Почему белый, а не зелёный, например?

Белый стих – это форма нерифмованного стиха, применяемая в новоевропейской силлабо-тонике и редко – в некоторых формах тоники.
Т.е. это метрические (стопные) стихи.
В русскую поэтику понятие «белый стих» пришло из французского — vers blanc, которое, в свою очередь, заимствовано из английской поэтики, где незарифмованные стихи называются blank verse (blank — сгладить, стереть, уничтожить), т.е. стихи со стертой, уничтоженной рифмой.

Понятие «безрифменный стих» более широкое, чем «белый стих».
Античные поэты писали стихи без рифм, но «белым стихом» их называть не принято.

Пример античного безрифменного стиха:



О том, что ждёт нас, брось размышления,

Прими, как прибыль, день нам дарованный

Судьбой, и не чуждайся друг мой,

Ни хороводов, ни ласк любовных.

(Гораций)



Безрифменный стих в европейской дорифменной традиции – обычное явление. Безрифменный стих был широко распространён и в русской народной поэзии. Структурную роль рифм выполняла определённая клаузула.
В книжной русской поэзии досиллабического и силлабического периодов белый стих, наоборот, менее употребителен – поэтов привлекал рифмованный стих. Но уже В. Тредиаковский, увидев основу стиха не в рифме, а в ритме, метре, пренебрежительно назвал рифму «детинской [детской – прим. M. D. F.] сопелкой». Он первый стал писать гекзаметры без рифмы. Вслед за ним А. Кантемир перевел белым стихом «Анакреонтовы песни» и «Письма» Квинта Горация Флакка. Кантемир и другие поэты-силлабисты считали главным в стихе не рифму, а, как писал Кантемир, «некое мерное согласие и некой приятной звон», т.е. метрический ритм, стопный размер.
Если белый стих гекзаметра и других античных размеров были приняты в русской книжной поэзии без спора, то белые стихи в других размерах не сразу привились в практике поэтов. Наиболее решительным защитником белого стиха в начале XXI в. был В. Жуковский. Его поддержали А. Пушкин, А. Кольцов, отчасти М. Лермонтов. Всплеск популярности белого стиха – конец XVIII — начало XIX вв. (особенно это касается белого ямба, широко использовавшегося в поэмах и стихотворных драмах).

В России среди форм белого стиха получил особую популярность белый 5-стопный ямб, заимствованный из трагедий и «хроник» У.Шекспира. Подражая ему, А.С.Пушкин использовал эту форму в «Борисе Годунове» и «Маленьких трагедиях». А.К.Толстой белым 5-стопным ямбом подхватывает историческую тему и развивает ее в драматической трилогии «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис».

Н.А.Некрасов обратился к белому 3-стопному ямбу в поэме «Кому на Руси жить хорошо» (здесь все стихи, кроме строк вставных песен, выдержаны в указанном размере). Популярностью пользовался и белый 4-стопный хорей.
Первым его использовал Н.М.Карамзин в стихотворении «Граф Гверинос», затем к этому виду белого стиха прибегали в балладах В.А.Жуковский («Алонзо») и А.С.Пушкин («Родрик»), позднее – И.А.Бунин как переводчик «Песни о Гайавате» Г.Лонгфелло.

Следует отметить, что после А.С. Пушкина белый стих перестает быть редким явлением в русской поэзии.
В истории отечественной литературы можно отчетливо различить оформившиеся традиции: во-первых, использования белого стиха в первую очередь в лирических и драматических жанрах, а во-вторых – его применения в произведениях с определенным силлабо-тоническим размером.

Вот несколько примеров белого стиха.



Четырехстопный ямб:

В еврейской хижине лампада

В одном углу бледна горит,

Перед лампадою старик

Читает библию. Седые

На книгу падают власы...

(А. Пушкин)



Пятистопный ямб:

Все говорят: нет правды на земле.

Но правды нет и выше. Для меня

Так это ясно, как простая гамма.

Родился я с любовию к искусству...

(А. Пушкин)



Четырехстопный хорей:

Трудно дело птицелова:

Заучи повадки птичьи,

Помни время перелетов,

Разным посвистом свисти.

(Э. Багрицкий)



Пятистопный хорей (встречается редко):

Восемь лет в Венеции я не был...

Мука Бреннер! Вымотало душу

По мостам, ущельям и туннелям,

Но зато какой глубокий отдых!..

(И. Бунин)



Четырехстопный амфибрахий:

Безмолвное море, лазурное море,

Стою очарован над бездной твоей.

Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,

Тревожною думой наполнено ты.

(В. Жуковский)



В XX веке использование белого стиха в русской поэзии идёт на спад, и его появление обычно свидетельствует о сознательной стилизации.
Например, в стихотворении О.Мандельштама «Я не увижу знаменитой “Федры”…» – использование белого стиха мотивировано смыслом стихотворения (поэт не услышит зарифмованные стихи в исполнении актеров, и эту «потерю» чужих рифм подчеркивает его собственный белый стих).
Впрочем, в драматических произведениях по-прежнему актуален белый пятистопный ямб.

Слухи о смерти белого стиха в современной поэзии слегка преувеличены.
Белый стих жив!

Итак, в современном литературоведении «белым стихом» называют метрические (стопные) стихи: белый ямб, белый анапест, белый дольник и др.
То есть употребление этого термина возможно только для тех национальных поэзий, для которых и размер, и рифма являются характерными, системообразующими признаками. Это форма нерифмованного стиха, традиционно применяемая в силлабо-тонике и редко – в некоторых формах тоники.
В тонике – дольник или тактовик. А вот белый акцентник – это нонсенс, т.к. акцентный стих (акцентник) по сути является рифмованным верлибром.

Таким образом, белые стихи, в отличие от безрифменных, – это сознательное отступление от сформировавшихся правил и стихотворных традиций, игнорирование рифмы как своеобразный художественный приём.
Хотя некоторые литературоведы (например, М.Л. Гаспаров) фактически отождествляют «белый» и «безрифменный» стих, что не совсем оправданно.

Для белого стиха характерна астрофичность или бедная строфика, так как строфическое разнообразие в стопном стихе определяется разнообразной системой рифмовки.
Однако отсутствие рифмы не лишает белый стих поэтических достоинств; основные компоненты стиха – ритм, образность языка, клаузула и т.д. в белом стихе сохраняются.

При прочтении одноразмерных стихов с рифмой и без, дискомфорта от перехода не ощущается.
Лучше стих без рифм, чем стих, который, при всех прочих достоинствах, имеет банальные, стёртые рифмы (мою – твою, розы – морозы, дать – взять и т.п.).

Хотя строки с белым стихом и лишены рифм, они нисколько не хуже рифмованных Интересно, что «рифма» и «ритм» – этимологически родственные понятия (то и другое – от греч. «rythmos», т.е. «соразмерность»).
В европейской поэзии созвучия лишь подчеркивают края стихов, ритмических рядов. Произведение, написанное белым стихом, может не иметь той композиции звуковых повторов внутри строфы, которую мы обычно называем «рифмовкой».
Но оно может иметь повторяющуюся в строфах последовательность клаузул (стиховых окончаний). Например, все строки такого произведения могут оканчиваться только мужскими, только женскими или дактилическими клаузулами; в другом случае клаузулы разных типов могут следовать попарно, либо тем или иным образом чередоваться.

Часто последовательность клаузул при белом стихе заменяет композицию рифм, компенсирует их отсутствие: рифма исчезает, но композиция клаузул сохраняется. Такие стихи не менее мелодичны, чем рифмованные, а между тем их создатели часто стараются не отвлекать читателя звучными рифмами от особо насыщенного смыслом текста. Б.Л.Пастернак как переводчик Шекспира сохранял исходную форму белого стиха, но часто компенсировал отсутствие рифм чередованием мужских (м) и женских (ж) клаузул (и в тех случаях, когда этого чередования не было в тексте источника).
Вот так в переводе Пастернака выглядит начало первого монолога леди Макбет из знаменитой трагедии:

Да, ты гламисский и кавдорский тан (м)

И будешь тем, что рок сулил, но слишком (ж)

Пропитан молоком сердечных чувств, (м)

Чтоб действовать. Ты полон честолюбья. (ж)

Но ты б хотел, не замаравши рук, (м)

Возвыситься и согрешить безгрешно. (ж)

(У.Шекспир. Макбет. Акт I. Сцена V)



«Белый стих» не следует путать с «холостым стихом» (в схеме рифмовки обозначается «х»).
«Холостым» называют стихотворные строки без рифмы, которые обнаруживаются в строфе с рифмовкой.
Существуют даже способы рифмовки, основывающиеся на чередовании рифмованных и холостых стихов.
Такова рифмовка «гейневского» типа (хаха хвхв …), чрезвычайно популярная в русской поэзии середины XIX века: в четверостишии четные стихи – рифмованные, нечетные – холостые.



Во Францию два гренадера (Х)

Из русского плена брели, (а)

И оба душой приуныли, (Х)

Дойдя до Немецкой земли. (а)

(Г. Гейне, «Гренадеры»)



Возможны и другие способы чередования холостых и рифмованных строк.
Например, Ю.Д. Левитанский трансформировал кольцевую рифмовку в эффектную схему (хаах хввх ...), предписывающую рифмовать только центральные строки четверостишия, оставляя крайние стихи холостыми:



Когда в душе разлад – (х)

Строка не удается: (А)

Строке передается (А)

Разлаженность души… (х)

(Ю.Д. Левитанский, «Когда в душе разлад…»)



Подобно тому как в строфе стихотворения могут чередоваться рифмованные и холостые стихи, в произведениях больших форм могут сочетаться части с рифмованным текстом – и с белым стихом.
В «Борисе Годунове» А.С.Пушкина сплошной белый стих сменяется рифмованным текстом лишь однажды, когда Лжедимитрий «гордо», согласно ремарке, произносит перед Мариной Мнишек монолог «Тень Грозного меня усыновила…». Неожиданная смена белого стиха рифмованным символизирует перемену эмоционального состояния действующего лица, выделяет особо значимый для постижения характера фрагмент текста.

Но если в белый стих (стихотворение или часть поэмы, пьесы) проникает рифма, она выглядит как «пятно» (даже глагольная рифма – рифма всё-таки).

Белый стих в русской поэзии традиционно связан с интонацией философствования, с изображением внутренней рефлексии (по-видимому, и в этом сказалось влияние драматургии Шекспира).
В начале ХХ века с этой целью к форме белого стиха обращался А.А.Блок («Вольные мысли»).


http://litcult.ru/blog/8377

Акростих — литературная форма: происхождение слова «акростих» греческое — ακσοε крайний, ςτιγοε — стих.
Крайние — начальные — буквы каждого стиха (строки) при чтении сверху вниз составляют слово, а иногда и целую фразу.
Акростих встречается не так уж редко, распространены также сонеты-акростихи. Сложить акростих может любой человек.

От Античности и до Средних веков выбор этой формы чаще связан с сакральными мотивами (читается имя Христа, Девы Марии и т. п.), или с обращением поэта (к своему покровителю, собрату по перу), или с подписью, встроенной в первый столбец букв авторским именем.

Считается, что акростих является изобретением Эпихарма, греческого филолога и драматурга, жившего в Сиракузах в V в. до н.э.
Фактически акростих был для него методом установления копирайта на своих работах: в его тексты было "вшито" имя автора. Долгое время акростих оставался текстом, первые буквы которого содержали авторское имя или посвящение.
Однако со временем стало ясно, что акростих может нести в себе гораздо более практические применения: так, безобидное стихотворение, написанное акростихом, превращалось в тайное послание, если адресат знал о необходимости прочесть отдельно первые буквы (последние буквы, вторые слоги и т.п.) присланных ему строк…

В русской поэзии краестишия известны с XVII века благодаря поэтам-монахам. Особенно преуспел тогда в составлении изощренных акростихов некий иеромонах Герман, сумевший даже в "Вольном переложении 140-го псалма" зашифровать свое имя — по левому краю псалма читается еще один стих: "Герман, монах, моляся, писах".

Акростих в русской поэзии приживался медленно и следующие два столетия почти не встречался. И лишь с XIX века начинается второе рождение краестишия.

Гениальный акростих написал мелом на грифельной доске буквально в последние часы своей жизни Державин:


Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.

В первой вертикали здесь можно прочесть "Руина чти" (то есть чести).

Но особенно много замечательных акростихов появилось в начале XX века.
Большая часть из них предназначалась для альбомов и скрывала в первой вертикали имя адресата.
Полюбуйтесь, например, на этот акростих-сонет, записанный в 1909 году Николаем Гумилевым в альбом его знакомой Кати Кардовской (Бойка — имя собаки Кардовских):


Когда вы будете большою,
А я негодным стариком,
Тогда, согбенный над клюкою,
Я вновь увижу ваш альбом.

Который рифмами всех вкусов,
Автографами всех имен —
Ремизов, Бальмонт, Блок и Брюсов —
Давно уж будет освящен.

О, счастлив буду я напомнить
Вам время давнее, когда
Стихами я помог наполнить
Картон, нетронутый тогда.
А вы, вы скажете мне бойко:
"Я в детстве помню только Бойку".

Впрочем, акростихи писались не только в альбомы.
Немало блестящих акростихов-посвящений родилось в переписке или было написано для печати такими прекрасными поэтами, как Б. Пастернак, И. Северянин, С. Есенин, И. Анненский, М. Кузмин, А. Ахматова.
Особенно виртуозно проявил себя в этой области любивший всяческие ухищрения король символизма Валерий Брюсов. Посмотрите, например, как в ответ на аналогичное послание поэта Вадима Шершеневича он замуровал имя адресата в двух наклонных (!) строках своего стиха (ъ в слове Вадим написан в соответствии с правилами тогдашней орфографии):

ЗАПОЗДАЛЫЙ ОТВЕТ

Вадиму Шершеневичу


ВлекисуровуюмечтУ,
дАйутомленнойреЧи,
ваДимъиэтудальИту,
дарИнастаромъВече
себеМгновениЕогня,
дайсмУтестеНыволи.
тыискуШениЕкремня:
затмениЕоШибкудня-
троньискРоюдоболи!

Этот пример показывает, что дополнительная строка, пронизывающая стихи, не обязательно должна быть вертикальной и тем более крайней слева. Стихи, в которых прочитывается последняя или средняя вертикаль, называются соответственно телестихами или месостихами.
Справедливости ради надо сказать, что последние встречаются гораздо реже традиционных акростихов.
Тем удивительнее работы выдающегося мастера подобных изощрений нашего современника поэта Валентина Загорянского (литературный псевдоним известного современного композитора Глеба Седельникова).
В его многочисленных суперакростихах прочитывается сразу несколько (до десяти!) вертикалей и диагоналей, причем в разных направлениях.

МАРИНА
(акростих десятикратный)

Минуты ли мерцаньем многолетним

Азарт знавала… Наказать глаза!

Радар рапир парируй, рупор рёбер, -

И жди, и жги, смирись и чти, и бди.

Нанят канон, на трон нанят канун!

Ах, Афродита, ах, звезда, ах, фреска!..



В функциональном отношении трём случаям написания соответствуют три типа акростиха:
•
акростих-ключ: читаемый по первым буквам текст в концентрированном виде выражает смысл произведения и, по авторскому замыслу, должен быть замечен всяким читателем; частный случай такого решения — стихотворение-загадка с разгадкой в первых буквах:


Довольно именем известна я своим;

Равно клянётся плут и непорочный им,

Утехой в бедствиях всего бываю боле,

Жизнь сладостней при мне и в самой лучшей доле.

Блаженству чистых душ могу служить одна,

А меж злодеями — не быть я создана.

Юрий Нелединский-Мелецкий

Составляли в форме акростихов и загадки, где отгадка заключалась в первых буквах строк:

Родясь от пламени, на небо возвышаюсь;
Оттуда на землю водою возвращаюсь!
С земли меня влечет планет всех князь к звездам;
А без меня тоска смертельная цветам.
(Г. Державин)




Рязанские задумчивые клeны,
О, вашу грусть вовек мне не забыть...
Судьба, ко мне ты все же благосклонна,
Смогла решить — мне быть и только быть,
И благодарный возрожденья чуду,
Я клeнов грусти все же не забуду...

М.Талесников
^





СИНИЕ ГЛАЗА

Словно небо в них отразилось
И солнце лучом играет,
Неоглядная даль поселилась,
И в сказку меня приглашает.
Едва лишь взглядом встречают,

Голубой волной обнимают,
Любовью своей покоряют.
А потом, красотою маня,
Закружат мечтою меня,
А я сгораю в них от огня.

Елена Эрато

•
акростих-посвящение: читаемый по первым буквам текст называет его адресата; часто этот адресат указан в тексте и другим способом (в названии, в эпиграфе, прямо в стихотворении), иногда других указаний нет, и тогда посвящение заметно только очень внимательному или подготовленному читателю:


ПЕСЕНКА

Бывало, я с утра молчу

О том, что сон мне пел.

Румяной розе и лучу

И мне — один удел.

С покатых гор ползут снега,

А я белей, чем снег,

Но сладко снятся берега

Разливных мутных рек.

Еловой рощи свежий шум

Покойнее рассветных дум.

Анна Ахматова


•
акростих-шифр: читаемый по первым буквам текст не имеет прямого отношения к содержанию стихотворения и вводит в произведение новую, побочную информацию.
Часто такой тип акростиха использовался как средство обойти цензурные или иные запреты.


ЛУНА

Льётся песня вдалеке,
Уж дрожит и тень в реке,
Неторопливые движенья...
Ах, как прекрасно вдохновенье!

Елена Эрато

Дикий, жуткий, страшный лев,
Очень-очень злобный,
Чрезвычайно озверев,
Кушал несъедобный
Ежевичный пирожок.


Ну, и где же ежик?
Ах, сотру их в порошок
Дураков ничтожных —
Юмор им! А тут тоска -
Шлиплись жубы!.. Или…
Кинуть внутрь пирожка
Ежика забыли?!..

Дм. Бочаров


Легкой своей теплотой
Южному ветру подобна,
Бегом своим превзойдя
Лани стремительный бег,
Юность спешит за мечтой,

Жгучим желаньем влекома.
Да только… счастье найдя,
Уж ли застынет навек?

Дм. Бочаров


Еще один тип акростиха — алфавитный акростих (абецедарий), при котором каждая первая буква стихов или строф образуют алфавитную последовательность.
Самым известным произведением в этом жанре, безусловно, является древнерусская «Азбучная молитва» X в., авторство которой приписывают Константину Переяславскому:

Азъ словом симь молюся Богу
Боже вьсея твари и зиждителю
Видимыимъ и невидимыимъ!
Господа духа посъли живущаго
Да въдъхнетъ въ сьрдце ми слово
Еже будетъ на успехъ вьсемъ…и т. д.

Или вот пример современного алфавитного акростиха Елены Эрато

А ВОТ И ОСЕНЬ СНОВА ЗАКРУЖИЛА

А вот и осень снова закружила,
Бросая листьев горсти наугад,
Вот и берёза тоже загрустила,
Горит рябина красным, как закат.
Да только ветер что-то напевает,
^ Едва касаясь у осени ресниц,
Желанье мысли просто отпускает,
Зовёт в дорогу погрустневших птиц.
И дождь осенний, словно наважденье,
Когда приходит пасмурный рассвет,
Листьев опавших лёгкое движенье
Меняет всё на красно-жёлтый цвет.
Несмелый луч украдкою коснётся,
Озаряя кроны старых тополей,
Пряча взгляд, неловко улыбнётся,
Росой блеснёт — и спрячется скорей.
Сентябрь листья разрисует без остатка,
Теперь художник — только он один,
Уже с такой осенней жёлтой хваткой
Фантазии видны его картин.
Хризантем в саду благоуханье,
Цветов таинственной осенней красоты,
Чуть уловимое их нежное дыханье
Шелестит отчаяньем мечты.
Щедро золотом нас осень осыпает,
Это всё — как будто в дивных снах,
Ювелиром и волшебницей бывает,
Ярким образом в поэмах и стихах.

В общем, и для души полезно, и алфавит изучаешь.
Поэтому эта форма оказывается весьма удачной для образовательных целей.
Впрочем, В. Маяковский не менее успешно использовал абецедарий и для политической сатиры.
Вот отрывки из его «Советской азбуки»:

…Земля собой шарообразная.
За Милюкова сволочь разная
Интеллигент не любит риска
И красен в меру, как редиска.
Корове трудно бегать быстро.
Керенский был премьер-министром…


Формальными разновидностями акростиха можно считать более редкие телестих и месостих, в которых дополнительный текст читается не по первым, а соответст-венно по последним и по средним буквам стихотворной строки.
Вот пример телестиха авторства современного поэта Ивана Чудасова (последние буквы строчек образуют слово КОЛОКОЛ):

^ Произнося чудесный чистый звуК,
Вишу на колокольне. ВысокО!
Неоднократно сам звенеть хотеЛ,
Разлиться песней сердца далекО,
Но мой язык во власти чьих-то руК.
Вздохнул бы я свободно и легкО,
Когда бы сам, не по заказу, пеЛ.


Часто мезостихом называют и такое стихотворение, в середине которого слова подобраны так, что можно прочитать спрятанное слово или выражение (обычно они графически выделяются).
Так Карион Истомин, по традиции, спрятал в мезостихе свое имя и сан:

Иисус господь Ему Рабов Оных,
возмет ей МОлбы НАук всех свободныХ
Иже, Сия зде ТОщие навыкают.
МИлости любве всех благ Научают.

В XX веке был опробован ряд усложнений формы, начиная с двойных и тройных акростихов (первые, третьи и пятые буквы в каждом стихе), встречающихся в поэтической переписке Михаила Лозинского и Константина Липскерова.
Крупнейшим современным мастером русского акростиха является Валентин Загорянский (Настоящее имя Глеб Седельников), в чьих стихотворениях (автор называет их акрограммами) дополнительный текст может читаться сразу во многих направлениях (по первым, последним и средним буквам, обеим диагоналям и т. п.).

Ю. Анненков приводит в «Дневниках моих встреч» шуточную пьесу 15-летнего Саши Пушкина, где герои разговаривают на французском языке.
Вся соль заключена в том, что их разговор представлен… исключительно латинскими буквами, расположенными в алфавитном порядке.
Конечно, эффект связной речи получится только если буквы звучат в алфавитном произношении – «А», «БЭ», «СИ» и т. п., как это показано в расшифровке в квадратных скобках:


Eno (a Pecu): AB, CD! [Abbe, cedez!]
Pecu (meditatif): E… F… [E… ef…]
^ Eno (coupant net): GH! [Jai hache!]
Ijekaelle (se jetant au cou d’Eno): IJKLMNO! [Ijekaelle aime Eno]
Eno (triomphant): PQRST! [Pecu est reste!]
Перевод:
Эно (Пекю): Аббат, уступите!
Пекю (задумчиво): Э… эф…
Эно (резко): У меня секира!
Икаэль (бросаясь на шею Эно): Икаэль любит Эно!
Эно (торжествующе): Пекю остался с носом!

Вот уж действительно, Пушкин – наше всё.

Примером того, как пугающе акростих способен при правильном написании буквально вбивать идею в голову читателя: многострадальный Шолоховский "ВЧК", акростих-тавтограмма с его почти заклинательной нагрузкой:

ВЧК

В ночной тиши среди Лубянки
Через туман издалека
Кровавым светом блещут склянки,
Алеют буквы: ВЧК.

В них сила сдержанного гнева,
В них мощь раскованной души,
В них жуть сурового напева:
"В борьбе все средства хороши!"

Чарует взор немая сила,
Что льют три алых огонька,
Что массы к битве вдохновила,
Чем власть Советская крепка.

К чему сомненья и тревога?
К чему унынье и тоска?
Когда горит спокойно, строго
Кровавый вензель: ВЧК.

Обычно акростих теряется на слуху; он не бросается в глаза даже при чтении глазами с листа, декламация же делает его хребет практически неуловимым.
Шолохов преодолевает это тавтограммой; попробуйте прочитать "ВЧК" вслух: анаграмма здесь узнаваема и осязаема.


^ Практическое применение акростихов.

Отношение к акростиху обычно довольно прохладное, особенно у людей, чтущих так называемое органическое дарование.
Между тем «в средневековой литературе акростих встречается как изощренная форма поэзии». Но как раз изощренность якобы чужда органичности.
Можно бы согласиться, но вопрос об органичности и изощренности не так прост, недаром Дидро в свое время посвятил этой проблеме целый трактат — «Парадокс об актере».

Виршевики писали акростихи вполне серьезно, они читали и чтили греков и латинян и хотели сравниться с ними в мастерстве. Это была радость освоения самой стихотворной формы.
Силлабисты тщательно вписывали свои имена в начало строк, авторизуя послания в будущее. Для них это был и своего рода религиозный акт, если учесть, что religio есть связь. Строки, таким образом, как бы перевязывались — акростих, эта вертикальная строка, связывал небо с землей и одновременно служил обручем стихотворного сосуда.
Во всяком случае, защитой от забвения.
Разве не интересно узнать через три века, что это «монах Герман писах»...

С таким же пиететом относился к акростиху Валерий Брюсов, в котором было, безусловно, что-то от первых поэтов-силлабистов.
Ему, кажется, как и виршевикам, было присуще «удовольствие писать стихи: в столбик, с рифмами и другими прелестями виршеписной техники».
Интерес Брюсова к форме общеизвестен.
Но акростих занимал в это же время и Анненского, и Северянина, и Городецкого, и Гумилева, и Кузмина, и даже Ахматову, в принципе не склонную к рациональным построениям.
Есть акростихи и у поэтов сугубо «органических» — Сергея Есенина и Павла Васильева.



В то же время "шифровальные" свойства акростиха широко использовались в целях сугубо светских. Aкростихом писали письма, где, скажем, за невинной салонной элегией могло скрываться признание в любви; об этом знали только автора и адресат.
B рассказе Вениамина Егорина "Вертихвостка" молоденькая барышня, невеста крупного чиновника, крутит роман с подчиненным своего жениха. При этом она наслаждается чтением в гостях акростихов собственного сочинения с пасторальным содержанием и весьма пикантным "хребтом", о наличии которого не знает никто, кроме ее и ее любовника.
Другой похожий пример — стихотворение вьетнамской поэтессы-классика Хо-Суан-Хыонг: она описывает сдобную пышку, набухающую и тонущую в сладкой воде; "хребет" составляет фразу "страстное желание".

Акростих был популярнейшей салонной игрой.
Он прекрасно подходил для демонстрации изысканности и одаренности автора, при этом зачастую не требуя чрезмерного труда. В "хребет" акростиха вшивалось имя адресата (иногда с эпитетом, типа "прекрасная Кати" или "Верфелев дурак"), или посвящение — "с любовью", "от друга", — или просто имя автора.
Одной из прелестей акростиха как светского подарка являлась его сверхличность, столь важная и приятная для получателя.

Акростихом изощрялись как угодно.
Илличевский писал акропародии на лицеистов — Горчакова, Белина, Пущина (для любителей искать в акростихе мистическую силу — его эпиграмма-эпитафия на Николая Ржевского "предсказалa" близкую смерть адресата:

^ Родясь как всякий человек,
Жизнь отдал праздности, труда как зла страшился,
Ел с утра до ночи, под вечер спать ложился;
Встав, снова ел да пил, и так провел весь век.
Счастливец, на себя он злобы не навлек;
Кто, впрочем, из людей был вовсе без порока?
И он писал стихи, к несчастию, без прока.

Популярность светского акростиха возрастает в "серебрянном веке": законодатель салонной поэтической моды Кузмин пишет акростихи-посвящения и акростихи на случай, Есенин дарит Рюрику Ивневу очаровательное "Радость, как плотвица быстрая...", несколько акростихов-посвящений пишет Гумилев:



АННА АХМАТОВА

Ангел лег у края небосклона,
Наклонившись, удивлялся бездне;
Новый мир был синим и беззвездным.
Ад молчал, не слышалось ни стона.
Алой крови робкое биение,
Хрупких рук испуг и содроганье
Миру снов досталось в обладанье
Ангела святое отраженье.
Тесно в мире, пусть живет, мечтая
О любви, о свете и о тени,
В ужасе предвечном открывая
Азбуку своих же откровений.

Кроме посвящений, aкростихом пишутся тосты, поздравления, благодарности.
Позже Тарковский создаст акростих-приглашение, в "хребте" которого содержится домашний адрес автора...

Акростихи часто использовались для деликатного выражения мыслей и чувств.
Например, в "хребте" могло быть записано: "Прости меня", "Люблю другую", "Не уходи".

Известна печальная история о нобелевском лауреате Фернандо Пессоа, которому любовница прислала письмо со вложенным акростихом; в письме говорилось о любви, акростих же неоднозначно сообщал о разрыве...

В форме акростиха написано и стихотворение, завершающее «Алису в Зазеркалье».
Первые буквы строк складываются в имя «Алиса Плэзнс Лидделл».
Так звали девочку, вдохновившую Л. Кэрролла на написание сказки.

Ах, какой был яркий день!
Лодка, солнце, блеск и тень,
И везде цвела сирень.

Сестры слушают рассказ,
А река уносит нас.
Плеск волны, сиянье глаз.

Летний день, увы, далек.
Эхо смолкло. Свет поблек.
Зимний ветер так жесток.

Но из глубины времен
Светлый возникает сон,
Легкий выплывает челн.

И опять я сердцем с ней –
Девочкой ушедших дней,
Давней радостью моей.

Если мир подлунный сам
Лишь во сне явился нам.
Люди, как не верить снам?


Вот и выходит, что сочинение акростихов вовсе не такая забава, как полагают многие серьезные и многие же веселые люди.

Вообще акростихом как головоломкой пользовались всегда.
По утверждению "Книги рекордов Гинесса", первый в мире кроссворд представлял собой акростих: начальные буквы 25-ти загаданных слов складывались в осмысленную фразу.
К типичным играм с акростихами относятся распространенные конкурсы на лучший акростих с заданным "хребтом", написание акростиха, "хребтом" которого является алфавит, создание акрокроссвордов.

Если говорить о старой поэтике, то это некая попытка внести смысл даже в вертикальную бессмыслицу букв, стройность, порядок — в хаос.
Может быть, автором это не осознается таким образом, но реально это именно так. Запечатление своего имени у виршевиков (очень силен при этом момент подражания латиноязычным авторам), у авторов XIX века — дань альбомности; запечатление имени адресата в символистское время имеет, конечно, уже магический смысл.


В наши дни акростих не редкость.
Но есть просто авторы-рекордсмены. Например, Николай Глазков. Это объясняется его глубокой погруженностью в игровую стихию, его простодушным лукавством, когда уже будучи зрелым мастером, он, оставаясь на периферии литературы, мог утереть нос любому приятелю и неприятелю, поместив его имя по краю изящного стихотворения о чем-нибудь совершенно к этому имени не относящемуся.
Акростих коварен.
Была история с молодежной газетой, в которой нагоняй получили сразу трое журналистов за пропущенное в печать ругательное акростишное посвящение Хрущеву.
Спонтанный акростих автор может и не заметить.
Обычно он захватывает три, реже — четыре строки. И тогда появляются разные случайнорожденные «коты», «лбы», «полы» и т. д. Вполне благородный акростих есть в начале сонета К. Р. (Константина Романова):

^ Гаснет день. Я сижу под палаткою
И гляжу, как гряды облаков
Мчатся тенью прозрачной и шаткою
Над зеленым простором лугов.


Но злую шутку сыграло сочетание букв с В. Субботиным в его «Листках календаря»:


Блеск молнии над головой,
Листва защелкала сердито,
И океан воды живой
На землю хлынул через сито.


Прикладная польза от акростихов может быть и в рекламном бизнесе – там, где текст зачастую рассчитан именно на зрительное восприятие.
Еще в 1922 г. в декабрьском номере «Правды» был напечатан стих, начальные буквы которого образовывали призыв: «Подпишитесь на «Правду»!».

Сегодня на сайтах Интернета можно найти предложения о написании акростихов на заказ. Стоимость одной строки приблизительно 60 рублей, наценка за срочность – 50 рублей за четверостишие.
Так что в некотором роде акростихи неплохой заработок в период кризиса.

Высокой поэзией акростихи так и не стали.
Зато их практическое применение имеет широкие перспективы, особенно в сфере посвящений, поздравлений и рекламы.

Ученые пришли к выводу, что в целом акростих как средство выражения в какой-то мере воздействует не на сознание, а на подсознание читателя: даже не осознавая, что перед ним акростих, читатель воспринимает встроенные в него особые фразы.
Это легальный метод замены "двадцать пятого кадра".

http://rudocs.exdat.com/docs/index-244354...

Народу было немного, но посидели, как всегда, душевно.
После вручения авторам их доли сокровищ количеств экземпляров и традиционной раздачи плюшек подарков мы погрузились в атмосферу японской кухни http://gin-notaki.ru/
За окном мелькали огоньки вечерней Тверской, осень глядела на Москву — вечно спешащую, многолюдную, и такую прозаическую.
И мы смотрели на город вместе с ней, говорили обо всём и ни о чём, вспоминали, делились планами.
Памятуя о тех, кто не смог по чисто техническим причинам доехать из своего дальнего далёка, но тем не менее ждёт долгожданную посылочку с книгами, я собрал с присутствующих автографы, как обещал ( Kartusha, Rijna — )
Короче говоря, посидели хорошо.
Жаль только, что — как обычно — мало.

Стихотворение написано в 2010-м известной московской поэтессой, под псевдонимом " Акулина Каракулова".

______________________________ _____________________________
Акулина Каракулова


ПАРАД

Страсбургский суд расценивает запрет
на гей-парады в Москве как нарушение
прав человека
И з г а з е т


Довольно нам ютиться по парадным,
Скрывая страсти под покровом тьмы –
Пора пройти открытым гей-парадом
По самой главной площади страны!

Конечно, гей-парад – крутая мера.
Хоть мало кто из наших не у дел,
На всякий случай спросимся у мэра.
Лужков не разрешил – и полетел!

Однако же обсудим всё конкретно,
Чтоб часом не обидеть никого:
Ведь только геи – неполиткорректно,
В сексменьшинстве их явно большинство!

Поэтому поступим осторожно.
Либерализм – особая стезя,
Иначе скажут: что же, геям можно,
А остальным, как правило, нельзя?!

Чтоб всё чин-чином – никуда не деться! –
Шлём приглашенья – это ли не честь?! –
Чтоб на трибунах – ветераны секса,
Как, скажем… впрочем, всех не перечесть!

Корреспонденты чтоб со всех каналов,
И репортажи – не по пять минут.
Не подпустить ли пару натуралов?
А, впрочем, нет, опасно! – не поймут.

И вот уж принаряжена столица,
И зритель валит аж со всех концов.
Рассвет над Красной площадью дымится,
Алея, будто кровь ее стрельцов.

Припудрены, румяны и небриты,
А сколько их – ну, прямо пыль столбом! –
Державным шагом входят содомиты,
Кто в розовом, кто в нежно-голубом.

Но нет, не торопитесь делать вывод –
Мол, это всё? И только-то? Так вот:
Сей голубой и розовый период
Лирическую ноту придаёт.

За ними онанисты – важный фактор!
Мы дожили до радостного дня,
Чтоб впереди Великий Мастурбатор
Рабочей дланью сдерживал коня!

Гремит оркестр и надорвались хоры.
Великий Мастурбатор – первый акт!
Эксгибиционист-тамбурмажоры
Своим жезлом отмахивают такт.

Фанерный Фрейд плывет на пьедестале,
Как будто бы пускается в полет…
Что? Педофилов к сроку не достали?
Так напишите Папе – он пришлет!!

Сияют гвозди, свищет кнут, неистов,
И острый штык у каждого в ряду –
Идут колонны садомазохистов,
Лягаясь и кусаясь на ходу.

За ними следом – разве вы не знали? –
Невежество! – ты только погляди:
Влюбленные в различные детали
Несут трусы, перчатки, бигуди.

А позади загадочны и странны,
Их даже трудно воспринять всерьёз,
Особые идут эротоманы,
Что любят разных мошек и стрекоз.

Они, толпой взъерошенной нагрянув,
Вздымают лозунг на конце древка:
– Довольно с нас клопов и тараканов!
Подайте колорадского жука!!

А дальше – утонченные эстеты
(чего-чего на свете только нет!),
Что любят – не поверите! – котлеты!
Ничто не заменяет им котлет.

А вот с замочной скважиной на флаге
Вуайеристов тихие ряды.
Но берегись! – всё ближе капрофаги!
Идут, обжоры, с мисками еды!

Да-а, тяжела ты, шапка демократа!
Назад – ни шагу, лучше шаг вперед!
Ну-ну, не воротите нос, ребята,
Иначе нас Европа не поймёт!

А там – о, да! – овечки очень милы:
Замкнув собой эстетов теплый круг,
Вступают на брусчатку зоофилы,
И цокают копытца их подруг!

Но это всё разминка и не боле.
Какой парад без техники, какой?!
Всё ближе гул, всё громче рев в моторе
Со стороны Манежа и Тверской!

Разверзлись одинокие могилы,
Из Мавзолея слышен шум шагов:
На катафалках едут некрофилы,
Пугая бронебойностью гробов!!!

Что, взяли?! Трепещи – собрался кворум!
Проси пощады, вязнущий в былом,
За пережитки прошлого, в котором
Осуждены Гоморра и Содом!..
……………………………………..

Москва, Москва, безумная, шальная,
Прогнившая до самого нутра,
Про Страшный Суд я ничего не знаю,
А Страсбургский – всё примет «на ура!»

Октябрь 2010

1

Боже, как светло одеты,
В разном — в красном, в золотом!
На лесах сказалось лето
В пламени пережитом.

Солнце душу в них вложило —
Летней радуги красу.
Семицветное светило
Рдеет листьями в лесу.

Отрешившийся от зноя,
Воздух сразу стал чужим.
Отстранивший все земное,
Он высок и недвижим.

А в лесах — за дивом диво.
Им не надо никого,
Как молитва, молчаливо
Легких листьев торжество.

Что красе их вдохновенной
Близкий смертный снежный мрак...
До чего самозабвенны,
Как бесстрашны — мне бы так!

2

Грустила я за свежими бревенчатыми стенами,
Бродила опустевшими лесами несравненными,
И светлыми дубровами, и сумрачными чащами,
От пурпура — суровыми, от золота — молчащими.

Я увидала озими, как в раннем детстве, яркими, —
Великодушной осени весенними подарками.
В неполитом, в неполотом саду твоем стояла я...
Пылают листья золотом, любой — как солнце малое:

Что видывали за лето от зноя неустанного —
По самый стебель налито и оживает заново.
Ни шелеста, ни шороха, пройди всю глушь окрестную,
Лишь смутный запах пороха томит кору древесную.

Какими днями тяжкими нам эти чащи дороги!
За этими овражками стояли наши вороги.
Ломились в наши светлые заветные обители,
И воды ясной Сетуни их темный образ видели.

Настигнутые пулями, о вольной воле певшими,
В свой праздник недогулянный, детоубийцы, — где ж они?..
Лишь смутный запах пороха хранит кора древесная.
Ни шелеста, ни шороха — тиха краса окрестная.

Как в утро это раннее, что разгорится досиня,
Мне по сердцу стояние самозабвенной осени!..
А ночь обступит звездами — дремучая, прозрачная.
Одно к другому созданы — и мрак и свечи брачные...

Земля моя чудесная, что для тебя я сделаю,
Какой прославлю песнею все светлое, все смелое,
И тишину рассветную, и жизнь вот эту самую,
И вас, друзья заветные, заветные друзья мои!..

3

Не наглядеться, не налюбоваться
На эту пламенеющую тишь,
Столь властную, что некуда податься,
И вместе с ней стоишь, горишь, молчишь.

Как памятник, надгробье страстотерпцам,
Что отстояли этот день большой
Единственным неповторимым сердцем,
Таинственной единственной душой,

Как жертвенник, неистово горящий
Во имя тех, которых молим жить, —
Высокая и пламенная чаща,
Ее огня вовек не потушить.

Здесь прошлые, здесь будущие годы,
И чудится — впервые жизнь полна
Столь просветленным воздухом свободы
От звезд небесных до морского дна.

И беззаветно жить бы мне отныне,
Самозабвенным воздухом дыша,
Чтоб сердце стало крепче этой сини
И чище этой осени душа.

1943


* * *

Мы смыслом юности влекомы
В простор надземной высоты —
С любой зарницею знакомы,
Со всеми звездами на «ты».

Земля нам кажется химерой
И родиною — небеса.
Доходит к сердцу полной мерой
Их запредельная краса.

Но на сердце ложится время,
И каждый к тридцати годам
Не скажет ли: я это время
За бесконечность не отдам.

Мы узнаем как бы впервые
Леса, и реки, и поля,
Сквозь переливы луговые
Нам улыбается земля.

Она влечет неодолимо,
И с каждым годом все сильней.
Как женщина неутолима
В жестокой нежности своей.

И в ней мы любим что попало,
Забыв надземную страну, —
На море грохотанье шквала,
Лесов дремучих тишину,

Равно и грозы и морозы,
Равно и розы и шипы,
Весь шум разгоряченной прозы,
Разноголосый гул толпы.

Мы любим лето, осень, зиму,
Еще томительней — весну,
Затем, что с ней невыносимо
Земля влечет к себе, ко сну.

Она отяжеляет належь
Опавших на сердце годов
И успокоится тогда лишь
От обольщающих трудов,

Когда в себя возьмет всецело.
Пусть мертвыми — ей все равно.
Пускай не душу, только тело...
(Зачем душа, когда темно!)

И вот с единственною, с нею,
С землей, и только с ней вдвоем
Срастаться будем все теснее,
Пока травой не изойдем.

1942



* * *

Какое уж тут вдохновение, — просто
Подходит тоска и за горло берет.
И сердце сгорает от быстрого роста,
И грозных минут наступает черед,

Решающих разом — петля или пуля,
Река или бритва, но наперекор
Неясное нечто, тебя карауля,
Приблизится произнести приговор.

Читает — то гневно, то нежно, то глухо,
То явственно, то пропуская слова,
И лишь при сплошном напряжении слуха
Ты их различаешь едва-едва,

Пером неумелым дословно, построчно,
Едва поспевая, ты запись ведешь,
Боясь пропустить иль запомнить неточно...
(Петля или пуля, река или нож?..)

И дальше ты пишешь, — не слыша, не видя,
В блаженном бреду не страшась чепухи,
Не помня о боли, не веря обиде,
И вдруг понимаешь, что это стихи.

1943



ЧЕРТА ГОРИЗОНТА

Вот так и бывает: живешь — не живешь,
А годы уходят, друзья умирают,
И вдруг убедишься, что мир непохож
На прежний, и сердце твое догорает.

Вначале черта горизонта резка —
Прямая черта между жизнью и смертью,
А нынче так низко плывут облака,
И в этом, быть может, судьбы милосердье.

Тот возраст, который с собою принес
Утраты, прощанья, — наверное, он-то
И застил туманом непролитых слез
Прямую и резкую грань горизонта.

Так много любимых покинуло свет,
Но с ними беседуешь ты, как бывало,
Совсем забывая, что их уже нет...
Черта горизонта в тумане пропала.

Тем проще, тем легче ее перейти, —
Там эти же рощи и озими эти ж...
Ты просто ее не заметишь в пути,
В беседе с ушедшим — ее не заметишь.

1957


* * *

Кузнечики... А кто они такие?
Заглядывал ли ты в их мастерские?
Ты, видно, думал — это кузнецы
И в кузнях маленьких поодиночке
О наковаленки бьют молоточки,
А звон от них летит во все концы?

Но это заблужденье. Ты не прав.
Не кузница в траве, а телеграф,
Где точки и тире, тире и точки
Бегут вплотную по звенящей строчке
И наспех сообщают обо всем,
Что в поле и в лесу творилось днем.

Авг. 1957


* * *

Ты думаешь — правда проста?
Попробуй, скажи.
И вдруг онемеют уста,
Тоскуя о лжи.

Какая во лжи простота,
Как с нею легко,
А правда совсем не проста,
Она далеко.

Ее ведь не проще достать,
Чем жемчуг со дна.
Она никому не под стать,
Любому трудна.

Ее неподатливый нрав
Пойми, улови.
Попробуй хоть раз, не солгав,
Сказать о любви.

Как будто дознался, достиг,
Добился, и что ж? —
Опять говоришь напрямик
Привычную ложь.

Тоскуешь до старости лет,
Терзаясь, горя...
А может быть, правды и нет —
И мучишься зря?

Дождешься ль ее благостынь?
Природа ль не лжет?
Ты вспомни миражи пустынь,
Коварство болот,

Где травы над гиблой водой
Густы и свежи...
Как справиться с горькой бедой
Без сладостной лжи?

Но бьешься не день и не час,
Твердыни круша,
И значит, таится же в нас
Живая душа.

То выхода ищет она,
То прячется вглубь.
Но чашу осушишь до дна,
Лишь только пригубь.

Доколе живешь ты, дотоль
Мятешься в борьбе,
И только вседневная боль
Наградой тебе.

Бескрайна душа и страшна,
Как эхо в горах.
Чуть ближе подступит она,
Ты чувствуешь страх.

Когда же настанет черед
Ей выйти на свет, —
Не выдержит сердце: умрет,
Тебя уже нет.

Но заживо слышал ты весть
Из тайной глуши,
И значит, воистину есть
Бессмертье души.


17.VIII 58