По мне — так проходной роман. В начале и, собственно, всю дорогу я очень надеялась, что «Книга имен» окажется такой же неожиданно (для творчества Сарамаго) милой и позитивной, как «Перебои в смерти». Ну посудите сами: хрестоматийно серая личность, мелкий служаший архива ЗАГСа, немолодой, одинокий, внезапно находит у себя на работе, в коллекции знаменитостей, карточку неизвестной женщины. Обычной, тоже ничем не примечательной, но главное что живой и живущей в том же городе. И загорается безумным желанием отыскать ее, для чего предпринимает целый ряд совершенно нелогичных, дурацких, энергозатратных и вообще сомнительных действий. Зато с потрясающим упорством.

Всю книгу мы наблюдаем за тем, как он очень медленно и довольно нелепо, шажок за шажком, приближается к своей цели. При этом поиски — единственное, что происходит в совершенно пустой, скучной и серой жизни этого человека.

Сарамаго, видимо, задался целью выписать идеальную серую личность, идеально пустую жизнь, не озаренную ни радостями, ни особыми заботами. Работа в архиве — отличный вариант для такого персонажа, конечно. С одной стороны, в архиве царит авторитарный начальник, с другой стороны, героя-то никто совершенно не угнетает и не обижает, так что сочувствовать ему и нечего. И сам он, конечно, ни капли не страдает ни от скучной работы, ни от одиночества. Потому что если б герой страдал и метался, прибавь к этому серому бытию внутренние страсти Достоевского — серое бытие отошло бы на второй план. Но нет, в эмоциональном плане до начала поисков так же пусто и тихо.

Я пыталась проникнуться симпатией или сочувствием к герою, но так и не смогла, увы, потому что он сам явно кузнец своего состояния, а не зловредные личные обстоятельства. Поэтому и его приключениям сочувствовала так, вполсилы, в основном изумляясь тому, насколько плохо человек без некоторого опыта может справляться с элементарным общением с себе подобными.

И все время, конечно, ждала логического завершения поисков, встречи с таинственной героиней. Это была бы совершенно классическая история о любви, как он бы ее наконец нашел, и серая его жизнь заиграла неожиданными красками — и все преобразилось бы. Любой из «серых» эпизодов и деталей можно было бы изменить буквально чуть-чуть — а общий контраст был бы разительным.

Но Сарамаго в это играть не захотел, наоборот, он пошел от серого не к свету, а скорее дальше в темноту, и это меня как-то разочаровало и озадачило. После такой длительной «вступительной», поисковой части хочется более яркого и вразумительного финала, хочется, чтобы что-то наконец *произошло* — но ничего не происходит, только в архиве появляется карточка с немного другими данными.

Для такого скучного романа (будем уже называть вещи своими именами) это слишком тонкий финал, он подошел бы куда больше роману с активным действием. Хотя, возможно, кто-то скажет, что Сарамаго выдержал стиль (я не имею в виду стиль письма, а скорее стиль обращения с читателем) до конца — с этим не поспоришь, но это какой-то слишком серый стиль.

Больше всего это книга интересна, конечно, именно китайской стороной. Я вообще не помню, читала ли я когда-нибудь современную китайскую литературу как таковую, не то что китайскую фантастику. А между тем она существует, и тиражи у нее, думаю, такие, что уделывают милионные советские издания, только на международной арене о ней заговорили вот-вот, с тех пор буквально, как давно уже знаменитый в Китае фантаст получил за этот роман премию Хьюго в 2015 году.

Лю Цысинь вполне оправдывает ожидания «необычности», хотя, наверное, и невольно. Сюжет романа отчасти основан на истории Китая 20 века, в частности, Культурной революции. Я даже не стыжусь признать, что не знаю об этом ровным счетом ничего, так что примечания переводчика, объясняющие основные термины и события, были очень ко двору. Я как-то даже не ожидала, что у них там происходили ужасы в духе красных кхмеров, избиение интеллигенции, глобальный упадок науки и тд. Сюжет романа начинается именно в черные годы после Культурной революции, когда на военной базе получают первые позвные от инопланетян, однако основное действие разворачивается уже в наше время.

По мере чтения я постоянно поражалась, с одной стороны, закрученности придумок автора, а с другой — какой-то глобальной наивности отдельных событий. Может быть, дело в том, что восточное сознание действительно не такое, как наше — но меня не оставляло ощущение какой-то слишком большой легкости в принятии героями судьбоносных решений и действий. Это отсутствие привычного европейскому человеку начиная с 19 века психологизма в литературе, глубинной проработке характера как некоего постоянного внутреннего самооправдывающего монолога. У Лю Цысыня, казалось бы, есть и характеры, и pov персонажей, но что-то все-таки не то. Эта инаковость очень привлекательна.

В романе очень много физики, и гуманитариям, как мне, будет, наверное, тяжело и скучно в такие эпизоды. Я ни черта не понимаю в физических рассуждениях героей, их попытках решить пресловутую задачу трех тел, разом спася и иноланетянский мир (от естественной гибели), и наш (от завоевания). Впрочем, это терпимо, тем более что наряду с научными рассуждениями есть еще совершенно феерическое описание одноименной компьютерной игры с полным погружением, по уровню безумия и значимости для сюжета однозначно сопоставимой с игрой в «Великана» в «Ender's Game».

Самое забавное, конечно, что в романе, построенном вокруг инопланетного завоевания, никаких инопланетян пока нет. Автор умудряется мастерски нагнетать интригу 600 страниц притом, что от инопланетян получено всего-то несколько радиосообщений. Но для людей этого достаточно, чтобы устроить у себя тотальный хаос, разделиться на противников и стронников инопланетян, внутри тех и других еще разделиться и всем повоевать и поинтриговать. Тот Трисолярис, который описывает автор — лишь слабая проекция человеческого воображения, именно поэтому инопланетяне такие человекоподобные с одной стороны и картонные с другой. Тем интереснее, конечно, увидеть их в реальности, но не уверена, что автор и в следующем романе нам их покажет))

Отдельно хочу сказать спасибо sonate10 за перевод и особенно за комментарии, было правда очень интересно посмотреть, что же за зверь такой знаменитая китайская фантастика.

Еще чуть-чуть — и меня упороло бы основательно. Во всяком случае, ничего из *новых книг* (в смысле, не бессмертной классики) со времен Сюзанны Кларк не вызывало у меня такого интереса, слегка фанатского. Притом, что судя только по обложке — я бы ни в жизнь такое не купила))

У Медведевич оказался удивительно хорошо прописанный и необычный мир — а в фэнтези это, наверное, большая часть успеха. Псевдо-европейским средневековьем разной степени безграмотности у нас никого не удивишь, в последнее время и псевдо-древнерусскими мирами (от которых хочется закрыться двойным фейспалмом прям сразу — тоже. У Медведевич он псевдо-арабский, также околосредневековый. Такой мир уже сам по себе — непростая задача, и автор просто блестяще с ней справилась. В бэкграунде чувствуется очень большая работа научного плана, которая вылилась в огромное количество мелких, но создающих очень определенный колорит деталей, терминов, названий, имен, несущественных сюжетных моментов. Я, конечно, ни разу не специалист, но даже если 80% из всего этого придумано, а не взято откуда-то из реальной истории того периода и региона — придумано невероятно удачно. Мир халифата, все города, опасные кочевые племена, таинственные «сумеречные народы» на дальней границе — встают как живые. В той части, в которой я могу худо-бедно оценть адекватности воссоздания именно антуража, а именно в части кочевых племен, которые очевидным образом олицетворяют в этом мире татаро-монгол — сделано на высшем уровне. Да и в целом нигде не остается ощущение фальши и высосанности из пальца — скорее наоборот, временами возникает чувство, что подобного материала у автора еще много, едва ли не больше, чем сюжета.

Для меня хороший фантастический мир — это главная приманка в подобной литературе. «Ястреб халифа» — лучший из многих как по оригинальности мира, так и по его проработке. Чувствуется, что автор предпринял усилия, сопоставимые с усилиями профессора, и они не пропали даром) За весь текст мне резануло глаз только трижды: гейс, имя тебе легион и опасное лето (привет муми-троллям), но для такого большого объема такие маленькие неуместности — простительны, думаю, и хороший редактор легко бы их вычистил. Зато все остальные очень обильные детали, цитаты и термины — очень хороши, но при этом совсем не кажутся избыточными. Текст с ними легко читать, и чтобы следить за сюжетом, совершенно не нужно разбираться во всех именах, названиях, званиях и терминах — Медведевич в этом плане *профессиональный* автор, а не «старательный», то есть разумно ограничивает поток своей эрудиции так, чтобы он не повредил сюжету.

Сам сюжет — это отдельная история, shameful pleasure. Я понимаю, почему «Ястреб халифа» называют фанфиком — не по очень далекой относимости к миру Сильмариллиона (очень-очень далекой: говорят, что главный герой — нолдо, каким-то чудом забредший на восток), а по самой сути. Восточный шейх, повинуясь некоему указанию астрологов и советчиков, за большие деньги покупает пленного представителя магического народа и ставит его своим полководцем, чтобы сопротивляться набегам кочевников. Пленник связан хитроумным магическим контрактом и вынужден служить «короне», пусть периодически и показывая свой норов. Разумеется, он оказывается гениальным полководцем, помимо этого периодически колдует, при этом обладает эльфийскими статями, а также страдает от своего проклятия и общей нецивилизованности окружающих (вполне обоснованно). Забавно, кстати, что первоначально все его достижения в качестве «магического полководца» сводятся к тому, что и так советовал бы здравый смысл: наладить дисциплину в армии, наказывать провинившихся, запрещать армии грабить и насиловать мирных жителей и т.д.

В грубом и сокращенном описании все это звучит, конечно, ужасно, но дело не в том, что, а в том, как. Нерегиль Тарег у Меведевич — персонаж очень интересный и при этом не вызывающий особой симпатии. И интерес он представляет прежде всего тем волшебным (по меркам халифата) миром, из которого происходит, особенностями и своего народа, и своей культуры, которая, видимо, изрядно отличается от культуры описанного мира. Нам видно только краешек этого мира, но хочется узнать больше. Собственно, «эльфичность» героя автор очень мало эксплуатирует — и все упоминания про «тонкие запястья», это идолище женских романов, тоже стоило бы вычисчить хорошему редактору)) Большей частью сюжет состоит из войн, которые постоянно ведут войска халифа под командованием нерегиля, и описания этих войн и осад весьма детальные и кровавые, но без мартиновского смакования. Скорее, кровавость тут — необходимый признак эпохи, и в этом есть определенный мрачный эстетизм и привлекательность, как он есть для европейца в фигуре Саладина, например.

Забавно, кстати, что наиболее симпатичным, разумным и адекватным персонажем оказывается юный халиф, который держит нерегиля на магическом поводке. Притом, что его pov дан достаточно детально, приходится признать, что в плане человеческих качеств именно халиф даст форы всем остальным героям. Зато фигура его жены, Айши, которая появляется как Мэри Сью (умная-образованная и думает не только о драгоценностях и мужчинах) и начинает вызывать оправданное раздражение, под коней оказывается какой-то размазанной, скорее картонкой, чем характером — или слухи о стоящем характере были сильно преувеличены.

Отношения персонажей находятся на периферии сюжета (что к лучшему), а в центре все-таки — войны, мятежи и прочие околовоенные мероприятия, а также немного магии. Медведевич удалось сделать изрядное количество кампаний разными и захватывающими, так, что они не надоедают, по крайней мере, мне. Мне вообще очень импонирует концепция защиты государства, и именно к государству, а не к личности халифа привязан магический контракт нерегиля. Для фэнтези это очень взрослая идея, что ли.

Наверное, из длиннющего отзыва не очень понятно, чем же я так впечатлилась — но лучше я не объясню. Тут же побежала и купила остальные книги на бумаге, что я вообще с литературой на русском очень редко делаю)) Считайте за рекомендацию.

Триста страниц безостановочного позитива. Прекраснейшая детская книга для детей и взрослых про счастливое шкодливое детство в маленьком армянском городе. Вначале я по случайности прочитала «детскую» версию, и она мне так понравилась, что пошла купила «взрослую», полную. Честно говоря, не понимаю, на кого рассчитана «детская», на пятилетних, что ли. Например, в «детской» у девочки Манюни есть оба родителя, а во «взрослой» — теоретически, конечно, тоже, но они в разводе. Мне кажется, взрослые сильно преувеличивают список «запретных» для детей тем, и своим сюсюканием и неловкими попытками скрыть какие-то житейские правды только всех раздражают, а о пресловутых житейских правдах все равно прекрасно знают все дети.

В этом плане полная «Манюня» очень хороша именно тем, что в ней нет никакого сюсюкания, никаких «милых деточек». Несмотря на то, что героини — две девочки-подружки примерно десятилетнего возраста, Абгарян совершенно не использует избитые стандартные приемы «детской» тематики, а честно рассказывает про жизнь как есть. Веселую, но, в общем-то, не самую радужную жизнь в провинции в эпоху тотального советского дефицита, не самых простых и «правильных» отношений в семьях и вообще не самых «правильных» историях. Зато очень настоящих и ужасно интересных.

Кстати, по поводу отношений в семье — великая и ужасная Ба Манюни, будучи представлена под другим углом зрения, вполне могла бы преобразиться в безумную бабушку-тирана из «Похороните меня за плинтусом». И я буду настаивать, что это вопрос именно угла зрения — либо ты чрезмерно драматизируешь свой быт и отношения с домашними, либо принимаешь его как есть, с возрастом осознавая, насколько он, в сущности, был комичен.

Я ужасно рада, что наконец открыла Абгарян, о которой столько слышала, и не разочаровалась. У нас, мне кажется, в последнее время редко попадаются хорошие детские книги и хорошие книги под детство — чтобы с чистым позитивом, но без розовых соплей. Чтобы достоверно, но без «свинцовых мерзостей». В общем, такие книги, от которых взрослый человек получит заряд позитива, не заскучав и не морща нос в духе «помню я свое ужасное детство, ссоры родителей, отвратительную манную кашу, а тут все неправда». Тут все правда, но текст окрашен таким удивительным светом, который преображает предметы, заставляя простые вещи казаться чудесными и смешными. Хорошо, что у меня есть еще два тома.

У Абгарян, кстати, прекрасный язык. Потому что она умеет коротко, но необычайно емко и образно выражать те самые простые вещи и события, что все ее формулировки и фразы кажутся практически идеальными. Успенский так умеет, Коваль еще, наверное. Никаких длиннот, никаких лишних фраз, лирический отступлений — раз-два и обчелся на весь текст, все только по делу — но при этом остается и ощущение пыльного и жаркого лета, и осени, когда весь городок варит варенье, и природы, и уютного дома. Это очень здорово сделано, правда.

Судя по комментариям, Греттир — чуть ли не главный и любимейший исландский саговый герой, и понятно, почему. Эта сага качественно именно по характеру и стилистике повествования отличается от предшествующих и приближатеся уже к современному роману. Если многие другие саги представляют собой скупое перечисление фактов с полным отсуствием каких-либо художественных приемов и отступлений, то сага о Греттире более гармонична. Прежде всего, с начала саги выводится очень яркий по характеру (хотя и крайне неприятный) главный герой. Греттир наглец, каких мало, совершенно не воспитанный и неуправляемый, ни во что не ставит ни старших, ни сильных мира сего, и категорически не желает работать. Лень героя в плане именно работы (а не ратного дела) многократно подчеркивается и дальше по тексту. Зато вырастает этот Греттир крупнее всех, и силища у него за десятерых.

Неудивительно, что с таким характером родители только рады от него избавиться, и, постранствовав по чужим местам, он не только наживает себе славу могущественного воина, но также пачку врагов своей неуемностью. Возможно, древние исландцы считали это доблестью, но на мой лично взгляд выглядит как сочетание наглости и глупости. Другое дело, что благодаря исключительным воинским качествам и знатному происхождению это долгое время сходит ему с рук. Вообще Греттир, будучи переложен на современный лад, дал бы такого мальчика-мажора, наглеца и задиру.

Притом, что Греттир уходит из дома очень молодым (лет в 12, если не ошибаюсь), за короткое время он умудряется наломать таких дров, что уже в 16 его объявляют вне закона. И дальше 19 лет Греттир живет таким образом, притом, что легально каждый желающий может убить его, не понеся за это никакого наказания. Но Греттир не то чтобы сильно страдает, он много путешествует, прикрываясь влиятельными друзьями и собственной силой, и не особо парится по поводу своего приговора. Ввязывается в различные новые распри и приключения, увеличивая круг тех, у кого есть повод желать ему смерти.

В саге помимо традицонных реалистических эпизодов с различными распрями и битвами есть и прекрасные мистические. В частности, история зомби-Глама, которую вполне можно было бы назвать вставной новеллой. В одной долине на работу к хозяину устроился новый пастух, на Рождество с ним случились что-то очень нехорошее, после чего и без того странный человек превратился в зомби-чудовище и начал терроризировать округу. Греттир явно из чистого любопытства прется туда, сражается с этим зомби и побеждает, но за свое любопытство в итоге расплачивается. Другой мистический эпизод — со старухой-колдуньей, которая в итоге и погубила Греттира. По сути получается, что героя можно было взять только колдовством, т.к. все остальные враги, даже собравшись большой толпой, с помощью обычного оружия ничего не могли с ним сделать.

После гибели Греттира, кстати, сага получает неожиданное продолжение в виде которой истории о том, как его брат отправляется мстить убийце, сбежавшему аж в Миклагард (Константинополь), заводит там любовную интрижку и они вместе с любовницей виртуозно проводят дурака-мужа. Для куртуазных романов — очень банальный эпизод, но для саг — очень неожиданный.

Пожалуй, из всех саг история о Греттире — самая интересная в плане именно многостороннего изображения мира и героев, и наиболее легкая для чтения (хотя в бесконечных именах и топонимах все равно путаешься).

Редкий образчик среди саг, история, построенная целиком вокруг любовного треугольника. Двое героев, равно сильных воинов и талантливых скальда, сражаются из-за девушки. Их вражда продолжается годами, в перервывах они совершают длительные путешествия, служат о соседних конунгов, враждуют со всеми остальными, вскрывают курганы и вообще всячески развлекаются. Но девица, с которой один из героев дружил с юности и которую потом почти насильно отдали замуж за другого героя, остается яблоком раздора. В итоге все заканчивается трагически, как в подростковых любовных романах: оба погибают, сражаясь из-за нее. Но девица, вместо того, чтобы убиться от горя, выходит замуж за третьего и живет себе счастливо.

На фоне всех остальных саг, в которых вражда вырастает в основном из гордыни, наглости и невоспитанности кого-либо из героев, вражда из любовной истории является приятным разнообразием. Хотя никакого описания чувств и переживаний здесь, конечно, и следа нет: факт любви констатируется, и скорее каждый из героев относится к девице как к своему имуществу, и так борется за нее потому, что уступить означало бы потерять честь. Никаких особых стилистических различий с другими прочитанными сагами я не заметила, только сюжетные.

Вот кстати, интересно, существуют исследовательские работы, сравнивающие исландские саги и литературой моногатари, существовавшей в тот же период в Японии? Ведь если сделать скидку на специфическую организацию каждого из обществ, в этих жанрах довольно много общего. Стихи на случай, к примеру, которые периодически произносят каждый герой и качеством которых принято гордиться. Или особенные понятия чести и оскорбления, которые требуется смывать кровью. Притом, что различия тоже велики, и, что более характерно, совершенно полярны: у японцев очень много уделяется описанию эмоций и чувств (больше, чем где-либо), у скандинавов их нет от слова вообще.

Довольно длинная и путаная (как и все они, кажется) сага о некоем Гисли. Вообще по прочтении пары исландских саг я понимаю, откуда растут ноги у «100 лет одиночества». Все эти истории мужчин из рода такого-то, которых зовут одинаково и которые из поколения в поколение бьются за жизнь и по дурости. В данной саге фигурируют два Гисли, но собственно герой из них — второй, и про него рассказывается история, а появление первого Гисли — это так, пролог. Рассказывается подробная история этого Гисли, причем действительно подробная, но в «телеграфном» стиле, то есть перечисляются в хронологическом порядке все основные события, но не дается никаких оценок или лирических отступлений. Это свойство саг вообще, конечно: сага по сути есть персональная хроника, в ней нет места анализу, характерам и т.д., и все подробности типа природы или внешности упоминаются только в том случае, если это играет какую-то роль в событиях.

Легендарный Гисли за какую-то распрю объявляется на альтинге и вне закона, и много лет живет таким образом, скрываясь по лесам и добрым людям. Его враг настоятельно пытается его изловить и убить, но много раз терпит неудачу.

Меня лично больше всего в этой саге поразило древнеисландское отношение к женщине. У некоего могущественного человека есть объявленный вне закона враг, которого он может безболезненно убить. Есть люди, которые это сделают, даже руки пачкать не надо. Известно, где живет жена Гисли и известно, что он эту жену регулярно навещают. Враг приезжает к жене, просит выдать Гисли, предлагает денег, та в ответ только оскорбляет ее и отказывается. И так продолжается годами. В конце, когда они уже загнали Гисли с женой в угол, та еще помогает мужу отбиваться. Но когда Гисли все-таки убивают, никто и пальцем не трогает его жену — напротив, ей предлагают, можно сказать, помощь. В современном мире, увы, ситуация невозможная. А в древнеисландском мужчине напасть на женщину считалось, видимо, страшным бесчестьем и видно, что им даже в голову не приходило, например, захватить ее и пытать, пока Гисли сам не придет. И это приятно.

Наконец-то я добралась прочитать Эдду целиком, и заодно убедилась, что профессор попятил оттуда не только значительную часть своих имен, но и кое-какие сюжеты, в частности, например, историю о том, как Турин убивает дракона, переползающего над ущельем, распоров ему брюхо (в оригинале Сигурд так убил Фафнира). Раньше я была знакома только с Песнями о богах, но совершенно не знала Песни о героях, и появление истории нибелунгов и их золота во всей вагнеровской красе было для меня удивительным.

Песни, конечно, написаны разными людьми и в разное время, поэтому различаются и стилистически, и «по уровню». Некоторые возвышенные, некоторые очень комические («Перебранка Локи» в этом плане бесподобна, конечно). Однако форма у всех относительно сходна (сейчас профессиональные стиховеды должны меня побить), и эта волшебная краткость и четкость стиха делает их очень выразительными и запоминающимися. Удивительным образом песни не просто немнословны, а заканчиваются куда раньше, чем читатель успевает войти во вкус, и даже длинные перечни имен настолько необычны или забавны, что не надоедают.

Изложение скандинавской мифологии в Песнях о богах со всеми вполне житейскими перепетиями асов и ванов для человека, выросшего в лоне христианства, конечно, удивительны, первым делом подобным «сниженным» отношениям к богам. Не говоря уж о кардинально другой аксиологии, культе мужества и войны, притом, что, как показывают «Речи Высокого», житейский здравый смысл был современникам авторов совершенно не чужд. Сложно поверить не в то, что древние скандинавы действительно верили в свою мифологию с Локи, который нарожал много всякого, мировым змеем, Фенриром и великанами. Но общество, которое действительно живет с культом войны и личной доблести, причем не облагороженным еще никакими рыцарскими мотивами, куда более удивительно. И не сказать, к слову, чтобы оно было так уж патриархально: при необходимости Гудрун достала меч и всех там порешила, и ей практически ничего за это не было, что характерно. А валькирии — вообще такие скандинавские эмансипе, летают, где хотят, сражаются в свое удовольствие, и категорически не выходят замуж. Вот это сочетание воинских идеалов с идеалами, скажем так, «разумного хозяйствования», которые проскальзывают в описаниях, сколько у какого конунга было добра и рабов, дает удивительный эффект.

Несмотря на то, что из Старшей Эдды песни про богов все-таки обычно знают лучше, «героическая» часть тоже прекрасна, и кровавая баня там похлеще. Притом, что в ней также сочетаются жажда крови с голосом разума, и герои, которые еще вчера перебили друг у друга всех родичей, вполне могут сказать «ну хватит», и замириться без ущерба для собственной репутации.

Комментарии Стеблин-Каменского доставляют отдельно; подозреваю, но не преследовал цель сделать их комическими, но и своего чувства юмора удержать местами не смог.

А вот текст Снорри я раньше даже отрывками не читала, кажется, во всяком случае, не помню. Давно нужно было прочитать обе Эдды скопом, чтобы наконец четко понять, чем одна отличается от другой. «Младшая» в плане пересказа мифологических сюжетов, встречающихся в Старшей — едва ли не интересней оригинала. Несмотря на то, что Снорри довольно много цитирует собственно песни Старшей Эдды, его трактовки местами отличаются от первоисточника, в т.ч. за счет неверного понимания каких-то деталей (по крайней мере, так отмечают современные исследователи). Но зато тот сюжет, который в Старшей Эдде представлен отрывочно, и воспринимать его довольно тяжело из-за формы, в Младшей становится куда яснее и детальнее. По крайней мере, все собрано в одном месте.

При этом если Старшая Эдда однородна по форме и более ли менее однородна по содержанию (песни о богах и песни о героях именно сюжетно и по характерам не слишком и отличаются), то Младшая Эдда очень разнородна.

Первая часть, Пролог, более всего похожа на то, что можно ожидать от интеллектуала своего времени, образованного человека, живущего уже в обществе с «победившим» христианством, в котором тем не менее очень сильны языческие мифы. Замечательно, как Снорри пытается логически объяснить возникновение представлений о конкретных богах, и выводит скандинавских богов из турецких вельмож. Эта попытка примерения реальности с представлениями о должном порядке развития вещей особенно интересны.

«Видение Гюльви» — конечно, центральная часть и наиболее ценная составляющая Младшей Эдды, ведь именно в нем пересказывается практически вся скандинавская мифология — в том числе некоторые сюжеты, которых нет больше нигде. К тому же за счет очень логичного и внятного прозаического пересказа очень легко воспринимается именно сюжетная составляющая, за которой по стихам Старшей Эдды местами не уследить. Меня, впрочем, больше всего восхищают и удивляют названия трех богов, которые ведут с наивным Гюльви разговор об устройстве мира — «Высокий», «Равновысокий» и «Третий». Есть в этом что-то от посмодернистких подходов к неожиданным названиям и эпитетам.

Наконец, «Язык поэзии» — своеобразное пособие для начинающих скальдов, содержащее основную необходимую информацию о двух инструментах поэзии — форме и содержании, то есть размерах и кеннингах и хейти. Снорри перечисляет чудовищное количество кеннингов для всего, и поначалу это впечатляет, но под конец уже несколько устаешь. Хорошо, что местами «учебное пособие» разбавлено историческими примерами, объясняющими, откуда взялись те или иные кеннинги. В основном они имеют под собой мифологическую или почти мифологическую основу, так что Снорри кратко излагает соответствующие истории. Хотя, безусловно, для исследователей поэзии скальдов, наверное, это самая ценная часть Младшей Эдды. Чем больше в это вчитываешься, тем больше удивляешься, как древние исладнцы умудрялись в уме производить операции по расшифровке 4-5-ступенчатых кеннингов, причем, видимо, делали это быстро. Даже если запомнить все основные стандартные кеннинги, что само по себе непросто, складывать их в нужном порядке — та еще задача.

От активности Кристофера Толкина все-таки есть толк: пусть «Дети Хурина» и не закончены самим Толкином, это история уже высокого уровня готовности, и прочитать ее отдельно во внятном последовательном изложении очень интересно. Тем более, что из всего легендариума Сильмариллиона это одна из самых важных, наряду с историей о Берене и Лютиэнь. Но если история про Берена — прежде всего о любви, то история о Турине Турамбаре — прежде всего, о роке. Мелькор проклял Хурина и его потомков, и проклятие оказалось страшной действенной силы, «что б они ни делали — не идут дела».

Даже в недоработанном варианте история производит сильное и гнетущее впечатление. Сокрушительное действие проклятие Мелькора на первый взгляд неочевидно: Турин всем хорош, умен, доблестен и тд., и вред, причиняемый им, неочевиден, зато его достоинства налицо, и он может сравниться с лучшими из эльфийских воинов. Несчастья, происходящие с окружающими его людьми, кажутся поначалу каким-то досадным совпадением, и поведение Турина в каждой конкретной ситуации если и не всегда идеально разумно, то вполне естественно для человека с горячим характером. И постепенно эти несчастья нарастают, как снежный ком, причем до последнего Турин проявляет готовность бороться с ними. Казалось бы, с обстоятельствами, которые ему подвластны, Турин и борется вполне успешно, но то, что ему не подвластно, все рушит. Развязка этой истории, в которой появляется сестра Турина, написана на очень высокой трагической ноте, и воспринимается эмоционально даже несмотря на «высокий штиль».

Кроме того, очень интересно окунуться в мир Средиземья времен последнего союза людей и эльфов, «сказочного Нарготронда», Гондолина и Дориата, в которых еще живут и правят последние легендарные эльфийские властители. Может быть, мне кажется, но в «Детях Хурина» немного другой взгляд, чем в «Сильме», более частный и предвзятый, может, за счет pov самого Турина, но поэтому и более живой.

Очень жаль, что из всего объема незаконченных толкиновских произведений и черновиков «Дети Хурина» остались практически единственным, которое можно было довести до статуса полноценного романа.

Что в романе было по-настоящему классно — так это ощущение нарастающего напряжения и ожидания, которое авторам удалось создать на этапе подготовки спектакля по «Первой ночи» к последнему прогону.

Вообще «театральная» часть вышла куда лучше, живей и понятней, чем «психологическая», или «пещерная». Изначально это очень интересная заявка: мир, в котором Ид полностью вынесен в область ночных снов. Всем людям снится один и тот же сон, мир Пещеры, в котором каждый играет свою роль: кто-то охотник, кто-то жертва, кто-то и то, и другое. Таким образом находит выход естественная человеческая агрессия, и в дневном мире царит тишь-гладь.

Формально Пещеру-то авторы нарисовали, только мира-без-агрессии я так и не увидела. Когда режиссер доводит до истерики начинающих актеров просто ради развлечения — это не агрессия? Когда начальник орет на подчиненную и всячески третирует ее за мелкие оплошности — это тоже не агрессия? Уж психолог-то мог бы учесть, что такая агрессия может быть похлеще физической. Но нет, уровень бытовой агрессивности у персонажей (при том, что они все — нормальные люди) вполне обычный. И либо Пещера не выполняет своих функций, либо ее функции совсем не такие, какие преподносятся обществу загадочной организацией Треглавец, которая всем этим управляет.

Погадать об истинном назначении Пещеры, конечно, довольно интересно. Положим, это удобный механизм, чтобы «убрать неугодных» — учитывая, что убийства в Пещере вроде как анонимные, ну хищник съел травоядного, бывает. И никто не узнает, как оно на самом деле было, такая смерть во сне считается естественной. Но устраивать такой сложный эксперимент только с этой целью как-то очень бессмысленно. В этой связи неочевидно, во-первых, влияние Пещеры на повседневную жизнь (так, чтобы вот прямо изменить обычную рутину людей из этого воображаемого мира по сравнению, скажем, с нашей рутиной).

Еще одна претензия — никогда не поверю, что будь Пещера сто раз табуированной темой, не было бы никаких исследований на этот счет, никаких безумных сект, никакого искусства, в конце концов. Это в развитом-то обществе, в котором есть машины и телевидение. Притом, что наказание за поднятие табуированной темы тоже неочевидно: ну, могут отменить проблемный спектакль «по соображениям общественной нравственности» — в СССР за анекдоты давали по 10 лет лагерей, скажем, и никто не переставал их рассказывать, и все все знали. А тут какое-то общество блаженных инфантилов получается. И глаза у них откроются, очевидно, только если им что-то покажут по телевизору, официально — к этому ведет финал, по крайней мере.

Интересна еще линия с «горными княжествами» и деревнями, так страшно казнящими «оттудиков» — она началась как-то очень скромно и не в тему — и в итоге повисла в воздухе. Получается, что на расстоянии нескольких дней пешего пути (! это очень мало для цивилизации, в которой есть машины) процветает не просто варварство, а полнейшее Средневековье — и эта цивилизация не чешется ничего с этим сделать.

Из всего этого выходит очень нехорошая мораль, к сожалению. Совсем не такая, боюсь, какую закладывали авторы. О том, как страшно общество нелюбопытных людей-инфантилов, людей-жертв. Которым по загадочным причинам власть предержащие устроили такой заповедник, защищают их от агрессии более активных и жизнеспособных особей. А жертвы в ответ делают именно то, что и положено жертвам — не сопротивляются. Главная героиня, Павла, как раз образчик такого поведения. С самого начала текста мы узнаем, что она неорганизованная, безалаберная и безответственная на работе. Зато терпеливо сносит сначала гнев начальника, а потом происходящие с ней странные вещи. И даже когда ее любовник на несколько месяцев (!) запирает ее в психушке и проводит над ней какие-то нехорошие опыты — она и не думает этому сопротивляться. А терпеливо верит, когда ей говорят, что она психически больна, что она должна то, должна се. Удивительно, что продемонстрировав такую дивную живучесть в Пещере, в дневном мире она оказывается просто образцово беспомощной — хотя по идее это должно коррелировать. Усилия случайного друга убедить девицу, что она не больна, что не надо доверять всем, что не надо позволять ставить над собой опыты — все впустую.

Зато режиссер Кович вызывает очень большую симпатию своей полнейшей адекватностью, заботливостью, целеустремленностью и вообще порядочностью. Его персонаж вполне раскрыт и понятен, и все его поступки не вызывают вопросов «ну какого черта» (в отличие от поступков Павлы или Тритана), а порождают ощущение полнейшей правильности и единственно возможного пути для здравого человека. Включая последний поступок, да. Поэтому все, что в романе связано непосредственно с ним, очень живо и интересно. А вот все, что связано непосредственно с непутовой Павлой — увы. К сожалению, в реальном мире и так слишком часто приходится наблюдать бестолковые метания подобных недотыкомок, и терпеть их еще и в литературе — уже чересчур, поэтому первую половину романа, где Павла солирует, я больше скучала и раздражалась.

Самое интересное, что могло бы быть в тексте — раскрытие смысла Пещеры (или хотя бы смысла Треглавца) или какой-то поворот в сознании масс, связанный с этой пресловутой Пещерой — увы, отсутствует. Героическая демонстрация запрещенного спектакля — хорошая тема для социально драмы из советской эпохи, а не для фантастики, да и в общем контексте романа и заявленной широты проблематики выглядит как-то несерьезно. Я в принципе поддерживаю идею, что «удел человека — знание», и поэтому странный мир Пещеры гораздо лучше рационализировать и изучить, чем замалчивать, но, по здравому размышлению, никакого катарсиса не происходит. Ну спектакль, ну и что. Даже пусть спектакль хороший и режиссер гений — этого недостаточно, чтобы положить на чашу весов, если на другой, например, человек, заживо насаженный на обод колеса и сброшенный в овраг горными дикарями, не знающими никаких Пещер.

Давно собиралась почитать этого автора, но как-то руки не доходили. Французский «сказочник», писатель «для детей», с совершенно сказочной фабулой, но не сказочным ужасом, который вызывают самые простые моменты, несказочной бытовой жестокостью и недетской реалистичностью.

«Горе» начинается как святочная история: на маленьком острове растут два брата — не разлей вода, и только пара человек знает, что на самом деле они не настоящие братья, одного из них, новорожденного, подкинули в дом к счастливой семье. И почти никто не знает, что этот новорожденный подкидыш — сын убитого злодеем принца и законный наследник престола.

Для сказочного сюжета этого уже было бы вполне достаточно, и можно было бы предположить, как мальчик, пройдя череду перипетий, займет законный трон. Но все выходит не так. В уютный святочный мир внезапно врывается зло извне — не какое-нибудь фантастическое чудовище, а самая обычная война, сначала — оборонительная, потом — захватническая. И с этого момента сказка перестает напоминать сказку, а реалистичностью и жуткостью описаний начинает напоминать прозу Бориса Васильева. Впрочем, это только одна ее сторона — с другого бока Мурлева остается если не фантастичным, то, во всяком случае, малореалистичным повествователем. Особенно это заметно во второй части романа, в которой текстовое время то растягивается, то бежит, перепрыгивая через годы. Первая половина занимает от силы несколько месяцев, вторая — 10 лет, и начинается восемь лет спустя после первой. Это оправданно в какой-то мере: в первой части братья — дети, и день для них дорог, и все события удивительно ярки, потому что в первый раз. Во второй части зрение героям закрывает не только возраст, но еще и туман войны и потерь.

Мне не сразу пришло в голову, что завоевание Контитента, в котором участвуют (отдельно и не зная об этом) оба разлученных брата — собственно, метафора войны 812 года. Все логично: автор-француз, жители захватываемого Контитента говорят на странном выдуманном языке, отдельными звуками все же напоминающем русский. На Контитенте омерзительная погода, и армия вторжения страдает не столько от неприятеля, сколько и холодов и болезней. Наконец они упираются в неприступный город, защитники которого не пойми как держатся столько времени, хотя давно уже были умереть от голода и сдаться — и под этим-то городом и терпят поражение, а потом бегут назад по холоду и голоду. Эпизод с ломающимися мостами на переправе и гибелью отступающей армии в ледяной воде — как отзвук сражения на речке Березине.

Но я отвлеклась, это просто интересное наблюдение. На самом деле, интереснее всего в книге — невысказанная мораль о том, что люди и меняются, и не меняются. Украденный в десять лет ребенок настолько привыкает к своим похитителям (которые и сами начинают его любить), что не хочет знать никаких других родителей. Но 18-летний юноша не может забыть первую любовь, встреченную в мраке войны, и годами ищет ее по свету. Хэппи-энд оказывается совсем не таким, как ожидался, и для кого-то, вопреки сказочной логике, он представляется все же невозможным.

Читала с упоением, но не уверена, что это стоит давать детям, во всяком случае, не маленьким: местами было правда жутко, притом, что специально автор напугать не пытается. Очень атмосферная книга с этим постоянным ощущением зимы, снега и холода, которое от героев передается читателю. Буду еще читать этого автора при случае.

«Квиддич» мне понравился больше, чем «Фантастические твари», как ни странно. Он и более логичный, и более информативный. Если «Фант. твари» вызывают серьезные сомнения в научном подходе и скорее ориентированы на дошкольную аудиторию, то «Квидич» вполне потянет на приличную курсовую по логичности текста и глубине проработки. Интересно, прежде всего, в части новой информации, которой нет в книгах про ГП. В «Квидиче» этого куда больше, и изложено все очень последовательно. Тут и история игры с древнейших времен, и развитие квидичных правил и инвентаря также с древнейших времен, и «реакция общественности» на изменения, и обзор того, как играют в квидич в разных странах. По сравнению с «Тварями», повествование значительно более гладкое и, в принципе, не вызывает вопросов к логике и полноте.

«Квидич», кстати, тоже вполне экранизируем, и тут можно было бы хоть в какой-то степени опираться на текст книги, в отличие от тех же «Тварей», где сюжет для экранизации придуман буквально на пустом месте.

Милая книжка на один день туда и обратно в метро. Несмотря на то, что в романах о ГП квиддич меня, как Гермиону, всегда страшно бесил и казался ужасно занудным, в более «наукообразном» исполнении это даже интересно.

Приятно снова окунуться в мир юности и ГП под любым предлогом, хотя того, кто ждет от книги чего-то, подобного экранизации, конечно, постигнет разочарование. Это действительно квази-школьный учебник, а на самом деле просто подборка около сотни маленьких статеек о волшебных животных в алфавитном порядке. Глубина проработки более чем сомнительная: даже из самого ГП о кое-каких животных узнаешь больше, чем из этой книги. Так что, если честно, похоже вовсе даже не на научный труд, а скорее на реферат пятиклассника. Пожалуй, только о видах драконов написано интересно, в остальном же — и поверхностно, и беспорядочно. Впрочем, Ро и не собиралась, как я понимаю, повторять подвиг профессора Толкина по построению своего волшебного мира. Это неплохая «кость» для фанатов, деньги пошли на благотворительность, всем хорошо.

Думаю, эту книгу стоило бы издать большим форматом с очень хорошими иллюстрациями, которые скрасили бы скудность текста — был бы отличный подарок для любого ребенка.

Я все равно получила удовольствие от чтения: написано тем же милым и легким слогом, что и Сказки барда Бидля, и в процессе действительно отдыхаешь.

Щедрин все-таки удивительный писатель: ни в ком больше нет столько злобы и столько прозорливости вместе. Он мог бы стать, пожалуй, великим мирововым классиком формата Тостого и Достоевского, не будь в нем столько прозорливости — это отталкивает, как всякая *неприятная правда*, русских, а иностранцам и вовсе непонятна, наверное. Щедрина нельзя поймать на лжи: все, о чем он пишет, существует. Но все же остается вполне справедливое впечатление, что это рассказ Кая, которому попал в глаза осколок волшебного зеркала: все уродливое, глупое и отвратительное становится очень заметным, выпирает, заявляет о себе, — а кроме этого, ничего и нет. Вопрос о том, действительно ли кроме этого ничего нет — это вопрос, которым задается вечный противник Щедрина, Достоевский, и так удачно отвечает, что именно своим ответом заслуживает место среди мировых классиков. Зрение Щедрина, пусть и более точное, и более ограниченное; это такой негативный микроскоп. Временами глядеть в него полезно, но не стоит делать это постоянно, а то захочется выйти в окно.

«Идиллия» начинается как злая пародия: два не обремененные житейскими проблемами молодые человека решают стать «благонадежными», что в контексте и их времени, и любого времени означает приобретение двух качеств: непроходимой душевной тупости и чинопочитания. Они перестают читать, думать, занимаются сутками только вопросами еды, заводят дружбу с квартальными надзирателями и проникаются духом такой феерической пошлости и глупости, что невольно удивляешься, как им удалось. Героям очень быстро удается освинячиться почти до крайности, при этом сохраняя внешний вид полноценных граждан, и местное полицейское начальство, конечно, чуть ли не ставит их в пример. Все это скорее противно, чем смешно, но занимательно. С другой стороны, таких людей без всяких усилий вполне достаточно, увы, и достаточно было во все времена, и, конечно, они ни на секунду не задумываются, что это с ними не так. Щедрин подает это «облагонадеживание» очень тонко, но так точно, что его реалии можно переложить на реалии современные, или СССР, или 18 века, без малейших затруднений, но при этом, увы, нельзя составить точный список того, что является признаками этой пошлости (кроме глупости, демонстративной необразованности и лебезения перед власть предержащими).

Кажется, в гранях этого падения и пройдет весь роман, и они довольно быстро наскучивают — но во второй половине текст поворачивает в неожиданную сторону: герои отправляются в путешествие по России. Ну как, в путешествие. Сначала их занесло в один городишко Тверской губернии, потом в другой. Но в описании путешествия пародийность переходит совсем уже в фарс и гротеск, и сочетанием безумия и типажности эта часть если не уделывает «Мертвые души», то приближается к ним. По мере движения герои знакомятся с местными жителями и начальниками, оказываются под судом, навещают заброшенное поместье одного из них и вообще всячески развлекаются. Особенно зло и метко описаны местные нравы и обычаи провинции: мелкие чиновники, больше всего боящиеся, «как бы чего не вышло», полусумасшедшие изобретатели, пройходи-торгаши, которые держат в кулаке всю деревню. И тут, если смотреть сквозь осколок, тоже ничего особенного не изменилось, кроме разве масштабов бедствия. Попадаются и вовсе гениальные моменты, которые без малейших скидок применимы к современности. Например, прекрасное описание, как в городе Кашине делают местное вино:

«Оказалось, что никаких виноградников в Кашине нет, а виноделие производится в принадлежащих виноделам подвалах и погребах. Процесс выделки изумительно простой. В основание каждого сорта вина берется подлинная бочка из-под подлинного вина. В эту подлинную бочку наливаются, в определенной пропорции, астраханский чихирь и вода. Подходящую воду доставляет река Кашинка, но в последнее время дознано, что река Которосль (в Ярославле) тоже в изобилии обладает хересными и лафитными свойствами. Когда разбавленный чихирь провоняет от бочки надлежащим запахом, тогда приступают к сдабриванию его. На бочку вливается ведро спирта, и затем, смотря по свойству выделываемого вина: на мадеру — столько-то патоки, на малагу — дегтя, на рейнвейн — сахарного свинца и т. д. Эту смесь мешают до тех пор, пока она не сделается однородною, и потом закупоривают. Когда вино отстоится, приходит хозяин или главный приказчик и сортирует. Плюнет один раз — выйдет просто мадера (цена 40 к.); плюнет два раза — выйдет цвеймадера (цена от 40 коп. до рубля) ; плюнет три раза — выйдет дреймадера (цена от 1 р. 50 к. и выше, ежели, например, мадера столетняя). Точно так же малага: просто малага, малага vieux и малага très vieux, или рейнвейны: Liebfrauenmilch, Hochheimer и Johannisberger. Но ежели при этом случайно плюнет высокопоставленное лицо, то выйдет Cabinet-Auslass, то есть лучше не надо. Таковы кашинские вина».

Все, что вы не хотели знать об импортозамещении, краткий курс)) В Питере, видимо, сыр делают по этому принципу, судя по результатам.

В общем, «Идиллия» — чтение одновременно забавное и угнетающее.

Чем больше читаю Газданова, тем яснее замечаю, что он все время говорит на один голос, причем голос этот принадлежит мужчине без возраста и даже, можно сказать, без определенного пола. Во всяком случае, ярко выраженных «мужских» черт и интересов в его текстах нет, а есть скорее какое-то бесполое умиротворение и даосская равнодушная наблюдательность. Точно так же с возрастом: газданвские рассуждения и рефлексию можно приписать человеку и 20 лет (при условии, что он умен и хорошо образован), и 50-ти. Что больше всего отличает их, так это некоторая вялость, отсутствие ярко выраженного интереса и инициативы не просто жить, а активно участвовать в происходящем и самому двигать какие-то события.

В «Возвращении Будды» это проявляется острее всего. Прикрываясь своей душевной болезнью, герой не живет, а плывет по течению. Вроде бы он студент и учится где-то в университете, но чему именно он учится, на какие лекции ходит и сдает ли экзамены, мы так и не узнаем. У него нет ни женщины, ни постоянного круга друзей — учитывая, что ближе всех он неожиданно сходится с пожилым нищим, внезапно разбогатевшим. Заодно, впрочем, у него нет никаких связей и обязательств, которые дергали бы его, тормошили и не давали закиснуть. И в этом своем мирке рано постаревший для 23 или около того лет герой варится, проводя время за необязательным фрилансом, невнятным университетом, а больше всего — разговорами в кафе со случайными людьми. Ровно до тех пор, пока не оказывается в центре настоящей детективной истории с убийством.

Впрочем, ждать от детективной истории многого не стоит: она вполне в духе Газданова, то есть очень медленная, плавная, с подробным объяснением даже не самих событий, а психологической подоплеки всех этих событий, которое, безусловно, делает честь Газданову, как душеведу, но сводят на нет весь психологический накал. Достоевский мог бы сделать из этого великолепную и страшную драму в духе «Братьев Карамазовых», но у Газданова все идет так же ровно и спокойно, не важно, убили или не убили, поймали или не поймали. До сих пор единственной газдановской вещью, удивившей меня именно в сюжетном плане, остается «Полет», все остальные же со всеми перипетиями сюжета кажутся «только равниной». И это не в укор автору сказано, а как констатацияф факта.

Впрочем, читать и слушать его неизменно приятно: пишет газданов прекрасно, очень гладко, практически безупречно, и рассуждения его все умны и точны (не считая того только, что в основном те герои не стоят и таких рассуждений), но главное все же в нем вовсе и не содержание, а эта убаюкивающая медитативность текста, от которого, несмотря на это, не устаешь.

«Приключения Васи Куролесова» — любимая с детства и до дыр зачитанная книжка. Много лет я даже не задавалась вопросом, что у нее есть автор и как его зовут (с книжками, которые читаешь лет в 10, это нормально, кажется). Притом, что местами знаю ее наизусть и очень живо все там описанное представляю. И только читая уже относительно недавно что-то другое у Коваля, с забавной глупостью обнаружила, что Васю-то Куролесова, оказывается, тоже он.

За годы текст не потерял своей прелести (что, увы, бывает со многими любимыми в детстве книгами) — и, думаю, потому, что написан он действительно бесподобно. Коваль вообще обладает этим волшебным даром выражаться коротко, емко и очень смешно. Причем «смешно» достигается не за счет специальных попыток пошутить, а за счет какой-то удивительной точности в наблюдании обычных по сути, но смешных для внимательного взгляда явлений. При этом в нем не чувствуется никакой натужности, ни малейших попыток «написать смешно», красиво или вычурно.

Очаровательный «сельский детский детектив» про молодого парня из деревни, доблестную милицию и бандитов районного масштаба. Очень весело и ненавязчиво обыгрывающий детективные (и не только) общие места серьезных произведений того времени, но не пародирует их специально. В повестях о Васе Куролесове создается своеобразная «карманная» реальность — небольшой город Карманов где-то в Подмосковье, деревня Сычи и прочие забавные деревушки при нем, даже Москва из последней повести очень уютная и камерная, напоминающая по ощущениям «От красных ворот».

«Промах гражданина Лошакова» — чуть более «взрослая» повесть. Действие происходит непосредственно после «Приключений», Вася мечется между работой механизатором в деревне и желанием служить в милиции, а пока подвизается у стражей порядка на общественных началах. Эта история так же комическая, но комизм рассчитан скорее на взрослого читателя, чем на ребенка — хотя и умным детям должно быть хорошо. Особенно дивна история про любовь и соленые огурцы, пока читаешь, вне зависимости от того, как ты относишься к соленым огурцам — нестерпимо начинает их хотеться.

Зато «Пять похищенных монахов» — чуть более «детская», чем другие повести. И дело даже не в том, что героями-рассказчиками в данном случае выступают два брата, младший из которых явно представляет самого автора, а старший — соответственно, его старшего брата. За счет этого и борьба с преступниками, и сама детективная завязка носят несколько «облегченный», нестрашный характер. Пожалуй, в этой повести чуть меньше активного действия, зато гораздо больше — потрясающего уюта и света, ощущение, создаваемое описанием детства в старых московских дворах, которого ни у кого не было, но всем очень хотелось. Знаете, такое хрестоматийно-хорошее детство, без соплей и пионерии, со своеобразным, но родным и хорошо знакомым населением своего дома и района, большой самостоятельностью и увлечениями. История разворачивается вокруг кражи у старшего брата домашних голубей, и Вася Куролесов подключается далеко не сразу, но зато как появляется, уже видно, что он заматерел и вырос. Кому нравится «От красных ворот» — в этой повести такая же атмосфера и она забавна именно в таком же ключе.

Повести о Васе Куролесове, несмотря и на единых персонажей, и на сходство в комическо-детективной части, как ни странно, довольно разные, хотя это различие и не очевидно поначалу. Что неизменно — совершенно изумительный язык и точность формулировок, складывается впечатление, что Коваль даже инструкцию к пылесосу мог бы написать так, чтобы ее потом цитировали поколениями. И главное, ведь все его забавные замечания — чистая правда:

«К вечеру мы как-то поглупели. Я давно заметил, что люди немного глупеют к вечеру. Днем еще как-то держатся, а к вечеру глупеют прямо на глазах: часами смотрят телевизоры, много едят».

Cовершенно потрясающий по исполнению и накалу рассказ. Посвящается всем, кого бросали «на разбеге» влюбленности, в первые недели-месяцы то есть, причем ничего не объясняя, как бы не считая себя связанными. Изумительно выписано соотношение «личного» и «общего» планов, с одной стороны, начало романа героев, с другой — их общий круг общения, разговоры, встречи, как все это переплетается. Только в плохих романах герои живут в вакууме, а в жизни-то так обычно и бывает: общая компания, все более ли менее на виду. И человек, которого внезапно бросили, который, по сути, не был еще даже «официально» несвободен (хотя сам себя таковым и считал) пытается, с одной стороны, это пережить, а с другой — уязвленное самолюбие заставляет «сохранять лицо» и делать вид при общих знакомых, что все это не важно, хотя на самом деле важно. И отдельно — проблема соперника, с которым не можешь соперничать, знает только тот, кто сам проходил.

Собственно, это те же «Плавающие-путешествующие», только без «богемной» составляющей, а в остальном: та же драма людей, не знающих, куда себя деть от скуки. Воистину, скука — смертный грех, учитывая, как они на пустом месте из-за нее рушат свои и чужие жизни. Повесть начинается с тобой, что женятся две милых молодых пары, и все-то у них хорошо: и любовь вроде бы есть, и отношения с родственниками отличные, и денег достаточно, чтобы никто толком не работал, кажется, живи и радуйся. Проблема лишь в том, что девочки и мальчики совершенно не представляют, что делать с этой новоявленной «взрослой» свободой и серьезной уже собственной жизнью. И, конечно, не могут получать удовольствие ни от своих счастливых отношений, ни от своего достатка — они ведь не приложили к этому ни малейших усилий, и воспринимают все for granted. До свадьбы все четверо мечтали, что вот там будет некая волшебная самостоятельная жизнь, а оказалось, что ничего такого особенно волшебного-то и не происходит, и спутник, которого они выбрали, уже через пару месяцев опротивел, и вообще «скучно, скучно». Этот бесконечный рефрен переростков-инфантилов, не знающих, чем себя занять, повторяется в повести очень частно и, собственно, служит причиной для всех драм. Желание хоть какой-нибудь интригой украсить свою спокойную устроенную жизнь заставляет их смотреть налево, а вовсе не искренние чувства к кому-то постороннему. Откровенно говоря, глядя на этих скучающих трутней, невольно благословляешь Октябрьскую революцию, которая если и не дала подобным людям некоторые ориентиры, то по крайней мере для многих закрыла вопрос, что бы такого еще выкинуть, лишь бы не скучать. Мне как записному трудоголику и любителю стабильности подобные скучающие люди одновременно непонятны и очень противны.

После прекрасного стиля Кузмина Достоевского поначалу очень тяжело читать — настолько он многословный, некрасивый и путаный. Впрочем, мы любим ФМ не за это. Но первые месяцы я просто продиралась, притом, что и преобладающая тематика — война с Турцией, отношения с Европой — мне неинтересно. Ну то есть как — были бы интересны, если бы не были так актуальны, а то складывается прочное впечатление, что читаешь чей-то фейсбук. Прошло 150 лет, а геополитический расклад не изменился, и Россия все так же защищает угнетаемые народы за границей, а Европа и Турция все так же этому сопротивляются, и в российском обществе все так же находятся люди, оправдывающие это и наоборот. ФМ, кстати, безусловно, относится к первым, и со своим лозунгом «Константинополь должен быть наш» вообще довольно агрессивно смотрится. В нашей интеллигентской тусовке сейчас больше вторых, что характерно — видимо, за 150 лет всем-таки надоело.

Впрочем, среди остальных идей по Восточному вопросу ФМ, которые сегодня кажутся безумными, есть и очень точные наблюдения про братьев-славян. Посмотрите, например, что он пишет про развал СССР и его последствия:

«России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти особожденные славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-либо в своем особом славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человеческой. Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать. Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды все они непременно обратятся к России за помощью».

Этой настырной геополитики в дневнике 77 года очень много, притом, что ФМ пишет «по горячим следам», попутно переругиваясь с газетами и собственными корреспондентами. Возможно, на это найдутся любители, но на мой вкус, в Дневнике хорошо все то, что не про политику. Про «Анну Каренину» — ровно до тех пор, пока дело не доходит до обсуждения политических взлядов Левина (где тут смайл с фейспалмом). Про актуальные уголовные процессы. Про общество и конкретные человеческие типажи — лучшее, что вообще удается ФМ.

Отсюда, кстати, прекрасный пассаж про «стрюцких» (термин, введенный в литературу самим ФМ и, к сожалению, не прижившийся): «В этом слове для литератора привлекательна сила того оттенка презрения, с которым народ обзывает этим словом именно только вздорных, пустоголовых, кричащих, неосновательных, рисующихся в дрянном гневе своем дрянных людишек. Таких людишек много ведь и в интеллигентных кругах, и в высших кругах — не правда ли? — только не всегда пьяниц и не в порванных сапогах, но в этом часто всё и различие». У ФМ приведено более длинное описание этого типажа, но целиком цитировать страницу несподручно, кому интересно: ноябрь, глава 1, «Что значит слово «стрюцкие»? По сути это ведь идеальный термин для 90% страдальцев и вопильцев из фейбука и иже в ним, от «в Колпино в подвале погибают личинки комаров, будьте людьми, возьмите хотя бы пару тысяч» до политических же воплей от людей, которые не смогут уверенно показать Сирию на карте мира.

В целом, пожалуй, дневник 77 года повеселее 76, но значительно скучнее 73, как-то так)

Кузмин всю жизнь вел дневники, с 1905, если не ошибаюсь, года, причем они изначально были не личные, а предназначались если не к публикации, то к публичному чтению. Дневник 1934 года — последний, чудом сохранившийся после ареста и расстрела Юркуна (которому достался весь архив Кузмина). Он написан за 2 года до смерти и начинается на высокой ноте — примерно тогда Кузмин как раз узнает, что неизлечимо болен, и врачи дают ему как раз два года (заметим, умер он в итоге не от того, чем болел).

Читать интересно и очень грустно, особенно в сравнении с более ранними работами Кузмина — может, мне, конечно, и чудится, но я вижу явные признаки старости, разложения, упадка. Не в интеллектуальной составляющей, тут как раз все прекрасно, и Кузмин в этот период еще вовсю переводил Шекспира для Academia. Скорее в содержательной: область интересов трагически сужается до собственного здоровья, присутствия нескольких близких людей, общения просто ради ощущения, что тебя не забыли. Дневник очень богат описаниями различных встреч, вечеров, посиделок, и несмотря на общее ощущение автора «оставленности», складывается впечатление, что у них там натурально проходной двор был дома. Любителям эпохи имена много скажут и вообще этот дневник будет полезным подпорьем для истории культуры 30-х годов.

Впрочем, более интересная его часть — все-таки воспоминания о делах прошедших, в частности, длинная, из записи в запись идущая серия воспоминаний о «Башне» Вячеслава Иванова. Воспоминания начисто лишены того «возвышенного» флера, который подчас придается всей эпохе и ее представителям учителями литературы и сотрудниками музеев. Зато очень живо и отнюдь не беззлобно характеризуют множество интересных людей и совершенно уж безумные ситуации с ними (чего стоит только женитьба Иванова на собственной падчерице — после того, как тот же гомосексуалист Кузмин в ужасе отказался жениться на ней фиктивно, чтобы придать видимость приличия ее беременности от отчима, за что был вызван ее братом на дуэль (!). В общем, чтение дневника в этой части — вполне легальный способ удовлетворить свою страсть к сплетням))

Кроме этого, конечно, бывают и просто ужасно милые места, например, редкие, но меткие наблюдения за природой. И ужасно точные и едкие характеристики. Несмотря на отсутствие у меня особого интереса к описываемому периоду и упоминаемым людям (кроме самого автора), я все равно получила удовольствие, как от хорошей литературы.

Учитесь, фикрайтеры, как вместить столько эротизма в текст, в котором нет ни одного поцелуя, ни одной сколь-либо приближенной к реальной эротике сцены, зато в избытке скучных разговоров среднего петербургского семейства о том, где бы снять на лето дачу. И содомия как таковая упоминается лишь однажды, и то применительно к гомеровским героям. А все остальное — более, более чем невинно, обычные бытовые сцены, не без доли трагичности, но не играющей особой роли, правда.

«Крылья» очень импрессионистский текст. Сюжет не развивается последовательно и линейно, и каждый отдельный небольшой эпизод скорее запутывает, чем дает ключ к героям и их отношениям, не говоря уж о сюжете вообще, который сложно поймать за хвост. Но чем ближе к концу, тем яснее начинает складываться этот паззл, и появляется полнейшая ясность. Притом, что герои так ни разу и не называют вслух то, что между ними происходит или могло бы происходить. «Вы хотите, чтобы я вам сказал словами?» — очень значимая реплика, которая определяет, собственно, весь роман. Суть «Крыльев» в том, чего в них *словами* не сказано, но более чем очевидно.

Мы привыкли к довольно бесстыжему отображению «проблемы пола» во всех ее вариация в искусстве, и это не то что давно перестало шокировать, а стало наводить уже скуку — в конце концов, не так уж много вариантов раскрытия этой темы, каждый из них, от «они упали на тахту» до высокорейтинговых детализаций — были повторены тысячу раз. А в «Крыльях» в этом плане есть то же, что и в «Портрете художника в юности»: у Джойса нет рисования, у Кузмина нет «рейтинга», но при этом текст томительно, просто пронизывающе эротический и совершенно не опошленный никакими деталями.

В самом начале я думала, что мне вместо красивой прозы подсунули какие-то «свинцовые мерзости» русского быта опять, но удивительным образом от смешения этой бытовой достоверности, скрытого эротизма и разговоров об искусстве в конце действительно возникает ощущение «крыльев».

Забавная, хотя местами и довольно злобная пародия на петербургскую богему 1910-х годов, этакий полусвет, не слишком богатых, но все же ничем не занятых дворян, от скуки посещающих некий аналог «Бродячей собаки» и заводящих любовные истории, только чтобы убить время. Главный вывод, который я сделала из романа — что скучающая женщина это смерти подобно, потому что она способна превратить жизнь ближних и совсем даже посторонних в такой ад, который никаким фашистам и не снился. Не со зла причем, а просто чтобы развеяться. Все женские персонажи у Кузмина либо совсем никакие, без характера и поступков даже, либо, напротив, капризные истерички. Если в его окружении и правда были только такие, то, действительно, ничего, кроме гомосексуализма, не остается. Да и вообще удивительно, как такие мерзотные, в сущности, женщины могут кого-то привлекать — а между тем окружающие мужчины то и дело теряют от них голову и позволяют им раз за разом вытирать об себя ноги, и ничему-то их жизнь не учит. Можно было бы подумать, что это образ, созданный банальной ревностью к той, с которой не можешь соперничать, — но увы, такие женщины бывают, и часто.

Впрочем, в романе больше все же комического, а не трагического. К примеру, изумительная фигура восторженной нимфоманки Полины, которая воспринимает не только себя, но и всех окружающих через призму воображаемых любовных историй, чем регулярно ставит совершенно неизаинтересованных людей в смешное и неловкое положение.

«Вы должны обещать прийти ко мне. Я живу на Подъяческой. У меня есть красивые материи. Я буду декламировать «Александрийские песни» Кузмина, а ты будете танцевать или просто лежать в позе. Будет много, много цветов. Мы будем задыхаться от них. И наши друзья, только самые близкие друзья, поймут, как это прекрасно. К моих знакомых есть коврик из леопардовых шкур, я его достану и он будет служить мне костюмом. Представьте, — только леопардова шкура и больше ничего. Она будет держаться на гирлянде из роз».

Кроме дурацких любовных историй и недо-романов в тексте, по сути, ничего не происходит, но в данном случае важно не что, а как. Несмотря на общую антипатию к каждому персонажу в отдельности, я все же изрядно развлеклась.

Совершенно гоголевский паноптикум, только, в отличие от Гоголя, не смешной, а скорее раздражающий. Изрядное число персонажей, каждому из которых автор уделяет куда больше внимания, чем тот заслуживает. Задолго до того, как понять, какую роль персонаж НН играет в сюжете (преимущественно никакой) мы узнаем всю его жизнь, от обстоятельств встречи родителей до того, во что он одет сегодня.

Это призвано, видимо, посмешить читателя, но в таком случае автор угождает очень низменным вкусам, потому что юмор у него, по сути, петросяновский. От того, что герой, отправляющийся из французской провинции в «крестовый поход» на поиски якобы пропавшего Папы Римского, страдает одну ночь от клопов, вторую от блох, а третью от комаров, мне, скорее, не смешно, а жаль потерянного времени. И так, по сути, во всем.

Если пересказывать сюжет, опуская все эти детали, то получится, скорее всего, плутовской роман или нечто вроде: история про способы отъема денег у населения. Но сюжетная часть занимает едва ли десятую от объема текста, а все остальное — детали биографии и эмоции героев, с экскурсами в их прошлое и прошлое их родственников и знакомых. Это не приключенчесий роман, а галерея портретов, но чем дальше всматриваешься в них, тем яснее осознаешь, что попал не в художественный музей, а в Кунсткамеру: урод на уроде. Удивительно, на самом деле, как автору удалось изобразить в основном вполне обычных людей так, чтобы они вызывали смесь неприязни и презрения. Притом, что он «проникает» в каждого героя достаточно основательно, становясь на его точку зрения. Обычно в такой ситуации как раз читатель невольно начинает испытывать симпатию и сочувствие к герою, потому что принимает его внутреннюю логику. Но тут — ничего подобного. Ни одного симпатичного или интересного персонажа на весь роман, сплошь какие-то личины: вот самоуверенный сопляк, вот восторженный туповатый провинциал, вот бездарный, но старательный писатель, вот шлюха с добрым сердцем. Сплошь маски, как в китайском театре.

Что до самого сюжета — группа мошенников обирают аристократию якобы под видом необходимости спасения плененного Папы Римского — то он так и не раскрывается толком. О.Бендер придумывал идеи для отъема денег у населения значительно лучше, и реализовывал их значительно быстрее. В данном случае же, поскольку мошенники сами тоже «глупые личины», из текста неочевидно, чтобы они действительно поимели от своей дурацкой затеи какую-то прибыль кроме того, что целый день при деле.

Как приключенческий роман не удался. Как социальная сатира — удался бы, если бы автор чуть меньше внимания уделял житейской достоверности своих характеров: они достаточно карикатурны, чтобы раздражать, но недостаточно, чтобы смешить.

Очень интересный по структуре роман, состоящий из трех переплетающихся линий: галльского аристократа времен заката Римской империи, французского поэта времен Авиньонского пленения пап и французского историка, живущего в первой половине 20 века и захватившего, соответственно, и Первую, и Вторую мировые войны. Галльский аристократ Манлий Гиппоман пишет на досуге философский трактат, называющийся «Сном Сципиона» — спустя много веков его найдет и будет пытаться изучать непутевый поэт Оливье Нуайен. А еще спустя много веков их обоих уже будет изучать наш современник.

На протяжении всего текста главы, посвященные всем троим, переплетаются, и истории жизни героев развиваются, можно сказать, параллельно — с поправкой на существенную разницу в возрасте смерти, правда. Здесь, конечно, таится очевидная опасность: смешение героев, но Пирс отлично справился со своей задачей. Они совершенно разные, и при этом у них много неожиданно сходных черт. Одна, впрочем, является основной: приверженность культуре в самом широком и возвышенном смысле этого слова, почитание ее за величайшую ценность и попытки сохранить в то время, когда, кажется, все рушится. Окраинам Римской империи угрожают варвары, на улицах Авиньона 14 века равно бушуют чума и чернь, во Франции века 20 — немцы. Все, что для героев дорого, рассыпается на глазах и, кажется, кроме них никто не озабочен особо сохранением этого — больше преследуют свои шкурные интересы или просто пытаются спасти свою жизнь.

Помимо культуры, у каждого из трех героев есть еще одна ценность, столь же не взаимная в плане счастья — любовь. Даже притом, что та самая волшебная женщина к герою и не равнодушна — но все равно отношения в ней не приносят того комфорта взаимной любви, а лишь прустовские мучения. Притом, что избранницы у всех различаются еще больше, чем сами герои, и троих дам уж, пожалуй, кроме любви героев к ним не объединяет ничего — разве что очень тонко проведенные исторические параллели.

История развивается в разных веках, но в одном месте географически — Авиньон и окрестности, поэтому каждый последующий герой может найти буквально материальные остатки жизни своего предшественника (прежде всего, конечно, копию рукописи Манлия, потом — заброшенную часовню, построенную при Оливье). В этом плане роман — такой маленький рай для тех, кого трогает археологическая романтика; мысль о том, что много веков назад на том же самом месте реальный человек, о котором ты читал в книгах, был, воевал, молился.

В целом, несмотря на очень широкую и качественную историческую проработку (с этой точки зрения ужасно интересно) текст очень прустовский в плане описания эмоций и мыслей героев. Несмотря на обилие событий и широкий временной разбег эмоциональная часть преобладает над всем, и текст воспринимается не как история, рассказанная со стороны, а именно как выстраданное каждым из героев настоящее. За каждого из троих переживаешь по-своему, хотя умом я симпатизирую, пожалуй, только галльскому аристократу, ради спокойствия своего мира ставшему христианским епископом.

В возрасте героев тоже есть, собственно, некоторая символичность. Несмотря на то, что мы последовательно переживаем детство, юность и зрелость каждого (кто до скольки дожил), в итоговом восприятии Манлий остается пожилым умудренным человеком, Оливье — юнцом и Жульен — человеком средних лет. С другой стороны, по тексту можно провести много значимых параллелей, иногда полных, иногда — нет. Каждый из троих героев, кстати, в определенный момент оказывается перед выбором: чтобы спасти свою любовь, им нужно рискнуть собой и всем, что им дорого. Двое выбирают одно, третий — другое. Вопрос моральной оценки правильности выбора, конечно, исключительно частный, но я опять же голосую за Манлия — и не могу взять в толк, почему его выбор в итоге осуждается его же женщиной, когда она сама его именно этому и научила. Так же распределяются и их характеры: Манлий — человек жесткий и умный, Оливье — порывистый, а Жульен — скорее, ни то, ни другое, просто обычный, не слишком уверенный, но и не слишком пассивный человек. Двое ломаются и гибнут под гнетом чудовищных обстоятельств, третий прогибает обстоятельства под себя, принеся для этого в жертву то, что было, по сути, его «человеческой» частью жизни «ради общего блага».

Очень важное и, пожалуй, основное достоинство для такого рода романов: он очень качественно сделал с точки зрения исторического и культурного контекста. В нем нет никаких глупых и очевидных оплошностей, ни в общем, ни в частном. С одной стороны, автор отлично проработал фактаж, с другой стороны, этой работы и усилий в тексте не видно, что свидетельствует в его пользу. Но дело даже не в фактаже, а в общем впечатлении, которое остается от каждого витка истории: ощущение исторической верности не фактов, а поведения и мыслей героев в их временном контексте — а на этом проваливаются часто даже те, кому удается справиться с фактами. В общем, роман смогут без ужаса и с удовольствием читать люди, которые не от меня только что узнали про Авиньонское пленение))

И все же текст очень лиричный. В нем нет никакой загадки, тайны, внезапного поворота, который нельзя было бы предсказать страниц за 50 — просто три жизни в непростые эпохи. Текст из тех, что читаются ради удовольствия в процессе, а не сколь-либо выдающегося финала, потому что по сути эта история трех жизней, а финал всех жизней всегда один, и довольно грустный, вне зависимости от того, сумел ли герой добиться желаемого или нет.

Самое главное, и только что пришедшее на ум: это «Пикник на обочине», показанный с другой стороны. Герой, глазами котрого представлен «дивный новый мир», так же не понимает, что происходит, как работает эта странная техника, чего, собственно, хотят эти странные пришельцы, пусть они и люди, и разговаривают. Никто не трудится особо ему ничего не объяснять, и он до конца воспринимает этот чужой мир как враждебную Зону.

Только вот пришельцы — вовсе не загадочные невидимые существа, а «наши», Комкон, прогрессоры, ум, честь и совесть человечества. Они делают большое, важное дело: спасают гибнущую в бесконечных войнах от рук злодеев-политиков нищую, голодную и необразованную страну. Заодно — пытаются спасти персонально лучших ее представителей, ученых, интеллигентов, просто даровитых людей, способных подняться выше соотечественников и стать на одну ступеньку с прогрессорами.

Проблема в том, что герой, Гаг, от лица которого ведется повествование — отнюдь не Багир Киссэнский. Некоторое время еще надеешься, что его постигнет какое-то озарение, он поймет совершенно ясную для читателя гуманистическую цель Корнея и иже с ним и начнет наконец вести себя как человек и задавать правильные вопросы. Настолько очевидные для читателя. Но этого так и не происходит, и не произойдет. Если что-то и изменилось в герое, то ненамного.

Поначалу он вызывает большую злость. Хочется сказать, вот пример человека с засранным, извините, сознанием. Голова у него напрочь забита продукцией патриотического производства, и кроме как «зомбирован», лучшего термина к нему не подберешь. Печальная, но довольно распространенная история, когда человек может воспринимать окружающий мир только через призму своего очень негибкого и ограниченного шаблона. Типа, вот наши храбрые воины и их злобные трусы, наши доблестные командиры и их злодеи и тд. Все новое классифицируется по тому или иному разделу. В жизни, кстати, это можно наблюдать в изобилии, и даже в не слишком сглаженных формах.

Но постепенно начинаешь думать: а почему, собственно, так происходит? Почему эти умные, добрые и замечательные люди, наши прогрессоры, не смогли подобрать ключ к этому мальчику-вояке, почему они, фигурально выражаясь, пичкают пятилетнего сразу высшей математикой вместо того, чтобы учить его считать на пальцах, не объяснили ему основ своего мира и своей цели так, чтобы он понял. Неужели не смогли — да вряд ли. И приходишь к выводу, что скорее дело в другом. Корней подобрал Гага, повинуясь минутному порыву человеколюбия, спас умирающего, потому что мог, это очень понятно. Но на самом деле этот Гаг ему совершенно не нужен. В его существовании в доме Корнея нет никакой цели, все их беседы — исключительно жест доброй воли Корнея, который чувствует себя обязанным как-то развлечь и «научить» гостя, но это результат именно воспитания и человечности, а не планомерная работа, и потому не приносит никаких результатов. На самом деле ни Корней, ни кто-то другой из «наших» не прикладывает никаких существенных усилий к тому, чтобы Гаг понял — у них просто не стоит такой задачи. И робота он ему дал, очевидно, чтобы Гаг не скучал — и только Гаг склонен придавать этому какой-то особый смысл, как «пустышкам» из Зоны. Спасли, выжил, и пусть живет — ведь им очевидно, что в нашем мире, в хорошем доме и с едой, ему куда лучше, чем в своей войне и нищете. Гаг так и остается «на обочине», и, возможно, будь он чуть умнее или чуть больше похож на «наших» — он смог бы адаптироваться сам, за счет собственных усилий — но, очевидно, свойства его характера и воспитания таковы, что это невозможно в принципе. Практически весь путь до него нужно было бы сделать «нашим», он не Данг, который сумел, наоборот, пройти этот путь сам.

Никто не захотел, и Гаг так и остался «на обочине» цивилизации прогрессоров. Возможно, пребывание в доме Корнея только слегка изменило его, буквально чуть-чуть, но уже достаточно, чтобы отличать от других зомбированных головорезов. На это намекает последняя глава, «одно мгновение может все изменить», как по Беллю — на что и остается надеяться.

Это, собственно, не роман вовсе, а милая детская сказочка про любовь. С участием принцессы, принца и дракона. Шаблонный сюжет «Красавицы и Чудовища», небрежно переодетый: Чудовище стало милым воспитанным драконом, Красавица стала вовсе не красавицей, но все-таки принцессой. Красивый, но неприятный принц также присутствует. В конце happy ever after, совершенно очевидное, хоть и прямо не прописанное.

Из литературных приемов присутствуют: ложный конец (спасение не-красавицы злобным принцем), осознание чудовищем своих чувств к не-красавице в результате взаимодействия с третьей силой (у Диснея, помнится, третьей силой выступал говорящий чайник. У Дяченок уровень пафоса значительно выше, так что это Пра-дракон) и комические элементы в виде неудач некрасивой принцессы.

На самом деле, это все говорится не в укор книжке — она очень милая, очень легко читается и от нее не успеваешь заскучать. Несмотря на то, что концовка понятна буквально с момента появления очеловеченного дракона, от текста не устаешь, он написан очень живо, с милыми деталями быта и характера, придающими реалистичность, которой нет в сказках. Формат «неуклюжая пара влюбленных, которые кроме друг друга никому не нужны», тоже достаточно избит, и «Служебный роман» вряд ли переплюнет какое-то другое решение, но здесь его реализация тоже хороша. На самом деле, я очень болела за принцессу и дракона, и их медленное, но верное сближение прописано очень здорово — насколько это возможно для детской сказки, конечно, без особых драм, но с таким накалом и медлительностью, который бывает только в женских романах и фанфикшене обычно.

Хотя, должна сказать, героическая драконова жертва выглядит очень нелогично даже в контекте этого романа, с его прочими нелогичными допущениями и героями-функциями. Точнее даже, не драконова жертва, а прицессина слепота. Хочется сказать, ну да ладно, девочка, ты тут столько времени провела, практически человеком стала под крылом у дракона — и вдруг согласилась на спасение от первого попавшегося принца? Да еще в таком очевидно подставном формате. Не верю.

Но это, конечно, необходимо для создания пущего драматического накала к концу.

В целом по содержанию эту историю вполне можно читать детям младшего школьного возраста. Тем, кто старше — только если хочется полностью расслабить голову, я лично получила удовольствие от процесса и скрасила себе перелет.

Наконец-то во второй книге появилась линия Джулии, которая так нравилась мне в сериале. Собственно, из всех героев только Джулия в то время, когда она мечется, не находя себе места в опостылевшем реальном мире и потом между убогими safe houses, кажется очень реальной, очень настоящей. Она — характер, живой и боевой персонаж. Удивительно, что случившееся с ней таки ее сломало под конец, и в линию «текущее время» она выходит не столько в получеловеческом состоянии, сколько в полуживом.

Роман состоит из двух параллельно развивающихся линий: в одной (настоящее время) скучающий Квентин — король Филлори отправляется в некий квест, который поначалу кажется совершенно надуманным. Во второй, ретроспективной, мы видим историю Джулии — все то, что произошло с ней после того, как Квентин уехал в Брейкбилс. Линия Квентина, как и все, связанное персонально с Квентином, очень скучная, и когда его не подталкивают очень жестко какие-то внешние обстоятельства, начинаешь невольно так же скучать, как персонаж скучает сам от себя. Зато линия Джулии очень захватывающая — так просто поставить себя на ее место, на место человека, которому показали волшебную дверь, а потом не пустили за порог, ничего не объясняя. И никакая реальность уже не устроит, когда ты знаешь, что существует магия и ты можешь овладеть ей сам. И человек, который привык умом и трудом добиваться всего на свете, конечно, не признает поражения и не опустит лапы, а будет упорно биться головой в эту стену — и наконец ее пробьет. Я очень восхищаюсь Джулией и очень легко представляю себя на ее месте — я бы пыталась сделать ровно то же самое. Ко всему, что делает Джулия, я просто не могу придраться — настолько ее поступки внутренне логичны и при этом выдают сильного решительного человека. В этом плане они с Квентином, что характерно, полные противоположности — до такой степени все его поступки являются следствием обстоятельств либо дурацких попыток сбежать от собственной унылой персоны.

Еще очень завлекательный аспект в линии Джулии — та же идея ценности знания и обучения, которая мне так нравилась в первой книги, где описывалась учеба в Брейкбилсе. Джулия проходит свое обучение как мага в подпольных притончиках, безопасных домах, но это не меняет сути. Знания в данном случае дают более чем ощутимую силу, и в моей картине мира это вообще идеальное состояние, когда знания реально равно силе.

Две линии постепенно сходятся, но так и не сойдутся до конца. В путешествии, в которое ненароком отправляются Квентин и Джулия сотоварищи, Джулия уже другая, уже травмированная и изменившаяся — и я не уверена, что это встреча с Reynard the Fox произвела на нее такое впечатление. Во всяком случае, никаких деталей реальной встречи с Our Lady Underground мы так и не узнаем.

Мне очень нравится компания Джулии в Провансе, это действительно идеальное место: группа умных и необыкновенных людей, собравшихся в уютном месте, не обремененных материальными проблемами, которые ведут увлекательный исследовательский проект. Более идеальное состояние в отдельный момент жизни трудно представить. Описание деталей их исследований поэтому куда веселее, чем квест на паруснике в поисках волшебных золотых ключей, в котором участвует Квентин. Хотя, возможно, дело в pov Квентина — но весь этот «Покоритель зари» нравился мне куда больше в формате Льюисовской истории для самых маленьких.

Даже забавно, на самом деле, как противоположны друг другу качество литературы и масштаб задачи, решаемой героями — я говорю очень в общем, конечно. Герои классики не спасают весь мир вообще обычно, а решают простые задачи как не поубивать друг друга и жить дальше. Спасение мира — удел литературы не столько жанровой, сколько плохой. Понятно, что можно найти противоположные примеры. Но все же мне кажется, что прекрасный в остальном текст Гроссмана украсило бы чуть большее смирение в плане размаха. За решение локальной задачи Джулии — научиться магии — болеешь очень сильно, потому что в этом есть и достоверность, и надрыв, а вот за решение задачи по спасению магии всего мира и Филлори в частности не болеешь вообще. Откровенно говоря, я до последнего надеялась, что они не справятся, и несколько разочарована концовкой — потому что если бы они не справились, вот тогда было бы интересно.

Что сказать — у Гроссмана прекрасный язык, читать его одно удовольствие. Огромный словарь, во-первых. Множество скрытых и не очень цитат и отсылок, во-вторых (интересно, передают ли это все в переводе)? Это язык махровейшего интеллектуала, который старательно и качественно подошел к своей работе, не пытаясь спрятать свое образование за шаблонным сюжетным ходом о квесте для спасения мира. И до уровня текста сюжет несколько не дотягивает, что забавно.

Это тоже серия очерков о поэтах и писателях, а также приближенных к ним представителях тусовки Серебряного века, но от «Некрополя» Ходасевича она отличается разительно. «Некрополь» хорош, прежде всего, своей едкостью, меткостью характеристик, взглядом взрослого рассудительного человека. У Иванова же нет этой взрослой льдинки в глазу, он смотрит на всех на них глазами не то чтобы восторженного юнца — но человека, открытого, не имеющего жесткой собственной позиции, готового многое понять, принять и восхищаться этим. Многое и разное, в том числе в равной степени восторженно и почтительно, например, отзываться о заклятых врагах — Блоке и Гумилеве. Иногда, читая «Зимы», думаешь, боже, ну и цирк, — но именно такое мнение, похоже, не приходит автору в голову. «Петербургские зимы» очень тепло написаны и, пожалуй, ни одному из героев нет повода обижаться на слова Иванова — а вот на заметки Ходасевича местами сложно не обидиться, если поставить себя на место виртуозно высмеиваемого Брюсова, к примеру. Иванов, конечно, на 10 лет младше, и Ходасевич закончил свой «Некрополь» на 10 лет позднее, это тоже следует принять в расчет, заметки 30 лет и 50 — наверное, большая разница.

В «Петербургских зимах» есть то, что первым делом находят все юные мальчики и девочки, открыв для себя Серебряный век — пафос гибели. Красивый пафос, с которым умирает старая эпоха, воплощенная в поэтах, вся эта ахматовская шаль и нервные сигареты, все эти бесконечные сборища и разговоры, которые ни к чему не приводят и почти никогда не заканчиваются делом. Еще — ощущение общности, именно круга общих знакомых, литературной богемы, связанных сложными отношениями любви-ненависти. И нет никого, кто бы просто днем ходил на работу, а вечером сидел дома и писал, и не крутился по вечерам, кабакам и «приемным дням». Я могу себе представить, что когда попадаешь в такую среду в подготовленном состоянии (а нет более подготовленного состояния для попадания куда-то, чем состояние подростка) — то она становится естественна, как воздух, и нужна в той же степени. Даже говоря об этом, сложно не впасть в тот же лиризм и пафос. Это удивительное свойство хороших авторов Серебряного века — так легко, начитавшись, начать невольно копировать их тон.

В отличие от Ходасевича, Иванов, собственно, не смешной. Во всяком случае, он не смешной специально и не ставит своей целью повеселить автора за счет своих незадачливых героев — хотя периодически у него это получается. Он больше трагикомичный, потому что за счет дружелюбного взгляда начинаешь как-то очень проникаться перипетиями жизни его героев. Ну то есть понятно, что Мандельштама очень жалко, и как только из любых источников что-то о нем узнаешь. сразу представляется такой выпавший из гнезда птенец, который прыгает и не понимает, что его сейчас сожрут или задавят, или понимает, но сделать ничего не может. Но вот, например, Есенин со своей разухабистой биографией никогда не вызывал у меня таких чувств — а у Иванова вызывает, и это невольно передается.

«Петербургские зимы» — очерки скорее эмоциональные, чем содержательные, и если перекладывать их на картины, то «Некрополь» — это шаржи, а «Зимы» — импрессионизм. Эмоциональные в данном случае не значит хуже, конечно, наоборот, это интересное разнообразие.

После «Повесть о дупле», открывая роман эпохи Хэйан, я уже примерно представляла, чего ждать. Но «Путаница», если можно так выразиться, еще фееричнее, причем не формой, а именно сюжетом.

Стилистика, собственно, стандартна. Герои уточненно страдают. Если хотя бы раз в пару страниц не встречается фраза «он заплакал и произнес такие строки [далее танка]», я начинаю думать. что не так с автором. Правда, здесь не меняются штанами на подкладке — этого мне не доставало. Но личная жизнь героев, вокруг которой вертится сюжет, с избытком это искупает.

Начинается все, как обещано в аннотации: у персонажа двое детей, мальчик и девочка, причем девочка пацанка, а мальчик — нежная фиалка. Помучившись, он решает махнуть на все рукой и воспитывает девочку как мальчика и наоборот. В соответствующих гендерных ролях они оказываются и на придворной службе. А дальше, как и полагается в подобной литературе, никто и не замечает, что советник императора — на самом деле женщина, точно также как и Распорядительница женских покоев — мужчина. Со всеми вытекающими. Принцесса, при которой поставлена та самая Распорядительница-брат, беременеет, и сама очень удивляется, как так вышло. С сестрой еще веселее: посокльку она — мужчина из знатной семьи, ее женят на другой столь же невинной девушке, которая и остается долгое время невинной, думая, что супруги так и должны мило нежно разговаривать и спать рядом, и все на этом. Правда, через время находится настоящий мужчина, интересы которого не ограничиваются разговорами. И понеслась... Говорить о том, что там дальше — значит сильно наспойлерить сюжет. Но на фоне перипетий из личной жизни героев начинаешь осознавать, насколько бессобытийна твоя собственная — да у меня за десять лет не было и десятой части того, что с ними за полгода происходило, можно сказать! Никакие индийские сериалы с этим не сравнятся.

Комично то, что с безумной организацией личной жизни, споровоцированной братом и сестрой — транссексуалами, в самой истории от и до нет ничего скандального. Их «страшную тайну» узнает только один человек (не считая родителей) и бережно хранит ее. Остальные же продолжают восхищаться из изяществом, красивым почерком и прочими достоинствами. Вообще больше всего в этом романе проявляется именно японское восхищение изящным, такой признак японской культуры per se. Красивый почерк и складные стихи — и вот уже герою прощаются все возможные прегрешения. Император, узнав, что его любовница не девственна, вначале негодует, а потом выясняет, что ее лишил невинности конкретный придворный — и успокаивается, потому что тот — изящный и утонченный человек. Почувствуйте разницу. Нашей системе ценностей это совершенно недоступно, мне кажется, как и понимание прелести японских стихов (а именно: чем хорошие стихи отличаются от плохих), которые герои не устают складывать по малейшему поводу. При этом стихи для них — своеобразный код. Знаете, есть люди, которые разговаривают цитатами из книг и по способности правильно продолжить цитату узнают своих. Точно так же герои по способности правильно сложить стихотворение узнают «своих» — причем это вопрос не социального положения, а изящества и утонченности, которые, правда, фактически связаны с высоким социальным положением.

Возвращаясь к сюжету романа — он очень лихо заверчен, чего как-то совершенно не ожидаешь при этом. Мало этих брата и сестры, поменявшихся гендерными ролями — еще тайные любовники и любовницы, брошенные дети, сам император, негодующие родители. Я подумала, что если очистить сюжет от всего японского и изящного, мог бы получиться феерический, но очень характерный русский сериал. Впрочем, «Путаницу» отличает то, что в ней плохих людей нет. Каждый герой — изящен и прекрасен, не важно, что они с собой творят. Все восхищаются друг другом, слагают стихи и играют на кото. Буквально по тексту нет персонажа, о котором не говорилось бы, что он обладает всеми добродетелями, красотой и тд. и превосходит всех других. Это мило, но несколько комично. Правда, со своей и чужой «личной жизнью» эти небожители наворотили такого, что начинаешь считать их превознесение просто фигурой речи. Хотя именно это и делает сюжет и историю в целом настолько интересной. Я получила море удовольствия и ни секунду не скучала, тем более, что роман маленький.

Это милая детская сказочка про приключения заколдованного щенка Роверандома сначала на Луне, а потом в подводном царстве. История, как и в Хоббите, начинается с того, что во дворе некоего дома внезапно появляется незваный волшебник. Только позвать никого на приключения он не успевает, как его кусает глупый щенок, который тут же поплатился за свою смелость, зато разжился потом изрядным опытом и развлек читателей.

Во вступительной статье я прочиала, что Толкин придумал историю про щенка Роверандома, чтобы развлечь своего сына, потерявшего любимую игрушку-собачку, когда они ездили в отпуск на побережье. Приключения этой самой игрушечной собачки заняли его самого настолько, что он даже предложил их потом своему издателю как вторую книгу после «Хоббита» — но тот отказался, так как требовал именно продолжения «Хоббита» (в итоге появилось ВК, так что издателя нельзя сильно винить).

Впрочем, Роверандом — это очень детская история. Не в смысле, что она слабоумная или написаная слащавым простеньким языком — ничего подобного. Насчет некоторых слов мне приходилось справляться в толковом английском словаре, в общем, уровень лексики вполне себе толкиновский. Но она очень легкая, очень позитивная, в ней нет ничего страшного или неприятного. Никто не умирает и даже не болеет. Страшный подводный змей, пробуждения которого все так боятся во второй части, оказывается позитивным персонажем с неплохим чувством юмора. С другой стороны, за счет этой эмоциональной простоты нельзя сказать, чтобы сюжет сильно захватывал — ведь захватывает обычно нечто, воспринимаемое как вызов герою, а тут ничего подобного не происходит. Но зато это безусловно позитивная и легчайшая для восприятия всех возрастов вещь. И приключения щенка весьма необычные, и, конечно, в тексте нет ни капли той слащавой ноставительности, которой часто отличаются детские книги. Рекомендую для чтения детям, в общем.

Маленькое, но неожиданно очень качественное и интересное историческое исследование, посвященное восприятию и использованию синего цвета. Пастуро разумно ограничивается только близкой ему культурой, т.е. странами Западной Европы, хотя начинает свою историю, конечно, с античности (откуда эта культура и вытекает, собственно). Он рассматривает, какие цвета были «в ходу» в те или иные эпохи — в одежде, в искусстве, какие символические значения им придавались. Хотя книга посвящена синему, Пастуро, конечно, им не ограничивается, а рассматривает синий в сочетании или противопоставлении с другими актуальными для разных периодов цветами, сравнивая их использование, сиволику и тд. Кое-что можно узнать и об истории синих красителей, причем с достаточными подробностями.

Сложно поспорить с выводом, что сейчас синий цвет является любимейшим и самым популярным у европейцев, и если человека просто спросят, какой цвет у него любимый, едва ли не половина скажет синий. Я не оригинальна, я тоже к таким отношусь, и вещей синих оттенков в моем гардеробе больше, чем всех остальных вместе взятых, пожалуй. Но так было не всегда, и, по Пастуро, где-то до 12 века синий не пользовался популярностью. К примеру, в античном периоде он считался «варварским» цветом, ассоциирующимся с дикими северными племенами, никто его не носил.

Пастуро очень интересно прослеживает историю цвета в привязке к значимым историческим событиям и веяниям — например, к Реформации, которая принесла культ скромности и смирения в одежде, и синий оказался, наряду с черным, достаточно «приличным» цветом для повседневного ношения.

Особенно замечателен стиль написания: несмотря на то, что Пастуро переработал огромную массу источников, следов этого титанического труда (например, в виде длинных занудных и неудобочитаемых цитат) в работе нет, а есть лишь итоговая информация, кратко и понятно сформулированная. Желающие могут сверяться со ссылками по тексту, но я рада, что меня избавили от этой необходимости — терпеть не могу читать примечания и комментарии. В целом я бы сказала, что и по содержанию, и по форме изложения эта работа Пастуро — просто образец научно-популярного труда по истории, и все авторы могут взять его за образец сочетания полноты и легкости. Причем эта легкость чтения достигается авторским смирением: показывать читателю весь объем своего труда, нагружая его всем тем первичным материалом, что ты переработал, который он, бедняжка, наверняка сам бы не осилил — в этом есть что-то очень тщеславное. Убрать весь этот материал в примечания в конце книги и оставить только свои выводы, — для этого требуется изрядное смирение и еще некоторая смелость — чтобы выйти на читателя только с собственным текстом, не опираясь то и дело на многочисленные источники для пущей авторитетности.

Не помню точно, каким образом у меня оказался в читалке этот роман — я Синклера Льюиса отродясь не читала, не собиралась и даже не знала, что он, оказывается, получил Нобелевку. Но так уж вышло, что в самолете захотелось чего-то нового, и, в целом, я довольна.

Первое время я думала, что это такой Драйзер, который ради разнообразия решил написать не про [s]молодого Тома Риддла[/s] бездушного делягу, а нормального человека с недостатками, страстями и т.д. Как и с Драйзером, «Эрроусмит» — очень тщательный, детальный и суховатый роман-биография. Нельзя сказать, чтобы он был романом воспитания, поскольку детство и юность героя рисуются очень скупо, а в основном текст посвязщен его «взрослому» возрасту — от поступления в университет где-то до 40-летия. В центре повествования — студент-медик, который позже становится ученым-микробиологом в Америке начала 20 века.

Удивительным образом текст то ли специально, то ли бессознательно построен так, что герою совсем не сочувствуешь, во всяком случае, я так и не смогла найти в себе ни симпатии, ни сочувствия. Собственно, как и к герою «Трилогии желания». При этом нельзя сказать, чтобы герой был каким-то неприятным или даже слишком обыденным — нет, у него, в общем, достойная и вполне насыщенная жизнь и со взлетами, и с эпическими падениями.

Что замечательно по тексту — это описание жизни в многообразии, попытка охватить все стороны одной насыщенной жизни, в которой есть и работа, и любовь, и дружба. Автор очень удачно изображает, как герой пытается жонглировать этими «стеклянными шарами» и периодически какой-то из них роняет. Так и бывает, хотя обычно в романах-биографиях сосредоточиваются на какой-то одной стороне личности героя, упустив все остальные. Но в реальности-то все не так, никто не бывает просто ученым или просто мужем, во всяком случае, нормальные люди, всегда есть еще множество радостей и обязательств в других областях. Пресловутая тема work-life balance, который никак не может установить герой, для меня лично тоже весьма актуальна, поэтому меня так занимают его мучения и метания.

Правда, временами мне кажется, что более разумный человек все-таки смог бы привести все это воедино, получив тот же результат, но не принося в жертву своих близких. И страшно раздражает в герое это его периодическое вставание в красивую позу, когда он произносит, нет, я должен от всего, от всего отказаться ради науки! Не буду обедать с твоей тетей — ради науки!!11 Нуну))

Обидно в общем-то, что автор остановится, по сути, ни на чем, такое впечатление, что ему просто надоело. Герой не совершил ничего эпического, кроме дурацкой длительной ссоры с женой (ради науки!), нет никакого итога его жизни. А в глубине души я все-таки считаю, что если уж ты испортил кровь самым близким людям ради какого-то дела, причем сделал это с таким пафосом, — то должен тогда как минимум в этом деле добиться чего-то значительного. Иначе получается, что ты принес эти жертвы за других совершенно зря. А вот на этот вопрос мы ответ так и не узнаем — открыл ли герой что-то значимое или просто настолько замучился бороться с обстоятельствами, нести стандартный груз ответственности и обязанностей взрослого человека.

Удивительное дело, что настолько непростому в общении персонажу, как наш увлеченный герой, достаются настолько же адекватные и преданные женщины, которые терпят все его выкрутасы, понимают и тд до последнего. Хотя, по-хорошему, терпеть такое отношение не следует, особенно если кроме мужчины у тебя нет никакой собственной активной жизни, интересов и тд — в этом раскладе вполне можно было бы существовать параллельно.

Мне очень понравилось, как сделан роман технически во всех аспектах — и прорисованы персонажи, и обстоятельства, и стилистика. Перевод, кстати, очень хорош, и Льюиса выгодно отличает от Драйзера наличие чувства юмора — причем юмора того тонкого вида, когда автор не пытается пошутить специально, но находит настолько точные слова для описаний, что становится местами смешно. Так же хороши (хотя и мало привлекательны) персонажи — это отличная галерея характеров, практически ни одного из «серой массы», все — люди с исключительными и узнаваемыми особенностями. При этом ни один из характеров не является преувеличенным или комическим, хотя некоторые и создают такой эффект — но в то же время они все более чем жизнеспособные и легко представить их и в своем окружении. Правда, наблюдать за ними, как и за героем, интересно скорее с исследовательским интересом — чувств симпатии они не вызывают.

Единственное исключение — профессор Готлиб, в которого влюбился молодой Мартин Эрроусмит на заре своего студенчества. Льюис написал очень трагически-романтичную фигуру мрачного, замкнутого и фанатичного ученого, исключительно прямолинейного, жесткого и при этом давно принесшему себя в жертву своей науке. В того персонажа, который становится кумиром молодого Эрроусмита, действительно, легко влюбиться. Правда, спустя 20 лет, изображая уже постаревшего и сдающего Готлиба, Льюис сильно скрашивает это впечатление — но тем не менее нарисованный в начале книги характер вызывает самые яркие эмоции.

Еще очень хороши все описания работы Эрроусмита — я имею в виду не техническую, а организационную часть. Как он работал сначала врачом в захолустье, потом подвязался в общественном здравоохранении, потом, наконец, попал в приличное научное учреждение. Описание каждого места, всех деталей организации, взаимоотношений людей, непростых требований. И переход в каждое место кажется наконец-то лучом света для героя, и каждый раз оказывается, что и там свои проблемы, совершенно неожиданные, и все не так радужно. В общем, как с любой сменой работы. При этом, как и при любом нормальном развитии карьеры, герой все равно продолжает двигаться наверх, к своей цели. Забавно, что даже попадя в научный институт, где ему дают сразу приличные деньги, лабораторию и не требуют почти год вообще никаких отчетов и результатов, он тоже умудряется быть в итоге недоволен и спустя время не так уже восхищается коллегами, как раньше, — но это нормальное свойство человека. Реализм, детали и чувство юмора, с которым описаны все злоключения (а по сути, вполне нормальные переходы) героя от одной работе к другой — самое интересное, что есть в тексте.

Наконец добралась до этих сказочек, ужасно милых на вид, но стоящих несоразмерных объему текста денег. Что сказать — сами сказки и правда очень милые и простенькие, такие, какие можно читать маленьким детям. Уникального волшебного мира ГП в них чуть, и от классических сказок они отличаются разве что простотой сюжета, с одной стороны, и отсутствием назидательности, с другой. А также шаблонных персонажей, хотя король-идиот из «Babbitty Rabbitty» — вполне себе шаблонный. В общем, ничего особенного, но очень мило. Хотя, честно говоря, если бы не имя на обложке, мимо самого текста сказок можно было бы пройти и не заметить.

Куда больший интерес, чем сами сказки, представляют комментарии Альбуса Дамблдора к ним. Во-первых, они открывают некоторые вещи о «каноне» ГП, то есть волшебном мире, его законах, истории и тд. Комментарии эти, в отличие от самих сказок, уже не адресованы пятилетним, местами вполне ехидны (например, где он пишет про сюсюкающий рителлинг «Hopping pot», от которого всех детей начинало тошнить) и по объему со сказками вполне сопоставимы. Честно говоря, без комментариев АД книжка была бы разочарованием, а так она воспринимается как вполне интересная сайд-стори.

Понятно, что все сайд-стори к ГП рассчитаны на фанатов, но кому знакомы печальные ощущения, когда книга давно закончилась, а интерес — совсем нет, тот поймет, что дело вовсе не в деньгах.

Вообще я бы с удовольствием прочитала другие книги «вокруг ГП», которые упоминаются по тексту. Биографию Альбуса Дамблдора Риты Скитер, к примеру, — можно было бы сделать потрясающий текст, сравнимый с самим ГП по сюжету.

Если писать ГП «20 лет спустя», то конфликт поколений, мне кажется, вещь неизбежная. Представить себе у Гарри идеальную счастливую семью без каких-либо проблем, пусть даже вполне стандартных и решаемых — сильно погрешить против достоверности. С другой стороны, на фоне конфликта поколений особенно хорошо разворачивается драма, учитывая, насколько картонное и беззубое в ней зло.

Психологически конфликт Гарри с младшим сыном-слизеринцем очень здорово и достоверно сделан. Все это подростковое отрицание и позиция Гарри «у меня никакого отца не было, а у тебя есть, так что у тебя нет права какие-то претензии» — это очень напоминает все другие многочисленные достоверные и болезненные отношенческие конфликты, которых в ГП довольно много, пусть они и не столь эпичны и не имеют таких последствий. На этом же фоне, кстати, отлично сыграла другая пара отец-сын — Драко-Скорпиус, у которых совсем другие, но тоже проблемы, приводящие, что забавно, к тем же самым последствиям. Драко вообще неожиданно прекрасен оказался, и, пожалуй, из всех взрослых героев он единственный, у кого видно яркий сложившийся характер, и можно себе представить, как и почему так вышло. Остальные взрослые, честно говоря, больше функции, чем герои. Я задумалась, а ведь, собственно, мы их не знаем совершенно. Все дети-герои из ГП — их давно уже нет, представляете, как меняется человек с 16 до 40 лет? Да чуть более, чем полностью, наверное. Детские черты, которые были яркими (правильная заучка-Гермиона, балагур-Рон и тд) как-то сгладились, Джинни вообще непонятно, что за персонаж, кроме функции «мать семейства».

Альбус и Скорпиус отличные, правда. Хотя в них, на мой вкус, чуть больше театральности, чем следует. Они иногда ведут между собой потрясающе удачные диалоги и вообще кажутся значительно взрослее и умнее, чем им следовало бы. У Ро в предыдущих романах такого, кажется, не было, и троица разговаривала между собой так, как должны разговаривать дети — а не так, будто им реплики писали для театра. Впрочем, в виде пьесы оно, наверное, смотрится не так неестественно.

Это, конечно, ограничение формата: все-таки текст писался для театра, и рассчитан на то, что актеры доиграют то, чего в нем нет — эмоций, действий и тд. То, что в романе, безусловно, вошло бы в текст. Кто-нибудь смотрел саму пьесу, интересно?

Про сюжет говорить сложно: c одной стороны, было интересно, с другой, какое же феерическое безумие. Во-первых, драматический рителлинг «Назад в будущее» — и воспоминания о той франшизе придают всем приключениям с хроноворотом несколько комический элемент.

Я в юности очень любила истории из цикла про Ехо, особенно первые, но чем дальше, тем становилось хуже, а все остальное, что я читала у Макс Фрай — просто ужасающего качества тексты. Именно технически ужасающего качества, оставим даже в стороне содержание. Текст, только чтобы заполнить место, совершенно ненужные и бессмысленные диалоги и внутренние монологи героев, одинаковые до такой степени, что разница персонажей определяется только по тому, говорит ли оно о себе в женском или мужском роде, повторяющиеся фразы и действия.

Содержательно, кстати, Ехо тоже сильно отличался: в нем было что-то собственное, выдуманное. Остальное же — вечное пережевывание набора из десятка сворованных у других авторов идей и моментов: зеленая дверь, власть несбывшегося, кофе этот бесконечный, который герои потребляют литрами, так, что даже меня, плющую зеленый чай с молоком, от пары десятков страниц начинает физически подташнивать уже.

Идея «Жалобной книги» — в том, что существуют такие накхи, «проживающие», как в кино, чужие судьбы — целая жизнь за несколько секунд. Естественно, своя жизнь у них атрофируется за ненадобностью. И вот в начале книги встречаются два таких одиночества. А дальше, вы не поверите, ничего не происходит. То есть вот буквально весь текст ничего не происходит, кроме самого финала, действия нет как жанра. Герои ходят по кафе, смотрят чужие жизни, уюятся в маленькой съемной квартире, постояно пьют кофе и курят. А еще раз в страницы 3 глядят друг на друга и думают: «Какой же он/она хороший/хорошая». Сам себя не похвалишь, что называется... Мелькнувшая было в начале любовная линия быстро издыхает в этих кофейно-сигаретных парах.

Люди говорят, вот как выглядят дементоры. Крадут чужие судьбы, и человек, чья судьба сожрана накхом, говорится по тексту, дальше живет как бы во сне, не испытывая сильных эмоций. Откуда это известно, правда, не уточняется. Но если трезво взглянуть на парочку недотыкомок, которых нам тут нарисовал автор, становится понятно, что никакие они не дементоры, а просто несчастные люди, у которые не хватает жизненной силы или силы воли прожить собственную жизнь по-настоящему. У них нет ни любви (даже в том идеально созданном автором раскладе нахождения «второй половины» — и все равно не получилось!), ни собственного дела, ни даже собственного дома. Они мыкаются с одной дешевой съемной квартиры с мебелью, которую хозяева постеснялись забрать на дачу, на другую, перебиваются какими-то необязательными фрилансами (перевод с популярных языков и копирайтинг), непременно курят и создают у читателя общее впечатление нестроенности и неухоженности, такое жалостливое. Родители махнули на них рукой и перестали даже говорить про семью и карьеру. Часто такие люди ведут эмоциональную жизнь где-то за пределами реальности, да; в интернете, особенно в фандомах, достаточно именно таких персонажей. Обычно они очень милые, но их немного жалко и в их обществе о том, что у тебя есть какой-то реал, говорить неловко.

На фоне ясного понимания, что нам подносят именно таких персонажей в качестве героев, и это у них происходят всякие мистические прозрения, прямо на прокуренной кухне в съемной квартире, хочется сказать, ну автор, ну кого-то обманываешь-то? Себя первым делом, видимо. Особенно учитывая, что герой-то на самом деле один, а именно — героиня средних лет, образ одинокой неустроенной тетки, которая выдумала себе и любовь, и «необычность», и, сидя в кафе, фантазирует, как могла бы сложиться жизнь у людей за соседними столиками — отлично удался. Фантазирует на тему чужой жизни, а не своей собственной, заметьте, именно потому, что про себя-то все в глубине души прекрасно понимает: там скучно и пусто. В самом конце, когда «таинственный незнакомец» открывает нашим героям новый вид наркотиков — возможность путешествовать по несбывшимся развилкам собственной судьбы — это выглядит гораздо, гораздо схематичнее и менее достоверно, чем описания судеб чужих.

В итоге вся история, которая по существу есть триумф эскапизма, за счет убогого стиля, убогих героев, полнейшего отсутствия событий и смысла наверняка однозначно приводит к выводу, что в эскапизме надо знать меру, чтобы не дай бог не обнаружить себя когда-нибудь в одиночестве на прокуренной кухне в съемной квартире в Бабушкино, когда единственной радостью останется выпить кофе

Как этот человек пишет — вот что сразу бросается в глаза. Совершенно изумительный слог, такой, что не уже и не важно, о чем он, собственно, пишет, кто герои и что происходит. Очень точные наблюдения, очень точные формулировки — на моей памяти такая исключительная изобретательность и небанальность описаний была только у Грина, но у Олеши она гораздо более реалистичная и едкая.

Интересна трансформация подхода к герою. Поначалу, естественно, кажется, что Кавалеров — действительно, герой, тонко чувствующая и страдающая личность, затираемая жестоким веком, который своими грубыми рабоче-крестьянскими сапогами... И благодетель его представляется таким же, красномордым, плотным, начисто лишенным «тонких порывов», непонятно зачем подобравшим себе игрушку. При этом, впрочем, где-то на задворках сознания в первой части теплится мысль, что оценки героя как-то уж слишком жестоки, и себя он любит как-то уж слишком, а других так откровенно пытается изо всех сил презирать, что начинает со своим высокомерием выглядеть подозрительно.

А потом внезапно появляется смешной человечек с подушкой и озвучивает очень внезапный (по крайней мере для меня) вердикт: зависть. Кавалеров просто завидует успешности, трудолюбию, уверенности, возможности облагодетельствовать кого-то просто так, уважаемости и прочим вполне почитаемым качествам своего благодетеля. Тем сильнее завидует, что тот подобрал его, пьяного и нищего, на улице, привел к себе в дом, очистил от грязи и дал работу. Удивительное дело: страдающий герой внезапно оказался низкой личностью. А ведь так грезил о своей погибшей (по вине других, разумеется) молодости, о жестоком веке, который не ценит индивидуальных талантов! Такие неоцененные типажи обломовского толка принято обычно рисовать самыми радужными красками и всячески чернить «детей Марфы», которые регулярно подают им заработанную тяжким трудом милостыню, чтоб не сдохли.

Человек с подушкой — странный персонаж: он изрекает неприятные истины, вступающие в противоречие с его собственным, казалось бы, жизненным кредо, во всяком случае, с тем, что давало бы ему право на самоуважение. И если Кавалеров до последнего не признает своего падения, то Иван делает это легко и видимо беззаботно, как факт. И это, в сущности, довольно жутко.

Фигура Кавалерова пробуждает ассоциации с целым рядом таких лишних людей, трагической испостасью которых является Раскольников, жуткой — человек из подполья и комической — Васисуалий Лоханкин. Его проблема в том, что кроме собственно его неадекватности этому миру, других проблем, которые могли бы эту неадекватность оттенить или хотя бы объяснить, в тексте и нет. За счет этого типаж завистника, обвиняющий весь мир более удачливых в том, что они его вытеснили, не оценили, подобрали на улице и пригрели, выглядит ну очень ярко. И очень типично, к сожалению. И вызывает бурную смесь отвращения и жалости. Не сомневаюсь, что товарищ Бабичев искренне хотел ему помочь, но тут помочь нельзя, если любое участие более сильного (а помогающий всегда сильнее) будет истолковано как насилие.

Печально и изумительно во всем романе то, что людей вроде Кавалерова — великое множество. И мало кто называет их столь выдающиеся качества своим именем.

Хотя в финале герой, конечно, понес наказание, вполне комическое, в виде немолодой вдовы, но совершенно ничего не осознал и не осознает. И с жизнью своей, разумеется, ничего не сделает. Последний аккорд — очередь на занятие кровати — настолько же ужасающ, как и последний аккорд «Котлована». Да и вообще, несмотря на несхожесть во всем остальном, и развитие, и финал «Зависти» и «Котлована» оставляют в чем-то схожие впечатления.

Определенно, все книги хороши, кроме скучных. С этой я ужасно мучалась, разрываясь между скукой и упрямством. Правда, в изрядной части тому виной еще и чудовищная начитка — какой-то провинциальный театр, в котором девушка-диктор то пищала на все голоса за каждого персонажа (причем одни и те же периодически начинали говорить разными голосами) так, что я подскакивала, то запиналась на простых словах и не там ставила паузы в предложениях. Впрочем, если бы я ее читала, а не слушала, то удовольствия вряд ли получила бы больше, разве что мучилась бы меньше — читать все же быстрее.

Содержание, собственно, тоже провинциальный театр. Никак не могу взять в толк, зачем некоторые писатели так поступают, а именно, смешивают в одном тексте элементы высокого и низкого штилей, фарс и пафос. Получается какой-то ужасный выродок. Читатель понимает, что с таким отношением автора к собственному тексту, ему, читателю, совсем ловить нечего.

Это странно, на самом деле, есть правда хорошие моменты и шутки, удачные фразы, образы. Но складывается впечатление, что все хорошее получается у Хаецкой как-то случайно и к действию и навязанным образам героев не относится, а стоит ей попытаться это действие двинуть — выходит все то же сочетание фарса и пафоса. Собственно, герой, который по жизни ни рыба, ни мясо, зато хороший, умный, понимающий и жаждущий всем помочь скромник, ненавязчиво воплощает оба этих элемента. В остальном же они в основном разделяются по персонажам. К примеру, пресловутой Дианоре (какое имя! дело Прыны Вымрыжмяк живет и здравствует) достается пафос в таких количествах, что смотреть противно, особенно в ее воплощении в мире Аррой. Морган Меган — это первым делом, конечно, фарс. Демиург, являющийся бывшим каторжником в каком-то непонятном мире, забредший не пойми зачем на Землю Хелота и создавший на досуге мир, представляющий собой декорации третьей части. Довольно скудные, правда. Демиург, половину своих существ сотворивший по пьяни или с похмелья, и потом решивший устроить конец света в созданном им мире почему-то с помощью банды образцово-показательных наемников. Все это очень странно, и я не могу понять, действительно кто-то относится к этому всерьез, что ли? Правда, это не тот фарс, который вызывает смех, а скорее печальный образчик петросянии, заставляющий задуматься о том, что некоторые считают смешным.

От всей истории остается ощущение тотальной авторской неряшливости. Такое впечатление, что автор не определилась, пишет она всерьез или нет и хочет сделать историю поучительную или комическую — и в итоге у нее не вышла ни та, ни другая. Все до единого герои какие-то бестолковые и необязательные. Складывается все то же впечатление деревенского театра, в котором пьяница дядя Вася играет короля Лира, не расставаясь с бутылкой водки и периодически выходя из образа, чтобы поругаться с женой. Герои периодически забывают свои роли и несут то восторженную пургу, то какие-нибудь рыночные сплетни. Некоторые и вовсе забывают, зачем они здесь, и под конец уже маются от скуки, не зная, куда себя деть (например, этот мальчик с бабушкой-привидением). Все до единого персонажи вызывают некоторое удивление (там нормальные люди вообще есть, думаешь), но никакого интереса. Пожалуй, единственный очень удачный и симпатичный образ был — святого Суспиция, действительно привлекательный и цельный, и того автор поспешила угробить, увы.

Большие сомнения вызывает также смена трех картин: Робинзон (с Робин Гудом в Шервудском лесу) — Легионер (в образе Гури в Ноттингаме) и Террорист (в мире Аррой). Какая между ними связь, интересно? Я не увидела никакой, кроме того, что из персонажей каждой из частей больше уже ничего нельзя было выжать. Внезапное появление Моргана Мегана, который сначала был хорошим, а потом внезапно стал плохим и перенес всех в другой мир — изумительный по нелепости рояль в придорожных кустах. В каждой части свой набор персонажей, при этом у «переходящих» (типа Алькасара, который в моей начитке упорно говорил с сильным грузинским акцентом, типа, «Пакупай памидор, дарагой, вкюсный, слаткий памидор!») полностью меняется характер.

Основной вопрос, который остается в конце: и что? Зачем было все это? Затем, чтобы сказать, что созданные демиургом-пьяницей с похмелья мороки должны пожалеть своего дебильного создателя? Общее ощущение бестолковости — вот главное впечатление.

Роман, во многом похожий на «Сенсацию», но не такой блестящий и смешной. Отчасти напоминающий также «Королей и капусту» О'Генри. Дело происходит в маленьком африканском государстве, народонаселение и правители которого буквально на днях слезли с деревьев и приобрели некоторый европейский лоск только формально, а по сути так и остались каннибалами. На престол восходит юный наследник, получивший по недосмотру старших степень в Оксфорде и переполненный идеями модернизации, европеизации и прочими инновациями и нанотехнологиями.

Разумеется, это весело, потому что правитель страшно далек от народа, с одной стороны, и обладает безграничной властью — с другой. При этом имеет вообще очень мало представления о реальной жизни, экономике и тд. и уж совсем не разбирается в людях. Что забавно, даже переполох, который он разводит со всеми своими новыми идеями, никого особо не напрягает, потому что большинство подданных вовсе не понимает, чего император имеет в виду. Достается только самым ближним и наиболее образованным — и они, устав от этого сумасбродства, начинают устраивать против него заговоры, натурально.

А еще в дикой стране, разумеется, есть английское, французское и американское посольства. При этом каждое из них относится к своей работе по-разному: английский посол давно уже на все забил, наслаждается жизнью и плевать хотел на политику и происходящее за стенами посольства. Французский, наоборот, видит везде происки английского, комично усматривая их в самых нелепых вещах, и активно плетет интриги. Американский занят не помню чем.

Вечер становится еще более томным, когда в нашу африканскую страну в поисках приключений прибывает английский юноша-пройдоха, но все же из высшего общества, и тут же становится в правительстве императора министром модернизации и начинает воплощать в жизнь его сумасшедшие планы.

Конечно, все это было б так смешно, когда бы не было так грустно. Во следует реалистической традиции, и люди, власть удержать не умеющие, быстро от нее оказываются оттерты и дорого платят за свои безумные идеи и невнимательность к реалиям. Потому что даже в этой захудалой африканской стране власть оказывается нужна многим, готовым заплатить за нее чужими жизнями. Финальный аккорд с дочкой посла (не буду спойлерить) вообще несколько выбивает из колеи. но мне, пожалуй, нравится. Во все-таки — отличный образчик черного юмора, и шутки на тему смерти ему удаются особенно хорошо.

Я тоже отношусь к тем людям, которые узнали о существовании этой книги, начав смотреть сериал, причем я читала и смотрела параллельно, так что была возможность сравнивать. Печально признать, но при всех нестыковках, нелогичности и общей трешевости сериала книга ему несколько проигрывает, по крайней мере, в плане интереса. В начале я наслаждалась отличным языком и медленным развертыванием интересной истории — вот юноша попадает в университет для волшебников, как именно он там учится. Магия + учиться, больше ничего, собственно, не нужно. Эпоха учебы Квентина сотоварищи описана прекрасно, может, потому что меня в принципе очень привлекает эта тема, и истории о том, как и чему люди учатся, не наскучивают. Но следующие две части — про «взрослую» жизнь выпускников и Филлори — гораздо более тягомотные. В основном потому, что «взрослая» жизнь в глазах этих юных магов, которые могут почти все и при этом не ограничены в деньгах и не имеют потребности работать сводится к унылым пьянкам. Я все это прошла на своей шкуре, но мне было меньше лет, я жила в унылой российской провинции и нам абсолютно нечем больше было заняться. Что выпускники магической школы, куда берут только очень одаренных детей к тому же, не находят больше, чем заняться, и ведут себя, как птушники, вызывает сомнения.

Да, что еще очень привлекало меня в Брейкбиллсе — чего нет в пресловутом ГП, кстати — идея элитарности знания. В ГП раз за разом подчеркивается, что ты можешь быть тупым и ленивым троечником, но достаточно быть избранным и иметь горячее сердечко, такое, знаете, обломовское. В Brakebills если ты завалил экзамен — ты лузер, в том числе среди своих, и даже пресловутый магический спорт welters (интересно, как это переведут — «чехарда»?) тоже завязан на знаниях и их применении. Жаль, что автор быстро бросает эту прекрасную идею.

В целом создается ощущение, что ко второй половине книга автору поднадоела или он решил, что что-то он недостаточно крут и надо, пока не поздно, напихать в нее секса, наркотиков и рок-н-ролла. И напихал, что изрядно испортило общую «староанглийскую» атмосферу. Все герои, которые были если не симпатичными, то хотя бы нейтральными в первой части, стали очень скучными и противными, особенно Квентин. С сериалом я удивлялась, как у этого УГ вообще могут быть какие-то друзья и девушка, если он только и делает, что ноет, трусит и ведет себя как эгоист и инфантил. В книге он значительно более адекватен, но вся УГшность проявляется под конец, после выпуска из Brakebills. Хотя это прекрасный образчик людей такого сорта — дай им все, о чем они даже не смели мечтать, пусть они попадут в волшебную школу, пусть окажутся в магической стране из детских книг — все равно жизнь будет их не устраивать, они найдут, над чем ныть и из-за чего изводить окружающих. Разруха в головах, натурально, и читателям, кажется, достается в этом плане куда больше, чем друзьям Квентина, потому что они наблюдают всю его «внутреннюю кухню» бесконечного размазывания соплей. К чести создателей сериала, из ничего они создали очень ярких персонажей — и самого Квентина, ухудшив его недостатки, и Элиота (практически из ничего), и Марголема (которую в книге зовут Janet, и об этом по сериалу как-то вскользь упоминается), и Кэти, которой в книге вообще нет, и Пенни, который совсем не такой.

В целом, мне, пожалуй, понравилось, но хорошо именно сочетание книги и сериала — они дополняют друг друга, в тексте есть плавность и логическая обоснованность, зато в экранизации шухер на шухере и вообще весело. Подумываю насчет второй части.

Удивительно простой роман в плане сюжета, за все время, по сути, происходят только два серьезных события, да и то достаточно предсказуемые, по крайней мере, не внезапные. И в то же время читать его интересно, и сам процесс доставляет удовольствие. Сюжет вкратце сводится к тому, что некий молодой человек из простой и небогатой семьи, одинокий, работающий бухгалтером, случайно встречает безумную, которую опекает его друг и забирает ее к себе. Правда, поначалу, когда описывается довольно мучительная, хотя и очень типичная история семьи этого молодого человека, такого поворота совсем не ждешь. Кажется, вопреки нищете и серости, в которой он вырос, литературному герою логично бы пробиться куда-нибудь наверх, совершить какой-нибудь яркий подвиг — а он совершает вместо этого подвиг неяркий и не заметный никому, кроме друга и врача. При это сам ни на секунду не осознавая, что это подвиг, просто следуя движению души, спокойно и тщательно, по-крестьянски, воплощая в жизнь свое решение.

Я затрудняюсь сказать, что мне нравится в мягком слоге Газданова и не нравится при этом, скажем, в Прусте. Возможно, то, что у Газданова больше бытовых деталей и баланс между «психологией» (размышлениями, рассуждениями и чувствами героев) и грешным реальным миром с объективными обстоятельствами соблюден очень точно. Его очень хорошо слушать в машине: с одной стороны, можно безболезненно для восприятия текста отвлечься на несколько секунд, с другой стороны, не приходится прикладывать никаких специальных усилий для того, чтобы следить за текстом и осознавать происходящее в нем.

Обычно я прохладно отношусь к старой классике фантастики: как и в кино со спецэффектами, человечество сильно продвинулось и в изобретательности, и в силе изображения. Старые «ужастики» кажутся попросту скучными и совсем не страшными в сравнении с тем же Кингом. От «Острова» я ждала примерно того же: тоскливых попыток напугать тем, что сейчас не напугает даже пятилетнего, и длинных последующих рассуждений и размышлений, которые значительно будут превосходить объемом часть, в которое происходит какое-нибудь действие. Но роман оказался каким-то внезапно ужасным совсем в другом плане. То есть, стоит только поверить, что Моро действительно полуочеловечил настоящих животных (хотя матчасть с применением хирургии представляется сейчас комической), как становится страшно. Полу-сознание, блуждающее в потемках, разрывающееся между глубоким зовом животной сущности и непонятными, но жуткими этическими и бытовыми запретами типа «не сдирать кору с деревьев». С точки зрения Моро и остальных двух людей на острове вполне понятно, что все эти сакрализованные запреты призваны минимализировать «вредное» влияние животных, и имеют своей целью не воспитание и не развитие личности животного, а удобство белого человека.

Мне очень нравится параллель Моро сотоварищи против животных и англичане против остального нецивилизованного мира, который они колонизируют. Мне кажется, это очень удачная находка. С одной стороны, «бремя белого человека», с другой стороны, туземцев за полноценных людей никто не считает и их вполне можно отбросить как отработанный материал.

Но мне хочется провести другую параллель. Существа, жизнь которых ограничена сакрализованными запретами, противоречащими их сущности, существа, которые изо всех сил пытаются «соответствовать» и все равно не соответствуют и никогда не будут, существа, подчиняющиеся другому, высшему существу, которое творит, поражает и исцеляет. Существа, из обрывков фраз и указаний этого высшего придумавшие себе Закон и Чтеца Закона. Закон все честно пытаются соблюдать, и все нарушают. Все отлично складывается. Зверелюди на острове — прекрасная злая пародия на религию, не знаю, вкладывал ли Уэллс этот смысл или так случайно получилось.

Итог романа с убийством Моро представляет собой совершенно ницшеанский переворот с убийством бога. Только по Ницше, зверелюдям, которые на такое посягнули, следовало бы пойти дальше в своей революции и стать полноценными людьми, а они возвратились обратно в звериное состояние. Нет спасения.

С другой стороны, злая пародия на религию — наверное, самый очевидный и сам собой напрашивающийся путь развития такой ситуации. Просто потому, что это свойство человеческого разума, и автора, и героев-людей — сакрализовывать непонятные, неисполнимые и противоречащие природе человека указания, усложнять их и формализовывать, а также сакрализовывать того, кто эти указания дает. То, что разум не способен воспринять, переходит в область сакрального.

«Остров» позволяет, таким образом, посмотреть на человеческое общество с другой стороны, с точки зрения бога, и зрелище получается жалкое и отвратительное одновременно.

Знаете, в Ботичелли есть какое-то совершенно неодолимое очарование — как очаровывает все красивое, что бы там ни было внутри. В общем, я не могла не купить книжку с фрагментом «Весны» на обложке, даже заранее вполне представляя, какой она окажется.

«Лаура и ее оригинал» Владимира Набокова — это, строго говоря, не «фрагменты романа» (как оно называется официально. «фрагменты романа» — так в школьных хрестоматиях пишут про отдельные главы вполне законченных произведенний), а скорее «наброски начала романа». В начале есть наброски линии некой Лауры-Флауры, молодой девицы странного происхождения и неопределенных занятий, вышедшей замуж на пожилого известного, но, увы, слишком старогот и толстого невролога. Отрывки чуть дальше посвящены ее мужу, имя немедленно запамятовала, но даже на полноценные фрагменты они не тянут. Так — внутренние зарисовки, которые автор делает для самого себя скорее. Как к большой картине создается серия из тысячи карандашных набросков. Если считать оконченную «Лауру» Набокова «Весной» Ботичелли, то текст, который мы видим, в первой части представляет собой карандашный набросок одной из фигур, а вторая половина состоит из набросок купидончика, рукоятки меча стоящего слева мальчика и цветов под ногами. Да, у Ботичелли красив и каждый цветок тоже, как и у Набокова — каждая фраза, удачный термин, игра слов, аллитерация и тд. Но один цветочек Ботичелли — еще не картина, и наброски Набокова в изданном варианте — еще не роман и даже не около этого.

Можно судить, например, по Кафке. Вот «Замок» — это действительно неоконченный роман, который имеет смысл читать, из которого можно понять сюжет, проникнуться атмосферой и тд. А «Лаура» — она повисает в воздухе, она вся насквозь карандашная, причем большую часть листа занимают еще белые пятна. Более, как в эмской депеше, не имею ничего сообщить вам по поводу самого текста.

«Лаура» и ее перевод» Геннадия Барабтарло впечатлил еще меньше. Во-1, переводчик «с высоты своей высокой культурности и рафинированной интеллигентности» пишет в переводе «разсвет», «безпутная жена» и «разстройство желудка», объясняя это своей ненавистью к советской языковой реформе и желанию вернуться к старой орфографии. По мне — либо уж возвращаться так возвращаться (а знаний-то хватит?), либо не выпендриваться и писать по нормам, потому что это исключительно выпендреж и более ничего, а впечатление портит сильно. Во-2, там есть некоторые довольно ценные пояснения насчет структуры романа, расстановки карточек и тд, параллели отдельных мест с другими произведениями Набокова и тд. Но в целом на сколь-нибудь приличный лит.анализ это все равно не тянет, про Набокова можно написать гораздо глубже и интереснее, если уж задаться такой целью.

«Предисловие» Дмитрия Набокова дает очень четкий ответ на вопрос о причинах классической пролетарской ненавистью к интеллигенции :-))) Проще говоря, оно жутко бесячее. Мало того, что сыночек паразитирует на своем отце, нарушает его последнюю волю, чтобы срубить бабла. Так он это еще и делает это с таким выражением лица, что тошно становится. Не берусь ткнуть пальцем, но какое-то жуткое впечатление фальши, наигранности и высокомерия от этакого великовозрастного мажора — очень неприятно, короче говоря

Начнем с традиционной пятиминутки ненависти про перевод: надо, действительно, быть Ильиным, чтобы вставить в название пресловутых незаконнорожденных, несмотря на пояснения самого Набокова на этот счет. В примечании Набоков пишет: «Термин «bend sinister» обозначает в геральдике полосу или черту, прочерченную слева (и по широко распространенному, но неверному убеждению обозначающую незаконность рождения). Выбор этого названия был попыткой создать представление о силуэте, изломанном отражением, об искажении в зеркале бытия, о сбившейся с пути жизни, о зловеще левеющем мире. Изъян же названия в том, что оно побуждает важного читателя, ищущего в книге «общие идеи» или «человеческое содержание» (что по преимуществу одно и то же), отыскивать их и в этом романе». Очень мило со стороны переводчика было не просто полениться покопаться в геральдике (незаконнорожденность обозначает схожий знак, называющийся baton sinister), но даже не послушать самого автора. Впрочем, как обычно

При этом роман действительно очень сложный, сложный по языку, потому что в нем игр со словами — как нигде. А еще и транслит с русского (нарочито не совсем точно переведенный), от вида которого у меня аж зубы сводит. Набоков в чем-то схож с Умберто Эко. У меня такое чувство, что Эко пишет свои романы, только чтобы создать себе своего рода «пространство для игры» со своими собственными знаниями об истории, скрытыми и явными цитатами и аллюзиями на исторические и культурные факты. Да, я знаю про «мне захотелось убить монаха», но ни на грош в это не верю :-D Эти тексты — вовсе не для того, чтобы просто рассказать читателю историю, и не для того, чтобы заставить читателя внутренне переживать, духовно совершенствоваться и тд. Если угодно, романная форма — это только предлог, формат, позволяющий выложить все, что автору есть сказать про историю и культуру в игривой и загадочной манере.

Набоков во многих своих вещах, и в «Bend sinister» прежде всего идет по тому же пути. Использует текст как пространство для своей «игры в бисер», только если у Эко основной игры является история и культура, то у Набокова — язык и литература. Он играет в слова и играет в художественные приемы. Явственно наслаждаясь этой игрой (которую оценит далеко не каждый читатель) и не скрывая этого. Отсюда многочисленные игры со словами, смешения языков, повторяющиеся и зеркалящиеся тропы, отсюда сложная система взаимоотношения автора и персонажа и появление автора-Набокова в самом тексте, отсюда бесконечные цитаты и отсылки к другим литературным произведениям, легкое заигрывание с читателем и критиком. Помните «Адам Н. Eпилинтер, Есноп, Иллиной» или что-то подобное, все дивные комментарии к «Pale fire», ржаки над Джойсом в «Приглашении на казнь»? :-)

Имхо-имхо, «Bend sinister» следует оценивать прежде всего как такую литературную игру, и уже потом как роман с сюжетом и психологией.

Но роман сложен и с точки зрения непосредственно содержания, сюжета и психологии. Казалось бы, имеем небольшое воображаемое государство, в котором недавно случилось революция и установился полицейский режим. Граждане государства, в том числе и наш герой, до сих пор не могут поверить, что вот эти жалкие придурки, которые еще вчера подавали им пальто, теперь ими правят и могут решать вопросы жизни и смерти. «Вот эти придурки» тоже, кажется, не до конца в это верят, учитывая, что периодически они возвращаются к своему раболепному тону и вообще выходят из роли. Но Набоков не был бы Набоковым, если бы история состояла именно в этом. Суть романа — вовсе не в соотношении государства и личности, не в «разоблачении тиранов», и новое государство вовсе не символизирует советскую Россию. Собственно, как и чудесная страна Зембла не символизирует никакую Россию. Все это — только декорации для внутренней очень личной и простой драмы героя и для игры автора на струнах языка. «Как и в случае моего «Приглашения на казнь», с которым эта книга имеет очевидное сходство — автоматическое сравнение Bend sinister с творениями Кафки или штамповками Оруэлла докажут лишь, что автомат не годится для чтения ни великого немецкого, ни посредственного английского авторов». Вот вам и приговор Набокова всем классическим трактовкам.

Но если брать за основу «Приглашение на казнь», то очевидно, что тема та же: независимость личности от всех этих довольно пошлых обстоятельств внешнего мира, таких как государство, власть, опасность и тд. Стоит только немного приподнять завесу текста и взглянуть на все с высоты автора — и сразу понятно, насколько это мелко. Это одна из тем, но не единственная. Вторая, как говорит сам Набоков — любовь к ребенку, простая, совершенно обыденная и естественная *всепоглощающая* любовь, про которую больше и сказать нечего. А еще — особый авторский взгляд, ощутимое присутствие автора в тексте как «бога из машины», в конце выступающего все громче. Я очень люблю грешным делом, когда Набоков-автор появляется в тексте: сразу становится не страшно. Здесь это тоже работает :-)

Читать Набокова — одно удовольствие, а читать Набокова после литературы откровенно плохого качества — другое. Уже перестаешь обращать внимание на сюжет, и получаешь удовольствие от того, как он это делает, господи! Иная классическая музыка производит такой же эффект, как набоковское письмо, и совершенно не важно, что этим хотел сказать автор. Видела карточки Набокова, наброски к «Лауре», но все равно сложно представить, что творится у автора в голове, когда он так использует слова. Про Грина можно сказать, что Грин подбирает самый точный термин для конкретной ситуации, пусть не общеупотребительный, а именно конкретно-точный. О Набокове такого не скажешь, потому что у Набокова никогда нет конкретной ситуации, существующей вне материи текста, все его ситуации, люди, сюжетные события суть — текст. Пафосно звучит, но, собственно говоря, не знаю, как еще это сформулировать. Поэтому содержание романов Набокова невозможно пересказать: будучи изложенным другими словами, оно утрачивает всю свою привлекательность, становясь странным, безумным, пошлым, никаким. «Дар», к примеру: ну, пишет человек свой роман, ну, написал. Как передать это цветение садов и пенье птиц — неясно.

С «Подлинной жизнью» та же история: безымянный рассказчик хочет написать биографию своего недавно умершего сводного брата, который был знаменитым писателем. И начинает, разумеется, с набора материала: встречается со знакомыми Себастьяна, пытается разыскать его последнюю роковую любовь. До написания, собственно, дело так и не доходит. Но Набоков так ловко поворачивает сюжет, что, с одной стороны, изначально зная, что герой-писатель уже мертв к «настоящему» читателя, проживаешь его жизнь от юности до самой смерти. Вроде бы и осознавая, что это история в истории, значит, вещь во второй степени эмоционально отдаленная от читателя. С другой стороны, фигура повествователя настолько зыбка и сомнительна, что непонятно, где на самом деле картина, а где — рама. И жизнь Себастьяна, показанная в небольших эпизодах, пересказом третьих лиц, кажется куда реальнее, чем жизнь рассказчика.

Судьбой рассказчика по-настоящему проникаешься только под конец, когда он (в воспоминаниях) спешит к умирающему брату, ночь, забыл деньги, зима, спальный вагон с непонятными и отвратительными телами, нервы, невозможность повлиять на скорость хода поезда, боязнь опоздать, усталость. Потрясающе описана вся гамма ощущений, которая бывает в таких ситуациях, когда внутренняя тревога умножается на крайне неприятное окружение. И если принять на веру, что героев не два, а один, и этот герой на пороге смерти — такой ужасный ночной зимний поезд отлично изображает этот порог.

Хотя трактовок романа, разумеется, сколько угодно. Есть, например, мнение, что это не безымянный герой пишет книгу, а сам Себастьян Найт, уже почти покойный, и это его последний, автобиографический роман. Объяснять Набокова, на мой взгляд, так же весело, как заниматься теологией, и так же бессмысленно с точки зрения уяснения конечной истины.

Какой-то очень ускользающий роман, что прекрасно оправдывает свое название. Герой-недотыкомка, проходящий по жизни, не оставляя толком следов, умудрившийся совершить единственный сколь-либо значимый свой поступок совершенно невольно, в сомнамбулическом состоянии. Такой же легчайший, удивительно не затягивающий, как обычно у Набокова бывает, слог. Сложно сказать, что на самом деле думаешь по этому поводу — получаешь удовольствие в процессе, как от разглядывания изморози на стекле или чего-то очень изящного и очень преходящего, и тут же забываешь.

Еще один из легких романов, почти иронических, где все герои чем-то неуловимо похожи, в общем списке «Себастьяна Найта», «Приглашения на казнь», даже «Пнина», пожалуй. Эмиграция, скитания по Европе, какая-то мимо проходящая жизнь, легко и бестолково, но на самом деле без ощущения легкости, а в постоянной болезненной концентрации на каких-то незначительных мелочах, которые все отравляют. И взгляд автора — очень сильно сверху — который посмеивается и покровительственно улыбается.

Я уже забыла, как звали героя, Персен, Парсон, впрочем, никто из других героев тоже не запомнил, кажется. Традиционная связь с литературным миром, традиционная отчужденность от мира физического (выражается в общей неловкости, неряшливости, несмертельных, но скорее постыдных болячках). У меня смутное ощущение, что это легкая самопародия, в смысле, не на себя-человека, а на других героев. Потому что несмотря на трагичность ситуации, наш герой — персонаж, безусловно, комический. Но за счет общей «прозрачности» трагизм этот становится виден только под конец, да и ни у кого не вызывает сочувствия, и вообще не важен. Ну, придушил жену во сне, ну, с кем не бывает. Это чудно, на самом деле, что, следуя классическому приему, Набоков приберегает это откровение под конец, но при этом поворачивает все так, что оно не производит ни малейшего впечатления. Читатель уже заранее готов ко всем вероятным и невероятным поворотам. Сравнить с ужасающе тяжелой смертью — причем происходящей только в воображении героя — в «Найте».

Возможно, в общей прозрачности есть какой-то очень тайный смысл, которого я не разглядела (кто знает, поделитесь). Возможно, это просто шутка и «упражнение для пальцев». Набоков всегда хорош, впрочем.

Нет совершенно никакого смысла читать этот роман, если вы не считали все предыдущие. «СНА» — забавная и остроумная пародия ВВН на автобиографию, с полностью перевернутой как собственно человеческой биографией, так и творческой. Не вижу в нем особой глубины ряда других вещей, он скорее забавен, чем что-либо еще. С другой стороны, Набоков все еще Набоков, и здесь он так же прекрасен, как и везде. Искреннее удовольствие получила от самого процесса чтения, и, мне кажется, в отсутствие особых идей или жесткой привязки к сюжету авторский стиль проявляется особенно чисто, что ли. Очень точный, очень изящный, насмешливый и злобный, смотрящий на мир (включая себя самого) с оттенком понимающего презрения и усмешки. Вообще умение злобно посмеяться — одна из моих любимых черт у Набокова, чего уж там. Лучше, чем у него, ни у кого это не выходит.

В данном случае — аве авторскому чувствую юмора! — он смеется над самым ценным, что у него есть — своим жизненным путем и творчеством. По-разному, но в равной степени забавно.

Что касается жизненного пути, то тут переворачивается с ног на голову история, так сказать, личной жизни. Герой романа — русский писатель-эмигрант Вадим Вадимович, фамилия которого умалчивается (издевательские насмешки в самом конце, когда он после инсульта пытается ее вспомнить, не не преуспевает, не в счет). Он принадлежит к знатному русскому роду, в 19 лет сбегает из Советской России через границу и, пропутешествовав некоторое время по Европам, оседает в Америке. В этой части повторяется реальная биография самого ВВН, как и дальше — ее «внешняя», формальная сторона. Но вот по части личной жизни тут же идут фатальные расхождения, которые, собственно, и составляют основу сюжета «СНА». ВВН, как всем известно, был единожды и вполне счастливо женат и родил одного сына. Герой, Вадим Вадимович, женился раза четыре, не считая последней незавершенной истории, и имеет одну дочь (которая на конец действия, правда, вполне могла бы закончится). В отличие от Набокова, так никогда и не побывавшего в СССР после побега, Вадим Вадимович выбирается туда.

Параллельно с описанием обширных приключений и злоключений в личной жизни идет описание творчества, и это еще забавнее. Говорю, что нет смысла читать этот роман тем, кто не знаком с предыдущими, потому что иначе будет совершенно непонятно, где стеб, а где реальное сходство, и в чем, собственно, состоит стеб. В случае с творчеством ВВН не переворачивает все с ног на голову кардинально, но находит забавные похожие названия и сюжеты, будто из параллельной реальности. За этим интересно следить, как за детской игрой на внимательность, и даже не прилагая ни малейших усилий, можно обнаружить потерявшегося жирафика сходство воображаемых вещей с реальными:

Сирин — Ирисин

Машенька — Тамара

Камера обскура — Камера люцерна

Дар — The Dare (герой ваяет неприязненную биографию Достоевского)

Пнин — Dr Olga Repnin

Лаура и ее оригинал — Esmeralda and her parandrus (?)

Королевство за морем вызывает некоторые вопросы своим названием, хотя как стеб над Лолитой, рассказывающий про педофилию, завершившуюся счастливой семейной идиллией, и так неплохо.

Задумалась, кстати, пока писала, что же такое за таинственный «парандрус». Википедия сообщает нам, что это animal form of Medieval bestiaries, которое could change their shape at will.

В общем, получила исключительное удовольствие от процесса, хоть и не скажу, что меня впечатлил результат. И вообще многочисленные тягостные описания нервического недуга героя, абсолютно пустячного, но раздражающего своей навязчивостью, тоже напоминают издевку над другими, куда более существенными, тонкими и болезненными невротическими приступами других персонажей. В общем, все это — очаровательное, очень в Набоковском стиле баловство с явственно чувствуемой издевкой над предметом. Так хорошо, как даже не ожидала.

Самый удивительный роман Набокова, что я читала (а читала уже почти все, в последнее время закрываю остатки) и, возможно, самый лучший. Во всяком случае, судя по «Взгляни на арлекинов», сам Набоков считал его лучшим и важнейшим — хотя с его постоянным подсмеиванием над собой и над всем никогда нельзя был уверенной. В «Аде» слишком много всего, чтобы объяснить ее сходу: и любовная история, и параллельная реальность, и развитие личности, и традиционные чисто литературные игры.

Честно скажу, «великая любовь» между родными (фактически, но не формально — у родителей тоже все было не так просто) братом и сестрой оставили меня вполне равнодушной — кроме легких ассоциаций с «Избранником» мне нечего сказать на эту тему. Начало их истории, когда девочке 12, а мальчику 14, живо ассоциируется с классическими «нимфетками» и этой общей темой ВВН, хотя, надо сказать, за счет близости возрастов героев оно не воспринимается как нечто грязное. Тем не менее, из всей многолетней истории, которая продолжается, когда героям уже хорошо за 80, именно этот период — одно лето — остается в памяти как наиболее достоверный, живой и яркий. Оставим вопросы о допустимости подобной юношеской любви и о достоверности столь быстрого перехода в плотскую сферу — мне на эту тему сказать ну совершенно нечего. Другое дело, что именно в том возрасте и в тот период герои похожи на живых людей, а не на картонные копии идеальных себя. Особенно заметно это по преображению мальчика, Вана Вина. В детстве и юности он молодец и красавец, но лет после 20 начинает как-то неизбежно гаснуть, блекнуть, долгие десятилетия его жизни упоминаются в паре абзацев — как скучное и никчемушное преподавание в каком-то заштатном вузе. Герой, который возникает потом, чтобы вернуть свою Аду после десятилетий же скучного брака с этаким «Костей Левиным», не вызывает доверия или узнавания.

Аналогично и с Адой — и тут действует этот приемчик из «Лолиты», когда потрясающе привлекательная, живая и очень яркая девочка, стоит ей едва стать женщиной — тут же теряет всю свою прелесть, становится скучной, грубой, глупой. Юная Ада привлекательна и интересна в своей юности и неполном совершенстве. Годам к 25 она становится фарфоровой куклой, а потом и вовсе «сошлась с инженером-химиком и, судя по письмам, чудовищно поглупела». Встреча любовников на заре их жизни всего этого не исправляет: в них уже не веришь, да и они изменились настолько, что стали неузнаваемыми.

Гораздо интереснее в мире «Ады» сам волшебный параллельный мир, Антитерра. Наш мир упоминается вскользь, как бы ненароком, то в виде шутки, то в качестве объекта нерегулярных научных исследований героя, и представляется неким аналогом рая, куда попадают после смерти. Время там течет примерно так же, и действие начинается с конца 19 века и продолжается до середины 20. Крайне забавны все выдумки Набокова и шутки на этот счет — а их по тексту рассеяно великое множество, очень жаль, что недостаток образования не позволяет все собрать. И альтернативная история: безмерно расширившаяся Британская Империя, одним из языков которой является русский, с тихо противостоящей ей Татарией, скрытой за Золотым Занавесом, какие-то военные действия на горизонте. И альтернативная культура: в одном из искренне восхитивших меня мест приводятся реальные стихи русских поэтов и вообще народные песни, очень качественно переведенные на английский, без потери звучания — будто в этом мире они так и написаны. И альтернативная техника и прочие детали — этого мало, но все равно забавно. ВВН балуется столько, сколько позволяет вместить текст, приятно смотреть просто!

Кстати, что до литературы: герой, Ван (то есть Иван) Вин периодически ведет вялую литературную деятельность, как философ и психиатр, прежде всего. Потому что отдельные больные грезят наяву о нашей Терре, ее истории и устройстве. По ходу действия к автору и привычкам автора неоднократно аппелируют (почти всегда в юмористическом ключе) как к ВВ, причем так ловко, что неясно, идет ли речь о Ване Вине либо о Владимире Владимировиче, да, в общем, и невелика разница.

Удивительно яркий текст и при этом удивительно легкий для чтения. В нем нет ничего болезненного, ничего неприятного, ничего об унижении человеческого достоинства (самый сильный из всех неприятных моментов, какие вообще есть у ВВН). Я могу понять, за что его так любил сам автор: «Ада» какой-то очень аккуратный и точный роман, в котором нет ничего лишнего, несмотря на обилие всего, и нет ничего, что вызывало бы неприятие, читательскую усталость или напряжение. Она веселит, но не задевает за живое. И при этом — с точки зрения вечности — это прекрасная литература, безусловно.

Еще раз скажу банальность — видимо, это печальная судьба группы произведений, стоящих у истоков жанров и направлений — что по мере развития этих самых жанров первоисточник начинает казаться все более пресным, простым и поверхностным. А ведь каким прорывом был в свое время. Со знаменитыми триффидами та же история, кажется. Я столько слышала про этот роман, наконец-то добралась прочитать — и ничего. Про тотальную слепоту я уже читала у Сарамаго, гораздо более впечатляющий текст, хотя и гораздо менее изобретательный в сюжетном плане, не говоря уж о том, что с точки зрения последующих за тотальной слепотой событий — разграбления магазинов, драк за еду, маленьким сообществом случайно собравшихся «выживающих» — все это уже проделал и продумал Уиндэм. Но, возможно, потому, что у него эти печальные последствия загадочной метеоритной атаки прописаны так логично, они не вызывают особых эмоций.

Гораздо интереснее сами триффиды, но их в романе меньше, чем хотелось бы, и с ними остается больше вопросов за границами текста. Что это за хрень, прежде всего? Мне кажется, именно триффиды — самый оригинальный ход текста, а не слепота, и жаль, что герои не разобрались в их происхождении и устройстве — это было бы занимательнее, чем то, как ГГ устраивает личную жизнь со своей девицей.

В романах-катастрофах мне лично гораздо интереснее, как и почему произошла катастрофа, чем как герои будут выживать потом — тут-то все достаточно понятно, еще «Робинзон Крузо» задал тон, кроме перехода к самостоятельному выращиванию еды и разведению живности ничего вроде на эту тему нового не придумали. Но и метеоритный дождь, и происхождение триффидов так и остаются загадкой, а жаль. Зато достаточно рассказывается о разных «выживающих» сообществах, которые ГГ посещает в ходе своих приключений, и они весьма разнообразны. Понятно, что каждый человек, если уж идет речь об организации в таких экстремальных условиях «выживательного» сообщества, хочет устроить все по-своему, пусть это и не всегда соответствует разуму и обстоятельствам. Зарождение и гибель нескольких начинаний — пожалуй, самая интересная и лучше всего прописанная с точки зрения логики и детализации часть романа, не имеющая, правда, к фантастике прямого отношения.

На этом весьма реалистичном фоне несколько сахарно и неестественно смотрится идиллия ГГ с его случайно встреченной девицей, с которой они в конце на развалинах мира составляют эликсиры для нильфгаардцев (зачеркнуто) рожают кучу детишек. Пастораль на фоне отсутствия медицины, лекарств, образования и тд. выглядит более чем сомнительно. Если автору так уж хотелось хэппи энда — мог бы лучше триффидов угробить) Не люблю неестественные пасторали, извините.

Идея написать продолжение относительно того, что там дальше было с триффидами, сама по себе хороша, мне кажется, это интересно. Хотя реализация, судя по всему, и не слишком удачная, жаль.

Сейчас меня будут бить поклонники Галиной, возможно, даже ногами, но я все равно скажу, что завязка очень похожа на Лукьяненко, а экспозиция — на Улицкую. Судите сами, тихий неприметный герой, вокруг которого внезапно начинается таинственный шухер, а потом и вовсе появляется юная девица, проявляющая к герою настойчивое и ничем логически не оправданное внимание — если это не Лукьяненко, то я не знаю, что тогда. А вот многочисленные родственники, тоскливое смакование пожухлых примет советской эпохи, что делала тетя Маша в Донецке сорок лет назад и все эти старые семейные фото — чисто Улицкая. Ядерная смесь.

Удивительно, но при этом роман легко и интересно читать. Правда, весь текст я настороженно ждала, что вот он свернет к тому или другому шаблонному сюжету, и сразу станет все понятно. Но нет, понятно мне не стало до конца и включая конец, хотя и объяснили, но все равно как-то не верится. Слишком все странно, и эти аллюзии, и эти совпадения. Какой Ахилл, какая Шамбала. Очень забавно все отражается в зеркале бесконечных повторов и самопародий, и не стоит, пожалуй, воспринимать слишком буквально. Герой придумал заказчику Сметанкину обширную родню, и она практически воплотилась в реальность. Его сосед по даче, Финке, придумал еще более странную конструкцию с участием очеловеченных древних богов, и она тоже практически воплотилась в реальность. Где проходит грань между магией, самовнушением и дурацким совпадением — сложно сказать. Так что и в древних богов не стоит, видимо, особо верить — не больше, чем в Ктулху, по крайней мере.

Не могу сказать, чтобы этот роман Галиной, как и «Глуша», задели меня за живое, но в процессе было приятно скорее от самого процесса, чем от развития сюжета. Отличный язык, в меру и со вкусом детали, черточки характера, изумительно выписана линия отношений героя с пожилым отцом — единственное в романе, что кажется печально-реалистичным и не вызывает сомнений, слишком оно живое и проблемное. Но, с другой стороны, почему называется именно «Медведки», почему Ахилл и Геката, почему такой странный заход через придумывание несуществующих родственников — очень много вопросов, на которые автор явно не собирается давать ответ. С «Глушей» было так же, слишком неуловимый текст, чтобы оставлять сильное впечатление, но достаточно легкий, чтобы не заморачивать этим.