Со времен канцлера Горчакова известно, что Россия не отступает, она сосредотачивается. Учитывая территориальные и политические, а заодно и экономические потери, что стали следствием величайшей геополитической катастрофы, речь идет о такой степени сосредоточенности, что впору говорить о нирване или чем-то близком. Хотя, если подходить к извечной способности страны то сосредотачиваться, то разворачиваться на всю мощь загадочной русской и не очень души не иронично, а, скажем так, феноменологично, то окажется что сам дух современной эпохи направлен на то, чтобы лишить не только страны, народы, но и отдельных индивидов этой самой способности.

Вы никогда не обращали внимание на то, что наиболее востребованными методиками, стимулирующими личную продуктивность, отныне стали методики сосредоточения? День не прошел зря, если вы оказались способны хотя бы на час отрешиться от интернета, электронной почты, вырваться из тенет социальных сетей и сосредоточиться на деле. Не как Россия времен Горчакова, но близко к тому. Век сетевых технологий в быту, коммуникациях, военном искусстве, творчестве превратил все и вся в аморфную, газообразную субстанцию. Кто-то видит в этом огромный плюс эпохи, чуть ли не новый виток развития социума, хотя даже с точки элементарной физики непонятно куда развиваться структурированной субстанции — превратиться в идеальный газ, то бишь сообщество абсолютно свободных от каких либо обязательств индивидов? А что, может не за горами то фантастическое время, когда гражданство окончательно сменится членством в какой-нибудь социальной сети?

Сосредоточенность — почти архаика. Человек, всю жизнь проработавший на одном месте, — лузер, так и не реализовавший себя в других сферах. Человек, затративший десятилетие жизни на написание одного романа, — хуже, чем графоман, ибо книги надо печь как пирожки и даже быстрее. Человек, проживший всю жизнь на одном месте, — ограниченное быдло, так и не увидевшее страны получше и поинтереснее. Да и прожить всю жизнь с одним человеком — скукота, если честно. И вот мы рассредотачиваемся, расплываемся как чернила на рыхлом мире, растворяемся в нем незаметно для нас самих.

Нет ни эллина, ни бедуина, а грядет сетевой человек, могущий все, но не способный ни на что, ибо ни на чем не способный сосредоточиться. Даже на наносекунду.

Куда же ты, читатель?! Ах, не осилил пост? Жаль, что ж, пора переходить на твиттер…

Вас никогда не удивляла скорость прогресса? Мы уже как-то свыклись с ситуацией, когда каждые полгода на рынок поступает очередная электронная новинка со все более быстрым процессором, лучшим экранам, то есть легче, быстрее, выше, как говорят в спорте. А ведь так было не всегда. Технологии не менялись столь радикально не то что десятилетиями — столетиями и даже тысячелетиями! Для нас теперешних это почти непредставимо. Это почти как проходить с одной моделью мобильника всю жизнь и еще завещать его страждущим дедушкиного наследства внукам и правнукам. Прогресс никуда не торопился, а вместе с ним никуда не торопилось человечество. Чтобы добраться из одного города в другой требовались не часы, а дни, в лучшем случае, в худшем — месяцы. Апофеозом скорости была одна лошадиная сила. Апофеозом мысли — выношенный на протяжении многих лет труд, на склоне жизни мыслителя все же представленный терпеливому читателю. И это было нормально. Еще раз повторю — нормально. Но потом что-то случилось, и прогресс сошел с ума.

Кто-то скажет с неподражаемым акцентом Арнольда Шварценеггера в фильме «Красная жара»: «Капитализм!» Кто-то увидит в этом закономерность развития человеческого общежития — жить становится лучше, жить становится веселее. И теснее, добавим. Население Земли растет, ширятся контакты между людьми, понаехавшие активно включаются не только в криминальный, но и интеллектуальный сектор экономики. Придумывать идеи и их реализовывать стало проще некуда, были бы деньги. А с деньгами тоже проблем нет с тех пор как отменили золотой стандарт и придумали кредитную эмиссию, ограниченную лишь человеческой жадностью, то бишь ничем.

Когда-то в фантастике мечтали о машине времени. Вот бы изобрести такую штуку и сгонять в будущее. Зачем сгонять? Чтобы подсмотреть технические чудеса, стырить их и внедрить в нашем отсталом настоящем. Вот бы тогда прогресс рванул! (Всяких убийц собственных дедушек и желателей устроить собственное восшествие на мировой престол просим не беспокоиться). И прогресс рванул. Причем, заметьте, без всяких машин времени. Или все же с ними? А саму машину мы и не заметили?

Что такое кредитная эмиссия как не экономический эквивалент этой самой машины времени? Деньги как бы заимствуются у будущего, чтобы потратить их в настоящем. А уж с будущим мы как-нибудь рассчитаемся. Может быть. А на эти займы у будущего мы построим такого, что потребитель закачается! Вот он — тайный агент настоящего, что так отважно, несмотря на все патрули времени, пробирается в будущее, чтобы украсть там очередную технологическую игрушку — бессмысленную и беспощадную, ибо что вы хотите от денег? Деньги не только не пахнут, они еще и не думают. Даже о будущем.

Колоссальный кредитный насос выкачал из нашего будущего уже все, что там было. Все ценности материальные, хотя для баланса души следовало бы прикачать и ценности духовные. Но не получилось. Именно поэтому в прогрессе духа мы все еще скачем на духовных и моральных лошадях, а не летим на реактивных самолетах гуманизма.

Увы, но даже будущее не бездонно. А может патруль времени все же обнаружил эту незаконную дыру в прошлое и перекрыл протянутую к ним кредитную трубу. Как бы то ни было, а похоже, что прогресс начинает возвращаться к своему естественному темпу. Это, если кто забыл, одна модель iPhone на несколько десятилетий. В лучшем случае.

Кризис — он всегда в головах людей, как и разруха. Природа сама по себе никаких кризисов не знает и не признает. Смена вещей, течение процессов происходит так, как оно происходит. И только мы, столкнувшись с вопиющим несоответствием наших ожиданий действительности, вопием: «Кризис!»

Несколько десятков лет прогресса, всеобщей мобилизации и интернетизации как-то уже приучили нас, что завтра обязательно должно быть лучше, чем сегодня. Ну, хотя бы чуть-чуть. Самую малость. Плевать на бытие, но хотя бы в быте — ну, там, новый гаджет, новый сервис, лето, в конце концов. Человек глобального капитализма должен быть непререкаемым оптимистом, ведь оптимизм во многом и крутит колесо потребительской цивилизации. Попробуй тут задумайся о душе, о любви, и сразу как-то аппетит пропадет, что к геномодифицированным продуктам, что к последним твиттер-новостям.

Вот, хотя бы, о любви. Кажется, еще никто не рассматривал роль любви в современном мировом кризисе. А вернее — ее, любви, отсутствия. Как известно из дремучего анекдота, есть два вида любви — человека к человеку и человека к Коммунистической партии. Первое нас пока не интересует, второе давно потеряло актуальность, но ведь есть еще и третий вид любви — человека к собственной работе. Как там у Визбора? «И первая любовь с названием работа Останется при нас оставшуюся жизнь». Увы, но современное индустриальное и даже постиндустриальное производство несовместимо с этим высоким чувством. Конвейер убил саму возможность человека возлюбить собственный труд. Конвейер в широком понимании. Как апофеоз всеобщего разделения труда. Стоять на своем месте у уходящей в бесконечность ленты, закручивать с монотонностью робота болт, не представляя что получится на выходе — автомобиль или танк — это не сцена из фильма Чарли Чаплина, это глобальная метафора нашей жизни.

Можно сколько угодно кричать о креативности, но суть 99 процентов работы в современном мире не изменится — это будет нудное телодвижение или даже мыследвижение в рамках конвейерной организации труда. И именно поэтому 99 процентов людей не любят собственную работу. Она неизбежное зло, без которого нельзя существовать. И если у кого-то понедельник начинается в субботу, то подавляющее большинство жаждет иного — начала субботы уже в понедельник.

Так что позвольте и мне внести свой скромный вклад в теорию мирового кризиса и прочих грядущих апокалипсисов. Мы разлюбили свою работу. Мы разлюбили собственный мир. Нам, живущим в этой стране, роль любви осознать прощу, ибо это мы уже проходили: разлюбив собственную страну, мы ее потеряли. И можно сколько угодно посыпать голову пеплом, а прошлого не вернуть. Любовь прошла, завяли помидоры. Наверное, устроение мира все же таково, что он требует нашей любви. Бог есть любовь, понимающе скажут верующие.

Что-то в этом мире определенно не так, если каждый с нетерпением смотри на часы, ожидая конца постылой работы, а пятница становится всенародным праздником и всенародной попойкой. Может, каждому просто надо заняться тем, что он любит? Несмотря ни на что и уж на деньги тем более? И тогда минует нас горькая чаша. А если не минует, то у нам уж точно будет утешение — работа. Как там у Визбора?

Великим порой уготована еще более странная посмертная жизнь. Как-будто при жизни их собственная судьба, не вдоволь потрудившись над личностью, передает бразды правления посмертию — мрачно-ироничному.

Вряд ли кто станет отрицать литературное величие братьев Стругацких. С ними можно спорить, не соглашаться, но после их книг отечественная фантастика уже не могла оставаться такой, какой была до. И вот смерть окончательно подвела черту под пожизненным существованием литературного дуэта. Нет. Это не эпитафия. Это о том, что почившего Бориса Натановича решили посмертно сделать почетным гражданином Санкт-Петербурга. Посмертно. Что ж, каждый может оценить мрачность иронии. Каждый из знакомых с творчеством мэтров.

Единственный посмертный человек, который приходит немедленно на ум, это Лев Абалкин. Посмертный сын посмертных родителей. И хотя его биография в этой части фальсифицирована, к делу это отношения не имеет, ведь мы о ней — об иронии, а не о творчестве. Странное известие, которое тоже вполне может оказаться фальсификатом, который в изрядных количествах гонится в сточные каналы наших интернетов, тем не менее соединяет метафорой смерть творца и смерть его трагического героя. Хотя скучно воображать фантаста посланником иной цивилизации или пришельцем из будущего (сами братья довольно едко прошлись на эту тему в одном из романов), но в одном отдаленное сходство или вымученную метафору все же можно предложить. Посмертный гражданин посмертной страны. Мрачно? Безысходно? Но что делать, если лучшие граждане, а почетные граждане — это ведь лучшие из лучших? — все мертвы.

Однажды Борис Натанович выразился в том смысле, что после смерти нет ни приключения, ни путешествия. Не знаю. Не уверен. Почему бы не предположить научно-фантастическое — как информационная матрица почившего, то бишь душа, погружается в черную дыру небытия, за горизонт событий, в полном соответствии с релятивистским эффектом наблюдая в убыстряющемся темпе что же происходит и чем заканчивается материальная вселенная. А заодно и мы сами, и наша страна, и наш мир. Сколько бы не стреляли в Льва Абалкина, он теперь навсегда с нами, достаточно перевернуть страницу, а вот еще один из его родителей там — в уникальном звездолете «Тьма», погружающимся в небытие.

Отныне и вовек он всего лишь наблюдатель. А мы?

В 60-х годах прошлого века вокально-инструментальный ансамбль «Жуки» написали и пропели гимн России 21-го века — «Назад в СССР». Не стоит удивляться такому провидчеству. У ВИА «Жуки» получалось и не такое. Но речь не о них. А об этом пресловутом эскапизме в советскую эпоху, который приобретает все более ощутимые масштабы и разнообразие.

За порогом 2010 года, когда по мысли покойного сэра Артура Кларка космические корабли, в том числе и советские, должны были бороздить просторы Солнечной системы, а советские космонавты высаживаться на спутниках Юпитера, обостряется осознание той страны, которую мы потеряли. Совок оказался живуч, и на смену поколениям, которые еще застали пусть и угасающее величие огромной державы, приходит поколение, для которого Союз это что-то вроде сказки, иногда страшной, иногда прекрасной, но в любом случае притягательной.

По интернетам там и сям разбросаны манифесты «возвращенцев в СССР» разной степени пронзительности и талантливости. И если весомая когорта наших сограждан со вкусом описывает причины почему «пора валить из рашки» в цивилизованные страны, то другая когорта частично с ними соглашается: валить пора, но не за бугор, а обратно в СССР. Способы такой попытки к бегству разнятся по степени фантастичности и конструктивности. Начиная от машин времени и заканчивая восстановлением СССР 2.0. Что утопичнее еще можно поспорить. Но будущее и творится утопией.

И все же, все же. Почему советский эскапизм вдруг приобрел такую нешуточную популярность? Почему наблюдается ренессанс советской символики? Почему советские фильмы вдруг де факто становятся образцами великого киноискусства? Что это — приговор двадцатилетнему безвременью? Или массовое впадение в маразм народа, надорвавшегося морально на великих грабительский стройках чужих мультимиллиардных состояний? Ответов, как и вопросов может быть много — выбирай на вкус.

Мой же личный — отсутствие перспективы.

Мы — влагайте в это «мы» любое содержание — уперлись в стену. Или близки к такому упиранию. Еще пару шагов и неминуемо расшибем лбы. Дальше идти некуда, хотя некоторые оптимисты тщатся разглядеть в пожухлых обоях, в которые упирается взгляд, намек на новые перспективы. А что? Расцветка веселенькая, еще обхохочемся. Но как бы то ни было, жить без перспективы нельзя. Так уж устроен человек, что упираться лбом в стену и разглядывать обои ему невмоготу. И ничего не остается как сделать несколько шагов назад, чтобы попытаться разглядеть в этой стене хоть какой-то намек на маршрут дальнейшего движения. И отступать некуда, кроме как в прошлое. В то самое советское прошлое.

Обретет ли совок утерянное чувство перспективы? Отыщет ли в стене трещину, которую еще есть надежда расковырять, чтобы двинуться куда-то дальше? Кто его знает, этого совка. Но он, по крайней мере, чувствует эту пока неодолимую стену всеобщего тупика.

Другие же смело шагают в будущее, которое светло и прекрасно. И от размашистости этих шагов зависит только одно — получат ли они шишку на лбу или сотрясение мозга.