надо поближе к сегодняшнему дню, лучше — в пределах пятилетнего плана, еще лучше — совсем не фантазировать. Были и такие, которые ограничивали место действия — уверяли, что писатель не имеет права удаляться за пределы земной атмосферы, а планеты и звезды, дескать, — отрыв от действительности. В результате попытки создать фантастический роман превратились в своеобразный барьерный бег. И что греха таить, ловкачи, которые перепрыгивали все барьеры, слишком много занимались прыжками, слишком мало думали о художественном воплощении замысла.

И вот сейчас перед съездом хочется громко сказать: давайте расчистим дорогу научно-фантастическому жанру, давайте уберем все барьеры. Пусть к нам приходят ученые, пусть нас не боятся маститые писатели. Пусть будут книги о далеком и о близком, о геологии и агрономии, предоставим автору выбирать средства, но пусть он даст нам произведения глубокие по мысли, увлекательные по сюжету, с яркими, художественными образами.

Нет, суть вопроса не в «обветшалых традициях», против которых ополчился В. НЕМЦОВ в своей статье «Традиции и новаторство». Главное, по нашему мнению, заключается в том, чтобы решающим, отличительным признаком советской научно-фантастической литературы, как и всех других литературных жанров, был образ героя нашего времени, воплощающего свои дерзновенные замыслы о переустройстве нашей планеты.

Некоторые критики считают фантастику чем-то вроде заштатного раздела научно-популярной литературы, полагая, что научно-популярные книги пишутся о работах ученых, а научно-фантастические — о их замыслах. Получив в руки новый роман, такой критик прежде всего осведомляется, кто из ученых работает над этой проблемой, дает ему книгу на отзыв и получает исправный разгром с точки зрения сегодняшнего состояния науки. Но вот беда, далеко не всегда ученый специалист компетентен в вопросах литературы.

Известно, что Жюль Верн, например, не подсказывал изобретателям конкретной технической идеи подводной лодки. В своем романе он воплотил давнюю человеческую мечту о покорении морских глубин. И так как наряду с замечательным писателем-фантастом над осуществлением этой проблемы настойчиво бились лучшие умы эпохи, подводная лодка была изобретена.

В научной фантастике может быть роман об уничтожении болезней, о стремительном росте деревьев, об управлении погодой, изменении климата Арктики, о путешествии в глубинах океана. Пусть автор не угадал научных методов (кстати сказать, Жюль Верн тоже их не угадывал), ученый найдет правильные методы. Пусть специалисты утверждают, что идея беляевского человека-амфибии невозможна с точки зрения современной науки. Это не так важно. Важнее другое: рано или поздно человек станет хозяином океанских глубин.

Вплотную к научной фантастике примыкает обширная, не связанная с наукой литература, использующая фантастические образы и ситуации. Среди этих книг есть произведения, оставшиеся в веках: «Путешествия Гулливера» Д. Свифта, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Раблэ, «Остров пингвинов» А. Франса, «Шагреневая кожа» О. Бальзака, «Хромой бес» Лесажа, «Янки при дворе короля Артура» М. Твена. В этом далеко не полном перечне встретились разнообразные произведения. Перед нами огромное богатство, богатство, которое многим и многим писателям позволяло создавать на фантастической основе глубоко реалистические книги. Так зачем же все стричь под одну гребенку, к примеру, отправлять «Баню» Маяковского на консультацию к физику и, получив ответ, что появление фосфорической женщины из будущего противоречит закону причинности, снять со сцены эту глубокую и прекрасную вещь.

Мы очень бегло коснулись разнообразных задач, стоящих перед фантастической литературой. Советскому читателю нужны все виды фантастики — популярная книга и политическая сатира, мечта о будущем и путешествие в прошлое — нужны десятки книг ежегодно. К сожалению, издательства не справляются с этой задачей, выпускают новые научно-фантастические вещи очень робко.

Вместе с тем отрадно отметить, что перед съездом писателей оживилась работа молодежной периодики. Журнал «Техника молодежи» проводит конкурс на научно-фантастический рассказ, специальный номер журнала «Знание—сила» посвящен научно-фантастическому и приключенческому жанру.

Эти факты убедительно показывают, что на первых порах собирателем новых творческих сил в научно-фантастической и приключенческой литературе должен стать специальный журнал по типу ранее издававшегося журнала «Мир приключений».

«Литературная газета» № 147 от 11 декабря 1954 года. С. 3.

роль и, как правило, далеки от возможности реального воплощения.

Если же мы обратимся к произведениям, составляющим основное ядро советской научной фантастики, то есть к таким произведениям, в которых сама научная канва не вызывает возражений, то на первый взгляд может показаться, что авторы их действительно не умеют мечтать.

Многие произведения нашей фантастической литературы написаны людьми, пришедшими из мира науки; тут и ученые, и изобретатели, и путешественники. Почему же в последнее время у нас нет ни одного романа, скажем, о полете на Марс, опирающегося на современные достижения техники? В принципе нельзя возразить против такой постановки вопроса. Однако наш любознательный читатель, достаточно знакомый с условиями развития науки и техники, понимает, что прежде, чем мог бы осуществиться такой полет, должны быть пройдены труднейшие подготовительные этапы.

Поэтому необходимо показать, каким путем можно приблизить эту мечту, показать людей-созидателей, борьбу, преодоление трудностей, причем не выдуманных, а конкретных, основанных на глубоком проникновении в сущность научного материала. Иначе богатая идея, не облеченная в плоть и кровь, оставит читателя равнодушным.

Нам кажется, что это и есть одна из главнейших задач советской научной фантастики.

Повествуя о приключениях «смелой мысли», автор должен пользоваться широкой палитрой художественных средств, точно следуя методу социалистического реализма, далекого от схематичности традиционной научной фантастики.

Эти требования не могут вступать в противоречие со спецификой жанра, остается и острый сюжет, и романтика необычного, и занимательный рассказ о науке – все, что присуще лучшим образцам этой литературы. Зачастую в соответствии с жизненной правдой писателю приходится ограничивать рассказ о применении новых открытий, новых изобретений рамками лаборатории, института, рассказывая лишь о первых испытаниях завтрашней техники. Отсюда и «малые масштабы», и «бескрылость», и так называемая «куцая мечта».

Советская научная фантастика достаточно умело рассказывает о технике, будит воображение читателя, помогает молодежи в выборе профессии. Все это, конечно, важно, но нельзя упускать самого главного – великую задачу советской литературы в идейном воспитании нового поколения.

Что там греха таить – немало среди нашей молодежи тех, кто признает лишь приключенческую литературу и научную фантастику, а других вещей читать не хочет. Есть люди, вовсе не приученные к книге, для которых первой ступенькой, открывающей широкий мир познания жизни, может быть книга лишь очень интересная. Это налагает огромные обязанности на писателей, работающих в жанре остросюжетной литературы.

Как же можно в научно-фантастическом романе отказаться от глубокого проникновения во внутренний мир героя? Как можно лишить его примет нашего великого времени?

В заботе о сохранении старых традиций научной фантастики иные критики устанавливают границы жанра, отмеряют точные дозы, сколько места в романе должна занимать фантастика, сколько – приключения, сколько – бытовые подробности. Казалось бы, что здесь нет повода для спора – зачем стеснять свободу автора, он волен в выборе темы и ее масштабов. Однако, как это ни странно, именно научную фантастику, когда она пытается вырваться на простор, сбросить с себя груз обветшалых традиций, услужливые ревнители жанра тащат назад.

Современная американская фантастика рисует космические корабли, которые снуют в Галактике, давно уже освоены авторами Плутон и Юпитер. Но это вовсе не значит, что советские писатели безнадежно отстали, ютясь на старушке Земле.

Если по приказу своих хозяев американские романисты стараются загипнотизировать читателя, оторвать его от насущных забот о близком будущем, разжечь его воображение битвами в Галактике, то у советской научной фантастики путь иной.

Наша литература в большом, неоплатном долгу перед современником, перед нашим великим временем, перед всей нашей планетой, которую, по словам Горького, надо превратить в прекрасное жилище для человечества. Этого не должны забывать и писатели, работающие в жанре научной фантастики. Задачи у всех них общие.

«Литературная газета» № 129 от 28 октября 1954 года. Стр.3.

Продолжение следует.

осуществление этой темы. Ну, и кое-что из их опыта можно будет почерпнуть!»…

Только и всего! Недоумение и неудовлетворенность читателя законны. «Фантастическая» идея не осуществлена даже в модели! Реализация ее оборвана автором на самой начальной, предварительной стадии. Повесть закончена буквально у порога фантастики. Почему же, в самом деле, она называется научно-фантастической?

Есть у того же автора сборник рассказов «История одного взрыва». Молодой читатель, интересующийся практическими приложениями физики, охотно прочтет сборник. Пища для мысли есть. А для воображения?..

Так же как у В. Охотникова, непропорционально малое место занимает фантастика в книгах Л. Платова «Архипелаг исчезающих островов», Н. Лукина «Судьба открытия», Н. Дашкиева «Торжество жизни» и ряде других. В сборнике научно-фантастических новостей «Три желания» В. Немцова все время видна борьба между «чувством необычного», которое есть у автора и проявляется в выборе темы, и опасением перешагнуть через «грань возможного», останавливающим авторское перо как раз там, где должна начаться специфика жанра. Можно поистине удивляться необычайному постоянству, с каким культивируется эта осторожность в произведениях фантастического жанра.

Интересны ли эти книги читателю? Да! Нужны ли ему? Безусловно. Фантастичны ли? Нет!

                                                                                   ***

Почему так получилось?

Писатели говорят в своих книгах о важном и нужном; о том, как в нашем «сегодня» начинается будущее.

«Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», — поется в песне. Нет нужды доказывать, что процесс превращения сказки в быль в высшей степени увлекателен, поучителен, показ его нужен читателю. Что касается «были» и первых шагов ее превращения в небывалое, то они изображаются писателями в большинстве случаев убедительно и способны увлечь читателя романтикой «овладения будущим». Но ведь это же наш сегодняшний день! Это наш советский, социалистический быт! Вчера смелая новаторская мысль наших изобретателей и проектировщиков создала небывалую в мировой технике электростанцию на атомной энергии мощностью в 5 тыс. киловатт, а сегодня эта мысль уже работает над конструированием станций мощностью в 50 — 100 тысяч киловатт. Что это: фантастика или быт? Единая высоковольтная энергетическая сеть, охватывающая всю страну, в законченном виде еще не существует. Но она уже есть — величественная, реальная — в энергетическом плане, первые звенья которого уже стали действительностью в облике Цимлянской ГЭС, становятся былью в гуле гигантских работ Сталинград- и Куйбышевгидростроя. Но даже и в той части, которая еще ждет своего осуществления, — это не научная фантастика, а научный план. Можно ли, не совершая насилия над логикой, смешивать эти два понятия?

Если герои «Первых дерзаний» В. Охотникова, подростки и взрослые, работают с увлечением над идеей «звукокопателя», который на страницах романа так и не вошел в жизнь; если герои «Огненного шара» В. Немцова в полном опасностей рейде проверяют аккумулятор, все необыкновенные возможности которого, способные пленить воображение читателя, — в будущем, за пределами произведения, можно ли говорить здесь о фантастике?

Боязнь заглянуть далеко вперед приводит к тому, что вместо смелой мечты писатели чаще всего преподносят читателям проблемы, техническое осуществление которых уже стоит на очереди дня. Поэтому в книгах, претендующих на фантастику, зачастую описываются поиски технических решений. Это мельчит фантазию, сводит ее к поискам чисто конструктивных или технологических находок. Случается порой, что жизнь обгоняет куцую мечту автора, и к моменту выхода такой книги в свет описанные в ней поиски уже становятся реальностью…

Мечтать в пределах сегодняшнего дня и ближайших пятилетних планов очень нужно, — как можно чаще, как можно больше! Это с успехом делает научно-популярная литература, не забывающая осветить в своих книгах наряду с историей и новейшими достижениями разных наук также перспективы их развития на ближайшие десятилетия, и именно в связи с нашими пятилетними планами. Стремясь положить ту же задачу в основу литературы художественной, писатели создают не что иное, как научно-популярную беллетристику.

Можно ли что-нибудь возразить против этого? Ничуть! Такая беллетристика нужна. Она принесет свою долю пользы определенному кругу читателей. Но какое отношение это имеет к научной фантастике?

Некоторые писатели забывают, что подлинным «воздухом» фантастики является не просто новое, а необычайное, подчас даже не только необычайное, но и невероятное; что именно в фантастике, больше чем в любом другом жанре, способно приобрести огромную силу и обаяние литературное допущение, иначе говоря — условность.

Не будь этой условности, как одного из незыблемых законов жанра, вся фантастика немедленно потерпела бы крах.

Специалисты утверждают, что идея жюль-верновского «Наутилуса» с его способностью неограниченного пребывания под водой, добычею электрической энергии из воды и пр. не более реальна, чем идея вечного двигателя. Но разве очарование книги, ее образовательное и воспитательное значение стали от этого меньше? В «Гекторе Сервадаке» кусок Африки, оторванный столкновением с кометой и унесшийся в небесное пространство вместе с несколькими людьми и затем с математической точностью вернувшийся на прежнее место, с научной точки зрения — чудовищная бессмыслица. Но эта озорная и смелая шутка жизнерадостного писателя дала ему возможность наполнить книгу ценным познавательным астрономическим материалом и некоторыми политическими идеями своего времени. Писатель с мудрой усмешкой как бы вызывает читателя с первых же страниц, раньше чем тот найдет в конце расшифровку парадокса, на жаркий спор, предвидит и недоверчивые улыбки, и взрывы иронического смеха, и возгласы возмущения. Ему надо, чтобы читательская мысль бурлила, кипела, изумлялась, негодовала, а не текла спокойно в русле привычных представлений.

Да только ли в наследии прошлого мы найдем образцы этой смелости, стремления взволновать читательское воображение, погрузить его в атмосферу необычного?

В повести И. Ефремова «Звездные корабли» тема обитаемости звездных миров «повернута» автором так, что читатель невольно останавливается изумленный.

Испокон веков, в сотнях «космических» романов встреча обитателей земли с марсианами или жителями других планет относилась к далекому будущему или, как у Уэллса, к современности. Ефремов перенес визит обитателей иных миров на землю к отдаленному прошлому, когда на ней еще не было человека. Этот домысел или, если хотите, вымысел писательского воображения, научное обоснование которому бесполезно было бы искать в данных современной палеонтологии, переворачивает вверх дном устоявшиеся представления, поднимает множество вопросов, заставляет перебрать в памяти, переосмыслить все, что до сих пор было известно по этому поводу. Это и есть выполнение фантастикой ее прямых функций — пробуждения творческой активности мысли.

И у других писателей, еще ищущих и экспериментирующих, есть изобразительное мастерство, хотя не у всех и не всегда достаточно отстоявшееся, есть хороший юмор, есть уменье показать читателю неожиданности развертывающихся событий не в виде надуманных «приключений» старой буржуазной фантастики, а в виде естественных трудностей, непредвиденных препятствий, закономерно преодолеваемых умом, волей, мужеством героев.

Главная беда и авторов, и произведений, и жанра, однако, заключается в том, что фантастика у них не только обеднена, но и оттеснена на задний план. Лишь моментами она мелькнет заманчивым силуэтом где-то в последних кадрах и скроется прежде, чем читатель успеет вглядеться в нее, сжиться с ней.

А сжиться ему надо непременно. В одной из читательских анкет так прямо, с подкупающей искренностью, и сказано:

— Хочется хоть немного пожить в будущем, посмотреть, какое оно!

                                                                                ***

Пренебрежение спецификой жанра кладет отпечаток не только на тему, на ее «радиус действия». Оно сказывается и на развитии сюжетной линии, нарушая присущие жанру пропорции, и на характеристике героев, короче говоря, — на художественном мастерстве писателя в целом. Здесь тоже оказывается много нерешенного, недоделанного, недодуманного.

Стремясь следовать принципам социалистического реализма, писатели подчас не замечают, что они подменяют принципы литературными канонами, заимствованными из бытового и психологического романа.

Привлекательный многими чертами инженер Крымов из «Дорог вглубь» В. Охотникова, умеющий отдаться, как он говорит, «вдохновенной романтике творческих исканий при конструировании новых машин», герои романов В. Немцова и других писателей, возможно, воспримутся читателями как типические характеры, проявляющиеся в типических обстоятельствах.

Но что это за характеры? И каковы эти обстоятельства?

Те и другие явно не соответствуют свойствам жанра, так же как и методика их изображения. Изобразительная манера здесь расточительна вместо того, чтобы быть лаконичной. Она допускает обилие психологических и иных деталей. Каждая из них по-своему интересна и содержательна, каждая что-то добавляет к облику героя, а все вместе — уводят в сторону от фантастической линии повествования, делают образ героя бытовым.

Схематичности, условности действующих лиц, свойственной старой фантастике, разумеется, не может быть места в фантастике советской. Но, с другой стороны, не может оправдать себя и та широкая палитра красок, нюансов, какой пользуются в изображении характеров художники литературы психологической. В научно-фантастическом произведении, так же как и в художественных произведениях других жанров, должны жить и действовать живые люди, с полноценно, выпукло очерченными характерами, с ясно ощутимой динамикой развития этих характеров, со всеми контрастами и противоречиями как в психике отдельного человека, так и в отношениях между людьми. Все эти моменты должны быть, однако, отражены в произведении методом максимально скупым, лаконичным, уплотненным. Научная (то есть познавательная) и фантастическая (то есть вводящая в область необычного) линии должны занять в произведении подобающее им место, иначе теряется самый смысл, обесцвечивается специфика жанра. Бытовая размашистость образа вместо романтической его заостренности, нежелание (вряд ли можно предполагать неумение) сразу поместить действующих лиц в гущу фантастических событий, предоставив характерам «доразвиваться» в условиях, отличающихся от обычных, стремление заранее «сформировать», подготовить героев к предназначенной им роли — приводят к тому, что развитие действия, которое, ясно, должно быть динамичным, надолго застывает на подготовительной стадии, характеры героев тускнеют, обычное занимает непропорционально большое место, а необычное входит на минутку с заднего крыльца лишь для того, чтобы показать читателю, как хорошо, продуманно, обоснованно оно было подготовлено.

                                                                              ***

Советская научная фантастика очень молода. Она заметно накапливает силы и в основном развивается в верном направлении.

Тем более насущно и неотложно внести ясность в понимание задач жанра и его специфики. Надо полагать, что Второй всесоюзный съезд советских писателей в числе других творческих вопросов советской художественной литературы поставит и внимательно обсудит также вопросы дальнейшего роста одного из популярных и любимых читателем ее разделов — научной фантастики.

Продолжение следует.

забыли его дать. Да, я получил шесть букв, составивших мою фамилию, и ни одной буквы для имени.

И тогда я предложил редактору поставить перед моей фамилией букву П. в знак того, что у меня было пятеро отцов. Но вскоре оказалось, что моя идея оказалась пророческой. Редакция «Юности» пригласила создать иллюстрации к моей повести молодого художника Павла БУНИНА. Так безликая буква «П» неожиданно обрела свое олицетворение. И рядом с инициалами пяти БАГРЯКОВ появилась первая буква имени его первого художника.

В «Истории несостоявшейся книги» 2003 года Виктор КОМАРОВ Павла БУНИНА не упоминает вообще.

Согласно воспоминаниям Валерия АГРАНОВСКОГО «Детектор правды» повесть «Кто?» была написан уже в конце декабря 1965 года и тогда же – перед Новым годом – была передана Борису Полевому (вот тут-то и становятся понятными даты из дневника ГОЛОВАНОВА). А далее – была отработана технология:

— Когда повесть оказывалась у меня, я отвозил ее Борису Полевому в «Юность», а еще через неделю появлялся Павел БУНИН в редакции газеты и в чьем-то кабинете усаживал нас перед собой по очереди и «сочинял» героев по нашему образу и подобию; помню, Слава ГОЛОВАНОВ вдруг отрастил в промежуток между повестями бороду, наш придуманный репортер Фред Честер (до той поры чисто выбритый), был нами оправдан в новой повести и награжден бородкой (с моей точки зрения, мерзской по виду).

От mif1959: рисунка Фреда Честера с бородкой в «Юности» не было. Надо полагать, где-то в архивах «Юности» лежит какое-то количество рисунков Павла БУНИНА, не появившихся на страницах журнала. Далее повторю уже цитированный в предыдущей главе кусок:

— Впрочем, еще раз вспомню букву «П», которая стала составной БАГРЯКА по двум причинам: и по тому, что нас было Пятеро, и по нашему первому и лучшему иллюстратору Павлу БУНИНУ.

Ни один из мемуаристов – ни словом, ни полусловом – не упоминает, что Павел БУНИН имел хоть какое-то отношение текстам БАГРЯКА. Он лишь их иллюстрировал, а значит называть его одним из соавторов БАГРЯКА нельзя. Тем более, что, когда «пора первой любви с «Юностью» миновала», Павел БУНИН вряд ли даже читал до публикации три последующие произведения. Они публиковались в других журналах и издательствах без его рисунков.

А вот три первых повести сопровождались в «Юности» пометкой «Рисунки автора», причем имя этого автора было не Павел, а П.

Павел БУНИН

Не исключаю, что по гамбургскому счету, Павел БУНИН – более значимая величина в российской культуре, чем шесть повестей БАГРЯКА (не беру в счет самостоятельное творчество пятерых соавторов – здесь можно поспорить). С другой стороны, сравнивать, что лучше – борщ, салат «Мимоза», пирожное или чай – не корректно: все это можно съесть в рамках одного обеда и получить от каждого блюда свой набор вкусов.

Сейчас Павла БУНИНА называют «гением книжной иллюстрации» и «классиком российской книжной графики».

Он известен прежде всего своей Пушкинианой (несколько сот рисунков), иллюстрациями к «Легенде об Уленшпигеле» (около ста), рисунками к Омару Хайяму (в 1990 году вышла книга его переводов – с немецкого! – Хайяма, где каждое рубаи сопровождалось его же рисунком) и пр. и пр.

В 1978 Павел БУНИН эмигрировал в Европу, жил в основном в Вене, и был там востребован. Но в 1987 году, окрыленный перестройкой, вернулся в Россию.

В 1993 Смоленским филиалом Всероссийского бюро пропаганды художественной литературы была издана его книга переводов, воспоминаний и эссе «И скажи ей, что она твоя любовь», а в 2002 году, значительно расширенная, она вышла в издательстве «Орбита-М» под названием « Не славы ради…». Среди прочего там были его переводы Редьярда Киплинга, в частности, стихотворения «Боги азбучных истин», чьи переложения на русский язык обсуждают до сих пор, но в этих дискуссиях бунинский перевод не упоминался.

В многочисленных биографиях Павла БУНИНА пишут, что он член Союза художников с 1953 года. И только в одном газетном материале, написанном Наталией Моржиной в 1998 году, говорится, что по возвращении он «восстановлен, а точнее, пройдя весьма унизительную процедуру, вновь принят в Союз художников». И действительно: эмигрировавшего в 1978 году и должны были исключить из творческого союза. Таковы были правила.

И еще одна любопытная деталь упомянута в этой статье:

«Его имя знают, его почерк угадывают. Но "наверху" это раздражает. Когда Борис Полевой, будучи главным редактором "Юности", пытался "провентилировать" в ЦК бунинский вопрос, референт Брежнева брезгливо обронил: "Все газеты нам загадил... Пусть сидит на своей жердочке". Это и была "официальная позиция".

В 1970 году ушла из жизни бабушка. Павел остался один в этой жизни. Стало совсем холодно. И показалось, что жить нечем».

Пожалуй, вот оно объяснение появления Павла БУНИНА среди соавторов БАГРЯКА. Похоже, в середине-начале второй половины 60-х у Павла БУНИНА были некоторые проблемы. И Борис Полевой попросил БАГРЯКОВ чисто формально включить его в свой коллектив. Чтобы дать возможность заработать.

Подтверждение тому, что Полевому было не безразлично творчество БУНИНА – его предисловие к альбому Павла «За власть Советов. [СССР. 1917 – 1967]», вышедшему на русском, английском, французском и немецком языках в 1967 году в Издательстве агентства печати «Новости». Обычно такими революционными рисунками художники пытались снискать благорасположение власть имущих.

Второе косвенное подтверждение: действительно в начале 1966 года Борис Полевой активно общался с ЦК КПСС. Накануне первый секретарь ЦК ВЛКСМ Сергей Павлов осуществил мощную атаку на журнал «Юность» на пленуме ЦК ВЛКСМ в декабре 1965 года. Ранее он обратился непосредственно в ЦК КПСС, заявив:

— Прозаики «Юности» вслед за В. Аксёновым продолжают писать характеры своих героев по образцам западных писателей — Сэлинджера, Ремарка и др. Некритическое, эпигонское заимствование формы ведёт к прямому идейному браку: вместе с лёгким, динамично-бездумным диалогом в утвердившуюся на страницах журнала «юношескую» повесть приходит опустошённый молодой скептик, пустоцвет, поглощённый своими малозначительными переживаниями.

Прозвучало предложение переподчинить журнал с Союза писателей на ЦК ВЛКСМ. Записка Павлова была рассмотрена в двух отделах ЦК: пропаганды и культуры. Борис Полевой, в свою очередь, приводил в ЦК свои доводы. В 1968 году Сергея ПАВЛОВА перебросили на спорт, и Полевой несколько успокоился. А опала для Павла БУНИНА, похоже, начала заканчиваться: в 1969 году (переиздано в 1970 и 1972) тиражом 150 тысяч экземпляров вышла книжка для детей Михаила Брагина «В грозную пору. 1812 год», чуть ли не каждую страницу которой иллюстрировал Павел БУНИН. Но процесс снятия опалы был, надо полагать, небыстрый: в том же 1969 году в серии "Библиотека приключений и научной фантастики" напечатан роман в четырех повестях "Пять президентов", но почему-то не с иллюстрациями "автора", а с рисунками Генриха Валька, который, судя по базе "Фантлаба" не входил в пул художников детгизовской рамки (а это значит, с ним договаривались специально):

Что же касается журнальный вариантов повестей «Кто?», «Перекресток» и «Месть», Павел БУНИН оказался не совсем корректным и все же обозначил в некоторых иллюстрациях свое авторство. Нередко свои рисунки он сопровождал стилизованными буквами «ПБ». Вот как это, например, выглядело в 4-м номере «Юности» 1963 года в иллюстрациях к памфлету Лазаря Лагина «Белокурая бестия».

А вот иллюстрации к повестям «Кто?» и «Перекресток» в «Юности» за 1966 и 1967 годы:

Конец.