Упаси бог взяться за этот роман, ожидая классического фэнтези про королей и драконов. Скорее это нечто среднее между Норфолком и Эко и классической скандинавской мифологией, типа Эдд. Автор — знаменитый кельтолог, и просто потрясающий специалист по эпохе. Это очень чувствуется по роману. Он сложный. Он огромный. В нем море кишков и кровищи, а также прочих нелицеприятных подробностей войны и особенностей быта британских народов в Темные века, но это совершенно не производит впечатления, потому что не воспринимается как реальность.

Честно говоря, вообще почти ничего в «Пришествии» не воспринимается как реальность, да и не является ею. Описание обычного пира у короля, детальное, реалистичное, в котором король и его приближенные вполне здраво и логично обсуждают будущий военный поход, может внезапно закончиться прибытием стаи демонов Дикой Охоты. Далее следует буйство демонов, сверхъестественный лавкрафтовский ужас и игра короля в гвиндилл (нечто вроде шахмат и го, как я понимаю). А после того, как Охота улетает, все опять возвращается в привычный реалистичный мир, приходят в себя, приводят все в порядок.

Это очень сложно внятно описать, потому что «Пришествие» — редкий случай, когда не понятно, где на самом деле грань яви и реальности. Какая-то часть событий, безусловно, происходит в нашем привычном, реалистичном мире: войны, любовные истории, подготовка к осаде поселения, путешествия. Но другая — уже за гранью реальности, в мире мифологическом, где можно обернуться в шкуру убитого животного и буквально стать вепрем, где можно спуститься в ад и убить там давнего врага из реальности. Причем, в отличие от большинства других историй, где после путешествия в иной мир герой оказывается там, где был, и ничего не меняется, в данном случае все события мира нереалистичного непосредственно влияют на реальность, переплетаются, взаимопроникают. Разумеется, для этого существует специальный термин — мифологическое восприятие мира, только сам по себе он ничего не объясняет, пока не увидишь, как это работает, на примере. Точно так, как в мифе: вот реальность, а через шаг — уже древние боги и волшебные предметы, а дальше опять реальность, и это как идти в солнечный день под деревьями, ты то на солнце, то в тени.

Сам мир и таймлайн «Пришествия» — это Британия Темных веков, мир после артурианы. Удивительно интересное время, когда на одном пространстве схлестнулись не только множество различных племен — бритты, саксы, какие-то северяне, чуть ли не скандинавы, норманцы, франки — но и множество разных верований. Тут есть старые боги во главе с Одином, которые все еще не сдают своих позиций, есть зарождающееся, но крайне активное христианство, есть даже отголоски финских мифов про Вяйнемейнена и иже с ним, а также мифов про короля Брана. Хотя основное противостояние, конечно, между скандинавскими богами и христианством. При этом взгляд суровых британцев на христианство, мягко скажем, специфичен. Поскольку, принимая новую религию, они, разумеется, адаптируют ее под себя, свои идеалы и ценности, прежде всего. Христос у них предстает великим воином со своими апостолами в качестве госгородда (дружины), и все классические христианские ценности типа любви к ближнему и всепрощения, разумеется, даже не упоминаются. Плюс ко всему такой Христос гораздо ближе к народу, чем классический образ, и общается со своими приверженцами в точности как скандинавские боги, указывая им, что делать в конкретный момент жизни.

«Рунное послание Христа говорит о том, чтобы его последователи не мыли своих одежд и не стригли волос и бород в священный день, который мы зовем Суннадей. Что еще может это означать, как не то, что Христос самолично готовится пойти войной против светлых богов, живущих в Вэль-хеалле? Разве я сам не намеревался ни мыться, ни стричь волос, пока не опустошу весь Бриттене огнем и мечом?»

С другой стороны, возможно, такое специфическо мифологическое восприятие мира — это свойство именно зрения конкретного персонажа. Потому что повествование ведется от лица не кого-нибудь, а самого Мерлина, возродившегося после гибели Артура. И опять повторяется легенда о сражении белого и красного драконов. Возможно, именно Мерлин, как маг, видит оба мира одновременно — но не все остальные. Возможно, именно в этом и заключается его особенность, суть магии, а все остальное — лишь мелочи, которые на самом деле ничего не значат. Мерлин, точнее, Мирддин, рождается заново, переживает ряд приключений и наконец попадает ко двору короля Мэлгона, готовящегося к походу против враждебного племени.

В сферу влияния мифологии так или иначе попадают все персонажи романа (кроме одного, о котором позже). Сам короля за нарушение кинедда подвержен «девятидневной немощи», его сын испытывает верность своей жены волшебной мантией, придворный бард Талиесин создает магические картины своим даром и в этом даже превосходит самого Мерлина. Единственный человек, который от и до существует только в реальном мире, не «выпадая» в мифологический — это случайно оказавшийся в свите короля римский трибун Руфин, которого в Британию занесли неудача и непогода. Он один твердо стоит двумя ногами на грешной земле, и за счет этого один производит впечатление настоящего человека. Эпическому герою, будь то Беовульф или Зигфрид, не особо сочувствуешь, потому что не видишь в нем человеческих качеств и слабостей, только сплошной фатум. Руфин, напротив, этим очень выделяется от остальных персонажей: он настоящий. Я не хочу сказать, что все остальные персонажи плохи, а он хорош, просто они из разных жанров. Поэтому остальные персонажи, даже умирая жуткими смертями, вызывают только любопытство, а трибун — еще и понимание и сочувствие.

»- На нашем пути были знаки и видения, и я хочу удалиться от войска и подумать об их значении.

Трибун коротко рассмеялся.

- Вот уж точно, знаки и видения! — хрипло возразил но. — Знаки вопиющего нарушения дисциплины и видения полной неспособности усвоить основные принципы военного дела, заложенные Вегецием и Фронтином!»

Но в целом в романе куда больше мифологии и мистики, чем сюжета. Большую часть текста проводишь, недоумевая, каким же образом герой оказался там, где оказался, что вообще происходит и чего можно ожидать дальше. Внешний сюжет — подготовка к войне и битва — выглядит как очень тоненькая, периодически полностью исчезающая жила в мифологической породе. С одной стороны, это интересно, с другой — очень мучительно временами. Каждый раз, когда повествование возвращается в привычное русло военного похода, испытываешь облегчение. Мифология забавляет, но ни к чему не ведет, в этой части романа не чувствуется постепенного накала, доводящего до верхней точки — она есть только во «внешнем» военном сюжете. Поэтому читать его интересно, но не просто, остается ощущение, что ты продела некоторую работу, а не просто провел время.

Удивлена и разочарована. Не скажу, что «Степные боги» были сверхгениальным романом, но он все же был особенным, необычным и цепляющим, и его было интересно читать. В «Степных богах» был определенный колорит, простите за банальность.

В «Рахили» нет ничего подобного. И меня искренне удивляет, как именно этому роману могли дать какой-то букер в свое время — настолько он серый и никакой по меркам современной литературы. Это текст без начала и конца, без внятного сюжета и без единого персонажа, вызывающего хоть какие-то эмоции, кроме скуки и некоторого раздражения. «Рахиль» сляпана из самых расхожих мотивов русской литературы последних -цати лет. В ней упоминается жизнь при совке, охота на диссидентов, КГБ, бедненькие-несчастненькие евреи, пожилой человек, в 50 лет неожиданно обнаруживший, что на самом деле он ничего из себя не представляет и у него ничего нет. От каждой страницы ощущение, что ты это уже ел, местами даже можно вспомнить, у кого именно. В целом «Рахиль» относится к литературе так же, как сосиски относятся к мясу. Как неудачная попытка переработки.

Про стиль тоже не могу сказать ничего хорошего. Если в «Степных богах» он определенно был, и при всей своей этапажности был весьма интересным, в «Рахили» самостоятельного стиля как такового скорее нет. Есть некое смешение подходов, опять же применяемых в современной русской литературе довольно широко. Скажем, некоторая разговорность и расхлябанность внутренней речи героя отчасти напоминает то, как пишет Иванов. Есть даже полторы страницы, на которых автор попытался изобразить «поток сознания» — совершенно душераздирающее зрелище. Единственное, что в этой попытке позитивного — хочется сразу пойти перечитать Фолкнера.

В целом — совершенно бездарная и никчемушная вещь, ни уму, ни сердцу. Прочитала только пару дней назад — и уже успела напрочь забыть, как звали героев. Никому не рекомендую.

Это очень особенная книга в том плане, что я неизбежно буду смотреть на нее иначе, чем большинство. Потому что это *мой* регион. Автор из Иркутска, действие происходит в Забайкалье в самом конце Второй мировой. И в том плане, *как* это написано, для меня лично читать такой текст — как дышать. Я все эти словечки и выражения, манеру речи слышала детства и до 20 с чем-то лет. Я отучилась «разговаривать матом», причем иногда, помню, предпринимала для этого сознательные усилия. Но мое «чо» исправит, наверное, только могила )) Я не оправдываю ни себя, ни героев, но за достоверность отвечаю, все ровно так и есть, как написано.

В романе собственно действия практически и нет. Это описание небольшого периода из жизни героев, и даже не от точки до точки, а просто случайного периода. Случайного времени, в котором единственный раз пересеклись судьбы японского военнопленного и русского пацана-«выблядка». Ничего особенно не меняется, ничего судьбоносного не происходит, описан быт, жизнь. И надо сказать, что жизнь эта — жизнь простой русской деревни в далекой провинции — не то чтобы сильно похожа на правду, а она и есть. Я долго думала по мере чтения, специально ли автор изображает героев именно так, как изображает, чтобы подтолкнуть читателей к определенным выводам. Но в конце концов решила, что автор просто очень честен с собой и с читателями. Давайте смотреть правде в глаза. Кто был в деревнях в далекой провинции, где живут не наезжающие дачники, а именно постоянно, тот знает, как оно все бывает. Вот именно так. И сделайте скидку на 60 лет назад, война, разруха, голод, коллективизация и раскулачивание уничтожили последних людей, у которых были мозги и руки росли откуда надо, а не оттуда же, откуда и ноги. Остались те, у кого брать было нечего, с которых спрашивать было бессмысленно. Наши герои, короче. Население деревеньки, где все друг друга знают, но каждый все равно живет, как хочет, наплевав на окружающих.

Если задуматься, жители деревни Разгуляевка производят жуткое впечатление. Такое чувство, что они какие-то недо-люди, их эмоциональный диапазон реально заканчивается желаниями: пожрать, потрахаться и выпить и погулять. Все. При этом о них нельзя сказать, чтобы они были какие-то плохие люди — они не плохие, они даже любят друг друга иногда, но это чувство в основном очень звериное и инстинктивное — между матерью и ребенком, между мужиком и бабой. Они просто какие-то очень одноклеточные, примитивные настолько, что жуть берет, как же они до сих пор не вымерли.

На их фоне тем более разительным кажется несчастный пленный японец из лагеря военнопленных. Поскольку он в округе единственный врач, народ иногда прибегает к его услугам — если вдруг заговоры бабки не помогают. Разумеется, когда заговоры не помогают, врачу в лучшем случае остается развести руками. Японец ведет дневник для своих детей, оставшихся в Нагасаки — описывает там историю своего рода, свою жизнь и тд. И по сравнению с этим дневником и его внутренней жизнью все то, что происходит у деревенских жителей в душах, выглядит как замаранная пропись первоклашки по сравнению с «Божественной комедией». Японец выглядит как вполне нормальный человек, а все его окружающие — как какие-то бездушные марионетки, движимые первичными инстинктами. Уж не знаю, сознательно ли автор вкладывал такой смысл — но вышло именно так. На самом деле, пожалуй, разница — в уровне образования. Трудно начать думать, если у тебя нет к этому привычки.

Маленький японец-врач замечает, что на их шахте умирает куда больше людей, чем на остальных. Что известные ему растения в округе мутировали и выглядят это очень странно. И пытается втолковать это лагерному начальству. Но поскольку у лагерного начальства в голове ровно одна извилина и две мысли, о водке и о бабах, естественно, его никто даже не пытается выслушать. А между тем по округе и правда рождаются уроды и болеют люди, но это никого не заботит. Как и всегда.

Если принять на веру, что Геласимов, как говорят критики, описывает «загадочную русскую душу», выглядит ее суть примерно так. Большую часть своего существования (и как человек, и как нация) «русская душа» пребывает в амебном состоянии, первичные инстинкты, жрать и размножаться, и гори все синим пламенем. И иногда случаются прорывы, ни с того ни с сего. Тысячи и сотни тысяч пацанов растут вот в таких деревнях, наблюдают мат, пьянки, драки, выпрашивают кусок хлеба, работать их можно заставить только из под палки, вырастают они сами представляете чем и тд. Тысячи — а потом один из них берет и уходит за рыбным обозом, и становится великим ученым, и пишет «хотя всегдашними снегами покрыта северна страна», и изобретает закон имени Лавуазье и себя. Или, например, уходит на войну, совершает там невероятный подвиг, на который никакой немец бы не решился, а потом возвращается в родную деревью и бьет жену как ни в чем не бывало, и ведет себя как скотина, радуясь данной Звездой Героя безнаказанности... Подвигами можно восхищаться, но в ремиссии оно производит довольно тягостное впечатление. Остается надеяться, что из этих полудиких детей потом вырастут нормальные взрослые люди, которые просто поймут все, что надо понять, не потому, что их научили в школе или родители, а потому, что жизнь их побьет и научит. А потом у этих детей родятся свои дети, и это будут наши родители ))

По большому счету, в этой книге только один по-настоящему фантастический момент — это хэппи-энд в конце. Все остальное прекрасно укладывается в рамки гиперреализма, и никакие фантастические допущения про загадочные «узы», мистическим образом связывающие людей и делающие невозможным существование без другого — это, по-сути, костыли для слова «любовь». У меня по всем романам складывается ощущение, что Дяченко понимают любовь только как «розы и песни», пасторальные идиллии и все такие. А то, что в реальном сильном чувстве 5% счастья и 95% крови и размолотых костей, это как-то совершенно мимо них проходит.

Увы, по жизни-то ситуация довольно типичная: встречаются два человека, и сначала они друг другу нафиг не нужны (или нужен только один другому, но не наоборот), потом нужны, а потом они начинают друг друга мучить. И это продолжается годами. И бывают ужасы куда похлеще описанных попаданий в больницу с сердечно-сосудистыми проблемами от нервов. Логичный вопрос, почему бы просто не расстаться, почему бы не взять и не отрезать больное? Если смотреть на мир, как пратчеттовский турист, через розовые очки и слушать его розовыми ушами, то кроме «это магия!» ответа и не найти, действительно. Хотя на практике, в общем, никакая магия не нужна для того, чтобы испытывающая сложную гамму взаимной ненависти и необходимости пара, типа Влада с Анжелой, преспокойно дожила вместе до старости, да еще и воспитала детей и внуков. Извечный вопрос уровня «кто виноват» и «что делать» — «Почему люди не могут не сволочиться?»

Увольте, но я не вижу ничего фантастического в романе. В смысле, идея изначально была, конечно, фантастической: герой внезапно обнаруживает в себе способность насмерть «привязывать» людей, так, что без него они начинают в буквальном смысле чахнуть и умирать. Только практическая реализация завела ее все дальше в глухую социальщину, в область, с которой более ли менее успешно справляется только «большая литература». Но большой литературе для этого и не нужны никакие фантастические выверты. А у Дяченко дальше получилось, увы, ни то, ни се. Потому что задача внезапно оказалась слишком серьезная, совершенно не фантастическая по своим меркам: даны два человека, которые по некоторой причине не могут расстаться, и при этом терпеть друг друга не могут, проанализируйте и сделайте выводы. Тема для романа из серии «мировая классика», и даже при том, что Дяченки — пожалуй, из современных русскоязычных фантастов лучшие в этой области, все равно тема не их уровня. Вот авторы и начали городить некую невнятную чушь, как в плохом боевике: какие-то безвременно погибшие гениальные художники, какие-то загадочные подводные миллиардеры, криминальное прошлое героини... Да не нужно иметь никакого криминального прошлого, чтобы устроить своему партнеру персональный ад, было бы желание! А весь происходящий вокруг «шухер» — довольно беспомощная попытка перевести во внешнюю, событийную среду то, что должно происходить между персонажами и на отношениях двоих заканчиваться. Помните, как в школе на литературе говорили: гроза-де отражает смятение Бедной Лизы, природа рыдает вместе с ней и читателем и тд. Приемчик времен Карамзина.

Не могу внятно объяснить, почему, но испытываю дикое отвращение к подобным линиям в любых произведениях: в смысле, миллиардеров, «темного прошлого», полукриминальной мистики и прочих примет «лихих 90-х». Видимо, просто надоело уже.

При всем прочем не могу не признать, что Дяченки все-таки отлично пишут. Именно на грани простых бытовых вещей и магии. Просто в этом романе получилось так, что «социальная» тема очень уж выперла, и магия на ее фоне совершенно потерялась. Но в целом все равно было интересно, хотя временами и складывалось ощущение, что эти «свинцовые мерзости» откуда-то из недавней классики, а не от авторов милых фентезийных романов. Финал разочаровывает тем, что он просто слит, но тут уж ничего не поделать: если писать по-честному, то у таких историй и не бывает особых финалов, во всяком случае, хороших.

Это сборничек из одного эссе, одного романа и одной непонятной х-ни.

«Эрос Москвы» — самое занятное и милое из всего. Описание так называемых эрогенных мест Москвы, а также ритуалов, которые в них нужно совершить. Эрогенные места банальны: ну, там, Воробьевы горы, ВДНХ и прочие достопримечательности. Ритуалы больше всего напоминают задания из игры в фанты, единственная цель которых — насмешить себя и зрителей. Ну и в среднем расположены в промежутке между хулиганством и поведением в общественных местах, порочащих честь и достоинство человека. Крайне забавно и задорно, в общем.

«Тридцатая любовь Марины» — роман, технически разделенный на две части, по принципу «гвардеец-террорист». Только в первой части тридцатилетняя Марина, наоборот, «террорист», в смысле, диссидент во времена Андропова. Ну, как диссидент. К цвету диссидентской культуры она относится примерно так же, как Васисуалий Лоханкин — к трагедии русского либерализма. Прочитала в свое время несколько книжек, много пробухала в прокуренных кухнях про разговоры на извечную тему «как нам обустроить Россию», имеет отсидевших друзей. Правда, единственное, чем занимается сама Марина — это, пардон, бухает и трахается. Причем не просто так трахается, а еще и с женщинами.

Собственно, значительная часть первой половины романа — это описание многочисленных любовниц Марины, коих было ровно двадцать девять штук. Очень, мнэ, смачное. И, что самое печальное, скучное и противное. Потому что Сорокин нифига не понимает в женщинах, а в женщинах-лесбиянках — тем более. И пишет так, как мужчины пишут соответствующее порно — со своего, чисто мужского взгляда. В итоге получается абсолютно недостоверно и очень грязно. Потому что женщины относятся друг к другу — в целом и в большинстве — совсем не так, как к ним относятся мужчины. Не потребительски. Донжуанские списки и «считание по головам» — это чисто мужская фишка, по-моему. То есть если смотреть на эту часть и, как бы сказать, пытаться поверить и проникнуться тем, что пишет Сорокин, получается фигня, потому что психологически это полная хрень с многочисленными передергиваниями и переигрываниями. Но, мне кажется, это и неправильный подход. Технически задача Сорокина — противопоставить два мира, из первой и второй частей романа. Первый — мир пресловутого «диссидентства», ненависти к Совку, пресловутой же половой свободы и тд. Второй — мир «мир-труд-мая», ура-патриотических работников советского завода, разговаривающих казенным языком советских газет. И, собственно, показать по итогам, что оба мира — феерическая хня. С выводом, конечно, трудно поспорить, но по-моему, это и так очевидно изначально, не нужно писать никаких романов.

Во второй части, как я уже говорила, та самая Марина внезапно попадает на классический советский завод из ура-патриотических фильмов, работает у станка, рисует стенгазеты и посещает лекции общества «Знание» о международной обстановке. Причем чем дальше, тем меньше в тексте остается смысла и тем больше концентрированного ура-патриотичного совка.

Мне вот интересно, кто-нибудь героически прочитал все последние 70-80 страниц текста, этот «монолог Молли Блум» по-советски? 80 страниц, в стиле советских газет описывающих ту самую международную обстановку, «империалистическую агрессию» в Никарагуа и всетакое. Я сломалась странице на двадцатой. Вторая часть романа, собственно, еще одно доказательство того, что Сорокину дано великолепное чувство слова, но совсем не дано чувства меры. Это как с «Очередью», только еще хуже. Ок, читатель уже понял, что ты адски крут и можешь в таком стиле написать еще несколько десятков страниц. Верим-верим. Остановись уже, пожалуйста.

«Москва» (как выяснилось, это все-таки не пьеса, а киносценарий) — самая бестолковая вещь из сборника. Увольте, но я вообще не способна понять, зачем это. Было смешно или остроумно? — ни разу. Пятьдесят страниц бессмысленного треша. Неумирающая тема про бандитов и их шлюх, в сторону которой уже не плюнул только ленивый. Ведь у Сорокина есть великолепные, очень остроумные, изумительно написанные пьесы. Очень *разные*, но из них не видела не одной настолько мейнстримной и скучной именно из-за своей мейнстримности.

Из всего до сих пор читанного у Лукина это — самая дурацкая вещь, определенно. Если вкратце, то это помесь «Многорукого бога Далайна» с Михаилом Успенским, причем из обоих авторов взято худшее, что в них было.

Из «Далайна» в романе — замкнутый мирок довольно жалких людей, этакая гипертрофированная российская глубинка из двух захудалых деревень, каждая из которых считает себя лучше другой. При этом героев абсолютно не волнует все, что находится за рамками их привычного маленького мирка — до такой степени не волнует либо они до такой степени тупы, что умудряются не замечать очевидные нестыковки между общепринятой картиной мира и фактической реальностью. Вообще эта «камерность», замкнутость повествования на крайне небольшом участке территории — очень неприятная вещь. То ли у меня клаустрофобия, то ли это здравый смысл говорит, но если почти физическое чувство стен вокруг напрягает читателя — непонятно, как оно не напрягает героев. Напротив, мне нравится думать, что Вселенная бесконечна и расширяется)) В маленьком мирке героев Лукина просцветает т.н. примитивный солярный культ. При этом то, что солнце на самом деле не огромный шар раскаленного газа, вокруг которого вращается земля, а небольшой светильничек, запускаемый в небо с катапульты, их не смущает. О катапульте и ее работниках, если так уж посмотреть, знает куча народу, включая власть предержащих. И крайне глупо то, что не знают до сих пор все остальные. Главное — совершенно неясно, зачем этот глупый обман.

В целом идея, на которой построена книга, выглядит феноменально глупо. Не буду говорить про правподобие — все-таки это фантастика, да еще и стебная. Но это не отменяет необходимость наличия хоть какой-нибудь завалящей идеи. Увы, оценить идею искусственного небольшого солнышка, которое каждый день в заданном регионе запускают мужики с катапульты, а никто и не замечает, я не могу.

Из Успенского в романе — бесконечный игрища с русским языком, словечками, именами, названиями. Точнее говоря, попытки игрищ. Потому что у Успенского это выглядело прекрасно и остроумно, и его текст запоминался буквально страницами, настолько он был хорош. Через текст Лукина надо продираться буквально с боем. И на каждой попытке автора «пошутить» с русским языком вспоминаешь сакраментальное «инда взопрели озимые». Да, вот примерно так это и выглядит. Попытка пошутить не зачтена, потому что не смешно, а, честно говоря, раздражает. Все-таки чтобы качественно делать такие вещи, надо обладать очень особыми талантами, которых в Лукина, видимо, нет. Выглядит как ученическая поделка, в которой ученик старательно использовал прием, которым знаменит мастер, но сделал это настолько бестолково, что стало значительно хуже, чем если бы прием не использовался вообще. И каждое повторение неудачной шутки делает еще хуже, потому что давно надоело.

Не понравилось ни на секунду, жаль.

Не знаю, что и сказать про книгу, две части которой прошли абсолютно мимо меня и оставили ощущение стойкого удивления, почему автор вдруг попал в разряд мировых классиков, а третья настолько впечатлила, что я не могла заставить себя продолжать читать, спать не могла толком, мне физически было от нее плохо. В общем, третья часть оказалась потрясающей.

Что самое странное, Пруст пишет-то, по сути, одинаково. Очень-очень длинные периоды авторского текста с многочисленными отвлечениями, забеганиями назад, вперед, в сторону, флешбэками, какими-то совершенно не относящимися к сюжету сценами, причем не на несколько предложений, а на десяток страниц. И при этом нельзя сказать, чтобы он тяжело читался — напротив, я лично проглатывала это на лету. Слог легкий и очень плавный, поэтому не остается ни малейшего ощущения усилия, как, например, от Толстого. Притом не могу сказать, чтобы текст также доставлял удовольствие именно как текст — он глотается как манная каша, не оставляя за собой ощущения какой-то особо выдающейся стилистики, ритма, музыкальности и тд. Понимаю, что это зависит от перевода, конечно, но вряд ли переводчик увеличил длину фраз впятеро против оригинала.

В сухом остатке то, чем цепляет Пруст — та самая пресловутая психологичность, проникновение в такие глубины, в которых люди не то чтобы сами себе не признаются — которые они даже не осознают. И вот тут, должна признать, я не вижу ему равных авторов. Потому что все остальные знаменитые авторы-психологи, пишущие, например, про ощущения любви, на фоне Пруста выглядят как сочинители тупых комиксов. Да, и любимый мной Достоевский — ладно, пусть не тупых комиксов, но все же тут очень видно, где личные авторские тараканы, а где изучение *чужой* психологии, проникновение в то, что происходит в голове у другого человека.

Психологизм — это, конечно, необязательно интересно, зависит от того, к чему он применим. К примеру, «Комбре» с его неврастеничным героем-мальчиком, прокисающем в обществе взрослых людей, с матерью, которая усердно растравляет его Эдипов комплекс, и отцом, который, будучи нормальным человеком, никак не может осознать, что с ребенком, собственно, не так. Это очень натуральная ситуация и жизненная, на самом деле. Болезненная привязанность к матери, но не настолько, чтобы как-то повредить становлению личности и тд, а просто... бывает. Скука тихого провинциального городка, в котором все друг друга знают, бесконечные престарелые больные родственники, прогулки по одним и тем же дорожкам как единственное развлечение. Это скучно само по себе, и сколь бы достоверным не было изучение психологии, мыслей и чувств этого ребенка — оно не представляет интереса, потому что герой сам не представляет интереса. Его эмоциональная жизнь мне лично совершенно неинтересна, потому что неинтересна его жизнь реальная, пуста и скучна, и точно так же запертый мозг выдавливает из себя эмоции буквально на пустом месте, но этого все равно недостаточно, чтобы «сделать интересно». В «Именах стран», собственно, то же самое. Ну, детская влюбленность. Да, очень достоверно, да, очень точно. Но просто, банально и скучно, скучно.

А вот «Любовь Свана» — это совсем другое дело. Признаюсь, вначале мне показалось, что Сван со своей любовницей очень напоминают печальную пару Сомс-Ирэн. Но Голсуорси на фоне Пруста тоже выглядит, как комиксы, в том числе потому, что мы видим только внешнюю картину, действия, подчас переигранные, подчас нарочитые. У Пруста действия и события отходят на задний план по сравнению с эмоциями героев. И это абсолютно верно, потому что когда ты сильно влюблен, для тебя события по большому счету не играют особой роли как таковые — они только запускают «эмоциональные весы».

Вообще мне начинает казаться, что из всего, что я в принципе видела в художественной литературе на тему механики любви, на тему чувств, которые испытывают при этом, «Любовь Свана» — не только самое лучшая, но и единственно правильная вещь. Потому что честная в первую очередь. Это не шекспировская трагедия и не романтическая история из серии «любовь навеки», когда все просто, понятно и банально. Он любит ее, она любит его. Идеальный вариант, но в жизни так редко бывает, да еще чтобы это не вызывало ни малейших «колебаний воздуха» в процессе. В жизни обычно все очень неравновесно, и кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить. Притом, что в любви как таковой на самом деле очень много ненависти и корысти, очень много совершенно негативных и неправильных с классической точки зрения чувств. Но они же сам есть! Вообще абсолютно все, что испытывал Сван на протяжении всего их романа с Одеттой, настолько достоверно, настолько жутко, что это с трудом можно читать — сразу вспоминаются аналогичные ситуации из собственной личной жизни. Даже не ситуации, они-то как раз могут быть разными, и мы вообще говорим о художественном вымысле. Вспоминается, что да, я испытывала то же самое. Почему любовь Свана характеризуется в первую очередь словом «тревога»? Да потому что очень сильная влюбленность и вызывает первым делом это ощущение, как бы сказать, непокоя. А если предмет любви не идеален (не в смысле сам по себе, а в отношениях с тобой), то тревога становится все сильнее. Также и со всеми остальными эмоциями, который испытывает Сван: раздражением, внезапными порывами нежности, ревностью, безнадежными попытками освободиться от этого чувства, которое буквально уничтожает его. Это все так знакомо.

Проблема не в том, что Сван любит с закрытыми глазами. Проблема как раз в том, что он любит с открытыми. В смысле, будучи взрослым неглупым человеком, прекрасно осознает и все недостатки Одетты, и ее, пардон, потаскушничество, и глупость, и мешанство, и то, что она его по сути использует. И при этом все равно ничего не может с собой поделать, ну потому что любит. Раз за разом прощает, решает «не раздражать» (там, где у него есть полное право, и доходит до совершенно нелепых с посторонней точки зрения ситуаций (я имею в виду эти просьбы Шарлю поехать к Одетте и поговорить о нем и тд). И при этом любовь Свана не возвышенная и благородная, а довольно таки эгоистичная, местами расчетливая, местами циничная. Не любовь Иисуса Христа ко всем людям, определенно. И при этом не на секунду не возникает сомнений в том, что именно в таком обличье, именно с такими «пятнами» это — огромное и потрясающее чувство. Тем более потрясающее своим несовершенством.

Чувствую, я на самом деле не объяснила, что в «Любви Свана» такого и почему она произвела на меня такое шокирующее своей правильностью впечатление. Но я четко ощущаю и знаю по всем собственным опытам, что любовь выглядит именно так, не розы и песни, а тревога плюс попытки любой ценой добиться своего, поступаясь при этом чем угодно, и приливы нежности, и «застенчивый шпионаж», и все то, чего нет у Шекспира, но есть у Пруста.

Странное дело с этими книжными отзывами — обычно я всегда знаю, что хочу сказать. И что вообще думаю о той или иной вещи. Но с Данте вышел упс, потому что два плана впечатлений у меня очень резко не сходятся и противоречат друг другу. А если брать в расчет перевод, то даже три.

С одной стороны, «Божественная комедия» очень четко отражает, во-первых, представления конца средневековья об устройстве этого мира, теологические концепции, представления о добре и зле и тд. Местами, особенно с учетом комментариев, это весьма забавно. Впрочем, в ряде областей, в некоторых аспектах теологии в частности, человечество, кажется, не слишком продвинулось с тех пор (к примеру. ангельские чины). А в некоторых вроде астрономии и географии, напротив, настолько продвинулось, что ссылки Данте можно воспринимать уже исключительно как метафору. И вообще за прошедшее с 1300 года время наш мир настолько изменился и все акценты, ценности и тд. настолько сместились, что «Божественная комедия» уже не воспринимается как нечто... реалистичное, что ли. Нет, я не утверждаю, что в те времена все были поголовно и искренне верующие — по описанные реалии Данте были и их реалиями, короли, знаменитые флорентийские семьи, гвельфы и гиббелины.

Забавно, кстати, наблюдать, как в тексте «Комедии», во всех трех частях, сочетаются боги и герои античности и дантовы современники, чуть ли не с соседней улицы. Что он по сути сделал? — упомянул в «Комедии» тех, кто входил в современную ему культуру в самом широком смысле этого понятия. И если с современниками все понятно, то с богами и героями античности получается смешней. У современного человека есть, кажется, четкая граница между языческой античностью и христианской Европой позднего средневековья. И не придет в голову их смешивать. А у Данте и ветхозаветные пророки, и герои греческого эпоса, и более ли менее современные христианские святые — все скопом. У меня сложилось впечатление, что для Данте в частности и средневекового человека вообще рождение Христа не было таким глобальным водоразделом между двумя культурами и двумя мирами — античным языческим и христианским. Языческий античный мир естественным образом включается «в охват» христианства, просто потому, что нет ощущения того, что христианства могло когда-то не быть или что оно могло быть совсем отличной от современного варианта религией маленького народа. Отсюда естественное желание оценить с точки зрения христианства все, в том числе то, что было до него. Отсюда Лимб. И отсюда «снова с высоких небес посылается новое племя» — попытки найти христианство там, где его не могло быть. Вергилию, должно быть, забавно. Вот уж воистину, нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.

При этом «Комедия» поражает своем величием. Действительно поражает, я не шучу, во всяком случае, это мое впечатление. По производимому эффекту «Комедия» вполне сопоставима с Библией. И тут, и там встречаются ну совершенно бытовые подробности каких-то не слишком значительных даже в те времена людей, логические и фактически странности, немного неуместный пафос. И несмотря на это, «Комедия» производит глобальное впечатление, она всеобъемлюща в прямом смысле этого слова, в «мир» «Комедии» так или иначе можно включить все. Мне кажется, это удивительный переход и удивительный эффект. И вообще если говорить о сугубо литературных достоинствах «Комедии» — даже опустив божественную тему — такое удается мало кому из авторов. Суметь написать множество частных вещей, подробности биографии отдельных грешников и праведников, структуру адских кругов и райских планет — так, чтобы в итоге читатель видел единую картину без изъяна. Картину, из которой можно без опасности для понимания изъять всех сыгравших персонажей, и все равно останется некое чувство осознания авторской задумки. Может быть, Данте и описал всего лишь всю совокупность теологических представлений об аде, рае и чистилище своего времени — это не отменяет того, что он одновременно создал целый мир в своей поэме. Это момент из области чисто субъективных ощущений, который я никак не могу внятно сформулировать — чувство величия, законченности. Не имеющее никакого отношения к религиозности как таковой, я вообще человек неверующий, но «Божественная комедия» слишком величественна сама по себе, чтобы не пробуждать некоторого трепета.

Про перевод — я, так уж сложилось, читала не Лозинского, а досторический перевод Минаева в современной поэтической редакции И. Евсы. Единственный плюс этого перевода, пожалуй — он очень гладкий и простой. Читается без малейшего напряжения. Минусы — во-1, его нельзя назвать красивым и нельзя назвать сильным. Если от «я увожу к отверженным селеньям» мурашки бегут по спине, то у Минаева все скучно, менее образно, более банально. Нет ни одного места, которое захотелось бы потом цитировать. Современная редактура тоже доставляет: достоверно помню, в одном месте свару демонов в аду переводчик называет «разборкой» (чиста конкретна пацаны разобрались по понятиям), в другом Данте постоянно «теребит» Вергилия, а тот, бедняжка, и не понимает, почему это великий итальянский поэт выражается русским разговорным. Есть также чудовищное место, где трижды подряд рифмуется сама с собой частица «б» (Рай, песнь 16, строка 77 и дальше).

В общем, на мой ламерский вкус, научного или литературного интереса этот перевод не представляет. Но его, подлецы, как раз и переиздают, потому что срок действия авторских прав Минаева истек еще при царе Горохе, а наследникам Лозинского надо платить. Пичаль-пичаль((

Железный век по архитектонике, представлению персонажей и, более того, самой идее является зеркалом с «В ожидании варваров». Мало того, что такой же главный герой — такая же проблематика, которая, разумеется, очень тесно завязана в обоих случаях на личность главного героя.

В «Варварах» герой — пожилой судья, человек не просто хорошо образованный, но еще и очень *культурный* в самом лучшем смысле этого слова. И при этом — человек в системе и в государстве, занимающий достаточно высокий социальный статус, чтобы, как профессор Преображенский, смотреть на пролетариат слегка сверху вниз. В «Железном веке» героиня — также пожилая женщина, профессор филологии (видимо).

И собственно проблематика — вовсе не варварство как таковое, а беспомощность человека перед лицом того, как у него на глазах распадается его привычный мир. Как совершаются вещи, который он считал всегда внутри себя абсолютно недопустимыми, табуированными, невозможными. И как действует, думает и чувствует себя человек, который с одной стороны, не в состоянии смириться с происходящим, а с другой, не имеет сил что-либо с этим сделать. Мне кажется, в обоих случаях выбор именно старого (стареющего) персонажа имеет решающее значение — молодой или среднего возраста человек был бы обязан так или иначе либо встроиться в новый мир, либо активнее с ним бороться. У старого человека просто нет на это сил, да он и не видит смысла. Героиня «Железного века» слишком занята умиранием от рака, честно говоря, куда ей еще вписываться в местные гражданские войны черного населения ЮАР против полиции. С другой стороны, старость — это расширенная метафора беспомощности, как ни крути. Поставить себя на место одного или другого персонажа — ты тоже ничего не сделаешь. Возможно, сделаешь куда меньше, чем сделали они, потому что куда выше ставишь свою молодую жизнь, которой еще должно по идее больше остаться, поэтому она более ценна.

К вопросу о ценности жизни, опять же: на глазах у умирающей профессорши погибают двое знакомых ей подростков, неосторожно ввязавшихся во взрослые войны. Она оплакивает их так, что даже подумывает об акте самосожжения с целью кому-то что-то доказать. Но, разумеется, не доказывает. «Железный век» потому и железный, что у окружающих людей, от негритянских активистов до белый полицейских, включая женщину с тремя детьми, которая работает у профессорши горничной, внутри армированная конструкция, а внешние стены сделаны из бетона. Железные люди железного века, дети, которые никогда не плачут и не смеются, потому что это слишком по-детски. И только сама героиня, да еще ее случайный спутник — местный алкоголик — недостаточно железные, чтобы даже просто смотреть на это (притом, что их никто не трогает). Они из другого мира и другого поколения, и потому, наверное, они сходятся. Профессорша пускает бомжа в свой дом, даже не задумываясь о том, что он может банально убить и ограбить ее — и действительно, тоже не будучи человеком железного века, он начинает заботиться о ней — в какой-то степени.

Что еще умиляет в этом романе и очень задевает за живое — тема, которая уже поднималась в Life and Times of Michael K. Когда пожилая женщина, которая сама уже давно мать взрослого ребенка, испытывает страдания, внутренним взглядом она обращается к собственной матери. Чтобы та взяла ее на ручки, обняла и утешила. Такой простой образ, такая банальная вещь, наверное, и жизни так делают, и при чем тут возраст — своим родителям мы все равно будем детьми.

Это потрясающий роман, лучшее изображение концентрированной, чистой тревоги. Не тревога генерала перед боем, когда уже скоро станет известно, пан или пропал, и только вопрос времени. А тревога человека, который находится далеко за кругом основных событий и наблюдает только какие-то отголоски, отзвуки, зарю от пожаров за дальними холмами. У которого и без того множество личных забот и проблем — и происходящее их ни в коей степени не отменяет, а лишь усугубляет. Это цепляет так сильно именно потому, что все крупные страшные события, происходящие в стране, пока они не коснулись лично нас, люди воспринимают именно с этой точки зрения. Можно примерить на себя эту крайне неудобную шкуру беспомощного человека, на дальних рубежах жизни которого происходит что-то страшное.

Я уже читала пару других романов из того же цикла, «Проклятый дар» и «Голоса». Что сказать, «Прозрение» — в целом такое же. Не вершина творчества Ле Гуин, безусловно, и даже если мерить по ее средней планке (ну если считать среднюю вещь Хайнского цикла, типа «Города иллюзий»), пожалуй, ниже среднего. Все то же неторопливое, медлительное повествование, очередной роман-воспитание, пользуясь традиционными классификациями. Тот же мир Западного побережья, но другой регион. Мальчик, выросший в рабстве, в обществе, для которого рабовладельческий строй является единственно возможным и мыслимым общественным устройством. Города-государства по типу греческих полисов, постоянно то ведущие между собой войну, то заключающие союзы. Бесконечные истории войн, побед и сражений *свободных* людей, которые поначалу кажутся мальчику самым важным и возвышенным, но у читателя (за счет взгляда Ле Гуин) оставляют стойкое ощущение мышиной возни.

Текст построен по принципу «робинзон — гвардеец — террорист» и тд., только в данном случае это «раб — дикарь — разбойник — селянин — школяр». Герой проходит все эти этапы на протяжении текста и в итоге оказывается на пороге реализации не то чтобы своей недостижимой мечты, а некой жизни, о которой он даже никогда толком не мечтал, потому что не воспринимал ее как сознательную возможность. Жизни свободного человека, который может заниматься тем, чем ему больше всего хочется — учиться в университете и общаться со своим кумиром — великим поэтом. Концовка, признаюсь честно, чересчур уж сахарна на мой взгляд, слишком хороша для Ле Гуин. И я не вижу в ней борьбы или победы, только жесткую руку то ли фатума, то ли уставшего автора. Концовка уровня супругов Дьяченко, не в обиду им будет сказано.

По большому счету, сама главная, она же самая важная и самая занудная часть — это период рабства. И здесь с одной стороны очень мастерски показано поведение героя, который в рабстве вырос и считает это нормальным, искренне предан своим хозяевам и своему дому. А с другой стороны, все равно нельзя не удивляться, насколько for granted мальчик воспринимает некоторые, гм, «свинцовые мерзости», неизбежно присущие этой формации. Что дает четкое ощущение дисбелива и легкого раздражения. К тому же эксплуатация темы рабства и издевательств хозяев над безответными рабами — это, пардон за каламбур, такой банальный и пошлый эксплуатейшн, что от Ле Гуин как-то даже не ожидаешь. Можно долго спорить о том, что естественно и что не естественно, но у каждого человеческого существа есть характер, который должен проявиться рано или поздно. У героя характера нет. Не в том плане что это недоработка автора, а в том плане, что он, что называется, «бесхарактерная тряпка». Терпит, сколько сможет, а когда уже перейдены все возможные пределы, просто сбегает.

И в тексте совершенно нет той жутковатой привлекательности, странного трепета, который рождает незнакомый и таинственный мир, который присущ Хайнским вещам. Описанный мир велик, но как-то слишком ясен и скучен, и в романе на самом деле нет ни одного героя, который вызывал бы бурную приязнь или интерес. Даже легендарный Орек Каспро в итоге оказался не тем таинственным человеком из снов, а добрым дедушкой Морозом, который дарит хорошем мальчикам путевки в новую жизнь за то, что они хорошо вели себя в предыдущей. Не задевает за живое, а потому скучно.

Собственно роман «Алая аура протопарторга» — симпатичная и забавная вещь, хотя, на мой вкус, автор со стебом слегка перемудрил. Поэтому у него получился не чистый смешной стеб первой степени, а своего рода стеб в квардрате, который забавляет, но рассмеяться не заставляет. Это стеб именно что изощренный, причем степень изощренности на единицу текста шкалит. Так что нельзя сказать, что текст читается легко — как обычно ожидаешь от подобных вещей, скорее наоборот, кое-где спотыкаешься, потому что не сразу на ум приходит, что же такое осмеивает автор и почему делает это именно так.

Для наглядности поясню сюжет. В какие-то не очень ясные прошлые времена Россия распалась на ряд мелких суверенных «государств» провинциального значения. В числе них некие городишки Лыцк и Баклужино объявили себя независимыми, завели президентов, границы, представителей ООН и угрозу со стороны НАТО. Все как по-настоящему, в общем. Причем в Лыцке пришла к власти партия православных коммунистов, а в Баклужино, наоборот, засели колдуны-демократы. Ну или наоборот, не суть важно. Разумеется, между двумя городками немедленно разгорелась чудовищная вражда, как между соседями по коммуналке, с классическим подсыпанием тертого мыла в чужой суп и кражей белья с веревок. И в том, и в другом городишке вполне законным образом происходят сверхъестественные вещи, только в одном — Божьим промыслом, а в другом — силою диавольского колдунства.

И тут в апофигее холодной войны некто протопарторг, далеко не последнее лицо в Лыцкой властной структуре, внезапно переходит границу, по сути — скрываясь бегством. Дальше начинается всякая забавная и не очень чехарда, в Баклужино думают, что делать со свалившимся подарочком, в Лыцке думают, что делать без него. Происходят чудеса, колдовство, разбойное нападение на краеведческий музей, бомбардировка НАТО, разборки среди домовых и прочие веселые вещи.

Увы, мне кажется, если роман был чуть менее мудреным, это пошло бы ему на пользу. Дело в том, что автору оказалось мало стебной реальности — к ней он добавил еще и стебных персонажей, причем других в тексте нет вообще. Это, конечно, высокий пилотаж, но увы, в сочетании стебный персонаж — стебная реальность — одно из двух неизбежно отходит на второй план и как-то теряется. Не знаю, может, дело в том, что я не считаю сами идеи этих дурацких политических систем особо остроумными — рпц, понятно, не пнул еще только ленивый (и за дело, честно скажем), но вот колдуны-демократы — это какая-то сильно искусственная конструкция. Поэтому было забавно, но не более того.

«В Стране Заходящего Солнца» — я очень оживилась, увидев, что это рассказ про трудоголиков. Ну наконец-то, думаю, про нас написали. Ночевки в офисе, karoshi, все как надо. Увы, оказалось, что у автора представления о настоящих трудоголиках — примерно такие же, видимо, как у депутата Милонова о гомосексуалистах. Скучно и ненатурально.

«Дело прошлое» — забавная зарисовка, стиль которой я не возьмусь определить. Автора вызывают на ковер в КГБ или куда-то там и отчитывают за то, что он больше любит кошек, чем собак. Отличная идея для мизан-сцены в большом серьезном романе, думаю.

«История одной подделки, или Подделка одной истории» — вот это понравилось. Вообще нежно люблю исторические анекдоты всех сортов и мастей, а уж ссылки на Соловьева и Костомарова меня просто покорили. Даже если автор их придумал, в смысле, материал ссылок, очень удачно получилось.

«Манифест партии национал-лингвистов» — имхо, могло бы быть повеселее, если бы было чуть покороче и более четко. Хотя я, конечно, понимаю, что чем более невнятны такие манифесты, тем большая вероятность, что они останутся в веках — голос разума почему-то не производит ни на кого такого впечатления. Но в целом, это стеб над отдельными проявлениями русского языка на уровне Задорнова, не выше.

Скажу дикую и крамольную вещь, но Кориолан — это белая эмиграция, в конце 20-х — начале 30-х годов начавшая возвращаться в Россию и получившая там по тридцать лет лагерей.

Вообще Кориолана ужасно жалко. С одной стороны, за ним не видно тех грехов и пороков, которые, будучи даже достаточно безобидными для окружающих и общества в целом, вызывают дикое неприятие как таковые. С другой стороны, его заслуги и достоинства очевидны, причем настолько, что не оспариваются даже самыми заклятыми врагами. Но с третьей — если хорошо задуматься — оказаться в кругу его друзей и близких не особенно хочется. В наши дни, наверное, Кориолана назвали бы «высокоорганизованным социопатом»: вначале он делает абсолютно все, наплевав на общественное мнение и вопреки ему. Потом, когда решает вдруг прислушаться к советам своих близких и поступить «чисто по-человечески», настолько фатально промахивается, что на этом его карьера и жизнь, собственно, заканчиваются (вряд ли это спойлер).

Почему белая эмиграция? — потому что Кориолана выделяет прежде всего именно ярый аристократизм, анти-демократизм. Точнее, анти-охлократия, но с точки зрения римского нобиля это одно и то же. И с его логикой трудно не согласиться, особенно учитывая поведение пресловутого «народа» по тексту. Эта пьеса Шекспира по сути своей — разоблачение демократии и едва ли не самая симпатичная и интересная ее критика, что мне доводилось видеть. Тиран Кориолан, которого в свою очередь пытается разоблачить чернь, вызывает уважение и сочувствие. Народ вызывает желание стрелять по нему из пулемета. Даже когда обстоятельства вынуждают к тому, чтобы смирить собственную гордыню (или собственные представления о справедливом и должном, это уж как понимать) либо рискнуть жизнью и всеми достижениями, Кориолан предпочитает второе. И в итоге начинает весьма эффективную (в отличие от нашей гражданской) войну с собственным народом, да еще и на стороне бывших врагов.

Но сердце-то не камень, вот в чем проблема. И поди проведи границу между «я-моя личность» и «я в обществе», вся наука психология над этим бьется столько лет. Кориолан мужественно выдерживает первые последствия своего решения, а также последующий натиск бывших соотечественников, убеждающих его вернуться «в семью, в работу, в коллектив». Кориолан не Гамлет, о его внутренних метаниях и размышлениях Шекспир не говорит ни слова: мы видим только резкую перемену, внезапный переход от полного отказа к согласию. Но при этом вполне легко додумать, что должен чувствовать персонаж в такой ситуации — все-таки эта вещь для игры на сцене, в большей, пожалуй, степени, чем многие другие шекспировские вещи. Не все, что в ней есть, облечено в вербальную форму. Кориолан признает себя пораженным в каком-то смысле, и наверняка испытывает при этом огромное облегчение, что ему не надо больше грести против течения, когда можно спокойно плыть по. Это возвращение на родину из чужой страны, что бы там с этой родиной ни было в прошлом, все равно чужое есть чужое.

Поэтому драма Кориолана — совершенно белогвардейская по своей сути. Когда на одной стороне ты как личность, а на другой — ты как член общества, народа, семьи и тд. И двум сторонам никак не прийти к соглашению, приходится неизбежно чем-то жертвовать. Кориолан выбирает дважды, и жертвует дважды. В первом случае — своим «общественным лицом», всеми общественными достижениями, положением, славой, консульством, по сути, даже семьей. Во втором — своей гордостью. Оба выбора оказываются пусть не неверными, но почти в равной степени фатальными для него. И это самое ужасное, потому что Кориолан в изображении Шекспира, безусловно, личность героическая и выдающаяся. И пока куда менее примечательные остальные герои живут себе относительно припеваючи, Кориолан сначала теряет все, а потом гибнет. Можно сделать распространенный вывод, что общество уничтожает тех, кто слишком отличается от среднего уровня — или, наоборот, что такие априори нежизнеспособны.

ps Читала перевод Корнеева и не скажу, что он мне сильно понравился. Общая проблема — стилистика как-то сильно не соответствует содержанию. В те моменты, когда сюжет достигает драматического накала, кто-нибудь из героев выдает какую-то стилистически очень бытовую, разговорную фразу формата «я лучше дома посижу, посмотрю телевизор». Это как-то сбивает с толку.

Вообще я очень люблю Дафну. Причем прежде всего — за то, что она умудряется непостижимым образом повернуть простые истории о любви и взрослении так, что они приобретают некий мистический оттенок и становятся ужасно интересными, привлекающими и пугающими одновременно. Пожалуй, это наиболее типичная черта самых лучших ее вещей вроде «Ребекки» и «Полета сокола»: на пике романтизма всегда спинным мозгом ощущаешь, что где-то в этой гармонии есть шкаф, в котором лежит скелет, способный разрушить все.

С «Замком Дор» так, но не совсем. Скелет в виде параллели любовной истории, происходящей между героями, и классической истории Тристана и Изольды, обнаруживается практически сразу. Причем обнаруживают его, разумеется, не герои — им не до того, да и образования и мозгов у них на то не хватило бы. Она — молодая красавица-жена старого трактирщика, он — столь же молодой нищий матрос. Очень банальный сюжет про то, как молодая жена наставляет рога старому мужу с первым попавшимся симпатичным мальчиком, если вдуматься. И совершенно не героический и не эпический. Увы, в данном случае ни девушка не дотягивает до королевы Изольды, ни уж тем более мальчик-матрос — до Тристана. Реальные герои скучны и абсолютно картонны. Они ровнехонько располагаются в отведенных им ролях, ничего не торчит, такое впечатление, что кроме этих ролей у них нет вообще больше ничего — ни характеров, ни жизни, ни увлечений.

Все параллели с историей Тристана и Изольды, получается, — это изобретение двух скучающих стариков, доктора и нотариуса, которые от нечего делать занимаются исследованиями старых легенд, сопоставлением названий топонимов, раскопками архивов и тд. Отличное хобби, ничего против не скажу. Другое дело, что связь легенды с реальностью слегка притянута за уши. И, возможно, герои, находясь внутри истории и воспринимая ее значительно интенсивнее, чем читатель, не видят, что в первый раз история Тристана и Изольды, действительно, сыграла как трагедия, но будучи переложена на трактирщика, его гулящую жену и матроса, выглядит как фарс.

В общем и целом — роман читается очень легко, но оставляет после себя впечатление пустого места. Он как овсяная каша без соли и сахара. Скука и ничего больше.

Давно не читала таких технически необычных романов. Впрочем, до сих пор вообще единственное, что я читала у Воннегута, были «Сирены Титана», но это было так давно, что я помню только, что это был какой-то очень веселый гон, в духе «Ленин-гриб».

«Бойня» — по сути своей, тоже гон, и местами даже веселый. Но только местами. Потому что сама тема, затронутая автором — если узко, то воздушный налет на Дрезден в марте 45, если широко, то тема войны и ее жертв — сама по себе предполагает определенный уровень серьезности. Автор сделал все возможное, чтобы избежать традиционного для такой темы пафоса и нравоучительности, и это ему, как ни странно, удалось. В предисловии, которое вполне органично представляет себе часть романа, говорится, что автор написал антивоенную книгу. Так вот, это самая странная антивоенная книга из всех, что я когда-либо читала.

Автор обходит тему войны как бы со стороны, чтобы не сказать — с тыла. Его главный герой — и не герой вовсе, а скорее, типичный антигерой. Некто Билли Пилигрим, за всю недолгую военную карьеру не просто не совершивший ничего, стоящего упоминания, но еще и умудрившийся пройти по какому-то очень узкому краю военных событий, практически не задев собственно боевых действий. Война, которую Билли застал, предстала с самой неприглядной и негероической стороны: сначала плен и лагерь для пленных, потом жуткий налет на Дрезден, в котором погибло множество, наверняка, куда более достойных людей, а Билли выжил. Не то чтобы это ставилось ему в укор, конечно — но все же остается некоторое ощущение странности поступков судьбы.

Хотя с Билли в итоге все вышло очень непросто. Вроде бы как он легко отделался и относительно спокойно прожил следующие двадцать лет, а потом его украли инопланетяне. Вы не ослышались. Украли инопланетяне с планеты с непроизносимым названием и показывали некоторое время в инопланетянском зоопарке. От них-то Билли о почерпнул тайные знания, которые уже давно известны индуистской философии, если не вру, о том, что время — штука нелинейная, и все мгновения времени существуют и всегда существовали одновременно, а потому каждый миг предопределен и неизменен. Билли мало рассказывает про войну, но мы все равно узнаем о ней достаточно, и много рассказывает про планету Тральфамадор, но этого все равно недостаточно. В итоге получается очень странный текст, насколько странным может быть сочетание подобных несочетаемых тем. И при этом он не вызывает ни малейшей неприязни. Это не страшно, не неприятно, местами даже забавно (во всяком случае, написано и переведено просто отлично), и необычайно интересно. Я не знаю, как еще это описать.

Я была настолько в восторге от «Укуса ангела», что решила прочитать еще заодно и все остальное, что там автор написал. Но первая же попытка — эта самая «Ночь» — тотально мимо. И не потому, что она плоха сама по себе (она не плоха, хотя и занудна, и вторична), а потому, что это фатальное НЕ ТО. «Укус» был необычаен и интересен именно своей необычайностью, такое редко пишут и такое мало у кого получается. «Мистический империализм» — прекрасное определение, при этом автору удалось не скатиться ни в полную мистику с непонятностью событий, ни в сатиру.

«Ночь» — этакий классический русский вариант «истории семьи». Классический русский — в смысле, практически посконно-домотканный. Есть некая фамилия Зотовых, в лихую чумную годину переселившаяся из астраханских степей на север, в небольшой городок около Новгорода. Как и все архитипично русские люди, среди них нет ни одного буквально нормального. Кто-то пьет, кто-то идет на войну и убивает там родного брата, кто-то блудит со сводной сестрой. Все до единого периодически голодают, сходят с ума и бродяжничают, устраивают домаший мордобой и рожают незаконных детей «сын партии, сын Ленина». Это все очень знакомо и напоминает особо неблагополучные соседские семьи, когда вечерам прислушивается к матерному визгу и плачу детей и прикидываешь, вызвать милицию или не париться. Среди героев — Зотовых и не Зотовых — как я уже сказала, нет ни одного нормального (в общепринятом смысле) человека. Который бы просто вырос, просто женился, просто работал и воспитывал детей. У всех до единого то ли судьба такая несчастливая, то ли сами они настолько слабые, что не способны противостоять никаким ее вызовам и мгновенно ломаются вместо того, чтобы согнуться и распрямиться.

Нет, в принципе, роман читается очень легко — Крусанов действительно хорошо пишет, о чем бы не шла речь. Но при всем при этом он оставляет ощущение не то чтобы тяжести, а скуки. Всю эту достоевщину про типичную русскую деревню и ужасы войн, мировых и домашних, все ели уже много раз. Не то чтобы Крусанову удалось что-то существенное добавить ко всему тому, что уже написали на эту тему до него. Да и тема сама вызывает одновременно неприязнь (как факт) и зевоту (потому что ее эксплуатирует кто ни попадя).

«Сообщение Артура Гордона Пима» — образцовый «роман-предтеча», мне кажется. С одной стороны, в нем очень сильно влияние общих, гм, трендов американской литературы того периода — эти бесконечные китобои, пираты и Нантакет. С другой стороны, в нем изрядна доля очень характерной для По (и больше ни для кого в то время, пожалуй) сверхъестественной жути. Потому что жуть «Белого кита» сверхъестественной все же не назовешь, а у По постоянно, но при этом каждый раз внезапно чередуются реалистические и фантастические приемы.

Откровенно говоря, этот подход и был для меня наибольшим удивлением. Исходя из длинного вступления, я ожидала дальше увидеть некое весьма занудное повествование о приключениях этих двух молодых оболтусов — но не тут-то было. Мало того, что герой попал из огня да в полымя — он на протяжении всего остального текста попадал из плохой ситуации в еще более худшую, если так можно выразиться. В целом структура текста получается следующая: тоскливое затишье, посвященное описанию погоды, природы, экскурсам в детство героя, географию и зоологию — и внезапно происходящий лютый, бешеный п.ц. Потом опять занудноватый период «междудействия» — и очередная серия тотального невезения за гранью разумного. Получается весьма забавно, хотя перемены ритма повествования изрядно сбивают с толку, привыкнуть к ним не успеваешь.

Еще меня удивила неожиданная жестокость отдельных событий. У меня почему-то были некие иллюзии относительно литературы того периода, что герои в ней умирают исключительно от любви либо от чахотки. Смерть лучшего друга главного героя от сепсиса была как-то очень неожиданная — впрочем, последующее «хрусть — и оторвали ногу» уже настраивает на фантастический лад, потому что четко понимаешь, что такого не может быть.

В целом — не могу сказать, что роман мне как-то особо понравился или захватил. На мой взгляд, он грешит всем, чем грешат очень многие вещи-предтечи: недостаточной проработкой, недостаточной четкостью и тд. Но при этом, конечно, нельзя отрицать, что По был фактически первым в своем роде — не только в романе, но даже в гораздо большей степени — в рассказах. На мой лично вкус в рассказах новые приемы и идеи По реализуются куда лучше, чем в романе — и выглядят менее странно и ненатурально, что ли.

Это моя третья попытка вкурить Грасса, и если первые две («Жестяной барабан» и «Под местным наркозом») были еще туда-сюда, то эта — совсем провальная. Причем я вроде бы нежно люблю всех немецких гуманистов 20 века, то Манна и Брехта до Белля — но на Белле моя любовь реально заканчивается и на Грасса, как показывает практика, уже не распространяется. Вроде и похоже чем-то, а все не то, и чувств никаких не вызывает, и не шокирует, и не интересует, и ничего.

«Фотокамера» — вообще очень «камерный», пардон за каламбур, роман, написанный исключительно под поклонников и биографов Грасса. Есть некая условно воображаемая семейка (которая на самом деле изображает реальную семью самого Грасса). Он сам, его многочисленные женщины и еще более многочисленные дети от них. Числом восемь человек, если я не обсчиталась. Плюс какие-то побочные дети этих многочисленных женщин от других мужчин. В общем, мизантроп в моем лице примерно так и представляет себе ад :alles: И все они волею отца (повествователя) не просто знакомы, а специально собираются вместе уже в изрядно взрослом возрасте, чтобы вспомнить свое детство.

Есть у романа и еще один герой, подозрительным образом так или иначе не приходящийся повествователю родственником — старуха Мари с фотоаппаратом, вдова его умершего приятеля. Она на Грасса, я так понимаю, в реальности не то чтобы работала — оказывала творческую помощь, подготавливая «визуальный материал» для его книг: фотографии разных вещей, людей и тд. В романе ее фотоаппарат наделен неким волшебным даром, так сказать wishful photo: на снимках получается не реальность или не совсем реальность, а нечто иное. К примеру, отражаются желания героев, события далекого прошлого или будущего, какие-то фантазии и шутки — все это преображается в реальность.

Вот, собственно, и все. В романе нет никакого сюжета, и состоит он по сути из обрывков разговоров и воспоминаний. Не спорю, можно и из такой формы сделать нечто потрясающее, но Грасс — это не тот пример. У него и разговоры слишком обрывочные, и в бесконечном стаде детей неизменно путаешься, и воспоминания не отличаются интересностью: у кого была какая собака, кто коллекционировал какую ерунду, кто торговал пуговицами... Откровенно говоря, художественные достоинства всего текста именно как романа — не публицистики или автобиографии — стремятся к нулю. Я и творчества-то Грасса не поклонник, а уж его биография — литературно обработанная или нет — меня так вообще не интересует, увы. Всем желающим начать это читать: имейте в виду, что на самом деле собой представляет текст.

Грешным делом я очень люблю всю Дозорную эпопею — по большому счету, это вообще одна из немногих вещей в современной российской фантастике, которая мне до такой степени нравится. Как ни крути, а это мир, в котором хочется оказаться — максимально приближенной к нашему миру и времени, но в то же время очень ясно показывающей, как выйти за его грань. Это кажется наиболее реальным по сравнению с чисто фантастическими мирами — и потому более привлекательным. В общем, сама идея Дозоров и Иных, на мой вкус, очень хороша.

Правда, первые две книги все же были прекрасны, а последующие — на порядок хуже, причем чем дальше, тем одна хуже другой, увы. Даже Васильевский «Лик Черной Пальмиры» мне пошел как-то лучше, чем третий-четвертый Дозоры. Предпоследний, тот, который, пардон за каламбур, «Последний» казался просто апофигеем понятия «слив». Не ожидала, что Лукьяненко еще вернется к этой теме, но по большому счету, рада. Мне нравится это мир и эти герои, хоть режьте. Потому что в кои-то веки — а я читала Лукьяненко довольно много — он создал персонажей, немного выходящих за рамки «тупой ничем не примечательный главный герой, внезапно обретающий силу и спасающий мир» и «прекрасная малолетка, введенная в кадр только чтобы отдаться главному герою см.выше». Я говорю не про Городецкого, конечно — он-то в п.1 вписывается идеально. Но те же Гесер и Завулон, а также темные герои «Дневного дозора», да и некоторые из «Ночного» — очень живые и интересные сами по себе. Про них хочется читать. Жаль, что Антона, как всегда, много, а остальных героев и вообще действия — мало.

Про этот роман по большому счету не могу сказать ничего хорошего и ничего плохого. Это качественная ремесленная поделка на заданную тему в рамках заданного в первых двух романах шаблона. Берем некую интригу (новую таинственную силу, нового игрока на сцене) и занимается им весь сюжет, пока не исчерпаем до конца. На базе этого шаблона можно сделать и изумительную вещь, и совсем никакую — вопрос качества. У Лукьяненко получилось скорее ближе к никакой, спасает разве что сам шаблон, наработанное ранее. Складывается впечатление не то чтобы очень низкой проработки текста — а полного ее отсутствия скорее. И даже намеренного растягивания, будто автор пытался дотянуть до заданного объема, прилагая при этом минимум усилий. Возможно, так оно и есть. Иначе объяснить пятистраничные кухонные разговоры о судьбах нашей родины в стиле «Васисуалий Лоханкин и трагедия русского либерализма» я просто не могу. Хотя их можно пролистывать, конечно. В остальном — история вроде бы есть, и даже некая интрига тоже, но нет какого-то драматического накала, который был в первых двух книгах и заставлял остро сопереживать героям. В данном случае и так понятно, что все будет хорошо, Великий Антон вместе со своей Супервеликой дочерью всех спасут и настоящей опасности нет. Боюсь, что ой зря автор поторопился сделать всех подряд героев круче вареных яиц — если нет риска, то нет и интереса, увы.

Так сложилось, что в детстве я избегала читать Даррелла. Вопреки расхожему мнению, что детям должны нравится рассказы про зверюшек, сама эта тема наводила на меня жуткую тоску. Да еще и в изложении Бианки (обычно) и Паустовского (если повезет), как обычно давали в школе.

Теперь я думаю, что это, наверное, к лучшему. Не в том плане, что рассказы Даррела плохи для детей — они, безусловно, прекрасны для любого возраста. Но дарреловский юмор настолько своеобразный, тонкий и взрослый, что, мне кажется, ребенок его просто не увидит. А значит — потеряет большую часть прелести книги. Мне кажется, в случае Даррела то, как написано, даже перевешивает саму тематику. Притом, что я в принципе не люблю беллетристику и не читаю ее без необходимости, такие тексты я в состоянии потреблять в неограниченных количествах — даже удивляешься, когда оно заканчивается.

«Зоопарк» — история о путешествии в Камерун, сборе (отлове и покупке у местных) тамошней фауны, вечерниках с Фоном из Бафута и возвращении в Англию с последующими мучительными попытками основать там зоопарк. Самое основное — это, разумеется, зверушки и всякие истории, с ними связанные. И тут чем мне ужасно нравится и просто подкупает Даррел — в его отношении нет никакого сюсюканья. Если зверушка забралась к тебе на постель и там нагадила, он реагирует как совершенно нормальный человек — со злостью, раздражением и с большим чувством юмора. Нет никакого «ах, какое бесценное существо, давайте все умрем ради него». В целом подход Даррела достаточно прагматичен. По собственной дурости оторвали мыши хвостик так, что мышь стала непригодна для экспонирования — тут же вернули ее обратно в природную среду, никакой пенсии по инвалидности. Животное заболело и умерло — жаль, но не трагедия, тем более, что их там множество болело и умирало, я так думаю. И жаль скорее собственного труда, чем животное как таковое. В чем-то Даррел более циничен в вопросе отношения к животным, чем обычные современные владельцы собак и кошек даже. Притом, что пользы от Дарреловского отношения животным, безусловно, больше, а вреда меньше. Откровенно говоря, я даже была приятно удивлена, встретив совершенно разумное и даже несколько насмешливое отношение к предмету авторской увлеченности)

Мне давно не было ТАК интересно ))

Нет, я, конечно, уже по первому роману поняла, что фантазия у Мьевиля работает так, как ни у кого больше из всех, кого я могу припомнить из создателей своих миров. И при этом сами его миры получаются необычайно наполненные, живые, многообразные, но ничуть не фантастические по сути — ни в одном моменте нельзя сказать, что здесь «очень сильное колдунство», а не объективное действие неких законов реальности. То есть да, мир наполнен разной степени невероятности фантастическими существами — но при этом описаны они не как нечто волшебное, а как еще один биологический вид, со своими физическими и психическими особенностями, сильными и слабыми сторонами. Да, помимо Нью-Кробюзона есть еще множество неизведанных, полулегендарных городов и стран — но все они расположены в рамках существующей географии, связаны торговыми и политическими взаимоотношениями.

«Шрам» сюжетно — это отчасти продолжение «Вокзала». Главная героиня, Белис Хладовин — бывшая любовница и друг дер Гримнебулина, которая вынуждена уехать из Нью-Кробюзна в колонию, опасаясь преследования нью-кробюзонских властей после событий «Вокзала», для которых надо было найти виноватых. Но добраться до колонии, спокойно там поселиться и тихо-мирно сидеть несколько лет, пока все не уляжется, Беллис не суждено. Потому что на пути у нее встречается сначала странный пассажир, заявляющий от имени Нью-Кробюзонских властей права на судно, а потом и вовсе пираты. В результате Беллис оказывается пленницей-гражданкой плавучего пиратского города, который, в свою очередь, направляется по морю с вполне определенной целью.

«Вокзал», если угодно, был более детективным романом. Вся цель сюжета сводилась к тому, чтобы найти и обезвредить преступников, в данном случае — жутких мотыльков. «Шрам» по своей сути роман приключенческий. Сюжет движется небольшими рывками, очередное приключение (очередная цель путешествия) — небольшое затишье, подготовительная стадия. И так далее.

Чем ближе к концу романа, тем чаще я вспоминала, как ни странно, христианско-романтическое «Повелитель зари, или Плавание на край света» Льюиса. Пиратский плавучий город, Армада, тоже по сути движется на край света. Точнее — к загадочному разлому в реальности, оставленном столь же загадочными пришельцами из иной вселенной. Выясняется, это, конечно, не сразу, вожди проекта открывают гражданам ровно столько информации, сколько нужно, чтобы не допустить бунта. Есть в городе и ученые, готовые жизнь положить во имя удовлетворения своего любопытства, и преданные сторонники вождей, и оппозиция, b и рядовое население, которому вроде не все равно, но которое ничего не понимает. Героиня, как ни странно, относится именно к такому населению — она не глупа, не эгоистка, но не выделяется ничем настолько особенным, чтобы сыграть некую собственную роль, не случайную. При этом Мьевиль так ловко прописал ее линию, что она не вызывает никаких эмоций, кроме абсолютного приятия — ее глазами смотришь, как собственными. Ее поступки безупречно логичны из ее шкуры. При этом с точки зрения сюжета в целом она совершает иногда фатальные ошибки, но четко осознаешь, что будучи собой, она не могла бы их не совершить.

Зато перед глазами героини проходит целая плеяда великолепных характеров и образов. Увлеченный ученый, хитрый шпион, простой парень из работяг, фанатики-правители и их идеальный телохранитель, который по какой-то загадочной причине решил сделать ее своим конфидентом. Самое потрясающее в романе — что все фигуры, от главной героини до второстепенных — очень живые, очень разные и очень понятно (применительно к своему статусу и ситуации) действуют. Понятно, в смысле, логично и по-человечески естественно. При этом, как ни странно, большинство действующих лиц вызывает огромный, буквально нездоровый интерес — большинство как раз из тех, кто решает судьбы остальных армадовцев. Утер Доул, к примеру, который при первом появлении кажется бессмысленным рубакой, а в итоге оказывается чуть ли не главным специалистам по полумистическим-полунаучным тайнам, на которого персонально и завязана вся экспедиция. Корбюзонский прокуратор, сумевший похитить у враждебной расы некие секреты и не постеснявшийся устроить в Армаде войну, чтобы передать их своему городу. Любовник и Любовница, безымянные правители Армады, одержимые друг другом и сумасшедшей идеей. Мы знаем о них едва-едва больше, чем видит Беллис, а это слишком мало, чтобы понять, что это за люди и что ими движет. Все они — очень яркие и сильные характеры, и их взаимодействие производит как раз необходимый детонирующий эффект, который, собственно, и двигает сюжет. При этом каждый поворот событий, каждый их шаг с одной стороны вполне логичен, а с другой — совершенно неожиданен для читателя. Поэтому все время сидишь и гадаешь, что же будет дальше.

Никого не слушайте. Это просто невероятно интересно.

А Рубина очень похожа на Улицкую — больше, чем я ожидала. Или наоборот, Улицкая похожа на Рубину, в общем, не важно, просто Улицкую-то я уже всю прочитала, а Рубину только открыла. У них обеих есть удивительное свойство, которое я не знаю, как правильно назвать, но могу описать. Это какое-то бытописательство, при всей горнести порывов — погруженность в быт с головой. Детали, одежда, кто что ел, какие украшения носил, на чем спал, что было в доме и тд. От всего этого тянет одновременно анти- и архисовковостью. Почему анти — да потому что советский человек должен был быть по идее выше всего этого, выше быта, его должно было интересовать, какие корабли мы в космос запускаем, а не что на ужин. Только на практике, увы, выходило наоборот. Советский Союз как-то очень способствовал полному погружению человека в быт, и никто не мог этого избежать — можно было быть успешным в этой области или не успешным, но нельзя было относиться равнодушно. Понятно, естественно, откуда ноги росли — но забавно, что СССР давно уже закончился, а образ мыслей остался, и преследует людей тех поколений, и они не понимают, как можно так раздолбайски относиться к вещам, еде, семейным ритуалам и прочему. Недавно бабушка от чистого сердца предложила отдать мне шкуру песца, который у нее уже 15 лет валяется, «с головой и хвостом», твердо уверенная, что мне он нужен до зарезу. Язык не повернулся объяснить, что лучшее, что я смогу сделать с ним — это похоронить в Сосновке.

Другая сторона «вещизма», как ни странно, — детство. Это очень детское мировоззрение, на самом деле: «у меня есть вот такая штука, а у тебя нету». Отсутствие собственных, сформированных представлений о ценности, опять же. В СССР понятно, ничего не было, в детстве даже если все есть, то родители не все купят. А сейчас — можно, конечно, пол-зарплаты потратить на радиоуправляемый вертолет или прекрасную сумку, только нафиг не надо.

Из-за этого и Улицкая, и Рубина обладают для меня какой-то удивительной привлекательностью — это какое-то совершенно другое мировосприятие, непохожее на мое. Когда их читаешь, такое чувство, что надел сильные очки и видишь все предметы очень-очень четко. В собственной жизни я такого эффекта не могу добиться — напротив, слишком пофигистично ко всему этому отношусь.

Как-то я уперлась в этот быт и ничего не сказала про роман.

Рубина похожа на Улицкую, но жестче. От текстов Улицкой складывается впечатление, что у нее все персонажи, как бы сказать, немного юродивые, убогие в грамматическом смысле слова — и при этом очень-очень хорошие. У Рубиной они вполне реальные, притом она не дает им никаких моральных оценок и не подводит к этому читателя. Нормальные такие блокадные дети, воры, наркоторговцы, сумасшедшие художники и тд. «На солнечной стороне улицы» — роман по большому счету про некую ташкентскую художницу, ее мать, детство, юность и тд. При этом в нем гораздо больше быта и Ташкента, чем искусства, это не портрет художника в юности, конечно, но текст гораздо больше, чем, гм, творческий путь. Тут и картины послевоенного Ташкента, и детские игры и обиды, и мать — дрянь и наркоторговка, и подобранная на улице пьянь, который оказался замечательным человеком и заменил отца. И много-много людей, которые чьи-то дальние знакомые, родственники, бывшие соседи, и я поражаюсь, как автор запоминает их всех по именам.

Автор в тексте тоже присутствует, причем в двойном амплуа — как «голос за кадром», рассказывающий ребенку свои воспоминания о Ташкенте того времени, и как третьестепенный персонаж, иногда пересекающийся с главной героиней. Признаться, «голос за кадром» — самые скучные моменты романа, все эти воспоминания о том, какую музыку крутили на площади и какие юбки носили. А вот жизнь — что героини, что автора, но особенно героини — ужасно интересна. И дело с одной стороны в том, что это действительно очень сложная и интересная судьба со множеством поворотом, а с другой — Рубина удивительно описывает ее, проливая свет на те области, которые обычно как-то замалчиваются, и едва не пропуская те, о которых принято говорить. В итоге получается очень контрастно. Что, по-моему, отлично для романа о художнике))

Откровенно говоря, я ожидала чего-то жутковатого, сложного и неизбежно кровавого. И, безусловно, реалистического. В духе лучших мистических романов Агаты Кристи. А получила нечто совершенно невообразимое. Гротескные сыщики, которые борятся за добро и справедливость и чуть ли не несут возмездие во имя луны. Гротескные анархисты-динамитчики, которые больше увлечены всякими таинственными и сложными ритуалами, чем делом. Сдается мне, наши анархисты во многом списаны с вполне реальных масонов, всяких любителей различных тайных обществ со сложными иерархиями, ритуалами и полным отсутствием смысла, не говоря уж о действии. Словом, СПГС, хотя в данном случае, мне кажется, это тот уникальный раз, когда СПГС уместен и только украшает текст.

Честертон очень ловко и практически незаметно наращивает градус безумия по тексту. Поначалу все кажется несколько странным, но не более того. Ну, собрались эксцентричные люди, ну, поговорили о мировой революции. Причем поговорили, заметьте, как джентльмены, несмотря на полную несхожесть во взглядах.

А чем дальше — тем глубже читатель погружается в пучину авторской фантазии, а герой, видимо — в пучину великолепного, красочного сна. Красочные и совершенно не реалистичные по духу своему картинки следуют одна за другой. Вот наш герой, чудом оказавшийся на заседании анархистов, внезапно попадает в ближний круг этого тайного сообщества, благодаря странному стечение обстоятельств и собственной прихоти. Вот один за другим выясняется, что все анархисты, которые казались ему один другого жутче — и не анархисты вовсе, а милые хорошие люди. Не считая, разумеется, их таинственного босса, называемого Воскресеньем.

Изрядная часть книги — это погоня-преследование. Причем сначала гонятся герои, потом за ними, потом опять они. Причем и то, и другое, носит совершенно безумный, фантасмагорический характер. Меняются местами преследователи и преследуемые, меняются местами добро и зло. Причем все описано настолько изящным, необычным и прекрасным языком, что действительно создает почти зримую картинку. Откровенно говоря, будучи знакома с Честертоном только по отцу Брауну, и не подозревала раньше, насколько поэтичен и прекрасен с чисто эстетической точки зрения он может быть. Русский перевод, впрочем, тоже очень хорош. Не знаю, чем я больше наслаждалась — сюжетом или тем, как написан текст, пожалуй, все-таки больше вторым.

Что до сюжета, Честертону удалось выполнить довольно сложную задачу: написать совершенно фантасмагироческое противостояние сыщиков и анархистов, густо замешанное на всяком месмеризме, эзотерике, масонской ерунде и прочем, и при этом создать совершенно чистый и легкий текст. Я не знаю, как это описать, но концовка оставляет ощущение, что ты прочитал давно ставшую классической детскую сказку, в которой много героев и сюжетных поворотов, но несмотря на это сюжет наделен свойством неизбежности: он приходит именно туда, куда должен был прийти, и потом оказывается, что выбранный путь как раз и был самым кратким. Ощущения — не столько как от романа, сколько как от поэмы. Очень легко и красиво, совершенно неожиданно.

Это был мой первый опыт чтения Лукина, и мне понравилось.

При этом не соглашусь, что это «ровный» сборник — напротив, на мой вкус, качество рассказов от начала к концу заметно улучшается. Во всяком случае, они становятся менее банальны и куда более интересны. Первые рассказы сборника похожи на нечто среднее между притчей и бытовым «анекдотом» — в том значении, в котором это слово употребляли в 19 веке. Этакий бытовой анекдот с моралью. Мораль, опять же, строго бытового свойства, про то, как строить отношения с коллегами, друзьями, второй половиной и человеками вообще. Это можно написать и очень весело и интересно, и ужасающе скучно.

У Лукина по большей части получается первое. Не в последнюю очередь — за счет великолепного прописывания деталей, речевых характеристик, мелочей. Его действительно приятно читать, вроде и нет никаких особых вычурностей и красот слога, но встречаются удивительно точно подогнанные эпитеты и ловкие обороты. И герои говорят у него, как живые, и ведут себя, как живые. Ну, в основном) Даже те, которые пришельцы, как ни странно.

При этом нельзя сказать, чтобы все до единой вещи были с особо глубокой идеей или моральной подоплекой — скорее, они на уровне повседневных проблем лежат. Хотя попалась мне и пара откровенно раздражающих вещей из серии «ути-пути, здесь котиков налепим», а здесь туману напустим. Но это — действительно исключение.

Чем дальше к концу сборника, тем интереснее становились рассказы. Собственно, начиная с «Пятеро в лодке», где-то. «Пятеро» — это вообще маленький шедевр, и на мой вкус, лучший из рассказов. Очень остроумная пародия на весь жанр попаданчества, выполненная в духе «Сказки о Тройке» АБС. Про то, как пятеро таких совковых функционеров угодили в Древнюю Русь времен Ордынского нашествия. Ужасно смешно и крайне поучительно.

Еще очень понравилось несколько рассказов, где очень точно проведена грань между бытовой историей и легким морализаторством. «Монумент», к примеру, или «Астроцерковь». Рассказы как раз такого типа проходят в школе и тщательно разбирают, что же нам хотел сказать автор. И в данном случае их «школьность» — это своего рода знак качества, потому что автору, действительно, было что сказать, и при этом он очень ловко и изящно облек это в необычайно интересную форму, не говоря уж об оригинальности идеи.

Отдельно хочу сказать про «А все остальное — не в счет», точнее, про читателей, который активно жалеют героя. Народ, але! Герой не в Освенциме сидит, и жизнь его так трагична не потому, что ее кто-то такой сделал насильно — он сам последовательно лишил себя жизненного пространства и времени. Никто никого не заставляет работать на нелюбимой работе и жениться на нелюбимой женщине. Бывают, конечно, исключения, но в основном людей до того плачевного состояния, когда у них в жизни нет буквально ни одной хорошей вещи, доводит сочетание собственной лености, глупости и трусости.

В целом — очень симпатичный сборник, и рассказы в большинстве своем действительно интересно почитать. Пожалуй, буду читать Лукина и дальше.

На самом деле, это старая как мир и совершенно не фантастическая тема: как ведут себя люди в преддверье катастрофы. Люди, которые почти наверняка знают, что обречены, но все-таки на что-то надеются. Люди, которые пытаются спасти максимум из того, что составляет их жизнь.

А как хорошо и интересно, захватывающе все начиналось. Стругацкие умеют создавать удивительные миры, буквально несколькими черточками набрасывая здесь и там отдельные детали. Общая картина вроде бы и видна, но совсем не до конца — и от этого не создается ощущения, что все уже понятно и неинтересно. Наоборот, белые пятные и необъясненные места как раз и придают самое большое очарование. Когда начали осваивать Радугу и как вообще сложилось то общество, которое там сейчас есть? Что за таинственные спортсмены-смертники, в любую минуту готовые из потенциальной подопытной крысы превратится в кучку дымящихся кишок? И, наконец, что же такое эта таинственная Волна — а равно все «физические» термины, с ней связанные. Что такое Камилл, человек-машина, который умирает и возрождается? Море вопросов, относящихся к принципиальному устройству мира. И при этом никак нельзя сказать, что мир не прописан — напротив, все честно, мы знаем ровно столько, сколько знает большинство героев. Не самые «продвинутые» из них, но pov Ламондуа и не приводится. Все же создается ощущение, что совсем незадолго до катастрофы мир как-то стабилен, система взаимодействия в нем вполне понятна и реализуема, и не требует от героев безумных подвигов.

А потом случается нечто страшное, что разрушает привычную картину мира. И с одной стороны, это страшное привлекательно именно своей необычностью, тем, что оно выходит из ряда вон — но АБС не были бы социальными фантастами, если бы живописали историю именно с этой стороны. Потому что катастрофа показана ровно настолько, насколько она отражается в людях, населяющих Радугу. Ведь к концу действия повести погиб-то всего один Камилл, да и то он потом оказался жив, а остальные только находятся в преддверьи гибели. Еще *ничего не случилось* — но в сердце у героев и у читателя уже все произошло. Душа положена на весы, измерена, описана и убрана. Все решения приняты, дальше уже не важно. Сгорят ли все оставшиеся в подходящей Волне нового типа и останется ли один Камилл на засыпанной черным снегом планете — по сути, не так и важно. Образно говоря, они уже сгорели.

В этом «Радуга» — вещь совершенно нефантастическая. Объяснюсь, все поведение, и подвиги, и трусость и предательства, и склоки, и попытки спасти себя, и невозможность решить, кому жить, а кому умирать, совершенно идеально укладывается в рамки всех похожих конфликтов. Это осажденный город, который идет на сделку с осаждающими с тем, чтобы позволили выпустить женщин и детей, а мужчины остались там умирать. Это вообще вся история войн, по большому счету, когда надо чем-то пожертвовать, или кем-то. Вот народ говорит, дались им эти ульмотроны, глупые люди, не ценят свою жизнь. Не согласна, что вы. У Ницше есть отличная идея по поводу подобных жертв: он говорит, что человек, жертвующий жизнью во имя чего-то другого, будь то наука, отечество, ребенок — просто ценит одну часть себя выше другой. Ставит себя как ученого, патриота, родителя выше, чем себя биологическое существо. Не вижу в этом ничего ненормального, в общем. Никто не упрекал Бруно за то, что «она все-таки вертится» — хотя, казалось бы, ну какая разница, кто это признает, и стоит ли из-за этого идти на костер?

А проблема с тем, кого спасать — на самом деле не проблема. И нет там никакого специфического морального решения — оно лежит на поверхности, дело лишь в том, чтобы описать, как люди к нему приходят и его исполняют.

Очень сложно объяснить, почему «Радуга» кажется настолько потрясающей вещью. Это захватывающе интересный и грозный мир, в котором одновременно есть и нечто, граничащее с магией, и страшный риск. И все выписано настолько живо и достоверно, что в какой-то момент обитателям Радуги начинаешь завидовать — и продолжаешь до последнего.

Я очень долго собиралась с мыслями, потому что впечатление слишком сильное, и до сих пор я не уверена, что смогу полностью передать свои чувства.

Сразу по прочтении возникает ощущение, что у тебя умер близкий человек. И это жутко, потому что совершенно непонятно, а как дальше жить без него. Я подозреваю, что этот эффект был задуман только в отношении реальных знакомцев героя, других персонажей, и Улицкая совсем не хотела передавать эту боль читателям — но так уж вышло.

В целом — несмотря на всю высоту — книга вполне похожа на то, что обычно пишет Улицкая. Обычная история людей, в чем-то милых, в чем-то жестоких и глупых, я уже говорила, как рождаются, женятся и умирают — если вкратце. Все было бы так вот просто, если бы не одно но — главный герой. Персонаж, уровня которого у Улицкой больше нет (а вы заметили, кстати, что героев в прямом смысле этого слова у нее действительно больше нет?) И этот персонаж потрясает и выворачивает душу наизнанку.

Я четыре дня по прочтении не могла усидеть на месте и мучалась в Испании без интернета, а как только приехала домой, кинулась к ноуту и лихорадочно набрала в гугле «Освальд Руфайзен».

Не знаю, нужно ли повторять то, что и так уже сотни раз написано по всему интернету: Освальд Руфайзен, реальная историческая личность -еврей из Польши, во время второй мировой войны спасавший евреев, а потом ставший католическим священником и вторую половину жизни проживший в этом качестве в Израиле. Прообраз героя книги, Даниэля Штайна. Биография сама по себе замечательная, но дело, как верно говорит Улицкая, вовсе даже не в биографии как таковой. Улицкая говорит: вот, я встретила человека, который жил в присутствии Бога, настолько явном и ощутимом, что оно оставляло неизгладимый след в чужих душах тоже.

Благодаря таланту и огромной работе автора оно чувствуется в книге. Причем вызываемое текстом ощущение практически невозможно передать словами, точнее, невозможно найти цитату и сказать: вот, вот здесь так сказано о Боге, о человеке, о доброте и самопожертвовании, что это переворачивает душу. Нет, написаны простые слова про мытье посуды, воспитание детей, бюрократическую хрень. И почему в итоге перехватывает дыхание и щемит сердце — я даже не знаю)

А еще — не знаю, бывает ли у вас такое? — посреди очень прекрасной книге у меня часто возникает ощущение, что я не могу дальше читать. И хочется закрыть книгу и посидеть тихонько, потому что это слишком *переполняет*, и почти страшно, физически невозможно читать быстро и подряд, надо остановиться и немного — не знаю, привыкнуть, отойти. Вот, «Даниэль Штайн» — это такая книжка, написанная на совершенно невероятной высоте. Безусловно, лучшее у Улицкой и, пожалуй, самое сильное, что я читала за последнее время. Старая, избитая тема, на самом деле, вторая мировая, холокост, соотношение религии и веры. Но дело как раз в том, что и эти темы не являются основными, это всего лишь фон для развития действительно главной — человеческой жизни. По прочтении не возникает ни малейших сомнений в том, что же является мерой всех вещей — не просто человек, а *каждый* человек. И Даниэлю Штайну знакомый ему с юности папа римский и пара случайно встреченных подростков-автостопщиков важны одинаково — вот в чем смысл и суть всей книги.

Можно считать это присутствием Бога. Я лично, как убежденный агностик, не верю особо в Бога, но верю зато в человека, и как книга, так и биогарфия реального героя меня в этой вере только укрепляют. А оправдывать из скромности свою и чужую святость можно как угодно, конечно))

Ну вот, чувствую, что я ничего не объяснила, потому что у меня действительно не хватает слов, чтобы передать свои ощущения, и когда я начинаю говорить, то перехватывает горло.

Роман обрывается на ноте средней высоты, но все равно остается впечатление, что автор его прекратил, а не закончил. Мы вели героя с момента его зачатия и до тридцати, а дальше — не то, чтобы автору надоело, но он подвел читателя к такой точке, когда тот и сам прекрасно понимает, что будет дальше. Гораздо более скучно и безрадостно, чем первые годы.

Герой — в кои-то веки мужчина, но как и все герои у Улицкой, за исключением единственного Штайна — слегка убогий, причем в обоих смыслах этого слова, в прямом и переносном. Воспитанный двумя культурными женщинами, хороший мальчик, мамина радость, бабушкина гордость.

В силу того, что несчастного ребенка с детства приучили всем угождать и никому не перечить, и сам он оказался достаточно бесхарактерным, чтобы с этим не бороться, ему так и не удается построить собственную жизнь. Завести собственных друзей, семью, детей, работу и тд. Решительно все, что происходит в его жизни, решает не он, а либо это делают за него другие люди, либо так сложились обстоятельства.

Роман в основном посвящен истории любовных связей Шурика. «Романов» сказать язык не поворачивается, потому что собственно романтикой там и не пахнет. Все очень жестко и грязно: когда этот жизнерадостный услужливый теленок подрастает, на него кладет взгляд то ли мамина начальница, то ли еще какая-то такая же тетка. После первого опыта, по идее, любой нормальный парень сбежал бы на конец света, застегивая на ходу штаны, но этому даже в голову не приходит, что можно отказаться или уйти. Это же женщина, тем более, старшая, значит, как мама и бабушка, а их надо слушать.

И дальше идет череда такие же бессмысленных девушек и женщин: некоторые из них используют Шурика в качестве вибратора, некоторые сублимируют свои мечты о прекрасном принце. Он, как настоящий джентльмен, не отказывает дамам, но ничего никому не обещает, разумеется. В любом случае главной женщиной в его жизни остается мама, потом идет призрак бабушки, а все остальные — это только «обязательства». Причем такие, что без дрожи представить страшно: старуха, инвалидка, карлица, душевнобольная. Все одновременно, всем Шурик успевает услужить по мелочи — и в быту, и в постели. Время идет, ничего не меняется. Только концовка достаточно символична: Шурик случайно встречается со своей первой и единственной любовью, заодно — единственным нормальным женским персонажем за всю книгу. Любовь на один день в городе проездом, и тоже, вроде бы, рада его видеть, но уезжая, думает: «Боже, какой мудак!» Плюсадин, что сказать.

Я даже не буду выступать за то, что таких мужчин надо кастрировать при рождении. В конце концов, все требуют любви, пожилые инвалидки тоже. Но столь бесцельно потраченная жизнь вызывает безумное раздражение. И вот в отношении конкретно этого романа я не могу согласиться с общим постулатом Улицкой, что все люди прекрасны, какие есть, во всеми тараканами и недостатками. Потому что Шурик безобразен, особенно в свете его желания «быть хорошим». Ай да умница козел! (с)

Очаровательная маленькая повесть — собственно, состоящая из нескольких рассказиков, объединенных общей героиней. И общей темой: о женской лжи. Бессмысленной и беспощадной. И очень высокохудожественной. Как говорится, все это было б так смешно, когда бы не было так грустно — потому что судя по Улицкой, женщины лгут не с какой-то внятной логичной целью (которая могла бы быть им оправданием), а просто чтобы сделать свою жизнь чуть более бурной и красочной. Чтобы все смотрели и ахали: ах она бедняжка/счастливица/развратница/великий талант.

Написано, как и все у Улицкой, — безупречно. Очень такие *житейские* истории, просто не оторвешься. Дивно, почему слушать рассказы попутчиков в поезде об их жизни, детях и работе — так убийственно скучно, а читать почти то же самое в изложении Улицкой — так интересно. И не то чтобы герои были особо выдающиеся, как раз нет, они все как на подбор — очень обычные в общем люди. Даже те, кто чего-то добился и по внешне-материальным признакам как-то выделяется среди остальных героев — и те наделены таким количеством сугубо личных черточек и связей, что в их «погруженности» в мир остальных героев не усомниться.

А еще у Улицкой выведена какая-то странно-притягательная аура мещанства, эти уточнения, кто что надел, съел, какой у кого дом. Притом чувствуется, что на самом деле оно не имеет того значения, которое придается таким вещам обычно — статусного, что ли. У Улицкой это скорее как очень логичная часть антуража, вроде рассветов и закатов, а в чем-то даже часть личности самих героев. И все эти описания как-то давят на рудиментарные остатки совковости в читателе, что по неясным причинам (даже если сам читатель с таким в жизни уже никогда и не сталкивался) вызывают легкую сладкую ностальгию.

Чудесная маленькая история, в общем, короткая и легкая)

Очень я люблю Улицкую, а ее короткие рассказы особенно. «Истории» — это серия маленьких очаровательных сказочек и рассказов, по сути не объединенных никакой общей темой или идеей. Не то чтобы в них был какой-то особенный сюжет или глубокая психология — это скорее короткие отрывки, зарисовки отдельных моментов и событий. Очень милые — пожалуй, милые самое правильное слово.

Вот, например, история про дом, в котором обитали воробей, столетник, кот и сороконожка с выводком. Этакая сказка «Рукавичка» на новый лад — и все герои слегка недотыкомки, но ужасно славные. Или сказка про мышку, которая жила в собственном шкафу с множеством ящичков и отделений.

Другие истории — про людей, но честное слово, от этих людей не складывается впечатление, что они чем-то особо отличаются от мышек и воробьев. Вообще в текстах Улицкой персонажи подобного типа встречаются очень частно: убогие в грамматическом смысле этого слова, в смысле, которые у бога. Они не вызывают особо сильных чувств, и обитают в своем маленьком мирке, зачастую специально или нет изолированном от остального «большого» мира. Их отличает некоторая неуклюжесть, неуверенность, неловкость — про них можно сказать, что они вполне себе недотыкомки. В зависимости от того, как именно на них посмотрит автор, такие герои могут вызывать разные эмоции, от острой жалости до острой неприязни. А у Улицкой они кажутся просто очень милыми и забавными — действительно, как сказочные герои, не больше и не меньше.

«Пушкинская речь» состоит из двух больших частей — собственно речи, посвященной творчеству Пушкина, и своего рода послесловия, посвященного тому, как эта речь была воспринята современниками. Послесловие интересно скорее для литературоведов и историков: ФМ клеймит западников (даже тех, которые поздравили его с отличной речью) и поддерживает славянофилов. А также рассуждает в целом и обще о том, куда мы катимся. Это не слишком интересно, на мой взгляд.

Часть про Пушкина и его творчество гораздо интереснее. Во-1, ФМ выводит свою собственную периодизацию творчества Пушкина — не то чтобы особо упирая на ее научную часть, а так, между делом. Но по здравому размышлению, я местами склонна с ним согласиться. Из разборов отдельных вещей мне больше всего, как ни банально, понравилось сказанное про «ЕО». Про финальный отказ Татьяны, например, «но я другому отдана и буду век ему верна». Пушкин умалчивает, что она в этот момент думала и чувствовала, ФМ препарирует возможные причины и делает это, как всегда, с филигранной психологической точностью. Но в целом — не могу сказать, чтобы это была какая-то особо глубокая научная работа — суть речи этого, собственно, и не предполагает, хотя не сомневаюсь, что как речь она была значительно лучше.

Очаровательная вещица, по стилистике и содержанию очень похожая на «Село Степанчиково», которое я нежно люблю. Такой уже ужасно едкий юмор, едва прикрытый традиционной вежливостью повествователя, который, разумеется, ни на секунду не вмешивается, а лишь беспристрастно излагает события. Имеем некий провинциальный городок, в котором все друг друга знает. В городке существует свое маленькое «высшее общество» — узкий гадюшник, в котором местные дамы пытаются, сохраняя внешние приличия, побольнее уколоть друг друга. При этом делят, разумеется, не корову, а некое формальное общее одобрение. Есть местная «статс-дама» Марья Александровна, которая по положению, разумеется, ничуть не выше остальных, но сумела ловко себя поставить; впрочем, ее права первенства постоянно оспариваются другими дамами городка, которые считают себя не менее достойными. Между ними идет очень веселая холодная война, в которой стороны используют любые возможности, чтобы насолить друг другу. И тут как раз повод — в городок приезжает совершенно выживший из ума, но по местным меркам довольно богатый старичок-князь. Вокруг него начинается феерическая кутерьма, разбиваются судьбы, портятся репутации, разрываются помолвки, в результате бедный старичок сходит в могилу, а город обсуждает происшествие еще пару лет. Все это ужасно весело, как обычно ФМ пишет такие вещи — балансируя на тонкой грани между реалистичностью и сатирой. Смотря со стороны, осознаешь, насколько вся их кутерьма вокруг князя смешна, бестолкова и нелепа. А с другой стороны, читая, как Марья Александровна уговаривает свою своевольную красавицу-дочь выгодно выйти замуж, я просто узнаю свое семейство. И так — во многом, в этом особая прелесть ФМ, кажется, в его сатирических вещах зачастую очень много того, что смешно только на бумаге и весьма грустно в жизни.

Что отдельно забавно — так эта концовка, представляющая собой чистой воды пародию на «Онегина». И «какой-то важный генерал» тоже присутствует, хоть малинового берета нет.

Вот только ФМ умеет создавать таких персонажей, как этот муж-вдовец! Некое невообразимое существо, нечто среднее между Раскольниковым и героем «Записок из подполья». С одной стороны, он пытается все рассчитывать, в том числе чужие чувства, эмоции и поступки, пытается манипулировать. С другой стороны, жизнь показывает, что ему это не удается от слова совсем, и манипулируют в итоге им. Точнее, не манипулируют, но он становится заложником чужих тараканов в голове, плавно переходящих в безумие и суицид. Сначала герой, немолодой уже человек, женится на 16-летней девочке с мыслью о том, как будет ее «строить» и воспитывать в духе патриотизма. А потом внезапно оказывается так, что он влюбляется в эту девочку по уши (при всем этом будучи совершенно неромантичной и довольно неприятной натурой). И любовь его — это именно любовь неромантичного и неприятного человека, любовь невротика, который, очевидно, нечасто такое в своей жизни испытывал и не знает, как с этим совладать, кидается из крайности в крайность, то ноги ей целует, то в квартире запирает. Что все это время происходит в голове у девушки — нам не раскрывают. Но и так понятно, что ничего хорошего, раз она в итоге решает выйти в окно. А герой, видимо, не понимает, что это его вина по большей части, результат его внуреннего безумия, и все перебирает разные факты их совместной жизни, пытаясь найти в них очевидный ответ.

Начну с главного. От слова «маточка» у меня каждый раз наступают корчи. Все остальное сюсюканье и разливание соплей, так, что на страницу текста нет ни одного слова в полной его форме, а сплошь уменьшительно-ласкательные и pejorative, я еще могу худо-бедно пережить. Хотя даже для ФМ их концентрация превышает все допустимые пределы. Но от одного взгляда на слово «маточка» мне решительно становится дурно и хочется пойти перечитать таблицы Брайдиса.

C другой стороны, такая лексика в итоге достигает своего эффекта — в сочетании с абсолютно ничтожными темами и общим жутким мещанством героев она, действительно, создает совершенно нарицательный портрет этих бедных, лишних людей. У которых вся высота любовного чувства проявляется в том, что немолодой нищий чиновник покупает нищей же барышне «полметра шелчку» (не сразу соображаешь, что речь идет о шелке). Герои не вызывают приязни, да и сострадания тоже, на них смотришь с каким-то странным выражением, как на представителей другого вида. Хочется сказать, что, и это — все? Увы, да. Рубашоночка новенькая, посылаю вам тридцать копеек серебром, геранчики на окошечке, сюсюсю.

Забавно, кстати, как реагирует пресловутый «маленький человек» на повесть о нем же — на гоголевскую «Шинель», из которой вышли все эти, простигосподи, нищебродики. Воспринимая ее как пасквиль и издевательство, унижение его «гордой бедности» или «бедной гордости». Хотя казалось бы, оглянись вокруг и трезво содрогнись. И перестань уже быть таким жалким ничтожеством — потому что пресловутая гордая бедность происходит одновременно от пьянства (которым страдает Макар Девушкин за кадром) и от тупоумия, от совершенно неадекватного восприятия окружающего мира. Не знаю, как можно над этим умиляться, меня раздражает.

Забавна, с другой стороны, Варвара. Она, конечно, тоже поддерживает это сюсюканье и блаженненькое отношение к миру, но стоит только на горизонте появиться человеку, который улучшит ее финансовое положение — и тут же она принимает решение, ни у кого не спрашивая советов. Из них двоих более твердо стоит на грешной земле именно Варвара, получается — еще родит своему Быкову шесть детей, несмотря на безостановочные причитания и жалобы на слабое здоровье.

В общем, не могу четко сформулировать, чем же, но роман меня ужасно раздражает. Не выношу, когда люди начинают прибедняться, а герои безостановочно занимаются этим и больше ничем вообще.

Про первый том я говорила или думала, что он совершенно не задевает меня, просто потому что я не знаю этих людей. С третьим все аккурат наоборот — задевает, и, пожалуй, даже сильнее, чем стоило бы. «Через реку» оказалось неожиданно тяжелее в эмоциональном плане, может, потому что эмоции к героям и ситуации испытываешь в основном отрицательные. Нет, Динни по-прежнему единственная радость и цветок в пустыне, но героиня романа — скорее все-таки ее сестра Клер. И свою антипатию к Клер я не в состоянии никак объяснить логически, просто она мне неприятна и все. Вполне вероятно, что неприятна тем вниманием, которое ей уделяет автор в обход Динни)

Вся эта история с разводом Клер — она тоже скорее неприятна именно читателю, потому автор пытается заставить не только сопереживать, но и задуматься. А если вдуматься, в мою современную мораль все это ну никак не укладывается. Так что по итогам создается впечатление, что история о разводе и всем с ним связанном — это просто много шума из ничего. Возможно, если бы Клер вызывала симпатию, можно было бы порадоваться за нее, но Клер не менее неприятна, чем Джерри. Я, признаться, считаю, что до последнего момента она ведет себя с этим несчастным молодым человеком как последняя сво. И не вижу для нее каких-либо разумных оправданий, кроме того, что все люди эгоисты, конечно.

А Динни по-прежнему очень жаль. Притом, что все, конечно, закончилось хорошо, но это какое-то слишком простое и скучное хорошо, на четверку. Я вот подумала еще: Динни, по сути, как и Ирэн Эрон, вышла замуж за нелюбимого мужчину, который очень любил ее. Вышла просто потому, что так «лучше всем». Поступки вроде совершенно одинаковые, но я вместе с Голсуорси все-таки не сомневаюсь, что у Динни будет отличная семья. Просто потому, что она сама решила и сама готова над этим работать. В этом, мне кажется, смысл и залог. Очень мягкая и нежная концовка, самое чудесное, что есть в книге. Если роман Клер с Тони протекает бурно, шумно, с нервами и отчасти у всех на виду, то у Динни, собственно, никакого и романа-то толком нет. Складывается впечатление, что все было предопределено заранее, просто герои ждали подходящего момента и решали текущие проблемы. Вполне вероятно, что это лучшее течение романа, какое вообще можно придумать ))

Знаете, бывают просто хорошие книги, прочитаешь, подумаешь: да, не зря оно классика — и успокоишься. А бывает, когда вот такие хорошие книги, что называется, попадают в резонанс. С твоей текущей ситуацией, тараканами, самоощущением и тд. И вместо того, чтобы вызвать уважение и восхищение мастерством автора, слегка сносят крышу, притом, что по идее они для этого не предзназначена, эта классика-классика, она, казалось бы, уже настолько всеми читанная, настолько всеобщая, что стала совершенно отстраненной и никак не может сойти за личное открытие. Один раз у меня так попали в резонанс (все было плохо, неопределенно, в перспективе грозила голодная смерть под забором) «Гроздья гнева» — вот это была невероятная жесть.

А сейчас «Цветок в пустыне». Честное слово, я совершенно не предполагала, что Голсуорси может так писать. Более того, до сего момента я была уверена, что он вообще не умеет писать про чувства в целом и любовь в частности, она присутствует у него только как название, в лучшем случае — как помесь расчета и привязанности, собственнического чувства «это мое», как у Сомса. Но вот, я ошиблась, история бедной Динни отлично это доказывает. Великолепная история про любовь, в которой, как часто бывает, 5 % и одна неделя счастья и 95 % и все оставшееся время страданий. Жутко, на самом деле, потому что если смотреть совсем-совсем со стороны, история про то, что два человека на каком-то этапе понимают, что им свое чувство просто не унести, что оно слишком сильно тянет их ко дну. Без него, по одиночке, еще можно выплыть, а вот с ним и вдвоем — никак. Понимают и бросают. Хорошо бы, конечно, писать про любовь, которая «сильнее смерти» и преодолевает любые препятствия, но про нее читаешь и как-то не веришь. А Голсуорси — веришь, потому что именно так и бывает. Если поставить себя на их место и в эту ситуацию — при всей сложности выбора — героев вполне можно понять.

В этой связи, правда, ужасно жалко Динни. Сильнейшая сторона довольно часто оказывается как раз пострадавшей, потому что бросает тот, кто слабее. А Уилфрид не готов поступиться ради своих чувств ни своей гордостью, ни своими привычками. Вообще ничем, ему так удобно, «что написал, то написал», ему-то лично это ничем не грозит. Ей — грозит, но на нее по большому счету наплевать, и принцип «мы в ответе за тех, кого приручили» ему явно неизвестен. Я вполне могу понять увлечение Динни, потому что, действительно, shit happens, и хотелось бы сознательно влюбиться в кого-нибудь другого, «удобного», может, но не получится же. Но понимание никак не мешает мне считать, что в целом Уилфрид повел себя очень трусливо и довольно подло. А Динни просто ужасно жалко, она слишком хорошая, слишком умная и ей слишком много лет, чтобы первый раз обернулся вот так(( Не знаю, что будет с ней дальше, но боюсь, ее не ждет ничего хорошего. Слишком она, мм, притязательная для этого, пожалуй. Очень грустно.

Чем больше читаю Голсуорси, тем больше мне кажется, что он — самый «английский» автор в мире, квинтессенция всего английского, что вообще можно представить. Скажем так, лучшего английского. Герои Голсуорси — не просто трутни из высшего общества, как часто любят их представлять, и не нечто сверхутонченное, но в то же время они очень сильно отличаются ото всех остальных людей, скажем так, из других категорий. В них есть удивительное сочетание ума, расчета и самоотверженности, любви к своей стране, но без ура-патриотизма, любви к деньгам, но без жмотства или мотовства, любви к власти, но без перехода в тиранию. У них все умеренно, все подчинено строгим принципам гармонии, целесообразности и приличности. Очень... спокойно, пожалуй, лучшее слово. Moderate. Поэтому публика Голсуорси всегда оказывает на меня несколько странное впечатление: c одной стороны, они все очень живые и очень разные. А с другой — их подходы к тому, как надо жить, система ценностей и взглядов настолько расходится и моей и, пожалуй, с нашей общей, что местами довольно трудно их понять.

Например, почему скандал, раздутый в свете из-за одного неприятного замечания Флер Монт еще в «Саге», по своему негативному эффекту для семьи и ширине разошедшихся кругов практически равен скандалу из-за того, что в «Конце главы» другой член семьи Монт убивает иностранца. Замечание и убийство! — однако последствия для Флер были едва ли не более жесткими, чем для Хьюберта.

И так — во множестве мелких деталей. Например, великая власть знакомств, кто с кем вместе учился, чьи жены дружат, а вспомнить еще заслуги прадедушки — для человека современного просто вопиющий разгул коррупции и покрывательства своих. Однако в формате Голсуорси герои настолько искренне воспринимают это как само собой разумеющееся, что невольно начинаешь им верить.

«Конец главы» — это не то чтобы прямое, а скорее косвенное продолжение «Саги», главная героиня в нем — Динни (если не вру, Элизабет), двоюродная, кажется, сестра Майкла Монта. В общем, переходим к той ветви семьи, которая от Монтов На самом деле, «В ожидании» — не лучший перевод названия, потому что «Девушка ждет» куда адекватнее соответствует основному посылу книги. Динни молодая, симпатичная, умная, добрая и очень деятельная. На протяжении тома она ввязывается в два крупных семейных мероприятия, оказывается практически в гуще событий. И при этом — в стороне, потому что оба мероприятия оборачиваются браками членов семьи, а Динни тут достается роль наблюдателя и немного сводника. Между тем ей всего 24 года, она отвергает случайных поклонников и ждет, когда же оно придет))

Правда, за чередой событий понимаешь это только под конец. А по ходу действия книги особо не успеваешь задуматься, чего же все ждут, потому что для ожидания есть и не такие глобальные, но гораздо более насущные причины. Например, ждем приговора по делу Хьюберта, пристрелившего в Южной Америке взбунтовавшегося туземца. Ждем, что станет с сумасшедшим мужем одной дамы. Причем ждем не просто, а очень деятельно, как Динни. Знаете, пожалуй, в этой первой книге Динни мне даже не нравится — слишком уж она деятельная, слишком ей много надо, слишком много она сует нос, откровенно говоря, в чужие дела. Тем более что несмотря на ворох событий, одновременное появление такого количества новых героев не прошло даром: пока пытаешься запомнить, кто кому кем приходится, поначалу трудно уследить за сюжетом. Не говоря уж о том, чтобы принимать его близко к сердцу.

Увы, на момент «Конца главы» любимый мной Сомс давно уже умер, и, похоже, заменить его некому. По сравнению с ним все персонажи кажутся какими-то слишком пресными, слишком правильными и преисполненными чувства долга и любви к ближнему. Да и коллизии носят «внешний» характер, а не внутренний, и поэтому не вызывают такой сильной эмоциональной реакции, как, например, отношения Сомса с Ирэн. Пожалуй, поэтому «В ожидании» — одна из самых спокойных в эмоциональном плане книг: в ней ничего не боишься, потому что не знаешь героев и не сочувствуешь им.

Но именно этим, на мой взгляд, Голсуорси и хорош. Он прекрасно и интересно пишет, и при этом практически не задевает за живое. Очень умеренно, очень спокойно — так что его я могу читать подряд в любом количестве, от него не устаешь и он не наскучивает.

А я не скажу, что мне прямо ужасно жалко Сомса — напротив, таким финалом Голсуорси сделал ему большой подарок. И, в общем, заставил поверить, что автор все-таки не так уж плохо относится к своему несчастному персонажу. Смотрите сами: на протяжении семи томов нам упорно втирали, что Сомс — бездушная скотина, которая все меряет на деньги и совершенно лишена «душевных порывов». Ну ладно, не семи, но первые три — безусловно. И только в самом конце герою наконец позволили погибнуть, спасая жизнь любимого человека — вопреки всем инстинктам собственности и самосохранения.

Признаюсь, я боялась гораздо более страшного финала, в котором погибает Флер и выживает Сомс. Вот при таком раскладе его было бы жалко чрезвычайно, действительно. А так смерть Сомса кажется мне очень логичной и человечной — потому что так поступил бы любой нормальный родитель. Отчасти даже можно сказать, что обстоятельства смерти в чем-то компенсируют обстоятельства жизни.

Сама Флер как-то на удивление стала нравиться мне куда больше, во всяком случае, вызывать большее уважение. Мне в принципе симпатичны люди, которые знают, чего хотят, и готовы предпринимать какие-то действия, чтобы это получить. И, более того, готовы отказаться от своих желаний, если они очевидно неосуществимы либо грозят слишком большим ущербом. В этом плане Флер вела себя с Джоном практически идеально: во всяком случае, все, что можно было получить от этого слюнтяя в принципе, она получила.

Мне нравится структура цикла в целом: нет никакого явного завершения, никаких признаков упадка рода или, напротив, триумфа (если сравнивать с другими семейными историями, например, «100 лет одиночества»). История, действительно, бесконечная: «заканчиваются» только отдельные люди, а дело форсайтизма живет) Интересно было бы посмотреть на выросшего Кита.

Форсайты и форсайтизм, кажется, мельчают: если раньше сюжет составляли целые жизненные трагедии персонажей, то к этой книге все сводится к банальной бабской ссоре между Флер Монт и еще одной девицей из высшего света. Конечно, играя на стороне Форсайтов, я переживаю за Флер, но, пожалуй, только и единственно по этой причине. В целом столь зависимые от общества и общественного мнения люди не вызывают у меня ни малейшего уважения.

Однако для меня лично роман ценен другим: он в лишний раз показывает, какой прекрасный человек и родственник Сомс, на самом деле. Дай бог каждому, чтобы его родители настолько о нем заботились и думали. Потому что бегать, охать и поднимать панику-то все родители умеют, равно как и щедро раздавать наставления и благословения. А вот пойти и реально что-то сделать, потратив на это время, силы и деньги, далеко не каждый готов для своего ребенка. А Сомс, как настоящий мужчина, именно делает конкретные нужные вещи — что так редко встречается, увы, и среди родителей, и среди мужчин.

В целом Флер, конечно, более сипатичный персонаж, чем Марджори Феррар. Просто потому, что Марджори — классический образчик мажоров, даже притом, что у нее ни гроша за душой. А я таких людей не люблю до идеосинкразии. И, в общем, надеюсь, что если не Ирэн, так она когда-нибудь умрет под забором — ну должна же справедливость хоть раз восторжествовать! ))

Отдельно, кстати, безумно разочаровал и раздражает это Френсис из Америки. Потому что есть очень простое правило: нельзя гадить там, где ешь. А он поступил именно так, и, похоже, ему ни капли не стыдно. Бывают же незамутненные люди.

Удивительное дело — наконец-то нашелся один действительно симпатичный мне персонаж, а именно Майкл Монт. Во всяком случае, он вызывает именно симпатию, а не сочувствие и не понимание, как в случае с Сомсом.

Что касается Сомса, до меня наконец дошло, почему он мне так близок и понятен. Все очень просто, Сомс Форсайт — это ваша покорная слуга. Забавно, что это стало очевидно только тогда, когда в жизни Сомса появилась очень-очень смутная угроза потерять состояние и он начал дико нервничать по этому поводу. Я отношусь к денежным вопросам точно также: меня выбивает из колеи сама мысль о том, что у меня может не быть денег. Притом, что я, как и Сомс, искренне и глубоко уверена, что деньги зарабатываются честным тяжелым каждодневным трудом, а кто им не занимается — в лучшем случае презренные трутни, в худшем — недальновидные идиоты.

Вот еще одна причина, кстати, по которой меня так бесил Босини — его «перерасходы». Потому что я твердо уверена, что «обязательства должны исполняться, и подобная безалаберность в денежных вопросах, особенно когда из-за твоей дурости приходится платить другим, раздражает безмерно.

Еще один момент, в котором я полностью солидарная с Сомсом — что из-за чьих-то чувств и отношений не должны страдать другие люди. Более того, ваши чувства — ваши проблемы и, имхо, влюбленность никак не извиняет гадкие поступки по отношению ко всем остальным. И если человек утрачивает человеческий облик и начинает вести себя, как форменная скотина, прикрываясь своими чувствами и переживаниями, это совершенно непростительно.

Вот так. Но в целом «Обезьяна» — очень спокойная книжка, спокойней всех предыдущих. Возможно, просто потому, что Сомс несколько «ушел со сцены» уже.

Не прошло и пяти книг, как я наконец осознала и сформулировала, что в Голсуорси такое особенное, заставляющее меня так сочувствовать Сомсу и так категорически отвергать Ирэн и иже с ней. Все очень просто: он не умеет (или не хочет) описывать любовь. И именно из-за отсутствия «движений души», умолчания о том, что творится у персонажей на сердце, все их поступки, диктуемые исключительно любовью, выглядят надуманно и фальшиво, а подчас — откровенно глупо и подло. Между тем, как говорила когда-то Соло, влюбленный человек и порядочность — понятия несовместимые, и это так и есть))

Очень странно, на самом деле, но все романы, что я прочитала, написаны насквозь форсайтским стилем. Притом, что автор клеймит Форсайтов как племя и образ жизни, что ни попадя прохаживаясь на их счет. А между тем сами Форсайты выписаны настолько тонко, настолько детально и со знанием дела, что невольно проникаешься к ним как минимум симпатией — ну, примерно как к родственникам, которые не сделали нам ничего плохого, но чьи идеалы и ценности категорически не совместимы с нашими. Зато родные)

Форсайтский мир оправдан хотя бы потому, что раскрыт полностью, а другой точки зрения нам не дано. В целом, знаете, я считаю, что если автор может выписать POV персонажа так, чтобы персонаж получался кругом прав, это признак таланта, признак глубокой проработки характера. Особенно в том случае, если автор сам персонажа отнюдь не считает идеалом. Это касается как литературы, так и фанфикшн, потому что правила, в общем, одни. Каждый нормальный человек в глубине души считает, что его идеалы, ценности, мысли и действия — если не единственно, то наиболее верны)) Точно так же верны и форсайтские ценности.

Так вот, возвращаясь к вопросу о любви. По сути, единственно чувство, которое реально прописано — это чувства Сомса к Ирэн. Но... не знаю, как на ваш вкус, а именно по части любви они выглядят какими-то замороженными, неестественными. Хочется остановиться и спросить: «а с чего бы это?» Вспомните, например, что вы больше всего любите в любимом человеке — его как личность или какой у него прекрасный профиль? Вот-вот. Поэтому в случае с Сомсом прекрасно прописана банальная жажда обладания, плюс физическое влечение, плюс обида и ревность. А любви, увы, нет.

Дальше — еще хуже. Где любовь между Ирэн и Босини, между Флер и Джоном? Ее нет, есть только слова, да и тех мало. А еще есть набор дурацких действий, которые не приносят пользу, но причиняют вред любовникам и окружающим. Из текста остается только сделать вывод, что любовь — плохая штука. И все это — лишь потому, что читателю не дана ясная логичная картина, почему они полюбили, как они полюбили, как возникло и развивалось чувство. А это как раз самое интересное))

Впрочем, я подозреваю, Голсуорси писал именно так, «без любви», совершенно намеренно: иначе это противоречило бы самой идее форсайтизма, и текст получился бы как лоскутное одеяло. Но, все же, мне кажется, он немного переборщил, лишив бедный Форсайтах право на любовь как таковую. Потому что это как раз тот случай, когда я вынуждена сказать «не верю».

Не говоря уж о том, что постоянное избегание необходимости изображать любовь (то кого-то давят, то кто-то уезжает в Америку) немного негативно сказывается на логичности и достоверности сюжета. Бедная Флер, повторившая судьбу своего отца — это уже слишком, ну право. Мне особенно жаль, потому что Флер — чуть ли не единственный персонаж, который мне симпатичен: она умна, она знает, чего хочет, и действует, а не ждет манны небесной. В общем, Флер молодец.

Забегая чуть вперед, скажу, что маленький Джон не понравился мне с самого начала. Грубо говоря, у сорокалетней женщины, рожающей впервые, и пятидесятилетнего мужчины не может получиться ничего хорошего: это физиология, дорогие мои, тем более, с тем уровнем медицины. И Джон на протяжении всей интермедии выглядит слегка недоразвитым. Не умиляют меня его излияния категорически, во многом потому, что вот это, в отличие от изумительного «Последнего лета» — фальшивка. Настоящие маленькие дети так не думают и не чувствуют, а Голсуорси описал какого-то сахарного ангелочка с открытки, аж противно. И если поверить автору на слово, на впечатление, ребенок должен вырасти дауном. Возможно, целью было описать идеальное семейство, где все друг друга так любят и живут в такой гармонии... но в итоге получилось нечто совершенно нежизнеспособное и отталкивающее. Ребенок, который вообще не общается со сверстниками, а лишь с престарелыми родителями, которые на него надышаться не могут, вырастет в лучшем случае нежизнеспособным инфантилом. Что и получилось, увы..

С каждой новой книгой я все меньше и меньше понимаю эту придурошную бабу. Нет, в принципе, можно понять и простить, если она полюбила кого-то и ушла ради него от мужа. Но эти двенадцать лет стоического одиночества — и она «все так же прекрасна». Во-первых, не верю категорически. Во-вторых, а зачем тогда это все было? Если она «не жила» с Сомсом, то тем более не жила бы и без него.

Точнее, так: я еще могу понять людей, которые делают другим больно, чтобы получить что-то для себя. Но если люди пакостят другим, сами не получая от этого совершенно никакой выгоды, а еще и усложняя свою жизнь, можно только предположить, что им нравится сам процесс делать ближнему гадости. Что лучше всего описывает все поведение Ирэн. А ситуация Сомса, действительно, ужасна. Сколько раз мне в жизни попадались такие люди, которые не могут сказать ни слова прямо, ни да, ни нет, и даже если открыто не противостоят вам, все равно втихомолку будут вставлять палки в колеса, прикидываясь ветошью, стоит только начать их спрашивать. Ирэн со своим «Ах, оставьте меня, ваш развод — ваши проблемы» — поступает именно так.

Сомс в этой книге действительно трагический персонаж, увы. Ирэн с ее новым замужеством, кажется, просто все делает из желания причинить ему боль. Во всяком случае, именно так оно выглядит, что бы там ни хотел сказать Голсуорси.

«Последнее лето Форсайта» можно охарактеризовать очень просто: ну вот, эта сучка угробила еще одного Форсайта. Чувствую, она будет разрушать и уничтожать эту семью, пока Форсайты не закончатся. Очень странная интерлюдия, на самом деле. Невероятно красиво и поэтично написанная. Горькая, если вдуматься в сюжет, потому что это начало конца. Но меня заинтересовало другое: мир глазами старого человека. Книги редко пишутся от лица стариков, на самом деле, и в большинстве случаев это воспоминания о событиях молодости, так что собственно о персонаже мы не успеваем узнать ничего. А здесь показан именно прекрасный портрет старости, со всеми ее нереализованными желаниями и робкими страхами. Все там будем, и это очень интересно, и редко. Часто пишут книги от лица взрослых людей, от лица детей, о стариках в реальном времени — практически никогда. А Джолион старший вышел очень похоже на правду, так что низкий поклон молодому Голсуорси за эту картину))

По большому счету, я могу лишь повторить то, что говорила всегда: как же я ненавижу Ирэн и как мне жалко Сомса!А если отвлечься, очень забавно, как трансформируется восприятие персонажей по пути от автора к читателю — вы замечали? Например, рисует автор персонажа априори положительного, весь такой идеал человека — а читатель, подлец, плюется и сочувствует другим персонажам, априори отрицательным. Причем дело отнюдь не в том, какую роль играет персонаж в повествовании (потому что и злодей может вызывать восхищение как у автора, так и у читателей). Скорее — о наличии личных симпатий к тому или иному характеру. И тут, я думаю, очень многое зависит не от авторского замысла, а от его личного жизненного опыта, склонностей, характера и тд. Задавшись целью выписать определенный характер, пусть и неприятный ему, талантливый и добросовестный автор сделает это настолько точно и четко, что позволит как бы посмотреть на этого персонажа со стороны — не сквозь призму личного авторского восприятия. И тут читатель может увидеть уже не нелюбимого автором героя, а чистый характер per se, почти живого человека — и, возможно, мнение читателя будет отличаться, как отличается восприятие реальных людей. Получается, такие хрестоматийные случаи — когда автор очень любит персонажа, и читатель очень не любит, и наоборот — являются следствием сочетания таланта и добросовестности, того, что автор героически не идет на поводу у собственных пристрастий в тексте (хотя за текстом он может говорить все, что угодно). Оставим Снейпа (хотя это тоже типичный пример), но вспомните Бекки Шарп, резко отрицательную героиню, если верить Теккерею (а мы не верим вспомните героя «Красного и черного», тупого, пафосного и мерзкого, которого непонятно почему так превозносил Стендаль.И, наконец, Ирэн Эрон. Когда-то я уже говорила, как искренне ненавижу таких «легко шагающих» людей, которые думают ни разу не головой, а в лучшем случае тем, что между ног. Которые, несмотря на всю логику жизни, так и не умрут в итоге под забором, потому что какой-нибудь наивный расчувствовавшийся Форсайт, который всю жизнь пахал как проклятый, чтобы добиться своего положения, подберет их, отмоет и возьмет к себе в дом. По-моему, это самая большая несправедливость, какая только бывает в природе. Потому что эти люди по натуре — пиявки, не способные сами ничего создавать, не желающие работать, а лишь пить кровь из окружающих, вызывая у них ложное чувство вины. Имею мнение хрен откажусь, что человек, который постоянно вызывает у тебя чувство вины, то есть играет на твоей совести, и за счет этого пытается что-то получить для себя (пусть даже не материальное, пусть просто твое внимание и время) — ведет себя феноменально низко и подло, и таких людей надо сторониться.Вот видите, как меня проняло)) Голсуорси — великий писатель, ага) Знаете только, что меня не перестает удивлять в итоге — смерть Босини. Точнее, наоборот, все это вполне логично с точки зрения построения повествования — у Ирэн появилось лишнее основание пострадать и винить Форсайтов (которые не виноваты вообще ни разу), но при этом она не связана и отрицательные черты ее характера не успели проявиться. Искренне сомневаюсь, что она стала бы жить с Босини «в шалаше», родила бы ему детей и была хорошей женой — даже в идеальной ситуации, когда Сомс пошел бы на развод. Такие люди обычно ищут, где лучше, и нищий Босини очень быстро пошел бы лесом, причем она поступила бы с ним так же жестоко, и он в итоге еще чувствовал бы себя виноватым оттого, что увел Ирэн из богатого дома фактически в нищету. Я вообще склонна думать, что не прошло бы и года жизни с Босини, как Ирэн вернулась бы к Сомсу — и тот бы бы по гроб жизни ей благодарен. Но я не могу понять, зачем Голсуорси поступать так жестоко с Сомсом! и убивать Босини, увы(( Жалко мне его, ужасно жалко, потому что Сомс на самом деле ведет себя безупречно, он не совершил ни одной ошибки...

«Дневник Сатаны» — очень наивный роман, на мой взгляд. Не значит, что плохой, но наивный. Знаете, это как в 13 лет все написали хоть одно стихотворение. И идеи приходят людям в голову одни и те же в определенном возрасте и историческом периоде. Так же и с Дневником — нет ничего логичнее и естественней того, что именно в 20-е годы в России Андреев задумался написать дневник воплотившегося в человеческое обличье Сатаны. Это мило, но... очень наивно, что ли. Революция, развенчание православия и религии вообще с одной стороны (попробуй такое напиши в 19 веке при самодержавии-православии-народности), и при этом общие эсхатологические настроения из-за происходящего вокруг ужаса. Бедный Сатана у Андреева оказывается жалким слабым неудачником по сравнению с первыми попавшимися ему человеками, которые его жестоко облапошивают. Ах, куда катится этот мир, если сам Сатана не может их переплюнуть! И всетакое. В наше время такого уже не напишут. Да и вообще роман, несмотря на очевидные художественные достоинства, производит впечатление, будто его написал человек очень молодой. Лет примерно пятнадцати (притом, что Андрееву на самом деле было под пятьдесят). И это не критика, а констатация факта; текст пафосен не по содержанию, а по сути, по самой своей идее. К тому же увы, это ни разу не уровень Булгакова, и Сатана у Андреева скорее под стать нежным трепетным тургеневским юношам, которые так и мечтают «погрязнуть в бездне порока», однако теряют дар речи, увидев скромную дочку соседей в белом платье. Это мило, но разочаровывает, потому что абсолютно не оправдывает ожиданий.

Самое начало романа было ваистену ужасно. У Олди обычно и так через пень-колоду понимаешь, что конкретно происходит с героями и кто такие вообще герои, не говоря уж о том, зачем оно все. Но тут они с моргающим громовержцем Индрой переплюнули самое себя — откровенно говоря, в эту часть в самом начале я совершенно не врубилась. Точнее, поняла, в чем там суть (да и то только в общих чертах и не факт, что правильно) только к самому концу. Признаться, мне это в фэнтезийном жанре слегка не нравится — учитывая, что я его и читаю для того, чтобы выключить мозг на некоторое время, чтобы не надо было вчитываться в каждую строчку и думать, что она значит (для этого у меня есть Кьеркегор, мухаха! ).

Дальше, когда началась история ребенка-ученика-престолонаследника-регента Гангеи, пошло полегче. Во всяком случае, к концу первой трети романа я поняла, кто у нас герой

С одной стороны, Олди выбрали совершенно зубодробительную тему — индийскую мифологию. Я грешным делом сама в ней разбираюсь из рук вон плохо, и весьма смутно понимаю, кто все эти суры-асуры, кто кого родил и кто чей брат. И даже «Махабхарату» целиком не читала, кажется. Так что с этой стороны у меня полный провал, увы. Думаю, тому, кто в сабже разбирается действительно хорошо, будет куда легче.

Но с другой стороны, не могу не признать, что под общую стилистику и манеру повествования Олдей именно индийская мифология подходит идеально. Она так же грешит нагромождением персонажей, каждый со своими специфическими и подчас сверхъестественными талантами. Персонажи так же бестолково на первый взгляд взаимодействуют, так что с первых же страниц начинается жуткая путаница. В общем, очень по-олдевски. И, разумеется, опираясь на столь обширный и плодотворный материал, они выжали все из своего фирстиля. Герои, которые беспрерывно сражаются на поле Куру — видимо, в мифологии объясняется, почему и зачем, но я этого как не знала, так и не узнаю. Обиженные персонажи, которые уходят в подвижники и за годы беспрерывного укрощения плоти накапливают такое количество жара-тапаса, что не только обидчику могут отомстить с лихвой, но и ненароком подвернувшемуся божеству изрядно нагадить. Боги, которые играют в собственные игры и ведут себя одновременно как маленькие капризные дети, а с другой — как хорошие расчетливые менеджеры. История мальчика Гангеи сама по себе весьма хороша и интересна, на мой вкус. В ней достаточно и действия, и в то же время она достаточно понятна и местами даже логична, что вообще редкое достижение. Не могу сказать, чтобы я сочувствовала герою — Олди вообще такие авторы, у которых никому не сочувствуешь. Но за перипетиями его жизни следить интересно — тем более что, как всегда у Олди, абсолютно невозможно предсказать, в какую сторону кинется сюжет в следующий раз — что и придает основную прелесть.

История бога Индры — собственно, более широкая, чем история Гангеи (которая представляет собой этакий рассказ в рассказе, но не вставную новеллу, а именно часть сюжета). И при этом куда более бестолковая и смутная. Имхо, бог у Олдей вышел, как Христос у Бездомного, совершенно ненатуральным. Не то чтобы я лучше знала, каким должен быть бог Индра. Но в данном случае у меня как-то не собирается мозаика, не получается единый складный персонаж, у которого были бы характер, биография, взаимосвязи с другими персонажами. Вопрос, что же, собственно, происходит, не оставлял меня в начале и в конце романа.

Имхо — далеко не лучшая вещь Олдей. Хотя, как всегда, на хорошем читабельном уровне.

Англо-американская литература второй половины 19-самого начала 20 века — такая, мне кажется, очень типичная штука. Во всяком случае, изрядное количество читанных мной авторов этого региона и периода попадают в общую струю — по тематике и изложению одновременно. Звездой, на мой вкус, является, безусловно, Голсуорси. Голсуорси, который местами так выкручивает мозг, твои представления о жизни, мире, отношениях и морали, как не снилось куда более общепризнанно-глубоким классикам. Следом за ним идет «Ярмарка тщеславия» — увы, все остальное у Теккерея куда слабее.

Генри Джеймс, судя по этому роману, тоже вполне попадает в струю. Он повествует о людях, принадлежащих к высшему свету своего общества и периода, но при этом не к самому высшему, а, скажем так, низовой ее прослойке. С одной стороны это обедневшая аристократия, которые никогда не работали и гордятся этим, с другой — нувориши, не в последнюю очередь за счет своих денег (которые перестают пахнуть финансовым сектором уже во втором поколении) получившие доступ в этот самый высший свет.

Сюжет романа прост и вполне укладывается в поговорку: если очень долго смотреть на девушку, можно увидеть, как она выходит замуж. В романе все так и есть: юная леди приезжает из Америки погостить в Англию к родственникам своей матери. Внезапно дядя умирает и, повинуясь душевному порыву и уговорам своего безнадежно влюбленного в юную леди сына оставляет ей изрядное состояние. К девушке сватается пэр Англии, но она отказывает ему, хотя он и молод, и богат, и хорош собой, и человек, в общем, неплохой. И вот с этого момента начинается какая-то странная чехарда: с одной стороны, девице было бы куда логичнее согласиться. Но у нее, увы, есть, как у Зоси, некие невнятные искания, так что что сорок шесть рублей, что огромное состояние ей погоды не делали. Вообще искания в данном случае — страшная штука и в итоге они же очень жестоко обернулись против самой героини. Потому что ее угораздило выйти замуж за нечто гораздо старше (почти взрослый ребенок), бесхарактерное, бедное, демонстративно никогда не работавшее, а исключительно витающее в облаках собственной утонченности. В общем, все как по учебнику, «Оля, я так несчастен!» Как очень правильно сказали, для наступления на эти грабли нужно очень высокое мнение о собственной персоне, некоторое количество альтруизма и полное отсутствие жизненного опыта. У девицы все симптомы присутствуют, и дальше мы наблюдаем продукт их не то чтобы ужасного, но весьма несчастливого брака, в котором оба супруга в равной степени пьют друг из друга кровь, но никто при этом не получает удовлетворения.

Собственно, вот и вся история. Она заканчивается примерно тогда, когда девица решается не то чтобы на разрыв, но на открытую конфронтацию со своим Васисуалием. Причем на мой современный взгляд ситуация за всякими нормами морали и здравого смысла: у девушки умирает двоюродный брат, которого она давно знает и любит. Муж отказывается отпустить ее к нему, мотивируя это тем, что брат ему не нравится. И она еще сомневается! ехать — или остаться, как хорошей жене. Нет, все-таки Клара Цеткин и Роза Люксембург не зря прожили свою жизнь, потому что подобного рода моральную проблему я даже представить себе не могу.

По общим ощущениям, роман очень большой и очень скучный. В нем достаточно много периодов авторского текста (из серии «герои говорили о том, о сем и об этом и в итоге она открыла ему всю свою душу»), которые в большинстве случаев, на мой взгляд, являются признаками авторского бессилия. Кроме того, он попросту затянут. Было от силы пару десятков страниц, когда мне действительно становилось интересно, что же произойдет дальше. Но увы, ожидания мои каждый раз не оправдывались. К примеру, от мадам Мертль — весьма неоднозначный персонаж, некая дама, которую все считают с ног до головы идеальной, но при этом у которой по сути совершенно не сложилась жизнь. С первого ее появления я была уверена, что надо ждать от нее фокусов в духе мадам де Мертей — даже сходство фамилий уже намекает. Но она оказалась каким-то очень бледным и викторизованным признаком моей любимой героини; не говоря уж о том, что Гилберт — муж юной леди — ну никак не тянет на Валмона, а куда больше походит на Карненина. И это еще — два самых ярких персонажа, да и они «на зуб» как пересоленная манная каша — вроде нейтрально, но с каким-то неуместным привкусом. Остальные — возможно, и живые, но совершенно неинтересные, увы. Всю дорогу так ждешь, что с ними наконец что-нибудь произойдет, хоть с кем-нибудь, а ничего не происходит. Между тем как в настоящей жизни если взять весь круг своих знакомых и посмотреть на них через пять лет, наверняка у кого-нибудь жизнь поменяется кардинально. Но мир романа Джеймса — мир исключительно статичен. Если пять лет назад герой был влюблен в героиню, то он влюблен в нее и до сих пор, несмотря на то, что они пять лет не виделись. Да, герой живет в лесу, в котором других женщин нет, очевидно. И все в таком духе. В общем, я не то чтобы мучала книгу — она довольно легко написана и неплохо переведена. Но уж точно не могу сказать, что получила удовольствие хоть в одном моменте, увы.

«Очередь» — весьма своеобразный роман: двести страниц реплик людей, стоящих в одной очереди за какой-то хренью. Очередь, как полагается, обла, огромна, стозевна, с перекличками, с обсуждениями, что и какое дают, с неизбежной мамашей с капризными ребенком, с неизбежными бухариками, с активистами, которые зачем-то записывают твои фамилии на листочек. В общем, кто жил в 90-х, тот поймет (да и сейчас можно такое найти, особенно в региональных отделениях всяких госорганов). Сначала поражаешься тому, настолько точно все это передано: да, люди говорят именно такие вещи и именно так себя ведут, когда стоят в очередях. Переругиваются, обсуждают другие очереди и другие товары, считаются, просят сказать, что они тут стояли, а они пока отбегут, заводят знакомства. Как стилизация это действительно очень здорово, если бы не одно но: объем.

Так и представляю себе, как Сорокин, взявшись за этот роман, устраивал сам себе своеобразный челлендж: сколько страниц в таком духе он сможет написать. Ну, еще десять! Ну, еще несколько реплик. И так выжимал из себя страницу за страницей — ведь надо же еще придать разговорам и некую осмысленность, и реалистичность (что отлично ему удалось). Вполне вероятно, что он даже бился на заклад с друзьями и родственниками, что сделает столько-то авторских листов. Единственная претензия к автору в этой связи: что он заставляет читателя вслед за собой проделать всю ту же работу, по сути. Имхо, для того, чтобы убедиться, что Сорокин *может* такое написать в большом объеме, достаточно было бы, как ни странно это звучит, меньшего объема. При всей легкости и естественности текста романа ни на секунду не забываешь, что перед тобой — результат большого авторского труда.

Маар пишет милые детские книжки, и этим все сказано. «Господин Белло» — небольшая повесть про мальчика, его разведенного папу-аптекаря, случайно подвернувшегося бродячего пса и волшебное снадобье, которое превращет животных в людей. В России такое бы никогда не написали, потому что «Собачье сердце» не просто закрыло тему, а еще и придало ей несмываемый трагический оттенок. Маар, к счастью, про «Сердце», видимо, не знал, поэтому у него вышла очень милая, легкая развлекательная вещь для среднего школьного возраста. Впрочем, чем мне нравится Маар — и во взрослом состоянии его читать отлично. В нем нет совершенно той приторной слащавости и намеренного упрощения, чем зачастую грешат детские авторы (что делает их нечитабельными для взрослых).

Сложно сформулировать, чем мне нравится именно Маар из всего обилия детско-взрослой литературы. Пожалуй, легким градусом бытового безумия, который есть в его текстах. То есть помимо чисто фантастических элементов (исполняющий желания Субастик, волшебный эликсир) еще очень славно и интересно прописан весь окружающий мир. Забавным, но в то же время очень достоверными штрихами. К примеру, мальчика, героя этой книги, периодически задирает одноклассник — и это не трагедия и не краеугольный камень текста, это просто жизнь. Мама мальчика бросила их с отцом и уехала с другим — и это тоже не трагедия, а факт реальной действительности. Маар как-то умеет так повернуть события, что они воспринимаются легко и даже забавно, при этом не теряя своей реалистичности. И так — со всем, обыденные и даже не самые приятные вещи приобретают в изложении Маара некую полуфантастическую легкость — как и должно быть в хорошей детской книжке, мне кажется.

Собственно, я хотела прочитать две вещи — «Этюд в изумрудных тонах» и «Проблему Сьюзен». Особенно второе, потому что в детстве при чтении Нарнии Сью нравилась мене больше всех детей, и ее не-смерть действительно стала для меня некоторой неожиданностью и проблемой.

Увы, мои ожидания не оправдались — вместо интересного литературоведческого эссе (идеальный вариант) была обнаружена крайне пошлая и за счет этого тупая попытка поэксплуатировать классику. Создатели furry-порно должны гордиться, что в их ряды вошел сам Гейман, определенно. Имхо — лучше бы не брался.

«Этюд» оказался и вправду хорош, хотя ход с переворачиванием с ног на голову положительных и отрицательных героев нельзя назвать сильно оригинальным. Но во всяком случае, это было интересно, правда интересно. Правда, наполовину это заслуга Дойля (а на другую половину — Лавкрафта).

Внезапно симпатичной оказалась зарисовка «Другие люди» — еще одна вариация на тему «убить дракона», ничего нового, но хорошо. И «День, когда приземлились летающие тарелки» тоже понравился. Никакого сюжета, ничего фантастического, но очень уж жизненно))

А вот на этом, увы, все. Все остальные рассказы и зарисовки — какая-то мутная вода. Еще «Голиафа» было не так скучно читать, как остальное, хотя это, конечно, идея и сюжет «Матрицы», Гейман это не отрицает; мельком подумалось, что Лукьяненко и то написал бы лучше (и написал таки, хотя не уверена, что лучше по итогам). В общем, моя очередная попытка вкурить Геймана с треском провалилась.

И, кажется, я даже начала понимать, почему. Я — любитель, скажем так, чистых жанров и глубокой авторской проработки. Если уж скандинавская мифология, то сами Эдды. Если уж Ктулху, то сначала Лавкрафт, а потом сетевой юмор.

Гейман всегда создает нечто противоположное этому. У него нет ничего чистого и, по ощущениям, нет ничего доподлинно своего. Все интересное, что мелькает в его текстах — уже откуда-то сперто. И не надо говорить, что это современное переосмысление и тд. — вон у Джойса переосмысление, а у Геймана просто нахватано по верхам из разных классических источников и разбавлено традиционным американским мусором. В итоге получаем скандинавских богов, которые вместе с героями классики английской литературы занимаются онанизмом в грязном захолустном мотеле. И это не говорит нам ничего нового ни о богах, ни о героях, ни даже об онанизме. Все вышесказанное с тем же успехом распространяется также на зомби, вампиров, инопланетян и тд. Надо быть очень чистым душой, неиспорченным ребенком, чтобы вещи Геймана воспринимать в позитивном ключе, как нечто волшебное, фантастическое и завлекательное (когда ты ребенок, может быть весело играть на свалке, но со временем понимаешь, что что-то не то). Мне неизменно видится в текстах Геймана какой-то подвох, и чаще всего он оказывается оправданным, только-только зарождающееся впечатление разбивается вдребезги тем, что герой в придожном кафе заказывает себе жареную картошку с кетчупом и кока-колу.

Общее впечатление — мало того, что я все это уже когда-то ела. Сюда еще и добавлены совершенно неперевариваемые вещи вроде вызывающих отвращение бытовых и физиологических подробностей (не потому, что я нежная фиалка, а потому, что я не вижу, зачем они нужны) и несуразных литературных экспериментов.

Сразу оговорюсь: я очень люблю всю сагу о ведьмаке. Даже несмотря на ее длину. Даже несмотря на то, что она так безбожно слита. Я прочитала ее впервые лет в 14-15 — самый возраст для восприятия таких вещей, короче, и очень долго оставалась под впечатлением. Собственно, и сейчас остаюсь, обожаю и мир, и героев. Возможно, отсюда, мягко скажем, завышенные ожидания к Саге о Рейнване.

Но увы, Рейнван — это совсем не то. В Ведьмаке был какой-то очень уместный пафос, местами переходящий в трагизм, — ровно столько, сколько надо для хорошего фэнтезийного романа. Четырнадцатая с Холма, Дитя Предназначения, пресловутый педантизм Тиссаи де Врийе. То ли я постарела и зачерствела, то ли Сапковский потерял хватку — в «Башне шутов» нет ни одного такого момента, который, скажем так, затронул бы какие-то струны в моей душе. Именно на уровне осознания драматизма и высоты ситуации — а то, знаете, пугать инквизицией, кострами и раздробленными черепами-то особых способностей не нужно. Да и не скажу, что меня сильно это впечатляет — приметы эпохи, ничего не поделаешь.

Рейнван по сравнению с Ведьмаком написан, на мой взгляд, в более юмористическом ключе. Изрядную часть книги мне казалось, что я читаю не Сапковского (у которого в Ведьмаке юмор прекрасно перемежается с трагизмом, как сказать, низкий и высокий штили), а вовсе даже «Шмагию» Олдей. Почему-то на Шмагию с ее недо-мистикой и недо-магией, но обилием имен, названий, университетской и церковной латыни, это похоже больше всего. Только Олди все-таки написали стеб, и это очевидно, и читать его весело. У Сапковского же получился стеб по форме, но не по содержанию, да и то далеко не такой смешной, как Олди. Язык Олди вызывает смех, местами переходящий в валяние пацталом; язык Сапковского заставляет улыбнуться, но не более того. Нужно, кстати, похвалить переводчика за это — перевод действительно очень хорош, и больше половины прелести книги заключается в том, каким языком она написана и переведена.

Первое, что бросается в глаза, когда открываешь «Башню шутов» — обилие церковной латыни. На церковной латыни говорят все, начиная от епископов, которым сам бог велел, и заканчивая последними деревенскими дурачками. Буквально подавальщицы в захолустном трактире и всякие разбойники и голодранцы цитируют «De civitas dei» Августина и «Summa teologica» Аквината, причем в оригинале и как бы между делом, как у нас иные вставляют матерные слова. От этого создается впечатление, что Сапковский хотел то ли перещеголять, то ли обстебать «Баудолино» Эко — причем неясно, что именно, поскольку обстебать Эко прекрасно успел сам себя, а перещеголять его в знании всяких заковыристых средневековых текстов вряд ли кто может. И только единственный особо одаренный персонаж, Самсон, который по случаю оказывается существом из другого мира (и которого я про себя иначе как «пришелец Константин» не могу называть) цитирует Данте на итальянском, что, очевидно, должно свидетельствовать о принадлежности к более высокому культурному уровню. Хотя бы Аверроэоса не цитируют в оригинале, и то спасибо. В общем, текст набит всяческими заковыристыми цитатами, средневековыми теологическими авторитетами и прочими радостями историка и фиолога под завязку. Это момент на любителя, конечно, но по мне — приятнейшая черта романа, которая его очень сильно украшает.

Увы, на этом достоинства романа и заканчиваются. Потому что про сюжет и персонажей не могу сказать ничего хорошего. Они не то чтобы слишком ужасны — но и ничем выдающимся не отличаются. Главный герой — классический шалопай, такой человек-функция приключенческих романов; функция состоит в том, чтобы влипать в различные неприятности, кое-как выпутываться из них — и немедленно влипать в новые. То есть все, что делает герой, так или иначе направлено исключительно на достижение вышеозвученных результатов. Сопровождают героя deus ex machina — таинственный монах и убивец Шарлей и упомянутый уже пришелец Константин. При этом ни один их трех главных героев как-то не вызывает интереса и симпатии именно как личность; несмотря на то, что у них у всех есть какое-то прошлое, убеждения, идеалы и тд, они все равно не производят впечатления живых людей и *настоящих* характеров.

То же самое — с сюжетом, который, собственно, состоит в том, что герои влипают в неприятности и вылезают из них, влипают — вылезают, и так — пока автору не надоест. Концовка — сразу проспойлерю — очень неожиданная не том плане, что такого конца не ожидаешь; а в том, что не ожидаешь, что это уже конец. Иные главы посреди романа куда более законченными выглядят. А тут просто идут титры по экрану tbc, и тянет пролистать обратно и посмотреть, может, ты упустила нечто судьбоносное, что свидетельствовало бы о явном намерении автора свернуть сюжет, логическом окончании приключений и тд. Но нет, ничего подобного, увы. В общем, от концовки впечатление остается еще более печальное.