Первое для меня знакомство с сербской литературой. И с первых страниц — необычное ощущение, что картины, нарисованные автором, словно бы подёрнуты желтоватой стариной, как листы очень старых летописей: и прикоснуться хочется, и как-то прорвать этот флёр боязно. Отчего всплыли смутные ассоциации с «Оправданием Острова» Водолазкина — но почти сразу и пропали: если «Оправдание Острова» действительно напоминает летопись, то «Осада церкви Святого Спаса» скорее звучит как сказка.

Хотела написать, что это самый насыщенный метафорами текст на моей памяти, пронизанный лунным светом, в котором можно замочить башмаки, ветрами, ворующими буквы из книг, или отражениями, превращающимися в стёкла, (всего не перечислить) — но это будет не совсем точно. Просто в мире романа совершенно нет границы между осязаемо-вещным и всем остальным. Всё, что существует в принципе, имеет здесь одну природу, составляет единую материю. Звуки, молитвы, эмоции, воспоминания, легенды, ощущения, время, виды из окон…

Будь как-то иначе, избыточность метафор в конце концов могла бы утомить. Но я, наоборот, вскоре привыкла к тому, что этот мир гораздо более проницаемый и менее твёрдый, чем наш, — и воспринималось это гармонично. Несмотря на серьёзный сюжет и историческую увесистость, книга заряжает своей воздушностью и свободой. Увлекает фольклорными мотивами, умело огранёнными авторской фантазией, и простыми, но меткими образами, за которыми скрываются очень важные и сложные вещи. А отсутствие границ помогает легче переключаться между тремя линиями сюжета в трёх разных временах: от собственно осады сербского монастыря в конце XIII в. к Четвёртому крестовому походу в начале того же века, а оттуда — к мировым войнам, на семь столетий вперёд — и обратно.

Эти три линии, на первый взгляд, напрямую друг с другом не связаны, но между ними перекинуты мостки: какие-то очевиднее, какие-то — в ниточку из мелких деталей и намёков, а иные — невесомые, как пух. И не отпускает уверенность, что всё сложится воедино, и хочется разгадать, как именно. А когда в финале всю конструкцию венчает один — вновь очень простой — символ, и вся она на нём, парящем под куполом, держится — на маленьком пёрышке, проделавшем такой длинный путь, — одновременно и легко становится, и мурашки по коже бегут.

В книге много печального, даже ужасного. Но рассказчик не показывает этого. Нет, он не отворачивается и ни о чём не умалчивает — но он отчасти щадит чувства читателя (было бы слишком тяжело о таком читать), а главное, следует своему принципу: истории, в которых перевешивает зло, продлевают память о нём и расширяют ад. И наоборот. Потому что здесь можно существовать только внутри повести («Повесть нужно иметь…»), и без историй о добре не будет добра.

И неслучайно князь Шишман, предводитель войска, осаждающего Жичу, больше всего пугает людей (в том числе и собственных воинов) загадочным «ничто». Уйти в «ничто», полностью стереться из людской памяти, рассказов, даже снов — хуже смерти.

А ещё один отрицательный персонаж, которого в аннотации сравнили с Воландом, торгует временем и целыми эпохами, требуя в качестве платы именно повести — не души живых людей, как мы привыкли, а их истории, в которых несчастные могут томиться долгие годы.

И всё же мир романа не стоит на месте, как и любой другой. И в самой молодой из сюжетных линий мы наблюдаем, как этот мир становится почти вроде нашего. Как он медленно затвердевает и покрывается коркой, как всё труднее под этой коркой увидеть правду, потому что почти не осталось правильных окон, ставших в романе главным символом зрячести.

К обретению зрения все и стремятся, от слепого дожа Венеции, осаждающего Константинополь, до Богдана, рождённого во сне и знающего, каким пером какое слово нужно писать, но запертого в мире, из которого сложно выглянуть в правильный вид.

И да, в книге, конечно, много связанного с верой — что и понятно, при таком сюжете. Но хочется сказать не об этом. В тексте, как ни странно, мало говорят собственно о религии — и тем не менее по настроению книга очень православная. По крайней мере, мне так показалось. Что-то есть в ней такое воспаряющее (хотя почему «что-то» — кое-что там воспаряет в прямом смысле), сияющее и нарядное. Вот у Достоевского старец Зосима и Макар Долгорукий говорят о веселье, о том, как важно жить с весельем в сердце. И «Осада церкви Святого Спаса» каким-то образом напомнила мне о том же самом.

Повод найдётся.

Пчёлы отца Паисия разлетаются с пыльцой на лапках. Пёрышко парит.

Любимых книг может быть несколько, и обычно из них сложно выбрать одну-единственную. Но вот если вы спросите, какая книга из когда-либо прочитанных, на мой взгляд, самая красивая, то я однозначно назову эту — «Герой должен быть один».

Не только потому, что сами тексты Олди, особенно когда авторы берутся за историю или мифы, потрясающе метафоричны, пронизаны красками и дышат жизнью. И не оттого лишь, что роман про античность, хотя этим уже многое сказано. Объяснить непросто — примерно те же затруднения испытывали собеседники Сократа у Платона, пытаясь ответить на вопрос, что же мы, собственно, считаем красивым, и приходя к выводу: красиво (прекрасно) то, что обладает свойством «прекрасности».

Идеей, о которой человеческая душа что-то смутно припоминает.

С этим романом у меня каждый раз так и происходит: он настолько яркий и в то же время пронзительный, что память проясняется и внутри что-то подсказывает: «Вот! Это оно». Не все писатели могут так же внезапно и глубоко бить словами в самую точку. Как стрелой. Вот той самой, «четвёртой стрелой».

Да, это очень трагичная история. Она заставляет смеяться или хотя бы улыбаться, навскидку, каждые пять страниц, наполняет весельем, ахейским солнцем… и тут же, без всякого перехода, ты понимаешь, что рыдаешь — причём речь не про ком в горле и тихие слёзы на щеках, а про то, что вырывают откуда-то из-под диафрагмы и чем без спросу сминают тебе всё лицо. Сколько ни перечитывай. (В этот раз мне захотелось перечитать роман полностью вслух, и это ещё усилило впечатление — но я не жалею).

А как иначе, если книга — о самом известном герое древнегреческой мифологии, которая вся пронизана духом трагедии? О «лучшем и несчастнейшем из смертных».

Только всё не так, как кажется.

За именем Геракла скрывается совсем не тот сын Зевса, о котором мы в детстве узнали из энциклопедий или популярной книги Николая Куна. Сохраняя общую атмосферу и пафос мифа (пафос — опасный инструмент, но если уметь им пользоваться…), авторы приземляют его с олимпийских высот в реальность, объёмную, непротиворечивую, из плоти и крови — только не в нашем, привычном пространстве, а в пространстве мифа. Таком же сложном и богатом.

В сказаниях о богах и героях огромное множество несостыковок, представляющих интерес для культурных историков и всех любознательных; Олди немного иронизируют над этими несостыковками и кропотливо подводят под них фундамент из деталей и сюжетных поворотов. Как бы всё происходило на самом деле в том пространстве из слов и легенды, которое не согласно быть куцым и схематичным? Что первично — миф, от которого до нас дошли лишь противоречивые обрывки, или сами «здешние» мифотворцы? Боги или люди?

Как и во многих своих книгах, авторы в конечном итоге поднимают здесь тему о значении слова, веры и памяти… Короче, ох уж эти рапсоды!

«…и никто, нигде и никогда не расскажет, не споёт и даже не узнает…»

Так что для меня это не фэнтези, а лучше сказать, мифологический реализм, ненавязчиво встроенный и в общечеловеческую историю, даже в монотеистическую парадигму.

Но до этого слоя читатель добирается, конечно, не сразу. А в первую очередь это книга о двух братьях и их гордом отце. О суровой отцовской любви, которую боги не прощают. О том, что все обречены и у всех есть надежда. О том, как не быть жертвой, но и не стать жрецом.

Она, казалось бы, воспроизводит классическую схему греческой трагедии: когда ты слишком силён, слишком велик, слишком герой, к тебе обязательно придёт беда, потому что античный мир не терпит нарушения равновесия. Но в романе эта основа, что ожидаемо, раскрывается более неоднозначно и сложно.

В нём как-то умещаются пятьдесят с лишним лет жизни, неукротимость бешеного Амфитриона (которым нельзя не восхищаться и не любоваться, даже когда хочется его немного поостудить, напомнить: «Но ведь ты тоже, пусть и любя, стучишься в дверь под названием Алкид»), и вся тяжесть судьбы Алкида, и безграничность самоотверженности Ификла (до конца разделить бремя близкого человека нельзя, но от этого ещё тяжелее твоё собственное), и чудесное «Я» чудесного Гермия, запутанный конфликт, в котором несколько сторон, и вполне себе человеческие военно-политические разборки, боги, играющие целыми поколениями, яркие описания (о, эта гроза над морем!), художественные детали (объём романа — что-то около 23-х а. л.? — не верится), и множество отсылок, историй внутри истории. Можно даже найти отсылки к «Одиссею, сыну Лаэрта», который будет написан уже после «Героя…»

Ближе к финалу кажется, что всё это в тебе уже не умещается, что эмоции и переживания сейчас станут подбрасывать тебя изнутри, как мячик. Но потом становится легко.

Светло, хотя и грустно. И никого не хочется, не нужно осуждать.

Символично: судьба, в которой всё казалось безвыходным, оканчивается именно у выхода, за которым встаёт солнце.

Парадоксально: самые жизнеутверждающие истории — это истории о заранее проигранных битвах, которые довели до конца.

Мне бы хотелось обсуждать каждого персонажа этой книги и каждую из многочисленных сцен, взявших меня за горло, — но это нельзя сделать, не пересказывая сюжет. Поэтому завершу так: это книга (за что я особенно люблю творчество Г. Л. Олди вообще) о силе людей. Неважно, сколько ихора в их крови — людей. О силе слабых. Силе «маленьких». Которых опасно обижать.

Эта книга сразу привлекла ярким конфликтом, обещанным ещё в аннотации. И после первой же главы поставила много интересных вопросов. Что значит любовь к искусству? Как сложится судьба человека, который до замирания сердца любит живопись, но не пишет своих картин, растрачивая недюжинный талант на подделки? Или это неправильная любовь? Нет ли здесь глубокой личной драмы? Может ли мечта о приумножении прекрасного и о радости, которую работа якобы знаменитого мастера приносит огромному числу людей, служить оправданием, если ты уверен, что в точности воспроизведешь технику и стиль мастера и тем самым ещё немного продлишь его бессмертие – или преступление есть преступление?

У меня есть беда: на меня совершенно не действует обаяние героев вроде Захара Кордовина – этаких “идеальных мужчин”, умеющих беззаветно и искренне восхищаться любой женщиной, уверенно держаться, остроумно выражаться и вот это всё. Но это обещание серьёзного внутреннего конфликта приковало к главному герою всё моё внимание и заранее вызвало сочувствие.

Потом всё оказалось ещё сложнее. Во-первых, одолевающие Захара кошмары и внутренние демоны: чувство вины перед погибшим другом Андрюшей, матерью, тётей… И довольно напряжённая, даже боевиковая (хотя и часто теряющаяся в многочисленных отступлениях и ретроспекциях) сюжетная линия, связанная с Андрюшиной смертью.

Во-вторых, оказалось, что это история в первую очередь не об искусстве, а о корнях. О том, кто ты есть на самом деле и откуда. Как важно не предавать самого себя. Кто те люди, без которых ты был бы не ты, люди, из которых ты состоишь. Именно поэтому так уместны в романе огромные флешбеки, которые в конечном итоге становятся полноценной сюжетной линией – о старшем Захаре, о невозможно бешеной Ритке, трогательном дяде Семё, чудаковатой Жуке, о соседях и винницких сумасшедших, об учителях и товарищах по учёбе. Вообще не часто встретишь книгу, где было бы столько ярких образов: здесь неярких персонажей вообще нет (ну, кроме разве что бандюг, которые гоняются за главным героем и по сути не показываются в кадре). Но те из них, в ком течёт Кордовинская кровь, по-особенному заряжены – энергией, силой, способностью как-то магически заставлять окружающих любить их и находить в этой любви смысл жизни.

Этой силой дышит весь текст. Вот есть, например, книги, про которые думаешь: “Это написал хороший человек о хороших людях”, – а тут чувствуется немного иное: “Это написал сильный человек о сильных людях”. Про то, как это образно и эмоционально точно написано, упоминать даже неловко: тот случай, когда талант автора говорит сам за себя и не нуждается в похвалах.

Кстати, где-то мельком слышала, что прозу Дины Рубиной (и особенно “Белую голубку Кордовы”) считают очень “мужской”. Возможно, как раз из-за этой исходящей от текста силы… Но мне показалось наоборот: местами книга очень и очень женская. Не знаю, почему. Нет, автор не злоупотребляет любованием своим героем (чего я опасалась, но напрасно) – автор больше любуется персонажами-женщинами, но глазами Захара, то есть так, как бы женщине хотелось, чтобы ею любовались.  (Было несколько моментов, когда меня даже тянуло закатить глаза – но это субьективщина, а я злюка, не обращайте внимания. В конце концов, многие герои здесь действительно заслуживают любви).

А ещё этот роман хочется читать с закладками, делая паузы, чтобы поискать больше о художниках, городах (а их в сюжете задействовано много), об истории евреев в Испании и многом другом (это сколько же надо было собрать материала!)

К чему можно было бы все-таки придраться… Вернее, придираться не охота — книга прекрасная, — но чувствую, что всё-таки есть тут, о чём подумать, так как для большой прозы это, похоже, симптоматично (?) (но я не очень разбираюсь): у меня осталось чувство, что мне слишком подробно всё объяснили. Где-то за сто страниц до финала была потрясающая, глубокая сцена в мастерской, когда герой одновременно смотрит на две такие разные картины и… В той сцене всё становится понятно: и суть испанской интриги с кортиками и галеонами, и смысловой остов романа. Всё складывается воедино, и внутри долгожданно щёлкает. Сильное впечатление: такой немой укор самому себе, так причудливо осуществившееся предательство… Но получается так, что дальше тебе рассказывают то, что ты уже знаешь, — правда, в деталях. И из-за этого ты вываливаешься из истории, и со стороны многое сразу начинает казаться излишне сентиментальным, а когда рассказчик почти прямым текстом обозначает, чтО осознал главный герой, у тебя ничего не щёлкает, потому что щёлкнуло уже давно. Правда, тут в полную силу разворачивается настоящий боевик, так что скучать не придётся, и понятно, что надо довести историю до конца и красиво завершить роман — но такое ощущение, что самое главное, что должно было в тебя вонзиться, вонзилось слишком рано, и дальше ты скорее дочитываешь, чем живёшь там, внутри. Возможно, если бы расстояние между тем эпизодом в мастерской и финалом было меньше…

Но повторю, что это просто досужие размышления, а вообще мне очень понравилось, и Дину Рубину обязательно буду ещё читать.

На реку эта книга и похожа. То бурлит, перекатывается через пороги, стиснутая в крутых берегах истории одного купеческого семейства, а то вдруг разливается широко, полноводно, и можно обозревать её сверху, наблюдать одновременно многие судьбы и отголоски эпохи (всё же начало ХХ в., хоть и Сибирь). Изредка выглядывает из текста всезнающий рассказчик, перепрыгивает от дома к дому, из головы в голову, чуть ли не через абзац, без пауз, словно это и впрямь река течёт мимо и ведёт рассказ обо всём, что видит, сразу. Но тут снова сужается русло, сюжет концентрируется на главном, и снова — пена, брызги, эмоции. Я бОльшую часть романа прослушала в исп. Алексея Багдасарова, и это было прямо... ух! Но и по тем эпизодам, которые читала глазами, видно, что текст невероятно живой, язык вроде бы и сжатый, краткий, но сочный и дышащий.

«Река», конечно, меняла направления. Сначала я просто наслаждалась стилем, описаниями плавучих ярмарок, тунгусами, чудесным образом Ибрагима и вообще атмосферой, сотканной из ярких ниточек. Потом с увлечением следила за историей взросления, за тем, как в тайге закаляется характер Прошки Громова, которому тесно в самом себе. Потом немного поскучала на «любовной излучине» (но это в принципе не моё). Потом история взросления превратилась в историю падения. Эмоции зашкаливали: агрессивная сила закона «Я хочу», по которому жили персонажи, поначалу давила и ужасала, но в какой-то момент чувства сменились на жалость к одним и настоящее бешенство в отношении главного героя. Подумывала отложить книгу, но внутри так клокотало, что это было невозможно.

К счастью, вскоре начинается спокойный отрезок пути. Что-то вроде производственного романа с острой социальной проблематикой на историческом фоне. Хозяин-эксплуататор, чудовищные условия труда, забастовки, ссыльные, разбойники, золотая лихорадка... То, что нужно, чтобы изобразить самых разных людей с их пороками. Но здесь героев и читателя спасает юмор. Все эти второстепенные персонажи местами описаны действительно смешно, причём это не похоже на гоголевскую сатиру — юмор здесь добавляет реалистичности и очеловечивает.

Нельзя сказать, что в книге совсем нет светлых моментов или героев. Чего стоит сцена с тунгусами, искренне желающими понять христианскую веру, проникшими без разрешения в церковь и начавшими творить там «обряды». Тема христианства тут одна из центральных. Для того, кто писал роман при советской власти, Шишков очень тепло изображает верующих и при этом поднимает вопросы, на которые нет прямых ответов. Особенно интересно следить за спорами Нины и инженера Протасова. Нина при всей своей религиозности и доброте всё же иллюстрирует идею о слабости человека перед обстоятельствами. Протасов стоит за социалистическую идею, но в её благородном смысле — раздай имущество бедным и иди служить другим. Заметно, конечно, что Шишков немного склоняется на сторону Протасова (возможно, даже наделяет его некоторыми своими чертами) — да и мне он оказался симпатичнее всех.

Я всё ломала голову, почему ярость, которая бурлила во мне в момент «падения» Прохора Громова, к середине романа вся вышла. Может, потому что вышел сам Прохор Громов? Вся кипучая сила, все задатки, всё, что мог бы совершить с этаким потенциалом, — всё пропадает, как только совершаешь первую подлость. Словно «обесточиваешь» себя. Герой скатывается до совершеннейших низостей, сводит существование к одной формуле: есть «они» и есть «я» — и совершает глупости от одной страсти забрать всё у всех.

Мне стало интересно, как же закончится эта, в определённом смысле, невероятная книга с таким героем — и я совершенно не знала, какой конец будет правильным.

А потом дошло: это история про Антихриста. Как будто после духовного самоубийства такая досталась роль. Новая природа — быть врагом для всех. Вот ещё любопытная деталь: он пару раз сравнивает себя с Раскольниковым — но, если Раскольникову были доступны муки совести и путь к раскаянию, то Прохор, кажется, лишён права даже на это. Автор ярко показал, как ужасна может быть пустота на том месте, где могла бы быть совесть. И финал истории поразителен тем, что героя, даже вот такого, тебе всё-таки до комка в горле жаль.

«Хлеб по водам» — книга, которую мне, пожалуй, не за что ни похвалить, ни покритиковать. Поэтому при попытке написать о затронутых в романе темах, о персонажах, сюжете и мастерстве автора возникает смешное чувство, что пишу школьное сочинение. Прилежно, по форме, примерно так: «роман изображает простую американскую семью, в нём говорится о том, как тяжело люди переживают взросление детей, как болезненно иногда разбивается привычная картина мира, как, двигаясь вперёд или вверх, всё равно что-то теряешь, а бескорыстное добро не всегда приносит счастье…» и так далее. Словом, тут нужна не я, а кто-нибудь с харизмой рассказчика, чтобы расцветить этот отзыв красками.

Роман можно сравнить с картиной художника-реалиста или даже гиперреалиста. Несмотря на то, что в завязке присутствует отдалённо «приключенческий» элемент — младшая дочь приводит домой подвергшегося нападению хулиганов незнакомца, — в остальном книга представляет жизнь такой, какая она есть. Постоянно что-то происходит, но тем не менее ты всё время ждёшь, когда же что-то наконец случится, а ничего как будто не случается, до самой середины, да и потом жизнь в целом идёт как идёт, хотя и не так, как хотелось бы некоторым героям. Новая работа, поступление в колледж, знакомства, отдых, попытки разобраться в себе и своих близких… Это описано очень достоверно и мастерски. И то, через что проходят, взрослея, подростки, а с ними их родители… ну да, наверное, в жизни так бывает, хотя я и ловила себя на мысли, что как-то слишком обильно валятся на голову бедного отца семейства, Аллена Стрэнда, все эти скандальные романы и прочие выходки детей. Но пусть так. Я, как и Стрэнд, склонна в некотором роде витать в облаках.

Как и в живописи, столь чистый реализм мне не близок (немного не хватает какой-то направленности, что ли… того самого в искусстве, что одновременно и уже, и шире, чем жизнь) — но это не минус, и других читателей такой подход наверняка привлечёт. Всё очень жизненно — этого не отнять.

Отношение к некоторым героям по ходу сюжета изменилось на почти противоположное: старшая дочь Элеонора в итоге оказалась мне наиболее симпатична, а вот очаровавшая поначалу Лесли разочаровала.

Что касается «таинственного незнакомца» Хейзена, встреча с которым не то чтобы переворачивает жизнь семьи, но значительно ускоряет и выводит на свет неизбежные процессы, прежде вяло текущие в ней, — в его персонаже, наверное, заключается главный пессимизм (не хочу говорить «трагизм») истории. Возвращаясь к бескорыстному добру, не приносящему порой счастья… Честно сказать, по названию книги я предполагала, что счастье будет. В первую очередь, для самого дающего, так щедро и радостно. «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдёшь его»…

Но финал печален. И маленькая история в истории — с пуэрто-риканским мальчиком Ромеро, которому Стрэнд и Хейзен пытаются помочь, но из этого ничего не выходит, — как будто вторит этому печальному главному направлению.

Вместе с тем мрачным роман тоже не назовёшь. Он о простых людях. Не героях, не подлецах. Эти люди живут свою жизнь, как умеют, и возможно, за пределами романа, потом, ещё очень много чего для них (большинства из них) изменится.

Моё знакомство с произведениями Инны Живетьевой началось с рассказа «Л-рей» о мальчике, подростке, который может снимать проклятия с других детей, но расплачивается за это… многим, — и об испытании, с которым он сталкивается. Рассказ на меня произвёл очень сильное впечатление, и поэтому «Тридцать седьмое полнолуние», где снова, только уже масштабнее, раскрывается тот же самый мир, я брала в руки с предвкушением и высокими ожиданиями.

Роман эти ожидания превзошёл. Видимо, из эмоциональной памяти уже стёрлось, что это может быть — что это уже в рассказе было — так серьёзно, интересно и больно. И так здорово исполнено. Действие происходит в мире, очень похожем на наш (мы легко угадываем, какой город прячется под названием Сент-Невей, да и остальные названия, аббревиатуры, марки оружия воспринимаются так, как будто что-то такое где-то могло существовать). Это уже не фэнтези, несмотря на то, что фантдоп кивает куда-то в ту сторону. Мы видим, что мир, в который было заронено «фэнтезийное» зерно, научился жить с этим, функционировать, вырастил из себя соответствующие структуры, социальные проблемы и моральные вопросы — свои, но по сути те же самые, что и у нас, хоть и на иной почве.

Эта неотвратимость заставляет вновь задуматься о том, в чём заключается настоящее зло. (И пока я думаю, где-то на дальнем плане смутно звучит печальный доктор Будах: «Зло неистребимо»). В проклятиях? Или всё-таки в войне, ксенофобии, бездушности государственной машины и слепой убеждённости в том, что только ты знаешь правду? Какова обратная сторона надежды? Почему даже то, что казалось шансом на спасение, человечество искажает до неузнаваемости и даже из этого выжимает дурные последствия? Правильно ли, когда спасение или не-спасение людей зависит от выбора одного человека, если больше сделать это некому? Милосердно ли такое по отношению к нему самому? Но главное: если так вышло, что зло уже прикоснулось к кому-то, значит ли это, что он не достоин счастливой жизни /нормальной жизни / просто жизни? Будь ты прОклятым, не контролирующим свои силы, или л-реем — тоже фактически прОклятым, ещё более жестоко, или шестнадцатилетним парнишкой — как главный герой романа Ник, — которому уже приходилось встречаться лицом к лицу с войной и убивать?

Про войну написано страшно, просто и жёстко.

Среди героев Инны Живетьевой очень много подростков (хотя «Тридцать седьмое полнолуние» — по-моему, больше не для них). И они получаются очень настоящими. Они ошибаются, борются со взрослыми, учатся распознавать варианты, от которых тошнит, оправдывают словосочетание «трудный возраст» и хотят жить. Мне очень нравилась Таня — девушка с «нездешними», «несегодняшними» глазами — и я очень боялась, что её сломают, — но рада, что она справилась. Очень нравился Денис. И конечно Ник с Матвеем — такие разные, словно отражения друг друга. Неразрывно связанные.

Правда, больше всех полюбился всё-таки Юджин — человек с долгой жизнью за плечами, печальной аурой и бесконечной отеческой заботой в сердце.

Ник не помнит прошлого — это делает сюжет особенно интригующим, напряжённым. В тексте полифонично соединяются его обрывочные воспоминания и его настоящее, точки зрения других персонажей, воспоминания Матвея, Юджина (во времени история разворачивается довольно широко). К некоторым героям, таким как Леборовски или Алейстернов, отношение постоянно меняется, иногда на диаметрально противоположное. Роман среднего объёма, но очень насыщенный: примерно в середине тебе кажется, что уже столько всего случилось, перевернулось, а оказывается, ещё столько же впереди. Последняя треть воспринимается как одна большая кульминация, когда градус конфликта не ослабевает ни на минуту.

Здорово было узнать в тексте прямую отсылку к тому, первому рассказу про л-рея. Услышать, как герои пересказывают друг другу историю Иволги. И нравится, что, несмотря на то, что мир современный, в романе сохраняется похожая атмосфера. Во многом благодаря началу, благодаря линии Псов, благодаря описаниям, по которым чувствуется любовь автора не только к городам, но и к природе.

Финал открытый. Возможно, чуть более открытый, чем хотелось бы мне, как читателю, чтобы проследить за героями ещё немного и убедиться, что с ними всё будет хорошо. Но, наверное, любой другой, более определённый конец всё испортил бы. Такие истории не заканчиваются быстрой и окончательной победой, а поражения героям никто не пожелает. Финал получился ровно таким, чтобы тревога не отпускала ещё долгое время, но оставалось место для надежды. Да, чтобы поверить в счастливый конец, нужно приложить усилие, но в этом усилии, мне кажется, — большой смысл.

Так же, как раньше мне было трудно сказать, почему эта книга так пугает и угнетает (несколько раз начинала и бросала), так и теперь тяжело писать о том, почему она, вопреки ожиданиям, мне понравилась. Это как с поэзией: на словах не объяснишь, что это такое, откуда берётся и почему в одних стихах она есть, а другие так и остаются просто стихами.

«Сто лет одиночества» в этом смысле очень поэтичны. (Наверное, от книги с таким названием другого глупо было ожидать). Вот идёт дождь. Много лет. Разум силится понять: что это? к чему? зачем? Может, кто-то очень умный и глубокий всё увидел и понял, но простой смертный вроде меня в конце концов признаёт: да затем, что это трогает душу. Как и чем трогает — неизвестно, но пытаться расковырять поэзию и не надо, а то испугается и улетит.

И кинематографичность тут не обязательна. Не обязательно создавать эффект присутствия — Маркесу вполне достаточно рассказа. Его язык и манера повествования в очередной раз напомнили о том, что умелый рассказчик с выразительным «голосом» и художественным чутьём может заменить, а порой и переплюнуть любую «картинковую» картинку.

Хотя признаюсь, что всё же приучена к сценичности в литературе, и поэтому острее всего воспринимались те эпизоды, которые автор преподносит как сцены. От воспоминаний про вагон, в котором везли Хосе Аркадио Второго, внутри то сжимается, то ворочается что-то холодное и тяжёлое. Одна из причин, по которой очень сочувствовала этому члену семьи Буэндиа. Да и вообще, конечно, ужасно, когда несёшь подобный груз в одиночку, потому что никто не верит, что всё было на самом деле.

Если говорить о других симпатиях, то не буду оригинальна: ближе всего мне Урсула, полковник Аурелиано и самый старший Хосе Аркадио. Те, кто старался в первую очередь не для себя. Для семьи, над которой навис рок. Для справедливости — да, не без ошибок, но насколько он понимал её. Для блага людей вокруг (такой трогательный мечтатель, да ещё со своим личным привидением, не мог мне не понравиться; каждый раз, как он появлялся в повествовании, даже атмосфера вокруг как будто менялась, словно озарялась грустным солнцем сквозь морось).

Помню, что раньше в какой-то момент становилось не по себе от постоянного иррационального предчувствия трагедии; герои казались вообще не героями, а просто людьми, которые увязли в липком сиропе и не управляют своей судьбой, не подозревают даже, куда их влечёт её огромное бездушное колесо. И в какой-то степени отстранённый, сверху, взгляд рассказчика усиливал эти ощущения. Теперь думаю, что они не совсем верны. То есть многие герои действительно просто живут как получается (ну, вряд ли Аурелиано Второй сознательно обратился к первобытной симпатической магии, во всяком случае, поначалу), но есть и другие, борцы и мечтатели — как вышеназванные трое.

Причём это не означает, что все остальные не интересны. Каждый несёт своё одиночество как врождённую болезнь, а эта тема всегда актуальна. И сила тяготения к противоположному полюсу, к исцелению, заставляет историю двигаться вперёд.

В какой-то момент и на сей раз накатило нечто неуютно-тревожное, но я рада, что в итоге не бросила. По ходу чтения к вязкому сиропу постепенно привыкаешь и уже не чувствуешь себя одной из застрявших в нём мошек. И тут раскрывается вся прелесть классического магического реализма с полным растворением ирреального в реальном и раздвижением рамок.

Правда, финал для меня всё-таки очень тяжёлый и мрачный. Хотя я заранее знала, чем всё кончится, — но эта-то неотвратимость и угнетала сильнее всего. (И почему-то отталкивает образ Амаранты Урсулы, но это уже совсем субъективное).

Продолжаю сравнивать роман с повестью «Полковнику никто не пишет», удивляться и размышлять: как вышло, что во многом похожие, связанные друг с другом произведения одного автора подействовали на меня почти противоположным образом? Повесть — воплощённая надежда (петух был в форме, да), а роман — о безнадёжности и обречённости.

Но обязательно перечитаю его — предчувствую, что в следующий раз восприятие сильно поменяется.

Не скажу, что эта книга ухватила меня за горло и держала так, чтобы ни о чём больше нельзя было думать (как после «Герды», когда целую ночь проходила, бормоча себе под нос), но она определённо затронула много разных струн внутри, и они ещё долго будут звенеть.

И не скажу, что эта история такая мрачная, как о ней отзываются. Скорее наоборот. Не знаю, может, я бесчувственное полено и у меня какое-то неправильное восприятие мрачного. Но, честно говоря, хороший постапокалипсис мне кажется всё-таки менее угнетающим жанром в сравнении с антиутопией. В сторону: после классических антиутопий вроде «Дивного нового мира» остаётся ощущение, что на тебя наступило что-то огромное, и осталось мокрое место, и от него теперь неприятно.

Здесь же… Да, значок 18+ по делу. Мир после ядерной войны описан с безжалостной дотошностью и правдоподобностью. Первая треть — вся в серых тонах, в этой части почти ничего не происходит, нам дана картина, более-менее статичная, как раз чтобы окунуться в то, что было «между», что для героев — их настоящее. Ужасное, но привычное. Тот же самый порог нужно преодолеть и Сирени, выросшей в Японии, где ещё можно жить по-человечески и надеяться на будущее. А дальше — внезапная катастрофа, которая оборачивается ещё большей катастрофой. Гроза. Краски чёрные, со всполохами красного. Действие несётся всё быстрее и быстрее. Настоящий ад.

Но Эдуарду Веркину удаётся почти невозможное — описать весь ужас, происходящий на страницах, очень деликатно, в интонациях классиков, чуть ли не по-викториански, без грязи, без того, чтобы хотелось отложить книгу и помыться. Но в то же время честно, как оно на самом деле могло бы, без сюсюканья. (И крови всё же много, но это неудивительно).

Конечно, многое решает рассказчик. Вернее, рассказчица. Сирень, девушка с японскими и русскими корнями, с храбрым сердцем, в меру скептик, футуролог, для которого будущее не просто будет — оно есть. И её голубые глаза — как символ того, что небо ещё не совсем отвернулось от земли. Её манера рассказа неспешная, сдержанная, много косвенной речи вместо диалогов (как же я такое люблю), много длинных, но простых, без литературщины, предложений — это заметки наблюдателя, которому очень тяжело оставаться всего лишь наблюдателем, но надо же как-то защититься, хотя бы через текст.

Прекрасный, к слову, текст.

Во вставках от лица Артёма интонации сразу меняются. (Почитатели Стругацких, Хемингуэя и, конечно же, Чехова оценят). Но у Артёма тоже очень чистая душа, несмотря на то, что вырос он на этом страшном Сахалине. Может быть, поэтому судьба подбрасывает ему бедных детей, за которыми больше некому присмотреть. В середине романа — немой и беспалый Ёрш. Потом, почти в самом финале — трое слепых маленьких корейцев (мне надавили почти на все болевые точки). Эти дети вызывают щемящую жалость и нежность. Пусть меня закидают тапками люди, которые считают, что тут нельзя испытывать ничего, кроме скорби, гнева и ужаса, — я понимаю вас, но я испытываю и другое тоже.

Отдельно не могу не упомянуть про Чека. Вот вроде озлобленный старый хрыч и ксенофоб к тому же — а полюбился. Наверное, потому что есть там глубоко что-то, отчего соглашаешься: да, действительно — Человек. Тоска по миру, который был. Отпечаток его.

Или просто смотрю на старика глазами Артёма.

И ещё юмор — такой, как надо, мягкий, потому что в полный голос тут смеяться нельзя, а вот так, с грустью, но искренне — можно.

И немного философии. Что такое будущее? Современная «философия» успешной жизни говорит, что будущего нет, что мы сами создаём его. Но что, если это вообще место, а не время? В какой степени будущее меняет нас сегодняшних? Постольку, поскольку мы сами что-то о нём думаем? Или, может, оно действительно уже есть и настоящее выстраивается так, чтобы мы пришли туда, независимо от того, какие ошибки будем совершать?

Мир жесток, люди напуганы и прижаты к стенке. Толпа страшна — вот от сцен с огромными толпами и впрямь жутко и муторно. Финал предсказуемо трагичен. Но главные герои носят свет внутри, пока стараются переждать тяжёлое время снаружи — и верно, так оно надёжнее всего.

В эпилоге придётся немного удивиться: «Ой, а как так получилось?» Но на самом деле не стоит. Во-первых, это отстранённое третье лицо может выболтать всё как было, а герой-рассказчик о самом личном промолчит и будет в своём праве. А во-вторых… может, это намёк такой. Евангельский. Какие параллели проводить, в какую сторону думать.

Закрываешь глаза после финала, и под веками сияние — то ли нити, прошивающие пространство, то ли фонари сквозь снег, под которым поэт Синкай думал про своего единорога.

Единорог ещё жив — это да.

В основе роман отдалённо напомнил «Протагониста» Аси Володиной: несколько персонажей рассказывают о молодом человеке по имени Самуэль, который то ли покончил с собой, то ли погиб в результате несчастного случая, — пытаются отыскать правду, понять его, а заодно разобраться в себе. Но роман Кемири, пожалуй, чуть более «обычный», хотя это слово, может, звучит не очень корректно. Более предсказуемый. И в то же время каждый рассказчик здесь — ненадёжный рассказчик: в своих воспоминаниях герои обращаются не к самим себе, а к некоему писателю, который задумал написать о Самуэле книгу. Поэтому и выворачивать душу наизнанку никто не спешит.

Главный герой, хоть его внутренний мир и остаётся для нас загадкой, снаружи показан довольно подробно. Неприкаянный, ни в ком и ни в чём по-настоящему не укоренившийся человек, который каждый день стремится к новым ярким впечатлениям. Суматошный и рассеянный. Память близких ему людей сохранила множество событий, в которых его образ выведен объёмно и зримо — словно на контрасте с его собственной неспособностью удерживать в памяти самые простые вещи, мелочи и краски. Его лозунг «мы запомним этот день» и вечная погоня за необычными переживаниями — по сути попытка заполнить внутреннюю «чёрную дыру», где всё исчезает безвозвратно.

Не скажу, что Самуэль вызвал у меня глубокую симпатию (как и кто бы то ни было в этой истории), но он внушает сочувствие. Где-то читала, что мы сейчас живём в мире, где всё с приставкой пост-, как будто всё закончилось. И вот в Самуэле, с одной стороны, очень много от этого пост-мира с вырождением созидательного начала и перемалыванием, пережёвыванием собственной жизни — а с другой стороны, много в нём и детского идеализма, ребёнка, который среди бессмысленной гонки непонятно за чем пристанет к вам с вопросом, что такое любовь. В разрыве между жаждой хотя бы чего-то существенного, что прирастёт и останется, и реальностью, в которой всё временное, летучее — трагедия героя, и не его одного.

Правда, где-то с середины интерес начал понемногу притупляться. Возникло ощущение, что автор перегрузил линию взаимоотношений героя с его девушкой, Лайде, и не вытянул внутренний конфликт, а то и забыл про него на долгое время. То чувство, когда читателю обещали больше, чем получилось в итоге. Возможно, придираюсь. Может, дело в том, что меня ужасно коробило от мыслей и характера самой Лайде. Но опять же: кто знает, не выставила ли она себя в таком отрицательном свете сама, намеренно или подсознательно, прикрывая острое чувство вины?

Другой важный рассказчик, Вандад (примерно половина истории — от его лица), показался более адекватным и преданным своему другу. И хотя умом понимаешь, что где-то он наверняка покривил душой, но сердцем тоже чувствуешь его боль.

Замечу, что в этом шведском романе почти нет шведов. Но автор и сам — наполовину арабского происхождения, видно, что ему близко и понятно то, о чём он пишет (а не просто за трендами погнался). Поэтому и город вокруг мы видим с особой стороны: не самые благополучные районы, непритязательные забегаловки, неопрятные улочки и люди, иммигранты, демонстрации. История не то чтобы мрачная и тяжёлая, но и не весёлая, понятное дело. Рассказанная простым, ровным языком — это не уютный ранний Бакман, конечно, у которого на каждой второй странице потенциальный афоризм, но ничего, обо что пришлось бы спотыкаться, тоже не припомню. (Хотя и хочется поворчать, что красок и соков языку немного не хватает, но это исключительно на мой взыскательный вкус).

И ещё: второй вопрос, который подогревал интерес к этой книге, касался личности того самого писателя, собирающего образ Самуэля по кусочкам. Как он с ним связан? Почему для него это так важно? Мне почему-то мнилось, что он здесь не последний человек. Оказалось, что всё довольно просто, связь не такая уж тесная и я зря накручивала. Но интрига была. И в конце концов понимаешь, что есть истории, в которых никто не чужой: каждый, кто проходит по их краешку, становится призмой, преломляющей эту историю по-своему. Во мне она, несмотря на пару обманутых ожиданий, преломилась и отозвалась. Ещё раз напомнила, что важно не то, сколько всего яркого и интересного ты пережил и попробовал, а то, сколько сберёг и взлелеял у себя внутри. И ещё, конечно, что главное — всегда пытаться понять другого «до», потому что «после» уже никто докопаться до правды не сможет.

Что ж, для меня это первая за много лет попытка написать отзыв на произведение, которое не оправдало ожиданий. Знакомые роман и хвалили, и ругали, но больше всё же хвалили, и ознакомительный фрагмент оставил интригующее впечатление, поэтому взялась читать. Но впечатления вскоре изменились.

Моя злая и субъективная половина сказала бы, что замысел, безусловно, интересен, но вышла из него спекуляция на темах самоубийства, душевных травм и поломанных людей (а это слишком болезненные темы, чтобы оправдывать такие спекуляции). Очень много стекла и мало художественной ценности — если бы не были затронуты злободневные темы, то воспринималось бы это как выплеск эмоций в духе «смотрите, какие они глубокие и страдающие».

Другая половина, которая старается быть объективной и корректной, говорит, что всё не так плохо — если читать этот роман не как роман, а как пьесу. Античную пьесу. Всё-таки недаром нам с самого начала представляют героев как «маски» и так часто ссылаются на древнегреческих трагиков. Когда читаешь драматическое произведение, тебе приходится проделывать у себя в голове всю ту работу, которую в театре проделывают актёры, режиссёр, художник по свету и другие люди, творящие театральное волшебство. Из текста у тебя есть только слова героев — монологи, как в данном случае — но сами по себе они не оживут, пока ты не придумаешь для себя всё, что стоит за ними. Так и в «Протагонисте»: монологи героев максимально... нет, не плоские, но одноплоскостные, всё выведено на поверхность и совсем нет подтекста, а за масками не чувствуется живых людей. Однако, если сесть и самому придумать, как бы эта история реализовывалась на сцене, то у себя в воображении в теории возможно вырастить из данного драматургического зерна что-то интересное и завершённое.

Эта театральность — единственное объяснение, которое я могу здесь подыскать. Для пьесы подобная подача не является минусом, ведь даже Шекспира можно поставить так, что зритель отреагирует примерно так же, как Лев Николаевич Толстой. Для романа же... не знаю, может, я просто чересчур консервативна и не способна оценить столь неординарный ход.

И всё же, даже представив, что это пьеса, не могу в некоторых эпизодах удержаться от пресловутого «Не верю!» У каждого героя свои проблемы (более или менее серьёзные), которые обостряются/актуализируются в связи с самоубийством Никиты — это задумано хорошо, это понятно. И боль, которую должны испытывать эти люди, нельзя преуменьшать и обесценивать. Но чрезмерная «стеклянность» их монологов нивелирует боль, понижает градус сочувствия. Страдания героев поданы в чистом, разжёванном виде, и читателю остаётся только глотать их, не чувствуя вкуса. Читателю вообще ничего не надо делать, чтобы всё усвоить головой — голова сразу «забирает» это понимание себе и не делится им с сердцем.

Повторюсь, что начало истории интересное — наверное, потому что реакция преподавательницы немецкого и старосты Жени показались мне более соответствующими ситуации, без преувеличений и попыток утопить читателя в страданиях и муках. Мать Никиты тоже понять можно(хотя я всё-таки не поняла, как её история связана с линией самого Никиты, кроме того, что она его мать). Ну и линия соседа по комнате не вызывала раздражения (короткая история с дедом — чуть ли не самый трогательный момент в книге). В целом можно оправдать стеклянность монологов тем, что это не монологи, а мысли, что про себя герои думают именно это и «высказывают» друг другу всё как есть... Но читатель читает не мысли, а работающие или не работающие определённым образом слова. И вот со мной они не сработали, к сожалению.

Я совсем не разбираюсь в литературе для подростков, но думаю, что она должна быть вот такой. Бережно обращающейся с тем, что уже заронили в сердце самые первые детские сказки, ненавязчиво говорящей о том, о чём пришла пора поговорить, и не идущей на поводу у моды.

Несмотря на тег «young-adult», это, по-моему, совсем другое. Это добрая и светлая история о семейных ценностях, о взрослении и ответственности – не только за себя и близких, но и за ту часть реальности, которую здесь и сейчас можешь изменить только ты; о дружбе и взаимовыручке, об умении видеть правду за внешней шелухой. Объёмные герои, в том числе и четвероногие, живописные пейзажи, вплетённые в канву повествования мифы… При этом сюжет захватывает с первых глав и не отпускает до конца, авторы, превосходно играющие настроением, атмосферой и образами, просто заставляют нас поверить, что сейчас нет ничего важнее, чем найти пропавшую кошку, ничего страшнее, чем старый чердак, и ничего интереснее, чем дневник покойного дедушки. Стиль очень простой, прозрачный и красочный, с лёгким и добрым юмором.

А потом всё переворачивает с ног на голову ураган, в доме появляется таинственный гость, а в лес вместо зимы приходит тропическое лето… И захватывающие приключения с подстерегающими повсюду самыми серьёзными опасностями непременно будут. И страшно тоже будет. Местами даже жутко – по-настоящему.

Хотя жестоких, экшеновых, типично-боевых сцен здесь нет. (За исключением эпизода с птицей – не могу определиться со своим отношением к этому эпизоду, хотя, конечно, понятно, зачем он введён и зачем так было нужно).

Здесь нет такого, что авторы заискивают перед читателем-подростком, даже войну показывая не всерьёз, а как игру, в которой ты лихо и бодро побеждаешь врагов. Здесь вас действительно напугают – но только для того, чтобы потом вместе с героями преодолеть этот страх и осознать ценность тех простых вещей, о которых мы почти всегда забываем.

Но интересная поучительная история – это лишь на поверхности. В то же время в тексте есть намёки на вопросы, интересные и взрослому читателю. Такие кончики ярких нитей, уходящих на глубину, как бы предлагающие копнуть, поискать, рассмотреть поближе. Например, можно рассуждать о противостоянии естественного течения жизни и искусственной красивой картинки. И вообще о неполноценности красивого, безбедного и солнечно-летнего существования, если за ним не стоит любви и гармонии. О том, как удивительно устроен мир и как всё в нём ценно. О чуде и о том, кому оно даётся. И много ещё о чём, чего с первого раза не ухватить.

Странная книга. Когда закрываешь её, сложно сказать, понравилось или нет, потому что лично мне в итоге понравилось (?!), но я не вполне уверена, что это вообще была книга. По крайней мере, это совсем не то, чего я ожидала, хотя внутренне и подготовилась к тому, что современная элитарная проза может быть бессюжетной и тяжело усваиваемой.

Нет, никаких серых описаний быта здесь нет; чернухи и мата нет тоже. Даже наоборот, остаётся внутри отпечаток чего-то чересчур красиво-возвышенного, нездешнего, настолько, что это почти нехудожественно, а об язык автора с его абстрактными построениями можно пару раз сломать мозг.

Это… определённо произведение искусства, но ощущения я бы сравнила с тем, что должен испытывать неискушённый зритель, когда пришёл на выставку посмотреть картины, а оказался внутри объёмной инсталляции. Обычно читатель — соавтор. Он читает текст глазами, а всё остальное — дело его воображения. Но с этим романом у меня так не получилось: со второй половины всё время чувствовала себя ниточкой, которую кто-то вплетает в сложный, непостижимый узор на огромном ковре.

Правда, начинается всё довольно понятно и бодро. Герой-рассказчик, исследователь тёмной материи, повествует о своих приключениях в Неваде и на Памире... Интересная смесь мейнстрима с элементами магического реализма, приключенческой прозы и твёрдой научной фантастики. Борьба с памирскими духами описана особенно захватывающе и атмосферно. И даже когда начинаются разговоры о терабайтах, «прообразах исполняемых файлов», числовых массивах-ангелах и сообщениях Вселенной, это всё ещё понятно даже мне, человеку, который не дружит с информатикой.

Но всё меняется, когда герой приезжает в Иерусалим на поиски пропавшего отца. Самих поисков мы так и не увидим. В большей части романа почти нет сцен: их можно посчитать по пальцам одной руки. Это похоже на громадное эссе, составленное из множества маленьких — об Иерусалиме и об отце, который бредит этим городом, как Шлиман Троей, размышляет о нём, исследует его и уверен, что где-то здесь, в его ландшафте, в окрестных пещерах, на Храмовой горе, скрываются ответы на все вопросы мироздания. Лишь изредка Константин, рассказчик, выныривает из своих воспоминаний об отце и его друзьях, из его дневников, стихов, коллекции фотографий, — чтобы коротко отчитаться: да, я продолжаю искать.

Повествование нелинейное, отступлений очень, очень много. Отступления культурно-исторические, географические, философские, пейзажные (пейзажи написаны здорово, это да), о политике и спорах по поводу прав на землю, о торговле предметами старины, о чёрных археологах и тех, кто их ловит. Иногда ты не можешь понять: где я и куда ведёт этот кусок текста? Только что было описание местности, а вот уже историческая справка; заметка о дирижаблях плавно перетекает в размышления о британском роке и обратно; вот метафоричное определение Иерусалима, а вот ещё одно… Сначала это вызывает недоумение, но в какой-то момент вводит в состояние, близкое к трансу. Ты уже не задумываешься о том, как тут оказался, тебя просто что-то несёт.

Выше уже писала, что это как раствориться в узоре на ковре. Или захлебнуться в море, которое есть «сумма слёз, огня, звёзд…» и всего на свете. Кто знает, возможно, именно такого воздействия на читателя хотел добиться автор? Оно в целом созвучно идее о том, что всё во вселенной есть часть исполняющегося замысла (или программы, говоря языком учёного). Что даже рисунок выходящих на поверхность горных пород подчиняется этому замыслу.

Идея звучит пафосно, но растворения достичь удалось.

И вообще во всех этих размышлениях — о городе, о людях, о памяти, об эпохах, которые проникают друг в друга, как геологические пласты, — много маленьких идей, которые оказались мне близки.

В общем, эта художественная книга почти не принесла мне никакого удовольствия как художественная книга (не считая начала), но была интересна как монолог умного и неординарного человека. Как странный, но запоминающийся опыт.

Прочла эту книгу во время последних новогодних праздников — и весь год время от времени возвращаюсь к ней в мыслях. Хотя в ней, вроде бы, и нет ничего особенного. Она простая, смешная, грустная и, как пишет сам автор, «неправдоподобная». С самых первых строк кажется, что рассказчик слишком прямо вываливает перед нами всё, что думает. Что всё это старо как мир, давным-давно сказано и банально. Что ты, наверное, стареешь, раз продолжаешь это читать, и что такие книги уже не нужны. А потом ты оглядываешься вокруг и думаешь: «Нет, нужны».

Неправдоподобие здесь такое, я бы сказала, диккенсовское. То есть много совпадений — хотя почти каждому можно найти объяснение, если не логически, то психологически. Да, и здесь есть герой, в один день попытавшийся ограбить банк и взять заложников — с одинаковым неуспехом — и притом никакой не супергерой и не суперзлодей, а самый обыкновенный человек, которого до одури жалко. И которого мы так и не узнаем по имени. Только по кличке, данной дочками — Лось.

Но в плане страхов и внутренних болей, одолевающих персонажей, здесь всё, наоборот, очень жизненно. В каждом из этих людей мы можем узнать себя. Страх родителей перед невозможностью оградить детей от жизни, беспомощность детей перед разводом родителей, беспомощность человека перед экономической системой, надуманными комплексами, стереотипами поведения, перед мыслью, что ты, может быть, плохой человек…

На самом деле у «Тревожных людей» был очень жирный шанс скатиться в пошлую приторность и плоскую сентиментальность. Если бы историей с неудавшимся ограблением банка и захватом заложников всё и ограничилось. Если бы главный посыл был: «Смотрите, какие хорошие люди скрываются за этими неприятными масками, вот они растрогались, объединились и сделали доброе дело, добро всегда побеждает зло и т. д.»

Но здесь две истории. Вторая — трагически короткая история про мост — случилась за десять лет до и на первый взгляд не связана с нынешней ничем, кроме пары персонажей. Да ещё того, что про неё в этом маленьком городе все слышали. И всё же нам постоянно намекают, что связь самая прямая. Что все герои стоят, а вернее, вообще все мы стоим на этом мосту, просто кто-то дальше от края, а кто-то ближе. Что мы сами можем не заметить, когда жизнь подтащит нас к парапету и заставит прыгнуть. Что, как бы мы ни открещивались от мысли, что могли бы сделать какую-нибудь глупость вроде ограбления банка или прыжка с огромной высоты — на самом деле от человека, который вот-вот перечеркнёт всё и погубит себя, нас не отделяет ничего, кроме маленького расстояния. И одной «очень плохой идеи», которая может посетить каждого.

И это уже не сладенькая сказка о том, какие все добрые. Это предостережение. Сейчас всё закончилось хорошо, а вот десять лет назад — нет. И всё зависит только от тебя. От того, захочешь ли ты шагнуть следом, протянуть руку и удержать, оттащить, хотя бы просто сказать: «Не делайте глупостей». И захочет ли этого кто-то другой, когда на краю будешь стоять уже ты.

Очень достойный роман, который читается и воспринимается, на мой взгляд, гораздо легче, чем знаменитый «1984». Простой по структуре, но вполне раскрывающий тему сюжет, реалистичные (порой во всей своей неприглядности) персонажи, красочные описания природы Юго-Восточной Азии. Насчёт описаний скажу отдельно: они дополнительно подчёркивают противопоставление мира «белых» и мира порабощённых туземцев, а также здорово погружают в атмосферу, позволяют почувствовать запахи, жару, увидеть палящее солнце.

Возможно, эта красочность, буйство природной жизни — одна из причин, почему «Дни в Бирме» не вызывают у меня того же чувства полной раздавленности и безжизненности, что и «1984». Хотя и здесь – чем ближе к финалу, тем острее – витало постоянное ощущение безысходности. Причём не безысходности данной конкретной ситуации, а невозможности выхода из этой трясины человеческой глупости, высокомерия, чёрствости, ксенофобии, неумения и нежелания сочувствовать.

Да, второстепенные персонажи – все, за исключением, пожалуй, восторженного добряка доктора Верасвами – вызывают у читателя отторжение, порой брезгливость, а иногда самую настоящую ярость. На их фоне пьяница, малодушный и вообще «пропащий человек» Флори выглядит особенно живым, настоящим, вызывающим острое сопереживание, несмотря на все свои недостатки и глупые иллюзии. Действительно, кто из нас не ощущал подобного одиночества, кто из нас не в силах понять отчаянную жажду обрести родную душу, единомышленника, настоящего друга и «своего» человека? Тем более автор довольно остро передаёт разочарование своего героя, в тоске Флори по родной Англии сквозит тоска по идеалам гуманизма, по свободе и душевной чистоте. (Вот и ещё один извечно актуальный вопрос – истинный патриотизм и патриотизм фальшивый, крикливый). И весь трагизм этой истории в том, что спасения отчаявшийся и ослеплённый надеждой герой искал там, где его совсем не было. И даже наоборот. Итог его отношений с Элизабет весьма символичен – ведь именно она, по-моему, является в романе наиболее полным воплощением того мира, который все 15 лет травил душу Флори. И недаром последние строки – о том, что из Элизабет получилась образцовая мэм-сахиб.

Это болото с самого начала не собиралось его отпускать.

Если честно, до начала чтения, я ожидала, что речь пойдёт об острых социальных конфликтах и межнациональных столкновениях – но этого почти не было, по сути самой главной проблемой оказалось духовное загнивание этого маленького общества-островка. И от этого, наверное, ещё грустнее.

Удивительное произведение. Да, это сборник очерков, это несколько разных историй – и всё же, при всей этой внешней раздробленности, какая цельность мысли – в её развитии, в её философской глубине и художественной выразительности. И, по-моему, очень верно и правильно то, что «Планета людей» написана именно в такой манере. Прямой, не опосредованной, без изысков, самую малость отстранённой: подобно тому, как самолёт (как говорит сам автор) помогает ближе изучить мир, оторвавшись от него и поднявшись над ним, так и читатель через прозрачность очерка видит и слышит яснее. Сент-Экзюпери здесь хочет говорить – и он говорит, прежде всего как человек и уже потом как писатель. Он говорит искренне и невероятно пронзительно.

О возвышенном и уютно-земном. О звёздах, горах, пустыне, океане, смерчах и вихрях – и о тепле родного дома, фермерских полях, ручейках, трещинках на потолке. И всё это в равной мере пронизано упоительным восторгом и любовью к жизни, к миру, к природе и самим людям. Потому что Экзюпери говорит не о двух противоположных полюсах, а об одном: эта тяга к звёздам происходит из преданности земле, и всё самое возвышенное, что есть в человеке, порождается не неизведанными просторами космоса, а теплотой земли. И совершается во имя любви к ней.

Это книга о спасении от одиночества – в ночном небе, где не видно никаких ориентиров, или в безбрежной пустыне. Комендант маленького уединённого форта называет «своим парком» ящик с землёй из Франции. Пилот в ночи думает: а как там сейчас переживают за меня мои товарищи. Раб, дождавшийся свободы, спешит хоть как-то, ценой всего своего богатства, связать себя с окружившими его людьми. Это книга о мужестве, которое есть ответственность перед теми, кого нельзя оставить, — вспомним Гийоме в Латинской Америке и самого автора в Ливийской пустыне.

Это книга о нелюбви к обывательщине, канцелярской пошлости и бессмысленности. К «кабацкой музыке», уродующей людей и убивающей маленьких Моцартов. К тому, что не наша природа, а лишь налипшая грязь.

Это книга о том, что истиной может владеть самый обыкновенный крестьянин, если его труд раскрывает в нём самые лучшие его стороны, если душа его растёт на своей «благодатной почве».

«Истина человека – то, что делает его человеком».

Поставила произведению относительно нейтральную оценку, потому что в нём нет ничего, из-за чего можно было бы ругаться или возмущаться — но и хвалить его собственно не за что.

Ощущение, что писал начинающий автор. Старательный — но прям совсем-совсем начинающий. Сюжет незамысловат, много чего предсказуемо, напряжение по ходу всего романа держится примерно на одном и том же уровне, без особенного накала. Возможно, накал снижается ещё и оттого, что автор выбрал такую отстранённую манеру повествования, особенно в первой половине — спокойный рассказ о том, как было дело. Рассказ ровненький, стилистически чистенький — но особого погружения в атмосферу и настроение так не испытаешь.

Иногда используются слишком избитые приёмы, как например, когда один из персонажей начинает рассказывать главному герою «всю правду». Диалоги несколько неправдоподобны и ближе к концу не всегда уместны (вернее, герои слишком много и слишком грамматически правильно говорят в ситуациях, к этому совсем не располагающих). Иногда возникало ощущение, что в той или иной сцене реакция героя должна быть совсем другой, что он вообще ведёт себя не так, как по идее должен был себя вести. Ну, и сама тема «особенного мальчика, который наделает дел, но в итоге всех спасёт» отдаёт развлекательной подростковой литературой, а современную подростковую литературу я вообще не жалую (даже для подростков — но это отдельный разговор).

В романе есть определённые моменты, которые наталкивают на кое-какие серьёзные размышления, затронуты кое-какие психологические и общечеловеческие проблемы, но они никак не развиты, не раскрыты. Если бы были раскрыты, можно было бы простить книге некоторые сугубо литературные огрехи и налёт «американской попсы» и сказать, что книга довольно хорошая. А так — всё довольно поверхностно. Почти всё место занимает развёртывание только лишь внешнего сюжета: всё время кто-то что-то делает или рассказывает другим, что было раньше, как обстоят дела сейчас и что может произойти в будущем.

Дочитала до конца, но продолжение читать определённо не стану.

Я бы, как и многие до меня, тоже не стала бы сравнивать это произведение с «Графом Монте-Кристо». Да, сюжетные отсылки к роману Дюма есть, и сам автор их не скрывал — но это лишь приём для расширения пространства текста, чтобы в малый объём (роман небольшой и по стилю динамичный, сжатый) вместить несколько смысловых пластов. Однако тема мести здесь всё же второстепенна или даже третьестепенна, а тема раскаяния раскрыта и того меньше (пожалуй, это будет моя главная придирка к «Тигру» — озарение и раскаяние описаны настолько вкратце, что это перерождение Фойла в человека совестливого и жаждущего наказания мне показалось не совсем правдоподобным, да и вообще эмоциям и переживаниям героев здесь уделено меньше внимания, чем это свойственно классике).

Интересен, конечно, мотив «выхода за границы». Отсюда и та путаница с чувствами, которая произошла с героем, когда он находился на границе жизни и смерти, и это существование вне пространства и времени, и — разумеется — задумка с джантацией, история которой неслучайно открывает в прологе всё повествование — это далеко не просто фон, не какое-то там фантастическое допущение, чтобы было интереснее — это действительно работает на идею.

Но главное — границы самого человека. Или вернее, преодоление человеческой ограниченности. Серости, глупости, скотства. И герой — именно такой герой, пусть и совсем непривлекательный, и должен был быть у этой книги. Пустой, эгоистичный, низкий и подленький — и вдруг, оказывается, гений джантации, человек с огромными возможностями, которого люди с затерянного в космосе астероида принимают чуть ли не за бога... Хороший финал. Я имею в виду то, что в итоге Фойл решил сделать с пресловутым ПирЕ. Эта кульминация, на мой взгляд, спасла весь роман, «сделала» его, как говорят теперь. Выбелила, высветила идею (мне по крайней мере это показалось важным): люди, мы такие замечательные, удивительные существа, наделённые таким потенциалом — но почему же мы такие свиньи?! Давайте не будем свиньями — или погубим себя.

Читала довольно давно, но помню, что поначалу подумалось: что-то вроде типичного young-adult. Однако неожиданно понравилось. Довольно интересный сюжет, есть над чем подумать и — как уже написали многие до меня — неожиданная, ударяющая по сознанию концовка. Для меня это прежде всего не постапокалипсис и не антиутопия (это всё внешнее, декорации), а философская фантастика, и основной вопрос, который поднимает автор: в чём принципиальное отличие человека от сколь угодно совершенного искусственного разума? Действительно ли человек ценен? Действительно ли он — чудо? Венец природы? И ещё — тема страстей человеческих, сильного стремления, жажды чего-то. Ведь человек — существо страстное по природе своей. Он ХОЧЕТ – полноценной жизни, свободы, выбора и пр. Этот мотив, думаю, как раз связывает воедино «постапокалиптическое» начало романа с последующими диалогами Адама и Арта. Страсти – угроза и опасность для человечества, его слабость, грех, но они также и неотъемлемая часть жизни человека. Интеллектуальный разум (в романе – робот Арт) может быть умнее человека, может обладать сознанием, осмысленно совершать поступки и отвечать на вопросы, понимать всё и действительно пропускать через себя – или наоборот, процессы мышления, происходящие внутри человека, можно рассматривать, как созданный кем-то механизм, но автор всё-таки находит между ними существенную разницу.

Концовка действительно сильная — и не только потому что неожиданная. Здесь как бы две кульминации, которые по смыслу сливаются в одну: собственно финал с Анаксимандр и то, что случилось между Адамом и роботом. И, по-моему, здесь говорится о неистребимости человека (не человека-физического или биологического, а человека стремящегося). То, что сделал Адам с роботом, его последний взгляд и вся судьба Анаксимандр — тому подтверждение.

«Азиль» Анны Семироль – по-моему, из тех произведений, про которые кто-то скажет, что не мог оторваться и прочёл на одном дыхании, а кто-то – что читал медленно, осмысливая, пережидая волны ярких переживаний, чтобы ничего не расплескать по дороге. Первое справедливо, потому что сюжет очень динамичен, грамотно выстроен и с определённого момента представляет собой настоящий снежный ком. Второе – потому что роман эмоционально тяжёлый, а конфликт проявляется и на личностном, и на социальном, и на общечеловеческом уровнях.

Сравнение со снежным комом уместно и здесь: один из основных мотивов романа, на мой взгляд, — умножение зла, его способность порождать само себя. Кажущийся замкнутым круг жестокости и мести. Это особенно отражено с образах персонажей: от некоторых поступков в целом симпатичных и положительных героев порой бросает в дрожь. Но реакции героев настолько правдоподобны в сложившихся условиях, что им нельзя не сопереживать. Тут хотелось бы выделить Бастиана – образ, наоборот, формально отрицательный, но вызывающий сопереживание, несмотря на своё стремительное движение от человека к зверю. Ну и, конечно, среди героев есть и просто добрые, чистые и сильные своей чистотой люди, которые непременно рождаются в любых разлагающихся мирах, будто ужас вокруг заставляет их ещё упорнее тянуться к свету.

Да, роман мрачен. Автор не щадит никого. Но хотелось бы оговориться: здесь нет ощущения полной безнадёжности и тупика, какое было характерно, например, для классических антиутопий прошлого века. Здесь немало красоты, светлых штрихов и даже целых сцен, а также лирические отступления (если вспомнить сказки Вероники), которые действительно пронизаны лирикой. И к кульминации всё это сплетается вместе.

Язык автора ровный и образный; когда надо, слова бьют по сердцу, когда надо – создают «картинку», ощущение присутствия; при этом я бы не назвала стиль «сочным» — он прозрачен и лаконичен, ровно настолько, чтобы передать нужную атмосферу сурового постапокалиптического общества и в то же время сохранить художественность. Повествование в настоящем времени в некоторых сценах казалось не столь естественным, как если бы было в прошедшем, но возможно, что это с непривычки. Зато такой ход позволил сделать действие ещё более динамичным.

Мир, а вернее, устройство Азиля, его структура продуманы детально и показаны с разных ракурсов, в противопоставлении роскоши и нищеты, ленивой пресыщенности и озлобляющего голода, фальшивости и естественности, лицемерия и искренности. Понравилось, что в книге делаются своего рода мостики, намёки на то, что и за пределами Азиля сохранилась цивилизация – расширяющие пространство книги, задающие масштаб и лишний раз напоминающие, что всё это – наша планета. С другой стороны, намёки эти очень ненавязчивы и не воспринимаются как оборванные линии, требующие обязательного продолжения. Поэтому роман выглядит цельным, законченным произведением – хоть и является, по словам автора, частью трилогии.

Возможно, прозвучит слишком высокопарно, но «Братья Карамазовы» — роман, который изменил мою жизнь. Это книга-путь. Путь через сомнения — сомнения страшные, всесокрушающие — к вере. По этому пути прошел в свое время и сам Федор Михайлович: он писал где-то (к сожалению, уже не помню, где), что всякий атеист содрогнулся бы, узнав, через какое неистовое по силе отрицание Бога и добра пришлось пройти ему. И как глубокий, тонкий психолог, избегая строгого морализаторства, автор швыряет читателя прямо в это самое отрицание, когда хочется просто схватиться за голову и закричать: «Для чего эта ахинея так нужна и создана?»

Сурово, болезненно, но очень эффективно.

В этой связи наиболее интересным и «цепляющим» для меня был образ Ивана. Безукоризненные доводы разума, помноженные на высокие представления о нравственности, но нравственности отшлифованной тысячелетиями человеческой цивилизации — против собственного несовершенства и несовершенства мира, доводящего до отчаяния. Глубокий экзистенциальный кризис, в котором есть что-то кьеркегоровское. И всё это вместе — против иррациональной, естественной силы, которую я назвала бы «присутствием добра» в человеке, которую Иван изо всех сил подавляет, но которая в итоге берет верх.

«Пойдешь, потому что не смеешь не пойти».

Причем не столь важно, будет ли это вера в Бога, в высшую справедливость или в добро вообще. Достоевский был православным христианином, жил в 19 веке и писал о православной стране 19 века — но это лишь оболочка, декорации. Если же смотреть вглубь — все переживания, заложенные в романе, актуальны и для современных людей с секуляризованным мировосприятием.

Читатель сомневается вместе с Иваном. Вместе с Алешей — слушает его, впечатляется его красноречием — но проходит через это и обретает веру. А глава «Не ты, не ты!» — была, пожалуй, самым эмоциональным эпизодом вообще из всех, что помню. У меня тряслись руки.

Другие персонажи, безусловно, тоже прописаны невероятно живо. Митя, Грушенька, Катерина Ивановна — я любила их за все их недостатки, слабости, страсти. Мотивы их поступков не всегда ясны рассудку, но сердцем чувствуешь — правда, все правда. Алеша для меня остался самым загадочным, а потому даже слегка пугающим — эта его склонность всех прощать и никого не судить... Очень жаль, что не был написан второй роман, где он должен был выйти на первый план, тогда как в «Братьях Карамазовых» описан, по словам автора, лишь эпизод из «первой молодости», своего рода подготовка к будущей судьбе.

Второстепенные герои вроде Миусова, Ракитина или Хохлаковой — характерны и легко запоминаются.

В текст вплетено множество аллюзий, добавляющих к истории второе, третье, еще бог знает какое дно... И при этом стиль очень легкий, простой, без претенциозности. Плюс захватывающий сюжет, нарастающий саспенс — тут роман не отстает от современной остросюжетной прозы. И — катарсис в конце.