Краткость — сестра таланта. Так говорил первый издатель Чехова, втискивавший ретивого новичка в прокрустово ложе журнального формата. Чехову это пошло на пользу. Увы, нынешняя политика издательств прямо противоположна. Зайдите на их сайты, откройте раздел «авторам» (если таковой существует) и убедитесь: принимаются художественные произведения объёмом не меньше 12 авторских листов. Таковы требования рынка. Писатели вынуждены подстраиваться под них, в силу чего задорные повестушки превращаются у них в тягучие романы, переполненные водой и ненужными ответвлениями сюжета. Изначальная идея тонет в лишних подробностях и пустопорожнем трёпе, а на выходе имеем продукт, к которому иной читатель, не отягощённый жизненным опытом, присвоит дежурный ярлычок «мало экшена». Устами младенца глаголет истина: с «экшеном» (сиречь, действием) в нашей литературе и впрямь часто нелады.

Вот и в этом романе вроде есть и интрига, и забавные диалоги, и какой-никакой конфликт, а нет-нет, да и посмотришь на номер страницы — сколько там ещё осталось? Скорей бы уже конец. Поскольку уже после первой трети книги становится как-то всё равно, чем дело закончится. И если бы Лукин писал эту вещь в 80-е годы, я уверен, он бы и ограничился куда меньшим объёмом. Но так случилось, что повесть о незадачливых берендеях ему выпало написать в конце 90-х. И это чуть не стало для неё приговором.

Теперь о хорошем. Во-первых, язык. Стилизованный под деревенский с вкраплениям старославянизмов, да ещё сдобренный фантасмагорическим сюжетом, он создаёт блестящую атмосферу какой-то не то сказки, не то байки, в общем — былины о наших наивных предках, веривших в плоскую землю на трёх китах и в тресветлое солнышко, путешествующее по преисподней. И тут надо отметить, что Лукин попал не в бровь, а в глаз. Ведь для берендеев (то есть, для древних славян) земля действительно лежала на трёх китах. Для них это было так же несомненно, как для нас — её шарообразность. И пусть лукавые греки устами Эратосфена писали что-то о круглой планете, предки-то хорошо знали, как оно на самом деле. Лукин и решил не останавливаться на верованиях, а действительно описать землю, лежащую на трёх китах. Великолепно. Во-вторых, сноски, переводящие нам забытые слова. Как истинный юморист, автор решил и тут соригинальничать, и превратил сноски чуть ли не в самостоятельную часть книги («шайтан — должно быть, бес какой-нибудь», «Инда — см. ажно. Ажно — см. инда»). Получилось очень забавно.

Понимая, насколько кропотливый труд стоял за этой книгой, придираться к отдельным несуразностям (даже по меркам вымышленного мира) не хочется. Посему за язык — 10. За общую мысль — 5 (слишком уж она избита). За сюжетное воплощение этой мысли — опять же 10. А вот за непомерную затянутость — твёрдое 2. Но эта оценка скорее относится не к автору, а к издательству.

Для нашей нынешней фантастики Лукин — бриллиант. Но иногда бриллиант покрывается пылью и мутнеет. К сожалению, в этот раз так и получилось.

90 процентов всего на свете — дерьмо.

Глядя на современную российскую фантастику, понимаешь справедливость этой максимы. Поток литературного шлака, перумовско-зыковско-головачёвской попсы столь мощен, что кажется, будто настоящих книг и не осталось вовсе. Вместо мысли — пустое развлекалово, вместо сюжета — тупые стрелялки, где мотивация героев и реалистичность мира пребывают в зачаточном состоянии, а богатство языка почитается за недопустимую заумь. Поневоле затоскуешь по советской цензуре... Однако не будем обольщаться: в прежние времена картина была примерно та же, только место Тармашёвых, Крузов и Глуховских занимали иные, полузабытые ныне «корифеи», шедшие в русле строгой партийной линии. Искусство вообще напоминает собою бескрайний космос, в котором звёзды встречаются столь же редко, как подлинно прекрасные произведения, а уж вспышки сверхновых и вовсе случаются раз в тысячелетие.

Одной из таких вспышек является творчество Е. Лукина конца 1990-х — начала 2000-х гг. Разумеется, и у Лукина бывали спады в этот период (а у кого их нет?), но это были спады в сравнении с его лучшими произведениями, до которых всем нынешним тиражным писателям — как до Луны пешком. К числу лучших несомненно относится и «Алая аура протопарторга». Блестящая сатира на политиков, круто замешанная на реалиях отечественной истории XX в. (с экскурсами в более далёкое прошлое). Про афористичность молчу — в этом Лукин просто непревзойдён (перечислять все его фразочки не буду. Кому интересно — милости просим в Викицитатник. Там всё есть). Не покривлю душой, если скажу, что после Ильфа и Петрова не было в нашей литературе столь изощрённого мастера афоризмов.

Вуди Аллен сказал: «Я не хочу жить в вечности. Я хочу жить в своей квартире». Не знаю, как насчёт квартиры, но место в вечности Лукин себе уже обеспечил.

Реквием по американской мечте. Великая песнь мечты и страсти, увенчанная извечным вопросом: оправдывает ли благородная цель грязные средства? Отходная детективному жанру, в которой за бытописательством спрятан натянутый нерв, взрывающий сюжет и переворачивающий всё с ног на голову. Любовный роман? Криминальная повесть? Авантюрная новелла? Нет, это просто «Великий Гэтсби», единственный и неповторимый.

Хе-хе, «я не согласен с каждым вашим словом, но отдам жизнь за ваше право говорить его». Вольтер.

Странный у меня получился заход к этому отзыву. В принципе, я не собирался его писать. Но ознакомился с отзывом уважаемого Stirliz77 и, поставив ему заслуженную единичку за глубину и стиль, решил всё же высказать несколько контр-тезисов.

Вот ведь как получается: то, что некоторые лаборанты ставят в минус этой повести, является, по моему твёрдому убеждению, её несомненным плюсом. Атмосфера «Сказки о тройке» действительно не шибко соответствует атмосфере «Понедельника». А почему? Да потому что «Понедельник», по выражению БНС, являлся этаким капустником, развесёлой историей о научных работниках, не претендующей на что-то большее. Пусть там есть явно сатирическая личность Выбегалло, но кроме неё зацепиться памятью в этой повести совершенно не за что. «Понедельник» по отношению к «Сказе о тройке» является примерно тем же, чем являлись фельетоны Ильфа и Петрова по отношению к двум их романам. Много ли народу читало эти фельетоны? Пусть они были сто раз талантливы, но в истории остались не они, а романы об Остапе Бендере. Так же и «Сказка» представляет собой полотно куда более глубокое, меткое и, к сожалению, жизненное. Но жизнь эта показана там в абсурдистских красках. Авторы намеренно противопоставляют суконную бюрократическую действительность в лице ТПРУНЯ (вот уж подлинная находка Стругацких!) необузданному волшебству, захлёстывающему Китежград. В «Понедельнике» тоже было нечто подобное, но куда приторнее, слащавее, так что главный бюрократ в лице завкадрами вызывал только добрую ухмылку. В «Тройке» же конфликт обострён до предела, и потому — максимально приближен к жизни. Но поскольку действие происходит в сказочном месте (недаром — «Сказка«!), сатира приобретает черты гротеска.

Собственно, гротескность эта имеет три уровня.

Первый, самый простой — снежный человек Федя. Чтобы вообразить этого персонажа, не нужно напрягать фантазию. Он мил, добр и... незамысловат. На этом уровне пребывает действие в «Понедельнике».

Второй — клоп Говорун. Личность вроде бы ярмарочная, легкомысленная, но при этом... загадочная. Ибо во-первых (как правильно подметил Stirliz77), бросаются в глаза разночтения с его величиной, а во-вторых, при всей своей балаганности мысли-то он зачастую высказывает удачные (не скажу — верные, а скорее — остроумные).

Третий, метафизический уровень — Панург. Персонаж, о котором нам вообще ничего неизвестно, но который постоянно присутствует в повести в качестве незримого резонёра. Зачем он понадобился Стругацким и почему они взяли для него имя героя из произведения Рабле? Признаться, у меня нет ответов на эти вопросы. Но именно этой своей непонятностью он и пленяет. Встревая, казалось бы, не вовремя и произнося какие-то оторванные от событий речи, данный герой окутывает всё флёром лёгкого бреда, усугубляя чувство волшебной таинственности.

И все эти удивительные придумки нанизываются на череду идеально отточенных, безукоризненных в своей многогранности сцен обсуждения Тройкой необъяснимых явлений. Словно Петрушки в базарном вертепе крутятся тут бесхребетный казуист Фарфуркис, «человек из низов» Хлебовводов и научный консультант Выбегалло (при неосязаемом, но весомом присутствии вечно спящего полковника), соперничая за благосклонность каменнолицего Лавра Федотовича Вунюкова. Какая уж здесь позитивная реморализация! В жизни, к сожалению, всё гораздо сложнее, чем в беззаботной курилке «Понедельника», оттого и стала «Сказка о тройке» серьёзным сатирическим романом, оставив далеко позади (по художественному уровню своему, да и по глубине затронутых явлений) зубоскальскую повестушку о НИИЧАВО.

Повесть-перевёртыш. Олицетворение вечной борьбы инь и янь, периодически обращающихся в свою противоположность. Как верно гласит китайская мудрость: «Победитель дракона сам становится драконом». Вот об этом и написана сия повесть.

Что мы имеем на входе? Унылую российскую действительность 90-х с неприкаянной интеллигенцией, бандитскими разборками и грязью на улицах. А ещё — портал в иной, прекрасный мир (не настолько, впрочем, и прекрасный, как вскоре выяснилось). Что имеем на выходе? Извечную притчу о творении Франкенштейна, восставшем против своего создателя; психологический этюд на тему «руки дающего»; социальное исследование о применимости первобытного опыта в условиях дикого капитализма. Всё это нанизывается на очередной сюжет о «маленьком человеке», дорвавшемся до власти — и вуаля! Есть новое добротное произведение русской литературы.

Просто и без изысков. Но надо быть Лукиным, чтобы из вышеназванных ингредиентов приготовить удобоваримое блюдо. Мастеру — наш поклон.

Мастер короткой формы и искромётного юмора сподобился на эпос. И у него получилось! Детально прописаны декорации, живо показаны характеры; несмотря на обилие персонажей они не толпятся бестолково, а пребывают на сцене достаточное время, чтобы их запомнить, и уходят с неё прежде, чем успеют надоесть. Филигранно прописана интрига, сплошь и рядом — неожиданные повороты сюжета. Мифология, идеология, политика — всё на высоте. Ну и конечно, отдельный поклон за само изображение закрытого мирка, гибнущего в столкновении с глобальной цивилизацией. А ещё — за махровый разнузданный феминизм. Да-да. Никогда не думал, что мне будут нравиться подобные мотивы, но у Лукина они бесподобны. Очень ярко показана драма умной решительной женщины, бьющейся в оковах патриархального общества. Браво!

За что же тогда восьмёрка, а не десятка? Ну во-первых, несмотря на красивости стиля, Лукин то и дело повторяется в своих описаниях. Во-вторых, персонажи в общем-то говорят одним языком — будь то жрец, разбойник, чиновник или пришелец. В-третьих, слишком уж скомканный финал. Словно бы Лукину надоело писать (допускаю, что так оно и было :biggrin:) и он быстренько закруглился, коротенько связав все концы.

Ну и так, по вкусовщине, добавлю: Шарлаха жалко. (Кто читал, тот поймёт. :wink: А кто не читал — не пугайтесь, это не спойлер. Сюжет весьма многолик :gigi:).

Не докрутили... Это первое, что пришло на ум после прочтения данной повести. Ощущение сравнимо с тем, как если бы кто-то начал рассказывать увлекательную историю, а потом всё свёл к банальному сну. Завязка у истории была блестяща: несколько наших современников (характеры прилагаются) попадают на остров в Океании. Тут вам и межплеменные разборки, и легенда о духе злой женщины, и сама эта злая женщина в образе супруги, пилящей своего мужа; а ещё — корабль «Пенелоп», моток проволоки, превратившийся в божество, ну и прочие сладкие фенечки, вносящие разнообразие в историю. Чем же всё закончилось? Пшиком, лопнувшим пузырём, скомканным финалом. Как будто мы узрели прекрасный сад, на поверку оказавшийся миражом. Я расстроен. :frown:

Что было бы, если б Ильф и Петров увлеклись фантастикой? Они написали бы «Трое в лодке, не считая Седьмых». :smile: Стиль абсолютно ильфовский, да и проблематика в принципе та же. Язык выверен и отточен до такой степени, что диву даёшься: батюшки святы, да в силах ли человеческих ТАК писать? Филигранная вещь, ставшая несомненно одной из вершин творчества Лукиных. При этом трудно определить тот момент, когда заканчивается социальная сатира и начинается пародийный лубок. Читаешь и не удивляешься, видя как вчерашний прохиндей-чиновник становится мучеником во Христе, а робкий бюрократишка — былинным богатырём — настолько красочно и живо описано всё это. Меньше десятки хоть убейте поставить не могу. :super:

Велик и славен словно вечность,

Король, чьё имя — Благородство!

И отступила бесконечность,

И уступило первородство!

К чему я привёл здесь это четверостишие? Да к тому, что биография Беляева в чём-то похожа на жизнь Гура Сочинителя из «Трудно быть богом» (что неудивительно, ибо ключевой идеей Стругацких в этом произведении была судьба интеллигенции во времена мрачной диктатуры, читай — сталинизма. Отсюда и Рэба — Рэбия).

Первоначальный мой отзыв на «Продавца воздуха» звучал так:

«Сама по себе идея неплоха. В стиле Конан-Дойля или других отцов-основателей. Но вот воплощение... Дело даже не в том, что написано примитивно. Дело прежде всего в жуткой идеологической зашоренности. Этакая советская сказка, где есть добро и зло, никаких полутонов. Добро, естессно, на Востоке, в отчизне пролетариата, а зло, разумеется, на гнилом Западе с его неизжитым буржуинством. Абсолютно то же самое позднее проповедовал другой корифей партийной линии в фантастике — Казанцев своим «Пылающим островом». Старик Толкиен нервно курит в сторонке :lol:«

Эти слова задели за живое уважаемого Доктора Вову, который в ответ выдал несколько прописных истин: о том, что при товарище Сталине принципиальность была не в моде, о том, что Толкиен тоже не ангел, да и вообще, роман Беляева — пророческий, чему свидетельством — мировой финансовый кризис.

Отвечать на это в личке — увольте. Слишком неравноценный обмен. Лучше отвечу здесь.

Так вот, прежде чем открывать мне глаза на «порочную» позицию Толкиена и политические аллюзии во «Властелине колец», неплохо было бы ознакомиться с моим мнением относительно данного писателя. А оно вовсе не восторженное. Знаменитый профессор получил от меня 5 баллов — да и то исключительно за трудолюбие и недюжинную фантазию. Причина та же, что и здесь — чёткое разделение героев на плохих и хороших. Если бы это было в детском произведении, то и вопросов бы не возникло. «Волшебник изумрудного города» являет нам образец подобного подхода. Разве я в претензии? Но когда на титульном листе стоит подзаголовок — «научно-фантастический роман», я вправе заключить, что написан он для взрослой аудитории. Открываю «Продавца воздуха» — что такое? Опять те же Бастинды и Гингемы, опять Элли со своими благородными спутниками, но только теперь всё это подано под соусом «научности» и с потугами на реалистичное отображение действительности (пусть и футуристической). Сразу возникает чувство обиды и разочарования. Неужто автор принимает меня за идиота? Злобные капиталисты пытаются оттяпать весь воздух, чтобы продавать его рабочим. Подобную чушь я встречал только в одном нацистском (да-да) пропагандистском фильме, где вместо капиталистов фигурировали евреи.

Я не собираюсь изобретать машину времени и плевать в лицо товарищу Сталину. Я прекрасно понимаю реалии того времени и положение, в котором находился Беляев. Вот только халтура не перестаёт быть халтурой, в какие бы времена она не писалась. Любое литературное произведение я оцениваю по соответствию его моим эстетическим запросам. Они просты: изящество стиля, степень раскрытия персонажей и глубина поставленной проблемы. Именно в этой последовательности. Если в книге я не вижу ничего из вышеперечисленного, я ставлю ей низкую оценку, пусть даже автор и говорит в ней правильные вещи. Как точно заметил Курт Воннегут в одном романе: «он всё верно показывает, но вот писать ему не надо. Дрянной он писатель». Беляев — писатель вовсе не дрянной, но «Продавец воздуха» — это литературное барахло. И меня совершенно не интересует, почему Беляев его написал. Может быть, ему нужны были деньги. Может быть, он находился под угрозой ареста. Может быть, он искренне верил в то, что писал. Мне это безразлично. Я открываю этот роман и говорю: полная дребедень. Так же, как стихи Гура Сочинителя (чего не скажешь о его романе, из-за которого с ним провёл воспитательную беседу орёл наш дон Рэба). Как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. Я очень ценю Беляева, он был неплохим писателем и прожил нелёгкую жизнь, но каким образом всё это поднимает художественный уровень «Продавца воздуха»? Мусор остаётся мусором, и неважно, кто его выбросил: алкаш из притона или гениальный писатель.

И ради бога, не надо рассуждать о прозорливости Беляева в мировых экономических процессах. Если уж кому-то хочется увязать его роман с «лопнувшими мыльными пузырями», то киньте взгляд на то время, когда советский фантаст писал «Продавца воздуха» — 1929 год, крах на нью-Йоркской бирже. Вот только к роману Беляева ни он, ни кризис 2008 года не имеют никакого отношения. Читайте Маркса, там всё написано: капитализму искони присущи кризисы, таковым уж он уродился. И «прозорливость» Беляева здесь вовсе не при чём.

И да, я буду «с барского плеча» дарить Беляеву и всем другим писателям, присутствующим на фантлабе, свои отзывы — для этого они (отзывы) и существуют. В противном случае установите правило, согласно которому таких-то писателей (список прилагается) запрещено оценивать ниже чем на девять баллов и писать о них что-либо критическое. А Беляеву, между нами говоря, уже давно ничего не нужно. В том числе и чья-либо защита.

И кстати — если уж так хочется пнуть ненавистных буржуинов, перечитайте «Почти как люди» Саймака: произведение о том, что всё продаётся и всё покупается. И пусть роман этот тоже далеко не фонтан, там хотя бы персонажи выпуклые. В отличие от. :glasses:

Я просто открываю на любой странице и читаю: «А вообще интересно было бы написать, как Христос приходит на Землю сегодня, не так, как писал Достоевский, а так, как писали эти Лука и компания... Христос приходит в генеральный штаб и предлагает: любите, мол, ближнего. А там, конечно, сидит какой-нибудь юдофоб...» :lol:

«Плюнули тебе в морду, а ты и утёрся. Сначала со стыдом утёрся, потом с недоумением, а там, глядишь, начнёшь утираться с достоинством и даже получать от этого процесса удовольствие...»

«Замысел представляется мне достаточно интересным, но осуществление требует некоторого напряжения совести».

Это даже не проза. Это какая-то высшая степень озарения. Я не верю, не могу поверить, что эта вещь была написана всего через пять лет после наивного и стилистически незамысловатого «Трудно быть богом». «Лицо господина президента, тоже не лишённое мужественности и элементов прямоугольности, к концу исторической встречи напоминало, прямо скажем, между нами, кабанье рыло. Господин президент изволили взвинтить себя до последней степени, из клыкастой пасти летели брызги, и я достал платок и демонстративно вытер себе щёку... В газетах об этом не писали. В газетах честно и мужественно, с суровой прямотой сообщили, что беллетрист В. Банев искренне поблагодарил господина президента за все замечания и разъяснения, сделанные в ходе беседы» :super:

А эта фраза об официозном художнике — «вот уже много дней и навсегда он согбен, вечерами он согбен над столом, по утрам — над тазиком, а днём — от больной печени» — да за эту фразу памятник ставить можно! Ибо она и есть — «продукт чистого гения».

Вот он, город, где вечно льёт дождь. Весьма неприятное место. Прямо скажем — дыра. Потому и сослали туда писателя-диссидента Банева — пускай отмокнет, наберётся ума. Да вот незадача: не учёл господин президент, что город этот — вовсе не дыра, а точка отсчёта нового мира. Прежняя история прекратила течение своё, грядёт новое человечество. И оказывается наш Банев в непонятной ситуации: ему не нравится окружающая действительность, но другой он не мыслит. Он — плоть от плоти её. А на смену ей приходит новая, перед которой что Банев, что президент — одного поля ягоды. Отвратителен бургомистр, ставящий капканы на мокрецов. Мерзок член парламента Росшепер Нант, устраивающий оргии на загородных виллах. Презренны все эти Паворы и долговязые агенты, шпионящие друг за другом во имя мелочных интересов своих учреждений. Мерзок Фламин Ювента, амбициозный юнец, делающий карьеру на родственных связях и заклинаниях о патриотизме. Да и весь город — сырой, холодный, злой от чувства своей беззащитности перед мокрецами и властью. Но все они — часть нашего мира. А дети, питающиеся знаниями как котлетами — это нечто глубоко чуждое нам, непонятное, а потому (инстинктивно) враждебное. И пусть заклинают они нас: «Мы не будем рушить вашего мира. Мы лишь построим свой». Мы всё равно будем ненавидеть их, ибо они смотрят на нас свысока. Да и как им ещё смотреть, когда мы не читали великих философов и погрязли в сиюминутных страстях? В фильме Лопушанского (весьма посредственном, надо сказать) есть одна великолепная фраза: «Вы думаете, что если ребёнок читает Ницше и Шопенгауэра, то он — молодец. А он смотрит на вас и видит дерьмо. И по Ницше дерьмо, и по Шопенгауэру дерьмо». Сказавший это не учёл только, что и Ницше, и Шопенгауэр для этих детей — тоже пережиток былых времён (сиречь — дерьмо :gigi:).

Я не знаю, есть ли правые в этом конфликте. Мне тоже не нравится, когда кто-то уводит детей. Не нравится, когда человек отказывается от своей личности («Вы не родственник Павлу Зурзмансору, социологу? — Даже не однофамилец»). Не нравится вождизм, проглядывающий в романе: отношение умненьких деточек к мокрецам граничит с каким-то обожествлением, а это претит. И я тоже не верю, что новый мир можно построить, не разрушив старого. Но я твёрдо знаю, что нельзя плевать в душу родителей, если они не столь образованы, как ты. Многие знания вовсе не синоним высокой духовности. И если строительство мира гуманизма и просвещения начинается с отказа от родителей, грош цена такому миру.

А ещё я знаю, что это — блестящее произведение, предвосхитившее не только проблему эволюционного скачка человечества (см. «Волны гасят ветер»), но и кое какие политические реалии наших дней. :wink:

«Будущее создаётся тобою, но не для тебя».

А вот интересно, что сами дети ответили бы на те вопросы, которые они задали Баневу? :glasses:

Многослойная притча, в которой и ребёнок, и взрослый найдёт что-то для себя. Этакие «Симпсоны» от советской фантастики. Настоятельно рекомендуется всем от 10 лет и до бесконечности. Мало в каком произведении можно встретить такое количество точных наблюдений и разящих острот, как здесь. Подлинный шедевр детской литературы, стоящий (не побоюсь этого слова) на одном уровне с Винни-Пухом или «Алисой в стране чудес». Открывайте и смакуйте — каждую фразу, каждую шутку. В этой маленькой книжице вы найдёте и тонкую иронию, и неоднозначный юмор, и лёгкую афористичность. Я листаю — и смеюсь, смеюсь, поражаясь, насколько многогранен был мэтр, и насколько глубок, что философскую историю завернул в обёртку незамысловатой сказки. Это вам не Коэльо! Это — Булычёв!:super:

Чего стоит один только шут, сдающий в металлолом доспехи убитых рыцарей! А король, устраивающий «договорные» турниры! («Надеюсь, кровь ненастоящая? Я этого не выношу. — Не беспокойтесь, ваше величество. Им выдано по пузырьку с красными чернилами. Чёрный волк победит маркиза в третьем заходе с небольшим преимуществом» :haha:). А фразы! Фразы!

«Я всю жизнь притворяюсь, чтобы кто-нибудь не счёл себя глупее, чем ваш любимый дурак»

«И кто победил? — Ты ещё спроси, с каким счётом».

«Ваше высочество, если вы привезли контрабандный чай или кружева, я дам лучшую цену»

«На правое колено встают только перед королём. Кто-нибудь узнает, донесёт его величеству. — Кто же донесёт? — А я на что? Обязательно донесу. — Да, правильно, ты, пожалуй, донесёшь».

«Добро пожаловать в гостеприимный Жанглепуп!.. Каждый называет этот город как хочет. А виной тому — поголовная неграмотность».:lol:

Одно слово — гений! :pray:

В начале XVII века один мудрый человек написал: «Ради создателя, сеньор странствующий рыцарь, если вы ещё когда-нибудь со мной встретитесь, то, хотя бы меня резали на куски, не защищайте меня и не избавляйте от беды, ибо ваша защита навлечёт на меня ещё горшую, будьте вы прокляты богом, а вместе с вашей милостью и все странствующие рыцари, какие когда-либо появлялись на свет». Человека звали Мигель Сервантес де Сааведра, и он знал толк в борцах за справедливость.

Мне вспоминается в связи с этим детское произведение Кира Булычёва «Каникулы на Пенелопе». Там есть поучительная сцена: на чужой планете птица прилетает в гнездо и начинает клевать яйцо. Проходящие мимо дети порываются прогнать её, но их удерживают — ведь они не знают законов этой планеты; может быть, своим поступком они лишь навредят? И действительно, скоро из яйца показывается клюв птенца, и птица продолжает крушить скорлупу, помогая своему чаду выбраться наружу.

Мораль сей басни такова: со своим уставом в чужой монастырь не ходят.

Увы, данная истина была, как видно, недоступна советским романтикам-шестидесятникам, рвущимся перекраивать мир в угоду своим представлениям о добре и зле. Они были уверены, что знают, как надо жить, и этой своей уверенностью напоминали христианских миссионеров, несущих свет «истинной веры» народам Америки и Океании (вспоминается незабвенное: «Мы живём в самой лучшей стране, и все иностранцы нам завидуют. Мы называем свою страну «Россия», а они завистливо говорят: Russia. Но всё-таки она наша. Наша Russia :biggrin:)

Горе тебе, народ, если король твой — дитя, — сказал кто-то из философов эпохи просвещённого абсолютизма. А что делать, если это дитя — даже не король, а бог? Жутко становится, как подумаешь об этом.

«Мы пришли, чтобы помочь этому человечеству», — говорит дон Гуг Румате. Уверен, то же самое думали монахи Святого Ордена, когда на арканарских улицах истребляли молодчиков Ваги Колеса и серых штурмовиков. Дайте им звездолёт, и они прилетят на Землю, чтобы «помочь» и ей. Как вам такая перспектива?

Дон Кондор терпелив, он умудрён опытом и знает, что история — не место для «спринтеров с коротким дыханием». Но почему-то ему не приходит в голову, что действия Руматы — всего лишь логическое следствие его поступков. Если ты решил не вмешиваться, то какого чёрта забрался на высшую ступень туземной иерархии? Прекрасное место для отстранённых философствований, нечего сказать… Стругацких можно понять. Они — писатели, заложники читательского вкуса, а читателям неинтересно наблюдать за приключениями лавочников и ремесленников, им подавай герцогов и королей! Но, пойдя на эту уступку, авторы уже не смогли остановиться. Коли земляне сплошь и рядом становятся распорядителями человеческих судеб, они (земляне) уже не в силах быть просто сторонними зрителями происходящего. Обстоятельства вынуждают их вмешиваться — пусть осторожно, исподволь, но «вода камень точит», и вот уже Румата снаряжает вертолёт за «народным мстителем», а затем, окончательно слетев с катушек, идёт кромсать всех подряд. Можно ли было предугадать это с самого начала? Конечно. Можно ли было предотвратить? Разумеется. Но коммунарам не нужны психотерапевты. Они прекрасно обходятся без них. Устойчивость им придаёт железобетонная идеология и слепая уверенность в собственной правоте. Страшно, когда вместо мозгов — горящее сердце в груди… Тысячекратно прав был лекарь Будах, превознося структуру арканарского общества. Она действительно была идеальна — для своего времени. Но коммунарам (а равно и романтикам-шестидесятникам) чуждо философское смирение, они рвутся в бой, спеша осчастливить всех и вся. И вот Румата предлагает Будаху дать советы богу. Мысль о невмешательстве, озвученная прежде доном Гугом, благополучно забыта (как забыта она к этому времени, судя по всему, и самими авторами). Любопытно, как бы отреагировал Румата, если бы к нему явился представитель Странников и заявил, что коммунизм — это полная ахинея, а вот они, Странники, живут как надо? Думаю, очень оскорбился бы. Тогда какое он имеет право играть в философские игры с местным мудрецом?

У Стругацких есть ещё одно произведение, где по сути представлена та же ситуация: «Обитаемый остров». Но насколько он выше «Трудно быть богом»! Там они — уже не наивные мечтатели, там всё серьёзно, по-взрослому. И Сикорски уже не спорит с Каммерером, как дон Кондор с Руматой, а бьёт ему морду и отсылает домой — первым же звездолётом. А Колдун не ищет у землян избавления, подобно Будаху, а ехидно комментирует: «Видит горы и леса, облака и небеса, но не видит ничего, что под носом у него» (фразочка вообще-то из «Волны гасят ветер», но он таким был и в «Обитаемом острове»). «Обитаемый остров» написан на восемь лет позже и являет собой красноречивый пример взросления — но не героев, а авторов.

Но пока на дворе 1962 год, и нам показывают сусальную картинку благородных светочей морали и истины, которых угораздило шлёпнуться на средневековую планету. «Вы ещё несчастливы? Тогда мы идём к вам». :biggrin:

Картинка эта, детская в своей простоте, и написана по детски — с логическими нестыковками и сюжетными натяжками.

Добавим сюда ещё неубедительный образ отца Кабани и чудовищно слабые диалоги землян друг с другом, чтобы оценка снизилась почти до двойки. Возможно, именно этот балл я и выставил бы данному произведению, но всё спасает прекрасная идея, а также чрезвычайно красочные разговоры арканарцев. Тут Стругацкие оказались на высоте.

Суммируя, повторю вывод Лекса Картера: отвратительное поверхностное чтиво, единственные достоинства которого — оригинальная идея, имеющая значение лишь в среде фантастов, легкий стиль повествования и два-три философских «диалога» в одни ворота

На мой взгляд, неправы те, кто утверждает, что этот роман перекликается с Мастером и Маргаритой. Кроме весьма расплывчатой фигуры дьявола, ничего общего с булгаковским творением он не имеет. Да и дьявол ли пресловутый Ткач? Вовсе нет. В романе мы имеем дело с Демиургом, гностическим Творцом, который к христианскому дьяволу не имеет никакого отношения. Суть его очень верно выражена Агасфером Лукичом: «Можете ли вы постичь трагедию того, кто ограничен в своём всемогуществе? Кто не в состоянии сотворить право без лева, верх без низа...» (добро без зла, — добавлю я от себя). Это именно Демиург, создатель всего сущего, а отнюдь не враг рода людского. И пусть его слуга рыщет в поисках душ, желая купить их за блага мирские — в этом проявляется его тёмная сторона. Но ведь тот же слуга ищет и Человека, Учителя, избавляющего нас от скорбей земных. Две эти стороны уравновешивают друг друга, в чём проявляется гностическая сущность романа. «Отягощённые злом» — очень верное название. Демиург творит материю, но материя эта изначально заражена злом. В этом нет его в вины, таково бремя Создателя, ограниченного в своём всемогуществе.

Так вышло, что данный роман был первым произведением Стругацких, которое я прочёл. Много позднее, ознакомившись со всеми остальными их творениями, я понял, что совершил большую ошибку. Ведь «Отягощённые злом» — это их завещание, итог многолетнего пути, долгожданное дитя, выстраданное и взлелеянное бессонными ночами, вершина Эвереста, к которой они шли всю жизнь. Именно здесь полнее всего раскрыта тема учительства, которая так увлекла когда-то молодых Стругацких. Здесь она получает своё окончательно оформление в виде того самого, главного Учителя, коего знает весь мир. И здесь же Стругацкие воспаряют к таким высотам художественного стиля, за которые их по праву можно назвать великими писателями. Их речь становится безупречна, она течёт как река, нигде не задерживаясь, не спотыкаясь. Совершенство слова становится абсолютным. Они играют аллюзиями, сравнениями, многоголосьем, вкрапляют иронию, сужают и расширяют сцены, короче, используют весь арсенал литературных приёмов, превращая алмаз в настоящий бриллиант. Словно после долгих усилий они наконец отыскали заветную дверцу в волшебный сад и ступили туда, наслаждаясь чудесными видами и запахами. Жаль только, что из сада этого одному из них уже не суждено было вернуться...

Там, где Лукины пытаются рассуждать серьёзно, они слабы. Их конёк — искромётный юмор, ирония, даже сарказм. Но стоит им напустить на себя озабоченный вид, как полотно, написанное ими, блекнет. В этой повести, казалось бы, есть всё для успеха: неожиданное раскрытие темы, динамичный сюжет, хорошее описание цивилизации, неплохой язык, но нет главного — души. Ибо душа у каждого писателя выражается по разному: у Достоевского это был надрыв, у Толстого — длинные красочные рассуждения, у Чехова — меткие диалоги. У Лукиных же это — смех. Но смеха-то здесь и нет. Даже те моменты, которые можно было бы обыграть в ироническом ключе (пьяный бог, например, или гильза на шее у европейского адмирала) представлены здесь как-то суконно, по протокольному. Словно исторический труд, повествующий о каком-нибудь громком событии (ох уж эти господа историки! Они самую увлекательную историю умудряются испортить сухим изложением фактов).

Жемчужина повести на мой взгляд — эпизод с крещением туземца. Вот здесь-то (единственный раз!) и проглядывает фирменная лукинская ирония. Но этого мало, слишком мало, чтобы узнать любимых писателей...

А в целом, надо отдать должное авторам: они смогли большой и громоздкий материал уместить в рамки повести, не сказав ничего лишнего (как раз в стиле полинезийцев), но и не умолчав о важном. Вроде всё на месте: сомнения аборигенов, внутренние распри, трагедия Франкештейна, чьё создание в очередной раз вышло из-под контроля... Одним словом: краткость — сестра таланта. А этого Лукиным было не занимать.

«Когда мне было 18 лет, мой отец был полным идиотом. С тех пор он изрядно поумнел». Марк Твен.

Вот так же и я, прочтя сию книгу лет этак десять назад, был восхищён размахом, но остался в недоумении относительно содержания. Накручено, наворочено — а всё ради чего? Непонятно. Обычные люди в необычных обстоятельствах. Первый раз что ли? Не Стругацкие это придумали, и уж точно не они будут последними, кто об этом напишет. Так я думал тогда.

Какой же дурак я был!

Полистав роман теперь, спустя почти десять лет после прочтения, я вдруг оцепенел. Ибо в романе была описана моя жизнь. Вернее, мое мироощущение (с известной долей условности), каким оно было лет пять назад. Я пролистал книгу назад, пробежал глазами первую часть и буквально задрожал. Чёрт побери, а ведь это тоже я, но в возрасте двадцати двух-двадцати трёх лет! Потом посмотрел концовку. Стало совсем не по себе. Неужто и это тоже я — в будущем? Теперь открываю «Град обреченный» и не могу оторваться, узнавая слова, мысли, поступки себя прежнего и себя нынешнего. Откуда у братьев такая проницательность? Что за чудесный дар залезать в голову и всё там переворачивать?

А потом меня осенило: ведь эта книга — о втором шансе. О том, что сделали бы мы со своей жизнью, если бы нам дали ещё одну про запас. Стоило мне подумать об этом, как всё встало на свои места. Вот я, то есть Андрей Воронин, попал в новый мир. Я, то есть он, ещё несёт в себе груз прежних представлений, ещё инстинктивно пытается подстроить окружающий мир под себя. Но время идёт, и Андрей понимает, что всё не так просто. Амбиций у него становится меньше, но надежда ещё тлеет. И он пытается если не переделать мир, то хотя бы сделать хоть кому-то лучше. Затем — новый разворот, и Андрей смиряется, отдаваясь на волю потока. Прекраснодушные мечты тают в дымке, сменяясь сытым довольством. «Тот, кто в юности не был революционером, в старости не будет консерватором». Это — не фраза из романа, но подходит она к нему на все сто. Вспомним, когда Стругацкие писали свой роман: рубеж 1960-х-1970-х гг., начало брежневского застоя. Романтики коммунизма вздыхали (и вздыхают по сей день) — мол, выродился СССР, идейные люди ушли, их сменили обыватели. Где ты, революционная строгость нравов? Где боевой речитатив Маяковского? Где вера в светлое будущее? Ничего этого не осталось, сменившись пошлой погоней за мещанскими радостями. И не понимали мы тогда (многие не понимают и сейчас), что Брежнев, Суслов, Тихонов, вся эта геронтократия — это те же люди, которые когда-то маршировали под красным знаменем и пели бодрые песни, вынюхивали врагов народа и рвали на себе рубаху во имя счастья трудящихся всего мира. Просто теперь они остепенились, расстались с юношеским максимализмом и научились получать удовольствие от простых радостей. Вот она, сытая трясина имени Фрица Гейгера!

И получается из всего этого, что сколько бы не давали людям шансов, как бы не экспериментировали с социальным устройством, ничего не изменится. Мы вновь будем наступать на те же грабли, вновь переживать молодецкий задор и спокойное довольство, и вновь мечтать о втором шансе.

Но всё же есть что-то в нас, заставляющее наперекор всему ломать иногда свою натуру и срываться куда-то ради очередного фантома. Ибо мы — люди, а как известно, «не хлебом единым жив человек». Душа наша просит чего-то большего.. И вот уже и житейские радости нас не прельщают. И мы, как Андрей Воронин, уходим в свой поход на север, чтобы познать, постичь, вкусить. Эта страсть гонит нас, несмотря ни на что. Многие ломаются, не доходят. А те немногие, кто всё же пробивают лбом стену и достигают цели, оказываются перед лицом искушения. Их соблазняют наградой за труды. Хрустальным дворцом наслаждений. Прекрасной грёзой, ставшей действительностью. Кто откажется? Дураков нет. Или почти нет. Те же, кто находит в себе силы превозмочь и это (безумцы, от которых всех тошнит), в качестве приза получают лишь бесстрастное сообщение: «Вы преодолели первый круг».

«Как! Опять?!» — возопит измученный герой. А товарищ его вздохнёт с облегчением: «Ну слава богу!». Значит, ещё не конец. Нас снова ждёт второй шанс!:wink:

Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы,

И, видишь,- я у ног твоих!

Таким мог бы быть эпиграф к «Пикнику на обочине». В торжественный и печальный миг земной истории с небес спустился лермонтовский Демон, воплотившись в обличье Рэдрика Шухарта. Вот он как есть: щетинистый, неуступчивый, резкий, презирающий всё вокруг, кроме своей семьи. Плоть от плоти дьявольской Зоны. Я никогда не любил таких людей. И пусть моё отношение к Шухарту пристрастно, но он мне неприятен. Никому он не принёс добра, даже своей семье. Да и способен ли он на это? Ему кажется, что да, но жизнь его от начала до конца — свидетельство обратного. Его никто не любит, кроме жены, но именно она — самый несчастный персонаж романа. Что дал ей Шухарт? Деньги, уверенность в завтрашнем дне, выводок здоровых детей? Нет. Одни лишь тревоги, обречённую дочь и полную неясность с будущим. Но в том-то и суть Демона — он необоримо прельстителен, однако всяк прикоснувшийся к нему обречён. Он покоряет своей загадочностью, хотя за ней скрывается однобокость. Ему не дано достичь своей цели, не дано вырваться из замкнутого круга ада, ибо это — естественная среда его обитания. Покинув её, он погибнет. Барахтаясь во зле, он мечтает о новой жизни, и мечта эта мучает его своей недостижимостью. Он не знает, что такое добро, и способен лишь твердить за другими фразы о благородстве, не понимая их смысла. Тот же Шухарт без смущения взирает на смерть своего подопечного, а потом — вот ирония судьбы! — повторяет за ним лозунги о счастье, ибо даже в одиночестве не смеет озвучить свои затаённые мысли. Да и не может сделать этого, ибо Демону чуждо стремление к добру, а степень собственной злобы его пугает. Шухарт боится того, что даст ему Зона, хотя получить это — его самая заветная мечта. И в этом проявился гений Тарковского, который за навороченным сюжетом увидел одну простую и чёткую мысль: мечта привлекает нас не своим воплощением, а именно тем, что она — мечта.

Кабы не инопланетяне, быть бы Шухарту заурядным бандитом-костоломом, «заплечных дел мастером», который на досуге, возможно, и полистывает Паланика с Селинджером, но ремесла своего не бросает. А так — прилетели представители иного разума, раскидали кругом остатки своего «пикника», не заметив наличия другой цивилизации, и вот Шухарт выходит в свой поход к жуткой Зоне словно Язон, гонимый страстью к золотому руну. И течёт повествование: злое, полное сдавленной ярости, иногда — дёрганое, иногда — плавное, но всегда — чрезвычайно рельефное и запоминающееся. Герои отражаются в нём как в линзе: вот пропыхтел деловитый толстячок Нунан, вот захрипел что-то старый стервятник Барбридж, вот томным голосом обронила пару слов коварная сирена Дина — всё это слышится, чувствуется, живёт! А кругом рассыпаны магические артефакты этого колдовского мира — этаки, чёрные брызги, гремучие салфетки, рачьи глаза... А ещё где-то упрятаны смерть-лампы, комариные плеши, золотые шары, мясокрутки... Чем не страшная сказка? Бесприютен и холоден этот мир. И обитатели под стать ему — жадные и жестокие муравьишки, шныряющие по остаткам человеческого пикника. Самое подходящее место для Демона. Хотя сам он, возможно, и считает иначе..

Представьте, что вы читаете Достоевского, и в промежутках между исступлёнными диалогами героев и их самокопанием натыкаетесь на подробное описание какого-нибудь механизма или историю мировой психологии. Вы бы простили Достоевскому что-нибудь подобное? Вообразите только: едва утихли крики Сонечки Мармеладовой или прозвучала душераздирающая исповедь Настасьи Филипповны, как тут же даётся суконное обоснование их поведения с точки зрения науки. Не ужасно ли это? Но именно такими вещами и занимается Лем в «Солярисе». Он играет с нашими чувствами, как Океан, который ради забавы выворачивает наизнанку души людей. Но если Океан делает это по неведению, то Лем — исходя из чисто научного снобизма или неизжитого тяготения к фантастике ближнего прицела. Я мог бы назвать это юродством, если бы подозревал писателя в сознательной издевке. Но увы, Лем действительно думал, что именно так и надо. Он отлично знал, когда нужно поставить точку в предложении, но не знал, когда её нужно поставить в главе. Верно когда-то заметили Стругацкие: искусство писателя заключается не в том, какие слова надо написать, а в том, каких слов писать нельзя. Лем понимал это, но вместо лишних слов он вставлял лишние главы. «Солярис» был бы изумительным произведением, если бы не долгий и нудный отчёт об истории изучения планеты или чересчур подробное описание всех форм, которые порождал он на своей поверхности. Ударяясь в эту описательность, Лем совершил поистине преступление против литературы, смазав впечатление от своего действительно шедеврального (в остальных частях) романа.

«Солярис» писался как роман о контакте. Однако быстро перешёл к теме закоулков человеческой души. Такое бывает с великими творцами. Сервантес тоже задумывал «Дон Кихота» как чистую пародию на рыцарские романы, а получилось произведение на вечную тему благородства и безумия. Герои Лема и представить не могли, что, отправляясь на далёкую планету, они встретят там... себя. Вернее, свои самые затаённые желания. Солярис — он как золотой шар в «Пикнике на обочине» — выполняет не то, о чём вы его попросите (если сможете попросить), а то, о чём вы втайне мечтаете. В этом он действительно похож на ребёнка с его простой логикой, чуждой условностей взрослого мира: если человек чего-то сильно желает, почему бы не дать ему этого? Так невинное дитя лепечет своей матери: «Если папа любит тебя и ту тётю, почему бы той тёте не жить вместе с нами?». И в этом Океан проявляет отнюдь не инопланетную, а вполне себе человеческую природу. На мой взгляд неправы те, кто утверждает, что психика Океана (если она есть) совершенно чужда нам. Напротив, она нам слишком близка, настолько, что мы сами боимся этого. Ибо в нашем, земном обществе желания людские смиряются социальными нормами, что позволяет обществу жить и не разрушаться. На Солярисе таких норм нет. И учёные на Станции быстро оказываются во власти того наркотика, который им с готовностью предоставляет Океан. И оказывается, что даже самые великие умы не избавлены от мелких и гнусных страстишек, которые на Земле они лелеют глубоко в душе, не смея поддаться им, чтобы не опозорить своё имя. Здесь же, на Станции, где всё можно, эти страстишки выдают себя и постепенно подчиняют себе учёных мужей. Каждый находит собственный выход из этой ситуации. Кто-то принимается лихорадочно искать средства противостоять столь бесцеремонному вторжению в душу, кто-то кончает с собой, не в силах разорваться между нравственными нормами и животным вожделением, а кто-то с готовностью поддаётся такой страсти, упоённый возможностью прикоснуться к воплощённой мечте.

Главный герой романа — Кельвин — оказывается самым невинным в своих желаниях из всех персонажей, но и самым эгоистичным. Его можно понять, ведь он встал перед чудовищным выбором: принять ту, которую любил когда-то, или найти в себе силы отказаться от неё. Выбор этот тем более тяжек, что объект его любви не осознаёт тайны своего происхождения, он (этот объект) уверен, что является таким же человеком, у него есть память, есть свои потребности, есть собственные мысли. Отвергнуть его — всё равно что отвергнуть ту, которую любил. Возможно ли это? Поставив себя на место Кельвина, я содрогнулся. Кто-то здесь обвинял персонажей в истеричности, я же поражаюсь их хладнокровию. Человеческая психика не готова к таким потрясениям. На Земле просто не может произойти ничего подобного. Возвращение с того света самых любимых ваших людей — это же дико, непереносимо и вместе с тем... так соблазнительно! Как устоять перед искушением? Как пройти по тонкой верёвочке между милосердием и эгоизмом?

Но самое страшное в этом — чувства тех, кто вернулся. Чувства Хари. Ведь она — не фантом, не призрак; она — живой человек (в собственном восприятии). Каково это: узнать, что вы — это не вы? А ну-ка, поставьте себя на её место: вообразите, что ваша семья — это не ваша семья; родители — это не родители; друзья — это не друзья, а дом — это не дом. Многие ли выдержат? Хари оказывается куда мужественнее Кельвина. Она принимает решение за него. И это решение оказывается единственно верным. Она, фантом, рождённый Океаном, оказывается человечнее настоящего человека.

А не сон ли всё произошедшее? Может, ничего и не было? Как прельстительно так думать! Но даже фантомы не исчезают без следа. И в руке Кельвина остаётся записка — единственное воспоминание о той, что была и уже никогда не вернётся. «Любимый, я первая попросила его об этом. Он хороший. Жаль, что я должна была солгать тебе, но иначе было нельзя. Ты можешь сделать для меня лишь одну вещь — слушайся его и не причиняй себе вреда. Мне было хорошо с тобой». Она, эта записка, останется теперь навечно единственным эхом давно ушедшей жизни, крохотной ниточкой, связывающей его с мечтой. Но если есть ниточка, то можно вернуть и саму мечту, не так ли? Пусть не сейчас, но когда-нибудь, позже. Можно хотя бы надеяться на это. Без надежды человек мёртв. А с надеждой он остаётся человеком. Хотя бы и один на один с океаном.

P.S. Книга прочитана в оригинале. С переводами я не знаком. Поэтому если у кого-то возникнут вопросы типа «да где вы там видите психологизм?» или «не пойму, что тут выдающегося», учитывайте, пожалуйста, разницу восприятия. Я читал то, что написал Станислав Лем, а не то, что потом на этой основе настрочили переводчики.

Кин-дза-дза постапокалиптики. Деревенская проза в фантастическом антураже. Лубок и социальная фантастика в одном флаконе. И — язык. Уникальный, неповторимый, никогда прежде не бывший. Со времён замятинского «Мы» не было в нашей литературе такого удивительного, сочного, специально изобретённого языка. Через язык мы входим в головы героев и видим их действительность — уродливую, ущербную, однобокую. Действительность, где зайцы прыгают по деревьям, а в хвойных лесах растут радиоактивные финики. Действительность, где мерой всего является мышиная шкурка, а котом именуют гигантскую мутировавшую крысу. Действительность, где червь считается лакомством, а людей запрягают в сани. Действительность, где нет памяти, нет знаний, нет морали, зато есть чтение, ставшее всеобщей потребностью. Действительность, где искусство — это лозунг власти (сбылась мечта древних философов!), где распоследний обыватель говорит цитатами из классиков, а посреди города стоит памятник Пушкину. Но как же душно в этом мире! И дело даже не в санитарах, рыщущих по городу в поисках спрятанных книг, не в мурзах, наслаждающихся своей вседозволенностью, не в Болезни и её Последствиях. Дело в людях — убогих, эгоистичных, полных суеверий. Лишённых даже минимального чувства солидарности. Не ведающих, что такое — человеческое достоинство. Сбегающихся на казнь как на праздник. Боящихся чеченцев, санитаров, Болезни, Кыси, собственных соседей — всего на свете. Потому что они — одиноки, и случись что, никто им не поможет. Наоборот даже, прибегут и весь дом растащат. Средневековье во плоти, но без сдерживающих оков религии. Общество, поражённое коллективной амнезией. Человечество, охваченное массовым инфантилизмом. С понятиями о добре и зле на уровне пятилетнего ребёнка. Объединение людей, так и не ставшее народом. Каждый сам за себя, и лишь Кысь одна на всех.

Скучно живём. Как правило, с этим утверждением никто не спорит. В качестве решения данной проблемы обычно предлагают всякие способы разнообразить жизнь. Адамс как личность нестандартная пошёл непроторённой дорожкой и предложил разнообразить смерть. К услугам читателей предлагаются: индивидуальная смерть в бутафорском корабле, врезающемся в звезду под аккомпанемент оглушительной музыки; гибель Вселенной, наблюдаемая из ресторана с самоподаваемой говядиной и прочими блюдами (Второе пришествие прилагается); социальный геноцид, производимый путём крушения космолёта с пятнадцатью миллионами пассажиров (выжившие получают бесплатно планету); коллективная камера смертников в виде обречённой на уничтожение планеты (с отсрочкой конца света на два миллиона лет, чтоб жизнь малиной не казалась); постепенная аннигиляция туземцев и замена их новым населением (а вы как думали!); экономический крах и гибель цивилизации с последующей мутацией остатков населения (зато с кучей бесхозной обуви в качестве бонуса); наконец, временная смерть для ухода от налогов. От богатства выбора рябит в глазах. Адамc демонстрирует нам недюжинную фантазию в области смерти, причём, как индивидуальной, так и коллективной, с лихвой восполняя то, что не успел сказать в первой части. Посыл его очевиден: человечество больно, и если оно погибнет, никто плакать не будет. Мизантропия, которая так и сочится со страниц этого вроде бы сатирического (а лучше сказать — саркастического) произведения могла бы шокировать, если бы не подавалась так вкусно и с такой выдумкой (прямо как меню в ресторане «У конца Вселенной»). Герои здесь ещё более картонные и совершают ещё более нелепые поступки, заставляя усомниться в их адекватности (впрочем, кто бы сомневался!). Мораль сей басни такова: всё суета, а суета суёт. Или лучше — доставляет. :smile:

Вердикт:

стоит ли читать? Да. Чтобы насладиться зрелищем смерти халтурщика-парикхмахера, жулика-юриста или лентяя-маркетолога — короче, всех, кто тянет деньги и мало что даёт взамен

надо ли продолжать? На мой взгляд — нет. Книга логически завершена и продолжение могло ей только повредить (что и случилось).

Вывод: Адамс прав, что человечество произошло не от обезьян, а от кого-то похуже. Увы, он сам доказал эту максиму, поддавшись соблазну мамоны и настрочив ещё несколько вещиц той же серии, но разной степени паршивости. А как хорошо всё начиналось! :weep:

«Сядь мне на лицо и скажи, что ты любишь меня». Эта строчка из песни «Монти Пайтонов» постоянно приходила мне на ум, пока я читал творение Адамса. Ибо оно является таким же типичным продуктом сумрачного британского гения, как и абсурдистское творчество легендарной пятёрки. Вывеска звучала заманчиво — «яркий образчик английского юмора». Так оно и оказалось. К сожалению.

Вообще английский юмор можно разделить на две категории (клинический случай Бенни Хиллла не в счёт): первая — это сюрреалистическо-пародийные фенечки от Льюиса Кэррола, «Монти Пайтонов» или Роуэна Аткинсона периода «Чёрной змеюки»; вторая — это милые бытовые зарисовки «Мистера Бина» в исполнении того же Аткинсона или серия про Дживса и Вустера господина Вудхауса. Книга Дугласа Адамса относится к первой категории. В этом её преимущество и её же проклятие.

Замах был эпичен — постебаться над жизнью, Вселенной и вообще, одновременно показав бренность якобы незыблемых законов бытия. Великолепно. Я уже высунул язык, ожидая, как мистер Адамс будет походя глумиться над вечными вопросами. Кому как не британцу заниматься этим? Да вот только удар вышел на копейку. Ну да, есть несколько забавных моментов, кое-где даже интересно, но боже мой, насколько же всё затянуто! Подобно редким планетам в безграничном космосе (а космос велик! Он просто огромен! Вы даже не представляете себе, насколько) или крохотным оазисам в пустыне мелькают то там, то здесь оригинальные шутки и остроты, разделённые кубометрами нудного и блеклого повествования. Из-за этого даже чрезвычайно удачные находки, вроде ответа на самый главный вопрос, теряются и бледнеют. А уж бородатая шутка про обезьян, пишущих Гамлета, или стёб над философами, обкатанный ещё при Свифте (см. путешествие Гулливера в Лапуту), выглядят просто уныло. Как верно подметил ameshavkin: «остроумно, но не смешно». Святые слова! Не знаю, в каком месте уважаемый ozor предлагает разражаться взрывами хохота, я таковых не нашёл. При этом нельзя сказать, что подобный юмор мне чужд. Нет, я с удовольствием смотрел «Летающий цирк Монти Пайтонов», наполненный такими же забавными, хотя не всегда смешными, находками, но здесь у меня от тоски сводило зубы.

Авторский подход к героям тоже не блещет. Имеются:

- двухголовый президент Голактеги, неизвестно как ставший президентом, неизвестно на что живший до того и неизвестно откуда приобретший вторую голову и третью руку (автор не затрудняет себя объяснением таких мелочей. Написано, значит, так тому и быть. Скажите спасибо, что нет летающих слонов. Смириться с их необъяснимым появлением было бы сложнее).

- землянка Триллиан, увлечённая вышеуказанной личностью в путешествие по Голактеге. Вопрос, чем таким обычная землянка соблазнила самовлюблённого нарцисса президента, к услугам которого сотни самок с разных планет, оставляем за скобками. В книге Адамса вообще много чего приходится оставлять за скобками, принимая как есть. Заметим, кстати уж, что упомянутая Триллиан является астрофизиком и вообще продвинутой барышней. Однако своих знаний она никак не использует и даже никак не демонстрирует. Хотя казалось бы — какое раздолье для глумления над популярными теориями о происхождении Вселенной и всего-всего! Зачем в таком случае автору все эти навороты, совершенно непонятно.

- сотрудник издательства «Путеводитель под Галактике для путешествующих автостопом» Форд Префект (одноголовый и двурукий родственник президента). Наличие этого персонажа, судя по всему, нужно было Адамсу лишь для того, чтобы как-то вытащить в космос среднестатистического землянина Артура Дента (о нём ниже). В дальнейшем Форд никакой роли в событиях не играет и вообще выполняет функцию скорее говорящей мебели. Опять же, к чему понадобилось делать его родственником президента, покрыто завесой тайны (ну вы понели — принимайте как есть).

- абсолютно усреднённый и ничем невыразительный землянин Артур Дент, которому по стечению обстоятельств повезло (или, если учитывать его мнение, не повезло) попасть на инопланетный корабль. Очевидно, по первоначальному замыслу он должен был стать этаким символом пошлого мещанина, который даже при виде чуда мечтает лишь о мягком кресле перед теле-ящиком. Иногда (очень редко) Дент проявляет смекалку и быстро ориентируется в меняющихся обстоятельствах. Но в целом — самый картонный персонаж из всех. Никакой рефлексии. Даже столкнувшись с потерей собственной планеты, он ничего не думает по этому поводу. То есть вообще ничего. Полное отсуствие перспектив в новом мире, калейдоскопическое мельтешение событий не заставляют его ни о чём задуматься, даже о мягком кресле перед телевизором. Что это за человек, так и остаётся непонятным. Из мимолётных замечаний автора мы знаем, что он, ещё будучи на Земле, неудачно попытался приволокнуться за Триллиан (аккурат на той самой вечеринке, где её подцепил президент Голактеги — тогда ещё, по неизвестным причинам, одноголовый и двурукий). К чему эта подробность, если дальше она не играет никакой роли, опять же неясно. Ну пусть.

- робот Марвин, погружённый в маниакально-депрессивный психоз. Очевидно, этого персонажа Адамс списывал с себя, ибо, как станет ясно из второй части опупеи, таких мизантропов ещё поискать. Тот факт, что робот с вложенной в него человеческой психологией вовсе не обязан становиться унылым резонёром, вероятно, Адамсу в голову не пришёл. Впрочем, так или иначе, Марвин вышел едва ли не самым удачным и живым героем из всех (что лишь подтверждает мою догадку о его прототипе — с себя-то всегда списывать легче!). Забавно, что именно он получился наиболее популярным, почти культовым, персонажем книги. Тут Адамс попал в самое яблочко.

Итого: гениальное по задумке, с чрезвычайно удачными находками и буйной фантазией, но при этом неторопливое до зевоты, творение, которое стоит прочесть хотя бы для того, чтобы не выглядеть идиотом, когда кто-нибудь заявит: «мыши впали в ярость» или примется пересказывать мысли кашалота, летящего в небе.

Ах да, ну и конечно — сорок два. Куда ж без этого! :glasses:

P.S. Кстати, насчёт фильма — он реально круче. Лучше посмотреть его, чем знакомиться с книгой. ИМХО

Прекрасная подборка. Пусть очень неровная (наряду с шедевральными «Цветами для Элджернона» Киза присутствует совершенно беззубая «Попытка» Шерреда), но в целом, невзирая на идеологические требования цензуры, адекватно представляет произведения лучших фантастов США. И хоть там нет Хайнлайна или Кларка, зато присутствуют Шекли, Бестер, Ван Вогт, Воннегут и Старджон. Своеобразной сенсацией можно назвать включение в сборник «Фантастической саги» Гаррисона — очаровательного произведения, абсолютно не вписывающегося в тогдашние идеологические рамки (хотя ранее уже издававшаяся в СССР, но один лишь раз и маленьким тиражом).

Ну и конечно, большое спасибо этому сборнику за то, что благодаря ему я наконец познакомился с «Марсианскими хрониками» Брэдбери. :super:

Ну что сказать... Прочёл я сей опус и махнул рукой. Значение он имеет исключительно местечковое — как дружеская пародия на Погорельского. Не более того. Кто не читал «Лафертовскую маковницу», не увидит в этом рассказике ничего, кроме бытовой зарисовки, этакого анекдота из жизни мещан. Ну а кто читал... тем лучше не брать пушкинского творения в руки. Ибо, как однажды написал старик Свифт, сие произведение «солнца русской поэзии» похоже на «Лафертовскую маковницу» так же, как кусок хорошей говядины на точно такой же, но уже переваренный и вышедший естественным путём. :lol:

За сим остаюсь преданный поклонник пушкинского таланта (за исключением данного опуса)

Вадим

Одно время в нашей литературе XIX века были модны такие вот вещицы, где описывалась некая завораживающая тайна, а затем давалось какое-нибудь обыденное её объяснение. Корни сего явления уходят к бабушке европейской готики Анне Радклиф, и после неё внести что-то новое было уже трудно. Посему наши писатели забавлялись пародиями друг на друга и на весь жанр, строча поделки, вроде того же «Перстня». Откровенно говоря, литературная ценность данного произведения сомнительна, даром, что автор — Баратынский. А уж с моральной точки зрения описывать трагедию влюблённого безумца через призму меркантильного расчёта и вовсе, извините, подло. Баратынский, наверное, считал, что раз его герой принёс счастье другим, стало быть, всё закончилось хорошо. Но при этом автор почему-то забыл самого героя. Он для него выполняет роль этакого подручного инструмента, с помощью которого можно накропать неплохую историю. На чувства и переживания этого несчастного человека автору по большому счёту наплевать.

Хорошо, что у нас позднее появились Достоевский и Толстой. Иначе русская психологическая проза так и прозябала бы в мелкотравчатом болоте прозаических поделок Баратынского и прочих «шалунов».

Очень, очень странное произведение. То ли неоконченное, то ли недосказанное. Автор не утруждает себя объяснением многих реалий, которые, очевидно, были понятны людям его круга, но совершенно не прочитываются сейчас. Начинается как сказка — с домовыми, детским сюсюканием и «царевнами» в башнях. Продолжается как махровый реализм с примесью иронии. А заканчивается вообще непонятно как. Словно автору надоело писать, и он оборвал себя на полуслове. Если так и было задумано — браво, браво! — но следовало всё же уважительнее отнестись к читателям, которые вовсе не обязаны быть в курсе анекдотов и сплетен, ходивших в пушкинском кругу. Если же автор сам не знал, в каком стиле ему писать эту вещь, то ему этот рассказ не удался. До самого конца меня бросало то в одну литературную стихию, то в другую, то в третью. Ни одну из них автор как следует не описал, но ото всех взял понемножку. В итоге вместо полифонии мы имеем стилистический винегрет.

И всё же поставлю высокую оценку. Немного есть произведений настолько оригинальных по задумке, как вельтмановский рассказ. Да и некоторые места написаны очень даже неплохо. Всё-таки до откровенного чтива Вельтман не опустился. Поблагодарим его уже за это.

Эх, кабы не революция, быть бы Невзорову незаметным чиновником и грезить о великом, ничего для этого не сделав. Но вот, грянуло великое общественное потрясение, и крохотный жучок, оседлав случайный листик, отправляется в путь, подхваченный ветром перемен...

Книга Толстого — она как калейдоскоп: стихия красок и образов, переплетение случайностей, бушующий океан эмоций, в котором проглянет то одна яркая картинка, то другая, задержатся на секунду перед глазами, и вновь исчезнут в пучине. Каждая из таких картинок-сцен могла бы стать самостоятельным рассказом, но Толстой не останавливается на них, а связывает единой нитью повествования, чтобы дать нам представление об изменчивости и зыбкости жизни в те годы. Вот сегодня Невзоров — граф и прожигатель жизни в Москве; он нюхает кокаин, живёт богемной жизнью и ходит на авангардистские представления футуристов (привет Маяковскому). Потом бах! — картина меняется, и Невзоров уже греческий подданный в Одессе, работает на белогвардейскую контрразведку. Вчера он — харьковский помещик, на короткой ноге с крестьянами, а завтра глядь — уже бухгалтер у разбойничьего атамана. Дух захватывает, читая о его приключениях, и поневоле думаешь: да могло ли быть такое на самом деле? Не слишком ли ловко тихий чиновник выходит из разных переделок? Но затем подумаешь ещё немного и понимаешь — нет, не слишком, а в самый раз. Такие-то проныры, незаметные червячки, и остаются на пепелище государственного здания после глубоких потрясений.

И немного о бытовых зарисовках. Их множество, и на первый взгляд они лишние, но именно с их помощью и возникает эта картина всеобщего хаоса и полубреда, в котором существует главный герой. Вот у Невзорова спасается надменная аристократка, считающая ниже своего достоинства даже представиться своему избавителю. А вот на пароходе, увозящем эмигрантов, заседают члены монархического совета; не утихает политическая грызня, словно пароход — это та же Россия, Невзорову поручают убрать нелюдимого революционера, что-то не поделившего с большевиками... А вот на гетманскую Украину из советской России пробирается бывший коммерсант, такой же ловкач, как Невзоров, но уже несколько остепенившийся. Шедеврален его разговор с комиссаром на границе:

»-Мы гостили в Москве у тёти и возвращаемся.

- Я спрашиваю — это всё — это ваш багаж?

- Видите ли, пока мы гостили у тёти, — у нас родилось несколько детей...

- Я не знаю, кто вы такой, я обязан обыскать багаж.

- Кто я такой? Взгляните на меня, — господин стал совсем как ясное солнце, — хотите взглянуть, что я везу? — Он крикнул жене: — Соня, котик, принеси мой чемодан. Я не расстаюсь с этими реликвиями моей молодости: портреты Герцена, Бакунина и Кропоткина. Меня с малых лет готовили к революционной работе, но — появились дети, опустился. каюсь. Для ответственной работы не гожусь, но, как знать, в Республике каждый человек пригодится, верно я говорю? Кстати, я и не собираюсь бежать: устрою детей в Харькове и через недельку вернусь...»

Короче говоря: тут вам и Чичиков, тут вам и Бендер, тут вам и «Бег», тут вам и «Конармия». Читайте и наслаждайтесь! :smile:

Позволю себе не согласиться с уважаемым Вертером де Гёте, а равно и с пушникистами. :glasses: Как ни самонадеянно это прозвучит, но сей рассказ Титова показался мне куда более изящным и отточенным, чем все прозаические творения «солнца русской поэзии». Сравним:

-«Варфоломей был статен, имел лицо правильное; но это лицо не отражало души, подобно зеркалу, а, подобно личине, скрывало всё её движение; и на его челе, видимо спокойном, Галль верно заметил бы орган высокомерия, порока отверженных».

-«Против анфилады стояло трюмо, а возле на стене похищение Европы — доказательство власти красоты хоть из кого сделать скотину».:lol:

А теперь сравним это со стилем Пушкина. Вот для примера:

«Его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в губерниях, где находилось ему имение. Соседи рады были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при его имени; Кирилла Петрович принимал знаки подобострастия как надлежащую дань...» («Дубровский»).

Или вот:

- «Тихо теплилась лампада перед стеклянным кивотом, в коем блистали золотые и серебряные оклады наследственных икон. Дрожащий свет её слабо озарял занавешенную кровать и столик, уставленный склянками и ярлыками» («Арап Петра Великого»).

Ну и кто посмеет утверждать, будто стиль Титова хоть в чём-то уступает пушкинскому? Напротив, изящные и остроумные обороты «Уединённого домика» несравнимо превосходят по уровню рубленые протокольные строки Александра Сергеевича. Да нам судьбу благодарить надо, что Пушкин не успел испортить своим телеграфным стилем эту красивую и печальную историю, а уступил её молодому приятелю. Титов имел все шансы стать великим писателем, и эта милая поделка 21-летнего (!) начинающего писателя обещала блестящее будущее. Увы, автор её соблазнился дипломатической карьерой и забросил свои литературные опыты. В этом он повторил путь другого незаурядного стилиста, Михаила Петровича Погодина, который, опубликовав несколько чрезвычайно сильных произведений («Чёрную немочь», к примеру), ушёл в историческую науку и практически завязал с писательством.

А история влюблённого беса — своего рода фетиш мировой культуры. Её следы (пусть даже и вне связи с произведением Титова) можно увидеть и в лермонтовском «Демоне», и голливудском фильме «Знакомьтесь, Джо Блэк», и даже в сермяжно-сопливых «Сумерках». :biggrin:

Ахх, как это вкусно, как обольстительно — читать историю города Глупова, написанную для нашего времени! Лукин ведь по сути ничего не изобрёл — взял задумку Салтыкова-Щедрина — и размножил её, создав для каждого городка свой особенный мир. Так просто — и так гениально!

Помнится, Солженицын, когда начинал писать о лагерях, очень боялся, чтобы не получилось как у Шаламова. На что друзья успокоительно говорили ему: «Не бойся. Как у Шаламова — не получится». :lol: Так вот у Лукина — получилось. Каждая фраза его — как лозунг, абзац — настоящая песня. А уж афористичность, меткость слова — это что-то удивительное! Ведь половину предложений из этой повести на цитаты растащить хочется. А какова задумка — сделать национальным лидером психотерапевта. Тут даже не политическая сатира видится, а нечто большее, вневременное. «Нет здоровых людей. Есть недообследованные». :haha: Старая шутка, но здесь она разит наповал. Этакий Оруэлл, вывернутый наизнанку и слегка приправленный режимом потребления имени Фрица Гейгера из «Града обреченного». А в самом деле, почему бы не назвать оппозицию болезнью, и не заставить всех проходить психическое исследование на предмет лояльности? «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». Лукин не сделал его былью, он его... довёл до логического предела.

Браво, мэтр нашей фантастики! Благодаря вам жива литература.

В русской литературе есть разные женские образы: тургеневские девушки, фурии, душеньки, кроткие и т.д. Толстой в этом рассказе умудрился показать нам целую совокупность этих образов, совместив их в одном персонаже. И всё это — на фоне гражданской войны с её разгулом бесправия и презрения к человеческой жизни. Чрезвычайно сильное произведение, совмещающее одновременно и военную драму, и психологическое исследование, и социальный диагноз, и бытовой роман. Сборная-солянка, которую повар-Толстой сумел приготовить так, что пальчики оближешь.

Как всегда у А.Н. Толстого — чрезвычайно подробно прописанные характеры и внимание к деталям. Суть рассказа — зарисовка из жизни русских эмигрантов в Берлине в период немецкой послевоенной гиперинфляции и биржевой лихорадки. Выброшенные из своей страны люди вдруг получают шанс начать жизнь заново. Казалось бы — подарок судьбы, но ведь бесплатный сыр бывает только в мышеловке. :wink:

Да, господа и дамы, это — шедевр. Богатейший язык. Изумительное вживание в эпоху. Колоритные образы, потрясающие описания. Но! Есть одно большое но: ску-учно до ломоты в челюстях. Признаюсь, я и над Сердцем Пармы иногда позёвывал, но здесь тягучесть и неторопливость доведены до абсолюта. Правильно было сказано в одном издании: Иванов описывает устройство барки подробнее, чем авторы Библии — Ноев ковчег. Зачем это? К чему? Чтобы блеснуть эрудицией или набрать страничный «километраж»? Несомненно, такое доскональное знание предмета делает Иванову честь, но, как говорится, без фанатизма. Есть сцены вообще лишние: например, путешествие к хитникам и пребывание у дырника Веденея. Ничего они к образу не добавляют, да и по сюжету не несут никакой нагрузки. Так зачем они вообще нужны?

И ещё один минусик — отношения главного героя с бабами. Именно с бабами, потому как данный обобщающий термин хорошо отражает всё многообразие женских характеров, описанных Ивановым. Осташа у автора — какой-то неотразимый плейбой, по которому изнывают все женщины на Чусовой. Какую бы ни захотел — его. А иногда даже подумать не успел, а она уже, извиняюсь, ноги раздвигает. При этом все они любят Осташу какой-то высокой любовью, и даже корабельная шлюха ждёт от него не просто скотской страсти, а какой-то куртуазности. Что это: неутолённые холостяцкие фантазии или стремление подыграть читателю? Не знаю, но факт, как говорится, налицо.

И всё же ставлю произведению твёрдую десятку. Ибо давно убедился: писателя делает стиль. Идеи идеями, но без стиля никуда. А к этому у Иванова не подкопаешься. Язык настолько безупречен, настолько богат и сочен, что погружаешься в него как в морскую стихию и тонешь с головой. Десять и только десять.

Не могу сказать, что был упоён этим произведением. Слишком много ненужных ответвлений, слишком сильно пересыпано лишними подробностями и навязчивыми описаниями, слишком назойливо звучит мистический элемент и слишком далеко отклонился автор от той канвы событий, которая дана в летописях. Всё-таки если ты выводишь в романе реально живших людей, позаботься ознакомиться с их биографией и не гони отсебятину. Здесь же отсебятина так и хлещет, подменяя поступь истории собственной буйной фантазией.

Но вот в чём нельзя Иванову отказать — так это в уровне литературного мастерства и кропотливом отношении к бытовой стороне описываемой эпохи. Явления и события в его книге не просто фиксируются, они живут во всей полноте красок, а люди говорят и действуют так, что ты веришь им безоговорочно. Ведь главное в литературе — не идея, а стиль. Он может оправдать всё что угодно. И с этим у Иванова полный порядок.

Ну и конечно, нельзя не отметить, что именно Иванов на всю Россию прославил Пермский край. До него в том краю в лучшем случае были писатели-региональщики, чьи книги были понятны пожалуй лишь их землякам. Иванов придал своей родине общероссийский характер, показал её частью истории всей страны, да ещё оживил полузабытую ныне культуру средневековых манси и коми. Собственно, Иванову мы обязаны созданием нового российского эпоса, пришедшего на смену «Тихому Дону» и «Войне и миру». А посему уверен, что в будущем его фамилия будет стоять рядом с такими творцами как Шолохов и Толстой.

Человечество приняло сигнал. Оно осознало, что этот сигнал послан иным разумом. Оно поняло, что иной разум предлагает ему контакт. Человечество снарядило космические корабли. Один из них даже достиг некоего объекта. Человечество встретило инопланетян. Или не встретило? А если всё же встретило, то те ли это, кто отправлял сигнал? И был ли это сигнал? А если был, то послан ли он разумом? А может, сигнал — лишь неизвестное нам явление? А может, инопланетяне — не инопланетяне? А может, другого разума и вовсе нет?

Во главе экипажа поставлен вампир. Самый настоящий. Слепленный из ископаемых генов своих вымерших предков. Выращенный непонятно с какой целью, но возможно, как раз с этой: чтобы командовать экипажем при первом Контакте. Вампир холоден и неумолим. Он не считается с потерями, он идёт напролом, он всегда добивается своего. Он гонит людей на штурм. И люди, стеная и огрызаясь, идут. Они исследуют чужой корабль (впрочем, корабль ли?). Они приносят образцы. Они умирают и снова воскресают. Они — герои. А главный герой — вампир. Он — мозг всей кампании. Он — холодный разум. Впрочем, разум ли? И чем он руководствуется, отдавая свои приказы? Может, в его мыслях совсем иное? Может, единственное, о чём он мечтает — это сожрать свой экипаж? Может, на самом деле им двигает не рассудок, а инстинкт? Может, он вовсе не командует, а слушает кого-то другого, сидящего глубоко в его голове? Может, он даже заодно с инопланетянами? (впрочем, инопланетяне ли это?).

Люди видят перед собой чужака. Люди выполняют свою задачу: они ищут способ контакта, они изучают объект. Они делают то, для чего их послала Земля. Та Земля, что следит за ними и жадно ждёт результата. А может, не ждёт? А может даже, никакой Земли и нет вовсе? Может, всё это — иллюзия посмертия? Эй, синтет, зачем ты здесь? И что это за общение с опозданием в семь месяцев? И что это за разум, который не разум? И что это за корабль, который не корабль? И что это за инопланетяне, которые... А впрочем, ладно. Задача людей — изучение. Задача людей — первый контакт. Большего не требуется. Но чёрт возьми, что творится вокруг?

Спокойно. На то нам и дан разум, чтобы выкарабкиваться из переделок. А может, наоборот, разум толкает нас в переделки? А может, разум — наш злейший враг? А может, никакого разума и не нужно человечеству? И вообще что это такое — разум?

Тюнинг личности предполагает совершенствование. Создание супер-людей, способных раскалывать крепкие орешки, оказавшиеся не под силу нашим туповатым предкам. Тюнинг личности — великая вещь. Он совершенствует наш разум. Ну да, тот самый разум, который нам, возможно, и не нужен. Который, возможно, нам даже вредит. Что круче — сознание или интеллект? Мы не привыкли к таким вопросам. Они кажутся нам кощунственными. А окружающая реальность? Такая ли она, как мы её воспринимаем? Можно ли доверяться тем органам чувств, что отвечают за это? А может, реальность совсем другая? Может, она кишит существами, которых мы не замечаем? Тюнинг личности справится и с этой задачкой. Но если разум изначально порочен, то не усугубит ли тюнинг его вредоносную сущность? Разум мешает нам взглянуть на мир открытыми глазами. Мы — как лазерный луч, который мечется по тёмной комнате, не в силах обнаружить темноту. Мы все — слепцы. Но не обычные слепцы, а больные на голову. Мы все страдаем ложной слепотой. Нам кажется, что мы видим реальность, но её нет.

Вы уверены, что вы — это вы? А может, вы даже мните себя венцом творения? Ну-ну...

Эту книгу мне подарил однокурсник в день 21-летия. И с тех пор она пылилась где-то на книжной полке, изначально обречённая на прочтение по остаточному принципу. И вот сбылось: в моей квартире начался ремонт, все книги оказались упакованы и вынесены, и только «Коллекционер» остался неприкаян. Я начал его читать... и едва не закрыл на пятнадцатой странице. Такую скукотищу ещё поискать... Так мне казалось тогда. Всё же, преодолевая зевоту, я дотянул до

и передо мной словно открылся другой мир. Страницы начали проглатываться одна за другой, действие расцвело, люди, образы замелькали в карнавальном вихре. Мне вдруг стало ясно, что первая половина романа намеренно была сделана такой суконно однообразной и блеклой, чтобы резче выпятить контраст между двумя действующими лицами. И то, как это было сделано, заставляет преклонить голову перед талантом автора. Словно влезаешь в шкуру двух совершенно разных людей.

Увы и ах, Калибанов среди нас не счесть. И самое печальное, что ни один из них никогда не прочтёт этой книги. Им это просто не нужно. А даже если и прочтёт, результат будет тот же, что и в случае Клегга, который, ознакомившись с бессмертным произведением Сэлинджера, даже не счёл необходимым упомянуть об этом в своём рассказе

Кстати, только что пришло в голову: русская литература ведь тоже может похвастаться подобным произведением. Написал его некий Ф.М. Достоевский (а кто ж ещё!), и называется оно «Кроткая». Всем, кому понравился «Коллекционер», настоятельно советую.

Эта книга — не о человеке. Она — о некоем существе в человеческом обличье. И как таковое существо это лишено представлений об общепринятых морали и нравственности, ему чужды все условности и нормы поведения людей, у него даже мышление устроено иначе: его холодный разум подчинён одной идее и не смиряется никакими другими устремлениями. А достигнув цели, оно самоуничтожается, как робот, выполнивший свою функцию. Тот факт, что овладение самым чудесным запахом в мире способно доставить ему величайшую власть над смертными, не интересует Гринуя, как его не интересовала и моральная сторона совершаемых им убийств. Он — словно машина, выполняющая программу. Или предтеча «Золотого человека» Филиппа Дика, но только умеющая мыслить и говорить. Возникает вопрос: как такое существо могло появиться на свет? Почему оно не обладало собственным запахом, зато имело необычайное обоняние? Автор не даёт ответов на эти вопросы, мы можем лишь догадываться, что у истоков этого явления лежал какой-то генетический сбой, порождённый жуткими условиями существования простых людей, а может быть, изначально заданный эволюцией, которая таким образом ищет новые пути развития. Возможно, кому-то все эти рассуждения покажутся праздными, ведь дело не в них, а в самом жизненном пути этого существа, в том, как оно выстраивало свои взаимоотношения с окружающим миром.

Но на самом деле именно в рождении такого странного организма и коренится на мой взгляд главная загадка всей истории. Ведь если его появление на свет не случайно, следовательно, оно закономерно и содержит в себе некий посыл человеческой природы. А если случайно, тогда нам остаётся лишь содрогнуться от уязвимости общества перед лицом генетического сбоя у одной единственной особи в популяции.

А ведь это — настоящий писательский кошмар.

Одно из самых глубоких и непреходящих творений мировой фантастики. О всепобеждающем конформизме и всеобъемлющем эгоизме. Особенных похвал заслуживает способ описания данного действа: от первого лица, да ещё в виде «записок здравомыслящего». Как там говорится в Евангелии? «Бойся не горячих или холодных. Бойся тёплых». Истина на все времена. Такие вот «тёплые»,а проще говоря — бесхребетные приспособленцы, и губят все благородные начинания.

Изумительная зарисовка на тему того, что человек может обгадить всё на свете. Даже контакт с братьями по разуму. Подано это весело и с глубоким знанием жизни. Браво!

Маленький шедевр от Лукиных. Действительно, богатство языковых форм могло рождаться и вынужденно, в силу необходимости. Но описать это с таким юмором — это надо уметь!:smile:

Идея не новая, но подана со смаком и на высоком литературном уровне.

А вот интересно, что он ел всё это время? И чем себе на жизнь зарабатывал? Простенькие вопросы, а на корню подрывают всю правдоподобность рассказа. Хотя идея сама по себе забавная.

Не впечатлило. Нагромождение лиц, событий — и всё ради чего? Ради общего вывода, что роду, обречённому на сто лет одиночества, не суждено повториться на Земле? Excuse me, но это — типичный пример того, как гора рождает мышь.

Однажды спросил знакомую литературоведшу: «О чём сия книга?». «О жизни! — с энтузиазмом воскликнула та. — О любви! Об игре обстоятельств и причудливости судьбы! Короче, обо всём на свете!».

Опять-таки, большой пардон, но то же самое можно сказать практически о любом произведении, начиная от «Гамлета» и заканчивая каким-нибудь бульварным чтивом. Каждая книга ИМХО должна нести некую общую идею, ради которой эта книга написана. А если таковой идеи нет, на выходе остаётся хаотическое сплетение фактов, неведомо зачем придуманных писателем.

Одна из основополагающих детских книг — и этим всё сказано. Но десятку всё же поставить не могу — произведение-то не вполне самостоятельное, а только интерпретация чужой сказки.

Выдающееся произведение, подкупающее своей реалистичностью и обилием глубоко прорисованных деталей. Толстой умудрился показать эпоху в разрезе — глазами не только власть имущих, но и простых людей. Жаль только, что не окончил роман.

Читал в глубоком-глубоком детстве. Был восхищён. С тех пор не перечитывал, а потому не могу дать объективную взрослую оценку. Но героев и сюжет помню неплохо. Стало быть, книга оставила отпечаток в душе. Странно, почему её не экранизировали на современном уровне развития кино-технологий? Это какой бы масштабный боевик вышел!

Честно говоря, не понял ни черта. Но крышу сносит основательно.

Иллюзорность мира — идея старая, однако здесь она подана как-то по-новому. Точнее определить не могу, возможно, это просто стиль Дика так завораживает, что создаётся впечатление новизны. Пресловутый «убик» — символ этого мира —

В этом рассказе — весь Дик. Мастерское нагнетание атмосферы, энергичное развитие темы и шокирующий финал.

Гека Финна я освоил сразу после Тома Сойера, а значит, лет в семь или восемь. Помню, что единственным по-настоящему увлекательным моментом в книге показались тогда пьяные дебоши бродяги-отца. Лишь намного позднее, прочтя серию про Мир реки Фармера, я узнал, что «Гек Финн» — одно из основополагающих произведений американской литературы. Именно «Гек Финн», а не «Том Сойер». И сейчас, бросая взгляд назад, я склонен согласиться с этим мнением. Данная вещь куда более глубокомысленна, неоднозначна и где-то даже мрачна.

Это — одна из тех книг, с которыми я ознакомился слишком рано. Лет в семь или восемь. Сейчас-то понимаю, что надо было погодить ещё годков пять-шесть, и тогда уж... Но в тот момент было довольно муторно и скучно.

Однако, хоть и не перечитывал её с тех пор, сюжет помню неплохо. А значит, книга произвела впечатление. Прекрасно передан мир подростков, без сюсюканья, с большой иронией и без розовых соплей. Особенно запомнилась пародия на выпускные творческие работы в школе. Это — нечто!:smile:

Вот здесь Гаррисон излил всю многогранность своего таланта. Чрезвычайно глубоко проработанный мир, извилистый сюжет, неоднозначность героев. Молодчина, Гарри!

Впервые ознакомился с этой серией лет этак в тринадцать. Показалось скучновато и глуповато. Перечитать не тянет.