Вот уже действительно, кампания — гражданская. Это даже не женский роман, а скорее, бабский. Буджолд всегда медленно запрягает, но Civil campaign побила, кажется, все возможные рекорды. Действие практически топчется на месте, только персонажи ходят друг к другу в гости туда-сюда и ведут изящные и полные намеков, скрытых и явных оскорблементов и даже угроз, разговоры, ни к чему, однако, не ведущие и не имеющие ни малейшего смысла. Роман по сути состоит из одних диалогов, что, с одной стороны, довольно круто, почти как драматическая пьеса, да и диалоги по большей части весьма насыщенные и энергичные, любо-дорого читать, а с другой стороны — событий почти нет; мы куда-то вроде как движемся вместе с персонажами, однако нас скорее просто сносит, это движение правильней было бы назвать «дрейфом». События размазаны по глади, тиши и благодати романа, почти не имея обострений и развязок — а те, что читателю под их видом подаются, настолько легко предугадываются, так что даже удовлетворения от этого не испытываешь — ну не маленький же: все сюжетные ходы либо предсказуемы, либо нужны для развития дальнейших отношений (не могу написать «дальнейших действий» — их просто нет).

Основной сюжет книги — брачные танцы (разной степени успеха) Майлза Форкосигана вокруг своей новой пассии — развивается в четких рамках классического дамского романа (и я бы сказал, в традициях рыцарского романа, где только рыцари, пажи и прекрасные дамы, ну и пара злодеев, а вот крестьян и всяких там прочих нет и в помине) и довольно уныл, ибо наполнен событиями и эмоциями, много раз пережитых и пережеванных. Азарта в том, чем закончится, нет — и так понятно, чем закончится. Параллельно идут еще несколько сюжетиков — финансовая авантюра, пара юридических казусов и свадебный переполох. Ни все вместе, ни по отдельности, они долго ни не вызывают особого интереса, только заливают барраярский пейзаж тоннами воды до состояния болота. И если один из этих казусов под конец пересекается с главной линией, то происходит это только по желанию автора, а не потому что сюжет требовал, остальные же существуют и здравствуют отдельно. Если бы Буджолд не стала бы все яйца утрамбовывать в одну корзину, мог бы получится такой же маловменяемый и проходной, как и роман, но все же более логичный и формальный сборничек забавных повестушек «Про Майлза, его родню и вообще барраярцев».

Спасает книгу фирменный стиль Буджолд — вязкий и тягучий: где-то на середине он затягивает в ткань романа, заставляет сопереживать героям в их интригах-страданиях-скандалах, и начинаешь заинтересованно следить за развитием событием, гадая, что же будет дальше и как именно поступят герои: финал все равно очевиден, но вот как именно автор вырулит к нему и составляет основу читательского внимания. Чудесная ненапряжная космоопера: есть герои, которым сочувствуешь, есть злодеи, коим желаешь геенны огненной, в наличии справедливый планетарный император, стрельба из бластеров и дикий, непричесанный мир, в чем-то похожий на нашу с вами страну. Чего еще надо, чтоб провести время с удовольствием и закрыть книгу с удовлетворением?

Виктор Олегович Пелевин — и жнец, и швец, и на дуде игрец. Поразительно разносторонний человек: он разбирается и в том, как порноролики называются в рунете, и в Angry Birds играл, и в GTA рубился, и в хохлосрачах сечет фишку, и в методах троллинга. Как только не устает всей этой ерундой заниматься, да еще время на написание романов остается. Впрочем, учитывая, что в данной книге он просто пересказал «Матрицу» языком своих романов «Ампир V» и «S.N.U.F.F.» с добавлением фирменного жлобства, злорадства, хамства и демонстративной гинофобии, то наверное, в этом нет ничего удивительного.

Виктор Олегович Пелевин — отличный повар. Отличается тем, что готовит только одно блюдо — рагу, каждый раз делая вид, будто готовит его впервые и вообще это блюдо уникальное; зато делает это так, что пальчики оближешь. Валит все стыренные у соседей ингредиенты в одну кучу, туда же специи — для остроты и вкуса, масло и майонез — для маскировки того факта, что все это уже едено и не раз.

Виктор Олегович Пелевин — знатный философ. Даже целый философский пароход, непонятно почему еще не высланный из страны. Если кто-то и может поспорить с ним, то это только Экклезиаст, у которого в голове творился примерно такой же бардак из разрозненных кусочков различных политических парадигм и духовных практик. В принципе, в книге достаточно нетривиальных, занятных и достойных обдумывания идей, и если бы автор сконструировал вокруг них хороший интересный сюжет, могло получиться очень здорово, но Пелевин предпочел подать их на бегу, галопом по европам, с каким-то шарлатанским подмигиванием, и в результате мы имеем набор кухонных банальностей и затасканных мемов поп-культуры с претензией на оригинальность и глубину.

Написанный в 1973 году роман, насколько я понимаю, стал одним из первых (наряду с книгами Семенова о Штирлице), с которыми получила признание, популярность и даже определенную рекламу деятельность отечественных органов контрразведки. Я, конечно, не знаком с большей частью данной литературы, но даже мне очевидно, например, откуда есть пошел на земле русской писатель Бушков и сонмы его разноталантливых апологетов. Понятно, почему роман был и остается таким востребованным и выдержал более полутора сотен переизданий: подробное, со знанием дела описание специфической деятельности Смерша, тщательная подача информации, создание нужной атмосферы с помощью (псевдо)документальных вставок, множество выпуклых, живых, с реальными биографиями персонажей, каждое действие которых логически обосновано их опытом и психологическими особенностями, демонстрация работы командной цепи вплоть до Ставки и самого Сталина.

Но вот авторская манера повествования мне не понравилась. Ужасно коробили меня время от времени какие-то странные провалы в стилистике. Как будто писали два разных автора. Один — вполне себе крепкий такой ремесленник, звезд с неба не хватающий, но вполне заслуживающий читательское внимание. Второй — рабкор Урюпинского Комсомольца, не способный двух слов связать без перехода на газетные шаблоны. Как мне кажется, Богомолов пытался писать, подражая другим известным ему писателям, пытаясь делать то же, что и они. Однако в результате временами у автора прорывается какой-то картонный слог, словно он старательно вырезал все образы и описания по лекалу, причем не лучшему. То много лишнего, то явно чего-то не хватает. То многовато определений или находятся они там, где, в общем не нужны. То сбивается на газетный стиль и суконные фразы, отчего целые абзацы выглядят насквозь фальшивыми. Чрезмерная подробность описаний зачастую выглядит механической, скопированной. Впрочем, стоит заметить, что у такой манеры есть сильная сторона: Богомолов скрупулезно описывает внешний вид почти всех персонажей, даже эпизодических, четко указывая не только вид одежды, но и обувь, тип головного убора, нашивки, ордена, погоны и прочие аксельбанты: это производит немалое впечатление наличия по-настоящему уникальных, настоящих, реальных персонажей.

Не понравилось, что последняя часть безбожно затянута, сводки, ранее помогавшие создать атмосферу и добавлявшие нужные и точные детали, здесь только мешали и раздражали, авторские намерения увеличить напряжение были видны как на ладони и нужный ударный момент Богомолов упустил: к развязке мне уже было скучно, весь азарт испарился, что приехала бабушка, что не приехала — мне уже было все равно. Да и обрывается книга на полуслове — не знаю, кому как, а лично мне было бы интересно узнать о последней фазе операции, а ведь захватом троицы шпионов дело очевидно не закончилось. В общем, роман отличный, несмотря на все мои субъективные претензии к авторской стилистике, но концовку автор не дожал, что изрядно разочаровывает.

Буйная фантазия Ффорде, являющаяся несомненно, яркой особенностью как всего его творчества, так и цикла о Четверг Нонетот в частности, представляется не только даром для этого автора, но и где-то проклятием. Ффорде скрупулезно выстраивает мир, его политическое устройство, массовую культуру, профессиональные предпочтения населения, особенности экономического развития, научную деятельность и даже взаимоотношения с Богом. Романы о Четверг изобильны деталями, подробностями, особенностями, очень плотно и точно прилегающими друг к другу и создающими неразрывную ткань повествования, в которую легко поверить, ибо события логичны, действия героев разумны, а следствие вытекает из предпосылки. Однако в этих деталях кроется сами-знаете-кто. В какой-то момент буйство красок становится самодовлеющим, сюжет перестает быть основой, двигателем нарратива, он как бы наособицу — вроде как есть, но не сильно заметен. Монументальная фигура Четверг, несмотря на ее пятьдесят четыре года, хромоту и необходимость каждую секунду ждать покушения, фактически затмевает события, которые с ней происходят. Не то, чтоб я жаловался, но не заметить, что многие отступления, флэшбэки и рассуждения, в общем-то, излишни и только занимают место, довольно сложно. Вряд ли автор гнал объем — у него, скорее всего, это само собой получается. Ффорде как ребенок в магазине конфет — хочет всего и сразу, и в результате он забивает текст занятными, но не функциональными свистелками и тарахтелками. Хотя для справедливости стоит заметить, что сложная конструкция романа обычно не дает сразу понять, какие из этих свистелок просто для красоты, а какие на самом деле замаскированные ружья-на-стене. Кроме того, с каждой новой книгой Ффорде, несомненно, все лучше справляется с непокорной альтернативной Англией, и в сравнении с ранними романами о Книгомирье, в которых сам черт ногу сломит и без полпинты не разобраться, в последних произведениях все гораздо упорядоченней и организованней.

Читал я с огроменным удовольствием, с трудом отвлекаясь на работу, сон и поедание продуктов, и в какой-то момент (по-видимому меня посетил я из будущего или параллельной вселенной) меня осенило, что из себя представляет эта книга. Энергичные колоритные персонажи, каждый с особой манерой разговаривать, модусом операнди и отлично прописанным внешним видом, сочный, тщательно описанный до малейшей текстуры задний фон, вдумчиво построенные фразы, не содержащие ничего лишнего, постоянное действие, не прекращающееся даже когда герои стоят, множество сюжетных линий, пересекающихся друг с другом под дикими углами, кислотные цвета всего вокруг — неба, травы, одежды, — эмоции крупным планом, и даже четкие звуки ударов при драках: это же комикс, бро!

Четверг Нонетот идеально подходит на роль супергероини — да, у нее нет развевающегося плащика за спиной, она уже на шестом десятке, в голове у нее mindworm от младшей сестры покойного Ахерона, у нее нет суперспособностей (даже в Книгомирье уже прыгать не может) и она ходит с палочкой — одна нога постоянно ее подводит, но она по-прежнему противостоит мегазлодеям в офисных костюмах, свято чтущим закон и изменяющим его, когда чтить становится невмоготу, не стесняющихся в средствах и использующих не зловещих миньонов в костюмах штурмовиков, а пропаганду, промывание мозгов и юриспруденцию; она спасает мир и человечество, давно махнувших на себя рукой, хоть многие ее победы пирровы, а злодеи живучи и многочисленны, но она все равно самая настоящая супергероиня.

Не раз сталкивался с нытьем труъ-фанатов, брезгливо цедивших через губу, дескать, сериал снят для ванилек да сопливой школоты, а вот комикс — это по-настоящему сурово, кроваво, гуро и реалистично. Долго откладывал, но наконец решил заценить, сколько правды в этих ламентациях, и насколько велик Роберт Киркман, создавший эту конкретную вселенную живых мертвецов.

Поначалу приходилось прикладывать усилия, чтоб отвлечься от параллелей с сериалом (меньше деталей, быстрее действие), однако довольно быстро я сумел сосредоточиться на самом комиксе, чему немало помогало то обстоятельство, что актеры внешне совершенно не похожи на книжных героев. Особых, значительных отличий я не нашел (за исключением стремительной гибели Шейна), ну да это только начало катастрофы, ударных диалогов мало, конфликты только завязываются, линии антагонизма еще не определены, герои занимают стартовые позиции. Что действительно произвело впечатление — это прорисовка сцен столкновений с зомби. Казалось бы — это ж комикс, картинки даже не движутся, но Тони Мур, безукоризненно точно используя последовательность кадров, угол зрения и позы персонажей, великолепно сумел передать напряжение в сценах, четко подать эмоции героев — страх, растерянность, негодование — и удачно передать динамику происходящего. В общем и целом, я получил изрядное удовольствие от знакомства с комиксом, ожидания оправдались, я весь внимание, готов к продолжению.

Я знал, чего ждать от этой книги, но все равно оказался не готов. Девятый вал авторского словоблудия захлестнул меня с первых же страниц. Герои, с привычной сноровкой переливая из пустого в порожнее, несли чудесно возвышенную ахинею, не имеющую ни малейшей смысловой нагрузки, словно бы соревнуясь в куртуазности выражения своих миленьких уютных банальностей. Кукух, хвалящий петушку за то, что она хвалит кукуха, удавился бы от зависти, если бы ему довелось столкнуться с таким потоком тривиальных благоглупостей, которые персонажи с ловкостью пикейных жилетов извергают в этой книге, активно напрашиваясь на непристойные в своем нарциссизме комплименты и с готовностью отвечая ими же. Действие развивается как в Зазеркалье — чтобы оставаться на месте, надо идти, а чтобы продвигаться вперед, надо бежать со всех ног, иначе тебя будет все время сносить назад под напором изящных, но бестолковых до одури диалогов и занудных ремарок, активно толкущих ступу в воде. Автор уверенно нанизывает слова будто бусины на нить: одна другой краше, узор за узором, нить тянется и тянется, бесконечная, весь мир опутывает, ни конца ни края, бусины сверкают, завораживают, гипнотизируют, увлекают в красочный зеркальный калейдоскоп, где нет ни дна ни покрышки, ни толка ни расстановки, ни объема ни движения — лишь невыносимая легкость бытия да красота оплаченного долга. Сюжет голубиным глазом время от времени проглядывает сквозь хитросплетения словесных конструкций, словно напоминая о себе: «Курлы-курлы, помнишь меня? Помнишь-помнишь? Точно помнишь? А я есть.» Гипертрофированные эмоции словно раскрашенные бальные маски не дают возможность рассмотреть лица героев, превращая их в карикатурных анимационных персонажей — каждого со своим набором архетипичных фразочек, пошлостей, поз и неизменных социальных аватарок: псевдоостроумие, замотанное в саван многосуесловия. Сопровождается весь этот балаганчик натужным закадровым смехом.

Сон разума рождает Макса Фрая.

Думается, Ремарк продал душу дьяволу за свой талант. Пишет он просто изумительно — доверительная интонация, понятный до последнего слова немецкий (рай для переводчиков), простые, но точные сравнения: как будто разговариваешь со своим другом, или хотя бы хорошим знакомым, будто пишет он лично для тебя, так, чтобы именно тебе стала понятна и близка его история. Нежная, пронзительная и искренняя до последней запятой история любви — трагичная, как скитания эмигранта в разорванной войной Европе, невероятная, как побег из нацистского концлагеря, полная надежды, как ночь в Лиссабоне.

Заключительная книга трилогии неожиданно оказалась сильно слабее предыдущих — то ли автор выдохся, то ли придуманная им вселенная имела слабоватый фундамент. Крауч пытается разнообразить действие, давая точку зрения разных персонажей, однако этот прием по большей части не работает, создавая лишь видимость глубины, кроме того, очевидно, что определенная часть текста написана лишь для того, чтоб раздуть книгу до нужного объема. Если раньше было что-то, отвлекающее внимание от недостатков — загадочность событий и неожиданность развязки в первой книге, непредсказуемость действия во второй, то к концу цикла в рукаве у автора ничего не осталось, и все белые нитки полезли на свет божий, а из швов потек канцелярский клей. И раннее не блиставший особенной красотой авторский стиль мутировал в нечто совсем корявоообразное. Aberrations, ранее представлявшие из себя всего лишь маячившие вдалеке жупелы навроде огородных пугал, вымахали в непобедимых монстров, которых можно завалить только из крупнокалиберного станкового пулемета, идеальных хищников, несовместимых с законами природы вообще и эволюции в частности. Отдельные милые нестыковки стали грандиозными косяками, разрушающими в прямом и переносном смысле милый райский городок и разрывающими ткань романа.

Нельзя сказать, что книга неинтересная — автор старательно нагнетает экшн, но несмотря на обильное гуро и зашкаливающее количество трупов действие, по сути, топчется на месте, а предпринимаемые главгероем усилия легко укладываются в избитую формулу «крепкий орешек спасает свободу и демократию». Эту несколько тягостную картину могло бы улучшить прибытие в городок давно ожидаемого персонажа (шедшего туда на протяжении двух книг) — в результате предсказуемость концовки стала под сомнение, и образовался классический любовный треугольник, едва не обернувшийся мексиканской дуэлью. Но эффект оказался кратковременным, а концовку (в общем-то вполне неожиданную, хотя и логичную) автор умудрился испоганить настолько, насколько это вообще было возможно. Наверное, в руках более искушенного и мастеровитого писателя весь этот цикл (точнее, книга, разбитая на три части) мог стать шедевром в жанре фантастики, но Краучу с его невысокими ремесленными способностями это сделать не удалось.

Синдром Бога, или памятка для строителей Рая.

Сначала создайте землю и небо. Хотя нет, это все уже создано другим Богом, задолго до вас. Можно не заморачиваться этим, прямо скажем, нелегким и грязным делом. Просто расчистите делянку, понастройте там кучу одинаковых викторианских домиков и заселите туда Избранных (которых, конечно, меньше, чем званных). Не забудьте оградить ваш рай заборчиком — потому как если не оградить, то как жители поймут, что здесь рай? Кроме того, там, за заборчиком, откровенный и неприкрытый ад. Так что пустите ток по колючке, посадите сорок снайперов, и не подпускайте жителей к ограде. Так, что еще? А, ну там канализация, газ и электричество, само собой, это же рай. Но это не главное. Главное — заповеди. Не обсуждать прошлую жизнь. Не пытаться убежать. Не задавать вопросов. Отвечать на телефонные звонки. Кто отказывается следовать заповедям — в расход. Жители рая должны помнить, что ты не только защищаешь их и кормишь их, но еще и караешь их: без страха рай не выстроишь, благодарность — плохой материал для строительства. Не забудь промывать мозги детям — это легко и окупится в будущем. И самое главное — жители рая должны быть чем-то заняты. Работой в поте лица своего, например. Ибо если ты просто посадишь их в бессмысленные конторки, они от скуки начнут думать. А потом появится какой-нибудь Люцифер, ангел, пригретый тобой на груди, начнет вопросы задавать, подзуживать, провоцировать — мол, что там, за стеной? почему заповеди такие странные? может, мы умерли уже все, и это не рай, а ад? И что ты тогда будешь делать с этим падшим ангелом и жителям рая? Выпустишь их в ад? Нет. Лучше впустить ад в рай. А потом начать заново. Трудно быть богом.

Мир делится на две части: тех, кто сначала смотрит фильм, а потом читает книгу, и тех кто все делает ровно наоборот. Я отношусь к первым, и вот почему. Когда смотришь экранизацию уже читанного произведения, все время недовольно морщишься — а где этот персонаж, а где эта линия, а где этот эпизод: вся книга, естественно, влезть в фильм не может, и чувствуешь себя не то чтобы обворованyым, но обделенным. Когда же читаешь какой-нить нашумевший роман после похода в кино, то постоянно ловишь себя на мысли — ага, вон оно как было, ага, а это что-то новенькое, ага, боковая линия, ага, у героя был дядя-психопат! — получаешь больше, чем рассчитывал. С сериалами, конечно, это происходит в гораздо меньшей степени, но и там есть чем поживится.

Думаю, уже понятно, что я сначала посмотрел сериал Wayward Pines, а потом только начал читать книгу «Pines», первую из трилогии про странный городок со странным названием. И мой расчет опять оправдался. Множество мелких деталей, ничего в сюжет не добавляющих, но достраивающих образы как героев, так и города. Серьезные отступления, позволяющие посмотреть на уже знакомые событий под другим углом и ставящие новые проблемы, по разным (кинематографическим или этическим) причинам исключенные из экранизации. И даже читая хорошо мне известные моменты с заранее известным мне развитием, я получал огромное удовольствие от великолепно выписанных саспенса и напряжения, с азартом надеясь, что в книге все будет как-нить по-другому, и иногда получая это «по-другому». Доска та же, все фигуры наличествуют, но стоят на других местах, и ходят по-разному.

Наверняка в книге есть сюжетные косяки, какие-то нестыковки или упущенные автором подробности, неважно. Она отлично написана, легко читается, даже несмотря на обилие разговорной лексики и не всегда понятных аббревиатур. Единственно, что мне сильно не понравилось, так это, что при попытке бегства из городка герой становится совершенно неубиваемым, независимо от своего состояния и силы противника; в сериале этот эпизод подан более логично и убедительно. Однако это неудовольствие компенсируется очень мощной развязкой книги. Пока читал, постарался абстрагироваться от виденного и решить, а что же все таки происходит. Несмотря на то, что я подмечал детали и связывал концы с концами, вынужден признать — настоящей развязки, задуманной Краучем, я вообразить так и не смог. Придумать оригинальную концепцию в наш век постмодернизма и так сильно и четко подать ее — это дорогого стоит.

Чем отличается хороший боевик от дешевого? В хорошем боевике нам покажут автокатастрофу, а в дешевом — двух мужичков, один из которых говорит другому — «О, глянь, автокатастрофа!». В данной пьесе тоже есть такая сцена, когда титульный герой расписывает двум удачно оказавшимся рядом рыбакам, как он, обвязанный цепями и окруженный толпой злых рыцарей, ловко сбежал из-под стражи с корабля наместника Гесслера прямо в разгар бури. В целом вся эта сцена является квинтэссенцией пьесы — события в основном не показываются, а пересказываются (например, фееричный пересказ истории как кто-то где-то от подруги друга слышал, что императора убили), Телль летает над сценой как Бэтмен, никто его не видел, но только что тут был, он не столько присутствует, сколько символизирует: не герой, а хоругвь.

Количество появлений Телля в пьесе можно посчитать по пальцам, и все время это поисходит как-то мельком, на бегу, так что он совершенно не производит впечталение главного персонажа. Первый раз Вильгельм Ильич спасает некоего пламенного революционера от царских жандармов, героически переправляя его через бушующее озеро. При втором появлении он промывает мозги сыну, что мол, горцы засегда лучше этих жителей равнин, которые рабами были, рабами останутся, не то что наша швейцарская отчизна, полная freiheit (свободы) и демократии. Третий эпизод — тот самый, с яблоком на башке, написан из рук вон плохо, никакого напряжения, пока Телль стрелял, автор ловко уводит от него внимание каким-то дурацким диалогом левых персонажей: все случилось настолько внезапно, что даже местный злодей Гесслер удивился — мол, что было, я моргнул, перестреливайте. Использует, кстати, Телль вовсе не лук, а устройство под названием armbrust, то бишь арбалет, что вероятно, также должно что-то символизировать. Потом сцена с автокатастрофой монологом о чудесном спасении, и наконец, героическое, из арбалета, спрятавшись за кустом, убийство имперского сатрапа Гесслера. Да, там еще есть концовка, но она настолько непотребна, что я даже упоминать ее не буду.

Большую же часть пьесы, когда Телль бродит за кулисами, занимает процесс кучкования местной буржуазии, недовольных тем, что над дворе средневековье и устаревшие феодальные отношения. Они распевают революционные песни, машут кулаками и толкают затянутые интеллигентские речи, в которых каждое второе слово — freiheit, каждое третье — tyrannei. Параллельно всем присутствующим рассказывают о том, какой нехороший человек, буквально редиска, landsvogt (наместник) Гесслер. Я не знаю, возможно Гесслер действительно был негодяем (Макс Фриш с этим не согласен), но Шиллер как-то уж сильно перегнул палку с черной краской, изобразив его какой-то помесью Волан-де-Морта и Гитлера.

С тем, что пьеса крайне неисторична (даже имя императора выдумано) и тенденциозна, можно было бы легко смириться — не трактат, в конце концов, никто документальности не обещал, но она еще и крайне скучна, неубедительна, уныла и зевотна до безобразия. Почти все персонажи напоминают марионеток, значительная часть действия происходит в темном углу, а сам Телль больше всего смахивает на горельеф с изображением всем известного деятеля с лысиной и бородкой, указующего пухлой ладошкой в светлое швейцарское будущее.

Томас Кромвель решает проблемы. Найдет ткань, покупателя, растолкует сны, заставит должников вернуть взятое, спрячет еретика, сделает убыточное поместье доходным, сбросит королевского секретаря в воду Темзы. Он всем нужен — кардиналу, герцогам, королю, королевской любовнице и королевской жене, немецким лютеранам и фламандским купцам.

Его лицо сурово, слова весомы, а одежда черна. Он протестантский ужас на крыльях ночи, он скрупулюс в вашем ботинке, он кровоподтек на теле правосудия. Он знает Библию наизусть и убивает врагов собственными руками. Он идет и все перед ним расступаются — дерущаяся челядь, напыщенные придворные короля Франциска, королевский суд и даже гнилой клан Болейнов. Имена всех врагов он вписывает в амбарную книгу покойного короля: мальчика-лютниста за то, что тот сулил ему плаху и топор; графа Нортумберлендского — за арест его патрона, кардинала Вулси; епископа Винчестерского — за то, что крыса и предатель; Ричарда Брерсона — за то, что посмел угрожать; Томаса Мора — за пытки и казни евангелистов.

Он кузнец, сын кузнеца, коня на скаку подкует, горящую избу перестроит, войдет в Утопию без страховки. С каждым он разговаривает на его языке: с купцами из Амстердама — на фламандском, с докторами и теологами — на латыни, с мюнхенским астрономом — на немецком, с лодочниками — на невообразимом диалекте, который образованные англичане не понимают; с королем он говорит на языке лести, с Мором — на языке Библии, с герцогом Суффолком — как с большим ребенком, с Анной Болейн просто недоговаривает.

Томас Кромвель собирает паззл. Вот кардинал Вулси, вот Томас Мор, вот король Генрих, вот Екатерина Арагонская, вот еще одна из рода Болейн, вот папа Климент, вот безымянный император. Сначала складывает уголки — так легче, а потом как бог на душу положит — все подряд, без разбора, а что не подходит — так на это всегда есть ножницы. Миром правят не короли, не герцоги и не папы; миром правят не Уайтхолл и не Латеран. Миром правят деньги, торговля, кредиты, банки — миром правит Томас Кромвель.

Каждая англичанка хочет убить своего мужа, и на этот случай готовит список возможных женихов. И у всех англичанок это список начинается с одного и того же имени — Томас Кромвель.

Его гнобят и унижают, презирают и шпыняют — он жалкий торговец тканями, рядом с которым ни один уважаемый джентльмен на одном гектаре не сядет; он терпит, сдерживает гнев, запоминает обидчиков и ждет — ждать он умеет. И однажды, когда придет его час, он припомнит всем своим врагам их козни и глупость, припомнит с улыбкой на лице и страстью в сердце, ибо его враги не знают, что он солдат, он убивал и видел смерть, и смерть будет в его глазах, и гнев будет имя его. Нож в рукаве и любовь к Господу в сердце.

Томас Кромвель — последний герой боевика!!!

Сию неизрядную книжицу, живописующую приключения некоей изящной, хоть и не благороднорожденной особы юных лет, прочитал я с превеликим удовольствием... Тьфу, зараза, искрометный перевод Анастасии Грызуновой, весьма уместный и добавляющий немало лулзов, но крайне велеречивый, аж в подкорку въедается, ничем не вывести.

Первый, подготовленный к изданию, но вышедший уже посмертно роман Джейн Остин делится на две примерно равные части по территориальному признаку: сначала главная героиня тусуется в Бате, а потом переезжает в титульное аббатство. И вот эта первая часть под конец несколько провисает. Все фигуры расставлены, отношения обозначены, а действие продолжается, как вхолостую — без какого-либо смысла; впрочем, как только героиня перемещается в Нортэнгер, события сразу же оживляются, а градус и качество юмора стремительно взмывают вверх. Следить за колоритными, но вполне себе живыми персонажами занятно и большого труда не составляет, ибо в общем-то вся книга проходит в диалогах и в описаниях чувств главной героини — думается, роман неплохо выглядел бы в качестве пьесы.

Остин, в общем-то использует всего один прием, играет только на контрасте: сначала дается идеальный пример, как та или иная ситуация должны были бы развиваться в настоящем дамском романе, а потом показывается, как все было бы в реальности. Другое дело, что использует автор этот прием, хоть и часто, но предельно точно, создавая уморительные ситуации или желчно-иронично комментируя их. Выворачивая штампы готишного романа наизнанку, Остин создает комичный эффект, отлично усваиваемый даже если читатель не слишком-то знаком с этими самыми романчиками с чудесными названиями вроде «Таинственные предостережения» или паче того, «Жуткие тайны». Так что книга со всей очевидностью доказывает тот немудрящий факт, что жирные тролли водились среди начитанных людей уже двести лет назад.

Использование чужих произведений для высказывания своих собственных мыслей — не новое изобретение. Различными авторами пересказывались в собственном ключе книги Мэри Шелли («Журнал Виктора Франкенштейна» Акройда), Фрэнка Баума («Ведьма» Магвайра), Артура Конан Дойла (имя им легион) и многие другие. Теодора Госс решила использовать в качестве кафедры повесть Герберта Уэллса «Остров доктора Моро».

Госс дает слово титульной пуме, той самой, убившей доктора, и выбор этот не случаен: основной акцент рассказа сделан на роль женщины в викторианскую эпоху (и шире — в мужском мире), ее правах, их ограничениях и возможностях. В достаточно небольшом по объему рассказе автор умудряется сжато, не растекаясь мыслею, и не впадая в воинствующий феминизм, поведать свою точку зрения на гендерный вопрос в эпоху вивисекции, евгеники и стремительного развития науки и техники, заодно поведав судьбу выжившего после гибели Моро и Монтгомери мистера Пендрика. Завершается эта изящная и весьма напористая фичуретка потрясающей воображение картиной чисто уэллсовского размаха о целой расе очеловеченных с помощью скальпеля кошек (доктор Моро умер, но дело его живет) и сложносоставным постмодернистским намеком на потрошителя из Лаймхауса. В общем, Теодора Госс крайне удачно и убедительно использовала чужую повесть в качестве рупора для собственных идей.

Данную книгу можно оценивать двояко — в зависимости от того, какую собственно цель преследовала Эллен Дятлоу, собаку съевшая на составительстве, при формировании сборника. Если идея была собрать лучшие произведения с участием котов, то в общем, это провал. Качество после первых полудесятка рассказов начинает хромать на обе ноги (сокращение сборника хотя бы на треть пошло бы ему только на пользу), да и коты ведут себя как Чеширские — то остается только морда, то и она истончается до полной прозрачности. Во многих произведениях, включенных в сборник, коты не являются ни главными действующими лицами, ни двигателями сюжета. Где-то просто спутники главного героя, где-то — деталь антуража или ландшафта, где-то просто пробегают, где-то являются персонификациями каких-то человеческих страхов или эмоций (как в рассказах Геймана и Оутс), а где-то их вовсе нет (как в The Manticore Spell Джеффри Форда или Tiger Kills Каарон Уоррен). Да и фантазия у большинства авторов двигается примерно в одном направлении — уже к середине книги начинает подташнивать от котов, притворяющихся людьми, и людей, притворяющихся котами.

А вот если цимес заключается в демонстрации наиболее широкого спектра рассказов с тем или иным участием семейства Felidae, то, конечно, затея удалась (еще бы она не удалась — это ж не тараканы): тут тебе и фентези, и фантастика, и магический реализм, и просто реализм, и сюрреализм, и хоррор, и что-то такое, чему трудно подобрать название, да и не стоит, наверное. Квинтэссенцией, наверное, можно назвать даже не рассказ, а скорее скетч The Burglar Takes a Cat Лоренса Блока, в котором герои всю дорогу обсуждают кота, принесенного в книжный магазин бороться с нашествием мышей, пока этот самый кот занимается своими делами. Вот также и в жизни — есть люди, а при них коты, которые живут своей жизнью. Возможно, сборник именно об этом.

Впрочем, читать его можно и просто как собрание по большей части неплохих и занимательных рассказов англоязычных авторов. Здесь есть и пародия на нуар (с котом-детективом в главной роли), и оммаж Эдгару По и Герберту Уэллсу, и имитация индейской легенды, и стилизация под японские сказки о духах, и трогательная история старика, малевавшего рекламных котов на стенах амбаров, и поток сознания пациента заведения для ментально нестабильных, — в общем, среди четырех десятков рассказов каждый найдет себе что-нибудь по вкусу.

Стандартная братье-гриммовская сказка с угнетающей моралите в конце про ловкого мужичка (в данном случае — солдатика), накрутившего хвост черту, IQ которого оказался на уровне младенца-имбецила (а как же «садишься за стол с дьяволом — готовь длинную ложку»?)Интересно же в сказке то, как рассказчик переводит фокус с одного персонажа на другого. Ведь в начале речь идет о скряге-богаче, который вдруг испытывает катарсис, оглядывая свои закрома и сундуки. Потом внимание переключается на бедняка, коему богач ссудил пару мешков муки в обмен на обещание посторожить его могилу три ночи, а в конце главным персонажем становится как раз тот самый вышеупомянутый солдат. Обычно все-таки в сказках один герой, а здесь такая интересная композиция. К тому же неясно, случайно ли в сказку затесалось охвостье протестантской этики (мол, если ты богат, Бог тебя любит)? Ведь богач, по сути, так и не раскаялся в том, что всю жизнь стяжал, а просто взял и выкупил бессмертие души парой мешков муки. Как-то грустное и тягостное от этой сказки впечатление осталось.

«И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле.» (Книга Бытие 1:26)

Отличная идея была у Кристины Лукас — мол, кошки выглядят и ведут себя столь независимо, потому как были сотворены позже всех, и поэтому не попали под решение Бога передать человеку власть над всеми животными. Дюже богатая — можно было очень широко развернуться. Но нет — замах на рубль, удар на копейку, всю свою прекрасную задумку Лукас спустила в унитаз.

Выбор Змея (Serpent) в качестве главного героя, в общем-то понятен — он единственный, кто в Раю хоть что-то делает, но и совершенно неподходящий: автор заставляет его делать то, что змеи делать не умеют. Непонятно каким образом Змей создает из глины новых существ, мало того, что какое-то вуду (полная луна, плод с дерева Добра и Зла, заговоры и ритуалы), так еще и ересь — создать что-то живое может только Творец, а в рассказе получается, что Serpent богоподобен. К тому же получившиеся существа отказываются подчиниться не только Люциферу с ангелами, но и Самому, что вызывает лютый фейспалм.

Так что изящно попаразитировать на древних и всем хорошо известных текстах, в отличие от Пьера Буля, у Лукас не получилось, ну за то Змей вышел не такой отвратный, как в Библии.

Данная книга время от времени вызывала у меня довольно серьезные проблемы с пониманием. И дело даже не в обильно использованном юридическом жаргоне (за исключением нескольких специфических терминов, все было более-менее понятно), и не во вкраплениях гельветизмов («Komisch, unser Schweizerdeutsch,« — говорит один из героев), а в манере изложения. Стиль, избранный швейцарским детективщиком для нарратива, производил впечатление эдакого недооформленного потока сознания — главный герой, молодой rechtsanwalt (адвокат), от лица которого ведется рассказ, жадный до дела, полный амбиций и адвокатских идеалов, постоянно сбивается с нормального повествования то на скомканнyю скороговорку, когда действие погребается под обилием деталей, то на отдельные информационные блоки, как будто сосредотачивается, вспоминая, как все было (некоторые моменты он не помнит или помнит плохо из-за передозировки алкоголем), в результате нарратив скачет от одной реперной точки до другой: вот дом, который построил Джек, вот жена Джека, вот эпизод строительства дома, вот нож, которым Джек убил жену, вот тюрьма, в которой сидит Джек, а вот первое знакомство с Джеком. Подобная манера сильно смущает при попытке понять, что из этого было в прошлом, а что только произойдет в будущем — далеко не сразу осознаешь, что дело происходит в условном настоящем, когда главный герой, вдребезги пьяный и одержимый жаждой мести, с револьвером в руке пытается навести порядок в своих бумагах и записях. Очень сложно понять, какие событий в каком порядке идут, особенно ближе к концу, когда герой начинает бить рекорды на ниве алкоголизма и начинает нести пьяный бред, сам ему удивляясь.

У романа занятная композиция — из двух разноразмерных и разносмысловых частей. В первой части, занимающей большую часть книги, разворачивается ее основное содержание. Главный герой, герр Spat, чуть ли не по получении лицензии адвоката оказывается вовлечен в очень странную историю — выдающийся местный деятель, почетный житель и очень богатый человек убивает другого человека. Убивает на глазах свидетелей, абсолютно безмотивно, не прячется, спокойно дает себя арестовать и никак на допросах не объясняет случившегося. Прокуратура и полиция, где немало друзей убийцы, несколько обалдело отправляет его за решетку, однако есть нюанс — ни орудия преступления, ни мотива так и не нашли. Убийца нанимает беднягу Шпэта для решения довольно занятной юридической задачки, которая казалось бы, имеет только научный, умозрительный характер: определить, кто еще мог совершить данное злодеяние. Именно из этого задания и вырастет чудовищное дерево дальнейших событий, обвешанное трупами, которое приведет главного героя к личной и профессиональной катастрофе. По мере развития тот впадает в депрессию, много пьет, и начинает смотреть на все через черные очки: мол, и Швейцария уже не та, и бабы — шлюхи, а юриспруденция — вообще гуано невообразимое. Это сильно сказывается на его восприятии всего окружающего пространства, людей и себя самого: тьма нависла над Средиземьем, всюду назгулы, выхода нет, пойду напьюсь.

Вторая же часть книги — гораздо меньшая по размеру — совсем другая, почти документальная. В ней автор (сложно сказать, Дюрренматт ли это или его альтер эго) рассказывает, как он по кускам собирал эту историю — разговаривал с участниками событий, читал дневники, газетные материалы, пытаясь понять, что в этой фантасмагоричной, почти кафкианской байке правда, а что — вымысел. И этот рассказ постороннего, отстраненного наблюдателя ставит все с ног на голову. И несмотря на некоторое разочарование, смущение и замешательство от подобного поворота сюжета, чем больше думаешь над ним, тем большее впечатление он производит.

Суть романа очень точно выражена в его названии — слово Justiz можно перевести двояко, и эту двойственность автор эксплуатирует на полную катушку. Первое значение — правосудие, справедливость: именно в этом ключе рассматривает юстицию главный герой, пытающийся свою профессию поставить на службу слабым, обездоленным и угнетенным, считающий, что главная задача адвоката — найти истину. Второе значение — судопроизводство: тут царство антагониста, использующего в своих целях все недостатки судебной системы и уходящего от ответственности за свое преступление. Раздвоенность смысла порождает серую зону, в которой тонут и становятся бессмысленными любые действия, поступки, мысли, желания.

Нет факта, нет истины — только кажущееся, видимое скрывает ложь, вместо правды — догадки и слухи, и даже диалоги словно подернуты дымкой: то ли были, то ли нет, да и что означали, поди догадайся. Все как-то размыто, нечетко. В общем, тоскливый швейцарский нуар с очень неожиданным и оригинально разворачивающимся сюжетом. Впрочем, если бы это действительно был нуар, то автор бы написал открытую концовку, оставив героя направляющимся в аэропорт с револьвером в кармане навстречу своему врагу. Но поскольку это все-таки не детектив, а скорее, драма, то конец будет безжалостно отвратителен читателю и отвратительно безжалостен к герою. Хэппи-энда не ждите, энтропия восторжествует.

Великолепный роман взросления, произведший на меня огромное положительное впечатление. Обычно я мало симпатизирую детям и подросткам — давно вырос из этого возраста, меня больше интересуют взрослые персонажи, однако Коу сумел увлечь меня проблемами и волнениями не столько родителей героев, сколько в первую очередь именно школьников. В романе потрясающе воссоздана атмосфера и дух Англии 70-х годов — мне сложно сказать, насколько это аутентично, однако эпоха засилья лейбористов и постоянных забастовок рабочих кажется реально живой, этому помогает отлично сработавший прием — повествование от разных лиц и с использованием разных посредников: дневников, школьной газеты, расшифровок магнитофонных записей и тому подобного. Нельзя не упомянуть занятный ироничный стиль автора, весьма неплохо переданный переводчиками (которые, впрочем, иногда заигрываются и начинают употреблять странные словосочетания вроде «бруталистые башни» или «секомый дождем»).

Слово tale в названии стоило заменить на confession или, еще лучше, monologue. Больше всего это похоже на то, что какой-нибудь условный Гришковец расхаживает по сцене театра (или сидит на высоком стуле на сцене клуба с сигаретой в руке) и рассказывает зрителям историю мантикоры, родившейся в плодах ядовитого дерева Upas, но не успевшей порезвиться на пустынных просторах и полакомиться антилопьим мясом, а схваченной некими wranglers (в данном случае это слово означает, по-видимому, что-то вроде скотовода) и проданного в личный зоопарк правителя города Amberobad для удовольствия его избалованной дочки. Рассказчик отличный — держит публику в напряжении, удачно использует паузы, в каждую фразу вкладывает особую интонацию, завораживает зал неподдельной искренностью эмоций. Нельзя не сочувствовать герою (героине?), когда оно восклицает: I — was — happy! Мантикора то ревет от ярости и гнева, то мурлычет от радости, встретив родственную душу, ее речь переполняется то горечью при осознании своего положения, то счастьем при виде согревающего солнца (Sun was high in the sky!). И даже использование сказового слога только добавляет глубины и резкости, готовя слушателей к грядущей развязке... Последние слова монолога отзвучали, зал взрывается заслуженными аплодисментами, рассказчик сдержанно кланяется; прожаренный солнцем древний пыльный город растворяется, мантикора улетела.

Отличный образчик баек-у-камина. Основное достоинство коротенького рассказика заключается не в сюжете (сюжета как такового тут нет — сидят два джентльмена в клубе для джентльменов и травят байки для джентльменов), а в чудесной стилизации под викторианскую литературу: сочный английский (так и слышишь этот акцент, над которым любят смеяться заокеанские кузены), который хочется не просто читать, а проговаривать вслух, неподражаемые интонации, с которыми аристократия говорит про фермеров и турнепсы, разбросанные тут и там показатели времени (новомодный месмеризм, археологические раскопки в Египте, Хартумская катастрофа, мумии в качестве удобрения и тому подобное). Удачно воссозданная атмосфера оставляет потрясающее послевкусие: шикарно читать, сидя у камина, вежливо посмеиваясь над этими деревенщинами из Чешира, соблазненными самой Бастет, или раздумывая над мощью науки, пока еще непознанной, но которая обязательно послужит славе Империи. Rule, Britannia, Britannia, rules the waves!

Весьма живо и в красках написанный рассказ об очередном блуждающем по просторам Штатов цирке — особенно удались описание иссушающей, обессиливающей, лишающей сна жары и все грознее набухающего на горизонте и все ближе надвигающегося торнадо. Портит рассказ очевидная предсказуемость — довольно рано становится понятно, что это за тигры, что это за дрессировщики, и какое отношения эти самые тигры имеют к этим самым дрессировщикам. Итоговую схватку демонического укротителя и огромного тигра по кличке Green Terror нам не показали (рассказчика унес наконец-то налетевший торнадо), а как в дешевом боевике, заменили на сумбурный пересказ «по следам». Концовку же «великий и ужасный» вообще слил: добавив ряд излишних деталей, Кинг мистическое противостояние превратил в детскую страшилку, разве что фонарика под подбородком не хватает.

Над свинцовым Ленинградом страшно багровеет знамя,

Где-то рядом реет автор — кучерявый толстый мальчик.

Он поплевывает сверху и, кичась своим умищем,

Наслаждается собою, изливая яд свой желчный.

В этом яде — гениальность! Гениальность слога, стиля,

Глубину познанья жизни чуят люди в этом яде.

Яд читателя отравит, поразит его всецело,

И заставит видеть чудо там, где только гуано.

Хитрый автор уж не прячет тело жирное в утесах,

Гордо реет над Невою и проспектом Красных зорь;

Черный демон он мейстрима, гуру от литературы,

Он безжалостен к героям и безжалостен к стране.

Словно ловкий пуппенмейстер автор дергает за нитки

И разыгрывает смачно гениальный данс макабр —

Полон он аллюзий чудных и цитат из книг забытых:

Показать ведь нужно миру, кто здесь истинный герой.

Ярким росчерком масоны пролетают над Россией,

Время и страна совместно топят их в своем болоте.

Словно молния по книге авторская мысль скачет,

Озаряя на мгновенье отраженья наших лиц.

Быков! Ох уж этот Быков...

Суть этого довольно жутенького в своей обыденности рассказа (такой, наверное, мог бы написать Стивен Кинг) легко укладывается в максиму: «Хочешь чтобы что-то было сделано — сделай это сам». Уверенная, что все в ее семье происходит от скульптуры Cat in Glass некоего Александра Челищева, основателя дадаизма (имеется в виду, вероятно, Павел Челищев, основатель сюрреализма), главная героиня, однако, не пытается сама избавиться от нее (уничтожить, продать, передать в музей), а постоянно сбегает, перекладывая ответственность за решение на других — отца, муж, дочь — и только в конце, когда уже ничего изменить и исправить нельзя, совершает необходимый поступок.

Понимание происходящего несколько затруднено, поскольку героиня очевидно имеет проблемы с головой вследствие пережитого в детстве кошмара — кровавой гибели ее сестры, половину жизни провела в психушке (поименованной в рассказе весьма эвфемистично: instituion), и вполне возможно, зло находилось не в скульптуре, а в самой рассказчице: все события мы знаем только с ее слов, с ее точки зрения, и если попытаться реконструировать что же произошло на самом деле, то мистику и стеклянного кота можно, в общем, убрать. Как бы то ни было — сумасшедший ты или нет — хочешь что-то сделать, сделай это сам и прямо сейчас, не жди, когда за тебя это сделает кто-то другой.

Название рассказа обыгрывает многозначность этого слова в английском языке. Pride означает «гордость» — и герой до конца жизни гордится тем, что был единственным человеком, трогавшим клыки смилодона и выжившим при этом. Pride означает «заносчивость» — и герой сполна хлебнул последствий своей гордыни и поступков, ею продиктованных, своего решения воспитывать и вырастить саблезубую кошку в домашних условиях. Pride означает «прайд» и главный герой говорит питомцу — мол, ни у тебя, ни у меня, своего прайда нет (в итоге получается, что они как раз и образуют свой собственный прайд).

Начинается все с того, что группа экофанатиков нападают на лабораторию, занимающуюся клонированием, и попутно поджигают ее. Герой, отягощенный проблемами, присущими подростковому возрасту, выносит из пожара некоего щеночка-мутанта, но быстро выясняется, что это, хоть и щеночек, но далеко не мутант, а вовсе даже быстро растущий смилодон с огромными клыками и жаждой крови. Естественно, все это заканчивается плохо. Рассказ отличный, весьма убедителен в психологическом плане (а сцена, где реликтовая кошка разносит в щепки дом подруги главного героя, вообще шикарна), и не удивительно, что получил номинацию на премию Nebula.

Любопытный, хоть и несколько прямолинейный рассказец описывает судьбу некоего мыша по имени Гордон, долго мучившего родителей бессмысленными вопросами (почему мыши едят сыр? почему коты едят мышей? почему нельзя стать котом?), а потом, несмотря на всеобщее сопротивление, поступившего в школу для котов и закончившего ее лучшим учеником — идеальный self-made cat. Основная идея, бросающаяся в глаза, сильно похожа на одиозную «Чайку Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха. Мол, ломай границы, нарушай табу, преодолевай косность окружающих и шоры на своих собственных глазах, рискуй ради мечты, и — однажды ты полетишь, станешь чем-то другим, большим, чем тебе было предназначено судьбой, семьей, средой, временем, расой (вспоминаются чернокожие Джеймс Худ и Вивиан Малоун, в 1963 году поступившие в университет Алабамы). Однако лично я увидел нечто совсем другое — вырываясь из своей среды, ты рискуешь оказаться в межеумочном, подвешенном состоянии, ненужный своим (среди мышей уже пошла легенда о гигантской мыши, сожравшей свою семью и охотящейся вместе с котами) и отвергнутый чужими (из школы Гордона в результате интриг завистников в итоге изгоняют). Главный герой, несомненно, победил, добился своей цели и выполнил свою мечту, но встает вопрос — какой ценой и стоило ли оно того?

Зело жирный мизантроп, увлеченно, хоть и не шибко убедительно, косплеящий Вито Корлеоне, прибывает на планету Namor, люто одолеваемую разнообразными, многоужасными и умными гадами морскими (с тентаклями, разумеется). Умные на этой планете только эти самые гады, народец же здешний закомплексован как древние греки, только себя относившие к виду разумных людей, а всех остальных именовавшие рабами и варварами; сложить дважды два и получить искомые четыре местные не в состоянии потому, что... эээ... неизвестно, в общем, почему. Их можно понять — они специально написаны как коллективный доктор Ватсон, чтоб получше оттенять остроту ума и ироничность почетного кошколюба с дурацким именем Haviland Tuf — главного героя данного рассказа. В тексте много логических несуразностей вроде тридцатикилометрового корабля, рассчитанного на экипаж в двести человек, но управляемого только одним — конечно же, нашим героем! Он один, самопровозгласив себя экоинженером (учиться на эту профессию, видимо не надо — достаточно побродить немного рядом с чанами с бурлящими там клонами), способен узреть корень проблем планеты дураков и справиться с чудовищной опасностью, попутно всласть пошантажировав местное население. Идея в рассказике интересная, но чувствуется, что писан он без желания и вдохновения — левой ногой. Если хотите почитать про экологические катастрофы, лучше ознакомиться с историей Австралии — там до сих пор угар и содомия, а из литературного творчества Мартина предпочтительней Песнь Льда и Огня, данное же творение относится к разряду профессиональной халтуры.

Жу-жутенькая сказка вполне в духе того фольклора, что собирали в германских княжествах братья Якоб и Вильгельм Гримм, как если бы средневековые мифы про ведьм довести до своего предела. Опираясь на архетипические воззрения Темных веков и городские легенды, Келли Линк создает вполне себе оригинальную мифологию, подпитываемую макабрически-извращенным взглядом на мир: ведьмы похищают детей, поскольку их лона полны соломы и камней, под фундаментом любого дома скрывается другой дом, маленький, с живым ребенком, колдуны и ведьмы состоят из муравьев, сжимающих в жвалах частички Времени, и если с ребенка снять кожу, под ней окажется котенок, а если через пару лет снять кожу с него — то там может оказаться что угодно, ведь дети постоянно растут и меняются...

При том, что рассказ довольно жестокий — здесь постоянно с кого-нибудь снимают кожу и сжигают заживо котов, все это подается довольно буднично и обыденно, мол, так заведено, так устроен мир, что здорово работает на общую атмосферу готишной скотобойни, одной левой уделывающей всяких там Нилов Гейманов. Сказочные элементы очень ловко и логично встроены в почтисовременный мир — дети мертвой ведьмы хотят разбогатеть, стать кинозвездами, найти жену потолще и мужа побогаче, и как в любой нормальной, хоть и жуткой сказке, им это удается, хотя и весьма специфическим путем.

И да — известно, что ведьм уже нет, да и котов тоже, ведь в кошачьих шкурах на самом деле находится люди — и у них есть на это свои причины.

Когда авторша назвала Шредингера швейцарским ученым (хотя он австрийский), я промолчал — я не австриец, чего мне обижаться. Когда местом проведения мысленного эксперимента с котом она назвала Цюрих (хотя это был Берлин), я опять промолчал — Шредингер уже умер, ему все равно. Когда она обвинила Шредингера в том, что он ненавидит котов, я тяжело вздохнул, но опять промолчал — Ресснер бешеная кошатница, чего от нее еще ожидать. Но когда я понял, что авторша считает сутью эксперимента с котом-в-коробке влияние наблюдателя на наблюдаемый объект, я понял, что весь рассказ — барахло, и громко и энергично высказался.

Кретинский, совершенно невменяемый рассказ. Сюжет основан на банальной истории: муж сделал что-то не то, жена на него злится (он не понимает, почему) и даже не хочет выслушивать объяснения или объясниться самой, бросая «Shut up, just shut up!» и уходя. На работе он раздумывает, будет ли она вообще разговаривать с ним и в итоге вроде как даже извиняется, по-прежнему не зная, за что. Чем закончилось — неизвестно, потому как закончился рассказ. Ах да, работа у супругов — перебрасываться кошками до самой их смерти. Зачем, почему — непонятно, чем несчастные животные заслужили подобное обращение — неясно, да и выяснять не хочется. Конечно, возможно, что это такая суперфилософская притча про особенности человеческой психологии или про гендерное различие восприятия мира, но написано очень уж коряво, неубедительно, и вызывает только отторжение и мысленную заметку — никогда больше не читать Рэя Вуксевича.

Легко было бы обвинить Геймана в злоупотреблении читательским сочувствием к братьям нашим меньшим — мол, сложно найти человека, который бы не симпатизировал Black Cat, ночь за ночью защищающего людей от не кого-нибудь, а самого дьявола (по крайней мере, по оценке рассказчика это был именно Devil), в буквальном смысле не щадящего живота своего и ужасненько страдающего от полученных ран днем. Однако все это имеет смысл только если мы рассматриваем в качестве главного персонажа именно кота, а не человека. Но именно рассказчик является центральной фигурой — именно в его дом приходит дьявол во множестве обличий, именно на его переживаниях и эмоциях базируется рассказ, потому как про кота он ничего не знает — откуда пришел, почему защищает их. Важно именно то положение, которое занимает рассказчик — место за окном, место наблюдателя, но ни в коем случае не участника событий. Герой боится выйти и помочь коту и не скрывает этого. Рассказ можно воспринимать как метафору или даже притчу (хотя меня терзают смутные сомнения в том, что Гейман вкладывал подобный смысл) о филистерском отношении обывателя к долженствующим его защищать от внешней опасности структурам — всяким там правоохранителям, медикам, пожарным, спасателям: вы, конечно, герои, все такое, но из дома я не выйду, чтоб помочь; эти люди работают за зарплату, ну так и коты рассказчика получают еду и жилье — название рассказа в этом случае приобретает дополнительный смысл.

Не люблю, когда мне под видом художественной литературы подсовывают лекцию по теормеху или, не к ночи будь помянут, сопромату. Одно дело, как у Стивенсона в «Анафеме» — когда мне было интересно, даже если я не понимал, о чем речь. В «Экипаже Меконга» все наоборот — даже когда я понимал рассуждения авторов (замаскированные под рассуждения персонажей), мне было скучно.

Авторы очевидно написали эту книгу с задней мыслью «позвать молодежь во ВТУЗы», и эта самая молодежь выглядит в книге... несколько неубедительно. Очень уж они все такие замечательные, белозубые, энтузиазмом горящие, наперебой рассказывающие друг друг тайны вселенной; сами ложку вырежут, сами на ней сыграют, сами по лбу ею врагу дадут. Не то, чтоб Полдень, ХХI век, но и не на советскую действительность 60-х не очень похоже. Эдакие хомо советикус в мундус советикус. Да, здесь есть, конечно, и нетоварищеская зависть со стороны некоторых ученых, и разные спекулятивные элементы в духе «сила есть, ума не надо», и бледнолицые карьеристы со зловещей усмешкой, и даже классическая ТП, но все это не серьезно, как-то вскользь, мимоходом, на периферии внимания, в конце кто надо раскается, а кого надо возьмут на поруки. Реализм здесь несфокусированный, частично переходящий в возможность, мечту, желание подменяет существование, идеал подменяет обыденность. Нет то, чтобы это плохо — авторы так видели или хотели видеть, но понимание наличия у них некоторой искажающей оптики заставляет относиться к происходящему с определенным скепсисом, и иногда и с иронией. Текст замусорен большим количеством литературных клише, в драматических ситуациях переизбыток ненужного пафоса, весь роман производит впечатление вторичного (лексикон героев взят чуть ли не из Чарской) и постоянно вызывает ощущение где-то уже читанного. Особенно четко это видно в исторических флэшбэках, где героев просто не отличить от персонажей романов Буссенара и Хаггарда.

Что касается собственно фантастической составляющей, то для меня вся эта проницаемость, энергия поверхности и операции над поверхностным натяжением продемонстрирована довольно убедительно (вообще тема крайне богатая и насколько я понимаю, вполне оригинальная) — вне зависимости от реальных достижений (хотя иногда авторы заигрываются и пишут что-то уж совсем несусветное вроде «Любое начальство на девяносто процентов состоит из воды»). Ход экспериментов и развитие научной мысли в книге отдают некоторой болливудщиной, но вполне себе в логике повествования, да и плюс поправки на аудиторию и правила жанра. В другое время и в другом возрасте книга, наверное, произвела бы на меня серьезное впечатление, но здесь и сейчас я увидел в ней не увлекательную фантастику, а занудный производственный роман.

Если бы стивенсоновский «Зодиак» писал Терри Пратчетт под редакцией Чайны Мьевилля, то вот как раз бы и получилось такое зеленое в розовую крапинку абсурдистское безобразие с подзаголовком «Трилогия общественных работ».

Книга гомерически смешная, ибо невозможно читать без смеха как совершенно упоротые персонажи совершают в разной степени идиотские поступки (впрочем, вполне соответствуя внутренней логике романа), однако стоит заметить, что немалое количество шуток и гэгов основаны на либо на разных аспектах американской реальности, либо на явлениях и персоналиях американской же поп-культуры. Кроме того, крайне важно помнить, что книга является то ли постмодернистской инкарнацией, то ли свободным продолжением культового в Штатах чтива «Атлант расправил плечи» , и в ней полно отсылок и аллюзий на этот манифест объективизма: так что, возможно, стоит перед прочтением ознакомиться с трудами Айн Рэнд; впрочем, если вы играли в «Bioshock», этого достаточно (один из основных героев книги, олигарх Гарри Гант, является этакой доброй ипостасью Эндрю Райана). К тому же, словно сжалившись над читателем, где-то в середине повествования Рафф не только обстоятельно пересказывает содержание «Атланта...», но и вводит саму Айн Рэнд в качестве одной из героинь.

Роман дописан в 1994, а действие происходит в 2023, так что будущее в нем имеет оттенок ретрофутуристики. Например, здесь по-прежнему есть магнитофоны, но делать с ними ничего не надо — голографический Джеймс Дин расскажет, как записать ту или иную программу, сам нажмет на нужные кнопки, если лень, и даже посмотрит кино с тобой, ежели ты одинок или болен.

Читать Раффа можно самыми разными способами. Можно как психоделическую антиутопию, написанную леваком под галлюциногенами. Можно как изумительно смешную пародию на жалкие капиталистические отношения с их надбавочной стоимостью и вечными тремястами процентами. Можно как ироничную экологическую агитку, причем ирония в данном случае относится к обеим сторонам конфликта — и борцам за экологию, и к их противникам. Можно как памфлет о межрасовых трениях и борьбе за права меньшинств — да, здесь есть даже такое. Или как сатиру на произведения о восстании машин. Или высокоинтеллектуальный стеб над теориями заговоров (в книге отличный заговор с участием ничего не подозревающих Гувера и Диснея) с дворецким-убийцей и целым шабашем крайне оригинальный персонажей. В общем, автор не поскупился и раздал всем сестрам по серьгам, и никто не ушел обиженным.

Много лет назад Светлану Мартынчик спросили о ее романе «Болтливый мертвец» — не является ли он своеобразным отображением работы отечественных СМИ; «мама» Макса Фрая радостно подтвердила правомерность подобного предположения, при том, что лично я при прочтении ничего такого не обнаружил — по-видимому, смысл, заложенный автором, находился глубоко и хорошо замаскирован. Так же Мартынчик высказалась и об остальных романах из цикла об Ехо — мол, все они являются интерпретацией современных нам социальных и политических тенденций и явлений. Насколько я понимаю, тоже самое можно заявить о романах Пратчетта, и хотя большинство из них кажутся просто смешной постмодернистской пародией/приключаловом без особого смысла, к роману «Ноги из глины» это не относится.

Здесь даже копать особо глубоко не надо: открытый способ добычи смысла вполне уместен, ибо позволяет без труда вычленить два основных смыслосодержащих слоя. Первый — это сюжет о големах, в котором проталкивается (иногда экивоками, но чаще — напрямую) идея свободы, как внутренней, так и внешней, и ее обретения. Идея того, что нельзя получить свободу из чужих рук, потому как после такого люди начинают ковать себе новые цепи взамен отобранных, идея того, что «много званных, да мало избранных» и «в борьбе обретешь ты право свое». Перефразируя Розанваллона, голем Дорфл в конце чуть ли не прямым текстом говорит, что свобода — это каждодневная борьба, не только с теми, для кого твоя свобода — богохульство и святотатство, но и с самим собой.

Второй смыслосодержащий слой — это сюжет о вервольфе Ангве и гноме/гномихе Задранец, с их неспособностью и нежеланием быть такими как все, вынужденными прятаться и скрываться, страшно от этого страдающими и пытающимися добиться хоть какого-то признания своих прав быть не как все (даже странно, но сюда стоит отнести и события, происходящие вокруг капрала Шноббса, люто и даже бешенно отбивающегося от попыток вытащить его из этого «как все») В чем-то этот смысл переплетается с первым, а в чем-то является независимым, оба они перетекают друг в друга, обмениваясь и обогащаясь персонажами, событиями и идеями, и совершенно не мешают воспринимать книгу как отличный детектив о попытке покушения на жизнь патриция Витинари. Шутки, как всегда у Пратчетта, убойные

персонажи харизматичные, диалоги крышесносные, абсурд крепчает, а Витинари не умрет никогда.

Малоизвестная пьеса Гете (почему-то в прозе, что странно) рассказывает историю противостояния некоего барончика по имени Гетц фон Берлихинген Железная Рука с имперской администрацией. Она не то чтобы плохая — просто неинтересная. Понять протагониста можно — это харизматичный, хоть и стандартный раубриттер, паче жизни охраняющий свои законные права грабить любого, кого захочет левая рыцарская нога, и воевать с соседями до второго пришествия. Но особой симпатии он не вызывает, а из-за отсутствия антагониста (врагами главгероя можно назвать почти любого — церковников, бюргеров, купцов, других рыцарей, имперскую пехоту) его положение выглядит довольно нелепым, как у Дон Кихота, воюющего с ветряными мельницами. Вроде бы серьезная тема борьбы мелких феодалов с центральной властью на фоне как бы предательства как бы друга (или наоборот) выглядит мелкой и замыленной. Программных монологов в пьесе нет, ударных диалогов — ошметочки, основная линия прослеживается дискретно, многие побочные — исчезают, толком не оформившись, персонажи то появляются из ниоткуда, то так же в никуда исчезают. Большой связностью сюжет не обладает, переходы от сцены к сцене зачастую страдают от отсутствия логики и смысла. Из-за склонности автора использовать разговорные и просторечные выражения читается и понимается все это с некоторым трудом. Каждый персонаж танцует под свою собственную музыку, но мне, как читателю, показалось, что музыки нет вообще.

Как ни странно, это утопия. Но не политическая, или там социальная, а научная. То есть утопия для науки — когда все вместе, взявшись за руки, начнут правильно исследовать эту науку, заниматься правильными научными экспериментами, поддерживать друг друга и показывать правильный научный путь, никто ни у кого не ворует идеи, не шарлатанничает и тому подобная радуга. И чтоб никаких случайных открытий, или прости Господи, алхимиков. Все по плану, шаг влево шаг вправо карается изгнанием из Союза ученых. Да здравствует наш вождь Фрэнсис Бэкон, нам путь во тьме озаривший, и его Table of Discovery.

Основное положение книги укладывается в громовой рык автора «Все пид...сы, один я — Д'Артаньян». Бэкон, для которого явно существуют только два мнения — его собственное и неправильное, поносит за оклад абсолютно всех, кого может вспомнить, и кучей — всех, кого вспомнить не может. Под раздачу попадают древние греки, от Аристотеля до Платона, как по отдельности, так и целыми научными и философскими школами — перипатетики, киники, неоплатоники, имя им легион. На достижения мавров он чхать хотел, римляне же были обычными инженеришками, а по отношению ко всяким там инженерам и механикам у автора прет такой снобизм и высокомерие, что Шелдон Купер бы обзавидовался. Вообще все ученые и философы, как покойные, так и современники, не стоят даже мизинца с ноги Бэкона, ибо все фатально ошибались, злостно упорствовали в своих ошибках, «свихнувшись от испарений» (это он про Парацельса) и довели своим закостененим науку до такого состояния, когда ей понадобился рыцарь в блистающих доспехах, ну вы поняли, кто это.

В принципе, автор довольно точно указывает на причины слабого или недостаточного развития современной ему науки. Их четыре: Idols of Tribe (проблемы, проистекающие от самой человеческой природы), Idols od Cave (индивидуальные ошибки восприятия), Idols of Marketplace (ошибки, возникающие вследствие общения и недостатков языка) и Idols of Theatre (получаемые от других ложные представления об устройстве действительности). Однако вместе с водой он выплескивает ребенка, причем намеренно. Он крайне отрицательно относится к случайным открытиям, считая их вредными, не понимая, что большинство открытий всегда были и будут случайными (смотри список idols выше), и это ни в коем случае не умаляет их важности. Он скептически и небрежно отзывается о механике — мол, это не наука, а метод проб и ошибок, хотя именно этот метод один из наиболее плодотворных. Он ругает тех, кто идет, по его мнению, ложным путем, не понимая, что ложность пути можно понять только постфактум, к тому же даже на ложном пути можно сделать важные открытия — как это было с алхимиками, например (при том, что Бэкон страшно этих самых алхимиков ругает, он постоянно использует их методы и термины). В результате доходит до весьма странного, когда автор, ничтоже сумняшеся, отвергает идеи атома и вакуума как ложные. Пропагандируя свой «истинно научный» метод на каждой странице, что-то конкретное о нем он начинает писать только во второй половине книги. И тут же сбивается на слухи, домыслы, спекуляции, догадки и откровенную чушь. Я бы понял, если б у Бэкона было до кучи изобретений и открытий (эдакий Эдисон позднего средневековья) благодаря его методу, но у него нет вообще ничего, и осознавая этот прискорбный факт, автор делает финт ушами, утверждая, что основное использование его Tables лежит не в конкретных низменных изобретениях, который может сделать каждый слесарь-недоучка, а в открытии неких фундаментальных вселенских аксиом. Сразу видно профессионального юриста и адвоката.

Читать New Organon тяжело, муторно и скучно. Тяжело потому, что написана книга на рубеже XVI-XVII веков, и как следствие — крайне высокопарно, используя устаревшие и тяжеловесные грамматические обороты, старые формы глаголов, придающие речи ненужные пафос и торжественность, путаный синтаксис, сильно затрудняющий осмысление текста. Во время чтения мне приходилось чуть ли не после каждой страницы откладывать книгу и некоторое время отдыхать — иначе начинало мутить, слова сливались в один серый пластилиновый ком, а ход мыслей замедлялся. Скучно же оттого, что мыслей в книге — раз и обчелся, Бэкон обкатывает их, обсасывая до костного мозга, по десятку раз повторяя в разных комбинациях и разными словами, а зачастую даже и теми же самыми, долбит как дятел, и конца-края этому не видно.

Раздражает авторская манера постоянно, по поводу и без, использовать сравнения — причем поговорку «Каждое сравнение хромает», Бэкон, по-видимому, никогда не слышал. Все, абсолютно все сравнения в этой книге являются крайне слабыми, высосанными из пальца, и скорее вредят неумелым попыткам Бэкона объяснить свои идеи, чем помогают; из-за этих сравнений сложно понять, для кого он предназначал свою книгу — общий текст направлен для более-менее образованного человека, а сравнения — для деревенских дурачков. И я даже не буду распространяться о том, что в какой-то момент, то ли забыв, о чем писал ранее, то ли осененный новой научной мыслью, вдруг начинает доказывать то, что совсем недавно опровергал и опровергать то, что ранее доказывал.

Бэкона считают создателем раннего предшественника научного метода, однако его opus magnum очевидно устарел как содержательно, так морально; его можно было читать как памятник научной мысли, но чудовищные понты и непреодолимый апломб автора убивает эту возможность на корню.

Светлана Мартынчик продолжает демонстрировать нам отражения сэра Макса, и стоит признать — Нумминорих Кута, нюхач из Ехо, самое симпатичное из этих отражений. В скромном, всегда держащемся в тени и не лезущем на глаза сотруднике Малого Сыскного войска неожиданно обнаруживаются весьма нетривиальные способности и задатки (как будто сверхосязания было недостаточно), и читать про его похождения в Тубуре приятно и занимательно, хотя особого интереса сам сюжет не вызывает.

«Чем хороши подобные истории — странствия героев могут быть практически бесконечными, а чудеса нашего Мира, подлинные и вымышленные, с лихвой компенсируют незатейливый сюжет.»

Чем еще хороши подобные истории — мы прекрасно знаем, что ничего плохого не произойдет, все будет хорошо, плохих людей нет, сэр Макс всегда придет на помощь — кто же бросит в беде самого себя?

«Чтобы понять, в какую беду ты попал, достаточно прикинуть, что могло бы в аналогичной ситуации случиться с мной самим... А для того, чтобы тебя поймать,надо просто подумать, на что бы купился я.»

Мартынчик в очередной раз доказывает свой талант в описании стазиса — самые лучшие части романа это те, где ничего не происходит, а персонажи просто видят сны, или бродят по горам, или перевоплощаются в ветер. Важно не то, что в центре картины, а ее периферия, детали, не события, а мысли по поводу, разговор с кем-то близким, пусть и пустопорожний, зато уютный, создающий особую атмосферу. Слова текут, тают, сплетаются в узоры на стекле, шум водопада, цветные облака — что еще надо для расслабления, спокойствия и любви к ближнему своему.

Со всей ответственностью заявляю, что Эдгар По — беспринципный кайфолом. Я понимаю, когда писатель не успевает закончить свою книгу, по причине естественной смерти (Кафка там, или Камю), но По бросает свои произведения на полуслове вполне осознанно, поманив, подразнив тайной, а потом — извини, дорогой, у меня голова болит, устала, эти дни, все такое, продолжения не будет, сам что хочешь, то и думай. Я считаю, что это крайне неуважительно и даже неосторожно по отношению к читателю — ибо современный читатель довольно живучий и толстокожий, он много что читал, все видел, трогал и нюхал, но писал-то По для непуганного викторианца, существа, отделенного от реального мира тонкой пленочкой кринолинов, турнюров и бремени белого человека. Оборванная концовка «Повести...» это как удар в живот, как выстрел в лицо, как смех Джокера, как грохот крышки гроба над тобой. Ты сидишь с книжкой в руках и слезы на глазах — за что так со мной?

Жанр книги — альтернативная география, сюжет ее навеян теорий некоего Джона Кливза Симмса-младшего, считавшего, что на полюсах есть огромные дыры для входа в Полую землю, и вообще планета наша состоит из пяти концентрических окружностей (дыры у всех совпадают). Проблема однако в том, что узнать об этом можно только из комментариев, в самой книге ничего этого нет. Кроме того, «Повесть...» состоит из двух частей, никак не связанных друг с другом. В первой герой, страдающий от юношескаго тупоумия, сбегает из дому ради морских приключений и получает их все прям лопатой по спине: бунт матросов, кровавые убийства, голод, жажда, акулы, каннибализм, штормы и штили. Во второй его подбирает другой корабль и он отправляется на юг, искать Антарктиду (именно так, без перехода, подумаешь — ерунда какая, пару недель без воды). Все это довольно занудно и перемежается огромными выписками из Британники и Брэма, так что я даже подумал, что вся книга — это такая «энциклопедия для мальчиков», замаскированная под приключенческую литературу. Но нет — По спохватывается и вспоминает про теорию Симмса. Появляются антарктические аборигены, вода теплеет с каждой милей, таинственные шахты и письмена, и становится уже весьма завлекательно, вот герои плывут-плывут и атмосфэра предвкушения чего-то этакого сгущается,

конец. Все, больше ничего не будет. Почему аборигены боятся белого цвета, что за хищник с алыми клыками, почему вода теплая, неприятная на ощупь и молочного оттенка, что там дальше, в конце концов? А ведь анонсировалось «раскрытие тайн континента» и все такое. Основное ощущение от романа — дикое разочарование.

Где-то на середине книге я решил узнать, что еще есть у автора и с изумлением узнал, что «Марсианин» — это его дебютный роман. Даже если Вейер ничего больше не напишет, его имя уже будет вписано с историю фантастики золотыми буквами — злоключения астронавта, оставленного на Марсе и вынужденного каждый день в буквальном смысле бороться за выживание и мельчайший шанс дожить до спасения, эверестом выделяется на фоне и так невысоких гор производственных робинзонад. Жанр весьма сложен: автору необходимо не только загнать героя в сложную ситуацию, грозящую отложенной смертью, но и создать условия, при которых он, используя подручные материалы и собственные интеллектуальные способности, оказывается способен эту ситуацию преодолеть. И Вейер с этой задачей справился мастерски. Что немаловажно — расписывая проблемы и способы их решения, автор не забывает, что пишет вообще-то художественный роман, а не мануал к насовской технике, так что со стилем, слогом, напряжением и юмором в книге все в полном порядке. Даже прекрасно зная, что главный герой не умрет, каждый раз задерживаешь дыхание и ломаешь голову, пытаясь понять, что же предпримет главный герой, выкарабкиваясь из очередной жэ, иногда спровоцированной им самим. Понятно, что Вейер в определенной степени подыгрывает косморобинзону, наделив его навыками специалиста по ботанике и инженера, однако это не делает положение героя легче. Что касается языка, я ожидал, что будут проблемы с техническими терминами, однако этого не произошло: подробные «на пальцах» объяснения были по большей части понятны; а вот с разговорной лексикой пришлось помучиться — я не всегда понимал те или иные сленговые выражения. Роман удачно поделен на две неравные части, что позволяет отвлекаться от аудиодневников героя на диалоги сотрудников ЦУПа в Хьюстоне, однако в какой-то момент даже это не спасает и повествование становится несколько однообразным — пока события не выходят на финишную прямую. Впрочем, никакие шероховатости не мешают этой книге стать одним из лучших образцов твердой научной фантастики XXI века.

Есть у Эдгара Аллана нашего По дурацкая манера — писать в духе «слышал звон, да не знаю, где он». По был страшно увлекающимся человеком, хватающимся за все подряд, но глубоко не вникающем ни во что. В результате небольшой водоворот у берегов Норвегии превращался в кошмарный Мальстрем, а месмеризм превозносился как дорога в будущее. Классический рассказ «Убийство на улице Морг», создавший жанр герметичного детектива (преступление в закрытой изнутри комнате) является квинтэссенцией поверхностного отношения к занятным объектам. По знает про орангутанов, но не знает, что слово «исполинский» к ним не применимо, а звуки, ими издаваемые, принять за человеческую речь невозможно; По слышал про Видока, но очевидно не в курсе, какими именно методами тот боролся с преступностью; По даже знает слово «индукция», но вот с чем ее едят для него тайна за семью печатями. Весь рассказ откровенно высосан из пальца и подогнан под определенные начальные условия, большинство рассуждений в нем скучны и гроша выеденного не стоят, фактических ошибок хоть лопатой греби, а главный герой представляет из себя ходячий конструкт для фейспалма. При этом, однако, невооруженным глазом видно, как сильно данный рассказ повлиял на все поколения писателей-детективщиков, и как ловко они разобрали нарратив на отдельные — крайне удачные — составные части. Учитывая же, что писал По для женских журналов середины XIX века, придираться к нему даже как-то неприлично.

Есть такой прием в фантастике — поместить героев и события в мир, соответствующий определенным (хотя и ошибочным) воззрениям о нем. И вот советские звездолеты разбиваются о небесную твердь, отважные путешественники сражаются с морскими драконами (теми самыми, которых изображали на картах), а достигнув Края Земли, видят далеко внизу ноги слонов, держащих диск. В этой книге Эко как раз и использует подобный прием, но поскольку он не какой-то там жалкий писака-фантаст, потакающий низменным вкусам обитателей литературного гетто, а весьма уважаемый философ и преподаватель, то делает ловкий финт: не сам автор помещает героя в воображаемый мир, но герой это делает сам с собой. Однако выглядит использование данного приема довольно спорно — обычно это преследует какую-то определенную цель, у Эко же ничего подобного нет, или же он очень хорошо маскируется.

Главный герой,крестьянский сын, волею судьбы становится приемным сыном императора Фридриха и, поражая всех своей способностью к языкам и убедительному вранью, начинает разрабатывать идею мифического царства Пресвитера Иоанна, якобы находящегося где-то далеко на Востоке. Убедив в этом всех, в том числе даже себя, он отправляется со своими друзьями в далекое путешествие и — поразительно — добирается до цели, хотя и не совсем. Попадая из вполне себе историчной средневековой Европы в неизведанные земли, он натыкается на всевозможных мифических уродцев — пигмеев, одноногих, кинокефалов, ушастых, безголовцев, птиц рух и тому подобный сброд. И здесь наступает странность — все это путешествие и нахождение в преддверии царства Пресвитера Иоанна по сути используется автором для поверхностного описания разнообразных христианских ересей. Это как микроскопом гвозди забивать — а стоило ли для такой цели огород городить?

И если первая часть книги — изящнейшая смесь авантюрного и плутовского романов — представляет из себя четкое и логичное повествование с внятным сюжетом, бесспорной внутренней логикой, определенным смыслом и видимой целью, то про вторую такого не скажешь. Про нее вообще ничего говорить не хочется. Изумительного качества нарратив превращается в бубнеж, драматические подробности — в сухое перечисление, события становятся синопсисом, картинка бледнеет и уплощается. Диалог главного героя с византийским летописцем Никитой Хониатом (именно ему Баудолино рассказывает всю свою историю) затухает до отдельных реплик, идет редким пунктиром, почти исчезая. Хочется возопить — Умберто! что ж ты делаешь, сукин сын! Все эти заморочки в Священной римской империи, вся эта криптоистория, заруба североитальянских городов и Барбароссы — это было так интересно, так мозгодробительно и познавательно. Зачем же менять яркую искусную мозаику на тусклое марево далекого миража? Конечно, здесь тоже есть какой-то смысл и понятные высоколобым критикам аллюзии и символизм, но я как читатель чувствую себя обокраденым. Как и героям, мне вместо драгоценных лалов и смарагдов подсунули речную гальку на бечевке.

Если Мартин умрет, не закончив «Песнь льда и пламени», я выкопаю его труп, оживлю каким-нибудь сотонинским ритуалом (как это он проделал с некоторыми персонажами цикла) и заставлю все дописывать. В «Танце с драконами» он наконец перестал растекаться мыслею по древу, избавился от значительной части «воды», сосредоточился на основных персонажах и локациях, и значительно ускорил события. Жестко контролируя темпоритм, Мартин еще больше закрутил интригу, а способность удивлять никуда не делась — несколько раз мне пришлось искать свою челюсть на полу. Книга несомненно удалась автору и вдохнула в несколько заскучавший цикл новое дыхание, к тому же уже виден свет в конце туннеля — ранее неявная концовка судя по всему начала выруливать в сторону реставрации династии. Впрочем, у Мартина всегда есть нож... в смысле — туз в рукаве. Доживем — увидим. Ну, кто доживет, конечно.

Несмотря на сохранившийся фирменный стиль рассказчика, сочетающий в себе куртуазное пустословие и зубодробительное резонерство, продолжение приключений Робинзона Крузо вышло значительно слабее именно потому, что Робинзона-то здесь и нет. Ода все побеждающему протестантскому духу, способному из пары деревяшек, полдесятка пуль и бечевки сварганить атомный реактор, подчинить себе дикарей, природу, погоду, освоить, использовать и поблагодарить Господа нашего сменилась обычным колониалистским брюзжанием английского путешественника/торговца/шпиона. Матросы де предатели и негодяи, китайцы — грязные нехристи, московиты — ленивые псевдохристиане, а на самом деле те же язычники. Вмешательство в чужую веру и внутренние дела приветствуются поскольку дело угодное богу и совести белого человека. Если опустить первую часть, которая является прямым продолжением изначальной робинзонады (рассказывается, что произошло на острове после отбытия Крузо), то почти все время герой описывает стычки с «дикарями» — индейцами, неграми Мадагаскара, бенгалами, татарами и под конец вообще неясно с кем. Все это довольно скучно, неоригинально и бессмысленно.

Довольно занятная, в частности своей неожиданностью, апология пьянству, когда упиться в хлам составляло главное достоинство взрослого человека, ностальгия по тем временам, когда совет славного города Бремена заседал в кабаке и все решения успевались приняться за пару минут до того, как отцы города сваливались под стол, когда приличные люди не пили всякое там пиво или, прости господи, шнапс, и даже детям в винном погребках всегда было чем надраться. Главный герой (альтер эго автора?) ловко упившись в дрова в закрытом на ночь кнайпе, богато и красочно галлюцинирует на тему (понятное дело!) обширной попойки с двенадцатью апостолами (кажется, это сорта вина), некоей фройляйн Розой (персонификация винной бочки) и богом Бахусом. В целом читается довольно живенько, несмотря на определенные трудности с устаревшими речевыми оборотами (а значение некоторых слов я так и не понял, их даже в словарях уже нет), но выглядит несколько нелепым, хотя и забавным, историческим анекдотом.

Идеальный случай, когда чрезмерное количество пафоса способно загубить книгу с оригинальным фентезийным сюжетом. Некий полуостров захвачен с двух сторон двумя колдунами: один — король в своей стране, другой — подданный императора, но действует от своего лица. Во время завоевания погибает сын первого и колдун проклинает титульную провинцию, лишая ее даже имени. И вот двадцать лет спустя действует группа сопротивленцев, наметившая целью убить обоих колдунов сразу. Все они самые простые люди — обычные наследные принцы, могущественные колдуны в изгнании и талантливые музыканты — объединены своей любовью к родине, чистым сердцем, высокими порывами и неспособностью делать что-либо спроста, без подвыперта. Пафос из всех их действий и слов прет прям-таки девятым валом, зачастую забивая происходящее; они не смотрят на другого — они чувствуют нечто неимоверно важное, волна прошлого и будущего накрывает их с головой, они не разговаривают — они осознают важность исторического момента, способного изменить всю их жизнь, и жизнь всего народа, они не занимаются любовью — они познают друг друга, и тысячи солнц взрываются в небе и т.д. и т.п. Выдержать этот поток авторского словоблудия довольно сложно и первое, что падает его жертвой — это интерес к роману. Читаешь на каком-то автопилоте, когда уже нестерпимо хочется, чтоб эти прекраснодушные революционэры, все как на подбор честные, принципиальные мужественные люди, от зависти к которым главгерой «Овода» убил бы себя о стену, наконец-то свергли этих своих тиранов и зажили долго и счастливо и не мучили бы больше читателя. В книге много оригинальных находок (хотя некоторые, кажется, стырены прямиком из индийского кино) — сюжетные повороты, персонажи, страны, обычаи — но книгу это не спасает, и под конец только радуешься, что автор не растянул идею на трилогию, а ограничился одним томом.

Поначалу это похоже на эстонское порно — все очень медленно и торжественно. Одна часть персонажей валандается туда-сюда, без особой увлеченности стеная на тему — казнить ли Марию Стюарт или не казнить; другая часть валандается сюда-туда, с чуть большей ажитацией и значительно более пафосно стеная — спасать ли Марию Стюарт или не спасать. Сама Мария Стюарт, вращая глазами, стенает об ужасах полуроскошного существования в Тауэре без фуа-гра и комнатных собачек... Но чу! Кого-то убили! Или не убили (я не до конца понял), но осадок остался. Все подрываются, начинается движуха, народ на измене, Елизавета в истерике, Мария Стюарт, вращая глазами, дико хохочет, заговорщики проявляют чудеса красноречия, отмазываясь от обвинений в измене, их враги обалдевают от этого красноречия, кое-кто хватается за кинжалы, тыкая ими во всех подряд и в себя в том числе... В общем-то на этом сюжет пьесы заканчивается (затянутую и неряшливую концовку, в которой автор пытается оправдать английскую королеву можно не учитывать), так толком и не начавшись (Мария, повращав глазами, восходит на эшафот, Елизавета делает вид, что она здесь ни при чем), и этот недостаток не компенсируют ни роскошные стихи Шиллера (а ведь известно, что на немецком даже рецепт штруделя звучит как «дранг нах остен»), ни прекрасно выписанный яростный конфликт двух королев — Шекспир, к слову, никогда не позволял себе забыть о сюжете.

Траверсия знаменитого цикла рассказов Конан Дойла — довольно занятная, местами гомерически смешная, изящно выворачивающая привычный угол зрения, хотя и сдувающаяся к концовке, которая вызывает больше вопросов, чем дает ответов. Как ни странно, автор вообще почти не упоминает имени Холмса — тот появляется лишь в последнем рассказе (оригинально названном «Дело о последнем деле») под именем Жердяй с Бейкер-стрит, зато знатно проходится по другим выдуманным персонажам, в немалом количестве посыпая ими страницы романа — достаточно упомянуть Пьера Аронакса, миссис Ловетт с Флит-стрит, Арсена Люпена и Ван Хельсинга, а уж как выпотрошены произведения Уэллса «Хрустальное яйцо» и «Война миров», и пересказать невозможно. Несмотря на все усилия полковника Морана (именно он, как злой двойник Ватсона является номинальным автором рукописи) по описаниям злодейств, подлостей, мерзостей, убийств, грабежей и разврата, из-под лиц главной действующей пары явственно вылезают все те же Холмс и Ватсон, и даже воюет Мориарти вовсе не с душкой Шерлоком, а с неким доктором Мабузе — явной инкарнацией злобного профессора математики. Поначалу крайне увлекательная и уморительная книга в какой-то момент начинает буксовать (к тому же огромное количество аллюзий и намеков требует немалой начитанности), а потом вовсе теряет темп — то ли из-за повторения автором приемов, то ли из-за несамостоятельности этого постмодернистского извращения. Сами эти персонажи, как признает Ньюман, придуманы были Конан Дойлом не сразу: Мориарти — чтоб убить Холмса, Моран — чтоб его воскресить, и эта искусственность бросается в глаза — оба М выглядят скорее как герои гротескного водевиля, нежели живыми людьми, да и чувство меры у автора явно хромает.

Я ожидал худшего, поэтому приятно удивлен получившимся опусом — вполне неплохой советский учебник истории, для тех, кто в этой самой истории вообще не разбирается, ну может, немного расширенный — главы про роль христианства вообще и православной церкви в частности. Однако именно эта приятность и гладкость вызывают недоумение — а зачем огород-то было городить, ведь ничего нового Акунин не добавляет, да и старое подает несколько небрежно. Раздражает некое авторское утрирование, когда сложный комплекс проблем Новгородской республики упрощается до продовольственной зависимости, а развал Владимирско-Суздальского княжества сводится к противостоянию «новых» и «старых» городов. Понятно, что пишется для профанов, но даже в учитывая это, сравнение вече и парламента настолько притянуто за уши, что скорее мешает восприятию, чем помогает. Про отсутствие ссылок уже многие писали, безаппеляционность многих утверждений вызывают досаду — ну зачем писать, что Галицкое королевство заняли литовцы, если на самом деле поделили между собой (после войны за наследство) Литва и Польша (гм, титул при этом достался венграм), высасывать из пальца какие-то новгородские гильдии и рассуждать о том, что, мол, на Руси эпидемий было меньше, чем в Европе (один Смоленск из-за поветрий вымирал несколько раз)? Несмотря на акунинскую оговорку в начале, что он пытается написать просто набор точных фактов, книга все же больше похожа на выражение определенных авторских идей, поданых талантливо и напористо, но небрежно и без оглядки на тех, кто реально разбирается в теме. Впрочем, если эта книга сумеет хотя бы одного человека всерьез увлечь историей России, то честь и хвала Акунину.

Обман и надувательство: книга, позиционируемая как сборник рецензий на несуществующие произведения несуществующих авторов, почти полностью состоит из синопсисов романов, которые Лем по каким-то причинам не захотел или не смог написать. Действительно рецензией можно назвать лишь «Робинзонады» Марселя Коски, все остальное — вперемешку — зародыши, не воплотившиеся идеи, запись автором своих мыслей, которые не удалось никуда вставить, но и выбрасывать жалко, просто демагогические рассуждения («Ты» Раймонда Сера), забавные философские кунштюки («Культура как ошибка»), выплески раздражения («Гигамеш») и тому подобное. Вместе с водой Лем выплеснул ребенка: некоторые из синопсисов описывают произведения, которые очень бы хотелось прочитать в полном формате — «Группенфюрер Луи XIV», например, или «Идиот» Спалланцани, и формат псевдорецензий больше похож на ремарку — сам не ам и другим не дам. Положение Лема как у собаки на сене, как у старателя, быстро застолбившего кучу обещающих участков, но не способного — да и не желающего — их разработать. Талант польского фантаста сквозит из всех щелей — он походя делает поразительные по новизне предположения, идет по непроторенным дорогам, но тем обидней сознавать, что само здание, чьи чертежи мы увидели, никогда не будет построено — архитектор то ли ленив, то ли просто трололо.

Читать Винфрида Зебальда — как бродить по незнакомому городу в сильнейшую метель. Ничего не видно, только круговерть слов везде, глаза залеплены этими словами, иногда выскакивает фасад какого-то дома или человек, но они тут же исчезают еще до того, как ты успеваешь различить детали или понять, о чем идет речь, что трудно в условиях, когда к концу предложения ты уже не помнишь, с чего оно начиналось, ибо начало это было пару страниц назад, да и вообще неясно, о чем, собственно, ведет речь рассказчик, одолеваемый свободными ассоциациями, перескакивающий с темы на тему, использующий одну тему только для того, чтобы плавно и крайне незаметно перейти к другой — к вящему недоумению читателя. Разобраться в этом хаосе нет никакой возможности, да и желания тоже нет — в одно ухо влетает, в другое вылетает, в памяти мало что удерживается. Сюжет крайне фрагментирован — он скорее представляет собой набор рассказов, где кое-как, а где и весьма изящно слепленных друг с другом. Как ни странно, подобный стиль имеет свою прелесть: автор умудряется о довольно сложных и трудных темах повествовать как-то вскользь, вроде и бы задерживаясь, но как-то не грузя и не давя на психику ужасными подробностями, да незаметный по началу сюжет начинает потихоньку выкристаллизовываться из мешанины слов, деталей и описаний, и книга начинает обретать форму и метель стихает... Ты оказываешься перед глухой стеной: тупик, книга обрывается, даже не приблизившись к хоть сколько-нибудь логическому финалу.