нашей историей. У девушки-снайпера с двухкорпусного катамарана «Тахи тианга» — татуировка на груди перекрыта шнурком с шестью человеческими клыками, а священник с каравеллы «Святая дева» пишет в дневнике:

— Сердце мое ликует при воспоминании о том, какой радостью и благочестием светились обветренные грубые лица этих людей, как ободряли они — низкими словами, но искренне — туземца, готового воспринять свет Божий.

Адмирал был недоволен, что отплытие откладывается, но даже ему пришлось уступить единому порыву осененной благодатью толпы. Обряд был совершен, и туземца с торжеством возвели на костер, ибо теперь, перестав быть бессмысленным животным, он подлежал церковному суду за явную связь с дьяволом.

Прими его душу, Господи! Он умер как человек, пламя костра очистило его, выжгло все вольные и невольные прегрешения.

Изменилось лишь понимание, кого считать «дикарем»: один из оставшихся здесь и состарившихся наших современников гневно восклицал об индейцах, которые когда-то «украшали себя блестящим мусором, выброшенным европейцами за ненадобностью!.. Можешь ты представить себя в ожерелье из стреляных гильз и с жестянкой от консервов на голове?» и не смог сдержать истерического смеха, когда увидел на шее захваченного с каравеллы адмирала «на цепочке словно некий орден или редкостная драгоценность, болталась стреляная керамическая ракета малого калибра».

Само просится сопоставление "культуры" и "цивилизации":

— Культура имеет душу. Цивилизация же имеет лишь методы и орудия (Николай Бердяев "Философия неравенства").

Спустя годы, попаданцы повалили в русскоязычную фантастику косяком, но повесть ЛУКИНЫХ была одной из первых.

Тупапау

«Миссионеры» ЛУКИНЫХ – притча, в которой не стоит искать прямых исторических ссылок. Авторы указали, что острова располагаются на параллельной Земле, но очень похожей, судя по появившимся европейцам, на нашу. Иначе встал бы вопрос о том, что Полинезия располагается в Тихом океане, а вся Конкиста проистекала по другую сторону материка – со стороны океана Атлантического. И много севернее. Даже Магеллан, первым вышедший в Тихий океан, встретил на своем пути из бесчисленного множества островов Океании лишь «два пустынных островка, на которых нашли одних только птиц да деревья». В повести история покорения новых территорий европейцами проходит по иному сценарию. У нас оставленной до поры в живых каравелле необходимо было для возвращения проплыть Магеллановым проливом и тем самым открыть сначала для отслеживающих судно гигантский американский материк, которого они не знали.

Первым подступом к теме стала для ЛУКИНЫХ повесть «Тупапау, или Сказка о злой жене», появившаяся в газете «Вечерний Волгоград» в 1983 году. Она, хотя и получила, в 1998 году, после книжной публикации, премию «Интерпресскон» за «среднюю форму», явно для писательского дуэта ученическая и проходная. Здесь группа молодых людей случайно (ударом молнии) оказывается в доколумбовой Полинезии. Татуированный местный вождь, двухкорпусный катамаран "Пуа Ту Тахи Море Ареа", табу, война между племенами – все это появилось потом в «Миссионерах».

Предтечи

Супруги ЛУКИНЫ писали не в безвоздушном пространстве. Тему лекарства, оказавшегося хуже болезни, поднимал в «Страж-птице» Роберт Шекли.

Север Гансовский рассказывал о попытке изменить историю, убив в прошлом Юргена Астера, которому только предстояло когда-то стать кровавым диктатором и воплотить в жизнь огороженные колючей проволокой «резервации воодушевления», эвроспиртовые котлы, сжигающие тысячи жертв, каменоломни и мировую бойню. Удавшаяся попытка привела к тому, что вместо Астера появился Гитлер ("Демон истории" 1968 года).

Как писал сам Евгений ЛУКИН в записи от 3 ноября 2021 года блога на author.today:

— Первая наша попытка прописать иной мир во всех подробностях. Где-то у меня до сих пор хранится картонная папка с эскизами парусных авианосцев, набросками карт (в том числе и карт распространения того или иного диалекта), словариками, выписками из удивительной книги о полинезийских мореплавателях “We, Navigators” и т. д.

Мы сознавали, что вторгаемся на творческую территорию Стругацких (островные империи, сопляки с гранатомётами, бесконечная бессмысленная война), но полагали, что восемь лет самостоятельной работы не позволят нам стать очередными подражателями Братьев.

Спирт

В той же записи от 3 ноября 2021 года есть и другие любопытные факты о "Миссионерах":

— Детская придурь (сбежать в первобытную Полинезию) обернулась попыткой защитить идиллический выдуманный мирок от вторжения европейцев, в результате чего мы так изуродовали несчастные острова, что конкистадоры скромно курят в сторонке. Ей-богу, намерения у нас были самые благие. Нам и вправду не хотелось, чтобы «рай по правому борту» сменился адом, однако повесть оказалась сильнее, а главное, умнее нас самих.

Пользуясь случаем, спешу передать запоздалую благодарность Святославу Логинову, вдребезги разнёсшему один из первых вариантов «Миссионеров» (тогда это ещё называлось «Бумеранг»).

— Да не смогут они там добыть нефть! — неистовствовал он. — При их уровне технического развития? Бросьте, ребята…

Развалил нам, гад, всю экологию с технологией. Называется, погостить приехал!

— Ладно, — зловеще произнёс кто-то из соавторов. — Сломал — чини. Пока не придумаешь замену нефти — жрать не дадим!

Вы не поверите, но ему хватило получаса, чтобы вспомнить «бразильский вариант» и варварски разомкнуть производственный цикл: горючее островитяне получают, перегоняя в спирт сахарный тростник, а барду, не перерабатывая, сбрасывают по наклонным канавам в бухты. Самотёком. Особенно впечатлили нас семиметровые хребты серой зловонной пены вдоль берегов.

Понятно, что гость был немедля накормлен.

Повесть приглянулась публике, огребла «Еврокон-90», но, как к ней относиться, не знаю по сей день. Она многое нас заставила понять, но совершенно была не понята читателями. Мне кажется, всех очаровало именно то, что ужасало авторов: романтика пренебрежения личностью во имя целого.

Трилогия

Позже Евгений ЛУКИН, после смерти супруги-соавтора, написал роман «Разбойничья злая луна» (1997 год) и повесть «Слепые поводыри» (2000 год), образовавшие с «Миссионерами» цикл. Они — за рамками рассматриваемого временного периода, но не сказать о них нельзя.

События романа проистекают через сотню, другую лет после завоевания полинезийцами Евразии. Об этом, впрочем, мы судим лишь по косвенным признакам. Управляющие необыкновенной техникой татуированные люди проходят лишь краем повествования. Судя по этому краю, они вновь ведут войну между собой, но уже в планетарном масштабе. И добывают стратегический ресурс для этой войны – нефть: им нужно лишь, чтобы не мешали. Поэтому тайные «миссионеры» , внедряемые в ближние к местам добычи государства, делают все, чтобы те завязли во внутренних разборках и не лезли, куда не надо. Происходит все на Ближнем Востоке или Северной Африке, где «корабли пустыни» существуют не в переносном значении, а в прямом – судна действительно передвигаются по песку с помощью гигантских колес и парусов. Океан для обитателей этой страны – лишь нелепая легенда.

Главного героя, человека благородного происхождения, принимают за известного разбойника, и, чтобы выжить, ему действительно пришлось стать им (помним-помним про "Тень воина" и "Двойную звезду"). Описывается уникальная культура, к которой у добывающих нефть и управляющих смертоносными ракетами интереса нет: они заняты своими глобальными разборками.

Роман неплох, добротен, но нет в нем фирменной лукинской парадоксальности, фейрверка. Он несколько напоминает произведения Гая Гэвриела Кея.

А вот соло со «Слепыми поводырями» — иной случай. Немало рецензий о «Миссионерах» сразу же сбиваются на «Поводырей»: такую песню-де испортил.

— Жестокий мир "Миссионеров" сотворили не рефлексирующие интеллигенты-шестидесятники, мягкотелые идеалисты, пытавшиеся ценой многих жертв сохранить уникальную полинезийскую цивилизацию, а вместо этого выпестовавшие очередную империю. Его создали новые герои, порожденные новым жестоким временем. Нашим временем. Девяностыми. Люди изначально с гнильцой, — писал в 2000 году Василий Владимирский в рецензии «Не возвращайтесь по следам своим...».

Действительно, 90-е произвели неизгладимое впечатление на Евгения ЛУКИНА. Можно судить об этом, в частности, по стихам из сборника «Дым отечества» 1999 года. Благие помыслы 80-х о свободе и демократии обернулись в следующее десятилетие массовым обнищанием, разорением заводов и НИИ, криминальными разборками, малиновыми пиджаками и продажной властью. Практически адом. Как в «Миссионерах».

Но Игорёк, главный герой... или антигерой, который, казалось бы, из «поколения дворников и сторожей», понял главное:

— Помнишь, ты мне когда-то сказал: "Здесь мы не можем ничего! Там мы можем всё... Да! Там мы можем многое. И ты это знаешь сам... Но, Владик! Здесь, как выяснилось, дело обстоит точно так же. За какой-нибудь месяц я понял (ты не поверишь!), что разница между Россией и первобытной Полинезией исключительно в масштабах. Вот и всё... Пойми, Герреро — не более чем полигон. Именно там, на атолле, мы обучились всему! Так, спрашивается, какой же мне смысл рулить историей там, когда с тем же успехом я могу это делать здесь?!

— Там — прошлое... — напомнил Влад.

— Прошлое... — усмехнувшись, повторил он. — Здесь тоже прошлое. По отношению к будущему. И я это будущее переделаю, попомни мои слова!

Так что все, что можно было осуществить там, в прошлом, на параллельной Земле, можно осуществить здесь и сейчас. Надо лишь понять, что никакой разницы нет...

Все три части – о разном. Если читать трилогию целиком, то — непременно только в порядке написания, завершая «Поводырями». Но лучше все же ограничиться «Миссионерами».

человека, летящего по воздуху с реактивным двигателем в ранце за спиной. Снимок плоского настенного телевизора. Заметка о фабрике-автомате, где вместо трех тысяч рабочих у автоматических линий осталось триста, а когда к этим линиям подключат программирующие электронные устройства — останется тридцать. Детально разработанный проект города-дома на 80 000 человек высотой почти в километр. Сообщение об успешном опыте по изучению возможностей изменения наследственных признаков в клетках живого организма...

За строками газетных сообщений встают статьи в специальных научных журналах с прогнозами на 1970-2000 годы. Научно-исследовательские городки на Луне, Марсе. Венере. Промышленные предприятия на дне океана. «Летающие скафандры» с электронным автопилотом. Цветной стереоскопический и стереофонический телеэкран во всю стену, с помощью которого можно «перенестись» не только в первый ряд партера Большого театра, но и к стеллажам библиотеки и даже, если угодно, в кабинет или зал заседаний своего учреждения. Целенаправленное воздействие на организм человека с целью не только вылечить болезнь, но и предупредить ее, пресечь в зародыше нежелательные отклонения от нормального развития. И все это — на протяжении 2-3 ближайших десятилетий (дальше современная научная прогностика вообще не в силах заглянуть, настолько ошеломляющи ожидаемые в близком будущем «сюрпризы» науки и техники).

Но научно-техническая революция наших дней несет с собой не только приятные открытия. Нельзя без тревоги читать о новых и новых видах ядерного, химического, бактериологического оружия, которым бряцают любители империалистических авантюр. Заставляют задумываться перспективы весьма бурного роста населения слаборазвитых стран, экономика которых в условиях существования мировой системы капитализма не может обеспечить миллионы новых граждан полноценным питанием, местом в школе, а затем и работой. Что ни сообщение — сюжет для научно-фантастического романа совсем недавнего прошлого.

Советская научно-фантастическая литература хорошо ориентирована в проблемах современной науки.

То обстоятельство, что в потоке событий будущее то и дело переходит в настоящее, становится чем-то вроде составной части настоящего, в значительной мере объясняет растущую популярность научной фантастики.

Социологические исследования показывают, что к ней питают страсть все читающие слои населения — от школьников до академиков, от ничему не удивляющихся корректоров до все повидавших журналистов. Любой научно-фантастический роман мгновенно исчезает с прилавка.

И тем не менее наша современная фантастика — все еще постылая падчерица для многих издательств. Давно отмахнулось от нее «Знание», еле теплится и вот-вот погаснет недавно еще горевший ярким пламенем огонек в «Молодой гвардии». А уж связывать ее существование с «Советским писателем» или «Художественной литературой» можно только при отсутствии чувства юмора.

Литературная критика уделяет фантастике внимание в размерах намного ниже того прожиточного минимума, который необходим любому нефантастическому литературному произведению. И в литературоведении глава «Фантастиковедение» состоит пока из почти сплошных многоточий, изредка перемежаемых весьма дельными работами, из которых явствует, что по поводу фантастики есть о чем поговорить и филологам.

Два произведения, появившиеся недавно в журналах, — «Час Быка» И. Ефремова («Молодая гвардия») и «Обитаемый остров» А. и Б. Стругацких («Нева»), дают пищу для размышлений об уровне нашей сегодняшней фантастики, о ее сильных и слабых сторонах.

«Час Быка» — это, по существу, продолжение «Туманности Андромеды» и в какой-то мере «Лезвия бритвы». И. Ефремов и на сей раз поражает оригинальностью и богатством мысли. Фантазия художника, как и прежде, подкреплена у него раздумьями ученого, наблюдениями много путешествовавшего и много пережившего человека. Он смело вводит читателя в безмерно сложный космос, открывающийся землянам пятого тысячелетия нашей эры, показывает, какая высочайшая дисциплинированность и ответственность за свои действия потребуется от людей далекого будущего, перешагнувших из привычного нам царства необходимости в коммунистическое царство свободы, зримо раскрывает страшные перспективы разграбления природы капиталистическим хозяйствованием. И нужды нет, что его космос — сложно переплетенная спираль нашего мира Шакти и антимира Тамас — фантастически далек от современных космологических дискуссий. Что волнующие его героев «Теория инферно» (безысходного тупика в развитии, стоящего огромных жертв при его одолении) и «Стрела Аримана» (цепная реакция зла, преимущественное развитие вредоносных форм всюду, где не торжествует Разум Человека) заведомо отсутствуют в философских словарях XX века. Возможно, все это так и останется в мире фантастики. Но, может быть, натолкнет иного читателя на совсем не фантастические размышления. Что ж, нашелся же среди читателей К. Фламмариона К. Э. Циолковский?!

При всем том роман почти целиком посвящен злободневнейшим вопросам современности, и пятое тысячелетие составляет в нем лишь некую умозрительную вершину, с высоты которой рельефнее выделяется то, за что борется сегодня и против чего восстает гражданская совесть художника.

Космическая экспедиция землян далекого будущего попадает на неведомую прежде содружеству Великого Кольца коммунистических человечеств нашей Галактики планету Торманс («мучение»). Там она застает жестокий олигархический строй — помесь государственно-монополистического капитализма гангстерско-фашистского типа с «муравьиным лжесоциализмом» маоистского толка.

Мастерски написанные рукой Ефремова-путешественника картины странствия группы землян по удивительной и, видимо, непоправимо уже опустошенной планете производят впечатление не меньшее, чем космические приключения экспедиции, когда звездолет был на волоске от провала в бездны Тамаса. Захватывающе развертывается действие в столице Торманса, где сталкиваются между собой человеческий мир и антимир. Но, на мой взгляд, наибольший интерес вызывает памфлет — обличение бесчеловечности олигархического строя, его науки, искусства, культуры. Словом, перед нами интересное научно-фантастическое произведение.

И все же было бы плохой услугой писателю, если бы критика прошла мимо недостатков, бросающихся в глаза.

Прежде всего — заведомая перегрузка сюжета. Неизбежна расплата: герои его все чаще сбиваются на трудночитаемую книжную речь, когда в одну фразу «сжимается» несколько абзацев «обычного» диалога. Излишне говорить, как отрицательно сказывается это на восприятии художественного произведения, как уязвимо выглядят некоторые риторично-категоричные сентенции автора.

Из-за той же перегрузки писатель вынужден неоправданно облегчать сюжет, идти по пути наименьшего сопротивления. В итоге глубина мысли в романе неприятно контрастирует порой с инфантильностью действий его героев. Члены экспедиции ведут себя иногда, как группа школьников, тайком улетевших в звездолете. Они то и дело пререкаются из-за непререкаемого, совершают весьма недальновидные поступки. Как будто в отчаянно сложной обстановке можно бездумно импровизировать, как будто уже сейчас не существует планирования, программирования, строжайшей обоснованности действий космонавта.

И уж совсем плохо, когда писатель заставляет своих героев совершать недостаточно мотивированные или вообще немотивированные поступки. Наиболее яркий пример в этом смысле — жертвенная гибель трех землян от банды выродков, на которых у людей далекого будущего почему-то не поднялась рука.

Если «Час Быка» больше всего ассоциируется с необыкновенно интересным философским трактатом (необыкновенным потому, что обыкновенно трактаты очень неинтересны), то «Обитаемый остров» напоминает хорошо, профессионально сделанный кинофильм. Сюжет захватывает. Читатель в напряжении до последней страницы. Развязка неожиданна. Про эту повесть никак не скажешь, что конец ясен с самого начала. И сцена за сценой выписаны так, будто смотришь их на экране. Еще одно достоинство повести — хороший юмор. Если авторы отдают себе отчет в том, насколько выигрывают от него их произведения, то они, безусловно, не расстанутся с ним и впредь. Юмор у Стругацких с давних пор — главное действующее лицо, разумеется, до того момента, когда он уступает место сатире.

Впрочем, «Обитаемый остров», в отличие от «Второго нашествия марсиан», не сатира, а, скорее, памфлет, объектом которого, как и у И. Ефремова, служат многочисленные проявления возрождающегося на Западе фашизма. Ибо и на этот раз к космическому полету далекого будущего прибегли только для того, чтобы показать глазами человека коммунистического завтра все мерзости фашизирующейся современной цивилизации «свободного мира». Наш потомок с помощью подчеркнуто условного приема космической «нуль-транспортировки» попадает на безвестную планету и оказывается в мире Неизвестных Отцов — фашистских диктаторов типа Франко или Салазара, хунты «черных полковников» или влиятельных чикагских гангстеров.

По ходу повести молодой читатель (а она специально рассчитана на него) может узнать, как не просто распознать глупость и подлость за мишурой мундиров и фраз, сколько ума и самоотверженности требуется для подлинно революционной деятельности, которую ведут настоящие коммунисты, как важно обладать элементарными экономическими, социологическими и политическими знаниями, чтобы бороться за Светлое Будущее не на словах, а на деле. В нем усилится чувство активного неприятия множества проявлений буржуазной действительности и ее пережитков — от солдафонства, бюрократизма, гангстерства вплоть до такой примелькавшейся мелочи, как удивительные для человека будущего «белые палочки, набитые сухой травой», зажигая которые, некоторые индивиды отравляют воздух окрест себя.

Но и здесь, как ни странно, мы сталкиваемся почти с теми же недостатками. Действие разворачивается в обычном ритме, а эволюция главного героя — Максима, человека из Будущего, — показана способом замедленной съемки. В итоге герой выглядит — как бы помягче сказать? — чересчур простоватым. Незаслуженно обидное отношение авторов к герою достигает кульминации, когда его, обманом одетого в жандармский мундир, заставляют вдруг прозреть и совершить тягчайшее преступление против жандармского устава, отпустив приговоренных к смертной казни. Естественно, его расстреливают. И странным выглядит потом воскресение героя, который, оказывается, обладает даром, выводить пули из сердца, как занозы из пальца (хоть объяснили бы, как именно!).

Все это, право, весьма напоминает сцены из известного пародийного фильма «Лимонадный Джо».

Стоит обратить внимание на то обстоятельство, что у столь разных произведений недостатки в общем-то одинаковы. Упрощение психологии героев. Недостаточное внимание к логике развития сюжета, к мотивировке поведения и языку персонажей. Иногда — декларативность выводов.

Много возможностей упускают наши писатели-фантасты. Закономерно, что они все чаще обращаются к актуальным проблемам настоящего. Но зачем же отводить только вспомогательную роль проблемам будущего, которые были и остаются в литературе заповедным полем фантастики? Трудно согласиться, что о науке и технике будущего нечего уже больше рассказать языком художественного слова. Что перспективы современной научно-технической революции интересны только специалистам в области прогнозирования. Что предстоящие социальные последствия научно-технической революции могут привлекать внимание только фантастов. И что о далеком будущем человечества можно говорить только в философских трактатах.

Самые же большие упускаемые возможности у фантастов, на мой взгляд, — в области средств художественного изображения, которыми они столь неоправданно пренебрегают.

Научно-фантастические произведения всегда ценились прежде всего за новые, оригинальные идеи научного и технического характера, за новизну ситуаций, связанных с воображаемыми попытками претворить эти идеи в жизнь. Такого рода оригинальность и впредь останется важным достоинством фантаста. Но нельзя забывать, что главное в фантастике, как и во всей художественной литературе, — это живые люди, их разум, страсти, характеры. И о каком бы далеком будущем ни писал фантаст, какую бы отвлеченную научную идею ни закладывал он в основу своего произведения, его «сверхзадача» всегда лежит в области современного «человековедения», в области раскрытия средствами искусства тенденций развития личности и общества наших дней.

К фантастике давно бы уже пора перестать относиться как к развлекательному чтению для детей неопределенного возраста. Одна из характерных особенностей современной фантастики — ее многоплановость. Вспомните данные социологических исследований среди любителей научно-фантастической литературы: фантастику, оказывается, регулярно читает в наше время каждый четвертый рабочий, студент, инженер, учащийся. Это означает, что у фантастики — окончательно сформировавшиеся аудитории, обширные и неодинаковые.

Фантастика может и должна быть хорошей и разной. Нужны художественные произведения, которые раскрывали бы средствами искусства «драму идей», порождаемую современной научно-технической революцией и ее социальными последствиями, порождаемую научным предвидением тех сравнительно близких перспектив дальнейшего развития человечества, которые проступают сейчас довольно отчетливо в свете данных современного социального прогнозирования. И нужны художественные произведения, в которых популярно рассказывалось бы миллионному читателю о конкретных перспективах развития науки и техники, дальнейшего освоения Земли и космоса. Нужны произведения о человеческой личности далекого коммунистического завтра (имеющей прямое отношение к коммунистическому воспитанию человеческой личности сегодня). И нужны произведения, в которые средствами фантастики показывалась бы бесперспективность буржуазного общества, вскрывались бы антигуманизм и вместе с тем обреченность мира капитала.

Мне не раз приходилось слышать горькие слова о своеобразном «раздельном существовании» научно-фантастической литературы и литературной критики к явному ущербу для той и другой, для всей литературы в целом. Пора бы им, минуя стадию простого сосуществования, сразу перейти на уровень содружества, взаимообогащения, тесного сотрудничества.

Фантастика развивается в странном мире. Читатели ее почитают. Критика не замечает. Издательства издают редко. Нормально функционирующая система стимулов, хорошо знакомая каждому литератору, который знает, что если он чего-то «не доработает», то его книга останется лежать на прилавке и вдобавок ее «разнесут» критики, здесь фантастически ослаблена. Вмиг раскупят даже полумиллионный тираж, раз на обложке значится «фантастика». И никакого тебе рыканья критических львов.

В этом своеобразном райском уголке от литератора требуются повышенная самоответственность, самокритика, самоконтроль. И, конечно, непрерывное совершенствование своего мастерства, непрерывная учеба (в том числе на собственных ошибках и недочетах). А от критики — чуть побольше внимания к важной области современной литературы.

«Литературная газета» № 36 от 3 сентября 1969 года, стр. 4.

развития общественного хозяйства, либо, наоборот, рисует невозможность, пародийность таких путей. В научно-фантастических книгах можно узнать о социальных возможностях и прогнозах на будущее или понять утопичность, связанную с узким подходом к решению проблемы. Фантастика помогает понять: к человеку следует подходить, как к сложному социальному явлению, и, изучая его, надо изучать общество, в котором он живет.

В книге «Новый прекрасный мир», изданной в тридцатых годах, Олдос Хаксли смоделировал общество, в котором исчезли ревность и зависть, стопроцентная стабильность жизни отдельного человека определена задолго до его рождения. Но для этого пришлось многим пожертвовать. Потребовалось попутно уничтожить и все остальные чувства и страсти, без которых не может существовать полноценная человеческая личность. Пришлось уничтожить и семью. Дети рождаются в пробирках и с первого дня жизни воспитываются «поточным способом» по стандартным образцам массового производства, При этом одних воспитывают как будущих властителей, а других — как роботов.

Писатель показал нам такое, с позволения сказать, «общество будущего», чтобы люди нынешнего дня зримо могли представить невозможность, пародийность подобного пути развития.

Можно считать бесспорным, что общество, в котором очередное поколение создается фабрично-заводским способом, не может быть гармоничным. Я не представляю гармоничного общества без гармонической первичной его ячейки — семьи.

К сожалению, я успеваю читать далеко не все, что выходит в свет в области научно-фантастической литературы, но я не припоминаю, за исключением, пожалуй, «Туманности Андромеды», книг, где затрагивался бы вопрос о семье будущего.

Как ученого меня особенно интересуют произведения, посвященные социальной проблематике, где есть попытки определения общественного критерия оптимальности, определения цели развития общества. Я благодарен авторам таких произведений.

Должна ли фантастика думать о героях, которые будут жить через сто тысяч лет? На мой взгляд, должна. Но при этом она не может отрываться от реальной жизни. Каждому состоянию общества соответствует свой этический кодекс. Каждому изменению предопределена далеко идущая цепь социальных последствий. Наши научно-фантастические произведения тогда правдивы, когда их авторы хорошо разбираются в закономерностях развития общества и личности. Совершенно ясно, что коренные изменения материально-технической базы неизбежно сделают многие наши представления неприемлемыми для людей будущего и вечные категории «добра» и «зла» наполнятся новым социально-этическим содержанием...

Мне кажется, что за последнее время советская научная фантастика резко набирает силу. Современные писатели, исходя из нашей действительности, опираясь на законы, открытые Марксом и Лениным, сумели, на мой взгляд, сделать интересные попытки смоделировать коммунистическое будущее.

А если уж говорить о моих сугубо личных привязанностях, то я не могу не назвать имя Ильи Варшавского. Может быть, неравнодушие мое к нему в известной степени объясняется тем, что он работает в Ленинградском отделении нашего института. Однако для меня несомненно, что его фантастика, наполненная юмором, выигрывает в сравнении с теми унылыми, наукообразными фантастическими рассказами, которые иной раз мелькают на страницах журналов.

Алексей ЛЕОНОВ, Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР

Из всех наших советских писателей-фантастов на первое место я бы поставил Алексея Толстого за его «Гиперболоид инженера Гарина». Писатель затрагивает в этом произведении и важные социальные, даже политические проблемы, и проблемы науки, техники, и в то же время, в отличие от многих современных фантастов, у него — художественное слово высокого класса. Один из наиболее интересных современных писателей в этой области, на мой взгляд, — И. Ефремов.

Я инженер, человек техники, и мне, конечно, нравятся те произведения, в которых находят развитие научно-технические идеи. Это позволяет как-то самому заглянуть вперед. Поскольку так сложилась судьба, что мне и моим товарищам приходится иметь дело с почти что фантастической техникой, то, естественно, хочется задуматься над тем, как будет развиваться техника. Но таких книг выходит немного, и происходит это потому, на мой взгляд, что, писатель, пусть самый выдающийся, но не знакомый с техникой, не опишет, к примеру, путешествие на Марс со всеми точными деталями.

Я занимаюсь живописью и ставлю перед собой задачу изобразить все то, что я видел в космосе. В 1961 году я написал картину «Мягкая посадка станции на Луну». Это выглядело тогда еще действительно фантастикой. И что любопытно: конструкция корабля на картине почти такая же, каким мы его сейчас знаем.

Когда я стал выбирать место, куда бы мне «посадить» эту станцию на Луне, то я выбрал Океан Бурь. Это было моим домыслом. Но так оно и получилось: первая станция наша «прилунилась» именно в Океане Бурь!

Мне кажется, что подходить к научной фантастике с критериями, какими мы мерим обычную прозу, не стоит. За последние годы книги советских фантастов стали более интересными, если хотите, более зрелыми. Советская фантастика находится сейчас в состоянии интенсивного роста, развития. И происходит это потому, мне кажется, что ничего, наверное, нет на земле, что останавливалось бы в своем развитии,

Если бы можно было рассказать инженеру прошлого века о наших достижениях, это вызвало бы у него непередаваемое удивление. Для нас же эти достижения стали привычными.

Писатели-фантасты рисуют человека будущего наделенным необыкновенными знаниями. Но ведь, собственно, это для нас такие знания необыкновенны, а для людей того времени они попросту — осуществленная реальность. Люди будущего, конечно, будут более сильными, чем мы с вами, более умными, более красивыми. Вопрос собственного «я», личного благополучия уйдет в сторону.

Но человек всегда останется человеком, и ему так же дороги останутся и его друзья, и его близкие, его работа, он все равно будет наделен прекрасными человеческими качествами — душевностью, человеколюбием, жизнелюбием.

Популярность научно-фантастических книг объясняю еще и образованностью людей. У нас выросло такое образованное поколение, какого еще не знала история. Желание заглянуть в будущее настолько велико, что чтение художественных книг на эту тему попросту является потребностью.

Фантастика — это своего рода сказка, это выражение человеческой мечты. Ну, а мечта — это взгляд в будущее. Если лишить человека мечты, сказки, он лишится перспективы, лишится горизонта в своей жизни.

Станислав АНТОНЮК, рабочий участка коммунистического труда завода «Динамо», студент-заочник

Я люблю научную фантастику, знаю книги зарубежных писателей А. Азимова, С. Лема, А. Кларка, хорошо знаком с произведениями отечественных фантастов. Какое место отвожу я в своем чтении их книгам? Прежде чем ответить на этот вопрос, я должен сказать, что, по-моему, коль скоро человек увлекается литературой этого плана, то он читает всю без исключения научно- фантастическую литературу, не делая пропусков. Я с большой радостью отмечаю все увеличивающийся поток произведений советской научной фантастики — обстоятельство, свидетельствующее о том, что все больше авторов пробуют силы в этом жанре.

В нашей заводской библиотеке на книжных полках не найдешь книг И. Ефремова, Г. Гора, братьев Стругацких, А. Казанцева, А. Беляева и многих других авторов. Интерес молодежи к произведениям научной фантастики огромен.

С вниманием слежу я за работой А. Днепрова. В его рассказах человек, одержимый какой-то научной идеей, ставящий осуществление ее своей жизненной целью, всегда добивается решения, как бы трудно ему ни приходилось. В каждом рассказе есть острый конфликт, пружина которого закручена до предела.

Я студент-заочник. Читать приходится очень много. И вот мне хочется высказать, может быть, парадоксальную мысль: любая художественная проза — в какой-то мере фантастика. Нет литературы без фантастики. Ведь каждый подлинный писатель вкладывает в произведение свое представление о мире, домысливает его таким, каким хочет видеть, — совершенным, прекрасным.

А собственно фантастическую литературу я люблю за то, что она открывает мир будущего. И еще: привлекательная черта фантастики — в том, что она приобщает читателя к труду ученого, показывает, как рождаются научные идеи.

Теперь о герое. Мне как-то трудно воспринимать людей, которых нарисовали в своих книгах писатели-фантасты, как людей будущего. Они ассоциируются у меня с лучшими людьми нашего времени. А вообще-то человека будущего я представляю мыслителем, исследователем, человеком, в котором и через много, много сотен лет сохранится признательность к нам, нынешним рабочим и ученым, за тот фундамент, который мы закладываем для них сегодня.

«Литературная газета» № 36 от 3 сентября 1969 года, стр. 4.

лаборатории новых систем (она же — «лаборатория случайного поиска») Валентина Кривошеина были директор киевского института кибернетики академик Виктор Глушков и Алексей Ивахненко, который занимался самонастраивающимися системами, то есть тем, за что поначалу и взялся Кривошеин. Отношения у них были непростые, а Владимир САВЧЕНКО как раз в первой половине 60-х работал с обоими в киевском институте кибернетики. Вторая и третья главы монографии Алексея Ивахненко и Валентина Лапы «Кибернетические предсказывающие устройства» 1965 года были посвящены предсказаниям стационарных и нестационарных случайных процессов.

Эшби

Впрочем, первоначальные размышления и потуги неостепененного инженера Кривошеина были навеяны не узкоспециальными работами Ивахненко, а более яркими и парадоксальными идеями Уильяма Росса Эшби, чьи «Введение в кибернетику» (в СССР вышло в 1959 году) и «Конструкция мозга» (в СССР — в 1962 году) многим тогда вскружили голову. Даже Давид Самойлов написал «Свободный стих» со словами:

— Профессор Уильям Росс Эшби

Считает мозг негибкой системой.

Профессор, наверное, прав.

Ведь если бы мозг был гибкой системой,

Конечно, он давно бы прогнулся...

Поначалу инженер Кривошеин «мечтал о машине, которая будет понимать человека, чтобы лучше делать свое дело. В самом деле, если машина от всего того, что я ей буду говорить, показывать и так далее, обнаружит определенное поведение, то проблема исчерпана».

Месяца через полтора «в лаборатории раздался долгожданный перестук: Вот она, первая фраза машины (прежде чем расшифровать ее, я ходил вокруг стола, на котором лежал клочок ленты, курил и опустошенно как-то улыбался: машина начала вести себя...): "Память 107 бит"... Затем машина начала конструировать себя!.. Печатающий автомат выстукивал коды и номера логических ячеек, сообщал, куда и как следует их подсоединить... Машина, конструирующая себя без заданной программы, — это же сенсационная диссертация!».

Еще через пару месяцев машина стала выращивать глаза и щупальца и изучать свое окружение:

«Убрать глаза! Убрать щупы! Прекратить...» — мы повторяли это со всем напряжением мысли через "шапку Мономаха", произносили в микрофоны.

А машина по-прежнему поводила живыми щупами и таращилась на нас сотнями разнообразных глаз. Это было похоже на поединок.

— Ах так! — Я ударил кулаком по стенке бака. — Валька, перекрывай воду! Отсоединяй питательные шланги.

«Машина, ты погибнешь. Машина, ты умрешь от жажды и голода, если не подчинишься...»

И машина подчинилась. Эти события были последними, где еще как-то значимо цитировался Эшби: «система,   которая   усваивает информацию, должна быть никак не проще той, что передает» и прочее (сам он упоминается и позже, но уже без пиетета). На свет появился первый дубль, и Кривошеины увлеченно занялись проблемой синтеза человеков.

А ведь электронная машина-то обнаружила определенное поведение: «мы догадывались, чем это может кончиться». Еще бы, она могла двинуться по пути «Суэмы» или другой машины – Массачусетской. Но Кривошеиным это было уже неинтересно. Они заставили ее быть послушной. Хотя сам факт обращения к машине со словами «ты погибнешь, ты умрешь» говорит, что они действительно догадывались.

Фельетон

В апреле 1973 года в «Литературной России» появилась рецензия-фельетон Марка Дейча «Несостоявшееся открытие»:

«…Инженер Кривошеин совершает грандиозное открытие (правда, заметим, уже давно запатентованное в фантастике): изобретает машину, которая «дублирует» людей. И вскоре по страницам книги уже ходят четыре Кривошеина, что создаёт немалые трудности финансового порядка (одна зарплата на всех четверых), любовного (одна любимая на всех четверых) и прочие… Оставим на совести автора романа развитие детективной интриги, словно заимствованной из многочисленных пародий. Отметим только, что следствие заходит в тупик, а 3-Кривошеин-3 (в результате одного из опытов их остается трое) приходят к выводу, что «дублировать» людей нехорошо, зато с помощью машины можно усовершенствовать человечество, избавив его от дурных черт и наклонностей».

Если игнорировать подчеркнуто негативное отношение фельетониста, сюжет пересказан относительно верно. Далее Дейч продолжает:

«И это всё?» — спросит читатель.

Увы, дорогой читатель, это всё. Остальное занимают размышления автора об открытии — в частности и вообще, — о биологии, о человеке, о жизни».

Тоже верно. С одним уточнением: то, что фельетонист называет «остальным» — и есть главное, ради чего роман написан.

«Открытие себя» — роман-трактат. В большей степени даже, чем «Туманность Андромеды». Сегодня не каждый читатель долетит до середины этого Днепра, но для 1960-х – начале 1970-х роман стал сосредоточением многих тем советской фантастики. Копирование людей – «Пять президентов» П. Багряка и «Люди и слепки» Зиновия Юрьева. Измененный человек, который сможет жить на чужих планетах без скафандров и биологической защиты («завести жабры, крылья, плавники, дышать фтором, заменить белок кремнийорганикой – и остаться человеком») – от «Второго пути» Валентины Журавлевой и «О некрасивом биоформе» Кира Булычева до «Плеска звездных морей» Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова. О машине, начавшей «вести себя», к уже названному можно добавить «Спонтанный рефлекс» братьев Стругацких и «Черного Яшу» Зиновия Юрьева. О размышлениях, что, может, промолчать про открытие – будто бы его и не было, автор предисловия к красному тому с «Открытием себя» в «Библиотеке современной фантастики» Дмитрий Биленкин написал рассказ «Запрет». Что-то опубликовано раньше, что-то позже, что-то почти одновременно.

Но вернемся к рецензии-фельетону.

— Есть в романе наука, уважаемый читатель, есть. Её тут много. Так много, что продраться сквозь неё просто немыслимо, не говоря уж о том, чтобы понять что-либо. Ну вот, например:

«Расшифровываю другую ленту: «Нежность душ, разложенная в ряд Тейлора, в пределах от нуля до бесконечности сходится в бигармоническую функцию». Отлично сказано, а?»

А? Каково? Вы всё поняли? Нет? Ну, тогда вот вам другая научная мысль, попроще:

«— Ты напрасно так ополчаешься на биологию. В ней содержится то, что нам нужно: знания о жизни, о человеке».

Дейч откровенно передергивает. Фразу про «нежность душ» выдала электронная машина в цифро-бумажный период в ряду других, как их назвал Кривошеин, «маловразумительных обрывков» «чего-то шизофренического». Что и сподвигло его на сожжение рулонов с перфолентами и на то, чтобы поставить вместо печатающих автоматов тефлоновый бак, куда спустить все шланги увлекшейся химией машины.

Позже этот самый «ряд Тейлора» вполне осмысленно прозвучал после разговора с близкой женщиной Леной — как и некоторые другие машинные маловразумительные, казалось бы, фразы.

Что касается банальной сентенции про биологию, она выдернута из контекста. В романе — два больших разговора о биологическом аспекте открытия. Теодор Старджон в предисловии к американскому переводу, наоборот, с восхищением обильно цитирует эти разговоры: «Какая удивительная, какая захватывающая концепция!»

Общественность

Если бы в романе копировать людей начал некий Krivoshein в капиталистическом мире, все произошло бы по устоявшейся схеме: на открытие немедленно попытались наложить лапу военные или монополии. Мы читали много такой советской (да и западной) фантастики. В том числе и у самого САВЧЕНКО.

Леонид Геллер в книге 1985 года «Вселенная за пределом догмы: Размышления о советской научной фантастике», вышедшей в Лондоне, дал развернутый анализ «Открытию себя»:

— Нет никакой военной угрозы, как нет и соперничества двух держав. Все происходит в Советском Союзе. Экспозиция романа сделана в ключе детектива, но лишь для того, чтобы увлечь читателя, которому предстоит следить за сложными зигзагами исследовательской мысли и еще более сложным обсуждением нравственных вопросов. Снова ученые делают великое открытие и снова оказывается, что оно преждевременно.

Кривошеины клянутся не допустить использования открытия в недостойных целях. А перед этим обсуждают перспективы:

— И тогда набегают людишки, для которых любое изобретение и открытие – лишь новый способ для достижения старых целей: власти, богатства, влияния, почестей и покупных удовольствий. Если дать им наш способ, они увидят в нем только одно «новое»: выгодно!.. А выгодно будет производить массовым тиражом... женщин для публичных домов, солдат-сверхсрочников… можно и специалистов посмирней с узконаправленной одаренностью, чтобы делали новые изобретения и не совались не в свои дела. Человек для определенного назначения, человек-вещь – что может быть хуже!

– Но ведь это там… – Дубль неопределенно указал рукой. – У нас общественность не допустит.

Ну, еще бы: какая общественность в СССР допустила бы публичные дома? Геллер, понятно, тоже поиронизировал насчет общественности (можно написать отдельное исследование о том, что для САВЧЕНКО здесь – а может, и в целом для советского человека в то время – не существует еще понятия «общество», в то время как в англоязычном издании «общественность» вполне адекватно переведена «society» — «общество», а не «public», например).

Владимир САВЧЕНКО, уже размышлявший над аналогичными опасениями в пьесе «Новое оружие», не был наивен и обозначил по роману аккуратным пунктиром (представляю далеко не все такого рода упоминания):

— В тишине парка висела высокая воющая нота – это в Ленкином КБ шли стендовые испытания реактивного двигателя. «Работа идет. Что ж, все правильно: 41-й год не должен повториться... В глубоких шахтах рвутся плутониевые и водородные бомбы — высокооплачиваемым ученым и инженерам необходимо совершенствовать ядерное оружие... А на бетонных площадках и в бетонных колодцах во всех уголках планеты смотрят в небо остроносые ракеты (Часть 2-я, глава 4-я).

— Я тогда работал в лаборатории Валерия Иванова. Мы разрабатывали блоки памяти для оборонных машин. Дела в мире происходили серьезные – мы вкалывали. Не замечая ни выходных, ни праздников (Часть 2-я, глава 5-я).

И – знаменитый финал, когда воодушевленные герои шагают в лабораторию, «впечатывая каблуки в асфальт»:

— Некоторое время все трое шли молча — думали. Академгородок остался позади. Издали виднелись парк и здания института, а за ними — огромный испытательный ангар КБ из стекла и стали.

Стругацкие

Леонид Геллер пишет:

— Есть в книге сцена, когда гуляющему в центре города герою кажется, что никого, кроме обывателей, нет вокруг, а может, никогда и не будет:

«А что изменится в результате прогресса науки и техники?.. Самодвижущиеся ленты тротуаров будут переносить гуляющих от объемной синерамы «Днепр» до ресторана-автомата «Динамо» — не придется даже ножками перебирать... Будут прогуливаться с микроэлектронными радиотелепередатчиками, чтобы вести все те же куриные разговоры». Заметим, что мысли эти в точности совпадают со словами скептика из «Улитки на склоне» Стругацких о «хрустальных распивочных и алмазных закусочных».

Главы об Управлении из «Улитки…» опубликованы в 1968-м – после «Открытия себя». А вот «Понедельник начинается в субботу» — в 1965-м. Именно здесь впервые появились дубли. Так и Кривошеин называет собственные копии. Кто знает, может быть, он (инженер же, — вполне целевая аудитория этой повести) и читал «Понедельник…». Кстати, разве не Амвросий Амбруазович Выбегало ставил эксперимент по выращиванию в автоклавах идеальных людей?

Кривошеины, в конце концов, тоже обсуждают «Универсальную Программу Совершенствования Человека». Ведь делать новых людей – штука сомнительная, а вот совершенствовать существующих – куда перспективнее (тут уж соглашусь с Дейчем). Безногие будут ходить, толстые постройнеют, уродливые – похорошеют. Но что делать с уродством душевным: глупостью, пошлостью, отсутствием вкуса? Способ есть, но ведь глупый не считает себя глупым, а пошлый – пошлым. И не согласятся добровольно на «позитивную реморализацию». Проблема!

САВЧЕНКО и АБС бились в 1960-х над теми же вопросами. Которые совпадали с идеологическим вектором страны. Хоть из программы КПСС незаметно исчезли слова о нынешнем поколении, которое будет жить при… но перспективу-то эту партия все еще декларировала. Пусть и не нынешнее поколение, а через одно, через два. И параметры светлого будущего давно уже были заданы: «радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью» – никто, надеюсь, возражать не будет, что именно такие люди предполагались в искомом коммунистическом будущем? И каким-то образом люди существующие или их потомки должны были в них преобразиться. Этим преобразованием и намерены заняться три оставшихся Кривошеина:

— Соберем вокруг работы талантливых исследователей, конструкторов, врачей, художников, скульпторов, психологов, музыкантов, писателей, просто бывалых людей — ведь все они знают о жизни и о человеке что-то свое. Начнем внедрять открытие в жизнь с малого, с самого нужного: с излечения болезней и уродств, исправления внешности и психики... А там, глядишь, постепенно подберем информацию для универсальной программы для "машины-матки", чтобы ввести в мозг и тело человека все лучшее, что накоплено человечеством.

Разве эта программа не близка той, с которые братья Стругацкие строили «Мир Полдня»? Именно поэтому ярый проповедник советского проекта Вячеслав РЫБАКОВ приветствует «Открытие себя»:

— Неважна карьера, неважны должности, звания и степени; важен результат, важно ДОБРАТЬСЯ ДО СУТИ И ОТДАТЬ ЕЕ ЛЮДЯМ. Какие слова можно найти в нашу консьюмеристскую эпоху для того, чтобы передать будоражащее чувство близкого доброго всемогущества, которое дарила читателю эта книга! А фраза, которой она кончается — «Три инженера шли на работу», — достойна стать такой же знаковой, такой же крылатой, как, скажем, «Призрак бродит по Европе».

Зауряд

Вторая часть романа Владимира САВЧЕНКО называется «Отрытие себя (О зауряде, который многое смог)».

Никто из писавших о книге даже не попытался выяснить: что здесь имеется в виду? Разве что с Теодора Старджона взятки гладки: в английском переводе в названии части отсутствуют слова о «зауряде» — просто «Self-Discovery».

Заурядом, понятно, является инженер Кривошеин-первый. Он сам себя так называет, ведь подавляющая часть текста – его дневник. Это самоирония. Та самая, что паче гордости. А еще он очень переживает насчет внешности: «толстеющий мужчина с сутулой спиной и банальной физиономией», коричневая родинка на щеке, великоватая челюсть и рубец над бровью. Да еще и прихрамывающий. Все и удивляются: что красивая женщина Лена Коломиец в нем нашла.

Именно пунктик по поводу внешности и толкает его на создание собственных дублей-красавцев. Теодор Старджон заметил по этому поводу:

— В ходе своей работы вы создаёте живую, дышащую версию себя, которая физически прекрасна как Адонис и которая, кроме того, чётко помнит каждое слово, каждую близость, которая когда-либо была между вами и этой женщиной. И вот они встречаются, и он ей нравится. Как вы себя почувствуете?

Американец считает, что Владимир САВЧЕНКО здесь юморит и эпатирует. САВЧЕНКО, может и да, а вот Кривошеина что тянет на грабли? Только комплексы и ничего кроме комплексов! Чем он тогда отличается от презираемой им условной гражданки, которая будет пытаться использовать его открытие для улучшения внешности: «Тапереча я хочу под Бриджит Бардо. Только чтоб трошки пышнее и чернявая»?

Сравните попытку сделать усовершенствованного дубля по образцу Геркулеса Фарнезского с его чудовищной мускулатурой бодибилдера:

— Двенадцать проб — и все не то. Аляповато, вульгарно. То одна нога получается короче другой, то руки разные.

Не удивительно: Геркулес Фарнезский стоит скособочившись – опирается подмышкой на палицу (переводчик на английский тоже недоумевал абсурду выбора, поэтому просто написал «Геркулес» — без уточнения).

В конце концов, за образец был взят дюреровский Адам, но все же дополненный мускулатурой Геркулеса.

Есть-есть в дневнике оттенок самоуничижения, скрывающий на самом деле чувство обратное:

— Ну, а по-честному, Кривошеин? Совсем-совсем по-честному: если бы ты не имел сейчас на руках способа делать человека, разве не исповедовал бы взгляды в пользу электронных машин? Каждый из нас, специалистов, стремится подвести под свою работу идейную базу — не признаваться же, что занимаешься ею лишь потому, что ничего другого не умеешь! Для творческого работника такое признание равносильно банкротству. Кстати, а умею ли я делать то, за что берусь?..

Ну, хватит! Конечно, это очень интеллигентно и мило: оплевать себя, плакаться над своим несовершенством, мучиться раздвоенностью мечтаний и поступков... Но где он, тот рыцарь духа с высшим образованием и стажем работы по требуемой специальности, которому я могу спокойно сдать тему? Иванов? Нет. Азаров? Не удалось установить. А работа стоит. Поэтому, какой я ни есть, пусть мой палец пока полежит на этой кнопке (часть 2-я, глава 12-я).

И я бы не советовал абсолютно доверять надежности рассказчика Кривошенина – он неизменно старается «подвести под свою работу идейную базу» (сам, как видите, признается), то есть оправдать себя. Вот что пишет он 3 августа в дневнике:

— Можно бы увеличить поверхность коры мозга, число извилин; это столь же не трудно. Но связи между числом извилин и интеллектом тоже нет: у дрозда гораздо больше извилин, чем у нашего ближайшего родича орангутанга. Вот тебе и птичьи мозги!

Но это неправда! Головной мозг птиц не имеет извилин: полушария гладкие!

Или вот запись от 12 мая: «А за что меня любить Фраските? У меня и франков...»

Сетующий на дурной вкус обывателей Кривошеин смешал в цитате Франца Легара и Владимира Маяковского.

И, кстати, напомню про Карфаген: Кривошеины так и не разобрались в попытке электронной машины «вести» себя: подчиняется – и ладно.

Смысл «зауряда» в названии главы: нового человека не только «больше не из чего делать» кроме как из..., но и некому больше, кроме тех, кто есть в наличии, со всеми их недостатками. Не будет ни фосфорических женщин, ни мокрецов, ни люденов. Как там сказано в эпиграфе: человек, помоги себе сам! В какой-то мере, даже можно сравнить Кривошеина с одним хоббитом, к которому попало кольцо.

Трезвость

Третья часть романа называется «Трезвость (Испытание себя)». Переводчик на английский и тут сократил — «Awakening» («Пробуждение»), фактически солидаризировавшись с Вячеславом Рыбаковым.

И действительно: зачем «Трезвость»? Вполне хватило бы и «Испытания себя».

По словарям «трезвость» — здравая рассудительность, свобода от иллюзий и самообмана, возвращение к здравому пониманию окружающего.

Геллер из Лондона концовку романа видит иначе, чем Рыбаков из Санкт-Петербурга:

— А под конец, чувствуя непреодолимость противоречия, они отступают, отказываются от своего бунта и предпочитают, вопреки логической очевидности, утешаться тем, что «в сущности, для хорошей жизни уже больше сделано — меньше осталось!». Это несоответствие между глубоким вопросом и абсолютно неоправданным, плоским и обманчивым ответом видно в романе САВЧЕНКО с отчетливостью.

То есть, по мнению критика, размах был на рубль, а удар – увы...

Если «трезвость» — горькое понимание, что открытие может быть и непременно будет использовано и политиками и обывателями совсем не так, как мечтается, и отнюдь не для создания человека светлого будущего, то концовка действительно не решает проблему.

А если же трезвость – понимание, что в этом неидеальном мире необходимо работу продолжать, чтобы хотя бы помочь тем ближним, кому это крайне необходимо, собирать единомышленников, надеяться и противостоять неизбежному давлению («конечно, лучше бы всегда со всеми обойтись по-хорошему, но если не выходит, будем и по-плохому»), двигаясь к намеченной цели создания совершенного человека, то тогда можно и — на работу, «впечатывая каблуки в асфальт».

пишут о малозначительных стихах и прозе и, похоже, вовсе отказываются судить о приключенческом жанре.

Н. БУТКОВСКАЯ. ЛЕНИНГРАД.

***

Я полностью поддерживаю выступление И. Ефремова. Верно, что мы очень мало печатаем классическую переводную приключенческую литературу. Да и книги такого жанра, принадлежащие советским авторам, тоже издаются в недостаточном количестве.

В книжных магазинах – особенно в провинции – вы не найдете произведений А. Грина, И. Ефремова, Г. Тушкана, А. Казанцева. Когда они появляются, их раскупают мгновенно. То же относится и к книгам А. Дюма. Жюль Верна, Майн Рида, Джека Лондона. А таких авторов, как Хаггард, Буссенар, Жаколио, Эберс, молодежь и вовсе не знает.

Приключенческий жанр воспитывает благородные качества – смелость, любовь к природе. Хорошая приключенческая книга – подарок, она помогает жить...

Виктор ГАЛКИН, рабочий. БЕРДЯНСК.

***

Горячо и энергично выступил И. Ефремов в защиту приключенческого жанра. Целиком присоединяюсь к автору, когда он вспоминает о месте и значении приключенческих книг в литературных увлечениях подростков, их значении в формировании юношеских характеров. Интересов будущих инженеров, ученых, мореплавателей и землепроходцев. Соглашаюсь с его уважительным отношением к приключенческой литературе – особенно с тем, что «пора поставить критику, занимающуюся так называемыми «второстепенными» жанрами на строгую научную, марксистско-диалектическую основу...

Итак, я согласен с И. Ефремовым в главном — в признании равных прав приключенческого жанра с иными жанрами на современном Парнасе. Однако чувствую необходимость и поспорить.

И. Ефремов резко отвергает «установку» В. Ревича, автора статьи «Приключений ради...», — «ради приключений не стоит писать, а тем более печатать книги». Известный писатель-фантаст, автор многих остроприключенческих по форме произведений, заканчивая свою статью, еще раз заявляет «Я бы провозгласил здравицу за приключения для приключений...»

Но приключения приключениям рознь. И я не за приключения ради приключений. Во всяком случае, не за всякие. А только за те, которые формируют в подростке благородный, честный, прямой, мужественный, стойкий и – обязательно – идейно-зрелый характер. Характер советского человека, умеющего, говоря словами самого И. Ефремова, «и романтически мечтать и добиваться своего во имя мечты, соответствующей коммунистическим идеалам».

Да, да, это пишет сам И. Ефремов. Но тогда... значит, безосновательны мои претензии к нему?

Нет, «приключения ради приключений» — броская, запоминающаяся, но скользкая дефиниция. И хотя она, по сути дела, находится в несомненном противоречии со всем остальным, что сказано в статье самого И. Ефремова, но высказанная столь уважаемым писателем подобная формулировка может кое-кого ввести в заблуждение, сбить с толку.

В исходной принципиальной своей позиции автор статьи «Приключений ради...» В. Ревич все-таки прав. Приключения нашим читателям (особенно юным) нужны прежде всего ради воспитания в них, читателях, лучших человеческих качеств на примерах приключенческих книг, отвечающих духу нашего гуманизма, идеалам социальной справедливости, идеалам активной борьбы с угнетением, злом, преступлениями против человечества.

А. КУЗНЕЦОВ. ВОЛЬСК Саратовской области.

«Литературная газета» от 11 июля 1969 года (№24). Стр. 6.