Начинаем новое путешествие — на этот раз по творчеству великого русского поэта (так!), Ивана Алексеевича Бунина.

Этот рассказ был опубликован достаточно поздно, но он является одним из первых в творчестве писателя, он долго его берёг от публикации, не желая отрывать от себя, настолько он был ему дорог. Хотя, казалось бы, у него даже нет чёткой фабулы... что, как раз является главной писательской чертой Бунина, который прекрасно умеет фиксировать мгновение и ощущение, что и делает его скорее поэтом в прозе, нежели полноценным прозаиком.

Думаю, писатель здесь отобразил момент какого-то экзистенциального поворота в своей жизни, когда он ощутил, что ему не подвластна его жизнь, и он может только идти по собственному пути, надеясь не упасть по дороге к своей смутной цели. Вполне реальный, земной перевал в вечерних сумерках внезапно превращается в символистскую аллегорию жизни.

Красивый и очень поэтичный рассказ.

Могу сказать честно, роман Абнетта на этот раз меня нисколько не порадовал, хотя, наверное, для любителей лора он стал глотком свежего воздуха в череде бесконечных подвигов унылого космодесанта. Любители экспериментировать предпочитают писать о Гвардии или Инквизиции, а наш автор решил на-гора выждать роман об авиации, причём сделать привязку к миру Империума достаточно условной и необязательной. Он решил создать суровую и лаконичную военную драму о военных лётчиках, «Ночные ведьмы» и «Эскадрилья «Лафайет» ему в помощь, о дружбе и потерях, цене дружбы и любви среди тех, кому ежедневно грозит смерть в воздухе. Вроде бы всё нормально, а нет...

В одном из эпизодов замечательного мультсериала «South Park» демонстрировали телешоу «Cop Drama», где герои-полицейские в многочисленных диалогах выясняли нравственные стороны своей профессии.Ну так вот, роман Абнетта один в один соответствует критериям этого шоу — валко, многословно, и... абсолютно невыразительно. Я понимаю, автор не претендует на лавры Ремарка, или Симонова, однако прав один из рецензентов — после прочтения не остаётся привкуса пепла на губах, ты не привязываешься к героям, не ощущаешь праведный восторг от гибели недругов, не следишь, замкнув дрожащее сердце, за воздушными боями. Абнетт хотел сделать военную драму — ну что же, он её сделал, но сделал абсолютно искусственно.

Нужно отдать должное, автор старался. И воздушные бои описаны на славу. Просто не его это формат, или, быть может, задумка не до конца удалась, не знаю. Но то, что у меня в душе ничего после этого романа не осталось, это факт. Осталось только раздражение и чувство зря потраченного времени.

Итак, нелёгкий труд комментирования раннего творчества Михаила Булгакова завершён, и его замыкает сборник его малой прозы. Надо с чего то начинать, и, несмотря на «Записки юного врача» и корявые опыты написания пьес, писателю пришлось устраиваться в газету «Гудок», и в берлинскую газету «Накануне», и писать для них сатирические фельетоны. Сказать, что эта профессия его раздражала, значит сильно ей польстить: он гордился своим умением написать за несколько минут, однако понимал, что разменивает свой талант на поверхностные и неглубокие заметки. Что правда, то правда — если сравнивать Булгакова с мастерами малой формы, такими как Михаил Зощенко, Аркадий Аверченко, Надежда Тэффи, Исаак Бабель, то на их фоне он затеряется. Взять того же Зощенко: его рассказы яркие, запоминающиеся и добродушные, что нельзя сказать о большинстве гудковских творений нашего героя. Да, они злободневны, местами остроумны, но напрочь лишены зощенковского добродушия и философичности, скорее, они переполнены сарказмом. Зощенко чаще всего любил своих героев, Булгаков — нет. Он не верит в их будущее, и насмехается над попытками сотворить из этого материала «нового человека», поскольку уверен в неудаче любого проекта на таком жалком и неверном материале.

Нам очень повезло, что Булгаков хотел получить от своего таланта больше, и он не задержался долго на работе в «Гудке», поэтому мы можем на своей полке стройные томики его собрания сочинений. Если бы он продолжил свой труд фельетониста, то, скорее всего, канул бы в Лету вместе с большинством авторов лейкинских «Осколков» и «Сатирикона». Сами же фельетоны, конечно, представляют собой любопытный памятник эпохи, но в литературном отношении никак не блестящий.

Коротенькие зарисовки на бытовые темы, совсем крошечные даже в рамках жанра, ироничные заметки о жизни нэповской, многогрешной. По своему забавные, недаром одну из заметок обессмертила экранизация «Собачьего сердца», хотя и не слишком запоминающиеся. Заметки-шутки, ирония, даже насмешка — автор продолжает иронизировать над новым строем, и его нелепыми порядками, правда, старается делать это всё же достаточно безобидно.

Подобный рассказ есть у Роберта Шекли, и он представляет собой своего рода хитрость. В чём она заключается? Фельетонист «на потоке» застопорился: о чём писать-то, нельзя же постоянно на-гора выдавать смешные тексты? И ему приходит замечательная идея: а почему не написать фельетон о писателе, который не может написать фельетон? Genios!...

Идея замечательная, несмотря на свою очевидность, это нужно ещё суметь. Рассказ вообще очень сложный жанр, где нужно выдать в краткой форме определённую идею, или образ, а это не каждому дано. А если не выдаётся, то можно написать и про «воспаление мозгов»... жаль, что создать такой рассказ можно только один раз.

Фельетон о растратчике, который поддался чарам прекрасной незнакомки, и спустил на неё все казённые деньги. История не без романтической нотки, с лёгким привкусом молодецкой глупости юного ловеласа, однако написан рассказ явно на коленке, на самую заезженную в сатире тематику, чтобы просто заполнить объём в «Гудке». Введение — завязка — преступление — раскаяние — правоохранительные органы. Всю эту последовательность мы уже знаем, и в журналистском наследии Булгакова такое встречалось уже не раз.

Игромания — болезнь, иногда её можно спутать с азартом, спортивным интересом, но чаще она заставляет человека снимать с себя всё в надежде получить сладостное наслаждение от ощущения выигрыша. Абстрактно люди вроде бы всё понимают, осознают, что у хозяина выиграть нельзя, но жажда берёт своё.

Закончилось всё трагедией, так как слабый и внушаемый человек легко поддался на соблазн, и стал жертвой напёрсточника, немного сойдя с ума, размахнулся любимым оружием Булгакова — «финским ножом», на миг сделавшим из маленького человечка грозного мстителя.

Мрачноватый фельетон... Здесь уже чувствуются тоскливые вздохи Достоевского.

А вот это хорошо, чистый Гоголь, недаром Булгаков так его любил, и частенько к нему обращался. Но это не Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, как можно было подумать, вовсе нет. Классический сюжет: двух друзей назначили начальниками в конкурирующие структуры, и... дружба закончилась, сами понимаете. У одного крылья выросли, у другого рога для отпора, и понеслась. Начальнички как-то сразу отупели, и стали сражаться не с проблемами, которые им были по статусу предназначены, а между собой. А уж когда одного из них назначили ИО, так крылья превратились в нимб, вместе с карающим мечом.

Симпатичный рассказ, всё как в нашей жизни, что уж тут попишешь.

Очередной фельетон на тему «самогонного озера», «пьянству — бой!», и всё прочее, с песнью по рельсам. Это ещё Михаил Афанасьевич не побывал во временах моего детства, когда люди добывали спирт, например, из гуталина (очень любопытный рецепт, между прочим), или из дихлофоса, но это мы спишем на повышение уровня народного образования. А тут у людей даже культура кое-какая имеется, не просто покупают горькую, но даже и с закускою, пусть и в виде зубного порошка, всё чинно, аккуратно...

Но это всё, конечно, шутка, пусть даже и горькая. Мало что меняется, и методы снятия стресса тем более остаются более чем традиционными. Ну что там говорить, всего то сотня лет прошла, как может глубокая культура исчезнуть так быстро?

Без бумажки ты... ну вы поняли, что именно. Новая власть пришла? Пришла. Бюрократический аппарат остался, и даже усовершенствовался? Да отож. Но вот незадача: бюрократия всю жизнь сводит к справкам, рескриптам, отчётам и прочей бумажной трухе, которая абсолютно не нужна простым людям, но до зарезу необходима многочисленным столодержцам земли русско-советской, вот и беда — даже помереть нельзя без справки... Вот отсюда и такая пьянка с бумажками, что держись.

А в силу того, что справка нужна не выдающему, то извольте с покойничком пожаловать к нему в кабинет, что, ему из-за вас ноги ломать, что ли?

Фельетон, конечно, не выдающийся, но мы с современности нашей любимой и не такое видали, можем подтвердить...

Двоемыслие зародилось задолго до застойной эпохи, с самых ранних лет существования Советской Республики. Конечно, её творцы могли искренне полагать, что это временное явление, что трудовое воспитание быстро изживёт заразу, но... Всё мы знаем это «но». Живите как жили, граждане, только тихо. Бухайте спокойно и аккуратно, чтобы никто не видел, и жену по пьяни бейте так, чтобы этого никто не видел. Будьте такими, как были, но новые времена требуют вежества и мимикрии, будьте добры соответствовать времени.

Идеологи могли думать всё что угодно, а вот наш фельетонист с «трудовым народом» уже всё решил...

Народ безмолвствовал.

Знаменитая реплика Пушкина из «Бориса Годунова» здесь, в общем-то, в строку. Человек стелется перед властью, и неважно, какой, даже такой ничтожной, как этот мелкий жуликоватый начстанции Чемс. Можно даже убрать фабулу, она не так важна. «Народ» чувствует себя задавленным и уничтоженным в любом случае, чтобы он ни делал, и любое приказание он принимает с пугливым равнодушием, даже толком не понимания его сути, заботясь об одном — избежании наказания, само по себе воспринимаемое как должное.

Не совсем всё так сейчас... Но стоит народ припугнуть — и многие возвращаются в спасительное «безмолвие».

Крайне издевательский текст, снова Булгаков пинает «новую мораль» и призывы к сознательности и ответственности. Автор ни капли не верит в «эру милосердия», в раскаяние преступников и в то, что люди низкие и подлые могут меняться. Для него «перевоспитание» уголовников оборачивается очередным бюрократическим фарсом, спектаклем во имя очередной глупости новой власти.

Да, в мудрость «глубинного народа» Михаил Афанасьевич не верил ни единой капли, в изначальное, базовое человеческое благородство тем более.

Извивы раннесоветской бюрократии сами подсовывали Булгакову сюжеты, тут даже и придумывать нечего. Верю и в такой случай: приезжает немецкая делегация на завод, и курировать её отправляют абсолютно случайного человека, который даже не то,что не говорит по немецки, но даже и очень слабо себе представляет, что на свете может быть какой-то другой язык, кроме русского. Дело не в самоучителе, и даже не в несчастном металлисте (он вот точно ни в чём не виноват), а в том, что он последний после дворника, который годится на эту роль? Куда смотрит заводское начальство? А им до лампочки, главное, галочка в отчёте...

Но и, конечно, не стоит забывать, как любил автор поёрничать насчёт «тьмы египетской» и «андриана-мандриана», аккуратно подчёркивая, мягко говоря, слабую образованность народонаселения...

Тема всё та же, Михаил Афанасьевич начал повторяться. Нельзя работать на потоке.

Но проблема от этого, конечно, не растворилась. Новая власть вторглась в размеренную жизнь людей, и старается навязать им новые смыслы, новый порядок жизни, философию тотального подчинения. Никаких сомнений, никакой рефлексии — насильно загоним человечество к счастью! Перегибы? Да как бы не так, «принцип партийности», единомыслие, все дела... Ткнул автор в больное место.

Булгаков всегда с большим трепетом относился к творчеству Гоголя, и вот, в этом фельетоне сразу отсылает нас к двум фигурам из его наследия — Шпоньке и Подколёсину, пародируя отчасти и сны Ивана Фёдоровича, и сомнительные славословия господина Кочкарёва. Конечно, это всего лишь оммаж, но немного с другим намёком — в новом обществе тоже ходить неженатым как-то неприлично, и твоя жизнь по прежнему не личное дело, а общественное, и, будь добр, не выбивайся из коллектива, чего не женатый-то?...

Эх, и эта зараза возвращается, да что ж такое, что ни сатира, то злободневная...

И снова карающая длань сотрудника «Гудка» обрушилась... нет, не на алкоголиков, это слишком простая мишень, она хлёстко покарала болтунов и ораторов, которые оседлали трибуны. С помощью ловко подвешенного языка можно доказать и внушить абсолютно всё что угодно, чем люди с удовольствием и занимались. И речистый пьяница вполне может доказать, что ему, самому глубинному из народа, главному носителю традиционной культуры пития, самое место во главе месткома...

Надо ли говорить, что Булгаков был противником демократии, и сторонником монархии?

Иной раз человек своей профессии не выбирает. Что делать, если великовозрастного Ивана назначили банщиком в женское отделение, есть же мужчины-гинекологи, и ничего, никто не возмущается. А тут, скажите пожалуйста... А он уже этих обнажённых фемин и видеть не может, привык, всё равно, что своя подружка. Но не понимают барышни, не понимают...

Фельетон дурацкий, но немного забавный.

Булгаков очень любил спародировать новояз своей эпохи, восторженные речи на партсобраниях даже поневоле просились под сатирическое перо. А лекция о международном положении женщин-работниц 8 марта в сельской глубинке в исполнении пьяного фельдшера? Можете представить себе, во что она выльется, и какие перлы будет множить наш дорогой врач?

«Вот тут какая-нибудь девушка ходит в красной повязке, радуется, восьмые там марта всякие и тому подобное, а потом женится и, глядишь, станет умываться в один прекрасный день... сморкнется — и хлоп! Нос в умывальнике, а вместо носа, простите за выражение, дыра!»

«Вы думаете, что, может, невинность вас спасет? Го-го-го!.. Да и много ли среди вас неви..»...

«Когда женщина 8 Марта... Достигает половой, извиняюсь, зрелости, — пел с кафедры оратор, которого все больше развозило в духоте, — что она себе думает?... Единственно, о чем она мечтает в лунные ночи — это устремиться к своему половому партнеру»...

Прекрасно же! Самое интересное, что всё правда ведь... И не подкопаешься.

Автор немного развернул ещё одну свою сквозную тему — тему восстановления Старого порядка, точнее, надежды многих людей на его возрождение. Но здесь уже другой разворот — страх перед ним. Большая часть людей просто хотела выжить, и присягнула новой власти, как очередному стихийному бедствию, как к новым условиям бытия. Многие опасались: что, если придётся отвечать за то, что эта присяга состоялась? Не казнят ли их, когда свергнутая власть вернётся?

Сложные эмоции обуревали человека 1920-х годов...

Булгаков, как уже неоднократно было говорено, не любил цирк, и считал его развлечением широких и необразованных масс. Его суть — жульничество, обман и жестокость, и нормального человека он не может привлекать. «Виталлопатия...» Тонкое надувательство, которое основано только и исключительно на недалёкости зрителей, и знания человеческой психологии, проявления которой зачастую типичны. И не только поэтому: люди всегда желают услышать то, что они хотят слышать, и на этом легко играть.

Забавный рассказ, но и грустный одновременно. Впрочем, автор и не грустит нисколько, в будущее этих людей он всё равно не верит.

Как же Булгаков не любил новый строй! Как же он не любил демагогов и болтунов новой эпохи!

Впрочем, михаил вырос в интеллигентнейшем окружении, среди интеллектуальных бесед и философских дискуссий, учился в престижном медицинском университете, и с «народом» встретился только во время своей медицинской практики в глубинке, и дореволюционных «прелестей» хлебнуть всё же не успел. Но что правда, то правда — речь докладчика на партсобрании должна быть переполнена «новоязом» по самую макушку, и неважно, понимает его выступающий или нет, главное, чтобы аудитория была ещё тупее, чем он. Но раз на раз, как говорится, не приходится...

Можно констатировать, что и эта традиция благополучно возродилась в Отечестве.

Порой Булгаков был очень хорош.

История, думаю, вполне реальная: хитрый ловелас оставил в залог любви... узнаете из текста, что. Эх, измельчал народ, высокий обман сменился низкой хитростью, чтобы сорвать «цветы удовольствия» чисто для своей пользы. А ведь как всё начиналось, какой можно было бы роман построить, прямо таки «Госпожу Бовари», или «Милого друга». А нет, женщина стала теперь и решительнее, и смелее.

Забавный фельетон. Снова автор подчёркивает низменность новой культуры.

А вот это прекрасно. Булгаков был врачом, и знал не понаслышке своих коллег, и прекрасно понимал, как грубеет и черствеет сердце и душа с годами практики, как тебе становится наплевать на пациента. Исчезает эмпатия, пропадает чуткость и внимательность, работа становится конвейером, и врач перестаёт быть врачом, целителем, становясь чем-то вроде скотского фельдшера.

Актуально и тогда, и сейчас, и после нас.

Своеобразный рассказ, как это часто бывало у автора, он хотел рассказать что-то своё, в сюрреалистических строках, описывающих рушащийся мир, он хотел выразить своё отношение к пришедшему после Революции. Красота старой доброй польки, и вторгающийся в её ткань хам, хлещущий в своих низменных чувствах самогонку под звуки оркестра. Так или не так, не знаю, слишком выстрепенно на мой вкус... странно, что Булгакова действительно не запинали за имажинизм.

Фельетон дурацкий, но его спасает то, что он исключительно написан, автор постепенно учится владеть пером даже в этом кустарном ремесле. Наконец-то просыпается настоящая ирония, подлинный юмор, и даже не хочется спрашивать, о чём рассказ. Сюжет его несуразный, конечно, примитивная комедия положений, но исполнено, конечно, хорошо.

В общем-то, очередная безделка, но на этот раз довольно забавная. Надо войти в положение, человеку то вон как не повезло — и ФИО, и внешность, всё в нём выдаёт врага советского строя, хоть держись. С другой стороны, фельетон неплохо подмечает паранойю, с которой и новая власть, и её сторонники искали «бывших» среди всех подряд, и ведь находили, пусть даже часто и не тех. В целом, фрагмент из уже ушедшей реальности, когда из белых генералов лепили едва ли не воплощение Нечистого...

Сатира должна быть, конечно, злободневной, с этим никто не спорит. Но когда она сиюминутна — увы, уже через полгода читатель не может понять её смысл. Конечно, историк представлений и общественной мысли почерпнёт из этого фельетона данные о международной обстановке, но... Мне сразу припомнились злободневные стихи того же Маяковского, типа «Слушай, наводчик!», которые прекрасно читаются и в наше время, и дурацкий, натужный текст его вечного недруга и партнёра по бильярду.

Опять: несмешно!

Да, отношение к церкви Булгаков и не думал менять в течении своей жизни. С Богом у него был свой диалог, который он вёл на страницах «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты», а вот к священничеству относился с неприкрытым юмором. И, хоть он и не был замечен в борьбе с «опиумом для народа», в его активе есть такой крошечный фельетон, где бодрая ЕТШ соседствует с церковным хором, и хор, разумеется, не в выигрышном положении.

С другой стороны, у рассказа есть грустная нотка. Священнослужители здесь показаны людьми, смирившимися со своим историческим поражением, теми, кто желает только одного — маленькой ниши в новой жизни для самих себя и своих прихожан, и ничего более. Так что, рассказ одновременно и смешной, и грустный.

Бюрократия есть бюрократия, её законы, оторвавшись от реальности, переходят все грани абсурда. А вот если начальственные установления всё таки воплотить, то получится вот такая картина... Да, главная черта, что даже в жаркую погоду пиво покойникам не положено. Дискриминация-с! Обидно ведь, и так на кладбище без рентгена не пускают...

Зарисовка очень хороша, видно, насколько Булгаков презирает цирк и его любителей — недаром Шариков так хочет попасть на учёных слонов. Жулику-чревовещателю не нужно даже быть шибко умным, с этой публикой этого не требуется, и хитрость совсем ведь невеликая. Главное — он имеет дело с непробиваемыми дураками, что и позволяет ему даже не слишком напрягать извилины...

Забавная зарисовка, замечательная собака, довольно печальный образ раннесоветского человека. Не так добродушно, как у Зощенко.

Булгаков пишет о своей едва ли не главной мечте: жилплощади. Как и многие его современники, ему было с чем сравнить житьё в отдельной квартире, и в крысином углу в неотапливаемом подвале деревянного сарая. В фельетоне он и изложил своё раздражение невозможностью найти нормальную квартиру, отомстив жизни своим, писательским способом: высмеяв её. Человек нашёл выход и поселился... в трамвае. Это было бы смешно, если бы мне в своё время не предлагали всерьёз в Москве перекантовываться в метро...

Не слишком остроумно, зато от чистого сердца.

А вот это уже весьма недурной текст, простоватый, конечно, но с подвывертом. «На каком основании Чёрное море — голубое»? Это говорит назначенный партией завшколой, не какой-нибудь там. А это, замечательное, всплывшее в наше время: «Почему Ленинград не Петроград?». Замечательно! Булгаков снова от души пнул дураков, которые смеют заниматься образованием, имея за спиной абсолютную неграмотность, аккуратно показывая, что для них главное — не компетентность, а административный чин, как и в старые добрые времена «кондуитов». Так и живём.

НЭПовские будни в самом разгаре, в разгаре и фельетонная деятельность Михаила Булгакова. Здесь — дневник одного начинающего дурака, который, в парах брильянтового дыма, повёлся в рисковую авантюру с иностранными вложениями, и крепко за это просчитался. Автор старался сделать текст поинтереснее, однако излишняя стилизация под «народную» речь ему пока не даётся, и иронии не хватает. А без них всё довольно печально: банальный и вторичный рассказец о извивах «новой экономической политике», быть может, более смотрящийся в контексте «лихого десятилетия».

Поток сознания, художественное отображение вечного гула, который стоит в одном из худших образцов коллективизма — коммунальной квартире. Идея прекрасная, однако реализация, как это часто бывает у Булгакова-фельетониста, подкачала — не смешно. Сразу вспомнил общежитие имени монаха Бертольда Шварца, мастерски описанное Ильфом-Петровым, причём походя, тем же самым манером, но смешнее и изящнее. Да, писателю ещё нужно было учится юмористике...

Ещё одно подобие «Записок на манжетах», лёгкие наброски в блокноте, которые Булгаков сдавал как цельные произведения. Зарисовки из жизни, с небольшой литературной отделкой, среди которых, конечно, выделается фрагмент, который обессмертил Юрий Кузнецов — про Мандриана. Но его ценность даже не в этом — снова Булгаков отметил уродливые формы бездумной «борьбы с неграмотностью», когда появилась мода на образованность (сама по себе большой плюс), но не были найдены пути для её достижения. Простые, скажем так, люди представления не имели о системности знания, и просто запихивали в свою голову всё подряд, как это делают, скажем, дети, читающие сборные солянки детских энциклопедий.

И вот итог: Андриан... Мандриан... Какая разница? Всё равно для несчастного «образованца» эти имена останутся пустым звуком.

Стивен Кинг вспоминал, что напугало его в детстве больше всего — когда судили серийных убийц, они никак не проявляли себя внешне, они вели себя и выглядели как обычные люди, вовсе не как звери. Эта мимикрия нечеловеческого страшно напугала ребёнка, и породила из него большого писателя.

Когда Булгаков пишет о Василии Комарове, он вкладывает в свои страхи немного другой смысл. Его убийца — человек со смазанной личностью, в которой нет ни одной чётко выраженной мысли, нет личностных черт, нет ничего. Убийца-извозчик — простой человек, во всех смыслах, с простыми эмоциям, простыми стремлениями и рефлексами — и полным отсутствием эмпатии, что и сделало его жестоким и хладнокровным убийцей. Но — что подчёркивается отдельно — Комаров психически совершенно нормален. Он... простой. Глупый, сильный, аморальный, абсолютно пустой человек, эдакий Шариков, воплощённая «тьма египетская».

Не любил Булгаков «простоты», и глупости не любил, коя с этой простотой часто связана. И свою нелюбовь к «пролетариату» он мог раскрасить вот такими примерами.

Чисто визуальная зарисовка, ни начала, ни конца. Булгаков со свойственной ему фотографичностью воспроизводит в печатном слове куски образов, диалогов и целых явлений, в которых достаточно неплохо, пусть и смутно, проглядывает очень непростое время «шага назад», когда людям была дана возможность хоть как-то заработать себе на жизнь. Неумелость автора в жанре бросается в глаза, однако точность деталей и ощущения хаоса новой жизни вытягивает фельетон из бездны.

Дурацкий фельетон на злобу дня. В неразберихе 1920-х гг. по учреждениям шаталось множество Бендеров, которые появлялись и исчезали с бюджетными деньгами, либо упившись ими всласть. Об этом и попытался написать Булгаков, но совсем неумелою рукою, и вердикт этому фельетону — не смешно! Пока ещё автору не хватает хлёсткости и выразительности, диалоги между растратчиком и его жертвой не блещут остроумием, и рассказ быстро вымывается из памяти.

Вот что бывает, когда писать на поток!

Красноармейцев загоняют в театр на «Травиату», в лучшем оперном исполнении, а в цирк не пускают — нечего, мол, шариковщину разводить.

А интеллигентов с гимназиями в театр не пущают, нечего им там делать, видимо, на учёных слонов придётся смотреть.

А гегемон революции — люди нормальные, и выводы делают, исходя из логики. Как попасть в цирк? Стать грамотным!

Булгаков, в целом, слабый фельетонист, но это замечательно. Простецы хотят стать грамотными, чтобы не ходить в театр — уровень стёба зашкаливает, причём с формальной точки зрения к тексту не придраться, всё по лекалам КомБеда. Но пинок в сторону его идеологов впечатляет — «тьму египетскую» одной грамотой не развеешь.

Испанская средневековая литература широка и многообразна, и не менее богата, чем французская, хотя и не так знаменита. Сервантеса знают все, однако от эпохи Реконкисты до нас дошли памятники, посвящённые борьбе испанских воителей против «сарацин». Но не только о суровых битвах с иноверцами говорили пиренейские сказители-жуглары, пели они песни о возвышении кастильской короны, и — о кровавых междоусобицах, которые охватывали испанских христиан в редкие моменты мира на фронтире. Ну и всегда, разумеется, с самых ранних сказаний поэты выводили в своих сочинениях воистину испанские страсти, горячую ревность, пламенное чувство чести и долга.

«Песнь о моём Сиде» считается одной из самых мощных, самых красивых поэм той неспокойной эпохи, времени наивного и сурового слога. Она была написана вскоре после смерти её героя, Руй Диаса де Бивара, покорителя Валенсии, и, в отличие от многих эпосов, достаточно точна и подробна в изложении реальных событий — изгнании Эль Сида из Кастилии, и его триумфальном возвращении в неё. Конечно, о некоторых мелочах, к примеру, о службе у мусульманских эмиров, сказитель скромно промолчал, но этот факт, думаю, существенно подпортил бы образ главного героя. Все, даже мавры, называют его именно «мой» Сид, и никак иначе, поскольку он должен внушать уважение и любовь даже своим гонителям. Как истинный герой эпоса, он живёт нравственным кодексом рыцаря и подлинного христианина, однако, в отличие от того же Неистового Роланда, или даже Гильома Оранжского, рыцарские черты у него не гипертрофированы. Он приближен к живому человеку — общается со своими соратниками как старый друг, а не сеньор, решает дипломатические и и хозяйственные проблемы на кортесах, хитростью защищает честь своих дочерей, брошенных своими знатными мужьями-инфантами... Из всех прочитанных мною поэм XII-XIII вв. Сид, наверное, самый живой и земной из них.

Вся поэма, чётко и стройно написанная, посвящена одной проблеме: восстановлению справедливости, нарушенной королём Альфонсом, силами самого Сида. Вновь король оказался несправедлив по отношению к своему вассалу, и снова вассал вынужден доказывать неправоту своего сеньора. В этом смысле «Песнь о Сиде», безусловно, рыцарская поэма, но, скажем так, более приземлённая, в чём-то напоминающая «Нимскую телегу». Здесь нет невероятных подвигов рыцарства, мавры в поэме, собственно говоря, могут быть и честными, и благородными, и преданными — наиболее яркими негативными красками здесь рисуют христиан, подлого графа Барселонского и юных зятьёв-инфантов, мерзко поступивших с дочерьми нашего героя. В поэме есть сладковатый душок междоусобицы, недаром кульминацией поэм становится не взятие Валенсии, а судебный поединок с подлецами-инфантами.

Несмотря ни на что, «Песнь о Сиде» всё равно странным образом не западает в душу, в отличие от «Песни о Роланде», и прочих архаичных сочинений эпических сказителей. И это не смотря на её психологичность, достоверность, обилие мелких бытовых подробностей, делающих текст живым. Возможно, читателю не хватает оторванности от реальности и погружения в мир мечты, мир настоящего рыцарства, смелых и нарочито нереалистичных подвигов, будоражащих кровь.

Я всегда любил читать книги из межавторских сеттингов — самых разных, «Warhammer», 'Forgotten Realms', «Dragonlance», «Star Wars»... Конечно, я всё реже и реже читаю подобного рода литературу, поскольку найти в ней хоть что-то приличное крайне трудно, чаще всего там пишут отъявленные графоманы и борзописцы, которых сложно заподозрить в любви к литературному слову. Впрочем, если автор имеет бойкое перо и каплю совести, то из-под его пера можно ожидать сюрпризов.

Мир Боевой Киянки, конечно, случай особенный, и приличного контента здесь встречается значительно больше, чем, например, в «Star Wars», отчасти потому, что широта сеттинга даёт простор для фантазии. Однако дело не только в этом: видимо, редакция Black Library умеет подбирать авторов, и старается держать планку качества на определённом уровне.

«Valnirs Bane» — крепкий жанровый роман, не больше, не меньше, как раз тот случай, когда ты получаешь от текста ровно то, что ожидаешь. А что ты ждёшь от хорошей развлекательной литературы? Динамики, красочности, увлекательности, ничуть не более, однако писать в этих рамках, на самом деле, невероятно трудно. Однако Натану Лонгу, нужно признать, это удалось. Взяв за основу сюжет в стиле «Suicide Squad», он изваял текст-квест, текст-кино, будто создавая готовый сценарий к будущему фильму, который заставляет зрителя прилипнуть к экрану, и следить за приключениями героев.

Как раз тот случай, когда банальные сюжетные ходы и стандартные герои правильно обыграны. Да, опять отряд отпетых мошенников (и Рейнер Гетцау тоже, он хоть и не убийца, но волынщик и плут), снова девочка, которая переоделась мальчиком, снова могучий артефакт и вновь — предатели в рядах «своих» — уже видели и знаем. Но увлекательно, зараза, бойко и визуально! Я даже не заметил, как прочитал этот короткий роман, следя за приключениями отряда, схватками и разборками внутри него.

В целом, конечно, это не выдающаяся книжка, обычный, рядовой роман, но он даёт всё, что от него ожидаешь. Стандартное ремесленное фэнтезийное приключалово, без всяких примесей, но очень грамотно сделанное, что я и искал.

«Собачьему сердцу», конечно, повезло. Не так, как «Мастеру и Маргарите», но повезло, не в последнюю очередь благодаря прекрасной экранизации, где грамотно подобранный актёрский состав смог замечательно её раскрасить — представить профессора Преображенского без хрипловатого голоса Евгения Евстигнеева сложно. Но серет известности повести не только в этом. Она в течении долгого времени, думаю, с перестроечных времён, является объектом дискуссии, в которой участвуют не только простые читатели, но и писатели, режиссёры, художники: приведём в пример эссе известного квази-социалистического писателя Миши Елизарова, наделавшего в своё время большого шуму.

Суть спора проста: профессор Преображенский — положительный персонаж или отрицательный? Шариков — невинная жертва, или воплощения всего самого мерзкого в человеческом роде?

Если произведение, даже исподволь, порождает такие споры, то это однозначно свидетельствует о том, что оно войдёт в века, и нам, и нашим потомкам хватит пространства для споров и размышлений. Булгаков поневоле смог поднять неоднозначную проблему, и его собственную трактовку может принять далеко не каждый читатель, тем более податливый материал повести позволяет развернуть его разными ракурсами, посмотреть на его тематику с разных сторон.

Но, если мы будем смотреть на «Собачье сердце» в контексте творчества Михаила Булгакова, то никаких вопросов у нас не остаётся. Он всегда противопоставлял интеллигентность, интеллектуальность «тьме египетской». В отличие от писателей новой эпохи, которая была обязана прославлять «гегемон революции», и от народников прошлого века, к «простому народу» писатель относился подчёркнуто без пиетета, как, собственно, и его герой. Симпатии Булгакова, вне всяких сомнений, на стороне профессора Преображенского.

Это человек, который сам себя сделал, благодаря своему таланту и упорству, которому, совершенно заслуженно, кланяются в ножки сильные мира сего. Филипп Филиппович всего лишь берёт по праву то, что он заслужил, он на особом положении совершенно заслуженно, поскольку он и сам особенный. В этом плане фраза «сами предложат, и сами всё дадут» прекрасно подходит нашему герою. А уж сколько достоинства скрыто в простой фразе: «Не хочу!» — видно как Булгаков наслаждается каждой фразой, выстраивая этот диалог!

Шариков — совсем другое дело, он описан совсем в иных красках, причём он подан в тексте так, чтобы до всех и для каждого было ясно, что хочет сказать автор. Недаром Булгаков сначала дал картину мира бродячего пса Шарика: очевидно, что пёс и получившийся из него человек — совершенно разные существа, с совершено разной, если можно так выразится, культурой. Пересадка гипофиза вызвала не очеловечивание пса, а перенос личности, своего рода «воскрешение» Клима Чугункина, а вовсе не преображение пса Шарика.

Профессор Преображенский увлечён евгеникой, но впервые ему пришлось столкнуться с человеческой душой. И оказалось, что с ней он ничего поделать не может. Клим Чугункин не может быть преобразован в новую человеческую личность, просто не способен, он, простите за резкое слово, быдло, таковым и останется. Вопреки словам Владимира Ильича, кухарка никогда не сможет управлять государством.

Именно поэтому повесть и была запрещена. Она сама по себе крепкий и прочный гвоздь в гроб социальной идеи большевиков. Нельзя построить общество равных друг другу людей, поскольку они неравны изначально. Клим Чугункин никогда не сможет стать человеком, просто потому что он — тварь от природы, мразь и паразит, и более ничего. Булгаков буквально на пальцах объясняет, что грандиозный евгенический проект Советской власти обречён на поражение, человеческая природа всё равно окажется сильнее любых прожектов, как бы ни хотелось их творцам обратного.

Повесть написана очень легко, единым духом, современники вспоминали, что Булгаков закончил её в рекордно короткие сроки, даже особо не редактируя. Цельный образ и идейное наполнение, видимо, в один момент сформировались в его разуме, и он просто изложил их на бумаге, создав остроумную, горькую, и, в общем-то, довольно печальную повесть о том, что человек — не соперник всесильной природе.

1920-е годы — расцвет фантастики, странной, экспрессионисткой, причудливой на наш взгляд, многие авторы, стремящиеся предвосхитить сумрачное будущее нового мира, старались литературно осмыслить его. Фантастика Интербеллума вообще довольно таки странный зверь, здесь редко встречаются подлинные утопии, скорее фантазии писателей выдают их страх перед будущим, непонимание, куда движется человечество, пережившее самую жестокую, на тот момент, войну в истории, стёршую с доски «Долгий XIX век». Прогресс продолжался, но он уже вызывал не оптимизм, но страх, грядущие открытия обещали лишь новые беды.

Не знаю, способствовал ли появлению «Роковых яиц» коммерческий успех «Аэлиты», не так важно. В любом случае, Михаил Булгаков писал свою фантастическую повесть вовсе не так, как от него требовалось, а так, как он хотел.

Ранняя советская критика всё же была куда умнее послевоенной, они сразу разглядели в «Роковых яйцах» подвох, правда, не до конца поняли, где он находится.Их, естественно, смутил «красный луч», изобретённый профессором Персиковым, под воздействием которого появляются разнообразные агрессивные гады — что это, как не поклёп на Октябрь, и коммунистические идеи? Но, конечно, подобные выводы отразить несложно, но если бы критики покопались в смысловом содержании повести, то у них волосы встали бы дыбом.

Творец, Мастер, создаёт нечто гениальное, и начинает его неспешно изучать. Тем временем в Стране Советов яич... пардон, куриный кризис, мор, с которым новая власть справится не в состоянии, небоскрёбы в Москве построили, лучемёты на пояс повесили, а к нормальной проектной работе навыка не приобрели. И вот, гениальное решение — восстановить народное хозяйство благодаря «красному лучу» профессора Персикова, которое передали в руки «компетентному» главе местного совхоза (бывшему комиссару), который его, конечно, немедленно привёл в действие... на беду всему Отечеству.

Конечно, сам по себе товарищ Рокк не натворил бы таких бед — помимо его тупости и невежества, по настоящему роковую роль сыграл организационный бардак советской системы, она и есть главная причина этих, надо признать, мало предсказуемых событий. Творение вырвали из рук гения — только он имел на него право, и только он мог отвечать за него. Его наука, его искусство принадлежит только ему, не народу, не правительству, а ему одному, и только он в состоянии довести своё изобретение до ума, другим людям здесь не место. Вряд ли Булгаков задумывал написать какую-то глубокую и серьёзную вещь, он даже и сам не понял, что написал, само собой вышло. В очередной раз автор с неприкрытым скепсисом смотрит на преобразования в стране, на тех, кто их делает, и опасается, что «красный эксперимент» выйдет из под контроля, и сожрёт всё, что только можно. В этом смысле первоначальная задумка, согласно которой гигантские твари достигают Москвы, и огромный змей обвивает церковь в центре Кремля логичнее существующего, отсылающего нас к Герберту Уэллсу.

В итоге, перед нами фантастическая повесть, одновременно и восславляющая прогресс, в лице профессора Персикова, и порицающая его, поскольку его плоды могут оказать в руках недостойных и невежественных. Но при этом, лёгкая, ироничная, саркастичная и увлекательная, в лучших традициях приключенческой литературы, и во многом предвещая ходы, которые будут использовать голливудские «бэшники» для фильмов о монстрах. В высшей степени достойная вещь, хотя и не самая достойная в библиографии Булгакова.

Забавная вещица, где символика куда интереснее, чем, собственно, содержание и смысл.

События произошедшей Революции Булгаков изложил ярко, метафорично, образно, ничего не скажешь. Но, пардон, при чём здесь Жюль Верн и его многочисленные герои? Приключенческие романы знаменитого француза являются воплощением бодрой эпохи «Долгого XIX века», времени, когда закрашивались последние белые пятна на карте, а европеизация шла полным ходом, как sine qua non, эдакое воплощение противостояния Цивилизации и Варварства. Если не вдаваться в детали, «Багровый остров», читай, Советская Россия, это воплощение Варварства с точки зрения верновских колонизаторов, загадочная земля, населенная дикарями, на которую смотрят с некоторой смесью брезгливости и любопытства (странно, что автор, стопроцентный европеец по культуре, в творчестве которого никогда не было ни капли «русопятства», выбрал именно такую тональность).

По всей видимости, отстранённое отношение Антанты к большевикам и достаточно скромная интервенция, и равнодушное, в общем-то, отношение к эмигрантам сильно коробило Булгакова, и он предложил, назло всем, создать на «острове» общество согласия и единения. На фоне равнодушия Великих Держав аборигены должны объединится, забыв прежние распри, и строить своё будущее самим.

Смысл фельетона примерно тот же самый, что Булгаков потом вложил в «Бег» — Революция произошла, Гражданская война завершилась, облик страны необратимо изменился.

Печальная история, в некотором роде, она даже пугающая. Что я имею в виду?

Октябрьской Революции не исполнилось даже десятилетия, Советский Союз существовал всего два года, будущее было в туманной поволоке. И многие, вероятно, не без основания, были уверены, что власть большевиков не будет долговечной, что она скоро рухнет под тяжестью собственной ирреальности. Помните рассказ Булгакова «Спиритический сеанс», где недобитые монархисты спрашивают у духа императора, сколько продержаться у власти большевики? А помните, как Корейко в «Золотом телёнке» копил миллионы, явно надеясь на то, что будущее подарит ему возвращение светлого прошлого?

Ханский огонь... Князь Тугай-Бек своим поступком подчёркивает, что прошлое никогда не вернётся, что наследникам старого дворянства остаётся только беречь чувство собственного достоинства. Чужие люди завладели тем, что ты считаешь своим? Но это часть тебя, наследие твоих предков, и единственное, что ты можешь сделать, чтобы доказать свою власть над ним — уничтожить его. Другого выход нет, потому что ты никогда не вернёшься под крышу родного дома.

Булгаков — умный автор. Своим рассказом он подчеркнул, что Революция необратима, и Российская империя уже никогда не вернётся, как было, уже никогда не будет, Романовы, подобно Бурбонам после ВФР, не воссядут в Зимнем Дворце. Прошлое можно сжечь дотла, и не дать из него построить будущее.

Вновь парафраз сразу целой плеяды классиков, здесь вам и «Записки сумасшедшего» Гоголя, и «Двойник» Достоевского, и «Смерть чиновника» Чехова... Так что Булгаков, очевидно, опирается не на фантастическую традицию, а сатирическую. Сам автор относился к ней, видимо, довольно пренебрежительно, считал её дурацкой, не без преувеличения, конечно. Она не дурацкая, она — абсурдная. С другой стороны, она куда более цельная и продуманная чем, скажем, действительно дурацкие «Записки на манжетах», которые я искренне не люблю.

«Дьяволиада» — сатира на бюрократию, которая в то время была достаточно мейнстримной темой для советских литераторов, скажем, для Маяковского, Булгаков же зашёл с другого хода. Он видит в бюрократии что-то иррациональное, даже — попахивающее серой. Бюрократизм переводит жизнь в цепь ритуалов, и конкретная человеческая деятельность, или быт, которые за ними встречаются, перестают иметь какое-либо значение, люди и их труд теряют своё лицо. Делопроизводитель Коротков, даже не маленький, а крошечный человек, которого выгоняет с работы новый начальник, потихоньку погружается в «Мания фурибунда», и его «хожение» по департаментам всё больше становится похоже на охоту Ивана Бездомного за Воландом. И мотив то же самый — попытка поймать Нечистого за хвост, в процессе которого охотник впадает в безумие, но здесь оно имеет не мистическую природу. Вся повесть построена на гоголевских законах комизма, абсурдных диалогах, на хлестких и неочевидных метафорах, чтобы подчеркнуть сущность мира бюрократии, которая заключается в том, что отрыв от реальной действительности приводит к потере смысла многочисленных справок, отчётов, лозунгов и постановлений, и они могут принимать самые абсурдные формы, суть от этого не поменяется.

Да, пока ещё можно было дать «залп по бюрократизму», но эта эпоха скоро закончится.

В целом, повесть написана неплохо, Булгаков постепенно оттачивает сатирическое перо, но, конечно, грубоватого и туповатого фельетонного пока хватает... Это надо уметь.

Забавный фельетон, конечно, по своему... С моей же точки зрения, написано безобразно.

Молодой автор с лёгкостью перенёс социальные типажи из «Мёртвых душ» (кроме Манилова и Плюшкина, а жаль) в эпоху НЭПа, и прежде всего — гениального прохвоста Павла Ивановича Чичикова. Зачем? Проще простого: показать, что они прекрасно могут устроится в новой, советской реальности и, ни капли не поменявшись, жить припеваючи. Идея рыбная, не спорю, но это нужно уметь подать, обыграть, чего Булгаков сделать не смог. Его рецепт борьбы очень прост: давить, крушить, вскрывать, мочить, короче говоря, как можно терпеть такое непотребство? И, конечно же, получить благодарность от таинственных властных сил за свой справедливый гнев и карающую длань...

Дело даже не в том, что фельетон не смешной (а он не смешной, попытка оживления его ссылками на Гоголя смотрятся довольно ущербно), сам рецепт борьбы... смущает. Давить, истреблять, вспарывать... Вспоминаем профессора Преображенского, который мечтал, чтобы к каждому гражданину был приставлен городовой, чтобы не озоровал... Понятное дело, что автор испытывал тоску по порядку и дисциплине, но он уверен, что простым террором можно решить те проблемы, которые он озвучивает? Гоголь, при всём пафосе «Выбранных переписок...» всё же был умнее.

Для тех, кто считает, что Михаил Булгаков целенаправленно, что называется, шёл к успеху, история пьесы «Бег» вызывает изрядное недоумение. После удачной премьеры сразу трёх спектаклей, «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры» и «Багрового острова», он продолжает писать новые произведения для театральных подмостков. 1928 год был одним из последних по настоящему успешных литературных лет писателя, и этот период завершился тем, что он вновь решил попробовать «систему» на прочность, написав не то, что от него требовала конъюнктура времени, а что было близко ему.

«Бег» сбил успешного драматурга на самом взлёте.

Знал ли Булгаков, на что идёт, когда переделывал романтическую безделку «Рыцарь Серафимы» в более сложную, хитро сделанную пьесу, с одной стороны, безусловно, наполненную комизмом (Горький, тогдашний покровитель писателя, оценил всё верно, отстаивая её перед лицом наркома Рыкова), с другой же — столь же мощным зарядом трагедийности? На первый взгляд, конечно, в «Беге» крамолы ненамного больше, чем в предыдущих пьесах писателя. Жестокость «белых», их разобщённость и карикатурность, нелепые образы духовенства и жадных капиталистов, неприкаянность эмигрантов, неизбежная победа «красных» — казалось бы, разве это не должна привествовать молодая советская власть? Защитники пьесы отмечали её безусловную талантливость, сатирическое содержание, отвергали обвинения в «примирении с белогвардейщиной». Однако на этот раз шквал критики оказался слишком силён, драматург невольно оказался в центре литературно-политической баталии, и даже не опубликованной пьесе была посвящена большая пресса. С какой-то точки зрения, безусловно, успех, но какой ценой?

Турбины и их компания были люди очень симпатичные, но в них было полное осознание поражения всего Старого Порядка. В «Беге» же, как верно замечали критики, белые офицеры показаны сильным и благородным противником. Да, они принадлежат прошлому, но готовы отважно сражаться за него, исходя из своих собственных, высоких идеалов, а не из «классовой природы» (буржуа здесь, как мы помним, сволочи, да и духовенство так себе, это автор отметил особо). И они возвращаются на родину... для чего? Для того, чтобы присоединится к красным, как Мышлаевский и строить новую Россию? Нет, они просто желают вернуться на свою Родину. Да, в этом главная, с точки зрения советского критика и цензора, проблема пьесы: герои не раскаиваются в своей борьбе против «трудового народа», у них своя правда, от которой они не готовы отказаться, и драматург со своей стороны делает всё, чтобы зритель проникся к ним симпатией и сочувствием.

Булгаков не вовремя написал эту пьесу, пытаясь осторожно продвинуть важную для себя, и, как ему казалось, для всей России идею, идею примирения расколотого и рассеянного народа русской культуры. Белое движение разбито, и не способно одержать верх в борьбе, быть может, настала пора примирения враждующих лагерей? Недаром прототипом Хлудова стал генерал Яков Слащёв, который в 1921 году вернулся в Россию, активно призывая бывших участников Белого движения следовать его примеру, и присягнуть советской власти. Но наш герой не угадал — вновь ориентируемся на главный камертон литературной политики, Алексея Толстого, который в это самое время публикует «Эмигрантов», где «белые» показаны в самом неприглядном виде, как проводники интересов врагов советского строя, любой ценой желающие его свержения. Не время было говорить о героизме бывших генералов царской армии, было время разоблачать врагов. Это же написал в своей резолюции и Сталин, говоря, что пьесе не хватает классового содержания, и нужно было показать, что эти, по своему, благородные герои оказались вышеблены из страны «по воле трудового народа»...

Однако «Бег» не исчерпал себя, и прекрасно читается до сих пор. Он стад классикой, в том смысле, что это оказалась пьеса вне времени. В отличие от «Дней Турбиных», её герои ярки и харизматичны, реплики разбираешь на цитаты, её сцены-сны поражают динамизмом и внутренней силой. Это история вроде бы пропитана иронией и юмором, но, в то же время, глубоко трагична, ведь её герои не просто бегут они бегут без смысла и цели, как те самые тараканы из стамбульского аттракциона, просто потому, что стали игрушкой внешних сил, не зависящих от них. Критики не ошиблись: Булгаков, при всей своей едкой иронии в отношении Белого движения в целом, с большим сочувствием относился к тем людям, которые учавствовали в нём, и отбрасывал классовый подход, предпочитая другой — понимание, и человечность.

Конечно, сейчас эта пьеса — одна из самых популярных в его репертуаре, даже «Дни Турбиных» чаще обходят вниманием, но там пьеса и сам по себе попроще. Булгаков, написав её, с одной стороны, проиграл, поскольку был вышиблен из пантеона советских литераторов «первого круга», но, как мы видим, с большим отрывом выиграл в веках. Ему пришлось заплатить высокую цену за то, чтобы потомки оценили его талант, но, видит Бог, это того стоило.

С чем связан первый настоящий успех Булгакова? Не с «Записками врача», не с «Морфием», и не с «Белой гвардией», а с пьесой. Любой, кто хоть сколько-то нибудь знаком с творческим путем писателя, знает о существовании пьесы «Дни Турбиных», которая была настоящей легендой МХАТовской сцены, одной из немногих пьес, которые пережили раннесоветское время, и с одинаковым успехом шла и в советское время, и в нынешнее. В 1970-е годы, как известно, Владимиру Басову даже позволили снять её одноимённую экранизацию. Казалось бы, уникальное творение, жемчужина подмостков, мечта актёров — кто не мечтал сыгарть Елену, Алексея Лариосика, Мышлаевского?

В том то и дело, что я не знаю таких, кто мечтал. Но мы забегаем вперёд.

Инсценировка романа «Белая гвардия» — попытка переноса в герметичный жанр материала достаточно сложного по своей конструкции и идее, чтобы решиться на такой шаг, нужно определённое мужество. По всей видимости, у автора попросту не оставалось выбора. Судьба романа складывалась не слишком удачно. Первая часть его была издана в журнале «Россия», однако, после его закрытия, не было ясно, удастся ли довершить начатое до конца. К середине 1920-х Булгаков, решив стать драматургом, пишет сразу несколько пьес (к примеру, «Зойкину квартиру», или «Багровый остров»), однако главной из них, вышедшей на рецензирование самого Анатолия Луначарского, была именно «Дни Турбиных». Перед Булгаковым стояла непростая задача: с одной стороны, следовало пустить под нож массу материала из оригинального романа, с другой, сделать её занимательной для массового зрителя. Сложности добавляло и то, что «Белая гвардия», во многом, роман визионерский, роман-ощущение, тогда как в пьесе подобную манеру изложения крайне сложно передать.

Проще сказать, что в пьесе осталось от романа, чем перечилсять порезанные сцены, персонажей, авторские монологи и тягучие размышления. Перед нами: Отъезд Тальберга — Бегство гетмана — Ставка петлюровцев — Сцена в гимназии — Дом Турбиных перед Новым годом. Что удивляет в пьесе, так это её лёгкость. Роман блистает какой-то особой, титанической тяжеловестностью, модернистским символизмом, «Дни Турбиных» очень легковесны. Диалоги между её участниками как будто полушутливы, мало того, они отдают водевилем, вспомнить хотя бы сцену возвращения Тальберга и любовный треугольник с Мышлаевским — как в легковесной комедьке. Если мы читаем диалоги у Чехова, то можно понять, что, несмотря на их рыхлость, они созданы с определённым посылом, у Булгакова диалоги, как сказал бы Тальберг, «опереточные», излишне театральные. Впрочем, присмотримся повнимательнее.

Герои пьесы — милые и симпатичные люди, даже с учётом того крепкого недостатка, что они — офицеры бывшей царской армии. Мы их встречаем в доме полковника Турбина и его сестры Елены, как и в романе, это островок спокойствия в буре новой жизни. Пьеса начинается с бегства мужа Елены, полковника Тальберга, затем продолжается бегством гетмана, потом — бегством юнкеров (невольным, ценой жизни одного из героев), а заканчивается пьеса изгнанием «белогрвардейщины» в целом.

Тотальное сокращение романа завершилось тем, что в нём осталась только одна живая мысль, но Булгаков расчитал всё верно, эта мысль и обеспечила «Дням Турбиным» долгую сценическую жизнь в Стране Советов. Белые обречены на поражение, кем бы они не были, героями или злодеями. Старый мир ушёл, и те остатки старой, имперской России, не способны противостоять грозным бурям новой эры, и её симулякры, вроде ставленника немцев гетмана Скоропадского, могут лишь улепётывать, сверкая пятками. Для того, чтобы смести силы энтропии, в лице петлюровщины (читай, бандитского разгула, на взгляд автора), нужна новая сила — большевики. На их стороне народ, как говорит Мышлаевский, следовательно, белые против народа, против русских. Не слишком удручённо вчерашние офицеры говорят, что грядёт новая сила, и теперь она олицетворяет Россию, и служить ей теперь можно только в рядах «красных». Дом Турбиных может сохранить себя, перенесясь из предыдущей эпохи в пролог новой, и смирится теперь с приходом новой России, старая уже встретила свой эпилог, как, немного перефразируя, верно заметил капитан Студзинский (кстати, не здесь ли Алексей Толстой подсмотрел судьбу своего героя-белого, Рощина? Не факт, но всякое бывает).

Сталин, как недурной литературный критик, хорошо чувствовал интенцию пьесы: зритель может быть, и даже должен быть расположен к этим замечательным людям, но и они должны вслед за ними согласится, что бороться за старое бесполезно, что они проиграли, и как было, уже не будет. Таким образом, пьеса, которую обвиняли в апологии «белогвардейщины», оказалось самой «просоветской» во всём творчестве Михаила Афанасьевича Булгакова.

Проблемы пьесы в другом, то, что она потеряла по дороге к огням рампы, видимо, только отяготило бы её. Прав был, как ни странно, нарком Луначарский, который, не найдя в пьесе ничего политически неблагонадёжного, и оценив по достоинству талант автора, подчеркнул его неопытность как драматурга, и говорил, в целом, о её «суетливости» и «тусклости». Конечно, сложно согласится с почтенным комиссаром, что «Дни Турбиных» «исключительно бездарны», однако её общая невыразительность бросается в глаза. Это касается и прописанности образов, и диалогов, и общего построения сюжета, который сводится к декларации одной единственной, «правильной» мысли.

Так что, да, «Дни Турбиных» остаются театральной классикой, которую все помнят благодаря виртуозной игре труппы Станиславского и Немировича-Данченко, однако её тускловатые герои вряд ли завоюют сердца юных пламенеющих актёров, а незамысловатость её стуктуры вряд ли привлечёт к постановке хорошего режиссёра, не отягощённого весом культурной значимости Михаила Булгакова. «Дни Турбиных», в отличие от «Белой гвардии», часть своей эпохи, и не более того.