Константин Зарубин, автор книги «Повести л-ских писателей».

Главный полдень

Повесть Александра МИРЕРА «Главный полдень» была впервые опубликована в 1969 году в альманахе «Мир приключений». Вторым изданием вышла – уже сокращенной – в 1976 году вместе с продолжением в авторском сборнике «Дом скитальцев». Если в первоначальном варианте события происходили в поселке городского типа Щекине, то, начиная с 1976 года, этот ПГТ уже именовался во всех изданиях Тугарино.

Главные герои – 13-летние школьники Алеша Соколов и Степа Сизов. Если бы не их внимательность и настырность – пришельцы бы захватили Землю на раз-два. Никто бы даже и не заметил как.

В 1998 году Роберт Родригес снял фильм «Факультет» с очень похожим механизмом вторжения: инопланетяне берут под контроль разумы людей, сохраняющих при этом свои память и характер. Аналогичным образом и пополняют свои ряды, приглашая по одному самых влиятельных и обращая. И так же стоит вопрос: а почему, собственно, в провинции? На что один из 15-16-летних героев, учеников колледжа, отвечает: «Если бы ты намеревался захватить мир, то взорвал бы Белый дом, как в фильме «День независимости», или бы проскользнул через черный ход?»

Хотя в «Факультете» прямо проговариваются литературные предшественники — «Похитители тел» (1954) Джека Финнея и «Кукловоды» (1951) Роберта Хайнлайна, фильм действительно гораздо больше похож на «Главный полдень», который сценаристы вряд ли видели в глаза.

У советских школьников были свои литературные и кино-ассоциации. Алексей и Степан, продукты эпохи, долго и упорно принимали пришельцев за шпионов, а то, как они людей обращали в себе подобных, – считали гипнозом. Но фантастику они тоже читали и поэтому оба сразу же определили оружие инопланетян как «бластер». И сделали это так уверенно, что и взрослые согласились с этим названием, и даже инопланетяне попробовали его «на вкус».

Действие «Главного полдня» проистекает в течение одного длинного дня в мае 1968 года – по-летнему жарко, хотя школьные каникулы еще не наступили, а в клубе показывают 3 серию «Войны и мира».

Вторжений в СССР в советской фантастике до МИРЕРА еще не случалось. Тем более, таких. Если бы появились треножники с чудовищами, ребятишки бы сразу сориентировались на «Войну миров» Уэллса, но чтобы врагами оказались соседи и знакомые (продавщица в магазине, работники почты, милиционеры)... К этому времени на Западе уже давно разрабатывали тему хтони маленьких провинциальных городков, где все друг друга знают. Позже в этом направлении особенно преуспел Стивен Кинг. В России уже в наше время углубился в тему Эдуард Веркин.

На памяти, правда, было уже одно вторжение. Сур, капитан Рубченко, доктор Анна Егоровна – фронтовики. Самое оскорбительное обвинение в устах Алеши и Степы – фашист, предатель. Любопытнейшая деталь — случайный попутчик, встреченный Анной Егоровной и Алексеем, когда они попытались покинуть город:

— Я мальчуганом оставался в оккупации, под фрицами... Вы того страха не знаете. Словно бы воздух провонял – отовсюду страшно. От приказов страшно, от всего… И сейчас завоняло. Кто же тут виноват? – Он испуганно смотрел на Анну Егоровну. – Авария – это действительно. Сорвало мост, конечно, столбы повалило… И телефон порван. Доктор! – вскрикнул он. – Я вам точно говорю. Точно! Фактов нет, только воняет. Туда нельзя, сюда…

Сокращения

Из издания 1976 года было исключено предуведомление от имени Алеши Соколова «Зачем это написано» и существенно сокращены подробности в последних главах «Ушли!» и «Что мы еще узнали» (эта глава была сокращена раза в четыре и названа «Вячеслав Борисович»). Небольшая часть убранного использована в прологе второй повести-продолжения, остальное ушло в никуда.

В результате и без того короткая повесть стала энергичнее и прозрачнее.

Вариант 1969 года с Щекиным был опубликован еще один раз в 1985 году в «Сборнике научной фантастики. Выпуск 30», посвященном теме детства.

Подчеркну: не детским произведениям, а детству. Казалось бы, какое отношение к теме имеет «Главный полдень»? Но один из самых проницательных отзывов о повести дала коллега из «Фантлаба» под ником «primorec»:

— Так вот, о чем «Главный полдень» с моей точки зрения, взрослого человека, для которого личный полдень уже миновал? Он о самом большом страхе ребенка: о том, что мир, уютный, ласковый, добрый, изменится безвозвратно. И о том, что, не смотря на страх, мир все же изменится безвозвратно, и это называется взрослением...

Изменится все — чувства, мысли, предметы, даже пространство и время. Но самое ужасное — люди. Родители из непобедимых героев станут обычными, усталыми от забот людьми, добрая продавщица конфет в магазине — злобной мегерой, продающей из-под полы сигареты и водку подросткам, всегда готовый помочь сосед Дядя Вася — запойным алкоголиком.

А в повести этот тайный страх воплощается в реальность: люди меняются, друзья и знакомые становятся чужаками, добрые — злыми, друзья — предателями. И никто не поможет, никто не спасет. И кульминация в романе — не бегство пришельцев. Кульминация — моменты взросления героев... Помните, как Алеша лежит у корабля пришельцев, свернувшись калачиком, крепко зажмурив глаза. Он думает: почему я? я ведь ребенок! на свете миллионы взрослых. Пусть они решают и делают! А потом — открывает глаза и приступает к действию. Закрывал глаза мальчик, открыл – мужчина, пусть еще и не совсем выросший.

Окуджава

Практически никто из полусотни, примерно, писавших отзывы – профессиональные и не очень – на повесть Александра МИРЕРА не задался вопросом об ее названии. Подразумевалось, наверное, что это само собой разумеется: оселок, тот самый главный поступок в жизни человека, где он проверяется на излом. Акмэ, так сказать.

Вроде бы так и сказано в повести: «Степан понял: наступает его главный полдень, о котором говорилось в любимых стихах Сура: «Неправда, будто он прожит – наш главный полдень на земле!..»

Это цитата из «Путешествия по ночной Варшаве в дрожках» Булата Окуджавы. Того самого стихотворения, которое более всего известно другими своими строками:

— Забытый Богом и людьми, спит офицер в конфедератке.

Над ним шумят леса чужие, чужая плещется река.

Пройдут недолгие века – напишут школьники в тетрадке

Про все, что нам не позволяет писать дрожащая рука.

И практически сразу после цитаты в повести упоминается одноклассница Степана полька Малгося Будзинская.

Скорее всего, Александр МИРЕР в конце 1960-х и не знал иной трактовки катынских событий, кроме официальной. И данный подтекст был дан в продолжение линии, что сопоставляет данное вторжение с тем самым.

Дом скитальцев

В интервью Дмитрию Володихину 1 ноября 1999 года в «Книжном обозрении» Александр МИРЕР заявил:

— Лучшим [своим] я считаю первую часть романа «Дом скитальцев» — «Главный полдень». И еще нефантастическую книгу – «Евангелие Михаила Булгакова». Может быть, начальные главы романа «Мост Верразано».

Как видите, и сам автор по-разному оценивает две части романа «Дом скитальцев».

Вторая повесть, которая называется так же, как и роман в целом, — в два с лишним раза толще. И главные герои другие: Сева и Маша. Они постарше. Две трети повести занимают события на планете инопланетян, откуда они собираются направить эскадру к Земле – и эта часть куда менее интересна, чем главы земные, из которых становится ясно, что проникновение – уже менее явное — продолжается.

В голове у автора все последующие годы занозой сидела проблема обоснования одной натяжки в «Главном полдне»: армия развернулась и окружила городок слишком уж оперативно. То есть там наверху быстро поверили возрастной врачихе Анне Егоровне и радиозаявлению открытым текстом научного сотрудника Вячеслава Портнова из местного радиотелескопа о том, что Тугарино захватили пришельцы. Ну, явный абсурд: мало ли сумасшедших... Даже в «Кукловодах» при том, что пришельцев обнаружила близкая президенту страны спецслужба, убедить его удалось с большим трудом. В 1990-х вышла новая редакция «Дома скитальцев», где оперативность объясняется, как нынче говорят, подковерной борьбой башен Кремля: секретарь ЦК решил таким образом подставить министра обороны, а тот посчитал, что инициатор сам попадет в расставленную им же аппаратную ловушку, а в ходе интриг выяснилось, что пришельцы существуют на самом деле. Слава богу, что автор все это засунул не в стремительный «Главный полдень», а в пролог и без того вязкой второй повести.

Посредник

В 1990 году молодой режиссер Владимир Потапов снял трехсерийный фильм «Посредник» по «Главному полдню». Автором сценария указан Александр МИРЕР, который в интервью, опубликованном в 4-м номере журнала «Знание – сила» за 1991 год заявил:

— Наверное, мне надо было снять свою фамилию с титров. Владимир Потапов – хороший режиссер. Но то, что он снял, имеет весьма отдаленное отношение к моей повести. Это классический случай, когда режиссер не может устоять перед искусом «своего видения» и строит картину вопреки логике исходного текста. Вот, например, одна деталь. Важным сюжетообразующим моментом в повести было то, что пришельцам органически претит убийство. Это для них все равно, что себя прикончить. Каждое тело на счету! Ну а режиссер вручает им огнестрельное оружие, и, натурально, начинается пальба.

Александр Исакович изрядно преувеличивает. В «Главном полдне» не только Пятиугольник двести – он же капитан Рубченко — ситуативно стреляет из бластера в голову взрослого Сура, но и Угол одиннадцатый – он же Вячеслав Портнов — прицеливается в переносицу подростку Степе и хладнокровно спускает курок пистолета Макарова, но тот лишь случайно оказался незаряженным.

Фильм неплох, хотя недоброжелатели и обзывают его «тарковщиной». "Посредник", конечно, не похож на энергичную жесткую и ясную повесть, он, наоборот, — медленный странный и очень атмосферный. В какой-то мере, идет в фарватере не Тарковского даже, а «Дней затмения» Александра Сокурова 1988 года.

Целое лето

В 2018 году в сети появилась публикация «Литературная основа сериала «Посредник», сезон первый» Андрея Лазарчука под названием «Целое лето». Это прямое продолжение романа «Дом скитальцев».

На первой же странице мы читаем:

— Меня зовут Алексей Евгеньевич Соколов, я доцент, старший научный сотрудник НИИ экстремальной психиатрии им. Академика Плотника РАЕН — на самом деле это такая ширма одного из подразделений ГУ ГШРФ (бывшего ГРУ), занимающегося предотвращением инопланетного вторжения. Мне пятьдесят восемь лет. Разведён, детей нет. Уже нет…

Это тот самый 13-летний Алеша Соколов, от лица которого был написан «Главный полдень». Чуть позже в повествовании появляются и изрядно потрепанный жизнью Степан, и Севка с Машей и остальные персонажи «Дома...». Разве что мы узнаем, что «Сур застрелился в семьдесят третьем, осенью. У него нашли запущенный рак лёгких».

Лазарчук основательно прошерстил варианты «Полдня...» и «Дома...» и использовал в повествовании чуть ли не все все шероховатости оригинала, внося свои объяснения каждой. Даже, нашел планету, откуда начался Путь. Вы ее тоже знаете.

P.S. Проиллюстрировано рисунками Арсения Шульца из авторского сборника Александра МИРЕРА «Дом скитальцев» (М.: «Детская литература», 1976).

Мак РЕЙНОЛЬДС. Научная фантастика и политическая экономия

Зимой 1974 года мир научной фантастики был ввергнут в легкую суматоху с выходом тома 1, части 2 «Science Fiction Studies» — издания, выпускаемого факультетом английского языка Университета штата Индиана. Все началось со статьи Франца РОТТЕНШТАЙНЕРА из Вены, который ранее редактировал антологию научно-фантастических рассказов из Восточной и Западной Европы «Взгляд с другого берега» (от mif1959: на самом деле, речь идет о «Science Fiction Studies» 1973 года, в выпуске 1974 года было окончание дискуссии с репликой Мака РЕЙНОЛЬДСА, ответом своим оппонентам Франца РОТТЕНШТАЙНЕРА и итоговой статьей Фредрика ДЖЕЙМИСОНА).

Первым на статью откликнулся покойный Джеймс БЛИШ, а затем в спор вступили Урсула ЛЕ ГУИН, Говард Брюс ФРАНКЛИН, Чандлер ДЭВИС, Деймон НАЙТ и я. Не пересказывая всю дискуссию, просто изложу ее суть, процитировав позицию Деймона НАЙТА:

— Не стоит считать Франца РОТТЕНШТАЙНЕРА серьезным критиком, особенно когда он пишет, «что ни один американский или английский автор не написал произведения, которое бы исходило из марксистского взгляда на общество или хотя бы содержало разумное обсуждение такого взгляда». Но Мак РЕЙНОЛЬДС в целой серии рассказов, в журнале Analog в шестидесятые годы делал именно это.

Деймон мог бы, конечно, добавить, что были и другие авторы. В третьей части (весна 1974 г.) тех же «Science Fiction Studies» есть рецензия на книгу Айры ЛЕВИНА «Этот идеальный день», где он размышляет о специфическом марксистском «утопическом» обществе, издеваясь и над марксизмом, и над капитализмом. Джек ЛОНДОН, конечно же, считал себя марксистом и доказал это в некоторых своих работах, таких как «Железная пята».

А еще были Олаф СТЭПЛДОН, прославившийся в SF, и Эптон СИНКЛЕР, который считал себя социалистом и написал несколько утопических романов.

Я, несколько возмущенный после того, как десять лет проработал для Джона КЭМПБЕЛЛА, опубликовав три десятка рассказов на социально-экономические темы, написал тогда, в частности, следующее:

— Я просто не могу поверить, что мистер РОТТЕНШТАЙНЕР, читая фантастику, не сталкивался хотя бы с некоторыми из моих рассказов, которые «одобряют марксистский взгляд на историю», например, «Русские, убирайтесь домой» (1960), где описывается будущее, в котором Советский Союз осуществил все свои цели и стал самой богатой страной в мире. Или «Революция» (1960), где новое русское подполье пытается свергнуть бюрократию, чтобы сформировать новое правительство, более соответствующее учению Маркса. Или «Утопию» в антологии Гарри ГАРРИСОНА «Год 2000-й» (1970), где марксист-социалист с помощью трюка с путешествием во времени переносится в мир, ради которого он работал всю свою жизнь.

Однако, откровенно говоря, в том, что сказал герр РОТТЕНШТАЙНЕР, есть и немалая доля правды, несмотря на излишнюю резкость его оценок. Это относится не только к марксизму, но и ко всей политической экономии в целом, а также к другим социальным наукам.

В британском журнале «Foundation» (№ 16, май 1979 г.) под заголовком «Возвращение к утопической мечте» можно найти статью английского писателя-фантаста Брайана СТЭБЛФОРДА, который, как сообщает журнал «Locus», недавно защитил докторскую диссертацию по социальным наукам в Университете Рединга, где он читает лекции по социологии.

— Ни один писатель не может создать образ будущего, не рассуждая о политике и экономике этого будущего общества, но чень мало писателей, которые когда-либо чувствовали необходимость обратиться к политическим или экономическим наукам, прежде чем приступать к таким рассуждениям.

В некоторых случаях этот отказ оказался пагубным, поскольку мы до сих пор встречаем образы будущего общества, основанные на таких глупых и устаревших предположениях, как грубый социал-дарвинизм, или, в других случаях, такая попытка просто приводит к бездумному переносу современных политических и экономических систем в будущее (даже в далекое будущее галактических цивилизаций).

Причины такого нежелания использовать социологические теории различны. Отчасти это простая неспособность к воображению. Отчасти они отражают действительно неудовлетворительную ситуацию в современной социологии в отношении теорий социальных изменений. Частично, однако, это объясняется и тем, что научная фантастика как популярный жанр является американской по происхождению и вдохновению, а американская социальная философия всегда испытывала аллергию к обсуждению теорий социальных изменений, потому что трудно начать такое обсуждение, не принимая во внимание самую влиятельную теорию, которую создал Карл Маркс.

Марксистская социальная теория и марксистская политическая риторика (хотя между ними нет необходимой логической связи) настолько тесно связаны и переплетены, что враждебность к последней неизбежно порождает враждебность к первой. Эта враждебность, как правило, препятствует обсуждению последующих теорий социальных изменений, которые, даже если они противостоят марксистской мысли, все же должны принимать ее во внимание. Политический климат в Америке, обусловивший эту аллергическую реакцию в последние полвека, в значительной степени ответственен за неловкое положение американской социологии, а также за неспособность американской научной фантастики уделить реальное внимание возможному вкладу социальных наук в искусство спекулятивной экстраполяции.

Можно было бы предположить, что в Восточной Европе ситуация совсем иная, поскольку государственные системы этих стран открыто исповедуют марксистскую теорию общества. К сожалению, это не так, поскольку и здесь отношение к политической риторике марксизма доминирует и определяет отношение к теории социальных преобразований. Официальная позиция этих правительств заключается в том, что социальные изменения в соответствии с марксистской теорией (хотя это утверждение весьма сомнительно) доведены до соответствующего завершения, и поэтому нет больше смысла рассуждать о том, какие изменения могут постигнуть общество в будущем.

Таким образом, советская фантастика представляет собой последовательный принцип оптимистического самодовольства, но при этом совершенно лишена каких-либо серьезных социально-экономических размышлений. Дело в том, что ни одна политическая система не склонна терпеть мысли о собственной смертности, а социально-экономические рассуждения об этом в художественной или нехудожественной литературе всегда могут быть истолкованы как подрывные.

На Западе подобные размышления далеко не полностью подавлены, но конформизм делает большую их часть довольно слабой и стимулирует большую активность в сфере апологетики. В научной фантастике, которая является жанром массового рынка, конформизм обычно правит, несмотря на устойчивую тенденцию к пародийному иконоборчеству. В пятидесятые годы появилось немало рассказов, в которых хотя бы метафорически комментировались вопросы современной политики, и эта тенденция сохраняется до сих пор, но, как правило, речь идет о выражении мнения по конкретным вопросам (гражданские права, космическая программа и т. д.), а не о попытках анализа фундаментальных проблем, связанных с социально-экономическими процессами. Количество историй, посвященных посткапиталистическому обществу (как бы оно ни представлялось), действительно очень невелико, и лишь немногие из тех, что существуют, прямо связаны с какими-либо предположениями о механизмах социальных изменений.

Суровые слова, коллега, однако следует отметить, что как восточные, так и западные писатели получают свои удары. И, действительно, не могу припомнить, чтобы когда-либо читал рассказ кого-либо из авторов СССР, адекватно или даже неадекватно описывающий будущее с действующей социально-экономической системой, не являющейся – сюрприз! сюрприз! — той, которую они ошибочно называют марксистской.

Этот вопрос возник еще в 1965 году, когда два русских литератора Е. БРАНДИС и Вл. ДМИТРЕВСКИЙ   раскритиковали американскую научную фантастику в журнале «Коммунист», органе Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. Их статья называлась «Будущее, его провозвестники и лжепророки». В ней, в частности, критиковались Пол АНДЕРСОН, Рэй БРЭДБЕРИ, Айзек АЗИМОВ и я.

Теодор Гершон, хорошо знающий русский язык, заметил статью, перевел и передал в «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», который незамедлительно напечатал ее и попросил нас четверых, подвергшихся критике, ответить на ее тезисы.

В статье, в частности, говорилось следующее:

— На Западе и в США, в частности, научная фантастика служит одним из средств идеологической обработки широких масс. В настоящее время в США издается массовым тиражом несколько специальных журналов (научно-фантастических)

Самой яркой чертой социальных пророчеств американских и английских писателей-фантастов является то, что они не основаны на какой-либо концепции прогрессивного развития общества, а предполагают регресс, упадок, вырождение, отсталость и уничтожение человечества. Современная западная научная фантастика пишет антиутопии, знаменательно, что буржуазные критики и сами писатели сами используют этот термин, говоря о социальной научной фантастике...

...Эти мрачные пророчества полностью соответствуют пессимистическим взглядам многих буржуазных ученых и писателей, которые не верят, что народы могут предотвратить всеобщее самоубийство.

Вслед за философами и социологами, буржуазные писатели проповедуют релятивизм, беспомощность разума перед таинственной и непознаваемой вселенной и иллюзорность социального прогресса. Они рассматривают историю как бесконечный цикл: то, что было, будет снова.

Характерной чертой современной научной фантастики англо-американских буржуазных писателей является проекция в будущее современных государственных отношений, социальных проблем, событий и конфликтов, присущих современному капитализму.

Эти писатели переносят империалистические противоречия в воображаемые космические миры, предполагая, что они будут подчинены старым отношениям господства и подчинения, колониализму и волчьим законам грабежа и наживы.

Результаты технократического режима ясно показаны в повести «Speakeasy» Мака РЕЙНОЛЬДСА, который был опубликован в январском выпуске журнала Fantasy and Science Fiction за 1963 год. История разворачивается в Америке, в XXI веке. Капиталистическое общество было поставлено на функциональную основу... когда группа людей, настроенных иначе, пытается провести реформы, чтобы спасти государство от застоя, заместитель начальника полиции ... устанавливает диктатуру «сильной личности».

Наши читатели знакомы с современной западной фантастикой по сборнику американских рассказов, выпущенному Издательством Иностранной литературы, и по отдельным рассказам, время от времени появляющихся в советских периодических изданиях. Если судить только по этим переводам, то может создаться ошибочное впечатление, что буржуазная фантастика сейчас в основном аполитична и довольно безобидна.

После этого наши русские друзья разбирают по отдельности АНДЕРСОНА, АЗИМОВА, БРЭДБЕРИ и РЕЙНОЛЬДСА, упоминая, в частности, «Прогресс» ПОЛА, вступление «доброго доктора» к антологии «Советская научная фантастика», мой роман «Speakeasy» и все творчество бедного БРЭДБЕРИ в целом.

Рэй БРЭДБЕРИ, будучи в прозе поэтом, каковым Рэй и является, попытался ответить мягко, но эмоционально. Его ответ начинался так: «Моя единственная реакция на выступление БРАНДИСА и ДМИТРЕВСКОГО — грусть».

Ответ «доброго доктора» вызвал у меня ехидные подозрения в том, что Айзек АЗИМОВ — один из немногих американских писателей, которые действительно получают гонорары из Советского Союза (мои собственные рассказы, выходившие в России, были пиратскими, как и произведения большинства других известных мне писателей, хотя, кажется, Фред Пол однажды упоминал, что у него случился контракт, согласно которому они клали рубли на его имя в московский банк, но он должен был ехать туда, чтобы их потратить). Как бы то ни было, АЗИМОВ закончил свой ответ последними строками своего предисловия к антологии:

— В целом, однако, я хотел бы верить, что советские граждане действительно хотели бы увидеть наступление царствования любви, когда «не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать».

Почему бы и нет?

Если бы только мы могли поверить, что это то, чего они действительно хотят, и если бы они только могли поверить, что это то, чего мы действительно хотим, тогда, возможно, все еще закончится хорошо.

А вот Пол АНДЕРСОН, будучи Полом, оказался совсем иным. Он не согласился и сказал, в частности, следующее:

— К сожалению, коммунизм — точнее, марксизм-ленинизм — утверждает способность человека к совершенствованию в качестве догмы, а не как теорию, гипотезу или благочестивое пожелание. Затем коммунизм добавляет еще одну догму о том, что есть один-единственный правильный способ достижения улучшения, и он уже открыт. Из этого логически следует вывод, что люди, которые знают этот путь, обязаны убедить своих собратьев идти по этому пути. Конечно, лучше убедить их разумом и примером; но если этого не удается, то принуждение не только допустимо, но и обязательно...

Научная фантастика на Западе обретается в той области, которую человек еще не знает и не испытал на себе. По сути дела, эти вещи непознаваемы до того, как они произойдут. Поэтому наша художественная литература, не ограничена догмами и рассматривает множество возможных ситуаций, как приятных, так и неприятных. Без всякой идеологической подоплеки... Тоталитаризм заключается в отказе кому бы то ни было — кому бы то ни было вообще, в праве на его личные убеждения и на его способ исследования реальности.

В своем ответе я, в основном, пошел по тому же пути, что и ПОЛ, хотя и в несколько более жестком ключе, и сказал, в частности, следующее:

— На самом деле, я нахожу некоторые основания для этой краткой статьи о западной научной фантастике... Несомненно, что когда писатели-фантасты экстраполируют свои идеи в области политической экономии, они, скорее, создадут антиутопию, чем оптимистичное общество будущего. На каждые "Через сто лет" БЕЛЛАМИ найдется несколько "1984" ОРУЭЛЛА. И, возможно, одна из причин этого заключается в том, что большинство писателей убеждены: наши нынешние социальные институты настолько оптимальны, что любые изменения только ухудшат их.

Лично я с этим не согласен. Я придерживаюсь мнения, что социально-экономические институты мира, в том числе и Советского Союза, находятся в состоянии постоянного изменения. Я достаточно оптимистичен, чтобы верить, что у нас есть хорошие шансы сделать этот мир чертовски прекрасным, но я также не настолько слеп, чтобы не понимать, что, если нынешняя политика великих держав будет продолжаться, мы, скорее всего, увидим мировой хаос еще при нашей жизни.

Мои повести «Революция» и «Битва», которые появились в течение последних нескольких лет в журнале, ранее называвшемся «Astounding Science Fiction», посвящены будущему Холодной войны, события обеих происходят в Советском Союзе, и обе оптимистичны в своем отношении к будущему. Я бы даже сказал, что среднестатистический информированный советский гражданин не сочтет их предосудительными — я не говорю о партийных писаках.

Писатель-фантаст, специализирующийся на экстраполяции в социально-экономической сфере, имеет такое же широкое поле деятельности, как и писатели, опирающееся на более точные науки.

В свое время я публиковал истории, где говорилось о мире будущего, основанном на анархизме, технократии, социализме, коммунизме (советском), коммунизме (югославском), синдикализме, индустриальном феодализме, государственном капитализме и различных их комбинаций. Иногда они были оптимистичны, иногда нет. Это зависит от сюжета. И мой справочный материал не основан исключительно на западной пропаганде. Я объездил более шестидесяти стран, включая семь коммунистических, и всю жизнь изучал политическую экономию.

Понятно, что конформистам в любом обществе трудно представить себе будущее, в котором институты, которые они поддерживают, изменились бы. Будущее, в котором эти институты оказались бы устаревшими, для них просто нежелательно.

Поэтому я бросаю вызов господам БРАНДИСУ и ДМИТРЕВСКОМУ.

Допуская, что многим американским и британским писателям-фантастам трудно создать оптимистичную историю о будущем, в котором капитализм больше не является преобладающей социальной системой, а заменен чем-то более соответствующим перспективам завтрашнего дня, покажите нам произведение советского писателя-фантаста, которое выходит за рамки того, что вы называете коммунизмом.

Или вы утверждаете, что достигли вершины социальной эволюции? Что нет ничего, что могло бы превзойти нынешнюю систему Советского Союза.

******

Сегодня мало кто из писателей-фантастов осмелится в своем произведении обратиться к «точным наукам», если он не достаточно хорошо их знает. Или, по крайней мере, пока основательно не поизучает их. Лет двадцать пять назад было по иному. Бесстрашный космический курсант прыгнул бы в свой ракетный корабль и улетел бы на Марс со скоростью, превышающей скорость света, и — к черту физику. Оказавшись там, он обнаружил бы, что воздух и гравитация идентичны земным, и — к черту астрономию. А еще он нашел бы гуманоидных марсиан — хороших и плохих парней и стройных девушек в придачу, и — к черту биологию.

Но — увы. За исключением самых примитивных мультфильмов и телешоу, от писателей-фантастов сегодня ожидают, что они знают то, о чем пишут. Даже если они собираются превысить скорость света, у них находится хоть какое-нибудь объяснение, которое делает это превышение разумным. Но что касается политэкономии — все осталось по-прежнему.

Вот пример из романа Роберта ХАЙНЛАЙНА, лучшего рассказчика научно-фантастических историй, которым восхищаются и которого почитают. Речь идет о «Звездном десанте», одном из самых известных и самых противоречивых его романов. В нем один из его персонажей, подполковник Жан В. Дюбуа, преподаватель истории и моральной философии, читая лекцию своему классу, заявляет:

– Разумеется, определение стоимости, данное Марксом, просто нелепо. Вся работа, вложенная в комок грязи, не превратит его в яблочный пирог. Комок грязи и останется комком грязи, стоимость которого – ноль. Больше того: неумелая работа даже может понизить стоимость. Бесталанный повар превратит тесто и свежие яблоки, обладающие стоимостью, в несъедобную массу, стоимость которой – ноль. И напротив, искусный повар, мастер, из тех же компонентов изготовит кондитерское изделие стоимостью гораздо выше ординарной. И затратит на это не больше усилий, чем заурядный повар на заурядное лакомство.

Даже такие кухонные иллюстрации сводят теорию стоимости Маркса на нет (а ведь из этой ложной посылки возникает грандиознейшее мошенничество, имя коему – коммунизм) и подтверждают истинность проверенной временем теории общественной пользы (от mif1959: интересно, что в новом переводе «Звездной пехоты» Геннадия КОРЧАГИНА сказано мягче: «ложный довод, на котором построен величественный замок из песка – коммунизм», хотя в оригинале все же «magnificent fraud», что можно перевести и как «грандиозное мошенничество» или как «великолепный обман»).

В первую очередь. Бобу ХАЙНЛАЙНУ не следует называть трудовую теорию стоимости марксизмом. Если есть желание навесить на эту теорию ярлык, то лучше назвать ее франклинианской. Карл Маркс никогда не утверждал, что открыл трудовую теорию стоимости. Он приписывает эту заслугу (в первой главе «Капитала») Бенджамину Франклину, который в своем первом эссе «Скромное исследование о природе и необходимости бумажных денег», опубликованном в 1729 году, довольно подробно изложил эту концепцию. Задолго до Маркса она была также принята признанными капиталистическими экономистами Адамом Смитом и Давидом Рикардо. Верно, что Маркс тоже принял эту теорию, но он не создал ее. Его вкладом в экономику была теория прибавочной стоимости, которая представляет собой совершенно другую вещь.

Трудовую теорию стоимости можно сформулировать следующим образом: «Меновая стоимость товара определяется общественно необходимым трудом, затраченным на его производство».

Ключевые слова — «меновая стоимость», «товар» и «общественно необходимый труд».

Пирог с грязью не имеет меновой стоимости, потому что у него нет потребительной стоимости, и, следовательно, он не является товаром. Определение «товар» настолько важно, что Маркс посвящает ему целых 55 страниц первой главы «Капитала». Среди прочего, он утверждает, что товар должен обладать потребительной стоимостью, прежде чем его можно будет назвать товаром.

Если бы вы поручили стенографистке вспахать поле, она не добавила бы никакой стоимости к товару, поскольку, будучи неквалифицированной, она не обеспечивала бы «общественно необходимый труд».

Сам Маркс отвечает на нападки ХАЙНЛАЙНА в своем памфлете «Стоимость, цена и прибыль» следующим образом:

«Может показаться, что если стоимость товара определяется количеством труда, затраченного на его производство, то чем ленивее человек или чем неуклюжее он работает, тем ценнее его товар, потому что тем больше времени требуется для завершения работы над товаром. Однако это было бы печальной ошибкой. Вы помните, что я использовал слово «общественный труд», и в этой квалификации «общественный» задействовано много моментов. Говоря, что стоимость товара определяется количеством труда, вложенного в него или кристаллизованного в нем, мы имеем в виду количество труда, необходимое для его производства в данном состоянии общества, при определенных средних социальных условиях производства, при данной средней социальной интенсивности и средней квалификации используемого труда».

Вышеупомянутая брошюра рекомендуется всем, кто хотел бы прочитать краткое изложение экономических теорий Маркса в доступной форме в объеме десяти тысячах слов или около того. Это одна из его речей и представляет собой сжатое изложение «Капитала». Сомневаюсь, что она сделает из вас марксиста, но, по крайней мере, с этого момента вы будете знать, о чем идет речь, когда используется это слово.

Между прочим, если бы Боб ХАЙНЛАЙН хотел более эффективно раскритиковать трудовую теорию стоимости, он мог бы подойти к ней с другой стороны. Если меновая стоимость товара определяется количеством затраченных часов, то о каком труде вы говорите? Стоит ли час копателя канавы столько же, сколько час высококвалифицированного и опытного инженера-строителя? Маркс отвечает на это, говоря, что весь труд должен быть сведен к общему труду. Прекрасно. Но кто решает, какой труд стоит больше, а какой меньше? Стоит ли время Эйнштейна в пять раз больше, чем время рабочего, или в пятьдесят раз больше, или в тысячу?

Напомним, что и в статье Брайана СТЭБЛФОРДА, и в статье российских критиков в журнале «Коммунист» основной претензией к американским фантастам было их изображение социально-экономических систем далекого будущего. По сути, это замечание вполне справедливо. Кажется, нет другой такой области, в которой мы бы так же неуклюже экстраполировали.

Возьмем еще один шедевр другого мастера SF. Безусловно, трилогия «Академия» Айзека АЗИМОВА — одна из самых известных и любимых во всей научной фантастике.

Действие романа разворачивается через тысячи лет в будущем. В первой части «Академия», первой из трилогии, рассказывается, что Галактической Империи уже более 12 000 лет, и она состоит из почти 25 миллионов населенных планет. Стоит ли говорить, что прогресс не стоит на месте. На самом деле наука развивается во всех направлениях. Человек даже открыл гиперпространство и может мгновенно перемещаться из одного конца галактики в другой. Очевидно, что у него есть и такая мелочь, как антигравитация.

А какова социально-экономическая система?

Феодализм.

У них даже нет капитализма. Они вернулись к феодализму, одной из самых неэффективных социально-экономических систем, когда-либо придуманных человечеством.

В первом же абзаце выясняется, что Гэри Селдон родился в семье представителей среднего класса. Наличие среднего класса предполагает наличие высшего и низшего классов. Таким образом, за двенадцать с лишним тысяч лет, прошедших между нашим временем и временем Гэри Селдона, человек так и не придумал способа покончить с классовым разделением общества. А классовое разделение общества основано на семье и наследстве, кстати, а не на заслугах. Великие семьи», постоянно враждующие между собой, контролируют империю.

В самом начале персонаж Гааль Дорник берет такси от космопорта до отеля и, добравшись до него, расплачивается с водителем монетами и дает ему чаевые в размере десятой части. Итак, в качестве средства обмена они все еще используют монеты, очевидно, забыв о кредитной карте, и все еще дают чаевые. Проклятье, я надеялся, что со временем человечество отменит этот институт (от mif1959: забавно – в моем «полярисовском» издании нет никаких чаевых).

Политико-экономическая система, которую «добрый доктор» представляет себе через тысячи лет, — не единственное свидетельство того, что СТЭБЛФОРД назвал провалом воображения применительно к социальным наукам. Похоже, что в Галактической империи женская эмансипация оказалась на волоске от гибели. В первом томе трилогии «Академия» нет ни одной женщины в качестве основного персонажа. По сути, там вообще только один женский персонаж, и это — стервозная жена одного из диктаторов планеты.

Вспоминаются и «Звездный путь» и «Звездные войны». Неужели никто из женоподобных фанатов «Звездной пути» никогда не высказывал претензий к составу экипажа корабля «Энтерпрайз»? Все старшие офицеры — мужчины. Есть несколько младших офицеров, которые являются женщинами или, по крайней мере, девушками. Причем, довольно молодые девушки. Можно задаться вопросом, зачем членам экипажа быть красивыми, сексуальными девушками, если учесть, что «Энтерпрайз» находится в космосе долгие месяцы подряд? Когда я был моряком здесь, на Земле, у нас такой лафы никогда не было.

В «Звездных войнах» снова преобладает социально-экономическая система феодализма, и снова главными героями являются мужчины — за исключением красивых девушек. Фоном, как часто бывает, служит межзвездная война — концепция столь же нелепая, сколь и ужасающая, но — тема, составляющая большую часть всей научной фантастики.

Я не хочу создать впечатление, что среди американских и британских писателей-фантастов нет тех, кто обладает глубокими базовыми знаниями не только о марксизме, но и о других, порой более интересных аспектах социоэкономики. Навскидку могу назвать несколько писателей, которые, несомненно, обладают такими знаниями, включая Фреда ПОЛА, Джудит МЕРРИЛ, Джона БРАННЕРА, Брайана СТЭБЛФОРДА, Гарри ГАРРИСОНА, Теда КОГСВЕЛЛА и других.

Урсула ЛЕ ГУИН доказала в «Обделенных» свое глубокое знание анархизма и, без сомнения, изучала князя Кропоткина, Бакунина и Прудона, а также других пионеров анархизма. Единственное, что меня не устраивает в этом сочувственном изображении анархистского общества будущего, — то, что местом действия является очень негостеприимная планета, а из-за отсутствия подходящего сырья общество страдает от нищеты. Мне бы хотелось, чтобы она представила нам анархистское общество на богатой планете.

Среди других исследователей потенциальных социально-экономических систем будущего следует назвать британского писателя доктора Майкла ЯНГА с его увлекательной книгой «Возвышение меритократии». Проецируя себя в 2034 год, Янг предвидит общество, в котором, по сути, компьютеры отбирают подходящих людей, чтобы занять те или иные должности. Эксперты в области образования и отбора применяют научные принципы, чтобы определить лидеров завтрашнего дня. Для этого нужны коэффициент интеллекта, квалификация, опыт и заявление. Короче говоря, вы должны показать «заслуги». Не имеет ни малейшего значения, из какой вы семьи, какие у вас связи или сколько денег. Меритократия управляется меритократами, и они не мирятся с такой ерундой, как бедность, войны, расизм и другие проблемы, с которыми мы сталкиваемся сегодня. Это книга издана в Великобритании. Я не уверен, что она была опубликована в Соединенных Штатах, но считаю ее обязательной для всех, кто интересуется научной фантастикой и политической экономией будущего.

Следует отметить, что существуют убежденные сторонники концепции «исторических циклов», защитники права АЗИМОВА проецировать феодализм как социально-экономическую систему, господствующую в Галактической империи через много тысяч лет в будущем.

Пол АНДЕРСОН, возможно, главный среди них, и его хорошо ценят за «историю будущего», в которой фигурируют Николас ван Рейн и Доминик Фландри. Он поддерживает систему подъем-крах-спад-падение. Короче говоря, исторические циклы. Время от времени мы с ним сталкиваемся (исключительно по-дружески — мы знаем друг друга около тридцати лет и пришли в SF примерно в одно и то же время).

Например, вот что он говорит в письме в фэнзин «The Diversifier» в ноябре 1976 года, в ответ на небольшую статью, которую я туда прислал:

«...когда он (Мак РЕЙНОЛЬДС) отрицает, что, уже имея сегодня капитализм и свободную конкуренцию, в будущем возможно существование феодализма, империй с наследственным правлением, угнетение женщин или другие черты реального прошлого, он показывает тот же самый недостаток воображения, который описывает у других. Более того, на мой взгляд, он неправильно понимает историю. Эти вещи появлялись снова и снова, цивилизация за цивилизацией. Институты, которые мы сегодня считаем достойными внимания, были изобретены ранее.

Женщины в дохристианской Скандинавии имели свободу, которую они обрели только в XIX веке. Рабство процветало в Новом Свете, рано угасло на средневековом Западе и получило массовое распространение благодаря открытию Нового Света и более поздним технологическим достижениям, таким как хлопковая машина. Карьера Мао Цзэдуна с почти жуткой точностью параллельна карьере Цинь Шихуанди в третьем веке до нашей эры.

Я мог бы продолжить, но суть очевидна. Возможно, мы сейчас настолько мудры и нравственны, что никогда не повторим ошибок наших предков. Возможно, мы стали настолько умнее их, что, когда в будущем возникнут проблемы, мы будем реагировать на них совершенно другими способами, не имеющими собственных пагубных побочных эффектов. Возможно. Несомненно, это вполне обоснованное предположение для того, чтобы, основываясь на нем, сочинить научно-фантастическую историю.

Однако противоположное предположение тоже имеет право на жизнь, и его последствия, может быть, не менее интересно проанализировать. Поскольку никто не знает, каким на самом деле будет будущее, мы можем и должны исследовать каждую идею, которая приходит нам в голову....».

Ну, хорошо. Было бы нелепо отрицать, что различные институты повторяются на протяжении всей истории. Например, свобода женщин в первобытном обществе вновь начинает проявляться в современном мире. А демократия как политическая система повторяется снова и снова. Первобытный коммунизм (пример — американские индейцы) был демократическим. Одна из форм демократии преобладала даже в условиях рабства (Афины, республиканский Рим). Другая практиковалась при феодализме в некоторых итальянских городах-государствах. И, конечно, при капитализме демократия существовала во многих странах, на протяжении длительных или коротких периодов времени. Хотя навскидку я не могу определить демократию в тех частях мира, которые сегодня находятся в условиях государственного капитализма (читай «коммунизма»), разве что в Югославии, да и то с натяжкой.

Однако это не совсем то же самое, что повторение экономических систем. Рабство могло ослабнуть в западном мире, включая Северную Америку, но оно не умерло. Появление хлопковой машины, как отмечает ПОЛ, возродило его с новой силой, но до Илая Уитни оно все еще преобладало.

Я также не могу согласиться с тем, что Цинь Шихуанди, представитель недолговечной династии Цинь и первый император Китая, был настолько похож на Мао. Они руководили двумя совершенно разными социально-экономическими системами. Цинь Шихуанди покончил с феодальностью предшествующего периода и создал империю. Мао принес в Китай государственный капитализм («коммунизм»). То, что оба они имели дело с полчищами людей, с фантастически огромными государственными предприятиями, такими как Великая стена, плотины и другие проекты Мао, не означает дублирования социально-экономических систем.

Я не могу вспомнить ни одного случая в истории, чтобы народ, достигший капитализма, вернулся к феодализму. Я также не могу вспомнить ни одного случая, чтобы народ, который прошел путь от рабства до феодализма, вернулся к рабству. Я также не могу вспомнить ни одного народа, который когда-либо поднимался от института первобытного коммунизма к институту рабства, когда-либо возвращался к первоначальной социально-экономической системе человека.

Социальная эволюция, насколько я знаю, никогда не шла вспять. А биологическая эволюция? Вымирал ли когда-нибудь вид, затем возрождаясь?

Мне кажется, науки, более или менее, идут плечом к плечу. Конечно, много стартов и остановок, но если, например, физика совершает большой прорыв, то вскоре то же самое делает химия и даже, скажем, биология, что затем может привести к ряду медицинских прорывов. Не застрахованы от этого и социальные науки. Если, например, открыто ядерное деление, то нам лучше поскорее пересмотреть наши социально-экономические системы до такой степени, чтобы война стала анахронизмом. Если мы, конечно, уверены, что это было бы хорошо для нас всех.

Я полностью поддерживаю горячий призыв Харлана ЭЛЛИСОНА в его речи на ИгуанаКоне к социуму научной фантастики более активно участвовать в решении таких социальных проблем, как эмансипация женщин, борьба с расизмом и прекращение войны. Мы можем пойти еще дальше. Для меня совершенно невероятно, что будущее будет потворствовать политико-экономическим системам, ведущим к войне, и социальным системам, основанным на классовом разделении общества и эксплуатации человека человеком. Мы должны каким-то образом эволюционировать к более высокой этике. Почему бы научной фантастике не проложить этот путь, как это произошло во многих других науках?

«Science Fiction Review» август 1980 года

P.S. Проиллюстрировано карикатурами Алексиса ДЖИЛЛИЛАНДА к статье Мака РЕЙНОЛЬДСА «Научная фантастика и политическая экономия» в фэнзине «Science Fiction Review» за август 1980 года.

— Что касается моей литературной жизни, то она похожа на переход из одной пустыни в другую через оазис. Я был никому не нужен и мало писал. Потом я вдруг стал нужен и начал писать больше. Но снова стал не нужен и пишу меньше. Так что все изменилось, но ничего не изменилось.

Творчество Владимира Валерьевича не укладывается в привычные шаблоны. Авторы аннотаций, не находя других определений, обычно относят его к «психологической фантастике».

Впрочем, в одну когорту его причислили давно и надолго: четвертая волна. Так прозвали выходцов из Малеевки-1982: Эдуард Геворкян, Андрей Столяров, Виталий Бабенко, Любовь и Евгений Лукины, Вячеслав Рыбаков, Борис Штерн и другие.

Именно он является автором термина «турбореализм» — жанр, который определил для своего творчества 1980-х – 1990-х еще один малеевец Андрей ЛАЗАРЧУК. Вот как Владимир ПОКРОВСКИЙ рассказал об этом в интервью 2013 года на сайте онлайн-журнала «Питерbook» Василию Владимирскому:

— Термин «турбореализм» случайно придумал я. Это было на одном из ранних «Интерпрессконов» — на втором, кажется. Однажды Андрей Столяров с гордостью рассказывал о своем приобретении — по-моему, об эйтишке, тогда очень продвинутой и популярной в нашей стране машине. Особенно Андрей гордился кнопкой «турбо», которая позволяла удвоить скорость компьютера. Я и тогда не понимал, да и сейчас не понимаю, в чем был смысл этой кнопки — мне казалось идиотизмом работать с отключенной турбо-кнопкой, чтобы иметь в два раза более медленный компьютер. Смысл-то, может быть, и был, какой-нибудь глубоко технический, наподобие перегрева процессора, но я его не видел и сказал что-то в этом духе.

Компьютерная тема была быстро исчерпана, и мы перешли к литературному трепу. Столяров заявил, что фантастика должна быть реалистичной. Пусть Андрей меня извинит, если я перевираю его слова, но он что-то в этом роде сказал и, более того, подчеркнул, что фантастика должна быть реальней самой реальности.

Я вспомнил идиотскую кнопку «турбо», и заявил, что фантастика должна быть турбореализмом. Я так понял Андрея и, поскольку свято верю в польскую поговорку «цо занадто, то нэ здрово», решил пошутить над реализмом, который реальней самой реальности. Шутку приняли, но, по-моему, не поняли, и случайно сказанное слово быстро пошло в ход.

Интерпретации

Попыток литературного анализа романа ПОКРОВСКОГО за прошедшие 30 с лишним лет оказалось не так уж много.

Как считает Мария Галина в статье «Царица грозная» («Новый мир», 2020, №12):

— Вряд ли можно считать оптимистической повесть Владимира ПОКРОВСКОГО «Танцы мужчин» (1989), где созданный ученым вирус должен был наделить человечество суперсвойствами, но, вырвавшись на волю, вызвал эпидемию импато — импаты и правда обладают самыми разнообразными суперспособностями, но в последней фазе болезни эмоционально нестабильны и, как следствие, благодаря этим суперспособностям — опасны. Импатов (а также тех, кто с ними контактировал, — вирус высококонтагиозен) безжалостно уничтожают, и всей современной цивилизации приходится менять свои приоритеты и учиться жить в мире легализованных убийств и отрядов специального назначения «скафов» — суровых мужчин с правом на убийство.

Аналогичным образом расценивает роман и писатель Шамиль Идиатуллин:

— Недалекое постиндустриальное будущее, мегаполис – развитой, обеспеченный и наглухо упакованный в намордник. Человечество накрыла эпидемия импато – рукотворного вируса, в короткое время превращающего человека в суперособь, которая умеет видеть будущее, менять внешность, проламывать стены, раздваиваться, летать – но быстро теряет сходство с человеком, впадает в спазмы безудержной ярости и убивает всех вокруг. Импатов отслеживают, отлавливают для исследований, но в основном отстреливают скафы – спецподразделение одиноких ранимых убийц, утомленных высокой смертностью, всеобщей ненавистью, внутренними интригами и абсолютным запретом на личную жизнь. Естественно, запрет устоять не способен – что и спускает пружину трагедии.

У составителя «Сборника научной фантастики. Выпуск 35» 1991 года Евгения Войскунского иное мнение:

— Что же до болезни импато, то это, собственно, и не болезнь, а резкое выделение личности из бесцветной массы. Вместо долгой, тусклой, униженной жизни, принятой за норму, яркий всплеск таланта, созидательной активности, физической силы, даже внезапная способность к левитации. Трагический контрапункт: в момент полного развития способностей ты обречен, ты объявлен угрозой для общества и подлежишь безжалостному уничтожению. Ибо ты — нарушитель гармонии. Ясно, о какой гармонии идет речь: о ровно подстриженном поле тоталитаризма. И уже сами защитники этой гармонии не выдерживают, «Мы не люди. Ужас, что мы делаем», — восклицает скаф Дайра, а сущности, погубивший собственного сына. «Все нужно наоборот!» — это позднее прозрение скафа Сентаури, убившего друга…

Болезнь

В «Танцах мужчин» нет никаких вирусов. И «болезнь», и «заражение» не имеют вирусной природы. Преследуемый скафами на протяжении романа импат, достигший опасной предсудорожной третьей степени, заражает других, просто заглядывая им в глаза. Единственное общепризнанное средство защиты — полупрозрачная вуаль, закрывающая верхнюю часть лица:

— Сложное, почти хаотически модулированное излучение, идущее от импата, очень трудно зарегистрировать: уже в пятнадцати метрах оно растворяется в радиошумах. Средством, позволяющим зафиксировать импата, был тогда детектор Волмера, но и он отличался малой надежностью.

Детектор бывает двух типов: портативный и в виде «столбика-гвоздя», вырастающего рядом с импатом чуть ли не в рост человека, вспыхивая красным и визжа сиреной.

Излучают даже импаты с нулевой степенью, считающиеся пока не опасными.

Болезнь рукотворна. Когда-то ученый Элдон «хотел, чтобы все сверхлюдьми стали, он счастья хотел для всех. Он и представить себе не мог, что именно у людей проявится резонанс, никто не мог такого предугадать. Вы ведь проходили, там такой пакет волн СВЧ. На собаках, на обезьянах испытывали, а у людей вдруг резонанс!»

В итоге Элдон то ли сам застрелился, то ли его убили – болтают всякое. Потом настали времена Карантина, «те страшные времена, когда импаты летали по улицам, заглядывали в окна, устраивали оргии на площадях».

При этом тела их на второй-третьей стадии уродливо меняются, вспыхивают немотивированные приступы агрессии и вспышки ярости, речь порою невнятна, они — телепаты и абсолютно равнодушны к элементарным человеческим установлениям – одежде, бритью, санитарии и прочему.

Если учесть и суицидальные порывы на первой стадии — ну, прямо «Дикие карты», собранные Дж.Мартиным на пять лет позже – в 1987-м.

А еще импаты заразны.

Исходя из вышеизложенного позиция Евгения Войскунского о ярком всплеске таланта и обреченности в момент полного развития способностей: «ты объявлен угрозой для общества и подлежишь безжалостному уничтожению, ибо ты — нарушитель гармонии» — слишком уж перестроечно-романтична.

Но не скажу, что категорически неверна.

Простые решения

«Танцы мужчин» написаны очень вязко и вычленить из их словесных переплетений классические идею, второй план и прочие элементы непросто. Как и определить творчество тех, от кого автор отталкивался. Владимир ПОКРОВСКИЙ имеет привычку основательно переваривать съеденную им духовную пищу.

Но кое-что можно вычитать. Так, в какой-то момент автоматы, которыми вооружены скафы, начинают именоваться «оккамами»: пуля, как самое простое решение, явно не умножает сущности.

А вот еще:

— Пауком патрульную машину прозвали давно, когда импатов еще только учились искать, то есть лет пятьдесят назад, и Лига Святых состояла тогда из хорошо подобранных молодцов, а может, они и в самом деле были тогда святыми. Трудно понять то время. Патрульные машины делали тогда особыми, заметными, на вид жутковатыми, как автомобили для перевозки радиоактивных отходов. На капоте, на дверцах и даже на брюхе было намалевано по багровому кресту (клеймо Лиги Святых).

Так что идея скафов явно родилась из охотников на вампиров. Плюс пожарные из «451° по Фаренгейту», и выросшее из них подразделение Боевой Гвардии во главе с ротмистром Чачу.

Но Брэдбери и Стругацким было попроще. У них эти подразделения занимаются неправым делом: сжигают книги, уничтожают интеллигентов, сомневающихся в режиме. Импаты – не идейные борцы. Они, как вампиры (и это, пожалуй, более точная аналогия, чем мутанты), увеличивают количество себе подобных без какой-либо позитивной или негативной повестки. Может быть, там, в перспективе, принадлежащий полностью им новый мир был бы и хорош (вечная молодость, умение летать, мгновенно перемещаться и прочее, да и с кровью как-то решилось б), но это был бы мир не людей.

Скафы действительно охраняют город от кошмара и смертей. Их команда могла состоять из брандмейстера Битти со Стоунменом и Блэком или из ротмистра Чачу с Панди, Зойзе, Димбой и капралом Гаем Гаалом. Они бы так же профессионально делали свое дело по поимке или уничтожению импатов. Возможно, Владимир ПОКРОВСКИЙ предпринял свой поход вглубь условной Островной Империи задолго до того, как Борис Стругацкий в предисловии ко «Времени учеников» озвучил эту задумку, развивающую ранее высказанную мысль «...потому что больше его не из чего делать».

Император

Вторым планом (но не вторым дном) по роману идет сумасшествие Ниордана, нисколько не мешающее его работе скафа. Но как изменилось время! В первой же главе оставшийся один в «пауке» Ниордан, проводив взглядом коллег, надевает мантию и корону, и рядом с ним на сиденье появляется Френеми:

— Мне трудно, Френеми.

— Ты ненавидишь их, император.

— Они уже не бойцы. Каждый из них отравлен собой. Или, что еще хуже, другим человеком.

— Одно твое слово, и мы заставим их…

— Нет!.. Скажи, как дела в государстве?

— Плохо, император. Без тебя трудно. Заговорщики стали чаще собираться в доме на площади.

— Проберись к ним. Сделай их добрыми. Отними у них силу.

То есть параллельно событиям романа Ниордан погружен в иной мир, где является императором. «Банально, — скажут мне, — и описано во множестве произведений. В короне – контакты компьютера: надеваешь и оказываешься в виртуальном мире. Возможно даже, одновременно пребывать в обоих мирах». Но в 1982 году отцы-основатели киберпанка на Западе только-только начинали описывать подобные вещи. В «Танцах мужчин» хотя уже и существует интеллектор, корона у Ниордана самая натуральная, как и шизофрения. Но его искаженные видения вполне соотносятся с основными реалиями романа:

— Заговорщики говорят, ваше величество, что народ соскучился по насилию, что он устал от собственной мудрости. Для того чтобы привести его в чувство, утверждают они, нужно уничтожить до девяноста процентов подданных. Тогда, может быть, наступит мир.

Будущее

Впрочем, кто может оставаться нормальным, работая скафом? Особенно после того, как отдал приказ уничтожить самолет с 250 пассажирами, где должен был находиться и твой сын, потому что в салоне – импат. Отдавший приказ Дайра всю последующие годы находится в положении Фриды, которой каждое утро подают платок.

— Никто из знакомых Дайры никогда не грешил, и не будет грешить пристрастием к букетам, анонимно переданным в больницу, где уже к старости Дайра будет менять вдруг ставшие хрупкими кости, иногда в совсем уже мелочи, в слове, оброненном невпопад, — везде будет усматривать он присутствие сына.

События романа описываются с позиции некоего осведомленного будущего:

— Впоследствии операция выставления кордона была отнесена к числу самых четких и самых красивых полицейских массовых операций за последние пятнадцать лет, но именно с нее начался новый расцвет СКАФа, расширение его функций, усиление власти и последующее обособление в самостоятельное подгосударство.

Умертвия

Что же касается пресловутых танцев, случились они уже в самом конце этого длинного дня:

— после того, как Дайра отдал приказ сбить самолет и заявил, что, по сути, — он (Дайра) теперь мертв;

— после того, как Сентаури только что убил из оккама своего друга-скафа Хаяни, оказавшегося «прекрасным утенком», обладающим иммунитетом;

— после того, как грандкапитан гвардии СКАФ Мальбейер рассказал о планах не сбивать самолет, а посадить его в аэропорт, дабы сотни предсудорожных импатов разбрелись по миру, «погибло бы множество народу, и СКАФ значительно укрепил бы свои позиции»;

— после того, как Ниордан узнал, что Френеми предатель и приказал расстрелять его: «А я умер давно. Моя корона, моя мантия – это теперь игрушки... я остался один. Только вы».

«Их танец лишен был даже намека на радость, на хотя бы самое мрачное удовлетворение, их танец был тяжелой работой, приносящий тоску, убивающей самые смутные надежды».

Может, это и был турбореализм?

P.S. Помимо обложки НФ-35, иллюстрировано работами Вадима МЕДЖИБОВСКОГО к публикации «Танцев мужчин» в журнале «Химия и жизнь».

— В тот вечер спутниками Марины Влади были известные дамские угодники, писатели и остроумцы Василий Аксенов, Анатолий Гладилин и Георгий САДОВНИКОВ.

Анатолий ГЛАДИЛИН в книге «Улица генералов. Попытка мемуаров» вспоминает, что в ресторан ЦДЛ допускали только членов Союза писателей, коим он стал очень рано:

— Из-за ЦДЛ со мной сильно подружился оперативник МУРа, он же чемпион Москвы по настольному теннису, Коля Леонов. Дело в том, что в ЦДЛ был лучший в Москве бильярд... Именно за ресторанным столиком Коля Леонов, с моей легкой руки, договорился с Жорой САДОВНИКОВЫМ, что они вместе напишут детектив. Писал, конечно, САДОВНИКОВ, а Коля его забрасывал материалом. Получился «Трактир на Пятницкой», опубликованный в «Юности». Когда я уехал, Колю уже некому было проводить в ЦДЛ, и пришлось ему самому срочно писать детективы, чтоб приняли в Союз писателей. В детективном жанре Леонов преуспел, по его книгам снимались фильмы и телесериалы. А началось все с простого желания попасть в ЦДЛ. Судьба.

Мемуары, как известно, тоже художественные произведения. Георгий САДОВНИКОВ написал вместе с Николаем Леоновым только одну повесть «Мастер», которая публиковалась в 1967 году в «Искателе». «Трактир на Пятницкой» 1968 года в «Юности» не печатался и имеет одного официального автора – Леонова. Подтверждений тому, приложил ли к нему руку и Георгий Михайлович, нет, разве что лингвистический анализ...

В свою очередь Георгий САДОВНИКОВ в вышеупомянутом мемориальном сборнике пишет:

— Я менял галсы, долго не мог найти свою новую прозу, а пока переводил национальных писателей. Работа с подстрочниками – занятие невеселое, рутинное, и я, в конце концов, решил себя развлечь, сочинил в жанре «вранья» повесть для подростков. «Продавец приключений» был издан «Детгизом», через год его переиздали, затем перевели на многие языки. Мой неожиданный и при этом будто бы успешный прыжок в детскую литературу заразил и Аксенова, и Гладилина, и они решили последовать примеру. Я привел Василия к своему редактору Елене Константиновне Махлах и представил: «Знакомьтесь: начинающий детский писатель Василий Аксенов!» Редакция встретила такого новичка с восторгом. С ним тотчас был заключен договор, Аксенов быстро написал современную сказочную повесть «Мой дедушка – памятник», в издательстве прочли, восхищенно заахали, и… рукопись легла в пыль, на полки. На звонки автора издатели отвечали что-то невразумительное.

Как выяснилось, редакция заподозрила, что Аксенов завуалировал намеки на события в Чехословакии, но недоразумение скоро разрешилось.

В «Моем дедушке – памятнике» Василий Павлович упоминает сюиту «известного композитора-авангардиста Джорджа Садовникера». А Георгий Михайлович главного персонажа книги «Спаситель океана» назвал Базилем Тихоновичем Аксенушкиным, отчество позаимствовав у Гладилина.

Анатолий Гладилин в детской фантастической повести 1975 года «Секрет Жени Сидорова», тоже не обошелся без друзей:

— На зимней даче жили дядя Вася и дядя Жора. Оба были усаты и немножечко полосаты (неровные линии загара, что ли?). У каждого был кот, тоже усатый и полосатый. Дядя Жора своего кота звал Васькой, а дядя Вася своего, соответственно, Георгием. Коты часто дрались. Дядя Жора и дядя Вася, наоборот, дружили. Дядя Жора работал садовником и продавал на базаре яблоки из своего сада, которые почему-то назывались «приключения». Дядя Вася чинил старые «Запорожцы» и иногда улетал на самолете (хобби у него было такое: дважды он так высоко поднялся, что ему было все равно куда поворачивать — к Луне или к Земле, расстояние до обеих планет оказалось одинаковым, но дядя Вася вовремя вспомнил, что забыл выключить дома электроутюг,— пришлось срочно поворачивать на Землю).

Отзывы

В детских книгах обычно главными героями являются дети. В советских — школьники. Даже у матершинника Юза Алешковского в цикле «Кыш и Двапортфеля» или у сноба Василия Аксенова в «Мой дедушка – памятник». Носовские коротышки, по сути, — те же дети.

Мало кто ощутил в «Продавце приключений» диссонанс: молодые персонажи повести – далеко не дети, и даже не отроки во Вселенной. Они вышли из этого возраста: у Петеньки, например, который озадачился поисками Самой Совершенной во времени и пространстве, уже растет кудрявая бородка.

Неплохой материал для анализа – отзывы любителей фантастики на портале «Фантлаб». Они делятся на три группы. Первые возмущаются:

— Читал в глубоком детстве и помню ощущение бреда и глупости, которые почувствовал от этого текста уже тогда. Ясно, что писалось как пародия, но всё равно бред полнейший.

— Начал читать, но уже кажется довольно бредово, если не сказать хуже, для 30-40-х годов сгодилось бы, но для 70-х слишком глупо и наивно, хотя как писали в аннотации к одному фантастическому изданию, что фантастика, как поэзия, и обязана быть чуточку глуповатой, естественно, при одном условии: сам фантаст не должен быть дураком, но здесь похоже не тот случай... Растянутое от перегрузок тело юнги, робот с личными вещами в узелке, долотом прорубленное смотровое окно при нахождении в безвоздушном пространстве, выход в космос в аквалангах и ластах, чтоб порезвиться в радиоволнах?! что серьёзно? я бы не советовал такую книгу детям.

Вторые вспоминают детские впечатления: космическая феерия, мол, замечательная сказка для младшего и среднего школьного возраста, но не интересная взрослым или-де «самая увлекательная космическая фантастика, перечитал раз пять». Сходясь во мнении: очень уж она простенькая.

Третьи как раз из тех, кто диссонанс почувствовал:

— На мой взгляд, только в раннем детстве она интересна. Многое мне показалось бестолковым и совсем не интересным. И раздражает повод для полета — искать Самую Совершенную для Петеньки. Неужели нельзя было что-то более детское придумать, чем любовная интрига? (риторический).

— Для своего времени вещь была достаточно популярная. Скорее уж не Мюнхгаузен, а космический «Капитан Врунгель». До Рабле, Свифта и Распе не дотягивает — слишком детская сатира для взрослых и слишком непонятная для детей. Но в детстве книга запомнилась. Перечитал — ни о чём, кроме ностальгии. Типа приколы 60-х годов.

Звездолет на грядке

Проще всего с первыми, которых шокировал звездолет, выращенный на грядке из игрушечного паровоза и стенных часов с боем. А также кот Мяука, превратившийся от перегрузок живой мохнатый коврик, в то время как часть экипажа погрузилась в ванны с подсолнечным маслом.

Все это – мера условности, правила игры, негласный договор автора с читателями. Мы же не заявляем, что «Из пушки на Луну» — бред и не пытаемся переквалифицировать роман Жюля Верна в ведомство фэнтези. Грубо говоря, для причисления к «научной фантастике» достаточно наукообразного основания для фантдопущений. Над чем тоже, конечно, можно поиздеваться: «ротор поля наподобие дивергенции градуирует себя вдоль спина и там внутре...». Но как не выстраивай объяснения, человек-невидимка по определению ничего видеть не в состоянии: свет должен отражаться и преломляться. Так что немалая часть научной фантастики – такой же звездолет на грядке.

Литературная игра с космической фантастикой возможна только тогда, когда понятия звездолет, перегрузки, герметичность, вакуум, нуль-транспортировка, иные обитаемые планеты и прочее понятны и привычны массовому сознанию. И их можно уже выворачивать наизнанку и ставить на попа («Бедный пастор», — подумал Штирлиц). И в этой игре Георгий САДОВНИКОВ гораздо смелее многих своих коллег — даже тех, кто писал позже.

Игры, в которые играют люди

По поводу простоты и детскости тоже есть сомнения. В 1-м номере журнала «Детская литература» за 1971 год опубликована рецензия В. Кантора на «Продавца приключений». Надо заметить, Владимир Кантор ныне доктор философских наук, который в 2005 году известным французским журналом «Le Nouvel Observateur» был включен в список двадцати пяти крупнейших мыслителей современного мира. С 1974 года работает в журнале «Вопросы философии», а в настоящее время (2024 год) входит в редакционную коллегию.

Владимир Карлович в рецензии обратил внимание на следующее:

— Нет буквально ни одного сюжетного хода, приема, нет таких особенностей языка или композиции фантастической и приключенческой литератур, над которыми бы он лукаво не посмеялся. Снимая все серьезные мотивировки действия героев, САДОВНИКОВ тем самым юмористически обнажает схему, каркас... При этом герои (и это придумано очень удачно) сами сознают свою пародийную условность и все время обсуждают правила, по которым должны протекать настоящие приключения... Я бы добавил, что это пародия, шарм которой в полную меру могут почувствовать только взрослые.

Именно так я сам недавно – спустя 50 лет после первого прочтения – проглотил на днях книгу Георгия САДОВНИКОВА. И только потом ознакомился с рецензией В. Кантора, поразившись полному совпадению впечатлений.

Аналогии есть: например, «Крики» Уэса Крэйвена, где персонажи фильма ужасов обсуждают и пытаются использовать правила, по которым строятся фильмы ужасов. Критики — в голос: «Постмодернизм! Постмодернизм!». А советский писатель САДОВНИКОВ даже и не знал такого слова:

— «Эге, мелочи-то мелочи, однако все это имеет отношение к чьему-то приключению, а ты не кто иной, как эпизодическое лицо в этом неизвестном приключении. И тебе суждено передать все, что увидел, когда остальные участники событий нечаянно наткнутся на тебя». Вот что я подумал и сказал себе: «Ступай-ка, браток, в таверну «Тихая гавань», где ты еще найдешь более подходящее место для случайной встречи. Там-то уж эти люди подсядут к тебе сами, не ведая того, что ты и есть тот нужный им человек, и у вас, как бы между прочим, завяжется разговор о том о сем, о том о сем, и тут ты между прочим все выложишь им. А затем поднимешься и уйдешь, даже не подозревая, будто кому-то сообщил нечто важное. Так себе, поболтал с приятными людьми о жизни». Вот что я сказал себе. И как по-вашему, верно?

— Вы рассудили со знанием приключенческого дела, — одобрил великий Астронавт.

Понятно, что повесть САДОВНИКОВА не существовала в безвоздушном пространстве. Не зря же он дружил с Анатолием Гладилиным и Василием Аксеновым. В конце 60-х на экраны страны вышли «Король-олень» Павла Арсенова и «Айболит-66» Ролана Быкова – фильмы, где режиссеры играли с условностями. Фильм Быкова, кстати, по раскованности, по духу, гротескности весьма близок «Продавцу приключений». И злодеи здесь гипертрофировано злодеисты и в то же время наивны, и обнажение приема налицо, когда в кадре то и дело появляются не персонажи, а актеры и участники съемочной группы.

Да и главная мысль фильма и книги – одна и та же: делайте добро, преодолевая опасности, и цените дружбу. Впрочем, разве не об этом все великие и не только великие приключенческие книги?

P.S. Проиллюстрировано рисунками Генриха Валька, C.Мухина (газета «Неделя», 1969) и — в основном — Буркхарда Лабовски из книги Georgij Sadovnikov «Der Abenteuerverkäufe», вышедшей в Берлине в 1974 году.