лаборатории новых систем (она же — «лаборатория случайного поиска») Валентина Кривошеина были директор киевского института кибернетики академик Виктор Глушков и Алексей Ивахненко, который занимался самонастраивающимися системами, то есть тем, за что поначалу и взялся Кривошеин. Отношения у них были непростые, а Владимир САВЧЕНКО как раз в первой половине 60-х работал с обоими в киевском институте кибернетики. Вторая и третья главы монографии Алексея Ивахненко и Валентина Лапы «Кибернетические предсказывающие устройства» 1965 года были посвящены предсказаниям стационарных и нестационарных случайных процессов.

Эшби

Впрочем, первоначальные размышления и потуги неостепененного инженера Кривошеина были навеяны не узкоспециальными работами Ивахненко, а более яркими и парадоксальными идеями Уильяма Росса Эшби, чьи «Введение в кибернетику» (в СССР вышло в 1959 году) и «Конструкция мозга» (в СССР — в 1962 году) многим тогда вскружили голову. Даже Давид Самойлов написал «Свободный стих» со словами:

— Профессор Уильям Росс Эшби

Считает мозг негибкой системой.

Профессор, наверное, прав.

Ведь если бы мозг был гибкой системой,

Конечно, он давно бы прогнулся...

Поначалу инженер Кривошеин «мечтал о машине, которая будет понимать человека, чтобы лучше делать свое дело. В самом деле, если машина от всего того, что я ей буду говорить, показывать и так далее, обнаружит определенное поведение, то проблема исчерпана».

Месяца через полтора «в лаборатории раздался долгожданный перестук: Вот она, первая фраза машины (прежде чем расшифровать ее, я ходил вокруг стола, на котором лежал клочок ленты, курил и опустошенно как-то улыбался: машина начала вести себя...): "Память 107 бит"... Затем машина начала конструировать себя!.. Печатающий автомат выстукивал коды и номера логических ячеек, сообщал, куда и как следует их подсоединить... Машина, конструирующая себя без заданной программы, — это же сенсационная диссертация!».

Еще через пару месяцев машина стала выращивать глаза и щупальца и изучать свое окружение:

«Убрать глаза! Убрать щупы! Прекратить...» — мы повторяли это со всем напряжением мысли через "шапку Мономаха", произносили в микрофоны.

А машина по-прежнему поводила живыми щупами и таращилась на нас сотнями разнообразных глаз. Это было похоже на поединок.

— Ах так! — Я ударил кулаком по стенке бака. — Валька, перекрывай воду! Отсоединяй питательные шланги.

«Машина, ты погибнешь. Машина, ты умрешь от жажды и голода, если не подчинишься...»

И машина подчинилась. Эти события были последними, где еще как-то значимо цитировался Эшби: «система,   которая   усваивает информацию, должна быть никак не проще той, что передает» и прочее (сам он упоминается и позже, но уже без пиетета). На свет появился первый дубль, и Кривошеины увлеченно занялись проблемой синтеза человеков.

А ведь электронная машина-то обнаружила определенное поведение: «мы догадывались, чем это может кончиться». Еще бы, она могла двинуться по пути «Суэмы» или другой машины – Массачусетской. Но Кривошеиным это было уже неинтересно. Они заставили ее быть послушной. Хотя сам факт обращения к машине со словами «ты погибнешь, ты умрешь» говорит, что они действительно догадывались.

Фельетон

В апреле 1973 года в «Литературной России» появилась рецензия-фельетон Марка Дейча «Несостоявшееся открытие»:

«…Инженер Кривошеин совершает грандиозное открытие (правда, заметим, уже давно запатентованное в фантастике): изобретает машину, которая «дублирует» людей. И вскоре по страницам книги уже ходят четыре Кривошеина, что создаёт немалые трудности финансового порядка (одна зарплата на всех четверых), любовного (одна любимая на всех четверых) и прочие… Оставим на совести автора романа развитие детективной интриги, словно заимствованной из многочисленных пародий. Отметим только, что следствие заходит в тупик, а 3-Кривошеин-3 (в результате одного из опытов их остается трое) приходят к выводу, что «дублировать» людей нехорошо, зато с помощью машины можно усовершенствовать человечество, избавив его от дурных черт и наклонностей».

Если игнорировать подчеркнуто негативное отношение фельетониста, сюжет пересказан относительно верно. Далее Дейч продолжает:

«И это всё?» — спросит читатель.

Увы, дорогой читатель, это всё. Остальное занимают размышления автора об открытии — в частности и вообще, — о биологии, о человеке, о жизни».

Тоже верно. С одним уточнением: то, что фельетонист называет «остальным» — и есть главное, ради чего роман написан.

«Открытие себя» — роман-трактат. В большей степени даже, чем «Туманность Андромеды». Сегодня не каждый читатель долетит до середины этого Днепра, но для 1960-х – начале 1970-х роман стал сосредоточением многих тем советской фантастики. Копирование людей – «Пять президентов» П. Багряка и «Люди и слепки» Зиновия Юрьева. Измененный человек, который сможет жить на чужих планетах без скафандров и биологической защиты («завести жабры, крылья, плавники, дышать фтором, заменить белок кремнийорганикой – и остаться человеком») – от «Второго пути» Валентины Журавлевой и «О некрасивом биоформе» Кира Булычева до «Плеска звездных морей» Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова. О машине, начавшей «вести себя», к уже названному можно добавить «Спонтанный рефлекс» братьев Стругацких и «Черного Яшу» Зиновия Юрьева. О размышлениях, что, может, промолчать про открытие – будто бы его и не было, автор предисловия к красному тому с «Открытием себя» в «Библиотеке современной фантастики» Дмитрий Биленкин написал рассказ «Запрет». Что-то опубликовано раньше, что-то позже, что-то почти одновременно.

Но вернемся к рецензии-фельетону.

— Есть в романе наука, уважаемый читатель, есть. Её тут много. Так много, что продраться сквозь неё просто немыслимо, не говоря уж о том, чтобы понять что-либо. Ну вот, например:

«Расшифровываю другую ленту: «Нежность душ, разложенная в ряд Тейлора, в пределах от нуля до бесконечности сходится в бигармоническую функцию». Отлично сказано, а?»

А? Каково? Вы всё поняли? Нет? Ну, тогда вот вам другая научная мысль, попроще:

«— Ты напрасно так ополчаешься на биологию. В ней содержится то, что нам нужно: знания о жизни, о человеке».

Дейч откровенно передергивает. Фразу про «нежность душ» выдала электронная машина в цифро-бумажный период в ряду других, как их назвал Кривошеин, «маловразумительных обрывков» «чего-то шизофренического». Что и сподвигло его на сожжение рулонов с перфолентами и на то, чтобы поставить вместо печатающих автоматов тефлоновый бак, куда спустить все шланги увлекшейся химией машины.

Позже этот самый «ряд Тейлора» вполне осмысленно прозвучал после разговора с близкой женщиной Леной — как и некоторые другие машинные маловразумительные, казалось бы, фразы.

Что касается банальной сентенции про биологию, она выдернута из контекста. В романе — два больших разговора о биологическом аспекте открытия. Теодор Старджон в предисловии к американскому переводу, наоборот, с восхищением обильно цитирует эти разговоры: «Какая удивительная, какая захватывающая концепция!»

Общественность

Если бы в романе копировать людей начал некий Krivoshein в капиталистическом мире, все произошло бы по устоявшейся схеме: на открытие немедленно попытались наложить лапу военные или монополии. Мы читали много такой советской (да и западной) фантастики. В том числе и у самого САВЧЕНКО.

Леонид Геллер в книге 1985 года «Вселенная за пределом догмы: Размышления о советской научной фантастике», вышедшей в Лондоне, дал развернутый анализ «Открытию себя»:

— Нет никакой военной угрозы, как нет и соперничества двух держав. Все происходит в Советском Союзе. Экспозиция романа сделана в ключе детектива, но лишь для того, чтобы увлечь читателя, которому предстоит следить за сложными зигзагами исследовательской мысли и еще более сложным обсуждением нравственных вопросов. Снова ученые делают великое открытие и снова оказывается, что оно преждевременно.

Кривошеины клянутся не допустить использования открытия в недостойных целях. А перед этим обсуждают перспективы:

— И тогда набегают людишки, для которых любое изобретение и открытие – лишь новый способ для достижения старых целей: власти, богатства, влияния, почестей и покупных удовольствий. Если дать им наш способ, они увидят в нем только одно «новое»: выгодно!.. А выгодно будет производить массовым тиражом... женщин для публичных домов, солдат-сверхсрочников… можно и специалистов посмирней с узконаправленной одаренностью, чтобы делали новые изобретения и не совались не в свои дела. Человек для определенного назначения, человек-вещь – что может быть хуже!

– Но ведь это там… – Дубль неопределенно указал рукой. – У нас общественность не допустит.

Ну, еще бы: какая общественность в СССР допустила бы публичные дома? Геллер, понятно, тоже поиронизировал насчет общественности (можно написать отдельное исследование о том, что для САВЧЕНКО здесь – а может, и в целом для советского человека в то время – не существует еще понятия «общество», в то время как в англоязычном издании «общественность» вполне адекватно переведена «society» — «общество», а не «public», например).

Владимир САВЧЕНКО, уже размышлявший над аналогичными опасениями в пьесе «Новое оружие», не был наивен и обозначил по роману аккуратным пунктиром (представляю далеко не все такого рода упоминания):

— В тишине парка висела высокая воющая нота – это в Ленкином КБ шли стендовые испытания реактивного двигателя. «Работа идет. Что ж, все правильно: 41-й год не должен повториться... В глубоких шахтах рвутся плутониевые и водородные бомбы — высокооплачиваемым ученым и инженерам необходимо совершенствовать ядерное оружие... А на бетонных площадках и в бетонных колодцах во всех уголках планеты смотрят в небо остроносые ракеты (Часть 2-я, глава 4-я).

— Я тогда работал в лаборатории Валерия Иванова. Мы разрабатывали блоки памяти для оборонных машин. Дела в мире происходили серьезные – мы вкалывали. Не замечая ни выходных, ни праздников (Часть 2-я, глава 5-я).

И – знаменитый финал, когда воодушевленные герои шагают в лабораторию, «впечатывая каблуки в асфальт»:

— Некоторое время все трое шли молча — думали. Академгородок остался позади. Издали виднелись парк и здания института, а за ними — огромный испытательный ангар КБ из стекла и стали.

Стругацкие

Леонид Геллер пишет:

— Есть в книге сцена, когда гуляющему в центре города герою кажется, что никого, кроме обывателей, нет вокруг, а может, никогда и не будет:

«А что изменится в результате прогресса науки и техники?.. Самодвижущиеся ленты тротуаров будут переносить гуляющих от объемной синерамы «Днепр» до ресторана-автомата «Динамо» — не придется даже ножками перебирать... Будут прогуливаться с микроэлектронными радиотелепередатчиками, чтобы вести все те же куриные разговоры». Заметим, что мысли эти в точности совпадают со словами скептика из «Улитки на склоне» Стругацких о «хрустальных распивочных и алмазных закусочных».

Главы об Управлении из «Улитки…» опубликованы в 1968-м – после «Открытия себя». А вот «Понедельник начинается в субботу» — в 1965-м. Именно здесь впервые появились дубли. Так и Кривошеин называет собственные копии. Кто знает, может быть, он (инженер же, — вполне целевая аудитория этой повести) и читал «Понедельник…». Кстати, разве не Амвросий Амбруазович Выбегало ставил эксперимент по выращиванию в автоклавах идеальных людей?

Кривошеины, в конце концов, тоже обсуждают «Универсальную Программу Совершенствования Человека». Ведь делать новых людей – штука сомнительная, а вот совершенствовать существующих – куда перспективнее (тут уж соглашусь с Дейчем). Безногие будут ходить, толстые постройнеют, уродливые – похорошеют. Но что делать с уродством душевным: глупостью, пошлостью, отсутствием вкуса? Способ есть, но ведь глупый не считает себя глупым, а пошлый – пошлым. И не согласятся добровольно на «позитивную реморализацию». Проблема!

САВЧЕНКО и АБС бились в 1960-х над теми же вопросами. Которые совпадали с идеологическим вектором страны. Хоть из программы КПСС незаметно исчезли слова о нынешнем поколении, которое будет жить при… но перспективу-то эту партия все еще декларировала. Пусть и не нынешнее поколение, а через одно, через два. И параметры светлого будущего давно уже были заданы: «радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью» – никто, надеюсь, возражать не будет, что именно такие люди предполагались в искомом коммунистическом будущем? И каким-то образом люди существующие или их потомки должны были в них преобразиться. Этим преобразованием и намерены заняться три оставшихся Кривошеина:

— Соберем вокруг работы талантливых исследователей, конструкторов, врачей, художников, скульпторов, психологов, музыкантов, писателей, просто бывалых людей — ведь все они знают о жизни и о человеке что-то свое. Начнем внедрять открытие в жизнь с малого, с самого нужного: с излечения болезней и уродств, исправления внешности и психики... А там, глядишь, постепенно подберем информацию для универсальной программы для "машины-матки", чтобы ввести в мозг и тело человека все лучшее, что накоплено человечеством.

Разве эта программа не близка той, с которые братья Стругацкие строили «Мир Полдня»? Именно поэтому ярый проповедник советского проекта Вячеслав РЫБАКОВ приветствует «Открытие себя»:

— Неважна карьера, неважны должности, звания и степени; важен результат, важно ДОБРАТЬСЯ ДО СУТИ И ОТДАТЬ ЕЕ ЛЮДЯМ. Какие слова можно найти в нашу консьюмеристскую эпоху для того, чтобы передать будоражащее чувство близкого доброго всемогущества, которое дарила читателю эта книга! А фраза, которой она кончается — «Три инженера шли на работу», — достойна стать такой же знаковой, такой же крылатой, как, скажем, «Призрак бродит по Европе».

Зауряд

Вторая часть романа Владимира САВЧЕНКО называется «Отрытие себя (О зауряде, который многое смог)».

Никто из писавших о книге даже не попытался выяснить: что здесь имеется в виду? Разве что с Теодора Старджона взятки гладки: в английском переводе в названии части отсутствуют слова о «зауряде» — просто «Self-Discovery».

Заурядом, понятно, является инженер Кривошеин-первый. Он сам себя так называет, ведь подавляющая часть текста – его дневник. Это самоирония. Та самая, что паче гордости. А еще он очень переживает насчет внешности: «толстеющий мужчина с сутулой спиной и банальной физиономией», коричневая родинка на щеке, великоватая челюсть и рубец над бровью. Да еще и прихрамывающий. Все и удивляются: что красивая женщина Лена Коломиец в нем нашла.

Именно пунктик по поводу внешности и толкает его на создание собственных дублей-красавцев. Теодор Старджон заметил по этому поводу:

— В ходе своей работы вы создаёте живую, дышащую версию себя, которая физически прекрасна как Адонис и которая, кроме того, чётко помнит каждое слово, каждую близость, которая когда-либо была между вами и этой женщиной. И вот они встречаются, и он ей нравится. Как вы себя почувствуете?

Американец считает, что Владимир САВЧЕНКО здесь юморит и эпатирует. САВЧЕНКО, может и да, а вот Кривошеина что тянет на грабли? Только комплексы и ничего кроме комплексов! Чем он тогда отличается от презираемой им условной гражданки, которая будет пытаться использовать его открытие для улучшения внешности: «Тапереча я хочу под Бриджит Бардо. Только чтоб трошки пышнее и чернявая»?

Сравните попытку сделать усовершенствованного дубля по образцу Геркулеса Фарнезского с его чудовищной мускулатурой бодибилдера:

— Двенадцать проб — и все не то. Аляповато, вульгарно. То одна нога получается короче другой, то руки разные.

Не удивительно: Геркулес Фарнезский стоит скособочившись – опирается подмышкой на палицу (переводчик на английский тоже недоумевал абсурду выбора, поэтому просто написал «Геркулес» — без уточнения).

В конце концов, за образец был взят дюреровский Адам, но все же дополненный мускулатурой Геркулеса.

Есть-есть в дневнике оттенок самоуничижения, скрывающий на самом деле чувство обратное:

— Ну, а по-честному, Кривошеин? Совсем-совсем по-честному: если бы ты не имел сейчас на руках способа делать человека, разве не исповедовал бы взгляды в пользу электронных машин? Каждый из нас, специалистов, стремится подвести под свою работу идейную базу — не признаваться же, что занимаешься ею лишь потому, что ничего другого не умеешь! Для творческого работника такое признание равносильно банкротству. Кстати, а умею ли я делать то, за что берусь?..

Ну, хватит! Конечно, это очень интеллигентно и мило: оплевать себя, плакаться над своим несовершенством, мучиться раздвоенностью мечтаний и поступков... Но где он, тот рыцарь духа с высшим образованием и стажем работы по требуемой специальности, которому я могу спокойно сдать тему? Иванов? Нет. Азаров? Не удалось установить. А работа стоит. Поэтому, какой я ни есть, пусть мой палец пока полежит на этой кнопке (часть 2-я, глава 12-я).

И я бы не советовал абсолютно доверять надежности рассказчика Кривошенина – он неизменно старается «подвести под свою работу идейную базу» (сам, как видите, признается), то есть оправдать себя. Вот что пишет он 3 августа в дневнике:

— Можно бы увеличить поверхность коры мозга, число извилин; это столь же не трудно. Но связи между числом извилин и интеллектом тоже нет: у дрозда гораздо больше извилин, чем у нашего ближайшего родича орангутанга. Вот тебе и птичьи мозги!

Но это неправда! Головной мозг птиц не имеет извилин: полушария гладкие!

Или вот запись от 12 мая: «А за что меня любить Фраските? У меня и франков...»

Сетующий на дурной вкус обывателей Кривошеин смешал в цитате Франца Легара и Владимира Маяковского.

И, кстати, напомню про Карфаген: Кривошеины так и не разобрались в попытке электронной машины «вести» себя: подчиняется – и ладно.

Смысл «зауряда» в названии главы: нового человека не только «больше не из чего делать» кроме как из..., но и некому больше, кроме тех, кто есть в наличии, со всеми их недостатками. Не будет ни фосфорических женщин, ни мокрецов, ни люденов. Как там сказано в эпиграфе: человек, помоги себе сам! В какой-то мере, даже можно сравнить Кривошеина с одним хоббитом, к которому попало кольцо.

Трезвость

Третья часть романа называется «Трезвость (Испытание себя)». Переводчик на английский и тут сократил — «Awakening» («Пробуждение»), фактически солидаризировавшись с Вячеславом Рыбаковым.

И действительно: зачем «Трезвость»? Вполне хватило бы и «Испытания себя».

По словарям «трезвость» — здравая рассудительность, свобода от иллюзий и самообмана, возвращение к здравому пониманию окружающего.

Геллер из Лондона концовку романа видит иначе, чем Рыбаков из Санкт-Петербурга:

— А под конец, чувствуя непреодолимость противоречия, они отступают, отказываются от своего бунта и предпочитают, вопреки логической очевидности, утешаться тем, что «в сущности, для хорошей жизни уже больше сделано — меньше осталось!». Это несоответствие между глубоким вопросом и абсолютно неоправданным, плоским и обманчивым ответом видно в романе САВЧЕНКО с отчетливостью.

То есть, по мнению критика, размах был на рубль, а удар – увы...

Если «трезвость» — горькое понимание, что открытие может быть и непременно будет использовано и политиками и обывателями совсем не так, как мечтается, и отнюдь не для создания человека светлого будущего, то концовка действительно не решает проблему.

А если же трезвость – понимание, что в этом неидеальном мире необходимо работу продолжать, чтобы хотя бы помочь тем ближним, кому это крайне необходимо, собирать единомышленников, надеяться и противостоять неизбежному давлению («конечно, лучше бы всегда со всеми обойтись по-хорошему, но если не выходит, будем и по-плохому»), двигаясь к намеченной цели создания совершенного человека, то тогда можно и — на работу, «впечатывая каблуки в асфальт».

пишут о малозначительных стихах и прозе и, похоже, вовсе отказываются судить о приключенческом жанре.

Н. БУТКОВСКАЯ. ЛЕНИНГРАД.

***

Я полностью поддерживаю выступление И. Ефремова. Верно, что мы очень мало печатаем классическую переводную приключенческую литературу. Да и книги такого жанра, принадлежащие советским авторам, тоже издаются в недостаточном количестве.

В книжных магазинах – особенно в провинции – вы не найдете произведений А. Грина, И. Ефремова, Г. Тушкана, А. Казанцева. Когда они появляются, их раскупают мгновенно. То же относится и к книгам А. Дюма. Жюль Верна, Майн Рида, Джека Лондона. А таких авторов, как Хаггард, Буссенар, Жаколио, Эберс, молодежь и вовсе не знает.

Приключенческий жанр воспитывает благородные качества – смелость, любовь к природе. Хорошая приключенческая книга – подарок, она помогает жить...

Виктор ГАЛКИН, рабочий. БЕРДЯНСК.

***

Горячо и энергично выступил И. Ефремов в защиту приключенческого жанра. Целиком присоединяюсь к автору, когда он вспоминает о месте и значении приключенческих книг в литературных увлечениях подростков, их значении в формировании юношеских характеров. Интересов будущих инженеров, ученых, мореплавателей и землепроходцев. Соглашаюсь с его уважительным отношением к приключенческой литературе – особенно с тем, что «пора поставить критику, занимающуюся так называемыми «второстепенными» жанрами на строгую научную, марксистско-диалектическую основу...

Итак, я согласен с И. Ефремовым в главном — в признании равных прав приключенческого жанра с иными жанрами на современном Парнасе. Однако чувствую необходимость и поспорить.

И. Ефремов резко отвергает «установку» В. Ревича, автора статьи «Приключений ради...», — «ради приключений не стоит писать, а тем более печатать книги». Известный писатель-фантаст, автор многих остроприключенческих по форме произведений, заканчивая свою статью, еще раз заявляет «Я бы провозгласил здравицу за приключения для приключений...»

Но приключения приключениям рознь. И я не за приключения ради приключений. Во всяком случае, не за всякие. А только за те, которые формируют в подростке благородный, честный, прямой, мужественный, стойкий и – обязательно – идейно-зрелый характер. Характер советского человека, умеющего, говоря словами самого И. Ефремова, «и романтически мечтать и добиваться своего во имя мечты, соответствующей коммунистическим идеалам».

Да, да, это пишет сам И. Ефремов. Но тогда... значит, безосновательны мои претензии к нему?

Нет, «приключения ради приключений» — броская, запоминающаяся, но скользкая дефиниция. И хотя она, по сути дела, находится в несомненном противоречии со всем остальным, что сказано в статье самого И. Ефремова, но высказанная столь уважаемым писателем подобная формулировка может кое-кого ввести в заблуждение, сбить с толку.

В исходной принципиальной своей позиции автор статьи «Приключений ради...» В. Ревич все-таки прав. Приключения нашим читателям (особенно юным) нужны прежде всего ради воспитания в них, читателях, лучших человеческих качеств на примерах приключенческих книг, отвечающих духу нашего гуманизма, идеалам социальной справедливости, идеалам активной борьбы с угнетением, злом, преступлениями против человечества.

А. КУЗНЕЦОВ. ВОЛЬСК Саратовской области.

«Литературная газета» от 11 июля 1969 года (№24). Стр. 6.

согласиться.

В недавнем интервью с корреспондентом «Литературной газеты» я попытался рассказать о влиянии приключенческих книг на воспитание молодежи. Влиянии, куда более значительном, чем это кажется иным литературоведам, упорно считающим приключенческие вещи (впрочем, и научную фантастику) литературой второго сорта. Смотря для кого второй сорт! — следует прямо, без обиняков ответить поборникам бытовой литературы и отказаться от испытанного приема: сравнения с великими образцами. Все дело в том, что до понимания «большой» литературы мы, вполне естественно, дорастаем не вдруг. В начале нашей жизни и образования весьма заметную роль играют книги приключенческого характера. Причем, для ребят активных, энергичных, мечтательных и любознательных этот вид литературы на какой-то период жизни главный. Ничего в этом вредного или отупляющего нет, наоборот, есть определенная польза. Так было со мной, с целым рядом моих сверстников, с несколькими поколениями тех, кто был старше. Не говоря уже о Жюле Верне, Джеке Лондоне, Киплинге и Майн Риде, мы зачитывались Хаггардом, Луи Жаколио, Буссенаром, Сальгари, Эберсом, Марриэттом, Пембертоном, позднее Пьером Бенуа,— это были многотомные собрания сочинений, в сумме познакомившие нас с природой разных стран мира и с разными историческими эпохами.

Герои приключенческих книг (разумеется, я имею в виду такие книги, которые не отягощены грузом влияний колониалистской, захватнической идеологии) — всегда смелые, сильные, положительные (конечно, с поправкой на время), неутомимые, стремящиеся открыть новое, изменить в какой-то степени окружающую жизнь. Они увлекали нас своим примером. Им хотелось подражать, самим сделать что-то в жизни, искать и найти. По сравнению с ними герой или героиня дореволюционной или современной, зарубежной «большой» литературы почти неизменно — существо страдающее, пассивно зажатое в тиски судьбы, затертое неблагоприятным стечением обстоятельств. Не удивительно, что для прямого, не знающего компромиссов ребяческого восприятия герой приключенческого романа всегда будет привлекательнее.

Я могу перечислить десятки, скорее сотни имен видных революционеров, ученых, инженеров, путешественников, строителей и моряков, с детства увлекавшихся приключенческой литературой, которая настроила их на борьбу, активное вмешательство в жизнь, покорение природы и созидание. Ограничусь лишь напоминанием, что даже на столь мощном интеллекте и характере, как В. И. Ленин, сказалось обаяние Джека Лондона, причем именно в трудную минуту жизни.

Приключенческие книги, привлекавшие молодежь моего поколения (то есть тех, чье детство прошло при царизме, а отрочество и юность — при Советской власти), так же как и более старших, отвечают ребяческой романтической мечте тем, что действие их происходит в самых различных странах, знакомя читателей со всей необъятной широтой мира. Поэтому для романтика, например, роман Дюма «Три мушкетера» покажется менее привлекательным, чем «Граф Монте-Кристо».

Приключенческая литература героических свершений и дальних странствий не случайно имела такой большой успех именно в нашей стране с ее неизведанными в те времена просторами и непочатым краем открытий, борьбы с природой. В дореволюционное время у нас почти отсутствовала собственная приключенческая литература, и горсточка отечественных беллетристов, писавших в этом жанре, была незаметна в массе переводных изданий. Кроме того, в сравнении с народностью и идейностью «большой литературы» эти произведения по большей части были подражательными, невысокого уровня.

После революции новая советская литература оказалась слишком занятой проблемами перестройки общественного сознания, классовой борьбой в городах и деревнях, чтобы обратиться к темам приключений, и это вполне понятно. Опять-таки недоставало писателей этого жанра, и неизбывная потребность молодежи в приключенческих книгах вынудила вновь переиздавать переводных авторов. Между тем романтика освоения огромных неисследованных пространств Советской страны должна была найти выход и в создании новой приключенческой литературы. Этого не происходило. Критика же, ощущая образовавшийся разрыв, вместо того чтобы ратовать за создание такой литературы, учиняла гонения на переводные приключенческие книги. Долгое время ни одно издательство не выпускало переводных приключений, и до сей поры живы, а временами и дают ростки корни недоброжелательства к приключенческой классике.

Большое и важное дело делают издательства, которые, подобно «Детской литературе», «Молодой гвардии», «Мысли», «Миру», знакомят нас, и особенно наших ребят, с великим многообразием мира и романтикой свершений, активной борьбы через приключенческую и фантастическую литературу в своих специальных сериях. Что же касается нашей Родины, то, пожалуй, излишне повторять не раз сказанное о тех неисчерпаемых возможностях, которые таит в себе революционное преобразование мира и человека, бесконечное разнообразие встреч, ситуаций, природных ландшафтов, открытий научных, этнографических и психологических, какие могут послужить темами приключенческих книг. Не меньше интереснейших тем в историческом прошлом нашей Родины, как давнем, так и в революционной борьбе за построение нового общества.

И если наши писатели еще мало черпают из этого неистощимого, как море, источника, то здесь опять и опять мы натыкаемся на искусственно возведенную стену, отделяющую приключения от «бытовой» литературы. Мы обязаны не «цукать», а поддерживать авторов приключенческих книг, всячески помогать развитию этого жанра, занимающего в планах наших издательств поразительно малое место. Знают ли критики, что процентное соотношение выпуска молодежной приключенческой литературы и книг всех других жанров в нашей стране исчезающе мало и в десятки раз меньше, чем в других странах (подчеркиваю, что я имею в виду лишь детскую и юношескую литературу приключений, а не детективы, издание которых очень развито за рубежом).

Вот почему мне кажется, что пренебрежительный рефрен «приключения ради приключений» в статье Всеволода Ревича исходит из ошибочной позиции или же возник от поспешности. Хотелось бы, чтобы в серьезных выступлениях авторы их перестали ради красного словца бросать непродуманные заявления.

Надо и пора, чтобы литературоведы поняли психологическое воздействие приключений и борющихся в них героев на воспитание характеров. Это куда более важно, чем определение переходной грани между фантастикой приключенческой, исторической или научной. Очень часто в хороших произведениях эти границы нечетки, сложно переплетены. Пора поставить критику, занимающуюся так называемыми «второсортными» жанрами, на строгую научную марксистско-диалектическую основу, что позволит глубоко анализировать эту литературу с учетом сильного воздействия ее на молодое поколение.

Я бы провозгласил здравицу за приключения для приключений, ради воспитания сильных, отважных людей, умеющих и романтически мечтать и добиваться своего во имя мечты, соответствующей коммунистическим идеалам. Не приключения, а плохая литература вообще — вот зло, с которым следует бороться. Мне думается, не случайно появление у нас немалого количества произведений «большой», «бытовой» литературы с негероическими героями, растерянными хлюпиками, пакостными осмеятелями, злобными эгоистами совпало с уменьшением изданий приключенческого и путешественнического жанров. Совсем плохо дело с произведениями этих жанров, посвященными морю,— и это в такой великой морской державе, как наша страна! Нет отечественных произведений, не издается и переводных, вроде великолепных «Вокруг света на «Кашалоте» Буллена, «Птица рассвета» Мейсфильда. На положении с морской литературой наглядно отражается вся запущенность жанра вообще. Тут надо не клеймить приключениями, как знаком плохого качества, а бороться за широкое развитие издания приключенческих произведений. Потребность в них огромна. Жалею, что не могу в краткой статье передать, как помогла мне литература приключений в годы моего детства и юности, настроив меня на упорство в достижении романтических мечтаний.

Так поможем и мы теперь нашим ребятам, дав им интересную, приподнятую, советскую приключенческую литературу с ее мощным зарядом положительного отношения к жизни.

«Литературная газета» от 12 марта 1969 года (№11). Стр. 5

напрашивается. Например, с книгами Александра и Сергея Абрамовых*.

Публикации их первых опытов в жанре фантастики датированы концом 1966 года. И вот уже третий год романы, повести, рассказы А. и С. Абрамовых не сходят со страниц журнала «Смена» и альманаха «Мир приключений», а издательство «Детская литература» выпускает их сборники в «Золотой библиотеке». Можно было бы порадоваться такому успеху, если бы...

Ревнители суровой научности, вероятно, могли бы обвинить Абрамовых в том, что их фантастические пассажи зачастую вступают в противоречие с законами мироздания (скажем, с законом причинности). И действительно, невидимые браслеты, которые мгновенно переносят своих владельцев в любое место земного шара, или метеориты с разноцветным сиянием, тоже занимающиеся перекидкой людей, но уже в воображаемые миры, — это все псевдонимы волшебной палочки, несмотря на весьма наукообразное обличие, что-нибудь вроде «концентрации субквантового биополя». Однако, с моей точки зрения, в этом нет беды. Волшебные сказки издавна пользовались не меньшей популярностью, чем нынешняя научная фантастика. Правда, сказку не стоит выдавать за что-либо иное, но в любом случае остается главное: для чего, с какой целью придумываются различные чудеса, или, говоря проще, какова идея данной вещи. Пусть сказка – «ложь», но должны быть в ней и «намек» и «урок»! Тут-то и обнаруживаются зияющие пустоты на месте атомов. В большинстве произведений Абрамовых есть, как положено, тема, сюжет, фабула, композиция, экспозиция, а вот идеи, цели нет.

Первая крупная повесть Абрамовых — «Хождение за три мира». Здесь выясняется, что существует, помимо окружающей нас действительности, еще множество параллельных миров, одинаковых с нашими, за исключением незначительных деталей. В соседнем мире, к примеру, вместо кинотеатра «Россия» на площади Пушкина стоит высотная гостиница. Во всех этих мирах у каждого человека есть двойник с тем же именем-фамилией: жены и профессии, правда, отличаются. Миры могут общаться с помощью передачи сознания в мозг «параллельного» субъекта. Этакий вариант джеклондоновского «Межзвездного скитальца». На первый взгляд, выдумка кажется довольно любопытной, но с каждой страницей все настойчивее оформляется мысль: а все-таки зачем это, зачем понадобились авторам две-три Москвы, две-три Отечественных войны и т. д. В том же «Межзвездном скитальце» путешествующее сознание героя служит, в частности, для объединения цепи новелл, каждая из которых имеет собственное наполнение. Но прогулки Сергея Громова за один ли, за три ли мира сами по себе неинтересны. Ничего серьезного с героем в этих прогулках не происходит, о посещаемых мирах мы мало что узнаем, да и что о них узнавать, ведь везде одно и то же. Стоило ли затевать столь грандиозный научный (и литературный) эксперимент, чтобы в одном из миров задержать поддонка, который намеревался остаться за границей во время туристической поездки. Это, кажется, наиболее значительный поступок героя.

Потом Абрамовы перебрасывают своего героя в мир, который обогнал нас на столетие. Ну, наконец-то авторы получили прекрасную возможность – сейчас они опишут коммунистическое завтра. Одна эта глава во многом оправдала бы накладные расходы, которые потребовались, чтобы до нее добраться. Но – поразительное дело! – авторы не хотят воспользоваться этой возможностью, откровенно уходят от нее, поместив своего героя в больничную палату, откуда многого не увидишь. Итак, истрачено четыре печатных листа, а результат? Что получил читатель?

Я подробно остановился на этой повести потому, что чуть ли не все произведения Абрамовых в различных вариантах повторяют «Хождение за три мира». В них вновь и вновь возникают те или иные параллельные миры. Что ж, фантастика в конце концов для того и изобреталась для того, чтобы создавать параллельные миры. Как в них проникнуть – на звездолете, на диких гусях или с помощью чародейства, — дело, повторяю, третьестепенное: важно, чтобы было, к чему стремиться, а то, может, и нет смысла удаляться от здания издательства «Детская литература» в Малом Черкасском.

И вот еще о чем надо сказать. Читаешь рассказ за рассказом, повесть за повестью, и тебя охватывает ощущение, что все это уже где-то было. Нет, речь идет не о плагиате. Но стоит напрячь память — и вспоминаешь нечто подобное у С. Лема, И. Ефремова, Ф. Хойла и других советских и зарубежных писателей. За таинственной лабораторией фашиствующего профессора Лефевра («Фирма «Прощай оружие!») встают точно такие же лаборатории из рассказов А. Днепрова, за путешествием советского девятиклассника в дореволюционную Москву («Глаза века») – «Голубой человек» Л. Лагина, рассказ «Спокойной ночи!» — это фантазия на темы рассказа Л. Альдани «Онирофильм», за двойниками неясного назначения во «Всадниках ниоткуда» прячутся уже упоминавшиеся лемовские фантомы и т. д. Бывает фантастика пусть плохая, но все-таки первичная. А это фантастика вторичная, производная.

Нельзя, правда, не отметить, что в книгах Абрамовых наличествуют и занимательность, и непринужденность изложения. Можно найти также и меткие наблюдения, живые диалоги – такие страницы показывают, что мы имеем дело с людьми способными. И если бы они работали с большей ответственностью, в советской фантастике мог бы появиться новый писательский дуэт, который спел бы что-либо свое, пусть даже не очень громко.

Строго говоря, произведения Абрамовых относятся к фантастике лишь внешне, потому что фантастика сегодняшнего дня – это литература больших нравственных, социальных, философских проблем. У Абрамовых же приключения описываются ради приключений.

*Александр Абрамов, Сергей Абрамов. «Тень императора». Издательство «Детская литература». М. 1967.

Александр Абрамов, Сергей Абрамов. «Всадники ниоткуда». Издательство «Детская литература». М. 1968.

«Литературная газета» от 19 февраля 1969 года (№ 8). Стр. 5

следующее:

— По свидетельству дочери писателя, Светланы Александровны БЕЛЯЕВОЙ, их квартира находилась в третьем этаже четырехэтажного дома № 21б по улице Первого Мая (во дворе за кинотеатром Авангард). Во время Великой Отечественной войны дом разрушен, теперь на его месте стоит новый трехэтажный дом (№ 19).

Но был ли разрушен дом? В реестре многоквартирных домов, который ведет Фонд капитального ремонта МКД города Пушкина указано, что дом №19 по улице Конюшенной построен в 1917 году. Из других источников можно понять, что он стал из четырехэтажного трехэтажным в результате реконструкции 1951 года.

Приказом председателя Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры № 15 от 20 февраля 2001 года он – уже с адресом Конюшенная, 19 – взят под государственную охрану как выявленный объект культурного наследия «Дом, в котором в 1939-1942 годах жил и умер писатель А.Р. БЕЛЯЕВ».

Так сказано в официальном документе. Что Александр БЕЛЯЕВ умер в этом доме, пишут и многочисленные публикаторы. Но откроем самые подробные на сегодняшний день воспоминания дочери писателя «Семейная сага фантаста БЕЛЯЕВА» (М., Издательский дом ТОНЧУ, 2014):

— В доме, где мы жили, в наружной стене была большая трещина, и никто не знал, выдержит ли он, если где-то рядом упадет снаряд или бомба. Чтобы не подвергать себя опасности, мама решила перебраться в одну из доверенных ей квартир. Сколько я помню себя, отец редко принимал какие-то решения или решал проблемы. Все это лежало на плечах мамы и бабушки. И вот мы на новом месте. Это в соседнем корпусе. Окна выходят прямо на нашу квартиру (это события августа 1941 года – mif1959).

А в сентябре после очередной бомбежки «оставаться в этой квартире было невозможно, и мы перебрались в другую, доверенную маме квартиру. Ее окна выходили на улицу, и все стекла остались целыми».

В этой третьей квартире Александр Романович и умер.

Судя по словам Светланы Александровны (а она в своих воспоминаниях опиралась и на записи мамы – Маргариты Константиновны, супруги Александра БЕЛЯЕВА), еще в августе 1941-го, когда начались бомбежки, из города многие уехали, оставив ключи соседям.

Олег Орлов в биографическом очерке «А. Р. БЕЛЯЕВ» 1964 года, опубликованном в последнем томе восьмитомного собрания сочинений писателя («Молодая гвардия»), сообщил:

— Через несколько месяцев в Пушкин вошли немцы. Автором «Властелина мира» и «Светопреставления» заинтересовывается гестапо. Исчезает папка с документами. Немцы роются в книгах и бумагах БЕЛЯЕВА.

Дочь писателя в «Семейной саге...» так писала об этом очерке:

— В 1963 году издательство «Молодая гвардия» запланировало выпуск произведений отца в восьми томах. Написать об отце заключительный очерк взялся Олег Орлов, студент последнего курса Университета. О жизни отца он практически ничего не знал, так как книги выходили в основном с библиографическими справками... Мама рассказывала, что Олег приезжал к ней не менее десяти раз... У Олега не было магнитофона, но он почему-то ничего не записывал, видимо, надеясь на хорошую память... В 1964 году восьмитомник вышел в свет. Читая очерк Олега Орлова, мама была одновременно возмущена, потрясена и удивлена... Ляпов было много... В очерке немало неточностей и фантазий, которых мама так и не смогла простить Орлову до самой смерти.

Именно с подачи Орлова до сих пор гуляют по разным публикациям и гестаповцы, «роющиеся» в бумагах БЕЛЯЕВА, и операция на его почках, которую он якобы наблюдал в зеркало (на самом деле операция была по удалению камней из мочевого пузыря) и прочее нелепости. В частности, и гестаповцы, и операция на почках упоминаются в предисловии Андрея Балабухи и Анатолия Бритикова к пятитомному собранию сочинений Ленинградского отделения издательства «Детская литература» 1983 года, и в «Архиве фантастики» Виталия Карацупы.

Вершиной полета фантазии Олега Орлова стала статья к 100-летию со дня рождения Александра БЕЛЯЕВА «Куда уплыл Ихтиандр?» в 3-м номере детского ленинградского журнала «Искорка» за 1984 год:

— Я узнал, как в годы войны погибли рукописи БЕЛЯЕВА. Как была украдена фашистами скрипка писателя — скрипка знаменитого мастера Страдивари.

Не буду пересказывать измышления других биографов, связанные со смертью БЕЛЯЕВА, — о торжественных похоронах с оркестром, организованном якобы немецким комендантом города, или об Янтарной комнате – все это не имеет под собой основания.

Есть вопросы и по захоронению. Официально Александр БЕЛЯЕВ ушел из жизни в ночь с 5 на 6 января 1942 года (хотя автор книги о писателе в серии ЖЗЛ Зеев Бар-Селла утверждает, ссылаясь на мемуары, что умер БЕЛЯЕВ в декабре 1941 года). Мать и дочь вспоминают, что на кладбище его увезли спустя несколько дней, но не похоронили – склепы были забиты сотнями трупов, которые начали хоронить только в марте. А 6 февраля 1942 года Маргариту и Светлану БЕЛЯЕВЫХ немцы, как и многих других в эти дни (и не только фольксдойче – см. книгу Владимира Цыпина «Город Пушкин в годы войны»), увезли из города, и похорон они не дождались.

А потом прошли годы, в том числе в послевоенной ссылке на Алтае (здесь уже как фольксдойче). Как вспоминает Светлана БЕЛЯЕВА:

— Благодаря гонорару за трёхтомник отца, изданный в 1956 году издательством «Молодая Гвардия», мы смогли вернуться в родные края. Могилы отца мы, конечно, не нашли. От сторожихи кладбища, которая была ещё жива, мы узнали, что отец был похоронен в общей могиле...

Директор Казанского кладбища предложил нам для «могилы» любое место. Случайно мы наткнулись на могилу профессора Чернова и решили поставить памятник рядом с ней.

На белой мраморной стеле написано: «БЕЛЯЕВ Александр Романович». Ниже нарисована раскрытая книга, на страницах которой читаем: «писатель – фантаст», и лежит гусиное перо («Весь БЕЛЯЕВ», том 7, 2010).

(могила Чернова тоже не там, где он похоронен, так как и его вдова Маргарита Алексеевна с сыном Константином были угнаны немцами в Германию еще до его погребения).

Согласно краеведческим публикациям города Пушкина торжественный митинг, посвященный открытию памятника-стелы на Казанском кладбище «на месте захоронения А.Р. БЕЛЯЕВА» состоялся 1 ноября 1968 года. Можно предположить, что предыдущие 10 лет на этом месте стояла скромная могилка, обустроенная родными БЕЛЯЕВА.

А в 9 номере журнала «Смена» за 2022 год опубликована статья Юрия Осипова «Под парусами фантазии», где утверждается:

— Александра БЕЛЯЕВА похоронили в братской могиле, место которой неизвестно. Памятная стела на Казанском кладбище города Пушкин установлена позади надгробной плиты на могиле его вдовы, скончавшейся в 1982 году.

(Эта версия широко разошлась в разного рода сетевых публикациях, см., например, здесь или здесь. Впрочем, исходный источник все еще распространяющейся фальшивки — вот).

Опять же, к этому времени были доступны воспоминания дочери, где она с горечью рассказывает, с каким сопротивлением она встретилась, когда решила похоронить маму в этой могиле.

Ариэль

Зеев Бар-Селла пишет в ЖЗЛ: «еще одна странность – дочь писателя, Светлана, которой «Ариэль» посвящен, ни словом не упоминает о том, как роман писался». По его словам, с 1938 до начала 1941 года нет ни одного упоминания, что писатель работал над ним: называются совсем другие, но невоплотившиеся произведения (при всем стремлении Бар-Селлы непременно находить истоки описываемых литературных произведений в ветхом или новом завете, он раскопал немалый пласт интересной фактуры).

Действительно, «Ариэль» не упоминается ни во «Воспоминаниях об отце», ни в «Семейной саге фантаста БЕЛЯЕВА», куда первые вошли почти целиком. Хотя посвящение дочери Светлане указано в первом же издании 1941 года. Какая это должна была быть радость...

В книге «Ариэль» серии «Экслюзив: русская классика» издательства АСТ 2016 года с доптиражами 2022-го и 2024-го этого посвящения почему-то нет.

Нет посвящения и в самом последнем издании 2024 года издательства "Эксмо" серии "Всемирная литература. Новое оформление".

Что касается источников романа, Зеев Бар-Селла буквально постранично сравнивает 11-ю главу книги 1917 года Сергея Нилуса «Близ есть при дверех: о том, чему не желают верить и что так близко» с первыми главами «Ариэля»: совпадения чуть ли не дословные, начиная с названия индийской школы Дандарат и «учителя учителей» Иисуса-Матерейи (причем именно Нилус по ошибке вместо «Иисуса-Матрейи» написал «Иисус-Матерейя», что повторил позже и БЕЛЯЕВ).

В предисловии к первому большому собранию сочинений Александра БЕЛЯЕВА в 8 томах 1963-1964 годов, выпущенному издательством «Молодая гвардия», Борис Ляпунов и Рафаил Нудельман утверждали:

— Ариэль — не Ихтиандр, беззащитный, ранимый, слабый. Каждый его полет вызывает ощущение его непобедимости, превосходства над силами зла. Его невозможно лишить земли, потому что он не человек-птица, а человек. Судьба его трагична — это трагедия больших человеческих чувств, но в ней нет покорности и отчаяния, а есть какая-то новая, волнующая решимость, знающая цену добру и злу. Он уходит из враждебного мира непобежденный. Он может вернуться. Он еще вернется. Он бессмертен, как мечта.

В 1967 году в «Советском писателе» вышел отдельной книгой критико-биографический очерк «Александр БЕЛЯЕВ», где автор — Борис Ляпунов писал о том же:

— Ариэль, в противоположность Ихтиандру, не столь доверчив и наивен: суровые уроки жизни не проходят даром для него. Он закаляется в борьбе. Ему удается благополучно избежать смертельных опасностей. С другой стороны, его многому научило общение с бедной индийской семьей. Немалую роль в становлении характера Ариэля сыграла и вспыхнувшая любовь. Путешествия и приключения обогатили душевный мир юноши. Все это подготовило его к закономерному шагу в конце романа — отказу от принадлежащего ему, потомственному аристократу, положения и богатства, и возвращению туда, куда звало его сердце. Беляев раскрывает читателю сложный процесс становления характера Ариэля, который вырвался из плена и дышит воздухом свободы.

Создается впечатление, что Борис Ляпунов читал совсем иной «Ариэль». Фраза «каждый его полет вызывает ощущение его непобедимости, превосходства над силами зла» не имеет ни малейшего отношения к роману. Каждый полет Ариэля вызывает лишь нежелательное внимание окружающих, что очень его нервирует. Даже последний ночной полет – по сути, затяжной прыжок через Нью-Йорк в темный парк – сразу же привлек бегущих к нему очевидцев:

— Так вот к чему в этом ужасном мире приводит его способность летать! Пирс, и раджа, и пастор, и Чэтфилд, и бандиты — для всех он только орудие их личных корыстных целей. Здесь ему никогда не выбраться на самостоятельную, независимую дорогу, не построить честной и спокойной жизни.

Чудесный дар, о котором грезят люди в мечтах и сновидениях, превращается здесь в какое-то проклятие. Нет, скорее бежать из этого города, от этих черствых, жестоких людей!

Единственное место, где Ариэль мог действительно свободно летать – безлюдные джунгли, но он там начал стремительно дичать. И даже порыв «человеческой гордости и возмущения» — «он полетит к людям и добьется своего права жить среди них!» закончился работой в цирке, где необходимо скрывать умение летать.

По словам Ляпунова, писатель «раскрывает читателю сложный процесс становления характера Ариэля, который вырвался из плена и дышит воздухом свободы». Но в романе он остался таким же, каким и был: закалки характера не произошло. Именно с такой проблемой столкнулись кинематографисты, поставив хоть и слабые экранизации, но в них действительно, в отличие от романа, появилась «арка героя» или «дуга персонажа» — изменение под влиянием событий.

У БЕЛЯЕВА Ариэль возвращается в Индию, но решены ли проблемы, от которых он убежал? Ведь если он там вновь взлетит, вернется все то, что было, включая Дандарат, чье руководство быстро обнаружит, что за их бывшим воспитанником уже не стоит мощная американская корпорация.

Итоговое бегство Ариэля сродни бегству Ихтиандра, который уплывает в океан, в надежде обрести друзей «по другую сторону Южной Америки на одном из островов Туамоту»:

— Конечно, тебе придется теперь большую часть времени проводить в воде. Но для дружеских свиданий и бесед ты сможешь выходить на несколько часов в день на берег.

Спутник планеты Уран (1990)

В 1990 году на киностудии «Узбекфильм» вышел фильм «Спутник планеты Уран» «по мотивам повести А. БЕЛЯЕВА «Ариэль». В главной роли — Искандер Ходжа Ахмар, который, согласно Кинопоиску, снялся всего в пяти картинах – все с режиссурой Хаджи Ахмара. Возможно, это его сын. Ни один из фильмов успеха не имел. В «Спутнике планеты Уран» Хаджа Ахмар выступил автором сценария, постановщиком и режиссером — так сказано во вступительных титрах. Там же подчеркнуто, что в фильме звучат слова Платона, Гюго, Довженко, а музыка – Э. Артемьева, А. Шнитке и Р. Энтони. То есть анонсировано чуть ли не интеллектуальное повествование. Однако Тарковского или Бергмана из Хаджи Ахмара не получилось: глубокомыслие и высокопарность не превратились в размышление о человеке и мире.

Ариэль здесь духовно просветленный юноша, а Хайд – его гуру:

Хайд: Господь сказал, пусть и духовный сын твой, осуществитель дела всей твоей жизни будет достоин тебя.

Ариэль: учитель, буду достоин тебя, клянусь

Хайд: Пусть душа его, пройдя через ночь, сохранит не только след мрака но и Млечного пути.

Ариэль периодически вспоминает наставления и ведет с ним духовный диалог:

Хайд: Прежде чем приступить к этой схеме, Я общался с самим Господом. Он сказал: ты один из тех, кто способен указать людям истинный путь, во имя этого ты прожил в одиночестве, чтобы душа твоя всегда оставалась в сферах высоких созерцаний, и я одарил тебя средством приобщения людей не только к высшим этическим идеалам, но и к последнему выбору человечества.

Как выясняется в самом конце фильма: «Совместная работа американцев и русских в освоении космоса – это последний выбор человечества». И мы видим Ариэля членом международной экспедиции к планете Уран (в самом начале фильма несколько раз повторяется, что Ариэль – спутник Урана).

Перед тем, как улететь с Земли он навещает землю своих предков – Самарканд. Удивляться здесь нечему: в начале фильма сказано, что он – потомок бабуридов, то бишь Тамерлана.

Хаджи Ахмар хоть и ремесленник, но все же профессиональный режиссер, образование во ВГИКе получил, и прекрасно понимал, что пассивный главный герой, сопротивление которого заключается лишь в убегании – из Дандарата, из США, от сестры Джейн не может быть в центре киноповествования (если, конечно, не ставится специальная задача показать именно такого персонажа).

Он, кстати – единственный! — разрешил логическую нестыковку БЕЛЯЕВА: с чего это вдруг такая невосприимчивость Ариэля к гипнозу, которую он таил с самого раннего детства в Дандарате. Если в этой школе не менее 15 лет этим занимаются (отчитаем от времени помещения сюда Ариэля), то здесь должен быть накоплен огромный опыт по воздействию на детей. В фильме Хайд говорит:

— Раньше я оберегал тебя от Дандарата, теперь тебя будет оберегать этот талисман, включить при первой встрече cо Штерном (в талисмане помимо информационных носителей есть какой-то механизм, защищающий его владельца от гипноза).

Разрешено в фильме и недоумение Всеволода Ревича:

— Роман состоит из ряда эпизодов, не вытекающих один из другого — дворец раджи, дом пастора, цирк в Нью-Йорке... Можно расставить эти эпизоды в ином порядке.

В фильме Ахмара завязка перекликается с развязкой. Начинается он с прилета профессора Штерна, который изобрел, но не довел до рабочей готовности аппарат, «способный привести в послушное стадо миллионы людей». Именно Штерн должен был увезти Ариэля утром, но тот убежал. Спустя два года они встретились: Штерн считал, что с помощью своего гипнотического аппарата (на этот раз уже готового) он контролирует Ариэля, но тот успел достать талисман Хайда. А попытка похищения Ариэлем ребенка, в романе не связанная с другими персонажами, в фильме является деталью операции Штерна.

Так что во ВГИКе обучали не хуже, чем описано в учебнике «Как работают над сценарием в Южной Калифорнии». Все необходимые элементы («дуга героя», «антагонист и протагонист», «завязка – развязка» и прочее) соблюдены. Отсутствует, правда, лишь один компонент – талант. Наличие которого иногда позволяет просто плюнуть на все остальные составляющие.

Ариэль (1992)

В 1992 году Евгений Котов, с 1978 по 1987 год возглавлявший Центральную киностудию детских и юношеских фильмов имени М. Горького, снял фильм «Ариэль» «по мотивам романа». Как сказано в титрах «Акционерная производственно-коммерческая фирма «Ариэль» совместно с Комитетом РФ по кинематографии и Днепродзержинским производственным объединением «Азот» представляют»... А далее – «снятый на базе к/с им. М.Горького при участии американской компании «Niki International Imk».

Сценарий Котов написал совместно с Эльдором Уразбаевым, узбекским сценаристом и режиссером, который не мог не знать о предыдущей экранизации романа БЕЛЯЕВА.

Фильм известен тем, что кардинально исключил сестру Ариэля (его родители погибли в автокатастрофе, а он чудом выжил ребенком), раджу и американский цирк, заменив на некоего богатого и предприимчивого Раджива, который сначала пленил Ариэля, а потом договорился, что тот будет выступать и побеждать на мотогонках, очень аккуратно – на корпус, на полкорпуса — пользуясь своими возможностями.

Еще одна особенность картины Котова: вместо науки здесь магия. Если в исходном романе и в «Спутнике планеты Уран» полету Ариэля дается наукообразное объяснение, то теперь речь идет об энергии космоса. Хотя профессор Хайд в исполнении Альберта Филозова и произносит следующий монолог о чуде:

— Чудо — это явление, причин которого мы не понимаем. А в действительности чудо не является нарушением законов природы. Просто оно обусловлено более глубоким законом, который еще не открыт и не объяснен в десятках диссертаций и не стал обыденным как телевизор или холодильник. Ну да, известно, что эти приборы работают на электрической энергии. А что такое электрическая энергия я, например, не понимаю.

Но это единственный такой монолог. Все остальные его речи – о магии:

— Магия как наука связана с нравственностью. Все упирается в мотивы работы мага. Есть высокая трансцендентальная белая магия или магия правого пути, а есть последовательные оттенки серой, черной магии или уже колдовство. И они отличны мотивами, методами, масштабами. Чудесные способности, применяемые в коммерческих, эгоистических целях легко утрачиваются... Честолюбие, власть, слава, деньги все это не должно существовать для мага правой руки. Единственным мотивом должна быть чистая любовь к ближнему, желание помочь ему.

Вплоть до прямой цитаты из «Хранителей» Джона Толкина:

— Есть древнее предостережение владычицы благословенного края эльфов. Представь себе, была такая. Лорине так завали ее сказала зеркало часто отражает события, время для которых еще не настало. Случайные знания бывают смертельно опасны.

Сравните со словами Галадриэль:

— А Зеркало часто открывает события, для которых время еще не настало и, весьма вероятно, никогда не настанет... Случайные знания очень опасны, хотя иногда и помогают в борьбе (Книга 2-я, глава VII в переводе Владимира Муравьева и Андрея Кистяковского).

Да и сам Дандарат стал реальной школой оккультных наук:

— А в твоем монастыре есть еще ребята, такие вроде тебя?

— Всякие есть. Есть, которые чужие мысли читают. Другие сквозь стену проходят. Есть такие, которые могут вырабатывать электрический заряд. Окружают ореолом свои тела. Профессий много.

Напомню, что в романе БЕЛЯЕВА это в основном трюки, необходимые, чтобы поддержать в обществе мистические настроения и веру.

Режиссера тоже не устроил пассивный Ариэль: начав терять способность летать, он берет судьбу в свои руки и спасает (естественно, на мотоцикле) Лолиту и Шарада, которых похитили и держат в подвалах Дандарата:

Хайд: Тебе еще не расхотелось быть магом?

Ариэль: Расхотелось. Мне кажется, человек сам должен пройти свой путь.

И Хаджи Ахмар, и Евгений Котов значительно расширили и изменили линию профессора Хайда. В изначальном романе это типичный «сумасшедший ученый», которому плевать, кто будет объектом его опыта и какие могут быть последствия. Его интересуют лишь он сам, его гениальные идеи и вознаграждение. В фильмах он совестливый ученый, который реально помогает Ариэлю и в дальнейшем. Его действия значимы и после удавшегося опыта с полетом.

Светлый ветер

В «Мартирологе» Андрея Тарковского в записи от 18 февраля 1971 года сказано:

— Итак – «Ариэль» получился очень хорошо. Только, конечно, никому не рассказывать, о чем сценарий. А он:

1. О претензиях бездарных на творчество.

2. О величии простых дел (в нравственном смысле).

3. О конфликте внутри религии. Идеал рухнул. Без идеала жить нельзя, выдумать новый никто не в силах, а старый — рухнул (церковь).

4. О рождении прагматизма. Прагматизм не может быть осуждаем — ибо он стадия в состоянии общества. И стадия неизбежная. Возникшая в конце XIX — начале XX века. Нельзя осуждать жизнь. Ее надо принимать. Дело не в цинизме. Война 1914 года — последняя война с романтическим отблеском. Аналогия “Ариэля” с концом XX — началом XXI века. Суперпрагматизм в государственном масштабе, понятый обывательски. Потребительство.

5. Человек — игрушка истории. «Безумие личности» и покой социалистического порядка.

Сценарий Фридриха Горенштейна и Андрея Тарковского «Светлый ветер» «по мотивам повести Александра БЕЛЯЕВА» был опубликован много позже — в пятом выпуске журнала «Киносценарии» за 1995 год. Его предваряло интервью с Горенштейном, взятое Александром Миттой:

— Вот этот сценарий "Ариэль", который мы писали с Тарковским. Он был вначале задуман, чтобы заработать денег. Но это как-то быстро ушло. Андрей понимал, что снимать Евангелие ему не дадут, и он решил сочинить что-то похожее на евангельскую тему.

Игорь Евлампиев в статье «О религиозных воззрениях Андрея Тарковского (на материале сценария «Светлый ветер») сообщает, что после «Иванова детства» (1962) и «Андрея Рублёва» (1966) «Тарковский почти одновременно начал разработку сразу трёх замыслов: автобиографического фильма «Белый день», научно-фантастического фильма «Солярис» (по роману С. Лема) и фильма «Ариэль» (по повести А. Беляева)». По существу, считает исследователь, все они являются вариациями на одну и ту же тему.

В дневниковой записи от 17 февраля 1971 года Тарковский отметил: «При чем тут БЕЛЯЕВ».

Горенштейна и Тарковского тоже не устроило столь малое внимание Чарлзу Хайду, получившему в сценарии имя Деккер. Его визави Оскар Фокс стал Клафом. За базу были взяты главы с пастором и попыткой выдать полеты за чудо веры.

Местом действия вместо Дандарата стал католический монастырь, а Ариэлем — молодой монах Филипп:

— Кульминацией истории Филиппа а «Светлом ветре» является его попытка стать Мессией, несущим людям новую веру, объединяющим их вокруг этой веры, ведущим к великим целям (Игорь Евлампиев).

В какой-то мере идея смыкается с утверждениями Зеева Бар-Селлы:

— И значит, Ариэлю предназначена роль Спасителя. И теперь он пойдет к униженным и оскорбленным. К самым последним из последних людей на земле – париям.

Начинается сценарий с разговора Деккера и Клафа за семь месяцев до конца XIX века о том, что век этот дал открытий больше, чем все предшествующие вместе взятые:

— Всюду безумные надежды, необузданный оптимизм, бессмысленная вера в человека, в Бога, в общество, в науку... Наконец, и в науку...

А заканчивается «14 сентября 1915 года» (так в сценарии) накануне самой кровопролитной битвы Первой мировой войны при Вердене (на самом деле, битва была годом позже), где погибло по разным оценкам от 305 000 до 430 000 человек. Считается, что именно здесь смыслово закончился XIX век.

В процитированной выше записи из дневника от 18 февраля 1971 года о конце XX — начале XXI века тоже, похоже, ошибка: речь явно идет о конце XIX — начале XX-го.

Супергерои

В кандидатской диссертации Дмитрия Старцева «Творчество А. Р. БЕЛЯЕВА и традиции научно-фантастической прозы в русской литературе второй половины XX в.» 2021 года заявлено:

— В контексте фольклорной традиции особенно примечательно и то, что А. БЕЛЯЕВ, основываясь на мифологических конструкциях, создаёт особый тип героя («Человек-амфибия», «Ариэль», «Инстинкт предков», «Невидимый свет», «Мистер Смех», «Анатомический жених» и др.), который соотносится с образом супергероя в сегодняшней культуре. Так можно утверждать, что А. Беляев стал одним из основоположников супергеройского жанра как минимум в контексте отечественной литературы. То есть фантаст формировал сюжеты, в которых основную роль играли персонажи со специфическими особенностями и в определённой степени являющиеся одиночками, что было противопоставлено идеализированному образу «супергероя» в лице ударника труда, сотрудника госбезопасности, шпиона / разведчика, представляющие собой только часть от общего.

Автор проводит и конкретные параллели с супергероями зарубежных комиксов: Человек-амфибия и Аквамэн, Ариэль и Сокол, Мистер Смех и Джокер, Тони Престо и Глиноликий...

Но есть одно существенное несоответствие. Старцев сам анализирует отечественное литературоведение и обобщает: «под «супергероем» понимается персонаж, наделённый сверхспособностями и синтезирующий в себе архетип мифологического героя и научно-фантастическую парадигму».

То есть ключевые составляющие — сверхспособности и наличие героизма. Ахилла в женском платье среди дочерей Ликомеда трудно было бы назвать героем Эллады. Для этого необходимы активные действия, что мы и наблюдаем у западных супергероев или суперантигероев.

Но какие такие активные действия осуществляет Ариэль? Да, он спас один раз ребенка из колодца – и все! Его умение летать не сравнится с возможностями Супермена: самолет летает быстрее и дальше, как он убедился при побеге из Дандарата, пароход покрывает большее расстояние – он воспользовался им в конце романа.

— Допустим, что ты как-то ухитряешься делать это, что это не гипноз. Ну, и дальше? Неужели ты будешь проделывать все эти фокусы только для того, чтобы повергать в истерику старух и стариков в церкви или удивлять девушек-простушек, порхая по клумбам, как бабочка? Или, быть может, ты собираешься получать медяки на ярмарках? Мужчина должен заниматься настоящим мужским делом. Я бы на твоем месте поступила в пожарные. Да, в пожарные! Спасала бы людей из горящих зданий, взлетая на высокие этажи, куда не достигает пожарная лестница. Или работала бы в обществе спасения на водах, а не изображала бы собой чудотворца и не жила бы в глуши на чужих хлебах, — говорит дочь пастора Сусанна. И она права.

Александр Грин

Чуть ли не все, кто писал об «Ариэле» заявляют, что «вдова БЕЛЯЕВА, Маргарита Константиновна, обронила однажды, что роман был задуман как полемика с «Блистающим миром» Александра Грина» 1923 года. Никто, правда, не указал источник этого утверждения.

Полемика через полтора десятка лет?! Зеев Бар-Селла предполагает, что роман был написан в 20-х, но каких-либо доказательств тому нет. Хотя профессор Хайд вполне укладывается в серию беляевских «сумасшедших ученых» из раннего этапа творчества: профессора Доуэль и Керн – 1925 год (напомню, что оживить человеческую голову собирался именно Доуэль, но не успел), Штирнер – 1926 год, Сальватор – 1928 год, Энгельбрект – 1929 год.

В комментариях к 3 тому пятитомного собрания сочинений Александра БЕЛЯЕВА 1983-1985 годов (Детская литература. Ленинградское отделение) Андрей Балабуха пишет:

— Друд, тоже летающий человек. Однако если Друд—герой романтический и трагический, то Ариэль — символ борьбы против порабощения в любых его формах. Сперва это бунт Ариэля против своих «гуру», лицемерных учителей, потом — против лживых моральных норм буржуазного общества и, наконец, протест против социальной несправедливости, против кастово-феодального устройства индийского общества и засилия британских колонизаторов в Индии.

Символ борьбы? Разве? Ну, прямо массовый гипноз среди критиков. А где бык-то, Багира? Его нет даже в полумиле. Вот Ганди – символ. И свой принцип ненасилия он проводил очень активно.

И Друд – символ свободы и бунта. Власть предержащие рассматривают его именно в этом качестве. В отличие от Ариэля, которого все стремятся только использовать, а его протест заключается лишь в очередном бегстве.

Юрий Олеша вспоминает в «Книге прощания» («Ни дня без строчки»):

— Примерно в 1925 году в одном из наших журналов, выходивших в то время, в «Красной ниве», печатался его роман «Блистающий мир» — о человеке, который мог летать. Роман вызвал общий интерес — как читателей, так и литераторов. И в самом деле, там были великолепные вещи: например, паническое бегство зрителей из цирка в тот момент, когда герой романа, демонстрируя свое умение летать, вдруг после нескольких описанных бегом по арене кругов начинает отделяться от земли и на глазах у всех взлетать... Зрители не выдерживают этого неземного зрелища и бросаются вон из цирка! Или, например, такая краска: покинув цирк, он летит во тьме осенней ночи, и первое его пристанище — окно маяка!

И вот, когда я выразил Грину свое восхищение по поводу того, какая поистине превосходная тема для фантастического романа пришла ему в голову (летающий человек!), он почти оскорбился:

— Как это для фантастического романа? Это символический роман, а не фантастический! Это вовсе не человек летает, это парение духа!

«Блистающий мир» намного ближе к прозе Андрей Белого и к «Так говорил Заратустра» Ницше, чем к куда более простым по замыслу и исполнению романам Александра БЕЛЯЕВА. В отличие от последнего персонально ГРИНУ посвящено немалое число диссертаций, в которых исследователи пытаются разбираться в смыслах его произведений. Даже вопрос: "Погиб ли Друд на самом деле?" до сих пор дискутируется. Не так уж и не прав Всеволод Ревич в своей запальчивой, резкой и полемичной «Легенде о БЕЛЯЕВЕ», заявив в связи с «Ариэлем», что мир в представлении БЕЛЯЕВА частенько «делится исключительно на добрых и порядочных бедняков и жестоких отвратительных богачей. Все богачи без исключения лицемеры».

Свой сад

Отсутствие активной положительной жизненной позиции ряда героев Александра БЕЛЯЕВА (и именно тех, кого Старцев в диссертации называет потенциальными супергероями) – характерная особенность писателя. Ихтиандр в первом журнальном издании был «пролетарским диверсантом-подводником», но глава «Подводный враг» при переизданиях выброшена.

Но попытка преодолеть эту особенность в 1930-х годах привела к ряду литературных неудач. Автор одной из первых советских диссертаций по фантастике «Пути развития научно-фантастического жанра в советской литературе» индиец Кулдип Дхингра отмечает:

— Все эти произведения количественно и качественно уступают его произведениям второй половины 20-х годов.

Понятно, что метод соцреализма требовал активного героя. Когда в конце 1930-х встал вопрос о книжном издании «Человека, потерявшего свое лицо» «главный редактор издательства Николай Лесючевский воспротивился, сказал, что существующий конец издательство не устраивает, герой не боец, он излишне пассивен и занят только своей внешностью».

Как далее рассказывает (журнал «Звезда»№ 1 за 1988 год) писатель Петр Капица, ранее отредактировавший «Голову профессора Доуэля»:

— С этой вестью я поехал в Детское Село. В поезде подумал: «А не назвать ли книгу «Человек, нашедший свое лицо». Пусть герой с новой внешностью начнет борьбу с хозяином театра и другими угнетателями. У него же остался талант и опыт. Решительные поступки принесут успех и любовь».

Александру Романовичу мое предложение понравилось. Он взялся переделать роман, действовал довольно быстро и решительно, не жалея отдельных сцен. Вскоре я получил его рукопись и письмо» «... по этим поправкам вы увидите, что я немало поработал еще над стилем. Но, к сожалению, стиль мое слабое место. Я даже серьезно подумываю о соавторстве: я неплохо справляюсь с сюжетом, соавтор же дорабатывал бы, шлифовал стиль. И в этом романе я сделал все, что мог, и если вы еще найдете шероховатости, окажите дружескую услугу — исправьте».

Петр Капица продолжает:

— Поправки и изменения в тексте рукописи Лесючевского устраивали, не нравилась ему только неясная концовка романа. Чтобы лишний раз не травмировать Александра Романовича, я переписал последнюю страницу рукописи и показал ее Лесючевскому. Тот прочитал и одобрительно заметил:

— Вот теперь видно, что герой не тряпка, а настроен на решительную борьбу, что он добьется успеха. Готовьте рукопись к набору, выпустим еще в этом году.

...Потом началась моя военно-морская практика. Я больше не видел Александра Романовича. А он, как в детстве, вновь стал летать во сне. Это подтолкнуло его написать чудесную повесть «Ариэль» про человека, умеющего парить в воздухе без всяких аппаратов.

Все пишущие о БЕЛЯЕВЕ, включая дочь, говорят о его детских мечтах о свободном полете. Может быть, они и действительно стали побуждением к написанию романа. Но еще раз замечу, что полеты не приносят счастья Ариэлю. Не о полетах он думает, отплывая в Мадрас, а о Лолите и Шадате. О маленьком счастье в тесном кругу родных для него людей, где никто его не будет обвинять, преследовать и требовать чего-либо. Возможно, этого хотел бы и автор: жена, дочь и иногда – полет при написании очередной книги. Полет, который бы не контролировали и не корректировали литературные и прочие начальники. Но мир не дал ему такой возможности.

P.S. Огромное количество документов, связанных с Александром БЕЛЯЕВЫМ, размещено в колонке slovar06. Спасибо, Вячеслав.