалась дама, с которой я познакомился в России в 1914 году, племянница бывшего русского посла в Лондоне. Она получила образование в Ньюнхэме...». И это о ней писал Горький Ленину, когда в декабре голодного 1921 года, называя людей, которые «толкали бы дело, всячески ускоряя отправку хлеба и продуктов в Россию», рекомендовал М. И. Будберг (Бенкендорф) как «женщину очень энергичную, образованную, — говорит на пяти языках. Она была графиней, но — мало ли что бывает с людьми, особенно же с женщинами».

Мария Игнатьевна любезно помогла найти телефоны сыновей Уэллса. Оба обещали поискать фотографии, сделанные отцом. Но первый же ответ был неутешителен: Фрэнк Уэллс сообщил, что не нашел снимков.

В то время в Лондоне находилась писательница Наталия Ильина. По просьбе редакции она тоже включилась в поиски. На ее вопросы Джордж Уэллс ответил следующей запиской: «Уважаемая госпожа, большое спасибо за Ваше письмо. К сожалению, я не смог найти фотографий, сделанных моим отцом во время его поездок в Россию, которые я мог бы послать Вам. Я очень сожалею...» И прочее.

Казалось бы, на розысках можно поставить точку. Но с помощью Всеволода Николаевича Софинского, советника по вопросам культуры посольства СССР в Великобритании, удалось все-таки найти желанные снимки... в архиве самой М. И. Будберг, и Наталия Ильина получила их «из рук в руки». Таким вот путем и появился на редакционном столе конверт со штампом «Посольство СССР в Великобритании», а в нем — долгожданные фотографии...

О времени, когда были сделаны снимки, М. И. Будберг рассказала следующее:

— Я в то время работала в студии иностранной литераторы над одной книжечкой и учила писателей английскому языку.

Уэллс прислал Алексею Максимовичу Горькому телеграмму о своем приезде дней за десять. В то время дом Горького был полон людей, которых он приютил со свойственной ему добротой. И все в доме с любопытством и интересом ждали гостя.

Когда приехал Уэллс, Алексей Максимович попросил меня показать ему некоторые интересующие его стороны жизни, скажем, школы и библиотеки. По-русски Уэллс не говорил. Я переводила, и это было очень утомительное занятие — особенно потому, что приходилось переводить и разговоры домашних. Надо сказать, что в доме скоро полюбили Уэллса за веселый характер.

Встречался он у Алексея Максимовича и с писателями. Как сейчас помню его встречу с Всеволодом Ивановым, который пленил его своей порывистой жизнерадостностью.

Я приводила Уэллса и в студию, и он от души смеялся, слушая, как взрослые товарищи повторяли за мной английские стихи.

Пробыл Уэллс в Ленинграде всего неделю или десять дней, затем поехал в Москву. Мне он рассказывал впоследствии, какое огромное впечатление произвел на него Владимир Ильич Ленин, как он чувствовал себя в присутствии великого человека…

Мы попросили директора Музея истории и реконструкции г. Москвы Л. А. ЯСТРЖЕМБСКОГО прокомментировать фотографии.

— На первом снимке — улица Кирова (бывшая Мясницкая), — сказал Лев Андреевич. — Эта часть улицы почти не изменилась, только на углу улицы Мархлевского (бывший Милютинский переулок) нет уже церкви Евпла — она была снесена при реконструкции в 1926 году. Сейчас здесь разбит сквер. Двухэтажный дом слева — Дом научно-технической пропаганды имени Ф. Э. Дзержинского. Одноэтажное здание перед ним снесено.

На втором снимке — Кузнецкий мост, сфотографированный сверху, от улицы Жданова (бывшая Рождественка).

А на третьем снимке — тот же Кузнецкий мост, но сфотографированный снизу, от Петровки. Справа видно здание Солодовниковского пассажа, давно снесенное. На его месте разбит сквер. При постройке нового здания ЦУМа большая часть сквера будет застроена.

С той же просьбой мы обратились к Ю. Кагарлицкому. Он написал нам:

«Уэллс ездил на первых велосипедах, летал на первых самолетах, мерился силами с автомобилем. Фотоаппарат тоже принадлежал тогда отчасти к тому, что мы привыкли называть сейчас «новой техникой», и увлечение фотографией было для Уэллса неизбежным. Этому увлечению мы и обязаны публикуемыми снимками.

Уэллс побывал в России, в Советской России, Советском Союзе трижды: в 1914, 1920 и 1934 годах, но его приезд в 1920 году был самым значительным. Историки никогда не устанут о нем вспоминать, выяснять подробности, оценивать огромный резонанс.

Уэллс находился в зените славы. Его читали и знали все. И вот этот писатель заявил во всеуслышание, что большевики — единственная партия, способная управлять Россией.

«Я кончил свою книжку о России, — писал Уэллс А. М. Горькому 21 декабря 1920 года. — Я сделал все возможное, чтобы заставить наше общество понять, что Советское правительство — это правительство человеческое, а не какое-то исчадие ада, и мне кажется, что я много сделал, чтобы подготовить почву для культурных отношений между двумя половинами Европы. Книгу я Вам посылаю. Вы увидите, что я не польстил большевикам. Если бы я сделал это, результат был бы обратный тому, которого я добивался».

Что результат выл именно такой, какого он добивался, легко понять по откликам на «Россию во мгле» врагов Советской власти. Князь Трубецкой, снабдивший своим предисловием первое русское издание книги, вышедшее в 1921 году в Болгарии, заявил, что книга эта «должна быть признана вредной». Но особенно книга Уэллса встревожила Уинстона Черчилля.

5 декабря 1920 года Черчилль опубликовал в лондонской газете «Санди экспресс» статью «Мистер Уэллс и большевизм». Статья эта до последнего времени не была известна у нас.

Черчилль быстро и в полной мере оценил значение книги Уэллса. Он заявил в статье, что речь идет о ее влиянии на умы многих миллионов людей в Англии, Франции и Соединенных Штатах Америки в самом существенном вопросе современности и что необходимо рассеять заблуждение, в которое могут впасть люди, прочитавшие эти очерки.

Уэллсу не стоило большого труда расправиться с Черчиллем. Именно расправиться. Только так Уэллс и характеризовал потом свой ответ Черчиллю, напечатанный в той же «Санди экспресс». «Если память мне не изменяет, мистер Черчилль получил по заслугам, — вспоминал он несколько лет спустя. — Я сохранил об этой истории наилучшие воспоминания. Он, конечно, мог вынести иные впечатления». С Уэллсом было трудно спорить — за ним была правда...

Москва произвела на него благоприятное впечатление. «На улицах — большое движение, сравнительно много извозчиков: здесь больше торгуют. Рынки открыты, — писал он в «России во мгле». — Дома и мостовые в лучшем состоянии. Правда, сохранилось немало следов ожесточенных уличных боев начала 1918 года... Трамваи, которые мы видели, перевозили не пассажиров, а продукты и топливо». И на фотографиях мы видим не следы разрушений, а приметы жизни, входящей в свою колею, — дорожные работы, улицу, заставленную у тротуара автомобилями, аккуратные здания, трамвай...»

И последнее. Снимки переданы нам переводчицей Уэллса, бывшей одновременно с ним в Советской России, поэтому принадлежность их объективу фантаста, казалось бы, не должна вызывать сомнений. Однако обязанность исследователя — сомневаться. И мы сразу же отметили снег на улице...

Снег? В конце первой недели октября, когда Уэллс приезжал в Москву? Но, оказывается, снег был. Вот что пишет сам Уэллс: «Но вот однажды подуло холодом, и желтые листья закружились вместе с хлопьями снега. Это было первое дыхание наступающей зимы. Наши друзья, поеживаясь и поглядывая в окна, в которые были уже вставлены вторые рамы (выделено мной. — Г. Ц.), рассказывали нам о том, что было в прошлом году». Значит, и снег шел, и вторые рамы вставили, а их при легком похолодании не вставляют. К тому же и официальная справка Гидрометцентра СССР подтверждает — в первые дни октября 1920 года в Москве четырежды шел снег, так что вторые рамы в окна москвичи имели все основания вставить еще до приезда писателя.

А зимняя одежда людей, теплые шапки, валенки?.. На первый взгляд, они могут свидетельствовать о том, что снимки сделаны зимой, но, думается, и это не так. Уэллс пишет, что «люди обносились», что «вряд ли у кого-нибудь найдется второй костюм или смена изношенного и залатанного белья», что даже «у Горького — только один-единственный костюм, который на нем». Ну где уж тут думать о демисезонное пальто…

В общем, хорошо бы, конечно, перевернув фотографии, обнаружить такую надпись: «Настоящим я, Герберт Уэллс, удостоверяю, что фотографии сделаны мной в Москве в октябре 1920 года и подлежат опубликованию в таком-то номере «Литературной газеты» за 1969 год». Такой надписи, разумеется, нет, и потому-то в заголовок вынесен вопросительный знак. Как бы там, ни было, присланные из Лондона фотографии и предпринятые в связи с ними розыски вновь открыли перед нами картины незабываемого времени...

Г. ЦИТРИНЯК.

— - -

Биографические данные (из информации в сети Интернет).

Всеволод Александрович Рождественский (29 марта (10 апреля) 1895, Царское Село — 31 августа 1977, Ленинград)— известный русский поэт, переводчик, военный корреспондент, литературовед и публицист. В.Рождественский проходил военное обучение в гарнизоне Петрограда и в день штурма Зимнего дворца Всеволод находился в рядах восставших на Дворцовой площади.

Михаил Тихонович Лынько́в (белор. Міхась Лынькоў) (18 (30) ноября 1899, Зазыбы Витебской губернии (ныне Лиозненский район Витебской области) — 21 сентября 1975, Минск) — белорусский советский писатель и литературовед, редактор, общественно-политический деятель.

Берды Мурадович Кербабаев (туркм. Berdy Myradowiç Kerbabaýew; 1894—1974), советский туркменский писатель.

Константин Симонович Гамсахурдия (груз. კონსტანტინე სიმონის ძე გამსახურდია; 1891—1975) — грузинский писатель, филолог, историк-литературовед..

Алла Савельевна Петриковская (р. 28 декабря 1930 г., Баку) — советский российский востоковед, литературовед, австраловед.

Мария Игнатьевна Будберг (6 марта (по другим данным февраль) 1892 год, Полтава, Российская империя — 31 октября 1974 года, Террануова-Браччолини, провинция Ареццо, регион Тоскана, Италия) — международная авантюристка, писательница, переводчица, предположительно тройной агент ОГПУ, английской и германской разведок

— - -

Перевод в текстовый формат – ЛысенкоВИ.

--------

Уэллс, у которого уже созрел замысел новой книги (назовет: «Россия во мгле»), отбывал домой. Последние минуты. Уэллс уезжал с сознанием открытой им истины: остаются здесь обречённые. И потому столько снисходительной жалости во взоре к провожающим. Он отдаёт должное их гостеприимству. И будучи человеком воспитанным, он, конечно же, не взглянет в конец своего вагона. Там, торопясь до третьего звонка занять плацкарту на крыше, лезут в лаптях и онучах, с мешками… хозяева огромной страны. Хозяева?! Как можно мечтать о каком-то прогрессе, имея в реальности эту безграмотную, полуголодную, полураздетую массу?.. Но об этом потом. А на прощание — вот эта жалеющая улыбка доброго джентльмена.

. . .

Английский фантаст еще размышлял над белым листом своей книги о России, а здесь, в России, ленинские мечты чеканились в конкретные задания текущего момента; понятые массой, обращались в будни работы. Обыкновенные будни для стройки социализма. Невероятные... даже для Герберта Уэллса, автора фантастических романов. Отсюда и признание: в «какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего, но...» Но Владимир Ильич именно о будущем и говорил с Уэллсом. «Он видит, — писал позже Уэллс о Ленине, — как вместо разрушенных железных дорог появятся новые, электрифицированные, он видит, как новые шоссейные дороги прорезают всю страну, как поднимается обновлённая и счастливая, индустриализованная коммунистическая держава,..»

. . .

Он приехал тем единственным путем, которым можно было тогда приехать с Запада в нашу страну, тем, которым за пять дней до него приехала Клара Цеткин, — через Эстонию и Петроград. Он ходил по тем же улицам, по которым ходила Клара, видел те же дома, те же мостовые, тех же прохожих, которых видела она. Быть может, один и тот же корреспондент РОСТА задал им один и тот же вопрос: «Каковы ваши впечатления от Советской России?»

«Неподалеку от Путиловского завода я видела развороченную мостовую и баррикаду, сложенную из камней в дни наступления Юденича. Перед моим внутренним взором возникли баррикады Парижской коммуны. О, священные камни революции!» — так отвечала на этот вопрос Клара Цеткин.

«Улицы... находятся в ужасающем состоянии... Они изрыты ямами... Кое-где мостовая провалилась... Автомобильная езда состоит из чудовищных толчков и резких поворотов» — так ответил на него Уэллс.

И ведь не был же он обывателем или вульгарным мещанином, ведь способен был он и на смелую мысль, и на экстравагантные высказывания. Но вот он оказался в стране пролетарской революции на исходе третьего года ее существования. Что же он увидел?

— Русская революция обнимает работу целых столетий. Она — триумф духа и воли над «косностью материи», над неблагоприятными обстоятельствами. Она — утро дня творения новых общественных отношений.

Нет, это сказал не Уэллс. Это сказала великая революционерка Клара Цеткин.

Уэллс сказал другое. Он сказал, что три года русской революции — это долгие, мрачные годы, в которые Россия неуклонно спускалась с одной ступени бедствий на другую, все ниже и ниже в непроглядную тьму.

Дальнейший путь России был ему неясен. Ее будущее затянуто мраком.

Вот откуда родился созданный Уэллсом образ мглы, окутавшей Россию.

8.

Из Петрограда Уэллс поехал в Москву. Ленин принял его утром 6 октября.

«Он не очень похож на свои фотографии, — писал потом Уэллс, — потому что он из тех людей, у которых смена выражения гораздо существеннее, чем самые черты лица; во время разговора он слегка жестикулировал, говорил быстро, с увлечением, совершенно откровенно и прямо, без всякой позы...»

Идя к Ленину, Уэллс ждал, что увидит марксистского начетчика, и собирался вступить с этим воображаемым начетчиком в схватку, рассчитывая без труда взять над ним верх. Вышло иное. «Должен признаться,— писал в своей книге Уэллс, — что в споре мне пришлось очень трудно».

Разговор шел в стремительном темпе. Собеседники задавали друг другу вопросы, иногда отвечали, иногда парировали контрвопросами.

О содержании этого разговора мы знаем только по записи Уэллса.

Как и всякая такая запись, она весьма субъективна. Наиболее интересно в ней широко известное место, в котором Уэллс излагает свои впечатления о ленинском плане электрификации.

«Дело в том, — пишет Уэллс, — что Ленин, который, как подлинный марксист, отвергает всех «утопистов», в конце концов сам впал в утопию, утопию электрификации... Можно ли представить себе более дерзновенный проект в этой огромной, равнинной, покрытой лесами стране, населенной неграмотными крестьянами... не имеющей технически грамотных людей, в которой почти угасли торговля и промышленность?».

Такие проекты, по убеждению Уэллса, реальны лишь для густонаселенных стран с высокоразвитой промышленностью. Но осуществление их в России «можно представить себе только с помощью сверхфантазии».

«В какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего, — писал он, — но невысокий человек в Кремле обладает таким даром, Он видит, как вместо разрушенных железных дорог появляются новые, электрифицированные. Он видит, как новые шоссейные дороги прорезают всю страну, как подымается обновленная и счастливая, индустриализированная коммунистическая держава. И во время разговора со мной ему почти удалось убедить меня в реальности своего провидения».

Муза истории — божественная Клио — позволяет себе иногда такие выходки, которые в руках любого художника выглядели бы «нажимом» и даже примитивной подтасовкой. Так и здесь: она взяла писателя, прославившегося своей безграничной и неисчерпаемой фантазией, послала его в тогдашнюю Россию, свела его с Лениным, дала ему услышать из уст Ленина план электрификации и коммунистического возрождения нашей разоренной страны, а потом сунула ему в руки перо, чтобы он, именно он, этот непревзойденный фантаст, объявил ленинский план электрификации «сверхфантазией», осуществление которой нельзя увидеть ни в каком волшебном зеркале. Сколько ни читай об этом, каждый раз удивишься наново!

***

Вечером того же дня Герберт Уэллс уехал в Петроград. Он торопился, чтоб не опоздать на пароход, уходивший из Ревеля (Таллина) в Стокгольм, но до отъезда из Советской России успел побывать на заседании Петроградского Совета.

Заседание это происходило в Таврическом дворце. Зал был полон; две или три тысячи человек занимали не только кресла, но все проходы, лестницы и хоры. Все это, как свидетельствует Уэллс, создавало обстановку «многолюдного, шумного, по-особому волнующего массового митинга».

После обсуждения вопроса о мире с Польшей председатель объявил, что слово предоставляется присутствующему в зале знаменитому английскому писателю товарищу Уэллсу. Именно так: товарищу Уэллсу.

В своей книге Уэллс рассказывает об этом своем выступлении предельно сдержанно и иронично.

«Прежде всего, — пишет он, — я совершенно недвусмысленно заявил, что я не марксист и не коммунист, а коллективист и что русским следует ждать мира и помощи в своих бедствиях не от социальной революции в Европе, а от либерально настроенных умеренных кругов Запада. Я сказал, что народы западных стран решительно стоят за мир с Россией, чтоб она могла идти своим собственным путем, но что их развитие может пойти иным, совершенно отличным от России путем».

И все! Больше об этой своей речи Уэллс в книге не упоминает.

На деле «товарищ Уэллс» сказал не только это. До нас дошел подлинный, заверенный им перед сдачей в петроградские газеты текст его речи, в которой звучат по-настоящему глубокие и прекрасные слова.

«Вы стоите перед созидательной работой, изумительной своим бесстрашием и силой, — говорил он. — Эта работа не имеет себе равной в истории человечества. В ней — выражение той гениальной способности России, которая давно проявлена русской литературой, — я говорю о бесстрашии мысли и безграничном напряжении сил».

Обращаясь к мужчинам и женщинам, которые слушали его с глубоким вниманием, Уэллс не читал им мелких нотаций, как то можно подумать по его книге. Нет, он говорил о преступных действиях интервентов, ввергших Россию в ее бедствия, он обещал приложить все свои усилия, чтобы покончить с войной против Советской России.

«Способность прощать характерна для великого народа, — говорил он. — И все, что я видел и слышал в России, убеждает меня, что Россия и Англия, несмотря на все взаимные прегрешения, могут любить и понимать друг друга и вместе работать для человечества и для того нового мира, который рождается среди мрака и бедствий. Дайте мне еще раз сказать вам, что английский народ хочет мира, добивается мира и не успокоится до тех пор, пока не добьется мира...».

Так говорил Герберт Уэллс на следующий день после своей встречи с Владимиром Ильичем Лениным.

Теперь о третьем иностранном госте, побывавшем в эти дни у Ленина.

В русском издании книги Уэллса «Россия во мгле» мы читаем, что, будучи в Москве, он жил в одном доме с «предприимчивым английским скульптором, каким-то образом попавшим в Москву», и что, придя от Ленина, он завтракал «с господином Вандерлипом и молодым скульптором из Лондона».

Как гласит известная шутка, английский парламент может сделать все на свете, кроме одного: превратить мужчину в женщину и женщину в мужчину. Но переводчики книги Уэллса оказались сильнее английского парламента, ибо этим «молодым скульптором» была женщина — притом прелестная женщина! — Клэр Консуэло Шеридан.

. . .

Клэр была в Москве, когда туда приехал Герберт Уэллс, и жила в том же доме на Софийской набережной, где он остановился. Они вместе позавтракали и долго разговаривали. Уэллс жаловался на бесконечные лишения, которые он переносил в Петрограде: по утрам он не мог принимать горячую ванну, почтальон не приносил газет, за завтраком он не наедался досыта. «Нет! — восклицал он.— Без всего этого я не могу жить и работать!» С юмором и даже сарказмом высмеивал он многое из того, что видел в России.

«Ах, дорогой мистер Уэллс! — записывала в своем дневнике Клэр. — Я очень вас люблю... Но если вы не можете жить без утренней ванны, сытного завтрака и газет, вам нечего делать в сегодняшней России!»

И она, страдавшая от отсутствия житейских удобств не меньше, чем Уэллс, желала остаться в России, чтоб принять участие в ее возрождении. Она хотела, чтобы именно в России росли и получили образование ее дети.

. . .

Таким запечатлелся Ленин в памяти трех свидетелей, видевших его ранней осенью двадцатого года.

Эти трое были очень разными, даже контрастными людьми. Тем примечательнее, что и страстная Клара Цеткин с ее пылкой душой революционерки, и воспринимающая мир глазами художника, вдовы, матери впечатлительная Клэр Консуэло Шеридан, и полный скепсиса и иронии Герберт Уэллс увидели в Ленине одного и того же человека, поразившего их духовной глубиной и силой интеллекта. Уж на что предубежден был Уэллс, но и тот признал: «Встреча с этим изумительным человеком, который отдает себе ясный отчет в колоссальной трудности и сложности построения коммунизма и безраздельно посвящает все свои силы его осуществлению, подействовала на меня живительным образом. Он во всяком случае видит мир будущего, преображенный и построенный заново».

------------------------------------------------------ ------------------------

Пояснение: А. А. Богданов (Малиновский) (1873-1928) — писатель-фантаст, врач, экономист, философ, политический деятель, учёный-естествоиспытатель, один из основоположников научного менеджмента и кибернетики. Фантлаб ждёт открытия его библиографии.