К.К.Бачинский

ПОКОЛЕНИЕ

К пальцам примерзли струнно

стоны осенней меди.

Мы вырастали трудно,

чтоб дорасти до смерти.

В реках огня и гари

стынут багрово льдины,

солнце в ночном кошмаре

катится с гильотины.

Взгляд — скорлупою ломкой.

Ты еще здесь? И грустен?

Ночь заметет поземкой.

Снег, а не сердце хрустнет.

Каждый на горле песни

мерзлым застыл надгробьем.

Все еще здесь? И здесь ли?

Смерть, а не свет торопим.

Небо ли сеет солью,

слезы ли смерзлись в теле?

Мир, дозревая болью,

зреет, как мы созрели?

ВЗДОХ

Дождь готическими зубцами

вырастает за нотой нота,

птицы плещутся бубенцами

на прозрачной струне полета.

И улыбка из детской рани

мне светлей голубиной стаи,

потому что мудрость тиранит,

потому что молодость тает.

Над холмами в зеленой ткани

бой курантов как отпеванье.

Этот город за облаками

узнаю, лишь забыл названье.

Меньше ласточек люди были

в детских снах, отлетевших рано.

О разбуженные в могиле

мотыльковые мои страны!

Авиньоны и Нюрнберги,

вспомню в детстве рожденный тишью

дальний благовест островерхий.

Через год уже не услышу.

(22 апреля 1944 г. — за три месяца до гибели.)

ВОРОБЬИ

Полудень воробьиный!

Лампадкой в тельце пташьем

он теплится глубинно

радушьем и бесстрашьем.

Пушистость, оперенность

настолько стала близкой,

что до тебя дотронусь

их веткой многолистой.

Рукой подать до неба,

сугробами деревья.

Ты жмуришься от снега,

на солнце лапки грея.

Комочком оперенным

нахохленная чутко,

в мой сумрак воробьенком

откликнешься — малютка.

А снег чадит от наших

сердец, как угли, черных.

Загубленная нами

земля, трезвоном пташек

молись за обреченных.

СНЕЖНАЯ ПЕСЕНКА СОЛДАТА

Снег кружит голубиной тенью,

островки городов туманя.

Над безмолвием глухомани

нет конца круженью.

Все забыто и безответно,

что любили до исступленья -

руки девушек, брызги ветра,

над озерами сны оленьи.

Позади только крест и пламя.

Потонул в пустоте оконной

мир, увенчанный флюгерами,

и цветы его и драконы.

Забывается, как певуче

налетала любовь метелью.

Громоздясь буреломом, тучи

снеговой шелестят куделью.

Все забыто, и след завьюжен.

Снег на веках сомкнул ладони.

Еле слышно, как в дымной стуже

белый полк шаг за шагом тонет.

ТАДЕУШ ГАЙЦЫ

НА РАССВЕТЕ

Дорога от сердца к сердцу

дольше письма в разлуке.

Но будит нас плач кукушки,

И, сердцем считая звуки,

в тебя, как в дальние дали,

гляжу с последней ступени,

слова твои опоздали,

мои — слететь не успели.

Лисьим огнем я мечен,

и капля стали смертельной

на сердце ляжет печатью,

как малый крестик нательный,

чтоб опаленные руки

раскрылись обетованно

для юности — слишком поздно,

для вечности — слишком рано.

Во мне заблудилось небо,

как в сонной реке закатной,

и облако ткет туманы,

отрезав пути обратно,

и память о самом нежном

вручаю прощальным даром

словам, но таким поспешным,

а может быть — запоздалым.

Дорога от тела к телу

проста, как рука при встрече,

но нас разделяет эхо,

двоит нам сердца и речи,

а дым, приближая небо,

поет, как петух, багряно

о жалости — слишком поздно,

о радости — слишком рано.

ПРОЩАНЬЕ С МАТЕРЬЮ

Как писать тебе, чем отвечу,

над тобой, поникшей, печалясь?

Леденеют сердце и свечи,

а ведь только вчера прощались.

Как вложу тебе слово в ладони

темной ночью с тяжкими снами,

если шепчешь: «Легко молодому,

а земля дымится под нами»,

если шепчешь: «Одна забота -

затаиться во тьме и страхе,

а хмельная вечность полета -

колыбельная песня на плахе»;

как я сердцем тебя успокою,

родниковым его щебетаньем,

если левой готовлю рукою

стаи ласточек к долгим скитаньям;

распрямлюсь ли, дерзкий и крепкий,

если речь сковала обида,

а по правую руку в щепки

колыбель отчизны разбита

и ничком вечерняя песня

на траву легла, пригорюнясь,

там, где небо, мой дом и месяц

затерялись, как ты и юность?

О НАС

Небо в просвете зарев

меньше и потаенней

ковшика у колодца

или твоих ладоней.

Лишь загудят пожары

трубами в медном марше,

сердце во тьму качнется,

как огонек на мачте.

Руки сплетая, молим

память о крае дальнем,

чтобы вела нас юность

наперекор страданьям.

А полыхнет закатом

огненной капли трепет,

небо садовой тропкой

к сердцу вернет и встретит.

Если застылым векам

пламя тогда приснится,

сон, как простор, осветит

траурная зарница.

ПРИСТАНЬ

Я вернусь, воскрешенный тоскою,

словно в зеркале призрак белесый,

и пойду, как рука, за строкою,

по земле, где кресты как березы,

где бессменная очередь вдовья

на могилах как черные свечи

и где скорбные доски готовят,

глядя в небо, как Сын Человечий.

Тот же дятел в лесу задолдонит,

та же балка, как огненный слиток,

промелькнет, и на синей ладони

спрячут листья ленивых улиток,

вновь на грустные мысли настроит

тот же голос на том же пороге,

и та самая женщина вскроет

моих писем мудреные строки.

Все припомню, сегодняшний, здешний, -

рельсы в отзвуках парного бега,

городские огни как черешни

и одышку фабричного эха…

Я верну имена безымянным,

всех жалея и кланяясь всем,

и воскреснут мечты и обманы

с потаенной печалью — зачем?

Лихолетье исхожено мною,

и когда оборвутся следы

и затерянный в сумерках поля

зарастет бугорок под сосною,

я вернусь еще в ваши застолья

сновиденьем далекой звезды.

ИЗ ПИСЬМА

В соленом вихре

твой шаг упрочен

подобно рифме

в разбеге строчек,

чтоб так же стойко

уйти в безвестье.

Но недостойно

уйти без песни.

Был ли я злее,

горше похмелья

или твоею

был колыбелью,

не смоет время

все те печали,

что нас и небо

не разлучали.

Родного слова

крыло лебяжье

возьму и снова

твой путь разглажу,

цветок и камень

утешим лаской.

И слово канет,

но не напрасно.

АНДЖЕЙ ТШЕМБИНСКИЙ

ПЕСЕНКА О ТЕРЕЗЕ

Твоих губ еще вчера встречала алость,

а сегодня только песенка осталась.

Только голос на ветру — и ни следа

твоих губ, таких горячих в холода…

Ты вернулась — невидимка, недотрога,

обернулась нашей песней войсковой.

С каждым шагом

твоим именем дорога

осеняет, как певучею листвой.

О Терезе эта песенка поется,

о Терезе, о Терезоньке, Терезке.

Выйдем из лесу, а песня отзовется

переливами в зеленом его плеске.

Защебечет, закурлычет, заворкует.

О Терезе

чернолесье

затоскует…

А потом лесное эхо по яругам

у солдатского привала на снегу

позовет тебя, и ночью, там за Бугом,

я прижму тебя к губам и сберегу.

О Терезе эта песенка разлуки,

о Терезе, о Терезоньке, Терезке.

Как же трудно променять тебя на звуки,

как легко заглохнуть в зимнем перелеске,

как легко похоронить тебя за чащей,

далеко от той Терезы — настоящей.

Эта песенка нужна мне дозарезу,

с каждым шагом,

с каждым часом все нужней.

На груди еще вчера берег Терезу,

а сегодня только песенку о ней.

О Тереза, век не ведать бы, Тереза,

что разлука беспощаднее железа!

Но однажды просветлеет наша высь,

и когда вернемся с честью — там за Бугом

затаенная по яворам и букам

снова, песенка, Терезой обернись!

(перевод — А.М.Гелескул)

Утренняя музыка

Ветер по далям крадется,

Небо и кроны колыша,

И звонкие птичьи горла

Роняют лазурь в затишье.

Тишь, до краев налитая,

Пряною сладостью винной,

Цедит лазурь в наперстки

Акации и жасмина.

Лазурь в серебро вольется,

И брызнет благоуханье,

Что жжет язычки пичугам

И капает, звон чеканя.

На даче

В ночи загорланит поезд -

Железный петух бессонный.

Как молния, вспыхнет провод

За темно-зеленой кроной.

Далёко, за синим полем

Встают облака над бором.

Какое же это счастье -

Покинуть палящий город!

И веет в саду жасмином,

И дождик по стеклам катит.

Для капель, для тысяч капель

Любого сердца не хватит.

Серебряный паук

Позднелетней серебряной ночью,

Как шкатулкой, обтянутой шелком,

Серебристый паук небесный

Среди звезд и лугов защелкнут.

Он, как мух, загоняет в сети

Черный пруд со стодолой рыжей,

Затаится и подползает,

От сытости чуть не брызжа.

Манит яблоню и рябину,

Завлекая их сладкой жутью.

Бьются птахи, когда им горло

Он заливает ртутью.

В ясли сунется и теленком

Лижет морды коровам спящим.

В ригах шарит, ворует груши,

С огородов капусту тащит.

Как серпом, серебристым тельцем

Полоснет по рани небесной,

И хлынет настой кипучий

Из розово-синей бездны.

Начало осени

В листьях яблоки пляшут,

Шум нахлынет и канет.

То пригреет внезапно,

То прохладой потянет.

Улыбаюсь. В улыбке -

Всё, о чем я тоскую.

Но никто не увидит

Мои слезы втихую.

И лишь кони, что в путах

Ковыляют по лугу,

С той же болью посмотрят

И уткнутся мне в руку.

О просторы, просторы!

Вековечная тайна -

Осень, яблоки, тучи,

Табуны и скитанья.

Венчание

Наломаешься, разогнешься,

Пот с лица оботрешь устало.

Вот он, дом твой, уже под крышей,

Стенка к стенке надежно стала.

Тычась в окна, береза гнется.

Шелестит листва молодая,

Но закроешь глаза и стихнешь,

Все о том же себя пытая.

Кто разделит мой дом со мною,

Встанет рядом вернее тени,

Чтобы всё, как мечталось, было:

В сердце — мир, а в окне — цветенье?

Кто на палец кольцо наденет,

Так привяжет, чтоб вечно помнить,

Чтобы стены наполнить счастьем,

Каждый угол собой наполнить?

Будешь вскакивать, вещи двигать,

Ждать, не скрипнет ли половица.

И прибьешь у двери подкову:

Вдруг заметит, вдруг постучится?

Пусть берёт тогда все, что хочет,

Все, что есть у меня на свете:

Кровь от крови и плоть от плоти,

Сердце это и руки эти.

У дороги распятье вроешь,

Дверь ветрам распахнешь широко, -

Ходят кроны, округу застя, -

И поникнешь, сев у порога.

Над тобою качнется небо.

Промелькнет лепесток левкоя.

Запылаешь, и дом займется,

Подожженный твоей рукою.

Обручишься с огнем навеки,

Ставя крест на добре убогом.

И останетесь только двое:

Бог на небе — и ты под Богом.

( перевод — Б.Дубин)

Все мы прекрасно помним знаменитую Лорелею,переводимую и переведённую многими и в разное время.

Люди,хорошо знающие язык,могут сравнить разные варианты с оригиналом и сказать своё слово:

Heinrich HEINE

ICH WEISS NICHT,WAS SOLL ES BEDEUTEN

Ich weiß nicht, was soll es bedeuten,

Daß ich so traurig bin;

Ein Märchen aus alten Zeiten,

Das kommt mir nicht aus dem Sinn.

Die Luft ist kühl und es dunkelt,

Und ruhig fließt der Rhein;

Der Gipfel des Berges funkelt

Im Abendsonnenschein.

Die schönste Jungfrau sitzet

Dort oben wunderbar;

Ihr goldnes Geschmeide blitzet,

Sie kämmt ihr goldenes Haar.

Sie kämmt es mit goldenem Kamme

Und singt ein Lied dabei;

Das hat eine wundersame,

Gewaltige Melodei.

Den Schiffer im kleinen Schiffe

Ergreift es mit wildem Weh;

Er schaut nicht die Felsenriffe,

Er schaut nur hinauf in die Höh'.

Ich glaube, die Wellen verschlingen

Am Ende Schiffer und Kahn;

Und das hat mit ihrem Singen

Die Lorelei getan.

---------------------------------------------

Генрих ГЕЙНЕ

ЛОРЕЛЕЯ

Бог весть, отчего так нежданно

Тоска мне всю душу щемит,

И в памяти так неустанно

Старинная песня звучит?..

Прохладой и сумраком веет;

День выждал весенней поры;

Рейн катится тихо – и рдеет,

Вся в искрах, вершина горы.

Взошла на утесы крутые,

И села девица-краса,

И чешет свои золотые,

Что солнечный луч, волоса.

Их чешет она, распевая,

И гребень у ней золотой,

А песня такая чудная.

Что нет и на свете другой.

И обмер рыбак запоздалый,

И, песню заслышавши ту,

Забыл про подводные скалы

И смотрит туда – в высоту…

Мне кажется: так вот и канет

Челнок: ведь рыбак без ума,

Ведь песней призывною манит

Его Лорелея сама.

Перевод Льва Мея

__________________________________________

И горюя и тоскуя,

Чем мечты мои полны?

Позабыть все не могу я

Небылицу старины.

Тихо Реин протекает,

Вечер светел без туч,

И блестит и догорает

На утесах солнца луч.

Села на скалу крутую

Дева, вся облита им;

Чешет косу золотую,

Чешет гребнем золотым.

Чешет косу золотую

И поет при плеске вод

Песню, словно неземную,

Песню дивную поет.

И пловец тоскою страстной

Поражен и упоен,

Не глядит на путь опасный,

Только деву видит он.

Скоро волны. Свирепея,

Разобьют челнок с пловцом;

И певица Лорелея

Виновата будет в том.

Перевод Каролины Павловой

_________________________________________________

Не знаю, что значит такое,

Что скорбью я смущен:

Давно не дает покоя

Мне сказка старых времен.

Прохладой сумерки веют,

И Рейна тих простор.

В вечерних лучах алеют

Вершины дальних гор.

Над страшной высотою

Девушка дивной красы

Одеждой горит золотою,

Играет златом косы.

Златым убирает гребнем

И песню поет она:

В ее чудесном пенье

Тревога затаена.

Пловца на лодочке малой

Дикой тоской полонит;

Забывая подводные скалы,

Он только наверх глядит.

Пловец и лодочка, знаю,

Погибнут среди зыбей;

И всякий так погибает

От песен Лорелей.

Перевод Александра Блока

_______________________________________________

Не знаю, что стало со мною,

Душа моя грустью полна.

Мне все не дает покою

Старинная сказка одна.

День меркнет. Свежеет в долине,

И Рейн дремотой объят.

Лишь на одной вершине

Еще пылает закат.

Там девушка, песнь распевая,

Сидит высоко над водой.

Одежда на ней золотая,

И гребень в руке – золотой.

И кос ее золото вьется,

И чешет их гребнем она,

И песня волшебная льется,

Так странно сильна и нежна.

И, силой плененный могучей,

Гребец не глядит на волну,

Он рифов не видит под кручей, –

Он смотрит туда, в вышину.

Я знаю, волна, свирепея,

Навеки сомкнется над ним, –

И это все Лорелея

Сделала пеньем своим.

Перевод Вильгельма Левика

_______________________________________________

______________________________________________________ ____________

Мне ближе всего левиковский перевод.

ПРОЩАНИЕ

Я полн тобою, словно кровью рана,

ты, прибывая, бьёшь через края,

как полночь, ты становишься пространна,

луга дневные тьмою напоя,

ты – тяжкое цветенье розы каждой,

ты – старости осадок и отстой,

ты – пресыщенье утолённой жаждой,

что слишком долго пробыла мечтой.

Решив, что мир – клубок причуды вздорной,

что он не твой, а значит, и ничей,

не в силах слиться с жизнью иллюзорной,

с неумолимой властью мелочей,

глядишь в себя, туда, где мгла слепая,

где гаснет всякий знак, любой вопрос –

и молча ты решаешься, вступая

в тоску, и в ночь, и в запах поздних роз.

Не можешь вспомнить – было так иль эдак,

что памятно? что встречено впервой?

Взялись откуда – спросишь напоследок –

твои слова и отсвет горний твой?

Мои слова, моя былая участь,

мои слова – да, всё пошло на слом,–

кто это пережил – живи, не мучась,

и более не думай о былом.

Последний день: края небес в пожарах,

бежит вода, всё дальше цель твоя,

высокий свет сквозит в деревьях старых,

лишь самого себя в тенях двоя;

плоды, колосья – всё отныне мнимо,

ничто уже не важно в этот час;

лишь свет струится и живёт – помимо

воспоминаний,– вот и весь рассказ.

(перевод — Е.Витковский)

БАЛЛАДА

Снова ад, снова “после вчерашнего”, снова

ненавистных приятелей мат монотонный,

словно вой по покойнику. То ли в колодец бездонный,

то ли в полуоткрытую дверь, куда в полночь впускают любого,

лишь бы деньги платил, заманили: “Красавчик, на улице мерзость,

на душе непогода. Озяб, стосковался о лете?

Здесь тепло, заходи, обогрейся, забудь на котором ты свете.”

Ты ввалился, и тьма пред тобою разверзлась.

Выход из пустоты в пустоту, сон рассудка больного…

О, не дай угодить в Твои сети!

Снова скрежет зубовный и пьяниц похмельная рвота,

над очком бесконечного нужника клёкот и стоны.

Мутный взгляд друг на друга, гримаса, земные поклоны /

над клоакой с настойчивостью идиота.

Полудохлые дурни рогатые, вмиг постаревшие дети,

от недуга любовного ищем спасенья в борделе.

Мы ведь шли к вам на праздник, но видеть нас не захотели…/

Вечный в памяти шанкр, вечно совесть вопит на рассвете.

Об заклад головой против ляжек мне биться до смертного пота.

О не дай угодить в Твои сети!

Я в оркестре покинутых – рог, на котором трубишь Ты свои позывные,

дудка-единорог, атакующий с риском разбиться.

Я ушиблен не раз о барьеры фальшивой и лживой девицы.

Есть разумные, знаю, но мне попадались шальные,

школы боли и мрака способнейшие ученицы.

Я светильник без масла, вотще возмечтавший о свете.

Я козёл отпу… нет, отвращения: сам не заметил,

как во рву оказался зловонном и вязком, где правят коварные львицы,

и откуда к тебе я взываю, пока не сомкнулись клыки их стальные.

О не дай угодить в Твои сети!

Боже воинств, ответь мне, за что пред Тобой я в ответе,

если сам Ты расставил капканы тоскующей плоти,

и я вновь подавился наживкой, как давятся лакомством дети,

той наживкой со вкусом порока и смерти; и крик мой, в полёте

оборвавшись, затих. Ты опять не ошибся в расчёте.

Так не дай разорвать Твои сети.

(перевод — Е.Хованович)