На роман Финнея я наткнулся, когда искал литературные источники Соляриса Лема. По форме «Похитители тел» представляют собой абсурдистский роман. Как в произведениях Кафки, поступки и реакции на события персонажей романа (людей, а также скопированных пришельцами тел) лишены какой либо логики. Также как у Кафки, в романе много страшных подробных описаний, которые тем страшнее, что в них нет понятной читателю логики. Функция повествователя романа, недавно разведенного, потомственного врача Майлса, не действовать, но наблюдать и регистрировать события, включая собственные переживания и переживания своих друзей, пытаясь свести их воедино и сделать понятными. Роман написан разговорным стилем, который хорошо подходит для рассказа баек и небылиц. Схожий прием абсурдного повествования от лица регистратора событий позже применили Стругацкие во «Втором нашествии марсиан», и я уверен что с романом Финнея они были знакомы. То что Майлс, постепенно постигая смысл событий, больше всего боится не пришельцев, а того, что под влиянием его подруги он превратится в безвольную куклу и женится второй раз, есть намек автора, что он использует алогизм не по неумению писать психологически убедительно, а сознательно. Абсурд начинается с самого первого события: жители маленького вымышленного городка в Калифорнии (в двух изданиях романа он называется по-разному), обнаружив что их близких «подменили» на неизвестных лиц, обращаются с этой проблемой не в полицию, а почему-то к двум городским врачам, чтобы те со всем этим разобрались, хотя у обратившихся нет жалоб на физическое или душевное здоровье, а эти врачи, хотя не видят в этих людях никаких медицинских отклонений, посылают их почему-то к психиатру из соседнего города.

В романе — впервые насколько я знаю — пришельцы выведены как существа, имеющие единый разум, они представляют собой колонию организмов, дифференцированных на матку-царицу и рабочие особи. Матка — это космические споры, способные к межплатнетному перемещению и имеющие коллективное бессмертие, а рабочие особи возникают из некоторых спор при контакте с клетками местной флоры и фауны, каковые клетки они копируют, превращаясь в кратковременно живущих роботоподобных «существ». Эти существа-копии подчинены разуму спор, их биохимия идентична аборигенам (копии спят по ночам, курят, угощают друг друга кофе; Майлс и его подруга вырубают 4 копии, впрыскивая им в ягодицы дозу морфина; копию можно задушить и оглушить). Единственная задача копий состоит в том, чтобы заботиться о спорах, совсем так, как муравьи заботятся о своей матке и ее личинках. Аналогия между океаном соляриса и создаваемыми океаном «гостями» вполне прозрачна (океан — матка, «гости» — рабочие особи), что выводит на поверхность антропоморфность всей конструкции. В самом деле, что такое человек, как не колония автономно функционирующих, взаимозаменимых и обновляемых клеток, но имеющая единый разум? Рано или поздно какой нибудь автор-фантаст должен был натолкнуться на подобную идею-аналогию.

Реализация этой идеи в романе также заслуживает комментариев:

1. Помещенная в непосредственную близость со спящим человеком (неколько метров) спора, практически невесомая («легкая как детские воздушные шарики») сначала набирает вес, вырастая в размерах до размера тела данного человека, а затем постепенно копирует организм этого человека «вплоть до самого маленького атома тела». При успешном завершении копирования оригинал, будь то живой человек или его скелет, сначала размягчается, теряет сцепленность, и затем загадочным образом превращается в «нечто похожее на густой серый пух» (или «в массу пуха с перепутанными волокнами»), т.е. в вещество которое изначально заполняет внутренность спор, а затем останки человека, легкий пух, рассыпаются в еле заметную пыль. Такое превращение человеческого тела сначала в субстанцию пришельцев, а потом в ничто — необьяснимо, нет никаких физических причин этому. Но это обьяснимо с точки зрения христианской простонародной мифологии: когда сатана похищает у человека его душу, забирая ее себе, оставшееся без души тело сразу гибнет, коллапсирует, хотя физически не было повреждено.

2. Когда на рабочие особи пришельцев никто из людей не смотрит, они имеют «деревянные лица лишенные какого либо выражения», иными словами, копии безэмоциональны. Но каким образом копирование человека, которое начинается с базовых анатомических структур (скелета, соединительных тканей, мышц и кожи) и завершается копированием его индивидуальных черт, памяти и особенностей, обходит его эмоциональную сферу? Ведь эмоции и чувства людей прежде всего генотипичны, и лишь потом получают индивидуальные особенности, а рабочие особи пришельцев, точные копии рассыпавшихся в прах людей, почему то полностью лишены большинства общечеловеческих проявлений чувств (любопытства, амбиций, тревог, сомнений, колебаний, нерешительности, гордости). При этом копии сохраняют способность замечать малейшие оттенки настроений людей, умеют имитировать их юмор, улыбки, интонации человеческой речи, например, говорят терпеливо и мягко, если это требуется; умеют изображать и на самом деле испытывать недоумение и досаду; даже могут злобно пародировать и высмеивать людей, в глаза и за глаза (последнее ради своего развлечения). Почему они сохраняют злобные и аморальные (притворные) стороны человеческой психики, и не сохраняют иные? Это не просто физически и биологически необьяснимо с точки зрения допущений романа, но идет против самой его идеи: ведь в интересах выживания спор копии как можно больше должны походить на живых людей, а полное отсутствие у них подлинных эмоций человека быстро их разоблачает, как бы хорошо они ни притворялись (да и само желание притворяться у них не особо сильное, как о том говорят эпизоды с библиотекаршей, психиатром Кауфманом и профессором Батлонгом, которые все превратились в копии). Снова обьяснить все помогает христианская мифология: сатана именно таков и есть — лишенное доброты и сострадания, полное злых намерений существо. Иметь человеческую эмпатию он не может, даже если бы захотел, и может ее лишь неохотно изображать, зато ему вполне естественно проявлять злобное торжество.

3. Космические споры, выращиваемые на ферме возле города, массово гибнут от горения тракторного газолина. Хотя условия в космосе, где эти споры тысячелетия сохраняются живыми и куда они отправились прямо с грядок, гораздо более суровы. Снова перед нами мистический мотив: вампир или оборотень, неуязвимые для обычного оружия и ядов, мгновенно погибают и обращаются в ничто от серебрянной пули или осинового кола, за которыми стоит храбрость человека, желающего разделаться с чудовищами.

4. Абсолютно непонятно, зачем пришельцы, наделав достаточно копий (много больше половины города, судя по полному запустению, в которое пришел город, и по сцене развоза спор в другие города с городской ярмарочной площади), стремятся превратить каждого человека в рабочую особь, подкладывая ему все новые и новые споры, если он сбегает или уничтожает их. Если цель пришельцев — это споры, а люди для них всего лишь средства, то алогично расходовать целевой ресурс на получение средств столь дорогой ценой. Для заботы о спорах в каждом населенном пункте достаточно небольшого контингента копий, а остальных людей в этой местности, и прежде всего тех кто оказывает сопротивление, проще всего убить, чтобы не мешались под ногами. Это можно было бы отнести на абсурдность поведения персонажей романа, если бы не имелось обьяснение, что с точки зрения сатаны, убивать людей сразу нельзя — человека нужно именно захватить, завладеть его душой, а не уничтожить физически.

5. Наконец, самый слабый аспект романа — зачем спорам, обьединенным в коллективный разум, способным самостоятельно двигаться по планете, вообще нужны промежуточные рабочие особи? С такими возможностями копирования любой формы жизни они могут позаботиться о себе сами. Если я алхимик, который может превращать свинец в золото, то я как нибудь обойдусь без ученика, вся задача которого состоит в том чтобы кусок свинца добыть и положить мне на стол. Но именно таков сатана христианской мифологии: не имея персональной причины или выгоды творить зло людям, он тем не менее, бесцельно и бессмысленно, стремится превратить как можно больше людей в своих слуг, которых в процессе службы ждет быстрая и неотвратимая гибель. Именно так, по сатанински, поступают споры, покидая планету, на которой рабочие особи, размножившие эти споры, обречены на бессмысленное умирание. В копиях людей, на всем протяжении романа, легко угадываются человеческие существа, выпотрошенные и обездушенные сатаной.

Вывод: в строгом смысле слова роман Финнея относится к христианской нравоучительной литературе (как говорил Беличек «мы должны быть осторожными и уверенными что делаем только то что правильно», иными словами «не поддавайтесь, чада мои, козням сатаны»). Впрочем, нужно еще разобраться, не стоит ли за фигурой сатаны, явно мифической, каких то реальных темных сторон природы человека. Но в любом случае базовая идея романа — из области НФ. Это начальная переходная форма всех последующих произведений, где пришельцы захватывают разум человека, оставляя его незатронутым, внешне телесно и отчасти внутренно.

Cолярис я прочитал в подростковом возрасте, в один присест вместе с Эдемом и Непобедимым. Больше всех из трех понравился Непобедимый, т.к. там все было логично: как только люди поняли, что роботы-кристаллики не имеют в отношении людей злых намерений, люди оставили их в покое, и это правильно. Про солярис в процессе чтения я вообще не понимал о чем книга (ясным было только появление на станции «гостей», от которых люди почему-то мучаются и к тому же не могут от них избавиться), однако само повествование захватывало и я глотал текст не отрываясь. После того как прочитана последняя глава и чтение закончено, приходишь в себя и крутишь головой: где я, кто я... Сейчас, с дистанции прожитых лет мне ясно кто такой Лем: писатель ради денег. В пресной атмосфере и пресной литературе соцстран любые книги где была детективная интрига, мистика, хоррор, экзотические приключения, жесткая сатира — шли на ура, и Лем именно такие книги и сочинял, они всем перечисленным насыщены до предела. Общество потребления, если одним словом, и писатель для этого общества. Никаких серьезных или нравственных проблем эта детективно-мистико-хоррорная литература не ставила, ее цель была сделать нервы читателю. Что и произошло со мной, когда я подростком читал романы Лема. Потом, в 90ые, с книгами стало полегче, я прочитал кое-что еще из сочинений этого автора, при этом желания перечитывать какую либо Лем-продукцию не возникало. Эмоционально затронула «Маска», но она гораздо слабее Соляриса.

Однако в этом гладком обьяснении лемовской фантастики Солярис выделяется как некий раздражающий фактор. Разумеется, это типовой по сюжету развлекательный остросюжетный (да-да!) роман, столкновение землян с неземной формой жизни, что рождает драму и ставит людей в экзистенциальные ситуации, но в нем есть что-то еще, что скрыто под сюжетом. Солярис — это не пустенько примитивные Эдем и Непобедимый (хотя и задорно драйвовые, отдадим должное). Кроме того, неслучайно Солярис считается прорывом в жанре НФ, отнесен (думаю по праву) к классике литературы, переведен на 30 языков, не случайно так много рецензий на эту книгу на этом сайте, две экранизации, радио спекталь. Отголоски Соляриса я встречал в позднейших сочинениях данного жанра, которые прочитал в свое время. Миллионы мух не могут ошибаться, а значит книга, помимо несомненных литературных достоинств и таланта автора, имеет некое таинственное, нетривиальное и притом скрытое содержание, которое подсознательно привлекает, и следовательно цепляет (глубина цепляния зависит от культурного бэкграунда читателя). Подробный анализ романа напрашивается (далее даю из него кусочек).

Итак, о чем книга? О человеческих переживаниях, которым отведено больше всего строк? Ни фига подобного. Эта книга, вся целиком — на тему «вторжение пришельцев» (наиболее богатый содержанием и сложный сюжет НФ), просто эта тема хорошо в Солярисе замаскирована. Никаких пришельцев прибывающих к планете людей на своих космических аппаратах, наоборот, это люди прибыли к одинокому океану, номинально «пришельцы» это они. Однако этот океан, без желания людей на это и не будучи спровоцированным, захватил сознание людей. Не сознание одного человека, а сознание всех в его зоне досягаемости. Если бы на станции было не трое, а триста ученых, «гости» были бы у всех триста, а возможно и еще что-нибудь помимо гостей. Если бы на станции были не люди, а другие мыслящие существа (двутелы из романа Эдем, или квинтяне из Фиаско), сознание всех их было бы также захвачено океаном, который не видит разницы между сознанием человека и любым иным сознанием, включая собственное, свободно проницая любые границы в пределах сознания. Вторая маскировка вторжения океана в сознание людей в том, что само вторжение в романе не показано: Кельвин прибывает на станцию, когда вторжение произошло месяцы назад, и ход событий принял стационарную форму. Возьмем идею ненаписанного НФ-романа: земляне прибывают на далекую планету и обнаруживают, на основе оставшихся следов, что в ее далеком прошлом она была, по всей вероятности, захвачена инопланетянами, аборигены долго сопротивлялись, но в конце концов были уничтожены. После чего инопланетяне планету покинули и теперь она необитаема. Вопросы у землян есть, но задать их некому. В этом случае автор романа избавляет себя от необходимости указать мотивы вторжения: зачем инопланетяне захватили планету, что им понадобилось? И почему они ушли? Было ли это вообще вторжение, может быть инопланетяне просто посетили планету, что привело, без намерения инопланетян, к гибели аборигенов (похожий мотив обыгрывается в Пикнике на обочине). Этим приемом Лем в Солярисе избавляет себя от каких либо обьяснений причин вторжения, а также вообще от твердого утверждения что это было, по факту, именно вторжение. Язык романа — это готический язык намеков и недосказанностей. Третья маскировка в том, что сам способ вторжения океана-пришельца максимально нетрадиционен и необычен. Океан не убивает аборигена, не подчиняет его себе, не берет в плен и не гипнотизирует (опровержению гипотезы о галлюцинациях в романе посвящен тщательно разработанный фрагмент). Гибарьян, Снаут и Сарториус, будучи захваченными, ощущали себя как обычно, такими же людьми, какими были всю жизнь, субьективно для них ничего не поменялось. Их способ жизни, взаимодействие организма с его средой обитания, оказался незатронутым океаном, потому что у океана указанное взаимодействие отсутствует. Океан не организм, он не испытывает воздействий от окружающей среды и сам на нее не воздействует. Но он включает эту среду в себя, как на основании ее базовых физических характеристик (локально замедляя время, например, или меняя структуру материи — нейтринные тела гостей), так и на основании информационного обмена. После захвата сознания ученых стали составными частями сознания океана, которое едино, для него невозможно существование «другого». Если, метафорически, океан мог бы говорить по человечески, он мог бы сказать, «Снаут и Кельвин, их сознания, это теперь я, мое сознание, ибо я и есть сознание». И появление «гостя» — это не способ взаимодействия океана с аборигеном (физически, океан просто не видит ни тел ученых, ни их станции, и не различает идентичности персон — прибывший Кельвин заменил для океана Гибарьяна, и его иное сознание, вместо зрелой женщины негритянки, создало молодую девушку). Появление «гостей» — это обычная, скорее всего рутинная, направленная жизненная функция океана, как допустим, у людей такой направленной функцией является дыхание: мы вдыхаем, а потом выдыхаем. Какой-либо цели или разумного оправдания этот процесс у нас не имеет. Океан создает «гостей» аналогично тому, как он создает мимоидов (копии-имитации планетарного рельефа, которые, подобно обычным скалам, выветриваются и трескаются). Намек на такой способ захвата содержится в словах Снаута, который, внезапно заговорив не как ученый, а как философ-декадент (его сознание захвачено и стало в каком то смысле единым с океаном), рассуждает о том, что людям не нужно иное в космосе. Они, дескать, хотят видеть самих себя, свои копии, с таким же разумом как у них. Именно так и действует океан, для него ученые на станции — зеркало, в котором он видит себя, а все остальное — не замечает. В сознании океана остальное просто не существует, а «органы чувств» у океана, чистого сознания, отсутствуют.

Далее, следующий вопрос, который хорошая литература о вторжении пришельцев не может оставить без ответа (точнее, ответ может отсутствовать, но тогда утрачивается жуткая атмосфера нашествия и захвата нашего разумом чужим: картонные зеленые человечки с бластерами любящие пить человеческую кровь не страшны, а смешны): что послужило триггером нашествия? Тем более что сотню лет солярис станцию не трогал (правильнее: не видел). Пришельцы могут быть разумными или неразумными, т.е. движимыми инстинктами самосохранения и размножения (как Чужие из одноименной франшизы), аборигены могут отразить вторжение пришельцев (что произошло в Солярисе) или пасть его жертвой, но события, непосредственно приведшие к вторжению, должны быть в романе ясны и убедительны с каузальной точки зрения. Например, в «Войне Миров» Уэллса пришельцы-марсиане уже давно планировали захватить землю, и это соответствует их разуму, способу мышления и текущей ситуации.

И здесь мы переходим к самой сложной части романа, человеческим переживаниям по теме, которую литература соцстран (а Лем писал для них, об этом не забываем) всегда обходила со всевозможной стыдливостью. Почему трое этих зрелых мужчин предпочли остаться на почти пустой станции, в одиночестве? Им не нужно женское общество? С Кельвиным ясно, он не имеет отношения к соляристике и прибывает на станцию не для работы, а со спецзаданием, ему подруга не положена. А Снауту и Сарториусу? У этих мужчин явные нелады на сексуальной почве, что вынуждает их к внешнему монашеству-отшельничеству, но со скрытой напряженной подоплекой. Не так важно, что именно это было (гомосексуальность, педофилия, сексуальная маниакальность у трех ученых, или мотив инцеста у пилота геликоптера, который видел в океане огромного младенца; или некрофилия у Кельвина, который подтолкнул свою гелфренд на суицид и спокойно позволил совершить его; это все правдоподобно, но литературно не принципиально), важно то, что сексуальный импульс у всех этих мужчин потерял гетеронаправленность, и стал, в некотором роде, замкнутым на самого носителя (это самозамыкание лежит в основе всех сексуальных перверсий). А океан именно это и замечает. Любое солипсическое самозамыкание сознания на себя самого, на внечеловеческое «единое» неоплатоников, это стихия существования океана. Ученые, а точнее их сознания, были замечены, и поглощены океаном. Не отдельно и не персонально, океан не знает взаимодействия персон, а вкупе, как целое трехсознание, тем более, что эти сознания у мужчин были гомогенны. Захват сознания этих людей океаном можно уподобить хамелеону, который броском языка хватает пролетающую мимо муху. Ее просто угораздило на мгновение оказаться слишком близко, и намек на этот бросок хамелеона ясно читается в хамелеоновской природе субстанции океана-полиморфа. О чем муха думала в момент захвата — о сексе или нет — абсолютно неважно, поэтому и тема сексуальности в романе дана глухо, больше через бутафорию «отношений» Кельвина и Хари.

Наконец, выскажусь по вопросу «разумности» океана Соляриса. Я не стал бы писать об этом, если бы не слышал ранее много раз о «мыслящем океане» и не прочитал в рецензиях на этом сайте утверждения что тема-де романа — «попытки/возможности контакта людей с иным разумом» (дальше обычно идет рассуждение о том, как же мы можем общаться с другим разумом, если даже друг с другом не можем). Нигде, ни в одном абзаце текста, не приводится факта разумности соляриса. Везде в романе разумность океана подана как мнение людей, в это верят соляристы и верит Кельвин, остальные ученые на станции тоже принимают разумность соляриса как гипотезу, но где подтверждающие факты? Разумеется, океан это иная форма жизни, и каждая форма жизни имеет соответствующее ей проявление «разумности». В этом смысле крысы, которые живут в подвале дома, также разумны как люди, жильцы этого дома, но контакт жильцов с крысами через отравленные приманки вряд ли может рассматриваться как «взаимодействие разумов». В общем и целом, разумность океана не превышает разумности земных растений или бактерий в почве. «Технологическое» превосходство океана говорит о его большей разумности не больше, чем способность птиц летать говорит о их большей разумности по сравнению с человеком. Или, когда фокусник достает из шляпы зайца (совсем как океан рождает Хари во сне человека), и изумленный зритель не понимает откуда заяц взялся, назовете ли вы фокусника на этом основании более разумным чем зрителей его фокусов?

Косвенно, на это намекает и сам Лем, приводя иронически обширные выдержки из иследований по соляристке. Эта научная литература, безупречно логичная и аккуратная в наблюдениях и выводах, оказывается совершенно бесполезной в отношении помощи ученым, которые попали на станции в отчаянный переплет. Эти тексты бьют мимо цели, т.к. исходят из ложной посылки, обязанной существованием паралогизму: «оно может то, что не можем мы, значит оно умнее нас». И я полагаю, что в этом гуманистический посыл романа. Чем бы оно ни было, но то что способно подвергать людей, и вообще живых существ, подобным жутким испытаниям, есть не высший разум а низший.