Прекрасно. Ле Гуин заглянула в самую глубь творческой лаборатории — в ту потаённую сердцевину, которая заставляет её писать. И попыталась понять, почему именно так она высказывается, а не по иному?

Дело даже не в том, от какого лица ты пишешь, проблема заключается в том, о чём ты повествуешь. Если ты повествуешь о себе — ну что же, волей, либо неволей, ты создаёшь для себя то пространство фантазии, которое даст тебе видение самого себя так, как желаешь ты. А можно попытаться познать мир и искомое бытие, выйдя за пределы Я, и увидеть его с разных перспектив. И увидеть другое, отличное от себя, и перестать гневаться на то, что мир внешний не соответствует твоему собственному естеству.

Накрутил я, конечно, знатно, но зато искренне. Рассказом можно повертеть и изучить с разных ракурсов, но, безусловно, эта пара страниц самое вдумчивое, что писала автор в последние пару десятилетий своей жизни.

Перефраз кафкианского «Die Verwandlung», может быть, не прямо, но по настрою.

Как это? Если вы помните, смерть жука-Замзы его родичи восприняли как избавление и благо. Он стал им неудобен и не нужен.

Родители хотели любить нормальную девочку, «как у всех», и «чтобы как у людей». Странную, необычную деву они любить не готовы, не готовы принять, что она Иная — и начинают игнорировать её, вычёркивать из своей размеренной, «нормальной» жизни. И девочка действительно уходит — она не может перестать расти, и стать любимой для своих родителей, поэтому вычёркивает себя из их мира — к их же облегчению. И только сестре, которая её искренне любила, она оставила фрагмент своего дыхания, чтобы помнила.

Печальная фантасмагория.

Красивая визионерская, пейзажная зарисовка. В «Ночном Дозоре» Иные могли запечатывать фрагменты климата в специальных «карманах». Это и сделала Ле Гуин — рассказала об одном из самых светлых фрагментов жизни, о прекрасном моменте, когда на красивом берегу зашло Солнце, а Луна ещё не взошла. Тепло, светло, вокруг самые свои, самые любимые люди... Художник бы зарисовал, писатель — записал.

Заложенный ещё в глубоком детстве культурный код древнегреческой мифологии сразу услужливо подсовывает нам образ Персефоны, куда ж без него. А что, если это лишь игра? Обычно под житейской историей стараются обыграть мифологическую поэтику, а что если здесь всё наоборот, поэтика мифа прикрывает собой вполне земную и весьма печальную историю? Да уж, загадка так загадка.

Последний рассказ о стране Орсинии, и о её борьбе за свободу. Я, конечно, рад за неё, тем более, что бросаю на неё взгляд в последний раз... Точно так?

Та же самая проблема, что и с Земноморьем — автор давно покинула лесистые просторы своей тихой страны, и потеряла путь к ней, ключи не удалось подобрать и к ней. Та Орсиния, которую я помню, Орсиния лесистых гор, осенней меланхолии, маленьких городков с узкими улочками, ушла. «Unlocking the Air» позволяет вновь взглянуть на неё, хоть мельком, но и не более того. Всё уходит...

Повторение опыта «Searoad: Chronicles of Klatsand», попытка взгляда на одни и те же обстоятельства с разных сторон, словами и взорами разных людей. Что вышло по настоящему — показать микроклимат переплетения отношений людей в маленьком городке, которые сцеплены друг с другом невидимыми нитями связей. Само собой, это не равно фолкнеровским многоступенчатым «паутинным» конструкциям, но схожие черты есть, не отнять. Единственное — впечатления женщины всё же поярче, чем у остальных, и это создаёт заметный перекос в повести.

Для мистического рассказа не хватает саспенса, для бытового слишком мало жизни, а социалкой и вовсе не пахнет. Что это? Нереализованная заготовка под что-то большее, или попытка поиграть на поле нашего дорого друга Стивена Кинга?

Промах.

Красивая и короткая зарисовка, чисто визионерская, но умиротворяющая и спокойная. Океан, его песчаный берег, Солнце, прогревающее их на протяжении тысячелетий — всё это остаётся неизменным для человеческих глаз, которые приходят и уходят. На берегу моря с людей стирает всё, что тонким слоем нанесла культура, пробуждается что-то извечное и подсердечное, которое трудно унести с собой, под лучи маленьких фальшивых солнышем имени Томаса Эдисона, но можно сохранить в душе.

Слегка фантасмагорическая вещица, рефреном через которую проходит семейная реликвия, своего рода символ семейного благополучия, да что там, символом всей жизни. А тут... Стоило ложкам потеряться, и всё, изменения наступили существенные.

Но, надо признать, в рассказе слишком большой перебор с какой-то нелепой фантасмагорией, в виде жильцов в подвале собственного дома, которых они не замечали много лет. Признак ли безумия? Сложно сказать, слишком мало ключей для понимания нам оставила Ле Гуин.

Странный рассказ, странная ситуация, нелепые люди, ни начала, ни конца...

Просто маленький фрагмент непредсказуемой жизни, в которой каждый человек старается отстоять своё, и сохранить чувство собственного достоинства.

Но для меня этот рассказ предстал странным и каким-то недоделанным месивом, в которое можно было вложить больше. Быть может, у меня недостаточно эмпатии, но что есть, о и есть.

Да, порой мы куда болезненней воспринимаем страдания животных, чем людей. Автор увидела чайку с перебитым крылом, которая молча и со стоическим чувством собственного достоинства ждёт своей смерти — разве она не достойна уважения?

Глупый воробей, оказавшийся в ловушке, разгадку которой понять не способен — разве не жаль его, бьющегося о стекло рядом с форточкой, ведь он не виноват, что не понимает этих глупых людских придумок?

А разбившийся о стекло жук — не поднимается нога добить существо, которое ещё может попытаться поскрести лапками, и побороться за свою жизнь?

Да, животных мы жалеем больше — потому что они, чаще всего, не могут себе помочь. Научившись жалости к ним, быть может, мы дойдём и до людей. Жизнь покажет.

Вновь Ле Гуин пытается поймать за хвост ушедшую юность и детство, мысленно пройдясь по знакомым с детства местам, и понять, что же изменилось, как переменился мир для на закате жизни?

Мир изменился мало, молодые секвойи продолжат расти, как и в её детстве, и будут зелёными юнцами, когда она рассыпется в прах, и даже мёртвые пни от старого, срубленного леса переживут её жизнь, которая промелькнула как мотылёк под этими ветвями.

На старости лет Ле Гуин захотелось напомнить, что она не всегда была сморщенной маленькой старушкой.

Помните «Dandelion Wine» Брэдбери, где престарелая Эллен Лумис отказалась признавать себя на фотографиях молодости, окончательно забыв, каково не быть старой?

А вот наш автор — против. Даже престарелые и отёчные сварливые старухи из её рассказа помнят, что когда-то, почти век назад, они были стройными и пышноволосыми красавицами, и не собираются отказываться от этой памяти. Тем самым они отказываются забывать себя молодых, и хранят в глуби души частичку тех молоденьких девочек, коими были когда-то.

В данном случае кукольный домик — симулякр жизни, которую так и не смогла выстроить профессорская чета из ветхого сарайчика в пригороде. Бессильные стать хозяевами своей жизни, они построили её видимость в миниатюре, втайне мечтая стать его жителями, квартирантами идеального мира. Но все попытки вдохнуть жизнь в эту видимость обречены, фарфоровая кошечка никогда не встанет, чтобы выпить вечного молока из блюдечка, потому что это может сделать только настоящая кошка, которую наша чета никогда так и не решилась завести.

Меланхолия...

Это не маленькие рассказы а, скорее, зарисовки. Берётся несколько типажей, и раскладывается пасьянс взаимоотношений — каждый раз совершенно разный. Одна девушка может быть в разных ситуациях матерью, бабушкой, сестрой, дочерью, в одном случае она дочь взрослого мужчины по имени Стивен, в другом — любовница, в третьем — мать...

Что объединяет этих людей — то, что они все до единого несчастны. Но каждый раз — по разному. Человек — это личность и её обстоятельства, и, оказавшись в других обстоятельствах, она меняет мучающие её вопросы, только и всего.

В чём мораль сей басни? В том, что каждый несчастен по своему.

Весьма любопытное этнографическое полотно, остаточное дыхание от «Always Coming Home», где подобных сюжетов была целая туча. Главное в рассказе — попытаться показать абсолютную нормальность диких, на наш взгляд, обычаев, и адекватность их носителей. Ритуальные предметы из человеческой кожи, запрет на обработку камня — с нашей точки зрения, дико и нелепо, но для носителя этих норм — обычная часть жизни, просто повседневность. Просто нужно понять тех, кто исповедует эти нормы, только и всего.

Ещё один рассказ о Понимании.

Рассказ весьма оригинален, хотя «подшёрсток» довольно традиционный — всё те же «сеньоры» и «сервы». Правящая элита создаёт в своём воображении изящные узоры — рабы воплощают их. Они преклоняются перед искусством тех, кто может творить это гипнотическое искусство. Но если вдруг рабы поймут, что и они могут встать плечом к плечу с творцами узоров? Что тогда?

Не могу сказать, что рассказ меня тронул, но концепт его оригинален, признаю.

Ещё один стёбный рассказ. На этот раз — нью-йоркский культ небоскрёбов.

Ну а что, почему нет-то? Снаружи они выглядят более чем внушительно, страшно представить, как по этим стёклам ползают несчастные мойщики окон. Почему бы не появится альпинистам?

Наверное, рядом с этими серыми махинами чувствуешь себя маленьким и чужим... Из этого чувства и может вырасти целый рассказ.

Тема ковчега ещё раз всплывёт в позитивном ключе в «Paradises Lost», здесь же она развёрнута в такой странной форме, что не так уж много народа додумалась, о чём же идёт речь. Да и Изя Розе в этом рассказе ничего не понял, что уж там говорить...

Между тем:

“May God us keep

From Single vision

and Newton's sleep.”

Романтичного Уильяма Блейка очень беспокоило, что физика Исаака Ньютона слишком узка для человечества, и отбирает у него веру в Чудо.

Новый Ковчег, спасающий людей с гибнущей Земли, устроен максимально рационально, это стерильный, спокойный мир с отборными стерильными людьми, в котором не должно произойти ничего необычного. И не может. Но...

Верую, ибо абсурдно.

И ещё — «There are more things in heaven and earth, Horatio, / Than are dreamt of in your philosophy». А вдруг — чудо возможно? Вопреки всему? А если просто — поверить?

Спорно? Спорно. Мои поклоны Исааку Розе, не поддавшемуся всеобщему помрачению.

Мои поклоны Уильяму Блейку — за веру в Чудо.

Каждый выбирает сам.

Такое мог бы написать Шекли, хотя, думаю, у него не вышло бы так грубовато. Ле Гуин всё же не хватало чувства такта не бить так в лоб, как есть в этом рассказе.

Это надо же, пихнуть в контакт двух тупорылых обывателей с фотоаппаратами, которые соображают не лучше домашней утки, при этом обладая упёртостью оной. Сомнительная трагедия парализованного дурака потерялась на фоне Контакта, однако почему-то у читателя не возникает ни капли жалости. Плохо это, или никак? Уж больно «бесячий» вышел персонаж.

Рассказ — не «Sur», а «сюр». Дурь, конечно, полная, и наш автор даже не пытается скрывать, что это дурь. Толпа отважных домохозяек из Южной Америки штурмует Антарктиду, запрягая себя в собачьи упряжки? И среди них ещё одна девица на сносях? Серьёзно, ну как можно это воспринимать всерьёз?

Грубо говоря, местные жизнерадостные хуаниты с большей охотой будут думать о грязи на донышке полевой кухни, а выживание в метели — как-нибудь само рассосётся... И следов на Южном полюсе мы, первооткрыватели, не оставим, ведь будущие мужчины-полярники такие ранимые, ещё расплачутся от горя, увидев привет от дамочек... Пожалеем их.

Иной раз Ле Гуин сама выстёбывалась над феминизмом. Но описание красот ледяного Юга — выше похвал.

Довольно изящная пародия на научный дайджест.

Так уж ли нелепо продавать время, сверять на него котировки? Так и представил себе книгу Дэниела Ергина «Время»...

На самом деле, время — ценный ресурс, ценнее нефти, ценнее даже электроэнергии. Куда утекаешь ты, о время?...

Быть может, и правда, отнестись к проблеме посерьёзнее?

Отлично сделанная история.

Ну что же, Ле Гуин удалось меня обмануть. Я действительно представлял ту, что ведёт этот рассказ, классической счастливой домохозяйкой, в длинной юбке и с чепцом на голове. Просто по умолчанию, культурный код такой. Ведь я заранее знал, что это история оборотня, и был готов к тому, что супруг нашей дамы превратится в звероволка. Всё к этому шло...

А нет. Обман — ракурс оказался совсем другой, и муж доблестной... Ракши (пусть будет так, кто надо, тот поймёт), действительно превращался в отвратительное существо, но совсем другое — гладкую бесхвостую обезьяну. Да, стереотипы есть стереотипы.

К этому рассказу мне нужен ключ. К «Запискам сумасшедшего» Николая Васильевича у меня такой ключ был, в виде огромной толпы Поприщиных вокруг. Здесь... Честно признаюсь — я не могу расшифровать формулу этого безумия, мне не понятен этот рассказ. Быть может, есть расшифровка?

Человек должен ради чего-то жить. Если не во имя будущего, то хотя бы ради настоящего. Если не во имя своего дела, то для своих близких.

Всё когда-нибудь заканчивается. Близкие люди уходят из твоей жизни, и настоящее пустеет. Можно ли жить так, особенно если твоя собственная линия судьбы уже неумолимо ведёт тебя к закату?

Лучше отпустить настоящее, и сделать его прошлым — ради будущего своих. А дальше... А вот здесь нет ответа.

Ле Гуин любит такие тексты.

Что-то подобное она сделает много позже, в «A Fisherman of the Inland Sea», в которой человек, находясь в двух диаметрально противоположных обстоятельствах, счастлив и несчастлив одновременно. Девушка жила своим искусством — но была одинока. Девушка лишилась своего искусства — но нашла любовь и семью. Что лучше? Неизвестно. В обоих случаях в ней что-то умирало, но что-то — и жило. Самое интересное, что и в том, и в другом случае Гвилан была настоящей.

Кстати, этот же приём она использовала и в «Tehanu».

Одна из магистральных тем Урсулы Ле Гуин — Мечта. Не сомневаюсь, что она, творя Земноморья или Экумену, втайне грёзила об их воплощении в реальности, выразив свои сны в романе «Threshold». Здесь же мы наблюдаем первичную обкатку идеи, немного грубоватую, но выразительную. И мир-то был выбран нарочито простенький — от мальчишки-подростка скорее ожидаешь не сексуального рая и аркадической пасторали, а какого-нибудь парафраза Хайбории и приключений Конана-варвара, юношеский эскапизм работает всё же по другому. А вот шок инопланетных этнографов — практически настоящий, но — не совсем. У меня закрадывается стойкое подозрение, что и они — чьи-то мечты, уж слишком искусственна их любовь, слишком, по книжному, нарочито они общаются друг с другом.

Неужто автор ломает «четвёртую стену»?

Это сборник, собранный Урсулой Ле Гуин на самой-самой вершине творческой формы, в самом расцвете её потрясающего таланта. Практически каждый рассказ — как гвоздь с золотой шляпкой, они созданы синхронно с лучшими её романами, и заряжены той же меланхоличной, чуть холодноватой атмосферой истинной гуманитарной фантастики, и подлинной, молодой романтикой.

Холодная романтика — стилизация «Semley’s Necklace» (1964), перефраз легенды о Волшебной Стране, красивая, меланхоличная...

Метафоричная и слегка фантасмагорическая легенда «Darkness Box» (1963), в которой предвосхищена погоня Геда-Ястреба за своей Тенью...

Аллегорическая притча-размышление «The Ones Who Walk Away from Omelas» (1973), почти коан, ставящий человека перед тяжёлой и неразрешимой дилеммой...

Гимн науке и призванию, жизненному упорству, гимн несломленности — «The Stars Below « (1974), в котором мечтающий о звёздах найдёт их даже не бросая взгляда на небо...

Замечательный сборник. Молодой, искренний, романтичный, и пропитанный здоровым духом Постижения нашего мира.

А точно ли речь идёт об инопланетянине?

Ле Гуин уже поднимала вопрос о необходимости контакта с иным живым миром, в ««The Author of the Acacia Seeds»...», и, сдаётся мне, речь здесь идёт, скорее всего, о каком-то травоядном зверьке, возможно, полевой мыши или ком-то в этом роде. Человек и мышь одинаково не могут понять друг друга, слишком разны их понимания окружающего, и манера контакта друг с другом абсолютно разная. Они остаются друг другу чужими, поскольку с трудом даже могут осознать обоюдную разумность, не говоря уж об общении. Ричард Адамс, конечно, глубже писал о том же, но наш автор пыталась натолкнуть современников на тему важности Понимания, в самом широком смысле слова.

Собственно говоря, всё было уже сказано за 10 лет до появления этого рассказа в «Planet of Exile», только автор на этот раз существенно сократила адаптацию колонистов-людей к агрессивной среде нового мира. Однако здесь она развернула всё в сторону аллегории, согласно которой видение мира вновь зависит от позиции наблюдающего. Для тех, кто отбыл с Земли, её зелёно-голубые просторы навсегда будут покинутым домом, а пустынные пространства нового мира — чужбиной. Но для рождённых на этой земле она красива и благостна, как ничто другое. Что-то уходит, а на смену приходит новое, иное, это просто жизнь.

Красиво, что говорить.

В эпоху воин, когда, буквально, земля горит под ногами, человек ищет опору, то, за что можно цепляться, и во имя чего можно выжить. В нашем случае — за книги. Человек всю жизнь занимался сохранением и сбережением книг, так что же он должен спасать из огня?

Много позже эта тема получить более полное развитие в «Voices», здесь же — просто заметка-зарисовка.

Хоть в произведениях Ле Гуин единороги появляются нечасто, их образ был для неё важен. Вспоминаю знаменитое эссе «Why Are Americans Afraid of Dragons?», где больше запоминается не дракон, а именно единорог. Для неё способность видеть волшебных существ — дар, присущий незамутнённому сознанию, и недаром она поместила свою девочку в Индию — в культурном коде этой страны нет единорога, и он остался неузнанным. Главное, что девочка понимает, что с наступлением новой, взрослой жизни, что-то уйдёт от неё, то, символом чего является «белый ослик».

Рассказ, безусловно, субъективен, о чём и говорит дневниковая форма повествования. У нас есть наблюдатель, а есть материал, есть пара противоположных взглядов на проблему. Либо у нас перед глазами осколок тоталитарного будущего, где преследование инакомыслия выражается в форме «карательной психиатрии» (диссиденты?), либо мы видим классическую историю психоаналитика, которая сама, в силу своей нестабильности, прониклась паранойей своего пациента.

Впрочем, в контексте идей самой писательницы предпочтителен первый вариант. Проблема свободы и выражения своей личности рефреном проходит через её произведения, и образ тоталитарного будущего пугал её до невозможности.

Проблема власти и свободы — в полный рост. Уничтожить личность человека просто за то, что для него лояльность государству ничего не значит, который считает, что собственные границы важнее контуров на карте? Сейчас нам это уже не кажется смешным, и в реалиях нынешнего времени контекст повествования кажется слишком угнетающим. А вот девушкой-психиатором, которая решила уйти из профессии, чтобы сохранить свою человечность — я искренне горжусь.

Взгляд на Землю со стороны. Инопланетянин пытается представить её в своей целокупности, в единстве и многообразии, и воплощением её становится Венеция. Средоточие человеческой культуры и искусства, средоточие человеческих голосов, птичьего пения и ворчания иных живых, не заглушаемое лишним шумом цивилизации, отражение хрупкости и величия здания, возведённого на самом хрупком из всех возможных основании. Это ли человечество? Сложно сказать, но пусть будет так.

Вновь рассказ-ощущение, рассказ о тайне смерти. О том, что мёртвые какое-то время остаются с нами — и будут с нами, пока мы их помним. К добру ли это, к худу ли, но связь эта обоюдна, и чем ближе мы будем тянуться к мёртвым, тем ближе смерть. Оставить их, или пойти с ними, благо, зная, что за дверью нас ждёт просто другая жизнь?

Загадочная зарисовка.

Ну а что, прекрасная сатира.

Я глубоко почитаю науку, она прекрасна и удивительна, «о сколько нам открытий чудных...»... Но вот закавыка — люди иногда слишком увлекаются сугубо теоретическими выкладками, и, в отрыве от реальной жизни, стремятся воплотить сугубые теоремы, что приводит порой к самым неожиданным последствиям. А уж психология... У психологов есть особенность — из всех гуманитариев они самые непримиримые, большая часть тех, кого я знаю, придерживается какой-то определённой методики анализа, признавая остальные бессмысленной туфтой. А представьте себе, что подобный человек, из самых лучших побуждений, начнёт пользу наносить да ласкам подвергать так, что мало не покажется.

Представьте себе, что ваша жизнь будет измеряться в циферках, и вам даже не расскажут, что под ними скрывается. Впрочем, нам это знакомо, правда?

Сугубо реалистичный рассказ о том, как меняется человек в своём пути, даже не в дороге, в физическом смысле, а в пути. Места, куда он возвращается, меняются, приходят новые люди и исчезаю старые, прошлая жизнь ветшает и становится другой, но больше всего меняешься ты сам. В неумолимом пути жизни нет возможности вернуться к старому, нить времени тащит тебя дальше, собирая по пути чужие жизни, и направляясь к концу твоей собственной.

Почему эти люди не испытывают скорби? Потому что они уже не те люди, которые имели близкого человека, они изменились настолько, что не ощущают чувство потери. Меланхоличная история, даже по духу пришедшая к нам из дождливой страны Орсинии.

Не могу сказать, что на этот раз у автора получился роман с сюрреализмом. В данном случае он имеет конкретные рамки — попытку рассказать о квантовой физике, об игре вариаций бытия и условности окружающего мира. Кот Шрёдингера — во всей своей красе, в самом натуральном, мурчащем виде.

С физикой не сложилось, любителям придётся читать «A Fisherman of the Inland Sea», где дилемма квантового пространства-времени воплощена более изящно и красиво. Здесь сюрреализм весь упёрся в тот самый пресловутый ящик... который снова не дал ответа на знаменитый вопрос.

Впрочем, я многое могу простить Ле Гуин. Почему? А мне рыжий мурлыка понравился.

Не хочется произносить лишних слов и лукавить, рассказ мне не слишком по сердцу, он для меня затянутый и душный, хотя тема его очень важна, и стоит вновь скачать «спасибо» автору, которая делится с нами своими мыслями.

Что вызывает тоску по настоящему — это обыденность тоталитаризма, то, что люди давно привыкли к тому, что их свобода уничтожена и размётана в клочья. Единственная их надежда — это мечты. Мечты о далёком будущем, когда они смогут сломить гнёт общества, которое убивает и уничтожает их, от государства, которое разбивает и выхолащивает все связи между людьми, чтобы упростить себе диктат над людьми. Даже в этом угнетающем, безнадёжном быту, в этом отупляющем и бессмысленном труде, люди ищут точку опоры, чтобы навсегда перевернуть мир, и сделать его счастливее.

С одной стороны, искренне хочется верить, что это своего рода гимн мечте о лучшей жизни. С другой же — на фоне тупо-сжирающего бытия даже наступающий конец света, который должен стереть с лица земли эту зашедшую в тупик цивилизацию воспринимается и Бэллью, и нами с холодным и тоскливым равнодушием. Старый мир не нужно уничтожать — он исчезает сам. Что придёт на его место, и кто вспомнит эту Атлантиду?

Точно ли рассказ — о творчестве?

Так ли мы умны, чтобы судить об уме животных? А насекомые, растения, камни, в конце концов?

Вспоминая рисунки в пещере Альтамира, петроглифы Залавруги, первоиероглифы «цзягувэнь», потихоньку начинаешь осознавать, что Ле Гуин снова говорит с нами о «понимании» — о том, что каждое живое существо может стремится выразить своё ощущение мира особым языком, который просто нужно постичь, и осознать его красоту. Поэзия пингвинов выражается не словах, а в движении и звуке, она не похожа на человеческую, но несёт в себе иное осознание мира. Всё та же тема ракурсов восприятия, и тема теролингвистики здесь служит фантдопущением, и не более.

Безусловно, это антропоморфизм, безусловно, преувеличение, скорее всего, это вовсе не научно. Но какая красота — эта гармония постижения!

Притча. Практически мысленный эксперимент. В «Дневнике писателя» Достоевского есть подобные притчи, да и «Братьев Карамазовых», на которые ориентировалась Урсула Ле Гуин, забывать не стоит.

Проблема выбора.

Омелас. Город всеобщего счастья, гармонии и радости.

И за всё это платит один. Один-единственный ребёнок, в жизни которого омерзительно и жутко всё, что только можно.

Условие счастья — чтобы этот ребёнок никогда и никогда не увидел в этой жизни ничего светлого, и доброго.

И ещё одно условие — вы будете вкушать безмятежность и радость, зная, что за это кто-то страдает.

Каков ваш выбор?

В этом весь и вопрос. Дело даже не в том, что ребёнка можно отбить, накормить и приголубить, спасая его от мучений. Вопрос поставлен не так, не с того угла. Автор уже описала, что ребёнка — не спасти, зло уже совершено, он искалечен необратимо.

Это взгляд внутрь каждого, и каждый должен спросить — а нужно ли тебе такое счастье?

Каждый, кто нашёл счастье, зная, что за него страдают — сделал выбор, он даже объяснил его, и нашёл ему рациональное объяснение. Всё так.

Меньшинство тех, кто может сказать — «нет». Для самого себя — просто «нет», развернуться — и уйти. Если нельзя никого спасти, нельзя идти поперёк своей нравственности, и он должен уйти из места чужого счастья, заквашенного на горе, и попытаться построить его в неизвестном, мрачном далёке.

Это выбор. Просто попытка понять, кто ты есть, и что у тебя в душе.

Слезинка ребёнка — сколько же людей на самом деле не сможет ею пожертвовать?

Написано интересно, не отнять, «The Doors of Perception» Олдоса Хаксли были написаны за 20 лет до этой попытки Урсулы. О чём она хотела поговорить — ясно, об условности реальности, об изменении восприятия, которое позволяет увидеть нам бытие в совсем других ракурсах. А здесь уже даже не наркотическое опьянение, а просто переход в другой слой реальности, в иную сферу восприятия действительности. Получилось? Это рассказ-ощущение, им надо проникнуться, а мне — не удалось. Простите, почтенный автор, но эта история прошла мимо меня.

Видимо, имя почтенного Жан-Поля Сартра упоминается не просто так, Ле Гуин попыталась обыграть его философию в короткой форме. То, к чему приходит безымянный герой рассказа, именуется у философа «Etre-pour-soi», «бытие-для себя», осознание собственного существования, и, одновременно, сомнения в этом, желание почувствовать своё бытие конкретно, что отличается от повседневного «Etre-en-soi», неосознанного «бытия в себе». Безымянный пытается убедится в своём существовании, найти стержень «Etre-pour-autrui», «бытие-для-других», войти в контакт с иным, и увидеть своё отражение в глазах другого, понять, кто же он такой, что из себя представляет, через вщгляд со стороны убедиться в своём бытии. Однако, лишенный другого возле себя, лишённый фактов, подтверждающих собственное существование и собственное прошлое, он не может найти экзистенцию своего существования здесь и сейчас, и теряет самого себя, ведь не поняв, кто же он такой в данный момент бытия, он не может понять кто он, и дать себе имя. Он свободен, но он же — и ничто одновременно.

Интересная попытка поиграть с французским экзистенциализмом.

Девочки с каре.

Фантбоевик своеобразный жанр, и очень обманчивый. Кажется, что в нём писать легко и приятно, думать не надо вовсе. А уж во вселенной «Боевой киянки» и вовсе красота — раскладывай фигурки, кидай кубики, разыгрывай партию — и описывай то, что получилось. Однако можно написать лютый бред, каковым, к примеру, является «Ultramarines» Грэма Макнилла, а можно и что-то весьма выразительное, вроде «Eisenhorn» Дэна Абнетта. Надо уметь выстроить сюжет, интригу, антураж (да-да, атмосферу никто не отменял), всё как в настоящем писательстве. А уж космодесант... Они, по стандарту, все истово верующие, боевитые и невероятно пафосные, в общем, развернуться негде, поневоле будешь размениваться на клише.

Не избежал этой участи и Джеймс Сваллоу, хотя у него был шанс написать что-то оригинальное. «Adepta Sororitas» есть орден монашек, перед нами цельный отряд боевитых и изящных девиц, фанатично преданных «невест императорских». Каков материал, а? Истово верующие монашки на службе у местной церкви, хлеще госпитальеров — это было бы сильно. В руках умелого писателя...

Здесь же — классическое «ваховское» «камерное мочилово». «Масштабное мочилово» — это когда истребляют сотни тысяч орков, здесь же идёт схватка с нелегальными псайкерами, и разрушенных локаций всего одна. Но вот беда — хвалёные «Сёстры битвы» вообще ничем не отличаются от обычного космодесантного ордена — тот же пафос, те же нахмуренные бровки и переживания о судьбах Империи, и более — ничего. Чувствуя в руках крашенный пенопласт, автор старается постоянно подчеркнуть женскую природу наших девочек, по крайней мере, ни один из персонажей не преминёт поименовать бойцов «девушками», враги же с чего-то их маркируют званием женщин «с низкой планкой соцответственности». Создать собственное лицо полностью провалено.

Всё это было бы ничего, если бы не нудность и предсказуемость сюжета, в котором фигурируют исключительно положительные (или ещё более поожительные) девы с болтерами и цепомечами, и злобные, вероломные злодеи, от которых душок зловредности доносится сразу, как только они появляются на страницах. Особенно отличился главный гад, который умудрился толкнуть злодейские речи каждому встречному-поперечному, разъясняя детали своего злодейского плана (во имя Императора, Ave!). Но наши девочки так набожны, и у них такой заряд пафоса, что его не взяли даже мощные колдунские завороты самых могучих псайкеров.

В общем — очередной невыразительный боевичок, повышенной посредственности.

Если человек желает видеть звёзды, ему ничто не способно помешать.

Даже каменные своды.

Даже в штреках серебряных копей можно быть оп настоящему свободным, и делать своё дело. даже если твоё дело требует открытого неба над головой, ты способен

наступить на горло этому миру. Мир глубок и непознаваем, у него много тайн, но пытливый ум найдёт себе место где угодно. И он может делать добро людям — просто так, от чистого сердца, и уйти в небытие, навстречу новым открытиям, новому пониманию. И навстречу одиночеству — но одиночеству, путь которому освещает свет звёзд.

Весьма неожиданна для меня была развязка этой истории, нужно признать, как удар обухом по лбу.

Суховатая форма диалогов, записанных на плёнку, только придаёт рассказу немного угнетающий тон, однако, постепенно, когда нить интриги постепенно разматывается, мы начинаем понимать всю глубину происходящих в людях перемен.

Казалось бы, что могли привезти люди из загадочной Комнаты, находящейся посреди марсианской Пустыни? Золотой Шар, «счастье для всех, даром»? Зона Хармонта — случайность, игра иномировых сил, привнесение Чужого в привычное. Комната Марса одним прыжком переводит человека на иной уровень восприятия, где он начинает ощущать... что?

Но нужно ли это людям? Одним прыжком достигать того, к чему нужно идти долгие годы, и что нужно не только чувствовать, но и понимать? Можно обрести Новый Мир, слышать Музыку Сфер, видеть Свет Горний, но не потеряется ли в них наш, обычный мир, земной, и, в конечном счёте, наша робкая, неустойчивая, но такая дорогая нам Человечность?

Нет ответа.

В мире постапокалипсиса, в мире, где эпоха Модерна и Прогресса завершалась чудовищной войной, в результате которой люди теперь видят Солнце всего пару раз в год, запрет науки даже понятен. Люди не смогли справится со своим собственным гением, и подспудная мерзость Человека взяла верх. Ограничение науки, запреты — одновременно и попытка снять с себя ответственность за произошедшее, и попытка его предотвратить.

Но любая идея имеет свой срок давности, и «эффект колеи» от неё длителен. Нельзя ограничивать пытливый ум, ведь он не стремится разрушать, он стремится к Познанию, и гений пытается всегда найти себе дорогу.

Ну что же, нам, ныне живущим, это знакомо. И сейчас, в данную минуту, звучат призывы к стандартизации, к доминированию Серости, к искоренению нестандартных людей, во имя навязываемых идейных конструкций, к искоренению «излишеств» во имя фальшивых «традиций» (пусть будет «staples»). Ну что же, будем надеяться, что гениальный математик, уходя в неизвестность из родного города, найдёт своё предназначение, и вернёт людям великое искусство Науки, ведь и нам нужно надеятся.

И уже тогда, в эпоху 1960-х, Ле Гуин понимала всю хрупкость нашего мира.

Мир субъективен.

И ведь действительно — долго находясь на одном месте, можно почувствовать, что ты движешься в меняющемся мире, а он меняется вокруг тебя. А дерево... Оно ведь живо, оно чувствует, растёт, некоторые даже способны к ограниченному движению. Что оно видит из года в год, целые поколения людей, меняющийся мир вокруг себя, движение жизни... Видит ли оно себя центром мироздания, своего рода Иггдрасилем, несущем на своих ветвях Призвание?

Забавно, казалось бы, но, рассказ-то всё одно чем-то неуловимо цепляет.

Итак, я продолжу путешествие по мирам Урсулы Ле Гуин, осознавая, что её наследие для меня уже близко к исчерпанию...

«April in Paris» — добрый и наивный рассказ, по хорошему юный. И чувство одиночества в нём юное — одиночество чутко восприимчивой к миру души, которая не находит отклика, сталкиваясь с Большой Жизнью. Можно представить, что сама мудрая, справедливая Вселенная, само Небо, соединяет безумно одиноких людей друг с другом, разбивая для этого оковы времени.

И ещё — никогда не знаешь, как может в будущем (или прошлом) отозваться твоё призвание. Ты всю жизнь изучал наследие Франсуа Вийона — не для того ли, чтобы глубже понимать его время? Ты занимался наукой, редкой даже для XV века алхимией — кто сказал, что это было напрасно? Ведь твои коллеги-послёдыши совершат великие открытия...

Вечное и неделимое — квадратные башни Notre-Dame, цветущие каштаны, одиночество, дружба, и, быть может, и любовь. Ты не всегда будешь одинок.

Обычно я фильтрую список книг на прочтение, поэтому редко попадаю в ситуацию, когда мысленно повторяю про себя: «Да когда же ты кончишься уже?...». Так было и с этим романом Майкла Салливана, который полз, полз, как бескрылый дракон по песчаному берегу, и не думал заканчиваться. И это — для неполных трёхсот страниц, то есть — почти приговор.

Первый роман звёзд с неба не хватал, но написан был терпимо. В принципе, второй тоже не вызывает какого-то невероятного отторжения, но... сами понимаете, интереса он не вызывает тоже. Отчего так? Я, кстати, честно думал, что дело во мне, вдруг меня злит команда девчачьих супер-фемид из-за того, что я в глубине души окажусь МШС (Мерзкая Шовинистская Свинья), однако нет — мысленно поменяв пол героиничек, я обнаружил, что сюжетная хренобора осталась на месте, и представляет из себя из рук вон отчаянное подыгрывание со стороны демиурга — то есть автора этой книги. А он, знаете ли, изрядный жулик и прохвост, ведь ему нужно закончить цикл на точке образования громадной империи людей, а для этого ему нужно разом развить их со времён цезаревых зарейнских германцев минимум до Франкии Меровингов за считанные годы. Как же совершить подобное?

Гениальная девочка-изобретатель, только что бывшая забитым, аутичным, но любопытным ребёнком, с нуля создаёт колесо (ну это ещё ладно, в Мезоамерике вон колесо так и не появилось), и осваивает кузнечное дело с одного посещения кузница, обойдя стороной все архаические металлургические технологии, хозяева каменных копий и кремневых скребков будут ковать стальные мечи. Ну гениальная девочка, чё...

Девочка номер два — с нуля создала письменность. Сначала пиктографическую, потом незаметно перешла в идеографическую, а затем, через пару недель, додумалась до консонантно-вокалического письма, и это притом, что никто из рас в этом мире письменностью не владеет от слова совсем. Да, девочка наша также разбирает любые пиктограммы и идеограммы, без всякого Розеттского камня. Лингвисты, вы опозорены навеки. Да, она сразу решила писать летопись имени самой себя. Вы против? В этом контексте — нет.

Третья девочка — изобрела лук. Ни у кого нет, а неё теперь есть, и оперение для стрел она придумала, и, судя по всему, науку аэродинамику. У эльфов нет луков (у них только бронзовые мечи, как у трагически убиенного охотника из первого романа, с ними, видимо, и ходили по мясо мудрые остроухие добытчики), у гномов нет луков, у всех племён людей нет луков, а у девочки теперь есть. Вон оно как!

С девочкой подростком, магом уровня бога, я ещё могу смирится, кстати, да и псевдо-гречанка с повышенным уровнем пассионарности меня не слишком смущает — пусть будет. Вся проблема в том, что со стороны вся эта ботва выглядит максимально по идиотски, будто подросток в школьном коридоре пишет в тетрадке про приключения себя и своей команды друзей в нездешнем мире. Мистер Салливан, скажите честно, вы халтурите?

Ну вы поняли, читать подобные нелепицы — прямо таки удивительно. Причём — весь роман заключается ровно в трёх действиях, в виде эмиграции, добычи мечей и выбора кинига (что-то вроде бретвальды) причём все эпизоды растянуты так, что от зевка нельзя удержаться даже на первых главах. Единственный персонаж, который претендовал хоть на какую-то неодномерность и интересность — Нофрон — задвинут на задник, и интрига с его участием, видимо, «подождёт до утра».

В общем — мне было скучно. Дурацкие сюжетные повороты, нелепые плоские герои, до предела бледный и неяркий мир — всё это добивает новое творение Салливана, который умудрился на потоке деградировать в сущую ерундистику. Так что, быть может, серию о двух ворах я ещё и полистаю, а возвращаться сюда — увольте.