Даже если «Луна-9» стоит на месте, уподобляясь некоему стационарному радио- и телецентру, все же это уже не шаг к Луне, а шаг по Луне. По внеземной, по инопланетной тверди. Шаг, который, какие бы у кого эмоции он ни вызывал, — после наблюдения полёта первого спутника в Нью-Йорке я полагаю, что не обойдется и без кислых, — тем не менее обязательно будет занесен человечеством на страницу летописи самых выдающихся событий нашего века. Одно, я уверен, не удивляет никого сейчас и не удивит в будущем — то, что записан он будет в графу достижений Советского Союза — страны, которая имела высокую честь открыть космическую эру и непрерывно лидировать на её пока не очень длинной во времени, но напряженной дистанции.
Один из моих знакомых, после первых же сообщений искренне восхитившийся новым подвигом нашей научной мысли и ее инженерного воплощения,
все же вздохнул мечтательно: он думал о лунном телевидении. Что же стремление получить все сразу или хотя бы возможно больше — не такая уж исключительная черта человеческого характера. Однако, не зная тогда возможностей «Луны-9», мы решили, что, пожалуй, в этом пожелании схвачено через край, что не все же сразу. Все идет и без того как надо.
Первый наш спутник весил всего восемьдесят три килограмма, а последний — около десяти тонн! За восемь лет, если пользоваться терминологией речников и моряков, космическая лодочка превратилась в корабль, увеличив свой вес более чем в сто раз!
Первый раз в космос полетел один человек — Юрий Гагарин — и сделал всего один виток. Потом уже летали по двое, по трое, находились в кабинах без скафандров, в тренировочных костюмах, а в скафандрах плавали вне кабины. А сколько понадобилось для этого лет? Счет в пределах пальцев на одной руке!..
Позже мы с приятелем узнали, что ошиблись, что телеустановка на «Луне-9» есть и, стало быть, до встречи с Луной на телеэкранах оставались часы. И весьма вероятно, что, не слишком увеличив цифирь своего возраста, мы увидим, как на почве нашей небесной соседки отпечатывается человеческий след. Мы, правда, не знаем в подробностях нашей лунной программы, но мы оптимисты.
Из гадателей-мечтателей? Отнюдь нет. Почва у нашего оптимизма куда покрепче, понадежнее лунной, хотя и она хорошо держит нашу станцию; почва нашего оптимизма — идеология коммунизма. И на этой почве, как там ни вяжи петли скептики и клеветники, выросла могущественнейшая социалистическая держава, которой, — как это еще раз доказано только что, — по плечу решать любые задачи.
Сегодня мы проложили путь на Луну. Скажу откровенно: я дважды, трижды рад, что это сделано нашей страной, нашими людьми. И не только по мотивам вполне понятной патриотической гордости — ведь даже и признание чужого искусства не противоречит тому, чтобы, как говорят, «болеть за свою команду». Я рад и потому, — и даже главным образом потому, — что «Луна-9» еще раз помогает миллионам людей в мире правильно понять и оценить творческие силы социализма, преимущества пути, на который мы, подавая пример человечеству, вступили почти пятьдесят лет назад.
К чему лукавить? Обмен поздравлениями по поводу космических достижений между Москвой и Вашингтоном никак не отменяет того общеизвестного, повсюду признанного факта, что между Советским Союзом, олицетворяющим социализм, и США, олицетворяющими капитализм, идет, как мы называем, космическое соревнование, или, как называют американцы, космическая конкуренция. Это — соревнование научных прозрений, конструкторских открытий, инженерного искусства, технических возможностей. И каждая конкретная победа социализма в данном случае — а победа очевидная! — вызывает самые оптимистические и далеко идущие последствия. Она идет поверх границ с континента на континент через умы и сердца. Американцы сетуют: вы, мол, пожинаете пропагандистский урожай на космических достижениях. Мы им говорим: нет, мы предъявляем факты.
Но американцы наполнили мир фактами, которые ужасают, и пожинают урожай, которому никто не позавидует. Круглогодичный урожай недоверия, подозрений, ненависти, проклятий. Потому что фарисейство, лицемерие, патетическая демагогия становятся фирменной маркой современной американской политики, а бесчеловечная жестокость — методом ее проведения в жизнь.
В то самое время, когда «Луна-9» находилась в последней стадии монтажа перед отправкой в свой фантастический путь, а на границе Индии и Пакистана прекращалось кровопролитие в результате ташкентских переговоров, организованных по инициативе Советского Союза, президент Джонсон обнародовал свое послание «О положении в стране». В нем, между прочим, говорится: «Пятый и самый важный принцип нашей внешней политики — поддержка национальной независимости, права каждого народа управлять собой и определять свои институты». Сказано красиво. Но никто не верит. И пусть уж мы, коммунисты, не в счет, — мол, тут особые цели, — но не верит и издатель западно-германского журнала «Шпигель», который пишет: «...претензии США на то, будто они защищают личную свободу вьетнамцев или Вьетнам от угрозы извне, основаны на песке».
«Сегодня вечером, как и не раз прежде, американский народ призывают принести в жертву кровь своих детей и плоды своих трудов во имя любви к свободе», — говорит президент. И опять мы слышим ответ из страны, которая, находясь в общей с США упряжке, из всех сил старается превратиться из пристяжной в коренную, от того же издателя журнала «Шпигель»: «По моему мнению, США впервые подтверждают на деле тот облик, который им уже много лет приписывают коммунисты: жандарма, стоящего на страже статус-кво и пытающегося сжечь напалмом тех, кто добивается необходимых перемен».
Таковы факты — империалистическая, захватническая по существу и по методам война во Вьетнаме. Таков урожай — подозрения, а точнее, уличения в патетическом фарисействе и демагогии даже из лагеря союзников. Так при чем же тут экивоки на наши космические достижения, которые, что называется, и травинки на чужом поле не шевельнули, и колоска не помяли? При чем тут и миролюбивая станция «Луна-9», которая, открыв свои телеглаза, осмотрела лунный пейзаж, чтобы переправить потом его фотографии в лаборатории ученых и на телеэкраны, и передает радиоинформацию с жужжанием, напоминающим работу небольшого цеха? Да, и космическим нашим первооткрытиям, и «Луне-9» аплодирует весь просвещенный мир: да, это вызывает уважение к талантам и трудолюбию советского народа. Но ведь это аплодисменты новому образу жизни, при котором человек человеку не волк, а друг и брат, аплодисменты миру и прогрессу! А с какой такой стати, по каким законам, что называется, божеским и человеческим, станут люди аплодировать социальному строю, который снова делает попытки жиреть, поедая других, политике, то тут, то там разжигающей костры войны, которые могут превратиться в мировой пожар?
Такой системе, такой политике могут аплодировать только самоубийцы или хапуги, для которых и пожар у соседа — благо, потому что на нем можно погреть руки.
Нормальные люди этого не делают — себе дороже.
И в наше время они очень быстро умнеют.
Не по дням, а по часам.
И еще по одной причине я рад — и, уверен, не только я, — что путь к Луне, а теперь и по Луне проложила, по крайней мере на данном этапе, наша Советская страна. По личной причине. Так лучше, спокойнее, надежнее. Для всех.
Полет первого нашего спутника вызвал в Ныо-Йорке, где я тогда находился, бурный подъем в распродаже лунных участков — по доллару за акр. Решили тогда и мы с одним из моих советских коллег обзавестись по дешевке документами луновладельцев (1) — в качестве сувениров, на память о смешных и уродливых гримасах американского образа жизни. Но если говорить всерьез, я не встречал ни одного советского человека, одержимого желанием прижать Луну, как дыню к животу, и заявить: «Это моё!». А в США такие одержимые были и есть. Именно поэтому, когда к Луче шла наша первая ракета с вымпелом и Государственным гербом, американские журналисты без тени улыбки спрашивали нас: «Объявит ли Советское правительство Луну или часть ее территории собственностью СССР»?. Как говорится, что у кого на уме...
У нас ни один советский писатель-фантаст даже и не пытался никогда повествовать о создании лунной военной базы — это выходит не только за пределы реальности, но и фантастики. В американской же литературе такие милитаристские прожекты в отношении спутника Земли можно встретить сплошь и рядом. Да и не только в фантастической литературе, но и во вполне серьезных высказываниях безответственных деятелей, облеченных ответственными полномочиями. Я, например, ничуть не удивлюсь, если лунная карта засекречена в дебрях Пентагона на правах военно-стратегической. Главный стратег Вашингтона генерал Макнамара, по сравнению с временами правления Эйзенхауэра, ежегодно тратил на военные расходы, главным образом во Вьетнаме, на десять миллиардов долларов больше — пять-десять миллиардов за пять лет. На приспособление Луны под военную базу он не пожалеет и ста!
А «Луна-9» не угрожает никому.
Она просто является мирной победой нашего советского образа жизни. Не только науки и техники, а именно образа жизни. Ее присутствие на Луне волнует и вдохновляет — как-никак соседняя планета, молчавшая миллионолетия, заговорила! — но ничего другого, кроме мирных устремлений, за ней не числится и не водится.
P.S. (1) В 1966 году купить акции по Интернету в Советском Союзе было, право слово, невозможно. Но Н. Грибачёв неоднократно бывал в США. Я пока не нашёл реестр акционеров. Но уверен, что потомки Н. Грибачёва и его друга разумно распорядятся Лунными акциями.
По хронологии Н. Грибачёв с товарищем обращался в контору «Розенблат и Розенблат» в 1957 году.
-
Вот фрагмент из книги: Лицом к лицу с Америкой. Рассказ о поездке Н. С. Хрущёва в США. 15-27 сент. 1959 г. [Сборник]. – М. Госполитиздат. – 1959. – С. 106-107.
"Позднее (2), в Нью-Йорке, прогуливаясь по Бродвею, один из нас, советских журналистов, среди ряда экзотических для взора советского человека вывесок наткнулся на контору компании «Розенблат и Розенблат», занимающейся, в частности, продажей земельных участков на Луне. Утрату мирового приоритета на рубежах космической науки и техники организаторы конторы попытались возместить приоритетом на поприще космической коммерции.
Приход советского журналиста был встречен приветливо и даже радостно. Правда, он разочаровал любезных хозяев, отрекомендовавшись представителем той страны, которую даже самый предприимчивый негоциант не решился бы в данной ситуации поставить в положение покупательницы. Газеты аршинными буквами писали о том, что «красная ракета прилунилась почти в центре лунного диска», и у бизнесменов был слегка смущенный вид людей, приступивших к распродаже чужого добра.
--
Точно такими же словами эпизод покупки акций отражён в книге: Орлов, Владимир. Трактат о вдохновенье, рождающем великие изобретения (1964).
Второе издание в 1980 году было напечатано с удалением по всему тексту упоминания Н. С. Хрущёва.
Стр. 310-311.
[1959 год.]
В те памятные дни в Нью-Йорке я прогуливался по Бродвею, заглядывая, движимый журналистским любопытством, в конторы деловых людей, в приемные шарлатанов астрологов, предсказывающих судьбу по расположению небесных светил, в агентства частных детективов, где скучающие осведомители, развалившись на потертых диванах, ожидали очередных поручений по слежке за неверными женами и жуликоватыми управляющими имениями. Вот здесь, среди этих странноватых для взора советского человека вывесок, я наткнулся на контору компании «Розенблат и Розенблат», занимающейся, в частности, продажей земельных участков на Луне.
Это был солидный, богато обставленный, хотя и пустынный офис. Утрату мирового приоритета на рубежах космической науки и техники организаторы конторы попытались возместить приоритетом на поприще космической коммерции. Здесь вы получали возможность заблаговременно внести свои сбережения в область, явно и бурно развивающуюся и способную, по уверению организаторов, в самом недалеком будущем начать приносить незаурядную прибыль.
Мой приход был встречен приветливо и даже радостно. Правда, я разочаровал любезных хозяев, объявившись представителем той страны, которую даже самый предприимчивый негоциант не решился бы в данной ситуации поставить в положение покупательницы. Газеты аршинными буквами писали: «красная ракета «прилунилась» почти в центре лунного диска», и у бизнесменов был слегка смущенный вид людей, приступивших к распродаже чужого добра. Признаюсь, что я сделал все, чтобы успокоить вдруг зашевелившуюся совесть пионеров космического бизнеса.
Прощаясь, я не скрыл, что посещение этого солидного современного офиса было мне приятным. Само существование его внушает, понятными многим американцам средствами, уверенность в реальности великого дела, которое успешно решает наша советская космонавтика. А вопрос о том, какими из известных в политэкономии способами будут распределяться участки на Луне, решит история.
--
Придумка журналиста?
--
(2) Позднее пресс-конференции в Национальном клубе печати США 17 сентября 1959 1959 года.
Чугунов К. Диалог состоялся (репортаж о симпозиуме советских и японских писателей на тему «Современный герой в литературе Японии и СССР») // Вопросы литературы № 2 1966, с. 245-248
— - -
Осенью 1965 года в Москве состоялся трехдневный симпозиум советских и японских писателей на тему «Современный герой в литературе Японии и СССР», организованный Союзом писателей СССР и редакциями журналов «Вопросы литературы» и «Иностранная литература».
В симпозиуме приняли участие: с японской стороны – прозаики Сиро Хасэгава (руководитель делегации), Мицухару Иноуэ, Макото Ода, Дайхати Идзуми, Эйскэ Накадзоно, Син’итиро Накамура, Тосио Симао, драматург Кэн Миямото, поэт Кацуми Сугавара, критик Итиро Харю и переводчик Таку Эгава; с советской – В. Аксенов, С. Алешин, А. Бек, А. Бочаров, А. Гладилин, Е. Евтушенко, Р. Ким, А. Мамонов, В. Озеров, Б. Рюриков, А. Стругацкий, Ю. Трифонов, М. Шатров, И. Эренбург и др.
Участник симпозиума, главный редактор журнала «Новая японская литература» Итиро Харю, сказал: «Мы, японцы, испытываем глубокое уважение и чувство близости к вашей литературе. Читая Достоевского, Чехова и Толстого, мы находим ответ на вопрос о том, как следует жить. Это было для нас великим открытием, великим учением… И советская литература, рожденная в огне революции и гражданской войны и далее – в процессе социалистического строительства, показала людей, активно участвующих в переустройстве жизни. Знание этой литературы открывает перед нами богатые возможности для обсуждения проблем, являющихся общими для литератур обеих стран».
Исследователь и переводчик советской литературы Таку Эгава отметил два момента, приведшие, по его мнению, японских и советских писателей за один стол: обоюдное стремление к миру и счастью всего человечества и общая заинтересованность в правдивом, реалистическом отображении горького прошлого, которое пришлось пережить народам обеих стран.
Начало активным советско-японским литературным связям было положено в 1958 году, на Ташкентской конференции писателей стран Азии и Африки. За этим последовали совместные встречи на сессиях Постоянного бюро писателей в Коломбо и Токио в 1962 году и на Каирской конференции в 1962 году. По мере того как развивалось литературное движение двух континентов, росли и крепли узы дружбы между советскими и японскими писателями. Усилился интерес советских читателей к современной литературе Японии. Если раньше их знакомство с японской литературой ограничивалось в основном классикой и фольклором, то в 1958 году стали доступны в переводе на русский и другие языки народов СССР произведения многих современных писателей-реалистов. За период с 1958 по 1964 год в СССР было издано сорок четыре книги (сборники рассказов, стихов, повести, романы, пьесы) более семидесяти авторов. Стали традицией взаимные визиты японских и советских писателей. В 1965 году Японию посетила делегация СП СССР, в результате была достигнута окончательная договоренность с обществом «Новая литература Японии» о проведении в Москве совместного симпозиума на тему о современном герое в литературе.
На симпозиуме из первого же выступления японского критика Итиро Харю стало ясно, что сам термин «герой» понимался не как персонаж литературного произведения, а как «героическая личность», которую советская критика будто бы считает единственно достойной изображения. Этим объяснялся тот пыл, с которым некоторые японские ораторы доказывали, что герой литературного произведения не обязательно должен быть «выдающейся личностью» и что им может быть и «маленький», «внешне незаметный» человек в его повседневной, будничной жизни.
Недоразумение рассеялось после доклада А. Бочарова, заявившего; «Бели гиганты литературы прошлого сумели раскрыть трагедию личности, отчужденной от общества… и остро сочувствовали «маленьким людям», которых давила трагедия мироздания, то советская литература сумела показать «маленького человека» в роли исторической личности, творца истории, воспела тех, кто кинулся в бой против освященных веками законов, канонов и предрассудков.
…У разных писателей разные творческие позиции, и вместе с тем литература в целом выступает неизменно за позитивное решение этих вопросов (как показать героя, не отрывая его от земли), ведя борьбу и против «идеального героя», и против «дегероизации», равно уводящих от правды образа, от правды жизни.
Теперь на первый план выходят новые герои, умеющие хозяйствовать, умеющие сберечь огонь героизма в долгих буднях повседневности (Бахирев, Балуев, Крылов). Поиски действительно реалистического героя – одна из сложнейших проблем нынешней литературной практики».
Но доводы А. Бочарова убедили не всех японских друзей. Драматург Кэн Миямото, например, заявил, что, если судить по некоторым советским пьесам, которые ему удалось посмотреть за дни пребывания в СССР, то попытки отразить на сцене современную тему не вполне удаются. Миямото считает, что в настоящее время «очень трудно воплотить в одном герое какой-то определенный образ» и что «героическая эпоха уже миновала». «Героическую личность легко изобразить в героическое время, но очень трудно – в эпоху не героическую», – заключил Миямото. Да и вообще, нужен ли современной литературе какой бы то ни было герой?
Краткий, но определенный ответ на этот вопрос дал соотечественник Миямото – Сиро Хасэгава: да, нужен. «В моем понимании герой — это человек, человек в естественных условиях, человек в историческом плане, человек в обществе, в государстве», — сказал он.
В. Аксенов, касаясь в своем выступлении этого главного вопроса дискуссии, сказал: «Писатели моего поколения — те, кому сейчас за тридцать и кто перестал уже считаться молодым, — увидели своего героя в очень важное для нас время, время после XX съезда КПСС. Появившись в жизни, этот герой появился и в литературе... Мы захлебывались от обилия материала, мы торопились писать своих героев, радуясь, что они — в жизни, среди нас... Естественно, наш герой обладал несколько наивным взглядом на окружающий мир, критики считали его инфантильным. Упрек в известной степени справедлив...
У нас, молодых тогда писателей, не было времени для поисков форм, но жизнь менялась, менялись и герои, а наши последующие произведения стали превращаться в литературный штамп. Каким стал этот герой? Циником, мещанином или настоящим, достойным человеком — вот вопрос, который нас сейчас занимает...»
В. Аксенов говорил о том, что современный герой представляется ему человеком, постоянно думающим своем достоинстве, о высоком нравственном кодексе, хотя все это подчас и стоит больших сил и даже мук, так как мы живем в мире сложном, полном противоречий.
Эту же мысль выразил японский писатель Дайхати Идзуми: «Герой «Поднятой целины» Шолохова Давыдов был революционером. У него трудная любовь, но это чувство не роняет его в наших глазах. Напротив, образ Давыдова становится еще убедительнее от того, что, страдая от любви, он продолжал быть революционером».
Разделяя мнение о том, что главным героем советской литературы является активный участник общественной жизни и хозяин своей судьбы, С. Алешин в то же время возразил тем, кто противопоставляет автора его герою. Различие между ними, безусловно, существует, но нет ничего плохого в том, что писатель черпает в собственном опыте материал для создания своего героя, хотя бы и отрицательного.
Отмечая своеобразие типичного характера японской литературы, Итиро Харю сказал, что этот характер является продуктом влияния, с одной стороны, Золя, Мопассана, Флобера, а с другой — «дальневосточного фатализма, идеи непрочности всего земного». Тем не менее в творчестве японских писателей, по словам Харю, заметно стремление к созданию положительного героя. Например, в романе Сигэхару Накано «Деревенский дом», написанном в 30-е годы, показан герой, отказывающийся примириться с фактом разгрома крестьянского движения. Он пытается осмыслить прошлое, пересмотреть свои взгляды, заблуждения, найти путь к возрождению крестьянского движения.
Другой писатель, Хироси Нома, показал героя, в прошлом участника левого движения, на войне с Китаем. Герой мучительно думает о себе, своем месте в жизни, сохранении своей личности.
После 1955 года в Японии, по словам Харю, появилась группа молодых писателей, герои которых протестуют против существующих условий, но поиски их пока бесплодны. Героические стремления воплощаются в маленьких, незначительных поступках. Вновь возродилась традиция натуралистического образа, персонажи выступают пассивными наблюдателями. В ряде случаев герои оказываются жертвами жестоких условий существования, но они «не протестуют, они даже радуются такой судьбе» (пример — рассказ Фукадзава «Мелодия области Нараяма»).
«Три года назад присутствующий здесь писатель Иноуэ написал роман «Толпа на земле», — продолжал Харю. — Он повествует, как люди, пострадавшие от атомной бомбы в Нагасаки, построили свой поселок, отделившись от мира. Горькие чувства, вызванные последствиями войны, проявлялись в конфликтах, подчас кончавшихся убийствами. Атмосфера этого поселка как бы символизирует условия современной Японии. Герой романа переживает внутреннюю раздвоенность. Мне кажется, что в этом процессе человек капиталистического общества постепенно вырастает в личность, способную возвыситься, выйти за рамки индивидуального опыта, личных наблюдений и приблизиться к облику социалистического человека».
Р. Ким, писатель «детективного жанра», как он сам сказал, подчеркнул ту мысль, что для нравственного воспитания человека далеко не все равно, какие герои появляются на страницах книг. Он выразил беспокойство тем, что в капиталистических странах происходит «международная картелизация» крупных издательств, фабрикующих в массовых количествах «героев» — профессиональных убийц и развратников. Продукция этих картелей оказывает огромное воздействие на людей. Американские солдаты во время войны в Корее зачитывались книжками Микки Спиллейна — того самого, который утверждал, что его «произведения» читают не меньше, чем книги Толстого, Достоевского, Гоголя и Жюля Верна. Теперь же появился новый «герой» — 007.
Мицухару Иноуэ возразил: «Я не собираюсь оспаривать утверждение Р. Кима о том, что в корейскую войну в карманах американских солдат лежали книжки Микки Спиллейна, но правда и то, что двое из каждого десятка американских солдат читали также Бальзака и Достоевского, и они-то не хотели вести несправедливую войну против корейского народа и, наверное, стреляли в воздух».
В спор вмешался В. Аксенов, напомнивший Иноуэ о пьесе Артура Миллера «Случай в Виши». Немецкие офицеры, сказал В. Аксенов, не читали Флеминга, пиратская и ковбойская литература тоже не была в ходу в Германии, а «новый порядок» фашисты все же установили и в беззащитных людей стреляли.
Отвечая Миямото, поставившему под сомнение необходимость литературного героя, А. Мамонов спросил: «Если литературное произведение лишить героя, то что от него останется, кроме знаков препинания? Тогда всем присутствующим здесь литераторам, подобно американскому битнику, о котором говорил Макото Ода, придется бросить писать и заняться торговлей».
Вопросам стиля и метода посвятил свое выступление В. Озеров, открывавший симпозиум, и некоторые другие ораторы.
С интересом выслушали участники симпозиума высказывание И. Эренбурга о методе социалистического реализма. Иронизируя по поводу зарубежных критиков, утверждающих, что в СССР понятие «социалистический реализм» воспринимают как догму, И. Эренбург сказал: «Социалистами являемся мы все, писатели Советского Союза. У нас нет никого, кто бы сказал, что он представитель капиталистического реализма или романтизма.
Так обстоит дело с прилагательным. А теперь о существительном. По-моему, величайшие произведения реализма — это «Фауст» Гёте и «Дон Кихот» Сервантеса, рожденные задолго до того, как родилась идея даже утопического социализма...
Назову два произведения, которые получили премию и были признаны всеми: «В окопах Сталинграда» В. Некрасова и «Звезда» Э. Казакевича. Говорить, что они литературно похожи, было бы абсурдом, хотя их обоих причислили к социалистическому реализму. «Звезда» насквозь романтична, а книга В. Некрасова точна в своем трагизме и ужасе.
Как мы пишем героя? Да, мы пишем после многих встреч и общения с людьми, прибавляя к ним большой кусок от своего опыта и от себя, же тогда, когда мы описываем так называемые отрицательные типы. А какими люди должны быть, это вопрос спорный, и никто не видит дальше, чем на два-три года вперед, потому что через два-три года опрокидываются многие понятия... Я не верю художнику, не пережившему очень много горя. Такой художник стоит рядом с другими, но ведь искусство должно быть в разведке, а не в обозе».
Е. Евтушенко выразил несогласие с той частью выступления И. Эренбурга, где говорится о современном литературном языке. По его мнению, нельзя сравнивать язык Толстого со старинной мебелью. «Конечно, Толстой не принадлежит к числу «изящных» писателей. Если выражение лица человека, играющего легкими гантелями, может быть радостным и приятным, то выражение лица человека, подымающего тяжелый камень, часто бывает искажено от напряжения. Отказ от традиционного стиля повествования и переход к телеграфному стилю, характерный для некоторой части современных писателей, являются признаком не силы, а слабости литературы. Стало быть, современная литература не всегда берется за те огромные камни, за которые брались гиганты XIX века».
О философии страдания и пессимизма говорил японский писатель Тосио Симао: «Я не мог бы сказать, почему я стал писать романы. Я просто писал, когда мне хотелось, подобно тому, как скульптор начинает вырезать что-нибудь на попавшем ему под руку подходящем куске дерева. Мне казалось, что форма романа наиболее подходит для меня. И я торопился запечатлеть в словах то, что казалось невыразимым, пока оно не успевало исчезнуть.
В минувшую войну я, будучи летчиком-смертником, почти полгода ждал приказа, чтобы ринуться в бой и, нанеся какой-то урон врагу, неизбежно погибнуть. Когда приказ наконец пришел, моя страна была накануне капитуляции, и мне не пришлось умереть. Таким образом, смерть выпустила меня на некоторое время из рук.
Смерть похожа на женское сердце. Вы пытаетесь овладеть им, понять, что оно собой представляет. Но вместо того чтобы постичь и пленить это сердце, вы сами оказываетесь пленником...
Единственно, что я могу, — это брать большой кусок жизни и строгать его, как это делает резчик по дереву, и делать из него максимально совершенную форму...»
Итак, искусство во имя формы. Можно ли согласиться с такой трактовкой задач искусства?
Б. Рюриков отвечает на этот вопрос отрицательно. Художник должен быть активным членом общества, но его активность проявляется не в том, чтобы бездумно ворочать камни, а в том, чтобы глубже проникать в материал, формировать правдивые образы, активно выражать свою идею. В этом смысле Достоевский и Бальзак — художники величайшей активности.
«И нас, и японских писателей объединяет тяготение к реализму в искусстве, — продолжает Б. Рюриков. — На нас очень часто нападают как на людей весьма отсталых. Считают, что реализм — это описательство, что это вчерашний день искусства и что куда более современно изображать мир как царство хаоса. Я думаю, что искусство реализма и правдивее и благороднее.
Мы признаем, что в человеке действуют его разум, его фантазия, его эмоции, его инстинкты. Здесь Е. Евтушенко удивил всех цитатой из Пастернака об интуиции художника. Мне как-то за рубежом пришлось полемизировать с теми, кто считает, что марксизм будто бы не понимает значения интуиции, инстинкта и т. д. Я «убивал» своих оппонентов так: Ленин в 1905 году, давая совет революционерам, представшим перед царским судом, говорил: «Товарищам придется в массе случаев руководствоваться взвешиванием конкретных обстоятельств и инстинктом революционера». Думаю, что такое цельное представление о человеке присуще и нашей литературе, и лучшим героям литературы».
Симпозиум советских и японских писателей явился важным событием в литературных связях двух стран, он как бы подытожил то полезное, что было сделано для лучшего взаимного понимания творческих проблем, с которыми сталкиваются писатели и которые требуют своего решения.
Эта встреча помогла выявить и то общее, что объединяет писателей Советского Союза и Японии, и то, что еще мешает их сотрудничеству. Разговор, был честным и открытым, как и подобает быть разговору между друзьями.
Комиссия по научно-фантастической и приключенческой литературе Союза писателей Азербайджана провела обсуждение «Искателя», приложения к журналу «Вокруг света». «Искатель» — единственный в нашей стране журнал фантастики и приключений, он не может не интересовать писателей работающих в этих жанрах. Обсуждение было проведено в связи с тем, что исполнилось пять лет со времени выхода первого номера. Пять лет — срок достаточный, чтобы журнал «устоялся».
Формат «Искателя» невелик, выходит журнал раз в два месяца — все это как-то скрадывает масштабы издания. Между тем они внушительны: 60 листов в год при тираже 300 тысяч.
Если считать, что фантастика и приключения в «Искателе» имеют «равные права», то на долю фантастики должно ежегодно приходиться 30 листов — больше, чем площадь, отводимая фантастике шестью журналами вместе —«Знание — сила», «Техника — молодёжи», «Наука и жизнь», «Изобретатель и рационализатор», «Уральский следопыт». Таким образом, «Искатель» мог бы ежегодно печатать много интересных значительных произведений фантастики. Этого, однако, не происходит.
Прежде всего журнал удивительно слабо использует имеющуюся площадь. Из 160 страниц фантастика в 1965 году занимала в каждом номере в среднем лишь 39 страниц.
Здесь нет вытеснения фантастики приключениями: напротив, приключения в «Искателе» занимают еще меньше места, чем фантастика. На обложке «Искателя» написано: «Фантастика и приключения». Но простой расчет показывает, что на протяжении пяти лет фантастика, приключения и «поисковые» материалы занимают в «Искателе» только половину площади. Вторая половина — это научно-популярные статьи, географические и этнографические очерки и другие материалы, в которых нет ни приключений, ни поисков. Дело не в том, что они не важны и не нужны. Дело в том, что это материалы, как правило, тематически свойственные журналу «Вокруг света», но только худшего качества.
Второсортность — вот что определяет лицо «Искателя».
Советская фантастика в «Искателе» существенно слабее произведений, публикуемых в альманахе издательства «Молодая гвардия», в «Мире приключений», в журналах «Знание — сила», «Наука и жизнь» и т. д. Зарубежная фантастика в «Искателе» на ступень ниже того, что печатают издательства «Знание», «Мир», журнал «Иностранная литература».
На страницах «Искателя» практически не выступают лучшие советские фантасты: И. Ефремов, А. и Б. Стругацкие, Г. Гор, А. Громова и другие. В тех же нечастых случаях, когда ведущие писатели-фантасты выступают в «Искателе», они дают произведения поразительно слабые в художественном отношении. Такова, например, повесть А. Днепрова «Тускарора». Молодые же авторы представлены, главным образом, откровенно подражательными, ученическими произведениями. Типична в этом отношении пространная повесть В. Михайлова «Особая необходимость», явно сделанная «под Стругацких».
Фантастика, публикуемая в «Искателе», второсортна и по своей тематике. За все годы в тридцати номерах журнала лишь один раз появилось произведение, посвященное коммунистическому будущему (отрывок из романа Г. Мартынова). Как правило, фантастика в «Искателе» мелкотемна.
Не лучше обстоит дело и с приключениями. Так. в 1965 году в четырех номерах журнала печаталась повесть А. Яковлева, Я. Наумова «Тонкая нить» — примитивный детектив, написанный убогим языком оснащенный всеми положенными в таких сочинениях штампами. В тех же редких случаях, когда в «Искателе» появляется интересная приключенческая повесть, она разделяется на очень маленькие части, публикация растягивается почти на год.
Как ни парадоксально, в «Искателе» не встретишь ни новых гипотез, ни смелых проектов, ни дискуссий. За последние годы прошли острейшие дискуссии о фантастике. В этой полемике участвовали все альманахи, выпускаемые издательствами «Молодая гвардия» и «Знание». И «Искатель» все эти годы был где-то в стороне. Курс «Искателя» словно нарочно расположен подальше от актуальных, острых проблем, подальше от живого обмена мнениями.
В самом первом номере «Искателя» были опубликованы пожелания журналу. Михаил Шолохов пожелал «Искателю» «интересных находок и творческих удач». К сожалению, ни удач, ни находок не было. Академик А. Берг писал: «Хотелось бы чтобы на страницах «Искателя» публиковались новые, смелые идеи...» Ни одна новая идея не стартовала за эти годы со страниц «Искателя». В плане грустной иронии воспринимается сейчас пожелание И. Ефремова: «Нужно искать свой путь развития познавательной и остросюжетной литературы. Здесь надо подняться не только выше обычных норм и стандартов, но совершить восхождение на качественно иную ступень, создавая литературу, воспитывающую искателей знания и красоты».
В том же номере «Искателя» редакция заверяла читателей, что их «порадует смелый взгляд в будущее, твердая вера в могущество человеческого разума, светлые мечты о близком коммунистическом завтра». Приходится констатировать: редакция не выполнила своих обещаний.
Хотим еще раз подчеркнуть: по _ тиражу «Искатель» — вполне солидное издание. Нельзя мириться с тем, что в нем прочно утвердились традиции второсортности. Нельзя мириться с тем, что в «Искателе» нет стремления к смелым поискам. «Искатель» должен иметь свое лицо.
Необходимость реорганизации «Искателя» очевидна. Опыт показал, что «Искатель» в качестве приложения к журналу «Вокруг света» не способен найти своё лицо, приобрести широкое дыхание актуальности и глубины, — мешает стереотип «Вокруг света». Вероятно, разумнее преобразовать «Искатель» в самостоятельный» журнал ЦК ВЛКСМ.
Есть смысл пересмотреть и вопрос о периодичности «Искателя». Допустим, отсутствие бумаги не позволяет пока выпускать «Искатель» ежемесячно тем же тиражом. Но то, что есть сейчас (10 листов раз в два месяца – 300 тысяч тираж), — отнюдь не непреложный закон природы. В имеющихся пределах вполне возможны более разумные варианты.
Мы намеренно не касаемся таких вопросов, как, например, оформление «Искателя» (а оно на жалком уровне). Мы хотели сейчас выделить главное: большим тиражом выходит «Искатель», наполненный откровенно второсортными и случайными материалами. Между тем ощущается острая потребность в журнале, который был бы в состоянии решать задачи, очень точно сформулированные М. Шолоховым, А. Бергом, И. Ефремовым. Мы надеемся, что наши соображения будут способствовать решению этой проблемы.
Бюро Комиссии по научно-фантастической и приключенческой литературе СП Азербайджана:
В городе Калинине, в доме с мезонином — номер 21, по переулку Специалистов, — живет Борис Васильевич Бажанов, библиотекарь, ныне пенсионер. Борис Васильевич был хорошо знаком и вел переписку с многими писателями, учеными. Среди них — К. Э. Циолковский.
— Константина Эдуардовича Циолковского, — рассказывает Борис Васильевич, — я знаю с 1914 года. Ездил тогда к нему в Калугу и там с ним беседовал — с большой пользой для себя.
Я увлекался в юности Жюлем Верном. Хотел написать книгу о его жизни и творчестве. Собирал для этого статьи, иллюстрации и другие материалы из русских и иностранных журналов. Узнал, что в городе Нанте, на родине Жюля Верна, живет его племянница Кристин Аллот де ла Фюйэ. Написал ей и получил от нее несколько фотопортретов ее знаменитого дядюшки.
Началась Великая Отечественная война. Я ушел на фронт. Калинин оккупировали гитлеровцы. Мой дом был разграблен, пропало много книг, писем, документов, и в том числе добрая половина материалов о Жюле Верне.
Когда после войны жизнь наладилась и можно было вновь взяться за книгу о Жюле Верне, оказалось, что Леонид Борисов, а вслед за ним Кирилл Андреев уже написали такие книги, и написали гораздо лучше, чем сумел бы это сделать я.
В сентябре 1965 года я неожиданно получил письмо из Нанта от Люси Курвиль, библиотекаря городской библиотеки. По рекомендации Кристин Аллот она обратилась ко мне с просьбой передать мой материал музею Жюля Верна, который собираются открыть в его доме.
Я отправил все, что у меня уцелело, и, между прочим, журналы 1905 года с материалами по поводу кончины Жюля Верна и журналы 1928 года, когда отмечалось столетие со дня его рождения. Несколько моих знакомых, изучавших творчество Жюля Верна, по моей просьбе собрали книги для музея в Нанте.
В апреле нынешнего года нантская библиотека устраивала выставку, посвященную столетнему юбилею выхода в свет романа «От Земли до Луны». Для этой выставки я послал несколько книг К. Э. Циолковского — повесть «На Луне», брошюру «Исследование мировых пространств реактивными приборами» издания 1914 года и другие его произведения.
В знак благодарности библиотека города Нанта подарила мне медаль. Она выполнена по эскизу известного во Франции медалиста Р. Б. Барона. На лицевой ее стороне — портрет писателя и надписи: «Жюль Верн. 1828 — 1905. Наука — география — фантазия». На оборотной стороне — воздушный шар, подводная лодка, борющаяся со спрутом. На заднем плане — материки Евразии и Африки и звездное небо. Надпись по кругу: «Вокруг света в 80 дней» — «5 недель на воздушном шаре» — «От Земли до Луны» — «20 тысяч лье под водой».
...После того, как на поверхность Луны был доставлен вымпел с Государственным гербом моей страны, я представлял себе, что пройдут годы и настанет день, когда прилунится космический корабль, откроется люк, из него выйдет советский космонавт. Выйдет, возможно, именно в том заранее рассчитанном месте, где должен лежать наш вымпел. Космонавт поднимет его, зайдет обратно в кабину корабля, поднимет гермошлем и прикоснется губами к вымпелу. Так целуют знамя...
облако тэгов
