Звукопись — совокупность приёмов фонетической организации текста.
В обыденной речи звуки используются произвольно, т. к. носитель языка специально не задумывается над тем, какие из них следует применять. Между тем многие авторы художественных произведений, особенно поэты, осуществляют тщательный отбор звуков, руководствуясь эстетическими задачами.
«Полено упало на палец Наполеона» – в этой фразе многократный повтор согласных п-л (л’)-н ясно различим на слух. Повторение одних и тех же звуков может понадобиться автору в качестве дополнительного средства ритмизации речи.
Поэтому среди фонетических приёмов прежде всего выделяют звуковые повторы. К их числу относятся аллитерация, консонанс и ассонанс.
Иногда повторы звуков или их сочетаний связываются в авторском тексте с определённым семантическим значением:

Выходит Пётр. Его глаза

Сияют. Лик его ужасен.

Движенья быстры. Он прекрасен.

Он весь, как божия гроза.

Идёт. К нему коня подводят.

Ретив и смирен верный конь.

Почуя роковой огонь,

Дрожит. Глазами косо водит

И мчится в прахе боевом,

Гордясь могучим седоком.

В поэме «Полтава» А. С. Пушкин тщательным подбором слов формирует связь звуковых повторов со зрительным образом действий Петра.
Так, сочетания согласных звуков в словах быс-тр-ы, пр-е-кр-асен, гр-оза, др-ожит, в пр-ахе передают энергию и целеустремлённость русского царя.
Ещё отчётливее связь звукового состава речи со смыслом проявляется в тех случаях, когда писатели обращаются к парономазии.


ЗВУКОПИСЬ — по Потебне — ономапоэтичность речи. (’'Ονομα — имя название).
Этим именем обозначается такое свойство, по которому речь своей внешней звуковой стороной, сочетанием гласных и согласных характеризует предмет, независимо от того смысла, который вложен в содержание слова.
Поэтому ономапоэтические или звукописные слова дают представление о предмете двумя способами: внешней формой слова и внутренней — смыслом его. В словах — квакать, жужжать, мяукать, кукушка, хохот, топот — звуковая форма указывает на то, что квакает лягушка, мяучит кошка, мычит корова и т. д.
Если для изучающего русский язык известно значение слов — лягушка, кошка и корова, — то о смысле приведенных сказуемых он догадается по одной звуковой форме, потому что слова эти носят в себе элемент звукоподражания.
Звукоподражательные слова являются словами первообразно-поэтическими.
Это обозначает, что они, кроме тропа, свойственного каждому слову первобытного языка, поскольку это слово в момент речи имело особый оттенок значения в сравнении с предшествующим употреблением, указывали еще и на то, какое действие предмет проявлял на орган слуха.
Отсюда, казалось бы, легко сделать тот вывод, что все предметы, действия и признаки которых воспринимаются посредством слова, по своему происхождению должны быть звукоподражательными, но такое заключение будет ошибочно. Звукоподражание явлениям живой и неживой природы трудно воспроизводимо, потому что все звуки и шумы, кроме человеческого голоса, нечленораздельны.
В мяуканьи кошки, ржаньи лошади, лае собаки, шуме водопада, грохоте мостовой и т. п. шумы так сливаются, что они производят одно слуховое ощущение, которое только по аналогоии с звуками голоса, расчленяется на несколько отдельных шумов.
Этим объясняется то, что звукоподражательные слова в различных языках неодинаковы. Не может быть сходства в звукоподражательных словах еще и потому, что между моторными ощущениями движений органов речи и слуховыми установились в каждом языке свои ассоциации и, благодаря этому, каждое слово чужого языка произносится по тем схемам, которые свойственны языку говорящего.
Этим объясняются все оттенки чужого произношения, напр., немцев, татар, китайцев и т. п. Если судить, по аналогии, принимая во внимание постепенное стремление детей освобождаться от звукоподражательных слов, навязываемых ребенку взрослыми, вследствие которого он вместо гамка произносит бака (собака), вместо мяу — кошка и т. д., то надо думать, что и в первобытном языке звукоподражание постепенно ослабевало.
Оно должно было ослабевать и потому, что корень слова во всех изменяемых частях речи и в неизменяемых, происшедших от изменямых, осложняется суффиксами: ку-ку-шка, мы-чать и т. д.
Вместе с тем по особым законам, различным для каждого языка, происходит изменение коренных звуков, слова. Т. о., греч. слово βου̃ς, лат. bos, русск. и слав, бык по своему строению звукоподражательное, но об этом мы узнаем только из сравнительного анализа, путем привлечения методов, свойственных сравнительному языковедению.

Благодаря тому, что звуки и шумы, образуемые в полостях рта и носа, часто не совпадают с шумами и звуками природы, а также и тому, что в каждом языке образуются свои артикуляции (свои уклады органов речи), — вследствие этого образуется субъективная ономапоэтичность слова.
Для нас является звукоподражанием гром, для римлян tonitrus, для немцев Donner, для нас звукоподражание — топот, для немцев — Stampfen. Из этого мы видим, что каждый язык пользуется для звукоподражания своими средствами.

Что касается ономапоэтичности связной речи, здесь нужно различать: 1) ономапоэтичность звуков и 2) ритма.
Первая зависит от инструментовки речи, вторая от темпа.
Инструментовка может быть прямая и косвенная.
Прямая инструментовка состоит в том, что звуки слова соответствуют действию предмета. Причем название предмета или действия может быть или ономаноэтическим, или же слова, имеющие другое значение, своим звуковым составом могут только указывать на предмет или действие, но не обозначать его.
Чаще всего речь строится так, что звуковая идея ономапоэтического слова входит в звуковой состав других слов (см. Аллитерация).
Приведем пример. В поговорке «от топота копыт пыль по полю несется» слово топот — ономапоэтическое: звуками т, и, т передается идея слухового ощущения; в слове — копыто, взятом отдельно, этой идеи нет, но она усиливается благодаря повторению согласных и новому согласному к.
Приведем пример на второй случай. Слова, не имеющие никакого отношения к ономапоэтичности, благодаря повторению и аллитерации делаются ономапоэтическими:

О, как, о как

Нам к вам,

О, боги, не взывать.

(Сумароков).

Слова «как» и «к вам», взятые отдельно, не имеют отношения к кваканью лягушек, но в связи они характеризуют это кваканье.

Другой пример из Шантеклера Ростана, в переводе Щепкиной-Куперник:

ХОР ПЧЕЛ.

Жужжа, кружим,

Кружа, жужжим,

Мы из жасминов жадно пили,

Потом летим к цветам чужим.

ХОР СОВ.

Ух, ух, ух!

Шипи и трещи и сипи-и-и-и,

И мяукай,

Ухай, вой, улюлюкай,

Запугивай адской мукой.

Ух, ух, ух!

Ономапоэтичность, построенная на косвенной инструментовке, состоит в установлении связи между слуховыми ощущениями и другими — зрительными или моторными. Пример из Шантеклера:

ХОР ОС.

Реет рой, рой резвых ос

Над грядой румяных роз;

Под игрою ранних рос

Нежно рдеют ризы роз.

Здесь звук «с» свистящий, как бы режущий, ассоциируется с жалом осы.

Ономапоэтичность ритма сводится или к быстрому, или медленному его течению.
Примеров мы приводить не будем: их можно подыскать на любой странице у наших поэтов. Ритм иногда сочетается с ономапоэтичностью, например, в пословице — «тише едешь, дальше будешь».

http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_litera...

Это самое простое определение, но более точно следует сказать так: женским окончанием называют концовку стиха, состоящую из предпоследнего сильного и последнего слабого слога. В квантитативном стихосложении женское окончание — это сочетание длинного и краткого, а в тоническом и силлабо-тоническом — ударного и безударного слогов.

Происхождение термина.

Термин «женская рифма» уходит корнями в классическую французскую поэзию. В старофранцузском языке большинство прилагательных (и некоторые существительные) женского рода заканчивались безударным звуком e.
В средние века появилась традиция чередовать стихи с рифмующимися словами женского и мужского рода и стали различать «женскую» и «мужскую» рифмы.
Впоследствии эта традиция и терминология перешла в европейскую поэзию, а затем и в русскую.
Термины «женская рифма» и «мужская рифма» по сути являются вторыми названиями двухсложной и односложной рифмы, соответственно.

Примеры.

В приведенном стихотворении Пушкина вторая и четвертая строки объединены женской рифмой:


Он, поравнявшись, поглядел,
Наташа поглядела,
Он вихрем мимо пролетел,
Наташа помертвела.

А. С. Пушкин, «Жених»
В примере ниже в каждой строке присутствуют только женские рифмы:


Есть речи значенье,
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно,
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.

М. Ю. Лермонтов, «Есть речи значенье…»

Стихи с женскими окончаниями в строфе могут контрастировать с мужскими стихами (оканчивающимися на сильный слог). Например, у Пушкина в онегинской строфе:


"Мой дядя самых честных пра́вил, (женское окончание)
Когда не в шутку занемо́г, (мужское)
Он уважать себя заста́вил (женское)
И лучше выдумать не мо́г. (мужское)
Его пример другим нау́ка; (женское)
Но, Боже мой, какая ску́ка (женское)
С больным сидеть и день, и но́чь, (мужское)
Не отходя ни шагу про́чь! (мужское)
Какое низкое кова́рство (женское)
Полуживого забавля́ть, (мужское)
Ему подушки поправля́ть, (мужское)
Печально подносить лека́рство, (женское)
Вздыхать и думать про себя́: (мужское)
«Когда же черт возьмёт тебя́!» (мужское)

А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»

Иногда женским окончанием называют окончание любого стиха, заканчивающегося на слабый слог.

Как на пример исключительного использования одного женского окончания можно указать на Сказку об Илье-богатыре Карамзина, многие песни Кольцова и т. п.

http://usherclub.ru/lvovskaya-oblast/%D0%...

Единоначалие, или АНА́ФОРА (греч. ἀναφορά) — вынесение вверх, повторение — стилистический прием, заключающийся в повторении сродных звуков, слов, синтаксических или ритмических построений в начале смежных стихов или строф.

Звуковое Е. составляет особенность аллитерационного стиха, но она встречается иногда и в метрических стихах:

Грозой снесенные мосты,

Гроба с размытого кладбища.

‎(А. Пушкин)

Я ль несся к бездне полуночной,

Иль сонмы звезд ко мне неслись?

‎(А. Фет)

Лексическое Е.:

Только ветер да звонкая пена,

Только чаек тревожный полёт,

Только кровь, что наполнила вены,

Закипающим гулом поёт.

‎(Э. Багрицкий)

Приутихло, приуныло море синее,

Приутихли, приуныли реки быстрые,

Приутихли, приуныли облака ходячие, —

Благоверная царица преставлялася...

(Народная историческая песня «Смерть Настасьи Романовны»)

Синтаксическое Е. (анафорический параллелизм):

Я стою у высоких дверей,

Я слежу за работой твоей.

‎(М. Светлов)

То же, в сочетании со звуковым Е.:

То стынешь

в блеске лунного лака,

То стонешь,

облитый пеною ран.

‎(В. Маяковский)

Строфическое Е.: в следующем примере анафорическое слово, хотя и выделено в отдельную типографскую строку, но оно составляет начало ямбического стиха, который заканчивается последующей строкой:

Земля!..

{

От влаги снеговой

Она еще свежа.

Она бродит сама собой

И дышит, как дежа.

Земля!..

{

Она бежит, бежит

На тыщи верст вперед,

Над нею жаворонок дрожит

И про неё поет.

Земля!..

{

Все краше и видней

Она вокруг лежит.

И лучше счастья нет, — на ней

До самой смерти жить.

Земля!..

{

На запад, на восток,

На север и на юг...

Припал бы, обнял Моргунок,

Да нехватает рук...

‎(А. Твардовский)

Строфико-синтаксическое Е.:

Пока не жаждет пулемёт

Распотрошить людскую гущу,

Живёт и здравствует омёт

Средь мельниц, урожай жующих.

Пока не страждет командарм

Рассечь врага одним ударом,

Амбары полнятся недаром

Полей золотоносным даром.

Пока не скажет вражий гром

Своё вступительное слово,

В полях не может быть иного

Ловца пространств, чем агроном.

‎(Н. Тихонов)

Ритмическое Е. — прием очень редкий. В приводимом ниже стихотворении ритмическое Е. заключается в паузировании третьей доли амфибрахической стопы в четных стихах:

Све|ча наго|рела. Порт|реты в те|ни. /\

Си|дишь /\ при|лежно и | скромно ты.| /\ /\

Ста|рушке зев|нулось. По | окнам ог|ни /\

Про|шли /\ в те | дальние | комнаты.| /\ /\

Ни|как кома|ра не про|гонишь ты | прочь, — /\

По|ёт /\ и к свету всё | просится |. /\ /\

Взгля|нуть ты не | смеешь на | лунную | ночь, /\

Ку|да /\ ду|ша переносится...| /\ /\

(А. Фет)

Паузное Е. на анакрузе (в четных стихах) в сочетании с лексическим Е. (в нечетных стихах):

Только |в мире и |есть, что те|нистый /\ | /\

/\ /\ | Дремлющих | кленов ша|тер. /\ /\ | /\

Только |в мире и |есть, что лу|чистый /\ | /\

/\ /\ | Детски за|думчивый | взор. /\ /\ | /\

Только |в мире и |есть, что ду|шистый /\ | /\

/\ /\ | Милой го|ловки у|бор. /\ /\ | /\

Только |в мире и |есть, этот | чистый /\ | /\

/\ /\ | Влево бе|гущий про|бор. /\ /\ | /\

(А. Фет)

Своеобразный вид «разливной» лексического Е. применил К. Симонов в стихотворении военных лет «Жди меня». Асимметрично расположенные, эти анафорические повторы «Жди!.. жди!.. жди!..» производят сильнейшее действие. На 36 строках стихотворения слово «жди» повторяется 11 раз:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень :жди...

Жди, когда наводят грусть

Желтые дожди,

Жди, когда снега метут,

Жди, когда жара,

Жди, когда других не ждут,

Позабыв вчера.

Жди, когда из дальних мест

Писем не придёт...

http://wikilivres.ru/%D0%9F%D0%BE%D1%8D%D...

..оказалось, они никому не нужны, -
Те слова, что ты выпустил в жизнь, на бумагу,
Посреди одиночества и тишины,
Под прицелом часов равномерного шага.

День сегодняшний жжёт равнодушием глаз,
И брезгливостью ртов, и душевной проказой...
Сердца крик, благовест, оголённый алмаз
Для толпы обернулся ничтожностью страза.

Но когда-нибудь, вдруг, по прошествии лет,
Как горящий болид над тунгусской тайгою,
Вознесутся они, проливая свой свет,
И наполнится мир в них сокрытой любовью.


28.11.2016г.

Собственно говоря, тогда мы и познакомились.

Хмурый московский вечер, Овальный зал Библиотеки иностранной литературы им. Рудомино на Николоямской, 6.
Гильдия "Мастера литературного перевода" вручает ежегодную переводческую премию "Мастер".

Поднимается и выходит вперед невысокий, худой человек.
Негромким, глуховатым голосом говорит слова благодарности за оценку своей работы.
И начинает читать свои переводы.

Это был первый и последний раз, когда я слышал выступление Анатолия Михайловича со сцены вживую.
Не по бумажке, наизусть.
С испанского, польского, французского.

Он читал так, как может прочитать лишь автор.
Потом, не один раз, я бывал на многих выступлениях и вечерах, где переводы Гелескула читали разные люди: любители поэзии, переводчики, известные поэты и даже профессиональные актёры.

Но тот, первый, раз — запомнился лучше всего.
Я слушал строки, которые читал до этого много раз, которые знал наизусть — и всё воспринималось по-новому, как в первый раз, много лет назад, когда я открыл для себя поэтическую вселенную Гелескула.

Бесконечно жаль, что не было возможности сделать видеосъёмку того вечера.
Но упущенного не вернуть.

Да и не любил он официальщины, терпеть не мог шумихи и внимания к себе.

И вот, сегодня, когда прошло уже пять лет, как его нет с нами, но есть и будет его Поэзия, магия его слова, я хочу вспомнить несколько стихотворений, которые услышал в тот вечер.

----------------------- --------------------------- -------------------------

Ф.Г. Лорка


***
Август. Персики и цукаты,
и в медовой росе покос.
Входит солнце в янтарь заката,
словно косточка в абрикос.

И смеется тайком початок
смехом желтым, как летний зной.
Снова август. И детям сладок
смуглый хлеб со спелой луной.


ПРЕЛЮДИЯ

И тополя уходят –
но след их озерный светел.

И тополя уходят –
но нам оставляют ветер.

И ветер умолкнет ночью,
обряженный черным крепом.

Но ветер оставит эхо,
плывущее вниз по рекам.

А мир светляков нахлынет –
и прошлое в нем потонет.

И крохотное сердечко
раскроется на ладони.


Леопольд Стафф

ОСЕННИЙ ДОЖДЬ

Звенит дождь осенний, звенит монотонно...
Стеклянные всхлипы... стеклянные стоны...
И тянется плач – и унять его нечем,
А стекла слезятся... и плач бесконечен...
И сумрак сочится свинцово и сонно...
Звенит дождь осенний, звенит монотонно...

Вечерних видений русалочьи тени
Просвета искали в пустыне осенней,
И в серую мглу, в нелюдимые дали,
Пошли под лохмотьями черной печали –
Ненастного мира нездешние гостьи –
Искать себе места на тихм погосте.
А лица в дожде все грустней и туманней...
В печаль и кочевье, в сиротство скитаний
Понурою цепью уходят без звука –
Лишь катятся слезы... Так плачет разлука...

То льет дождь осенний, звенит монотонно...
Стеклянные всхлипы... стеклянные стоны...
И тянется плач – и унять его нечем,
А стекла слезятся... и плач бесконечен...
И сумрак сочится свинцово и сонно...
Звенит дождь осенний, звенит монотонно...

Кого-то утратил я в ночь эту злую...
Кого?.. Кто-то умер, по ком я тоскую.
Но кто?.. Вспоминаю я снова и снова...
Кого схоронил я?.. Кого-то родного...
Да... Шло ко мне счастье, но сгинуло в поле.
Любил меня кто-то – не вытерпел боли,
Понявши, что искру в меня не заронит...
Угас сирота – и чужие хоронят...
А где-то пожаром спалило лачуги...
И дети сгорели... Как плачут в округе...

То льет дождь осенний, звенит монотонно...
Стеклянные всхлипы... стеклянные стоны...
И тянется плач – и унять его нечем,
А стекла слезятся... и плач бесконечен...
И сумрак сочится свинцово и сонно...
Звенит дождь осенний, звенит монотонно...


НАДЕЖДА

Уходишь. Гуще сумрак серый.
Я не окликну. Бог с тобою.
Боишься, мрак разлучит с верой,
Как разлучил уже с любовью?

Слова прощального привета –
А лампа гаснет понемногу.
И я не выйду горечь света
Ронять на темную дорогу.

Все сочтено душой моею,
Тревожно замершей на кромке.
Она пытливей и смутнее
Окна, раскрытого в потемки.

Дневная кончилась морока
Подобно долгому недугу.
Я с ночью встречусь у порога –
И ночь мне будет за подругу.



Болеслав Лесьмян

КУКЛА

Я – кукла. Светятся серьги росой нездешнего мира,
И сном по шелковой яви на платье вытканы маки.
Люблю фаянсовый взгляд мой и клейкий запах кармина,
Который смертным румянцем горит на матовом лаке.

Люблю в полуденном солнце лежать на стройном диване,
Где скачут зайчики света и где на выгнутой спинке
Безногий ирис витает у ног задумчивой лани,
А в тихой вечности плюша гнездо свивают пылинки.

Признательна я девчурке за то, что с таким терпеньем
Безжизненностью моею играет, не уставая.
Сама за меня лепечет и светится вдохновеньем –
И кажется временами, что я для нее живая.

И мне по руке гадая, пророчит она, что к маю,
Взяв хлеб и зарю в дорогу, предамся я воле божьей
И побреду, босоногая, по Затудальнему краю,
Чтоб на губах у бродяги поцеловать бездорожье.

Однажды судьба невзлюбит – и вот я собьюсь с дороги,
Останусь одна на свете, гонимая отовсюду,
Уйду от земли и неба и там, на чужом пороге,
Забыта жизнью и смертью, сама себя позабуду.

Подобна я человеку – тому, Который Смеется.
Я книгу эту читала... Премудростям алфавита
Я, словно грехам, училась – и мне иногда сдается,
Что я, как почтовый ящик, словами битком набита.

Хочу написать я повесть, в которой две героини.
И главная – Прадорожка, ведущая в Прадубравье,
Куда схоронилась Кукла, не найденная доныне, –
Сидит и в зеркальце смотрит, а сердце у ней купавье.

Два слова всего и знает, и Смерть называет Мамой,
А Папой могильный холмик. И все для нее потеха...
Голодные сновиденья снуют над пустою ямой,
А кукла себе смеется и вслушивается в эхо...

Конец такой: Прадорожка теряет жизнь на уступе...
Намеки на это были. Смотри начальные главы...
И гибнет кукла-смеялка с четой родителей вкупе.
И под конец остаются лишь зеркальце да купавы.

Писать ли мне эту повесть? Становятся люди суше,
И сказка уже не в моде – смешней париков и мушек...
Цветного стиха не стало... Сереют сады и души.
А мне пора отправляться в лечебницу для игрушек.

Заштопают дыры в бедрах, щербины покроют лаком,
Опять наведут улыбку – такую, что станет тошно, –
И латаные красоты снесут напоказ зевакам
И выставят на витрине, чтоб выглядели роскошно.

Цена моя будет падать, а я – все стоять в окошке,
Пока не воздену горько, налитая мглой до края,
Ладони мои – кривые и вогнутые, как ложки, –
К тому, кто шел на Голгофу, не за меня умирая.

И он, распятые руки раскрыв над смертью и тленом
И зная, что роль игрушки давно мне играть немило,
Меня на пробу бессмертья возьмет по сниженным ценам –
Всего за одну слезинку, дошедшую из могилы!



К.И. Галчинский

САПОГИ ШИМОНА

Ладил Шимон сапоги и сапожки,
а между делом играл на гармошке:

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.

И хоть не знали люди об этом,
только гармошка была с секретом –
скряге, вояке, хлюсту и крале
резала правду, ежели врали:

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.

Старый Шимон поучал за делами:
– Кривда и правда – как пепел и пламя.
Правда, сынок, не коптилка в окошке.
Правду на стол – от стола головешки.

Умер сапожник. Но золотая
ниточка песни перевитая,
песни зеленой, той, что вплеталась
в ранты и прошвы, – там и осталась:

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.

Раз в мастерскую зашел агитатор,
важная шишка и видный оратор,
клявшийся всем увеличить зарплату,
пенсию – старцу, приварок – солдату.

Вынул бумажник кордовской кожи,
взял себе пару полусапожек
и удалился гордо и чинно.
Знал бы, какая в них чертовщина!

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.

Выпил оратор, вышел на площадь,
снова речами горло полощет,
пообещал увеличить зарплату,
пенсию – старцу, приварок – солдату.

Но у трибуны свист соловьиный
слушают люди с кислою миной,
кто усмехнется, кто негодует:
– Малый блефует – значит, надует.

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.

А как пошло про высшие цели,
полусапожки тут и запели,
ну а с треклятым “Ой ради ради”,
раз зазвучало, дьявол не сладит.

Целую площадь полусапожки
разбередили звуком гармошки,
от педагога до коновала
все под гармошку затанцевало.

Пляшут в заулке, пляшут в аллейке,
мастеровые и белошвейки,
бабы и дети, папы и мамы,
пляшут мазилы нашей рекламы,
пляшут путейцы и проводницы,
няни, цыгане, кони, возницы,
официанты и брадобреи,
ангелы, черти, турки, евреи,
даже начальство нашего града,
хоть и пузато, пляшет как надо:

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.

Тут и сапожки – цок каблуками,
с ног соскочили и поскакали.
Вскачь друг о друга бьют голенища.
Босой оратор скулит, как нищий.
Не помогает вой словоблуда,
дело с концами – чудо есть чудо:

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.

За сапогами, за каблуками
мастеровые с призывниками
двинули следом что было силы,
вывески прокляв, скачут мазилы,
бабы и дети, люд с водокачки,
няни, цыгане, пекари, прачки,
даже чиновник из магистрата
скачет не хуже нашего брата.
Все потянулось длинной колонной
в мир отдаленный, вечно зеленый,
где позабыты войны и схватки,
где у любого денег в достатке,
сайкой и сказкой тешатся дети
и не бывает пусто в кисете.
Двинулись, будто на богомолье,
и агитатор шел поневоле,
нищий с богатым, муфтий с аббатом,
ангел с отпетым, цадик с рогатым,
дурень с портфелем, умный с заначкой,
поэт с тетрадкой, слепой с собачкой
в свете небесном шли к поднебесью,
шли, провожая зеленую песню:

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.

Гей по дороге, вольной, не панской,
за каблуками, дробью цыганской,
в паре сапожек, шитой Шимоном,
песенка вьется цветом зеленым:

Ой ради ради, ой ради рара,
полька не полька, смех да и только.


***
Если разлюбишь однажды, не говори мне об этом.
Бог поступает иначе – из запредельности синей
мор насылая и голод, с нами прощается светом,
зная прекрасно, что станет оазис пустыней.



Пабло Неруда


Осенняя бабочка

Кружится бабочка на солнце,
вся загораясь временами.

Листа коснется, остывая,
частица пламени живая –
и лист колышет это пламя.

Мне говорили: – Ты не болен.
Все это бред, тебе приснилось.
И что-то тоже говорил я.
И лето жатвою сменилось.

Печальных рук сухие кисти
на горизонт роняет осень,
И сердце сбрасывает листья.

Мне говорили: – Ты не болен.
Все это бред, тебе приснилось.
И время хлеба миновало.
И снова небо прояснилось.

Все на земле, друзья, проходит.
Все покидает и минует.
И та рука, что нас водила,
нас покидает и минует.
И те цветы, что мы срываем.
И губы той, что нас целует.

Вода и тень, и звон стакана –
все покидает и минует.

И время хлеба миновало.
И снова небо прояснилось.
А солнце лижет мои руки
и говорит: – Тебе приснилось.
И ты не болен, это бредни.

Взлетает бабочка и чертит
круг огнецветный
и последний.



Ф. Пессоа

***
Уже за кромкой моря кливера!
Так горизонт ушедшего скрывает.
Не говори у смертного одра:
"Кончается". Скажи, что отплывает.

О море, непроглядное вдали,
Напоминай, чтоб верили и ждали!
В круговороте смерти и земли
Душа и парус выплывут из дали.



--------------------- ---------------------------- -----------------------------


Человек жив, пока жива память о нём.
Анатолий Михайлович оставил по себе добрую память.

Его переводы дарят радость постижения тайны всем, кто прикасается к великому чуду поэзии.


Любим и помним.