Лем не случайно считал себя скорее мыслителем, чем писателем. Это не рассказ как таковой, здесь нет общего содержания, а просто набор разномастных, никак не связанных новелл и вставных новелл, условно обрамлённых фигурой Трурля. Я мог бы сравнить это с «Рукописью, найденной в Сарагосе», но даже там повествование стройнее. Лем не раз в своём творчестве отказывался от литературных «приличий» в пользу иллюстративности посетивших его идей.

А вот идеи хороши. Больше всего запомнилась первая история — про короля Мондрильона и его советника (наверное, потому, что я лучше всего её понял). Это явный выпад против сталинизма с его паранойей и репрессиями (да, именно против сталинизма, а не диктатуры вообще, уж поверьте мне. Я знаю, в какой стране жил Лем и что волновало его и людей, которые его окружали в то время).

Вторая и третья истории — плевок в социализм в целом, а точнее, в тех, кто предлагает простые рецепты общественного счастья (Лем ставит там на одну доску марксистов, луддитов и утопических коммунистов чуть ли не времён религиозных войн).

Четвёртая история (самая стёбная, пожалуй) — предвосхищение виртуальной реальности и искусственных снов (нечто подобное в те времена писал Дик. Отсюда, может быть, столь тёплое отношение Лема к этому американцу).

Наконец, пятая — полная иронии иллюстрация того, что все мы (от планеты Земля до человечества) — плод случайности, и даже гипотетический Творец всего сущего (у Лема скорее похожий на Брахму, чем на Иегову) может быть порождением прозаического стечения обстоятельств. Надо сказать, что эту мысль Лем пронёс через всю жизнь, даже написал об этом монографию «Философия случая», а родилась она в нём, очевидно, после того, как ему довелось присутствовать при расстреле нацистами львовских евреев, причём, он сам по чистой случайности в число расстрелянных не попал.

Ну а шестая — точнейшее психологическое наблюдение над тем, что бывает, когда любишь не искусство в себе, а себя в искусстве.

Сами решайте, можно ли назвать полноценным художественным произведением вещь, сотканную из столь разных кусков. Каждый из этих кусков великолепен, но надо ли было соединять их в одной повести? Лему было на это наплевать. Как я уже сказал, он считал себя сначала мыслителем, а потом уже писателем. И кто мы такие, чтобы судить его?

Лем не перестаёт изумлять. Оказывается, перенос сознания из человека в предмет — это не фишка «Чёрного зеркала», а всего-то забавный приём из старой сказки известного фантаста. По сюжету — этакий «Принц и нищий», только в жанре НФ. По морали — типичная сказка. А в итоге — один из немногих текстов цикла, когда на коне оказывается не взбалмошный Трурль, а холодный скептик Клапауций.

Рассказ — иллюстрация квантового поведения электрона. Отсюда все эти «вероятностные драконы», переход из конфигурационного пространства в реальное и «размазывание драконов по пространству». Очень забавно, но концовку я не понял.

«Иногда несгибаемая позиция — признак паралича». Станислав Ежи Лец.

Верно было подмечено: рассказ — перекличка с Оруэллом, но перекличка ироническая. И то, что у Оруэлла выглядит благородной попыткой жить не во лжи, у Лема превращается в насмешку над косностью. Фактически это — плевок в окаменелых консерваторов, однажды пришедших к некоему выводу и повторяющих его, несмотря ни на что. При этом такие консерваторы, что забавно, могут мнить себя последними защитниками истины, ссылаясь, в том числе, на роман Оруэлла. :)

«Вот все говорили: Радио, радио! Вот радио есть, а счастья нет». И. Ильф, Е. Петров.

Собственно, этой фразой можно ограничиться, говоря о данном сборнике. Лем на все лады расписывает, что именно ему удалось предсказать, и сокрушённо замечает, что лучше бы этого не случилось. Самое главное разочарование — интернет. Вместо обмена знаниями он превратился в Клондайк для преступников, сумасшедших и извращенцев. А ещё он ни на йоту не приблизил нас к созданию ИИ, ибо мозг и сознание остаются для нас такими же загадками, как и раньше. Впрочем, мы хотя бы поняли три вещи: 1) интеллект и сознание — не одно и то же; 2) сознание не сосредоточено в одном месте, а представляет собой конструктор из множества деталей, которые сами по себе сознанием не являются (типа как компьютерное железо и прошивка создают компьютер); 3) не бывает универсального мозга, а значит, не может быть и универсального ИИ — скорее, их будет множество.

В общем, это не тот мир, о котором мечтал Лем. Даже перебои с электричеством, донимавшие его в ПНР, никуда не делись. Правда, внезапно рухнул СССР, о чём Лем даже не мечтал. Нельзя не отметить злорадство, с которым он говорит в одном из текстов сборника о недооценке советскими товарищами кибернетики. «Я приезжал в шестидесятые годы в Советский Союз и думал: Отлично! Значит, вы проиграете холодную войну. Это прекрасно!».

«Мы думали, вы высадитесь на Марсе, а вы дали нам Facebook». Базз Олдрин

Оочень затянутая вещь, в которой Лем в очередной раз берётся доказать утопичность общественных рецептов счастья. Если честно, похоже на помойку, куда Лем сваливал всё подряд, что пришло ему в голову. Но рассказу многое можно простить за сюжет с цифровой копией Трурля, наделённой сознанием, а потому несчастной. Я думал, такое только в «Чёрном зеркале» было, а вот пожалуйста — Лем придумал это за добрых полвека до знаменитого сериала.

А ещё очень удивило сравнение уровня счастья с наслаждением старцев, наблюдавших за купавшейся Сусанной. Я понимаю, что библейские параллели у Лема всплывали совершенно непроизвольно, но встретить такое в «Кибериаде» совсем не ожидал.

Древнегреческий парадокс о корабле Тесея, перетолкованный на новый лад. Очень остроумно, особенно что касается пересадки органов размножения :). Лем не стал уходить в психологические дебри, как он любит, а просто написал юмореску, походя пнув юристов (как он тоже любит — см. «Стиральную трагедию»). Реализма на самом деле ни на грош (даже юридического), чистый юмор. Наслаждайтесь!

Удивительным образом в этом эссе Лем опровергает сам себя. А может быть, это такой крик отчаяния? Лем мог назвать эссе как-нибудь иначе. Например, «Персонетика» — сухо и безлико, как и подобает научным работам (и как у него озаглавлены почти все книги из «Библиотеки будущего»). Но он придумал название-лозунг: «Не буду служить». Кому служить? Творцу всего сущего. Лем в бога не верил, а потому и служить ему необходимости не видел. Тогда почему такое вызывающее название, из которого прямо следует бытие божье? Не начали ли закрадываться в Лема сомнения? Если взглянуть на всё его творчество, то оно прямо-таки пронизано темой христианства. Начинал он как насмешник и богоборец («Миссионеры в космосе», 1954 г.), а закончил едва ли не как поклонник католической церкви («Фиаско», 1986 г.).

Это эссе кажется переломным в духовной эволюции Лема. Здесь он уже не столько оспаривает бытие божье, сколько сомневается в необходимости поклоняться Творцу (если бог — всего лишь экспериментатор, зачем ему молиться и о чём-то просить?). Более того, в самом эссе «бог» есть — это профессор Добб, создатель виртуального мира, в котором и происходит религиозный диспут («Они ведь в сущности обращаются ко мне», — говорит он). Судя по всему, Лем, подобно множеству его соотечественников, разочаровался в коммунизме после антисемитской кампании Гомулки и ввода войск в Чехословакию, и начал дрейфовать в сторону религии.

Это не значит, что он стал верующим. В эссе полно таких тезисов, от которых у верующего встанут волосы дыбом. Например, зачем нам благодарить бога за сотворение себя, если мы не знаем, лучше ли было или хуже, если б мы не появились? Мы ведь не можем сравнить (служитель церкви тут, наверное, возразил бы, что бог всеведущ, а значит, он-то может сравнить, что уже и сделал, раз сотворил человечество и весь мир. Но это объяснение вряд ли нас удовлетворит, потому что божественным чудом можно заткнуть любую логическую дыру, о чём Лем и говорит).

Идея виртуального мира в момент написания эссе была расхожей темой, но таковой она стала в том числе благодаря Лему, который ещё в 1960 г. издал рассказ «Странные ящики профессора Коркорана». В 1964 г. увидел свет роман Д.Ф. Галуя «Симулакрон — 3», по которому в 1973 г. Фассбиндер снял фильм «Мир на проводе». В СССР ещё в 1961 г. Днепров опубликовал рассказ «Мир, в котором я исчез», где изобразил нечто вроде компьютерной игры-стратегии, скрещённой с симулированием реальности (а Лем в «Осмотре на месте» даже придумал название для такой игры — социомат). Так что к 1971 году само по себе виртуальное моделирование мира новостью для НФ не являлось. Вопрос был лишь в том, каким образом обитатели этого мира обзаведутся сознанием. И на объяснение этого Лем тратит первую половину эссе, где подробно рассматривает вопрос, как вообще появилось сознание. По мнению Лема, сознание — это ответ эволюции на нагромождение противоречий в причинно-следственных связях. Машина не может решить непримиримые противоречия, она просто зависает, а человек благодаря сознанию может. Значит, чтобы искусственные личности тоже осознали себя, надо ввести особую программу, генерирующую противоречия. Что это за программа и почему она не приведёт к зависанию компьютера, Лем не объясняет, но оно и неудивительно — НФ же! Вы ещё попросите чертёж работающей модели двигателя для звездолёта. Понятно, что Лем закидывал удочку в далёкое будущее, когда такие программы могут появиться.

В целом — отличная мозголомка, в которой не обошлось без фирменной иронии Лема: «Буду работать до тех пор, пока институт платит за электричество для моего опыта. А когда перестанет, придётся, видно, устроить персоноидам апокалипсис».

Нечитаемо. По поздним романам ясно видно, как Лем терял охоту к художественному творчеству. В нём ещё бродило множество идей, но нанизывать их на сюжет ему уже было лень, и он просто сваливал всё в кучу. Представьте, что вы намазали очень вкусное варенье на прекрасно пожаренную печень, засыпали всё отличной куркумой и потушили. Ну как, съедобно? Вот здесь именно такой случай. По отдельности составляющие очень даже ничего, но сложенные вместе превращаются в хрючево.

Начинается роман как разудалая юмореска в традиционном стиле рассказов о Йоне Тихом, продолжается бесконечной лекцией о цивилизации на Энции, затем транзитом через ещё одну остроумную юмореску (теперь уже о земных философиях) превращается в приключенческий роман в стиле космооперы, потом обрушивается ещё в одну нескончаемую лекцию (вновь о цивилизации на Энции, но теперь уже глазами самих энциан), а заканчивается в лучших традициях всё тех же рассказов о Йоне Тихом. Не сказать, чтоб всё это было беззубо — отдельные куски произведения просто завораживают, но такая мешанина больше подошла бы пародии, чем серьёзному роману (кстати, сам же Лем в «Фантастике и футурологии» предостерегал от смешения жанров, но теперь ему, видно, стало наплевать). Концовка, на которую многие пеняют, мне кажется одним из немногих достоинств романа — она явно перекликается с «Футурологическим конгрессом» (о чём прямо говорится в тексте) и в общем подытоживает приключения Йона Тихого: «Ему хотелось проснуться, но он понял, что это и есть явь, и другой не будет».

Посмотрим, когда Лем писал «Осмотр на месте». В 1980 — 1981 гг. Именно в эти годы в Польше появилась «Солидарность» и началась мирная антикоммунистическая революция. Отразилось ли это на романе? В общем — да. Как правильно было замечено, реалии Курдляндии взяты Лемом из новейшей истории Китая. Почему Китая? Потому что Лем уже разочаровался в коммунизме, но напрямую критиковать его не мог (он ведь жил в стране советского блока), вот и выбрал для критики КНР, с которым у Советского Союза была вражда — не придерёшься. Но Лем не был бы Лемом, если бы всё свёл к однобокой сатире. Дальше начинаются реалии Люзании (США), где за внешним благополучием скрываются такие скелеты в шкафу, что люзанийцы готовы лезть хоть курдлю в пасть, лишь бы на время вырваться из своего «рая». И вот уже наивный патриотизм беглого курдляндца, который после учёбы в люзанийском вузе почему-то предпочёл вернуться в родную диктатуру, перестаёт быть таким наивным («Из карательного курдля можно на время сбежать, а из этикосферы не вырвешься»). Блестяще!

Перечислю ещё некоторые достоинства романа.

Во-первых, он даёт, пожалуй, самое оригинальное объяснение «молчания космоса», которое я встречал («Об этом много рассуждают астрономы, а надо бы спросить экономистов»).

Во-вторых, очень здорово изображено взаимное противоборство двух пропаганд, когда не знаешь, чему верить.

В-третьих, классно и доходчиво показано, как трудно жителям разных обществ понять друг друга и какие дикие трактовки могут вызвать самые обычные явления нашей жизни («На Земле царит культ вампиров, потому что женщины красят губы в красный цвет и подводят глаза, чтобы смахивать на покойников»).

В четвёртых, Лем чуть ли не единственным на тот момент сумел показать развитие принципиально иного общества, увязав воедино эволюцию, философию и политику. Это вам не легкомысленные конструкции типа «А что, если Средневековье там не закончилось?». Здесь всё замешано куда круче: например, Лем умудряется провести логическую цепочку от неполового размножения к отсутствию в энцианских религиях понятия потустороннего.

В-пятых, здесь есть очень вкусный диалог философов и учёных прошлого об открытом и закрытом обществах. Сначала он кажется просто капризом Лема, которому надо было чем-то заполнить полёт Тихого на Энцию, но потом понимаешь, что таким образом писатель подводил к сравнению курдляндского и люзанийского обществ (или коммунизма и капитализма, если уж совсем просто).

В-шестых, Лем предугадал появление игр-стратегий («социомат»), роботов-суррогатов (да-да, прямо как в одноимённом фильме, снятом в 2008 году) и ещё раз постебался над замкнутыми циклами энциклопедических статей («Мокрыныч — намокший Горыныч», «Сгорыныч — выгоревший Горыныч». В оригинале порочный круг ещё уже, сводясь к двум словам — smok («дракон» по-польски) — огнедышащий zmok; zmok — намокший smok).

Роман набит интересной информацией под завязку. Но всё это на 80 % подано в таком нудном ключе, что читается с трудом. Не мудрствуя лукаво, Лем просто отправляет Тихого то в библиотеку (дежурный приём писателя), то на лекцию учёного. Так писали в эпоху фантастики ближнего прицела, а в СССР этим отличался Ефремов. В начале восьмидесятых такая дремучесть выглядела уже даже неприлично. Мог ли Лем преподнести всё это иначе, насадив на какой-никакой сюжет? Мог. Но хотел ли? Вряд ли. Неудивительно, что вскоре последовало ещё более невыносимое в сюжетном отношении «Фиаско», после которого Лем как писатель закончился.

Это какое-то постыдное самолюбование (я про Лема). Понятно же, что те типа горькие истины, которые здесь с таким красочным пафосом провозглашает суперкомпьютер, на самом деле адресует человечеству сам автор. Разум — следствие эволюционного сбоя, люди — ошибка природы; чтобы развиваться, надо отказаться от всего человеческого (что неизбежно) и т.д. И ладно бы, это преподносилось в художественной форме, как у Стругацких в «Волны гасят ветер», где показан переход на следующую ступень эволюции, но нет же! Лем не нашёл ничего лучшего, как разразиться проповедью, словно вернулся в старое доброе время коммунистических НФ-утопий, с которых когда-то начинал. Выглядит всё это претенциозно и смешно. Неужели Лем и правда думал, что открывает человечеству глаза? Ну тогда он просто наивен, как те авторы нестандартных версий жизни Христа (от Никоса Казандзакиса до Дэна Брауна и их эпигонов), которые думают, что их очередное «Евангелие от Иуды» или подобная ересь обрушит «ложь церковников».

А ещё очень странным выглядит то, с каким наслаждением бросает в лицо человечеству свои выводы лишённый эмоций компьютер. Да, Лем постелил себе соломку в предыдущих частях, заявив, что машина таким образом пытается быть более понятной собеседникам, но выглядит такое объяснение очень слабо. Эффект был бы куда сильнее, если бы Голем шарашил своими тезисами с полным безразличием, как и положено набору электронных схем. Но Лема, видимо, понесло, и он с подростковым задором взялся развенчивать те выводы, к которым в его время пришла наука. Интересно, что двадцатью годами раньше Лем сам же посмеялся над теми, кто верит, что достаточно мощный компьютер найдёт ответы на все вопросы. В рассказе «Сезам» некий студент дал машине задание найти лекарство от рака. Компьютер его нашёл, но оно оказалось хуже болезни, ибо машина (по словам самого же Лема) обладает лишь теми знаниями, какие в неё заложил человек, а потому она не может родить что-то принципиально новое. И вот теперь Лем сам оказался на месте того студента.

Энциклопедия футурологии, изменяемая в реальном времени — это, конечно, нехилая идея. Особенно если глянуть год, когда Лем это придумал (1973). Но Лем не был бы Лемом, если б не раскрыл свою мысль максимально изощрённым способом. В данном случае имеем рекламный проспект (замечу, что всё это писалось в социалистической стране). И конечно, куда ж без фирменных острот. Мне особенно запомнилась такая: «По понятным причинам мы не можем предсказывать развитие мировой экономики дальше, чем на 24 минуты вперёд» :) Класс!

Хе-хе, круто. Вы думаете, пройти тест Тюринга — это высшая ступень развития ИИ? Нет, по-настоящему мир изменится в тот день, когда тест Тюринга не сможет пройти человек, а спрашивать будет машина! В самом деле, обладает ли человек сознанием с точки зрения компьютера?

Чёрт побери, Лем между делом вбрасывал идеи, к которым НФ подбирается лишь сейчас. Совсем недавно Уоттс ошарашил мир «Ложной слепотой», в которой поставил вопрос, никому до того не приходивший в голову: разум и сознание — это одно и то же? Но даже он не посмел усомниться, что человек обладает сознанием. Лем обошёл его на повороте ещё полвека назад (не первый раз, впрочем. Тот же Уоттс признавался, что хотел написать книгу о разумном океане, пока не узнал, что такая книга уже написана Лемом).

Это такой литературный вариант комедии Бастера Китона — комика без улыбки. Разнузданный стёб с невозмутимым выражением лица. Надо быть дьявольски эрудированным и не менее дьявольски талантливым, чтобы уметь такое. Лем умел. Казалось бы, читаешь дотошное описание научного эксперимента. Но за этим описанием кроется абсурдистский юмор высочайшего уровня — начиная от самой задачи эксперимента (научить бактерии писать. Да, Лем знал про знаменитый опыт Ходжи Насреддина с ослом и в тексте есть на это намёк) до проскакивающих вскользь фразочек типа: «Английской грамматикой в объеме «бейсик инглиш» первым овладел Proteus orator mirabilis, тогда как E. coli eloquentissima даже в 21000 поколении делал, увы, грамматические ошибки» или «Он умер всего через несколько месяцев после издания «Эрунтики», во время обучения новых адептов микробиологической словесности, а именно вибрионов холеры. Он рассчитывал на их способности, ведь по форме они — настоящие запятые, а значит, в родстве с хорошей стилистикой» (кстати, тут переводчик слегка изменил текст, т.к. вибрион холеры по-польски и называется «запятой» (przecinkowiec), так что в оригинале присутствовала игра слов, которую невозможно передать дословно).

В итоге имеем невероятно изощрённый текст, который под личиной пародии являет собой ни много ни мало развитие темы «Формулы Лимфатера» (получение информации из ниоткуда), а завершается самосбывающимся пророчеством.

Не возьму в толк, почему Лем выбрал здесь такой архаичный торжественно-перегруженный стиль. То ли это отсылка к эпохе барокко (и тогда понятны постоянные параллели со Священным Писанием), то ли стилизация под Гомбровича, о котором упоминается в тексте. Видимо, первое, ибо Лем в конце приглашает читателя узреть врата Творения — и тут осталось лишь включить на всю громкость ораторию Гайдна «Сотворение мира» (да, я знаю, что Гайдн — не барочный композитор, но опирался он именно на барокко, а эта оратория уж очень знаменита).

Правда, мне совсем непонятно, к чему тут призывы к первобытной простоте. Это ещё может как-то резонировать с оригинальным методом «освобождения предисловий» от оков основного текста, но архаично-усложнённый стиль, каким Лем об этом пишет, находится с данным призывом в явном противоречии.

Остаётся списать всё на очень тонкую иронию. Видимо, Лем тут кого-то троллит, но кого и зачем, я не знаю.

Читаю отзывы и удивляюсь. «Ничего особенного... Непонятно, что хотел сказать... глубокий стёб...». Вы чего, люди? Это просто шутка, и ничего больше. Не надо искать тут какие-то глубины, никакой это не стёб и не сатира, а обычная юмореска, смешивающая в кучу штампы западной космооперы и коммунистической утопии («космическая линия Гдыня — Марс»). Вы ещё Высоцкому предъявите за неисторичность и поверхностность песни «Как-то вечером патриции». Иногда шутка — это просто шутка. А с чувством юмора у Лема было всё в порядке. Человек на-гора выдал три убойных сюжета, каждый из который легко мог бы пойти в дело, если б за него взялся какой-нибудь американец. В ПНР, естественно, такое задорное непотребство было непроходимо.

Вряд ли ты, уважаемый читатель, почерпнёшь из этого эссе что-то новое. Лем говорит общеизвестные вещи, как обычно демонстрируя недюжинную начитанность. Интересны разве что его собственные взгляды на то или иное явление (стоит заметить, что эссе написано сразу после первого опыта самого Лема в области детектива — романа «Расследование»). Про Агату Кристи, например, говорит, что ей свойственна бабская болтливость и второстепенный психологизм вкупе с сочинением таких преступлений, которые по степени реалистичности неотличимы от фантастики. Заявляет, что преступник-психопат — это признак авторской беспомощности (рыдай, Томас Харрис!). Упрекает детективщиков, что сочинённые ими злодеи действуют как сферические кони в вакууме, то есть, чётко и безэмоционально будто машины, в то время как в жизни большую роль играет случайность (тут Лем внезапно приводит в пример акции польского Сопротивления, где прекрасно разработанный план мог сорваться из-за какой-нибудь мелочи).

Отразились ли такие воззрения Лема на его творчестве? А как же! В «Расследовании» один из героев предлагает списать все преступления на психа — явный стёб над избитым уже к тому времени приёмом. А в «Фиаско» сплошь и рядом в повествование вмешивается случайность, рушащая планы. Так что иногда полезно почитать публицистику Лема, чтобы понять, откуда ноги растут у его творчества.

Уже устал считать, сколько раз великий поляк оказался впереди планеты всей. То есть, обогнал развитие жанра. В 1969 году Стругацкие написали «Отель «У погибшего альпиниста» в качестве эксперимента по соединению НФ и детектива. Эксперимент этот, по утверждению БНС, не удался, потому что и не мог удасться. Так вот Лем опередил братьев на 10 лет и у него всё получилось. Роман — сочный такой нуар с кучей загадочных явлений, часть которых в итоге объясняется, а часть так и остаётся покрыта мраком тайны. Любителей детектива роман наверняка разочарует, ибо концовка тут мягко говоря странная. Но такова и была задумка Лема. В середине романа он говорит об этом прямым текстом — дескать, в XIX считалось, что уж на Земле-то мы всё открыли, и дальше физике развиваться некуда. А потом возникла квантовая физика, и мы оказались на берегу океана неведомого.

Но просто соединить детектив и фантастику Лему показалось мало, он напичкал произведение элементами хоррора, так что иногда роман проваливается в сущую лавкравтовщину (можно даже провести ироничную параллель: если у американца были «неописуемые существа», то у Лема — необъяснимые явления).

Концовка, которая приводит в недоумение многих читателей, на мой взгляд куда более естественна, чем концовка Стругацких в ОУПА. Лем не стал гнаться за внешними эффектами, а просто поставил главгера перед своеобразным выбором. Что ж, Лем — не единственный, кто так поступил. В тех же Штатах есть один выдумщик, который тоже обожает ставить людей в тупик — Дэвид Линч. Смотрели «Малхолланд Драйв» или «Твин Пикс»? Если понравилось, «Расследование» придётся вам по вкусу.

Редкий для Лема случай — интересная статья, не пересыпанная латинизмами и научными терминами. В очень доступном стиле Лем показывает, почему американская научная фантастика (как и всё на свете) — на 90 % дерьмо (спойлер — из-за коммерциализации), и почему это лучше, чем если бы её творило несколько гениев и никто больше (спойлер — тогда она осталась бы уделом высоколобых эстетов и не привила бы массам интерес к науке). С уважением отзывается о Бредбери, Стэплдоне и Брауне, пинает всех остальных (Рассел для него — вообще графоман), фэнтези обзывает легкомысленным эскапизмом и пеняет американцам за высокомерное отношение к советской науке (изменившееся после запуска первого спутника). В целом — очень полезная статья, если вам влом читать иных заокеанских авторов: Лем любезно пересказывает содержание их произведений, не отказывая себе в удовольствии отпускать язвительные комментарии.

Классическая история о быке Фаларида на новый лад. Безусловно, впечатляет изобретательность Лема по части выдумывания вопросов и оригинальной интерпретации ответов, когда всё, что ты скажешь, будет использовано против тебя. Но мне почему-то вспомнились тесты, которыми в знаменитом романе Дика выявляли андроидов. Там тоже были странные вопросы и целая система анализа ответов. Но поляк, как обычно, оказался на шаг впереди всех.

Хоть здесь и появляется впервые Йон Тихий, сборник нынче нельзя воспринимать иначе как компромат на Лема. Так петь в унисон с госпропагандой не каждому дано. Представьте, если бы какой-нибудь Владимир Соловьёв (телеведущий, а не философ) издал томик произведений, в которых выплеснул всё то, что он ежедневно выплёскивает в своих эфирах. Вот такое впечатление от этого сборника. Каким же надо было быть упоротым, чтобы писать такое, пусть даже и при сталинизме! Как говорится, «всех учили, но почему ты был первым учеником?». С другой стороны, на этом фоне особенно впечатляет, каких художественных высот очень скоро достиг Лем. Поистине, из зловонной ямы воспарил на Олимп. Но начинал он именно в зловонной яме гнуснейшей пропаганды. И это не стереть никакими достижениями.

Видимо, это такой мостик от «Фабрики абсолюта» Чапека (которой Лем восхищался) к идее бетризации в «Возвращении со звёзд». Покамест всё свелось к избитой истории о бесхитростных туземцах, которые построили у себя коммунистический рай, пока лицемерные европейцы и американцы носились с болтовнёй о демократии и христианских добродетелях. Банальность, которую не смог оживить даже стилизованный под архаику рассказ португальца. Сугубо музейная вещь, которую Лем рад был бы забыть.

Коварные американские империалисты засылают своего агента к французскому учёному, чтобы выведать секрет симбиоза муравьёв и болезнетворных бактерий — разумеется, с целью создать бактериологическое оружие. Но профессор оказывается готов к визитам зловредных янки. Этот незамысловатый сюжет обрамляют две полумистические истории о приключениях в Латинской Америке и Африке, которые ничего к истории не добавляют и выглядят как дорогой тюнинг к «Запорожцу». Потом эти истории Лем пристроил в «Фиаско», поностальгировав там над самим собой в молодые годы. Там они смотрелись не менее чужеродно, чем здесь. Зачем они вообще нужны? Да чёрт его знает. Видимо, Лем так и не придумал, как их развить, потому использовал где придётся, чтобы не пропадали.

Заурядная агитка, в которой Лем сумел пройтись чуть не по всем идолищам тогдашней пропаганды: Ватикану, НАТО, капиталистам и даже по Свидетелям Иеговы (которых в тогдашней Польше объявили американскими шпионами). Всё очень предсказуемо и примитивно. Злодеи настолько злодеи, что готовы действовать вопреки своим интересам, лишь бы показать свою гнилую сущность. Так, епископ старобаптистской церкви, к которому обратился гангстер за отпущением грехов, зачем-то взялся его убеждать, что никаких грехов тот не совершал, а даже наоборот, вёл добродетельную жизнь. Зачем?! Ведь таким образом епископ лишал свою церковь пожертвований. Но в агитке главное — эмоции, а не здравый смысл. Сейчас этот рассказ воспринимается как артефакт ушедшей эпохи. Какое время, такая и фантастика.

Кажется, первая попытка Лема вырваться за пределы фантастики ближнего прицела. Формально всё соответствует её канонам (есть открытие и есть подробное описание его природы и технической составляющей, а в конце даётся мораль), но по сути речь здесь идёт о науке вообще, о том, допустимо ли сомневаться в авторитетах и насколько это допустимо. В итоге имеем два сюжета, описывающих ситуацию с противоположных точек зрения: один усомнился в чём-то окончательно доказанном и совершил рывок, другой же позволил себе усомниться в науке вообще и сел в лужу. Топольный и Чвартек — явные предтечи Трурля и Клапауция, только действуют они в коммунистической утопии и очень серьёзны. А ещё очень шаблонны. Лем пока не научился играть в психологию и потому сделал героев стандартными «безумными учёными» без всякого наполнения. Наверное, поэтому он позднее отказался от них.

Ума не приложу, зачем автор назвал одного из персонажей Чвартеком («Четвергом» по-польски). Может, это такой намёк на Пятницу?

Рассказ абсолютно брэдбериевский. Поэтичная тональность Брэдбери, сентиментальность Бредбери, даже флэшбеки в стиле Брэдбери, вот только автор — Лем. Польский гений, который в 1959 году не только написал едва ли не самый тонкий и совершенный рассказ в своей карьере, но и придумал одну из главных фишек «Космической одиссеи» за 9 лет до появления этой «Одиссеи».

Для 1964 года и для самого Лема очень архаично. Одна голая идея (кстати, не оригинальная) и больше ничего. Герои плоские, события происходят по щучьему велению. Откровенно ученический рассказ, почему-то написанный Лемом в самом расцвете таланта.

Крайне неаппетитная книга. Подробное описание того, сколько разной дряни выделяет человеческое тело за одну минуту в живом и мёртвом виде. Понятия не имею, зачем Лем это написал. С таким же успехом можно изучить под микроскопом участок тела размером милиметр на миллиметр, составив каталог обнаруженных микроорганизмов, отслоившихся кусочков кожи и осевших частичек пыли. Лем, конечно, это понимал. Единственное, чем я могу объяснить появление столь странного текста, это ирония автора в отношении известной фразы: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!» (её в эссе нет).

И в который раз вижу у Лема отсылки к «Запискам из подполья» — второму (после де Сада) литературному фетишу польского фантаста.

Нуднейшее рассуждение о том, какими путями будут развиваться вооружения в XXI веке. Лем пытается оригинальничать, доказывать, что оружие пойдёт путём не укрупнения, а миниатюризации, но вообще практически ничего пока не сбылось.

1983 год — это последнее обострение холодной войны, и Лем уже в эмиграции по уши увлечён этой темой. В «Фиаско» он продолжил рассуждать о том же самом, изобразив космическую гонку вооружений, в которой стороны не воюют, а главным образом глушат электромагнитные сигналы друг друга, полностью выводя из строя связь.

В книге есть несколько интересных наблюдений. Например, задумывались ли вы, зачем нацисты скрывали лагеря смерти? Ведь если они провозглашали евреев и других «недочеловеков» низшей расой, обречённой на уничтожение либо на рабское существование, то чего стесняться? Лем видит здесь влияние (как ни странно) христианства, которое лишило войну морального права на истребление врагов, заставив победителей всякий раз подыскивать какие-либо обоснования для резни побеждённых. А если таких обоснований не находилось, произошедшую резню приходилось скрывать и отрицать. Вывод спорный, причины могли быть вполне практическими (о том, что их ждёт, не сообщали даже тем евреям, которых уже привезли в лагеря смерти, иначе пришлось бы силком заталкивать их в душегубки, да ещё самим раздевать каждого — кому это надо?), но мысль интересная.

Лем также считает, что после создания ядерной бомбы Третий Рейх был обречён, даже если бы одержал победу над СССР — в этом случае американцам ничего не оставалось бы, как обратить Европу в атомную пустыню.

А ещё Лем легко и непринуждённо ставит на одну доску нацистов и левых террористов в послевоенной Европе («Фракцию Красной Армии», «Красные бригады»), видя сходство в том, что как те и другие действовали во имя некой высшей правды (в их понимании), полагая себя судьями общества. Весьма скандальная параллель, из-за которой Лему предъявляли потом в ФРГ (но не в социалистической Польше, как ни странно).

И наконец, полный пессимизма вывод, который, кажется, объясняет заголовок эссе: «Прагматически зло оказывается эффективней добра, коль скоро добро должно изменять себе, чтобы сдержать зло. Выходит, в этом противоборстве нет непогрешимой победной стратегии, и добродетель побеждает постольку, поскольку уподобляется противостоящему ей пороку».

Ах да, и конечно, отсылки к де Саду — творчество известного маркиза превратилось для Лема в какой-то фетиш. Он ссылается на него в каждой своей монографии.

Лем, ты — чёртов гений! Взять избитый сюжет и так его вывернуть!

Конечно, экстремальная ситуация, когда приходится выбирать, кому жить — тема не новая. Ну так и контакт с инопланетным разумом — тоже старая тема. Но «Пикник на обочине» от этого не становится хуже.

Так и здесь. Дело не в экстремальной ситуации, а в сюжетной находке Лема. Аппаратура записывает только звук, а значит, можно обмануть тех, кто будет её слушать. А дальше уже начинаются психологические упражнения, в которых Лем — мастер. То, что эта вещь писалась для радио, подчёркивает изобретательную нестандартность Лема. Вместо того, чтобы накропать обычный фантастический рассказик, он решил поиграть со слушателями в кошки-мышки, использовав специфику радио. Пусть-ка слушатели сами решают, кому верить! Ну кому ещё могла прийти в голову такая мысль?

Ну и, конечно, техническая сторона на высоте. Лем не был бы собой, если б не продумал все тонкости.

Один из лучших рассказов Лема и ад для переводчика. Толмач справился и заслужил свою собственную десятку. Это ж надо суметь — перевести стихотворение, в котором все слова начинаются с одной буквы (в оригинале — «ц», в переводе — «к»). А ода, написанная языком высшей математики? Лем, конечно, гений, но и Трофимов заслужил овацию. Мне страшно представить, сколько сил он потратил на адекватный перевод этого лингвистического ребуса.

А в целом великий поляк дал самое незаурядное толкование фразы «В начале было Слово». :)

Вот это да! Мало того, что Лем в древнем 1964 году изобразил шизофрению у робота, так ещё и предвосхитил Нолана с его многоуровневыми снами и попытками воздействовать на реальность из сна. В одном из отзывов рассказ верно сравнили с творчеством Дика, но погодите-ка: «Убик», где есть схожие мотивы (хотя и не настолько изощрённые), был издан спустя 5 лет после «Сказки о Мурдасе». Великий поляк был первым!

А вообще, это, конечно, насмешка над бюрократизацией, когда управленческий аппарат разрастается настолько, что одни ведомства начинают мешать другим, и всё идёт вразнос.

И опять меня сумел удивить великий поляк. На этот раз — со знаком плюс. Вот уж чего я не ожидал встретить у Лема, так это хоррора. А ведь «Терминус» (название-то какое!) — хоррор и есть. По огромной, пережившей катастрофу с человеческими жертвами, космической барже бродит единственный уцелевший в той катастрофе — робот — и сам того не осознавая, выстукивает морзянкой послания погибших. Причём, послания эти не лежат в нём мертвым грузом, а каким-то образом преобразовались в программы, с которыми можно вести общение. Фактически, разговаривать с призраками. Ну кому ещё, кроме Лема, могло такое прийти в голову? А уж дополнительные штрихи — поиски кота, сцена с рыбками — придают рассказу такой жути, что мороз по коже.

Начало вышло потрясающим. Я глазам своим не поверил, видя такой экшн в эпоху фантастики ближнего прицела (хоть Тунгусский метеорит и был в то время популярной темой). Но вот дальше как раз и пошла та самая фантастика ближнего прицела с бесконечными занудными лекциями, полными славословий коммунизму и людям прекрасного будущего. «Декамеронообразные» истории, которые рассказывали участники полёта к Венере на борту корабля, я просто пролистал — читать эти вставные новеллы не было никаких сил (я уже в «Дон-Кихоте» с трудом через них продирался, а уж в фантастике увольте меня от такого удовольствия). Похождения на Венере пошли уже пободрее — там мы видим того самого Лема, которого вскоре и узнает весь мир. В общем, если выкачать всю воду, которая наполняет это произведение примерно на две трети, то вещь могла бы получиться очень неплохая.

И всё же капну ложку мёда. Во-первых, обратим внимание, когда Лем писал свой роман — 1950 — 1951 гг. Время абсолютного господства сталинистской идеологии, а ещё — начало Корейской войны. Трудно отделаться от впечатления, что картины разрушенной цивилизации на Венере родились у Лема вследствие размышленй над тем, куда заведёт Землю соперничество двух систем. Третья мировая рисовалась в то время партийными пропагандистами отнюдь не крахом всего, а шагом к коммунизму. так что Лем в сущности опровергал господствующую идеологию, в завуалированном виде показывая, куда заведут такие речи (даже странно, что книгу пропустили в печать в 1951 году. Куда смотрели цензоры?).

Ну и конечно, белый шар. Здесь это — просто агрегат по изменению гравитации. Но не он ли вдохновил Стругацких на золотой шар в «Пикнике на обочине»? Да, функционал разный, но антураж уж больно схож: и там, и там таинственный шар; и там, и там — безжизненная зона, наполненная непонятными вещами.

В общем, ранее произведение Лема хоть и несёт на себе родимые пятна эпохи, но содержит искорки гениальности, которые очень скоро разгорятся ярким костром до небес.

Довольно таки банальный текст о том, что планеты, жизнь и человек возникли вследствие удачно выстроившейся череды катастроф — от двух подряд взрывов сверхновых, произошедших там и тогда, где и когда было нужно, до метеорита, уничтожившего динозавров. Мораль: жизнь и разум — результат невероятного стечения обстоятельств, сродни трём подряд выигрышам в рулетку. Наверное, в 1986 году это звучало оригинально, сейчас же выглядит прописной истиной. При этом Лем совершенно не принимает во внимание: а) громадное число звёзд и планет в одной только нашей Галактике (что делает подобное совпадение не таким уж невероятным); б) вариант того, что на других планетах эволюция сразу пошла другим путём, а значит, не было нужны уничтожать мир пресмыкающихся, чтобы расчистить дорогу млекопитающим.

В целом текст представляет собой исключительно археологический интерес. Только для фанатов Лема.

Похоже, Лем, как и его не менее выдающийся соотечественник-атеист Колаковский, во второй половине жизни решил поиграть в религию и, сам того не заметив, вместо отстранённого наблюдения свалился в банальные аллегории из Библии, не несущие никакой смысловой нагрузки. В данном тексте имеются: воскрешённый Лазарь, Бог-Отец (незамысловато именующийся в книге GOD и выражающий суровую мораль Ветхого завета), его антагонист-священник (непонятно зачем взятый на корабль, но играющий здесь роль выразителя новозаветной морали), а также ангел-благовестник Гавриил, всемирный потоп и огненный дождь над Содомом и Гоморрой (буквально!). А ещё очень много словесной воды и весьма неказисто пришитое к основной части введение: похоже, Лем когда-то начал писать книгу о приключениях на Титане, забросил, а затем (не пропадать же добру) решил искусственно присобачить этот текст к совершенно другой вещи. Ну и получилось в итоге чудовище Франкенштейна с интересными научными задумками, но крайне странным и нелогичным воплощением. Про квинтян я уже молчу. Интересно, каким образом они сумели нагромоздить всю свою технику? Кто им всё это строил?

В других отзывах неоднократно говорилось об абсурдном поведении экипажа, самым ярким примером чего было то, что земляне пытались анализировать квинтянское общество, даже не выяснив, как выглядят эти самые квинтяне. Абсурд становится понятным, если вспомнить, когда Лем писал «Фиаско» — в 1985 году, на последнем пике холодной войны и гонки вооружений. Его, конечно, волновало, как дальше пойдут события, вот он и пустился в рассуждения, выбрав для этого далёкую планету Квинту. Разумеется, все его размышления, очень уместные и остроумные в другой ситуации, превращаются в ахинею применительно к квинтянам. Но Лема это, как видно, нисколько не волновало. А может, волновало, но исправлять он либо не захотел, либо не сумел.

Господи, в какое же дерьмище превратился великий писатель на закате своей творческой карьеры! Вот уж действительно фиаско — только не землян, а Лема как писателя. Этим романом он мне ужасно напомнил некоторых наших земляков — например, Никиту Михалкова и Валентина Распутина. Они тоже, получив когда-то заслуженную славу, потом скатились в такое убожество, что жалко смотреть. Печально, что и великий поляк не избежал такой судьбы.

Я честно надеялся, что здесь не будет слабой девицы, влюблённой в учёного. По-моему, это какой-то фетиш советских фантастов, как и жизнь на других планетах. Такое впечатление, что отними у них влюблённую девицу и инопланетян, 90 % советских фантастов стало бы не о чем писать.

Надежды мои не оправдались. Разумеется, влюблённая девица, восхищённо взирающая на своего «рыцаря», и разумеется, загадочная космическая жизнь.

Интрига выдержана в духе мультика. Вся Земля поражена хроноклазмами (провалами во времени), но сюжет сводится к действиям «охранных отрядов», борющихся с последствиями сего явления. Как такая катастрофа отразилась на жизни общества в целом и психике землян в частности, не показано вовсе. Герои существуют в пустоте. Я бы сравнил фабулу с компьютерной игрой, если бы во времена Биленкина существовали компьютерные игры. При этом почти ничего увлекательного с героями не происходит. Казалось бы, какой простор для фантазии, но автор наскрёб всего две сюжетных линии, забив книгу описаниями и пустопорожними рассуждениями. К тому же одну из этих линий он заканчивает в стиле плохих рассказчиков, убив персонажа, выполнившего свою роль (яркий пример — Баббл в фильме Бессона «Валериан и город тысячи планет»).

Так что я воспринял произведение как могилу нереализованных возможностей.

Есть два плюса — неплохое описание первобытной психологии и барон Мюнхгаузен. Но если первое в книге действительно пригодилось, то барон — это такая же неисполнившаяся интрига, как и всё остальное.

90 % всего на свете, как известно, дерьмо. Взявшись не так давно ознакомиться с той частью советской фантастики, которая прошла мимо моего внимания, я сожалением ещё раз убедился в истинности этого утверждения. Само по себе это не удивляет. Удивляет другое — что это дерьмо печатали. Честно говоря, уже отбил лоб от постоянных фейспалмов. Каждое следующее дно оказывается успешно пробитым.

Перечислю лишь некоторые этапы большого пути.

«Туманность Андромеды» Ефремова — графоманский эпик, написанный сплошным канцеляритом с бесполыми существами в роли людей, которые умеют выражаться только лозунгами и лекциями.

«Уравнение Максвелла» Днепрова — образчик подросткового самолюбования и отчаянно наивной бондианы (даже на фоне реальной бондианы).

«Веста» Гуляковского — ещё больше самолюбования, ещё больше наивности, кондовый язык и беспредельный эгоизм под маской возвышенной любви.

И наконец, «Я вернусь через тысячу лет» Давыдова. Тут мы имеем дело со своеобразным шедевром, воплотившим в себе все упомянутые черты графоманской фантастики Страны Советов. И канцелярит, и пафосное многословие, и самолюбование, и безжизненные диалоги (все герои говорят совершенно одинаково), и постоянные отступления на лекции о том и сём. Но на этом Давыдов не остановился, добавив ещё неуместные экскурсы в «великий двадцатый век» (как он его неизменно величает), причём, экскурсы не научные, а обличительные. И его совершенно не волнует, нужны ли они здесь и в чьи уста он их вкладывает. Так, латышка, живущая в XXIII веке, зачем-то начинает сокрушаться судьбой солдат Второй ударной армии генерала Власова, а слушающий её итальянец поёт осанну России, которая раз за разом возрождалась из пепла. Причём, происходит это на космическом корабле во время 100-дневного перерыва между периодами анабиоза. Что за бред тут происходит? — спросите вы. Да просто автор спешил поделиться с миром своими очень ценными мыслями, и не нашёл для этого другого места.

И такое в книге — сплошь и рядом!

Предыдущие отзовисты перечисляли целую россыпь других перлов, которые встретили в этой книге, поэтому не буду повторяться.

Добавлю напоследок ещё вот что. Вместе с героем на другую планету отправляется — как мило! — и его мама, которая в дальнейшем повествовании никакой роли не играет и вообще появляется всего два раза. Зачем же автору она понадобилась, если все остальные персонажи отправились в путь без родителей? А очень просто: наш крутой изобретатель-сердцеед, от которого без ума все женщины, встретившиеся ему на пути (это не преувеличение), не может обойтись без мамы. Как верно было сказано, автор сего опуса — просто морально незрелая личность с неизжитыми подростковыми комплексами. И то, что хорошие литераторы преподнесли бы как иронию, он сообщает нам с неколебимой уверенностью и серьёзным выражением лица. А ведь автору, когда он писал это, было уже за сорок лет!

И ещё. В качестве одного из немногочисленных достоинств книги один из отзовистов назвал умение строить сюжет. Это странно, потому что никаким сюжетом в книге и не пахнет. Чтобы роман получился интересным, должна быть одна сквозная интрига (а лучше несколько). Ничего подобного здесь нет. Герои просто передвигаются из точки А в точку Б, сопровождая это либо бессодержательной болтовнёй, либо примитивной рефлексией уровня «Не виноватый я! Она сама первая начала!».

Изначально я хотел ознакомиться со всей трилогией. Но почитал отзывы на вторую и третью части, и понял, что первая — это ещё вполне удобоваримое произведение, можно сказать, вершина творчества Давыдова. Дальше будет намного хуже.

Боюсь одного: неужели «Я вернусь через тысячу лет» окажется не последним дном?

Прекрасный рассказ, в котором нагнетание атмосферы оттеняется живыми диалогами героев и удивительно реалистичным описанием иного разума.

Странно. Говорят, этой книгой зачитывались дети в СССР, а я вот в своём советском детстве о ней даже не слышал. Ну, значит, пришло время ознакомиться.

По сюжету книга действительно подростковая, но вот реалии, которые описывает Мирер, отнюдь не для учеников средней школы. У одного из героев пьяница-отец, у другого родитель-дальнобойщик погиб в автоаварии. Очень странно выглядят эти вкрапления сурового реализма в романтическую подростковую фантастику. И в общем, неудивительно, что книга эта не приобрела такую популярность, как «Алиса» Булычёва или повести Крапивина. Мирер не просто не сумел оттолкнуться от трамплина безудержной фантазии, он даже не хотел этого делать, до конца стараясь держаться в границах правдоподобия. Для подростковой фантастики это — приговор.

Но есть и находки: хлещущие иронией эпизоды с говорящей рыбой и слом четвёртой стены, когда автор вдруг отвлекается от повествования и обращается прямо к читателям. Я такое видел только в фильмах Годара, а в литературе встречаю впервые.

Очень необычная тема для советского автора, правда, раскрывается совершенно в духе советской пропаганды: ну да, всемирный заговор молчания, а как же! Но вообще, написано здорово. Больше всего напоминает «Стиральную трагедию» Лема — там тоже социальные последствия некоего изобретения подаются в юмористическом ключе.

Эх, если бы не нравоучительная концовка, сделанная по принципу «бога из машины», поставил бы высокую оценку. Автор отлично нагнетает напряжение, заставляет тебя читать ещё и ещё, мучаясь вопросом: «В чём же там дело?». А потом — бац, и мораль. Ну ничего, для 1959 года неплохо и так.

Совершенно не ожидал встретить такую вещь в творчестве Днепрова. Абсолютно Лемовский юмор, меткие фразы, краткие и ёмкие характеристики героев. Превосходнейший рассказ! Сама по себе идея не нова, но здесь не в идее суть, а в воплощении. И вот оно-то — на высоте. В наше время так может писать, пожалуй, только Лукин.

Когда советские фантасты писали о капстранах, выходило на редкость наивно (исключение — Стругацкие). Вроде и пытались «чтоб как взаправду», но всё время промахивались: расписывали ужасы капитализма там, где их нет, и молчали о них там, где они есть. Вот и у Громовой вышел какой-то кадавр — под стать тем искусственным людям, которых создал Лоран. Выпускники университета у неё не просто безработные, а даже бездомные (очевидно, влияние Гюго), зато профессора имеют возможность ставить дорогущие опыты непонятно за чей счёт. Государство же вообще не в курсе, что в его столице безумные учёные выращивают киборгов.

А ещё у книги название странное :). При чём здесь поединок с собой?

Но чего у Громовой не отнять, так это психологизма. Не только люди, но даже чудовищные создания Лорана наделены здесь индивидуальностью, и когда читаешь про их мучения, становится не по себе. В этом Громова, пожалуй, превзошла даже Уэллса с его «Островом доктора Моро», где зверолюди всё же сливались в общую массу.

Самую высокую оценку поставить не могу в силу слабости антуража, но реалистичность характеров подкупает.

Охо-хо, опять контакт с иным разумом, опять самозабвенная любовь девицы к учёному, опять вместо объёмных персонажей сферические кони в вакууме. Как ни пытался Мееров уйти от штампов советской фантастики, всё равно они его стреножат. Добавлю к этому и литературную неумелость: все герои выражаются совершенно одинаково, а когда автор пытается добавить эмоций, у него выходит выспренность XIX века, которая в веке XX выглядит смешно. Ну не может нормальный человек, тем более учёный-биолог, описывать события таким высокопарным слогом, как это делает Нолан! Даже у Пушкина вы уже не найдёте в прозе таких оборотов, а тут перед нами — творение 2-й половины XX века. Нет слов. Скажем прямо: Мееров так и не овладел навыками литературного творчества, отсюда элементарные ошибки, например, вкрапление в рассказ, ведущийся от лица одного персонажа, мыслей другого. Про «кивки головой» и говорить нечего.

И всё же отдам должное автору. Хоть произведение и не выбивается за рамки идейно допустимой в СССР фантастики, здесь нет ни слова о коммунизме, нет коварных шпионов, жаждущих овладеть научным открытием для своих зловещих планов, а темы тупоголовой военщины и злобных капиталистов и вовсе выворачиваются наизнанку, словно Мееров насмехается над читательскими ожиданиями (предположу, что это связано с опытом работы автора в «шарашке», на что есть намёки в романе). В середине сюжет и вовсе претерпевает неожиданную метаморфозу, переворачиваясь на 180 градусов. Мееров явно хотел пойти против течения, обрушив все клише советской фантастики, какие вспомнил (к сожалению, до всех не добрался, о чём уже говорилось).

Так что за попытку — плюс. Воплощение, к сожалению, подвело. Меерову не хватило ни таланта, ни опыта, чтобы вытянуть свою задумку. Повествование блеклое и скучное, полное странных и плохо играющих деталей (лейкемия у главного героя, фанатичная увлечённость музыкой одного из учёных — всё это совершенно необязательно и слишком утяжеляет сюжет), с элементами плохой мелодрамы и малосодержательными диалогами, а также с полным отсутствием антуража. В какой стране или хотя бы на каком континенте происходит действие? Куда смотрит государство? Каким образом столь масштабные события ускользают от внимания компетентных органов? Ничего этого нет, герои существуют в пустоте. Предположу, что это тоже было вызвано желанием Меерова уйти от штампов, но полное отсутствие общественно-политического контекста столь же неуместно, как и чрезмерная заострённость на нём. Нужна золотая середина, а её-то Мееров найти не смог.

Как было правильно сказано, текст не раздут. И в этом — одно из немногих его достоинств. В целом же глубоко заурядная вещь, без провалов, но и без взлётов, этакая манная каша от литературы. Жуёшь и жуёшь... Тема в те времена, когда писался роман, была на слуху. Тогда вообще нас захлестнула эзотерика пополам с уфологией. Боги как представители допотопной цивилизации — ну да, об этом часто тогда болтали. Как и о пришельце Христе, погибшей планете Фаэтон, тайне Шамбалы и тому подобном мусоре. Народ млел от этого как от «Рабыни Изауры», и даже члены партии охотно рассуждали о М-ском треугольнике и способностях Джуны. Так что роман Дмитрука вписался во всё это примерно как сейчас вписываются опусы о попаданцах.

Интересен ли мир? Не особо. Очередной Орден хранителей древних знаний — банальщина ещё та. Кстати, если Избранные уничтожают всякий намёк на технологии у дикарей, откуда те взяли «позвякивающую» сбрую, холодное оружие и браслеты? Это как бы предполагает наличие металлургии.

Раскрыты ли персонажи? Ну так, более-менее, но без огонька. Чувствуется, что автору в общем наплевать на них и он всего лишь пытался втиснуть героев в рамки мифологии. Некоторых он просто вышвыривает без сожаления, словно они ему надоели.

Содержится ли в произведении новая идея? Я вас умоляю.

Вывод: типичное дитя фантастического мейнстрима периода Перестройки.

Для 1971 года очень даже круто. Во-первых, сама идея. Во-вторых — её воплощение: автор отошёл от традиционного для советской фантастики упора на технологии и углубился в психологию. Перед ним стояла архисложная задача: создать увлекательный сюжет о жизни тринадцати человек в консервной банке. И Михайлов в целом справился: каждая глава у него в сущности — отдельный рассказ. Правда, некоторые загадки он так и не раскрывает, нарушая тем самым принцип «чеховского ружья». Видимо, просто недокрутил — придумать зацепку придумал, а что с ней делать, так и не сообразил. За это — жирный минус. Кроме того, поведение персонажей нередко просто нелогично даже для той ситуации, куда они попали. Капитан — вообще какая-то размазня. Он должен быть царём и богом на своём корабле, а он покорно выслушивет всякие благоглупости от пассажиров и постоянно идёт у них на поводу. Да и любовных терзаний в духе Санта-Барбары могло быть поменьше. Ну правда, это социальная фантастика или романтическая?

С наукой совсем плохо. Я понимаю, что роман не о ней, но всё-таки какие-то правила должны быть. А тут корабль из антивещества свободно рассекает обычное пространство, словно в вакууме нет частиц. Да его бы даже в межзвёздном космосе за несколько часов стёрло в порошок. И если, по мнению Михайлова, вакуум абсолютно пуст, что перерабатывают пресловутые синтезаторы, обеспечивающие пассажиров всем необходимым? Пустоту? Ну и наконец, эффектов теории относительности здесь не существует в принципе. Пассажиры летают с планеты на планету, даже переносятся в межгалактическое пространство, упрямо мечтая вернутся к родным на Землю, но ведь даже вернись они туда, кто их встретит? На Земле за это время прошло намного больше времени, чем на корабле. Об этом Михайлов не задумывается.

Зато чего у автора не отнять, это умения выдумывать разные необычные ситуации, вживаться в разных персонажей (они все — индивидуальны, никаких говорящих голов!) и творческой смелости. Подумать только — в разгар развитого социализма Михайлов допускает религиозное помрачение у людей светлого будущего! Учитывая время написания романа, автора могли за такое серьёзно взгреть. Отдельный восторг — это литературные вставки, которыми присутствующий на корабле писатель пытается предсказать возможное будущее узников корабля.

Вот такие у меня неоднозначные впечатления от этой вещи. Где-то она невероятно смела, а где-то — ужасно наивна.

В этом романе так или иначе присутствуют чуть ли не все основные компоненты творческого подхода Павлова, а также некоторые сюжетные повороты, которые он потом использует в других своих вещах. То есть, по большому счёту, «Акванавты» задали тон всей писательской биографии Павлова.

Вот например.

В отзывах к «Неуловимому прайду» звучала претензия, что финал там скомкан, будто автору надоело писать и он просто проговорил в конце всю суть. Но в «Акванавтах» ведь то же самое: Соболева постигает озарение насчёт кальмара, и он озвучивает свою догадку, которая на самом деле не очень-то вытекает из исходных данных.

В «Мягких зеркалах» герой попадает в зону с иным течением времени, и ровно то же самое есть в «Акванавтах» (непонятно, правда, зачем — сюжетно это никак не играет).

Восторженные девицы, влюблённые в смелых исследователей — это общее место советской фантастики, но у Павлова они присутствуют едва ли не во всех произведениях, начиная с «Акванавтов».

Бесконечная болтовня ни о чём. Здесь Павлов ещё сдерживает себя, но в «Лунной радуге» этот недуг поразил его со всей силой.

Невероятные с точки зрения здравого смысла события.

И наконец, подробно прописанная техническая часть. Это просто фишка Павлова. До сих пор мне казалось, что родоначальником «производственной фантастики» у нас был Жарковский с «Я, Хобо», но нет! Павлов его значительно опередил. Другое дело, что у Жарковского все эти термины звучат как поэзия, а у Павлова — как сухой отчёт, ну так он и писал куда раньше.

Правда, если где-то густо, то в другом месте пусто. Тщательно продумав устройство подводной станции, Павлов лопухнулся в куда более простой части: поляки у него носят чешские имена. А ещё в той версии, которую читал я, присутствует город Санкт-Петербург и нет никакого Ленинграда. Это поздняя правка?

Итак: всё весьма реалистично, подробно, но очень тягомотно. Не мой автор.

Это — не научная фантастика. Это именно вольтеровская сатира, о чём и сказано в биографии автора. Если подходить с позиций логики, книга просто разваливается. Например, как обезьяны вышли в космос, если сам же автор указывает, что их цивилизация не развивается? С каких пор рождение ребёнка вызывает стремительную эволюцию? Каким образом герой за несколько месяцев выучил обезьяний язык до такой степени, что смог выступать перед учёными? И почему цивилизация обезьян — это точный повтор цивилизации людей? Последнее, впрочем, автор объясняет, но даже обезьяны при всей своей тупой подражательности должны были что-то изменить — хотя бы для того, чтобы подстроить под свою физиологию. Между тем из всех нововведений упоминается только необычный пешеходный переход. А во что, интересно, герой обувался, если обезьяны вообще не знают обуви? Этот вопрос Буль просто обошёл стороной. Наконец, каким чудом в городе, погибшем 10 000 лет назад, сохранились не только предметы быта, но даже обрывки платья на кукле? Если слышали про Чатал-Хююк, вы поймёте, о чём я. О так называемой генетической памяти, которая по мнению Буля представляет собой отрывочные отчёты, наподобие магнитофонных записей, я уж молчу.

С точки зрения сюжета всё тоже печально. События беспощадно подстраиваются под героев. Дикие люди каким-то чудом срывают с героев всю одежду, но не трогают их самих. У учёной обезьяны Корнелия оказываются близкие друзья чуть не во всех областях — и директор зоосада у него в приятелях, и астроном, и конструкторы ракеты. Все важнейшие открытия из забытого прошлого обезьян совершаются как по заказу сразу после прибытия землян. Космический аппарат обезьяньего производства с тремя беглецами легко и непринуждённо пристыковывается к земному звездолёту. И так далее.

Но если рассматривать роман как сатиру, всё становится на свои места. Путешествие на Бетельгейзе — это такая же условность, как плавание Гулливера в Лилипутию. Буль довольно остроумно прошёлся по человеческой цивилизации, показав людей со стороны. Действительно, если всё оставить как есть, но вместо людей поставить обезьян, что получится? Поэтому ни о какой научности здесь речи не идёт. Роман — чистая сатира, именно так его и следует воспринимать.

Фантастика ближнего прицела. Даже автор введения к этому сборнику написал, что восточногерманские писатели часто останавливаются там, где по современным представлениям повествование только должно начинаться. Иначе говоря, мало описать, откуда взялось изобретение — покажите, каковы последствия его использования. Вообразите «Гиперболоид инженера Гарина», целиком посвящённый тому, как инженер Гарин создал свой гиперболоид. И всё, ничего больше. Две трети рассказов из этого сборника как раз и выстроены по этому принципу. Цикл «Астрономический вор» вообще поверг меня в недоумение. Сначала я думал, что это — такая популярная форма изложения детям достижений науки и законов физики, навроде «Сказок роботов» Лема. Но когда наткнулся на зарисовку о планете женщин, мечтающих о сну-сну, немного прибалдел. Нет, я не против таких зарисовок, просто она очень странно выглядит рядом с нарочито наивными безделушками для возрастного порога «8+«.

Из всего сборника моё внимание привлекли только две вещи: «Остановка» Крона (явная дань немецкому романтизму покроя Гофмана) и «Параллели» Лемана и Тауберта (неожиданно крутой инопланетный саспенс). Всё остальное — литературная архаика или ни на что не претендующее подражание («Отпуск по-альдебарански»)