Блин, да такие загадочные рассказы без отгадки можно штамповать конвейерным способом. А дантист легко заменяется на любую другую медицинскую специальность.

Я окулист. На индийском базаре я увидел, как факир вынимает у мальчика глаза из глазниц, полощет их в какой-то жидкости, а потом вставляет обратно. Если я завладею секретом этой жидкости, то разбогатею. Начал следить за факиром, но он ударил меня по голове, связал и удалил мне глаза. Но я развязался и украл целую чашку жидкости. Что это за жидкость такая, я вам не скажу.

Я проктолог. На филиппинском базаре увидел, как хилер извлекает из мальчика кишки, посыпает каким-то порошком и засовывает обратно. Я хотел разбогатеть, начал следить, но хилер ударил меня по голове и вынул мои собственные кишки. Но я всё равно украл у него немножко волшебного порошка, про который вам достаточно знать, что он волшебный.

Я дерматолог. Амазонские джунгли, шаман сдирает кожу с людей, неразборчиво выкрикивает заклинания. Кое-что из заклинаний я запомнил, но ударили по голове. Хожу теперь освежёванный, тоже что-то бормочу, без кожи зябко. В силу отсутствия губ сложно произнести правильные слова, но скоро смогу и тогда разбогатею.

Для любого варианта рассказа обязательно главное – чтобы били по голове. В этом случае делиться секретом жидкости/порошка/заклинания с читателем не нужно: ясно же, что главную тайну рассказчик сам травматически запамятовал.

«Звездолет «Пульсар» находился на полпути между Кассиопеей и Андромедой, когда столкновение с осколком астероида превратило его в неуправляемую груду металла».

Да уж, с масштабами автор не мелочится, поскольку имеются в виду созвездие Кассиопеи и туманность Андромеды. И заметьте, какое внимание к деталям: не «между галактиками», а на полпути между конкретным созвездием и старой доброй Андромедой. Практически точное указание места.

А метеориты – какой же без них сюжет? Без этих каменюк о космосе вообще нечего было бы писать. И не мешает лишний раз напомнить, насколько у нас всё-таки замусорено межгалактическое пространство.

Кораблём управляет, разумеется, Мозг. Но здесь Мозг – не бездушная железяка, а продукт слияния биотоков всех членов экипажа. Однако четыре астронавта погибли, а пятый по имени Стив сидит, тупо смотрит на помятую управляющую панель Мозга и вспоминает, как же было хорошо, когда он со своими друзьями «динамично обменивался быстропеременными электрическими потенциалами».

Казалось бы, зачем нужна панель, если управление через биотоки? Ответ: для экстренной реанимации. Любой советский человек прекрасно знал, как вернуть барахлящий телевизор к разуму, – нужно с силой огреть глупый ящик сверху, слева и справа. Именно так Стив оживляет Мозг – барабанит по панели кулаками. И чёрт побери, проверенный метод срабатывает!

Воспрянувший Мозг тут же тут же генерирует план спасения для Стива. Нужно: а) надеть скафандр; б) включить Мозгу программу «поиска и сближения»; в) немедленно катапультироваться в межгалактическое пространство. Где его подберёт другой земной корабль, случайно пролетающий мимо.

И вот тут я окончательно перестал что-либо понимать. Во-первых, сказано же, что «Пульсар» превратился в «неуправляемую груду металла». А тут мы узнаём, что для рандеву с другим кораблём «надо было ювелирно рассчитать траекторию, выйти в точку встречи с точностью до микросекунды». Так «неуправляемую» или «ювелирно»?

Во-вторых. Что же получается: Стив вводит программу, выпрыгивает, после чего «Пульсар» начинает «поиск и сближение», и растерянный Стив хлопает глазами ему вслед? Или как? Зачем ему вообще нужно было катапультироваться? Или же имелось в виду, что Стив самостоятельно, на движках скафандра, должен «уравнять скорость» с кораблём-спасителем и «выполнить терминальный манёвр» (что бы это не значило)?

А что, может быть, и самостоятельно. Автор опирается на твёрдую житейскую практику. Ведь автомобили разбиваются, люди в них иногда выживают, а мимо кто-нибудь обязательно да проедет. На межгалактических скоростях будет то же самое. Лётчики при аварии катапультируются? Вот и Стив пусть прыгает – надо значит надо. Так что и «уравнять скорость» – это вроде как переплыть на шлюпке от одного парохода к другому, греби только поэнергичнее.

Тем не менее Стив был спасён. Чего-то я не уловил в хитрой логике происходящего.

У этого странноватого рассказа одно достоинство – он короткий. А какую мысль хотел донести до меня автор, я вообще не понял. «Поглоти меня Вселенная, если это не так», как по-пиратски выражался один из погибших членов экипажа.

«На фок-, грот- и бизань-мачтах басовито гудели пять с половиной тысяч квадратных аршинов тугой корабельной парусины. Пассат дул ровно, и марсовым не надо было карабкаться по выбленкам вант на марсы и салинги, перебрасывать топселя, травить шкоты, брать рифы, чтобы уменьшить парусность». Вся первая треть рассказа состоит из такого такелажного порно. Где-то автор прочитал соответствующий справочник и тщательно, пока не забыл, переписал в виде условно художественного текста.

Вторая треть посвящена истории парусного флотостроения. Сначала юный мичман размышляет о пышно разукрашенных кораблях петровской эпохи, а затем седой капитан рассказывает ему о блистательной победе в Синопской бухте и героической обороне Севастополя.

Рассказ вроде близится к концу. А где же фантастика? – спросите вы. Спокойно, сейчас будет.

Седой капитан говорит: мы со старшим офицером пойдем чайку попьём, а ты тут пока поуправляй нашим клипером. Мичман, очень гордый собой, управляет. И является ему видение: «На фоне чужих созвездий проступили контуры невиданного корабля... конический, с тусклым металлическим корпусом и множеством разновеликих надстроек, с похожими на крылья гигантской бабочки серебряными парусами». Мичман поминает чёрта, крестится, корабль исчезает.

Но на самом деле это настоящий гравилёт из будущего. И появляется он не случайно, а потому что «выдающийся мыслелётчик», далёкий потомок мичмана, имел мечту «совместить в одной точке две разные проекции пространства-времени». Взял и совместил. Зачем? Ну, очень хотелось... Всё, конец рассказа.

Считаю такой метод создания текстов весьма перспективным. Берём, скажем, руководство по токарному станку. Вдумчиво, со вкусом перечисляем все части агрегата: станина, передняя и задняя бабки, шпиндель, каретка, фартук, суппорт. Делаем экскурс в историю металлообработки – от Древнего Рима до Средних веков. И ставим точку ударным финалом: «Сноп искр, летящих от заготовки, вдруг сложился в образ прекрасной резцовой головки с серебристыми крыльями. Это было послание молодому токарю Игорю от его прапраправнука, живущего через тысячу лет». Рассказ готов. Дёшево, надёжно, практично.

Станислав Лем своим «Ийоном Тихим» сослужил дурную службу советской фантастике и фантастике братских социалистических стран. Большое количество людей возбудилось и подалось в писатели, поскольку рецепт создания шедевра показался соблазнительно простым: неси любую бодрую ахинею, главное – понавтыкать туда побольше звездолётов и придурков-инопланетян.

Честно говоря, я и от самого «Ийона Тихого» не в восторге, но всё ж таки пан Станислав был себе на уме и за буффонадными приключениями ловко припрятывал идеи и мысли, высказать которые напрямую в то время было бы рискованно. Эпигоны, разумеется, двойного дна не разглядели, зато с упоением принялись юзать раздолбайски-сказочный стиль. Мели, Емеля, что называется.

О самом рассказике и сказать-то, по сути, нечего. Болгарский Емеля несёт какую-то бессмысленную лютую пургу с претензией, типа, на юмор. Кристаллическая жена — смешно же? Прямо животики надорвёшь, ага.

К слову, вспомнилось, что во времена моего детства повсюду сотнями печатались однообразные габровские анекдоты (габровцы – это такие болгарские «шотландцы», славящиеся своей скупостью и прижимистостью, в каждой публикации это обязательно разъяснялось). Уж почему эти анекдоты так возлюбили советские издатели – не знаю, видимо, в качестве гуманитарного поощрения «братушек». Не то чтобы рассмеяться, но и улыбнуться ни разу не получилось, и вообще о болгарском юморе с тех пор осталось весьма унылое впечатление.

Гуманитарии в космосе, часть другая. От создателя рассказа «Голубой цветок».

Людям «надоело жечь фонари на ночных улицах». Принято решение: надо затащить подходящий астероид на подходящую орбиту, взорвать его, и образовавшееся пылевое облако будет отражать солнечный свет на ночную сторону Земли. Ну, то есть, на бывшую ночную, потому что ночь теперь отменяется, и всегда и везде будет вечный день.

Вечный день на всей Земле – прекрасная возвышенная мечта. Автору и в голову не приходит, что при её реализации всё живое стремительно передохнет, а поверхность планеты отполируют атмосферные катаклизмы. С другой стороны, это мелочи, если можно сэкономить на фонарях.

Но что-то пошло не так: астероид взорвали с двух сторон, взрывы столкнулись, и в результате образовалась – вот беда-то! – чёрная дыра. Маленькая, правда, но всё-таки чёрная. Теперь она начнёт понемногу засасывать в себя Солнечную систему, и скоро настанет полный кирдык всему.

Надо спасать человечество, и выход найден. Порядок действий: 1) космический корабль должен приблизиться к чёрной дыре на «некоторое безопасное расстояние»; 2) она к нему притянется; 3) корабль полетит куда-нибудь подальше, и дыра, как на буксире, последует за ним. Вуаля, дело в шляпе!

Пилотировать корабль будет старенький, «слегка сгорбленный» профессор Громов в академической шапочке, придумавший всю эту бодягу со взрывом астероида. Мол, я тебя, дыра, породил, я тебя и замучаю. Из уважения, видимо, к его сединам человечество против такого пилота не возражает.

Без любовной линии никак. Матёрый журналист, он же главный POV рассказа, очарован прекрасной секретаршей профессора, через пять часов после знакомства они обнимаются в скафандрах на поверхности Луны, и он прозрачно намекает: «Понимаешь, мне вдруг показалось странным, что у космонавтов иногда рождаются дети...» (Как-то у Рыбина это всё взаимосвязано: безвоздушное пространство, скафандры и страсть к оплодотворению – см. также «Голубой цветок»).

Журналист присоединяется к профессору в его героическом полёте. Зачем? Он и сам толком не знает. А к журналисту присоединяется секретарша, которую крайне взволновала мысль о детях в космосе. Не хватает вроде бы пионера Васи, забравшегося в космолёт через дюзы, но и он есть, правда, модифицированный – в виде пожилого фотокорреспондента, тайком проникшего на борт. Уж чего этому последнему надо, вообще непонятно, поскольку свои фотоаппараты он «не захватил».

И вот эта суперкоманда отправляется выманивать черную дыру в соседнюю галактику. Финал открытый. Но мы верим, конечно, в мужество наших парней.

P.S. И ещё такая мелочь: мне очень понравились летающие над Луной аэробусы. Без кавычек. Просто такие летательные аппараты.

Она была мулатка, у неё были «мягкие и округлые плечи», и она столь прекрасно декламировала стихи, что рассказчик тут же решил отправиться вместе с ней в космическую экспедицию. Вот так, на живца, будут вербовать экипажи космолётов в будущем.

А куда летим-то? «Предстояло вонзиться в звездную кашу и сделать один виток, подобно комете обогнув центр Галактики». Нет-нет, не всю, всего лишь центр. В прошлом месяце роботы уже летали, так что это несложно и много времени не займёт. Следует только аккуратнее проходить виражи, чтобы «ненароком совсем не выскочить из своей Галактики».

Однако насладиться межзвёздным дрифтом экипажу не суждено: корабельный мозг велит всем лечь в спячку, а программу экспедиции он и сам выполнит. На растерянный вопрос: «А зачем же мы тогда полетели?» невразумительно отвечает: «Не выдержите нервного напряжения». Пожав плечами, команда отправляется спать, и на вахте остаётся только наш рассказчик.

Тут-то и начинается самое интересное – временные петли с непременным парадоксом двойников. Ну, как интересное...

Все парадоксы сводятся к усиленной беготне туда-сюда по кораблю: наш рассказчик преследует одного дубля, сзади мельтешит другой, а третий в это время страстно целует заспанную прекрасную мулатку с мягкими плечами. Никто ничего не понимает, оживлённая суета, как в фильмах с Чарли Чаплиным. Если двойника удаётся настичь, то происходит разговор: «Ты иди налево, а я направо. Встретимся возле рубки. Знаешь, где она?» – «Я всё знаю…» – «Хвастун». – «Сам хвастун». Чтобы придать этим пионерским диалогам брутальности, рассказчик то и дело выхватывает из кобуры «ППП – пистолет-преобразователь поля», демонстрируя читателю, что на самом деле всё по-серьёзному.

Впрочем, дело, не в самой беготне, а в вопросе: зачем она? А низачем, просто так. Прикольно же! На сюжет рассказа временные петли никакого влияния не оказывают за полным его, сюжета, отсутствием. Двойники как возникли, так и исчезают, корабль летит куда-то дальше, и корабельный мозг глубокомысленно сообщает: «Это был параллакс времени и пространства». Он очень умный, этот мозг, и любит красивые учёные слова.

Но единственного учёного слова «параллакс» всё же маловато, поэтому автор щедро подсыпает многомудрой философии. Наш рассказчик размышляет: «Живя в мире, где все имеет начало и конец, мы невольно отсекаем себя от безвременности, ставим её за грань разумного... Беспространственность и безвременность – это ведь не что иное, как вечность и бесконечность...» И много ещё такого, вселенского. Чего только в голову не взбредёт в минуты расслабления, когда не нужно больше гоняться с пистолетом-преобразователем за своими двойниками.

Ну и главный приз за пережитое во временной петле – мулатка. «Ариа! – сказал я, подходя к ней. – Сокровище мое… Торжество многократное сновидений и звёзд…» Какая же мулатка не сдастся герою после таких слов? Да и не всякий мулат устоит. «Она вздохнула прерывисто и обессиленно положила голову мне на грудь».

В общем, рассказ-предостережение: не надо вот так, дурной мухой, кружиться вокруг центра Галактики – можно и на параллакс нарваться, а с ним шутки плохи. Но если уж вас чёрт понёс, то прихватывайте с собой мулаток – лишними не окажутся. Будущим звездоплавателям, так сказать, на заметку.

Гуманитарии в космосе. Точнее сказать, представления кабинетного лирика о целях и буднях космических полётов.

Человечество уже полностью освоило всю Солнечную систему, судя по тому, что стапели космолётов расположены аж на Плутоне. Оттуда корабль и устремляется в безбрежное межзвёздное пространство с немыслимой, как кажется автору, скоростью – триста километров в секунду. Целых триста, да. Месяцев за восемь добрался бы до Земли, но надобно в другую сторону.

Цель экспедиции – «послушать космос из пустоты». Очень важная и ответственная задача. И чтобы непременно межзвёздное пространство, потому что внутри Солнечной системы недостаточно пусто, да и космос какой-то не такой. Не звучит, зараза, полноценно.

Экипаж в полёте занимается следующим: 1) пишет стихи; 2) делает стенгазету; 3) впадает в чёрную депрессию от тоски по милой Земле. Мечтают, чтобы их долбануло метеоритом и стало интересно. В общем, нормальная такая атмосфера советского ведомственного НИИ, с которой автор, чувствуется, хорошо знаком.

И вот нежданное открытие: одинокий здоровенный астероид, на скалах которого высечена неведомая инопланетная клинопись. (Лирик 70-х годов твёрдо знает, что у пришельцев это первейшее дело: как куда прилетят, тут же строят пирамиды и высекают на скалах письмена.) Корабельный мозг лихо, как орешки, щёлкает за два часа инопланетную грамоту и сообщает: это стихи. Да-да, инопланетяне тоже пишут стихи, и не о ерунде какой-нибудь, а конкретно восхваляют «Голубой цветок» – Землю, то есть. Да и о чём им, собственно, ещё писать? Не поленились вот даже отловить астероид и увековечить на нём своё восхищение. Очень мило с их стороны. Приятно.

Параллельно любовная линия: корабельный психолог Маша мечтает завести детей. Надев скафандры и взявшись за руки, они бегают с Командиром по астероиду, резвятся, а прочие члены команды над ними дружески подшучивают. У Командира сладко замирает в груди при мысли о том, как он будет делать Маше детей, – но попозже, конечно, сейчас в скафандрах не получится.

Однако чувство долга возобладает – не в смысле Маши, а в смысле цели экспедиции. Ведь что было велено? Слушать космос из пустоты. А мы чем занимаемся? Астероиды, инопланетяне, надписи какие-то – эка невидаль. «Нет, мы не помчимся обратно на крыльях нового самомнения. Мы продолжим экспедицию, даже если пустота будет убивать нас». Романтика! Преодоление! И они летят дальше в межзвёздное пространство, плюнув на глупых инопланетян с их сомнительными виршами. Потому что так надо.

Оптимистически надеюсь, что Маша получит своих вожделенных киндеров. Ведь не всё время Командиру слушать «отдалённое эхо хохочущих галактик», должен он хоть иногда отвлекаться от основополагающего занятия.

Скажу так: мнение о романе сильно раскачивалось по мере прочтения. Автор сразу честно предупредил, что речь пойдёт о Конце Света, поэтому появление в Римской Республике монастырей с голыми ассасинами воспринял как должное, не понял только, зачем они голые. Главный герой слаб, глуп, зато есть чудо-женщина. Ну ладно, куда ж нынче без чудо-женщины. Несколько затянутая экспозиция с путешествием в карфагенские пустоши. Мне и так и сяк объяснили, что рабство – это плохо, я согласен, я понял, да понял уже, отстаньте, но мне это скажут ещё двадцать раз. Начал скучать.

Появляются тектоны – вернее, пока одиночный экземпляр. Вот тут пошёл драйв в духе «чужого» – неуловим, могуч, всех пожирает. Ух! Стало захватывать. Но когда количество таинственных тектонов возросло до четырёхсот, то впечатление смазал «эффект штурмовика» – малочисленная толпа рабов едва не забила дрекольем чужеродную фалангу. Смотрится странно.

Нам ни слова не расскажут про подземный мир, в который главный герой сначала нырнул на два дня, а затем провёл там семь лет в плену. Ничего-ничего, говорил я себе, это для нагнетания интриги, потом всё откроется. Шиш мне, ничего не открылось (кроме нелепого бога в ядре Земли, появившегося позже непонятно зачем, чисто для галочки). Видимо, автору такой финт кажется удачной литературной находкой, но, по-моему, это издевательство. Пирожок, из которого украли начинку.

Очень впечатлила идея живых доспехов – ну, прямо биопанк. Но, как выяснилось, никакого влияния на происходящее эта придумка не оказывает, просто картинка ради картинки.

Тектоны питаются только людьми, свиньями и немножко друг другом. А что за странная диета, чем им, скажем, говядина с козлятиной не угодили? И где они в подземном мире добывали людей со свиньями? Без объяснений, автору так захотелось.

Дальше идёт какая-то полная ерунда про социум и биологию тектонов. Ни того, ни другого я не смог себе представить. Общество принципиальных индивидуалистов-каннибалов безо всякой организации, которые при этом сражаются в едином строю и всех побеждают? Это как? И способ их размножения... А ничего, что при описанном почковании родительский организм потеряет половину (ну ладно – пусть треть) массы, и сам после такого долго шевельнуться не сможет, сколько человеков не сожри предварительно? Нет, я понимаю, что фэнтези, но меру-то надо знать. А ведь на этой биологии весь финал держится.

Менторство сеньора Пиньоля чем дальше, тем становится назойливее. Что рабство – плохо, это я уже уяснил, но параллельно он заколачивает мне в голову другой гвоздь: надо изменяться, надо изменяться. Смысл и направление изменений весьма туманны. Вот Катилина не изменился и проиграл (а как он должен был измениться, что автор имел в виду?). А вот нумидийский царёк прикончил своего отца и сам сел на трон. Убивать отца – конечно, нехорошо, зато у Рима теперь надёжный союзник. Отличный парень этот царёк, правильно изменился. Других воодушевляющих примеров автор не приводит, но долбит с упорством дятла: надо изменяться, надо изменяться.

Зато финал романа.... За счёт эмоционального накала финал искупил, так сказать, все предыдущие мои претензии. Возможно, потому что в людях автор разбирается гораздо лучше, чем в сомнительных тектонах с тремя рядами зубов.

Слепое нежелание видеть надвигающуюся катастрофу. Политика, сводящаяся к личной корысти. Страх перед внутренним врагом – куда больший, нежели перед внешним. Обман, возведённый в государственную доблесть. В итоге – предательство, оказавшееся бессмысленным и губительным. Конец Света, как и было обещано. Ярко, безжалостно, применимо к любому времени. Неизбежная мысль: может быть, и по заслугам?

Да и решающая битва – это сильно. И хаос и беспомощность гибнущего Рима – тоже. В общем, финал неожиданно вытащил всё. Впечатлило. А ведь за сотню страниц до конца я затосковал настолько, что уже как-нибудь измениться захотелось – водки там выпить или поотжиматься в час ночи. Но внезапно проявившееся мастерство автора уберегло меня от опрометчивых поступков. Дочитал на одном дыхании.

P.S. Насчёт прекраснодушия сеньора Пиньоля. Он действительно считает, что если вот так, щелчком пальцев, отменить в Древнем Риме рабство, то тут же настало бы всеобщее счастье? И после того, как в одночасье рухнет вся экономика Средиземноморья, освобождённые гордые люди начнут рука об руку строить общее европейское будущее, а не резать друг друга из-за недоеденных тектонами свиней?.. Ах, это сладкое слово – свобода!..

Помните, у Стругацких есть про людей, которые «хотели странного»? Так вот, Веркин про таких людей целый роман написал. Они говорят странно, думают странно, они занимаются странными вещами, сам предмет их занятий так и остаётся туманной неопределённостью, хотя вокруг него всё и вертится. Не книга, а безбрежное пастбище для поиска глубинных смыслов. Хочешь – найдёшь сплошные библейские аллюзии, а хочешь – роман-предупреждение о том, что опасно заглядывать за край. Да и вообще всё что угодно, лишь бы воображения хватило, выбирай на вкус. Один чёрт, непонятно, что тут на самом деле происходит.

Поскольку толкований чуть ли каждой страницы может быть множественное количество, то остановлюсь только на паре-тройке краеугольных камней повествования.

1. Синхронофизика. Звучит красиво, но с какого перепугу это именуется наукой? Наука на основе эмпирических данных создаёт теорию, на основе которой делает шаг дальше (ну, или не делает, если теория ошибочна). Здесь же ничем подобным и не пахнет. Просто один учёный почесал в затылке и подумал: «Красота спасёт мир! Надо бы сделать что-нибудь этакое, сам не знаю что, и тогда мы покорим всю Вселенную». После чего в синхрофизику двести лет вбухиваются немыслимые ресурсы и сотни человеческих жизней без малейшей отдачи. Это больше похоже на веру, на государственную религию, нежели на науку. Что-то вроде строительства пирамид.

(Справедливости ради: Веркин и сам иногда обзывает синхрофизику паранаукой. Но, во-первых, звучит критическая хула из уст оппонентов-маловеров, а во-вторых, такое долгожительство бесплодной синхронофизики всё равно никак не объясняется.)

2. Мотивация вышеописанного безобразия. Человечеству, видите ли, тесно в клетке. Да, есть прыжковая технология, да, летаем на сотни световых лет, да, открыты сотни землеподобных планет, из которых еле-еле освоили девять. Но нет, маловато будет! Нам всю Вселенную подавай и прямо сейчас, а то мы чувствуем себя в клетке и отказываемся развиваться. Правда, миллиарды людей преспокойно живут и занимаются своими делами, а жалобы на тесноту и душность клетки высказывают в основном учёные-синхронофизики. (Распил бюджета? Вот вам, пожалуйста, и ещё одна трактовка романа.)

3. Актуатор. Тот самый стержень сюжета, шрёдингерский кот, который то ли есть, то ли нет его. Замечательное изобретение Веркина, на которое можно списывать вообще всё. Люди несут околесицу и странно себя ведут? Так это влияние актуатора. Происходят вещи, никак логически не объяснимые? Так актуатор же! А он вообще существует, актуатор этот? И существует, и не существует одновременно, дурень, ведь это актуатор! (Люди создают рукотворного Бога? В качестве версии...) Оставив попытки что-либо понять, приходится сдаться и отступить. «Бессильный и неумелый, опустит слабые руки...» ©

И тем не менее. Пишет Веркин прекрасно, и читалось всё это, что называется, «с неослабевающим интересом». Можно сказать, я прямо лапки потирал, предвкушая, что сейчас, вот-вот — и нагромождение загадок выстроится в финале в стройную непротиворечивую конструкцию. Не выстроилось. Автор меня надул (см. пункт 3). Ну и ладно, всё равно осталось хорошее впечатление.

Правда, в чём заключается это впечатление, я сформулировать не могу. Что-то такое неопределённое, вроде актуатора.

Сразу скажу: рассказ не то чтобы плохой, а просто никакой, бесцветный. Такие пачками плодила типовая советская фантастика 60-70-х, а тридцатью годами раньше – американская. Ну, с идеологическими нюансами, разумеется, однако хрен редьки не слаще.

В рассказе есть: а) космолёт; б) умирающий Марс; в) палеоконтакты; г) мир-дружба-жвачка. Но это не Казанцев, нет.

Марс, как было сказано, умирает. Он вообще ничего другого делать не умеет. Спохватившись, что вода на планете закончилась, марсиане принимают решение переселить всё население куда-то в центр Галактики. Сказано – сделано: управляются за тридцать лет. И жизнь там, в новом месте, уже «бьёт ключом». Удивительная оперативность, молодцы.

Под боком вроде бы есть Земля. Но она какая-то опасная. Экспедицию за экспедицией посылали, и все сгинули. Страшно. Нет, лучше уж в центр Галактики.

А Земля ещё и опаснее, чем думали. Последний космолёт, стартовавший с Марса к центру Галактики, она взяла и к себе притянула. Каким образом? Неважно. Притянула и всё тут.

Какая напасть погубила предыдущие экспедиции, так и остаётся загадкой. Наш космолёт без проблем приземляется. На Земле много воды и много кислорода, марсиане дышат полной грудью и радуются. Теперь у них одна забота: надо выпилить из гранита много-много громадных брусков и собрать из них стартовую площадку. Потому что сесть-то они сели, а вот снова взлететь без гранитного космодрома не могут. Не спрашивайте, почему так, я сам ничего не понял.

Ну, дальше ясно, я думаю. Обнаруживаются местные сексапильные женщины, и никто никуда уже больше не летит, ни в какой центр Галактики.

Из находок автора порадовала «лучевая одежда». Красивая, наверное. Да ещё с антигравитационными свойствами.

Разговоры персонажей: «Мы летим, Aс». – «Наконец-то, Эд». – «Как ты думаешь, мы вернёмся сюда, Ас?» – «Вряд ли, Эд». Вот эти отрывистые междометия в конце каждой фразы – это не паразитное сквернословие, как можно подумать, а марсианские имена. Видимо, по мнению автора, такая манера общения должна добавлять повествованию распевной эпичности. Впрочем, это перевод с румынского, а откуда мне знать, может быть, потомки Цезаря так и разговаривают.

Ужасное подозрение, что Казанцев умыкнул идею своих «Фаэтов» именно отсюда... Хотя нет, вздор, таких палеоконтактных рассказиков я уже десятка три прочитал.

Рассказ хороший. Все его достоинства перечислены в предыдущих отзывах, повторяться не имеет смысла. Смутило только одно обстоятельство: действие развивается при температуре -60 по Цельсию.

При таком морозе герои ведут активнейший образ жизни: считают ерундой прошвырнуться на пару сотен километров туда-обратно, карабкаются на скалы, чтобы полюбоваться северной природой, даже непонятным образом моют золото. Протаптывая путь для нарт, скидывают верхнюю одежду, потому что сильно потеют. Рассказчик проваливается сквозь лёд, намокает до пояса – пустяки, дело житейское. Спят в палатке с потухшей печкой – тоже без проблем, правда, сдержанно сетуют на некоторый дискомфорт.

И это у них ещё закончилось масло, отчего понизилась сопротивляемость холоду. А если бы чудо-масла было вдоволь, то, наверное, вообще чувствовали бы себя, как в Анапе.

Принято считать, что все рассказы Ефремова построены на личном опыте. Охотно верю, однако в данном конкретном случае меня терзают смутные сомненья. Поправьте, если ошибаюсь, но мне кажется, что при -60 и дышать-то опасно, и даже коренные жители Севера тихо-мирно сидят по ярангам, лакомятся копальхеном и никуда особо не высовываются. Ощущение, что здесь Иван Антонович немножко включил личного мюнхгаузена и для пущего драматизма прибавил морозца. Да и то верно: чего их, градусы, жалеть?

И свечка ещё. С помощью которой рассказчик со спутником кромешной ночью выбрались из ледяного ущелья. Не поленился, провёл натурный эксперимент – вышел со свечой на крыльцо. Гаснет, зараза, от любого колебания воздуха, а пока горит, освещает сантиметров пятнадцать вокруг себя, то есть главным образом мою руку. Слава богу, что я находился не в ледяном ущелье – точно не выбрался бы. Тут Иван Антонович тоже чего-то не додумал, хотя, возможно, у советских геологов были какие-то другие свечи, особенные.

Но рассказ, повторюсь, хороший. Правда, теперь буду осторожнее относиться к утверждениям, будто всё описываемое Ефремов испытал лично на себе.

Начало интригующее: в руки рассказчика попадает непонятная ниточка, намотанная на палочку. Рассказчик тут же приступает к научным исследованиям ниточки – рубит её топором, рвёт прессом, поливает химикалиями. Ничего проклятую не берёт. После попытки расплавить ниточку автогеном возможности болгарской науки исчерпываются, и за дело берётся наука советская, перед которой, как известно, всё бессильно.

Специалисты тут же устанавливают, что ниточка-то не проста, не надо было её топором, на ней записаны мысли разумного существа, когда-то посетившего Землю. Каким образом сделано это потрясающее открытие? Не важно, у великих держав есть свои секреты.

Правда, для того чтобы послание расшифровать, нужны особенные телепатические машины, которых пока не изобрели. То есть, вчера ещё не изобрели, а сегодня утром придумали и к обеду уже сделали. Сейчас через машину подключим к ниточке человека и получим весточку из прошлого от наших звёздных братьев. В качестве реципиента-жертвы избран наш болгарский рассказчик, его не жалко, если что-то пойдёт не так.

И вот он летит, летит над снегами – ну, в смысле, не сам лично, а тот пришелец, который оставил важные воспоминания. Прилетает к косматым людям в шкурах. Те размахивают дубинками, швыряются в него камнями, но пришелец думает, что потомки этих низколобых идиотов непременно запустят корабли в космос. И снова летит, летит куда-то.

Бесценная информация, согласитесь. Такую обязательно, любой ценой нужно было передать через века. Здесь пришелец в чём-то предвосхитил нынешних блогеров, выкладывающих в сеть отчёты о том, что они сегодня съели. Может быть, брат по разуму и являлся космическим блогером, жаждущим поведать вечности о каждом своём чихе или пуке? Родственная инопланетная душа.

В общем, не уловил я смысла рассказа. Надо понимать, что сто тысяч лет назад пришельцы уже верили в нас – и мы не подкачали, эволюционировали, оправдали их доверие. Мы – молодцы. Так, что ли?

Китайский научно-фантастический рассказ середины 1950-х годов о большом количестве вкусной и здоровой пищи.

Сюжет предельно незамысловат: журналист приезжает в передовой совхоз на месте бывшей пустыни Гоби и приходит в ошеломление от достижений народного хозяйства – здесь научились выращивать свиней размером со слона. Как и положено фантастике ближнего прицела, большую часть текста занимают просветительские лекции с формулами «5х5х5=125» и разъяснениями, что 12500 килограммов – это 12,5 тонны. Последней цифрой учёные гордятся – таков средний вес суперсвиней, получивших скромное название «Чудо №72».

Научно-философское обоснование такого экстремального свиноводства строится на антитезе с мышами. Мыши маленькие, а жрут, сволочи, как не в себя, потому что расходуют много тепловой энергии – «вот какие они, проклятые эти мыши!». Суперсвиньи же, в силу размера, калории сберегают, а кушают совсем чуть-чуть – являются, можно сказать, антимышами. При этом очень мясистыми и питательными.

Есть, правда, непонятные нюансы. Указанных 12,5 тонн «жирные и крупные поросята» достигают (нетрудно посчитать) к десяти месяцам. Зачем-то ещё три года после этого их пичкают «легкоусвояемым фосфором и кальцием», облучают ультрафиолетом и радиоволнами, «чтобы остановить рост некоторых частей ног». Все эти муторные и дорогостоящие процедуры необходимы, дабы укрепить кости и слоносвиньи могли не только ходить, но также бегать и прыгать, чему их специально обучают. А на хрена? На этот вопрос у меня нет ответа – тут какая-то загадочная китайская специфика. Впрочем, когда китайцы боялись трудностей?

Но главное, конечно – кульминация, кормление журналиста: «Выдвинулся большой поднос. На нем было множество чашек, тарелок с самыми разнообразными вкусными кушаньями: свиные бифштексы, котлеты с соусом, чудесное тушеное мясо, свиные ножки, приготовленные в подливе по особому способу, кончики печенки (самая вкусная часть), поджаренные на сковороде с луком, почка, надрезанная, похожая на цветок и тонко приготовленная, копченые свиные мозги, суп из свиного хвоста соблазнял своим запахом и вкусом».

Впечатляет, согласитесь. Оставим даже в стороне вопрос о размере почек и ножек двенадцатитонного поросёнка, а также тарелок, на которых они поместились бы. Тут главное, насколько сдержанно, экономно, при этом с какой любовью и нежностью описано много, много еды. Настоящая литература мечты, так сказать. Сильно подозреваю, что ради этого раблезианского абзаца весь рассказ и сочинялся.

А мышей, кстати, в будущем Китае 1975 года уже нет, совсем нет. Устранены. Только учёные помнят про этих мелких подлых грызунов, когда-то объедавших трудовой народ.

Рассказ датирован 1988 годом – время массового помешательства на экологии. Конечно же, обойти стороной такую животрепещущую тему Ходжиакбар Шайхов не мог.

В рассказе космический корабль, чтобы сэкономить горюче-смазочные материалы, садится на попутную планету и восемь месяцев едет до поворота на нужный кишлак, то есть, простите, к нужной звезде. Попутная планета оснащена атмосферой, приятной флорой и фауной – всё включено, так сказать. С собой космонавты возят сборный щитовой домик – мечту дачников 70-х. В нём и живут, установив на пригорке.

Но пока мудрый усталый профессор прилёг и отдыхает, его молодой спутник шляется по окрестностям и расстреливает из лазера всю живность, которая попадается на глаза. Почему, с какой стати? Ну, сами рассудите: вот какая-то хрень в озере плавает, а вот какая-то нору роет – как же их не прикончить? Лазер при этом ядовитый – не спрашивайте, что это значит. На вопрос проснувшегося профессора «Как прогулка?», молодой астронавт бодро отвечает: «Прекрасно!».

А через три года, на пути домой, они снова совершают здесь посадку (надо понимать, что планета, как рейсовый автобус, слетала до конечного пункта и теперь возвращается назад). И – о ужас! – взгляду их предстаёт «безжизненная серая пустыня, унылые чёрные барханы, простирающиеся до самого горизонта». Такова феноменальная сила яда, которым оснащено личное оружие звездоплавателей. Да, «не зря предупреждали о страшных последствиях применения лазерного луча».

До профессора доходит, что, пока он спал, его спутник баловался тут с лазерострелом. Горячая среднеазиатская кровь вскипает: «Вы убили планету!». Пистолеты у профессора тоже найдутся, так что мерзавец ответит по законам гор. Банг! Хватает и одного выстрела – любой ганфайтер гордился бы (на самом деле профессор не так-то прост, в юности он «совершил подвиг» – неизвестно какой, без объяснений, но «был награждён»).

Потом Земля, международный суд. Профессор не оправдывается, но просит принять во внимание, что вспылил. Судьи в смущении: убивать молодых космонавтов вроде бы нехорошо, однако и с планетой как-то неловко получилось. Что же делать, как же правильно судить заслуженного человека? Тягостное раздумье, открытый финал...

Признаться, я уже устал от волшебных миров Ходжиакбара Шайхова с их диким устройством космоса и персонажами-идиотами. Зачем продолжаю его читать, сам не знаю. Какое-то извращённое удовольствие, эстетика безобразного.

К абсурдному сюжету прилагается беспомощный, ученический, примитивный язык, которым вся эта галиматья изложена. Правда, тут товарищ Шайхов ловко схитрил, творя исключительно по-узбекски. То есть человек 1945 года рождения, с высшим образованием, член СП СССР, русским языком не владел, но очень, очень хотелось публиковаться. Бывает. Впрочем, если хорошего человека немножко поддержат другие хорошие люди, то можно писать хоть на языке майя, правда?

Так что, возможно, во всём виноваты плохие переводчики. Они могли и смысл исказить, и сюжет переврать – из зависти к таланту. С них, чертей, станется.

Я знал, конечно, что Восток – дело тонкое, но не думал, что до такой степени. Взгляд узбекского автора на время и пространство настолько свеж и нетривиален, что аналогов я не припомню.

В общем, слушайте и не говорите, что не слышали: чтобы избежать всей этой ерунды с замедлением времени на световых скоростях, нужно – внимание, барабанная дробь! – полетать ещё немного на этих же самых скоростях. Клин клином, так сказать, вышибают. В результате достигается «равновесие времени», и ты вернёшься не к правнукам, а к живой и тёплой жене.

Но! Нельзя тормозить у незнакомых планет. У исследованных можно – не влияет. А вот «непредвиденная остановка у незнакомой планеты повлечёт за собой усиленную пульсацию, а это может привести к такому сокращению пространства и времени, которое регулировать будет очень трудно». («Не шныряй в незнакомых местах!» © «Сектор Газа»).

К сожалению, тормозить приходится, потому что у космического корабля вдруг треснул шлюз – непрочный был. Надо чинить. Житейская сметка подсказывает автору, что автомобиль на ходу не ремонтируют, вот и звездолёт вынужден заруливать на обочину, то есть к первой попавшейся планете.

«Усиленной пульсации» не будет, автор пугнул нас этим катаклизмом, да тут же сам о нём и забыл. Взамен он преподносит нам другой сюрприз: время на планете течёт в обратном направлении! Сначала звездолётчики даже слегка пугаются, потому что «крем, выжатый из тюбика, будет втягиваться назад», а кому такое надо? Но потом находят и положительные стороны: «Мы не потеряем время, наоборот – как бы накопим его для дальнейшего путешествия».

Однако в версии автора обратное время – весьма своеобразная штука. Думаете, все ходят задом наперёд или следствие предшествует причине? А вот и нет, не угадали. Феномен проявляет себя только в одном: если приказать роботу «Вперёд!», то он двинется назад, а если «Налево!», то направо. Есть глубокое научное объяснение: «Внутренние электрические схемы робота настроены на правильное течение времени. Попав в такую среду, он неминуемо будет делать всё наоборот». На людей феномен почему-то не действует вовсе, видимо, в силу отсутствия внутренних электрических схем. Да и вообще, кроме роботов, ни на что больше не влияет. Такое вот узбекское обратное время.

И тут на передний план выдвигается личная трагедия одного из членов экипажа – японца, что концептуально. Напомню, что Япония для Средней Азии – это тоже ого-го какой Восток, так что здесь имеет место «дело тонкое» в квадрате.

Так вот, японец уже посещал эту проклятую планету в составе другой команды. Велел тогда роботу защищать своих друзей, а тот – мы же помним, что всё наоборот? – взял и покрошил космонавтов в капусту. Шестнадцать лет вынашивал японец мысль о мести – у детей Ямато долгая память. Наконец-то час пробил. Угнав посадочный бот, японец в одиночку высаживается на планету, чтобы прикончить робота-предателя.

Но поздно, поздно: предатель и без того проржавел и рассыпался на запчасти (невзирая на обратное течение времени). Месть не осуществлена, позор несмываем. Как же поступить самураю? Выход только один – «священный обычай, называемый харакири». Прощай, невольник чести, больше мы с тобой не увидимся.

И... и всё, собственно. Прочие астронавты чешут в затылках, а капитан глубокомысленно изрекает: «Он выполнял веление совести». После чего корабль летит дальше по своим делам. Занавес.

М-да.

Нет, я понимаю, что в советской стране развивали литературу национальных окраин. Она не очень-то хотела развиваться, пищала, но её тянули за уши. Отсюда и рассказы Ходжиакбара Шайхова, члена, между прочим, Союза писателей СССР.

С другой стороны, формальной, всё на месте: звездолёт есть, куча роботов в наличии. Чего же вам ещё надо, хороняки?

И пусть тот, кто скажет, что это не фантастика, первый бросит в товарища Шайхова чернильницу.

Когда-то Бонапарт велел членам комиссии по составлению новой конституции: «Пишите коротко и неясно». Не знаю, знаком ли был Дмитрий Шашурин с этим распоряжением, но интуитивно ему следовал, излагая свою мысль настолько туманно, что ухватить её за хвост не представляется возможным.

Сюжет таков, если это можно назвать сюжетом: в голову протагонисту настойчиво стучатся братья по разуму, внушая Великую Мысль. Хохочут при этом, искрятся, переливаются. Но наш герой не сумасшедший, потому что братья настоящие, они сами так сказали. А Великая Мысль заключается в следующем: «Не нужно соваться к нему /высшему разуму/, заявлять о своем существовании, если не выросла побратимка».

И тут мы приходим к главному – к «побратимке». Что это такое? Очевидно, что это какая-то очень важная штука, без которой Контакт невозможен. Из рассказа мы можем узнать две вещи: а) побратимку можно выращивать; б) для отращивания «необходима глубинная упрощенная народность, языковая связь с корнями общества». К сожалению, это вся доступная нам информация о побратимке, остальное приходится домысливать.

Безусловно, сразу следует отмести неприличные ассоциации «женилка» – «побратимка». Обсуждать это даже не будем.

Радует, что побратимка может вырасти, а значит, где-то внутри нас она потенциально дремлет, что вселяет надежду. Только бы не на лбу, не надо.

Высший разум нуждается в твоей побратимке – он даже пронизал время и пространство, чтобы сообщить об этом. Похоже, что очень редкий и ценный товар, так что не упусти свой шанс.

Правда, не очень понятно, зачем высшему разуму нужна «глубинная упрощенная народность» – хотя чёрт поймёт их закидоны. Может, там у них на звёздах осьминоги-телепаты ходят в лаптях и косоворотках, говорят по-старославянски и требуют того же самого от окружающих. Читаем вслух «Велесову книгу», улыбаемся и машем...

Но это я всё уже накрутил. Там всего-то усталый лыжник остановился передохнуть и размышляет о тёплом, вечном, о побратимке. Рассказ совсем короткий – буквально пара страниц. Молодой Бонапарт, несомненно, одобрил бы.

Как узнать всю подноготную о человеке, которого видел один раз в жизни в течении минуты? Элементарно: нужно внимательно рассмотреть лицо его подчинённого, и «в этом зеркале вы увидите настоящее лицо» хозяина-преступника. И вовсе нет, подчинённый не соучастник, он ни ухом, ни рылом насчёт убийства, но тем не менее на лице у него будет написано всё необходимое для раскрытия преступления. Такой вот прогрессивный, ноосферный метод отца Брауна, от которого злыми слезами зависти плачут Шерлок Холмс с Эркюлем Пуаро.

Заодно Честертон небрежно расправляется с загадкой запертой комнаты – прямо как Александр Македонский с гордиевым узлом. Вводная: есть запертая комната с покойником внутри. Далее: отец Браун смотрит в лицо кому надо, считывает информацию и объявляет, что убийца разоблачён. Ну же, ну?! КАК убил-то, ведь это самое интересное? Простое и элегантное решение автора: а пёс его знает. Возможно, есть люк какой-нибудь замаскированный или ещё что-нибудь этакое. Не суть важно, сами додумайте, особого значения не имеет. Отца Брауна заботят грехи человеческие, а не пошлые технические детали. Лишнее всё это, суета и прах, так сказать.

Вот даже непонятно. Рассказ за рассказом отец Браун из ниоткуда получает откровение, вешает мудрёную лапшу на уши окружающим (и читателю) и удаляется грустить о несовершенстве подлунного мира. Или Честертон попросту издевался над любителями детективного жанра? Он мог, человек был весьма ядовитый. Но почти полсотни рассказов?.. Если шутка, то она слишком уж затянулась.

Ну и нравы у них там, в английской глубинке. Вот вы стали бы, наслушавшись россказней двух незнакомых людей, набрасываться на третьего незнакомого человека, орать в голос и драть на нём волосы? Да ещё при условии, что у этого третьего титул герцога? Хотя не знаю, конечно: старейшая европейская демократия, хартия вольностей и всё такое. Вполне возможно, в старой доброй Англии это в порядке вещей – ведь никто, собственно, и не удивился, даже помогали немножко.

Второй подряд рассказ в сборнике, основанный на переодевании. В предыдущем («Профиль Цезаря») из-за приклеенной бороды и фальшивого носа сестра не может узнать родного брата, на чем и построен весь идиотский сюжет. Здесь же и простого парика достаточно, чтобы многие годы морочить голову всей округе, то есть тысячам людей. До тех пор, разумеется, пока в английскую глубинку не забрёл отец Браун и за пять минут мимоходом не разоблачил самозванца, которого тоже увидел первый раз в жизни.

Отдельный вопрос: а в чём смысл дурацкого маскарада, в чём адская интрига, если самозванец, строго говоря, и не самозванец вовсе? Ответ: да просто так, из любви к искусству. У Шекспира кое-где ловко переодеваются, вот и у Честертона тоже. Традиции в старой доброй Англии любят и хранят, даже в ущерб здравому смыслу.

А так-то сатира, да, только довольно унылая. Чувствуется, что не любил Честертон герцогов. Правда, непонятно, каких именно – вообще всех в принципе или конкретно вот таких, «новодельных».

В наличии свежий труп. Казалось бы, чего проще: осмотреть тело и определить причину смерти? Но нет, это скучная проза жизни. Полицейским гораздо интереснее гадать – застрелили жертву, зарезали или задушили. Хоть какое-никакое развлечение, потому что преступник и без того сразу найден – им объявлен первый встречный. Так и разошлись бы по домам, пожимая плечами, если бы не отец Браун.

Рассказ выгодно отличается от десятка предшествующих, поскольку здесь отец Браун всё-таки ведёт следственные действия – ползает на четвереньках по ковру. Полицейские благоговейно за ним наблюдают. Вопрос, какого чёрта тут делает этот человек, у них просто не возникает – раз ползает, значит, так нужно. Ковёр, видимо, несёт в себе детальный информационный слепок произошедшего. Что именно обнаружил отец Браун, мы так и не узнаем, но он встает, обтряхивается и в подробностях излагает, как на самом деле всё было. Полицейские выслушивают его, раскрыв рот, и немедленно снимают наручники с невинно заподозренного. Конец рассказа.

Про причины, по которым образовался труп, говорить не буду. Я уже понял, что для Честертона это нормально – максимально вычурная и нелепая подоплёка событий, которая нормальному человеку и в голову не придёт из-за её бредовости. Одному отцу Брауну по силам её постичь.

P.S. Хотя о чём я? Этот рассказ вполне реалистичен по сравнению с соседним «Оком Аполлона». Там жертва, молодая женщина, падает в шахту лифта, и люди на улице слышат: «что-то страшно затрещало, словно взорвалась ракета... над улицей повисла несказанная жуть». Нет, она не шахидка с поясом смертника, а просто свалилась сослепу. Но такой вот бурный эффект. И зоркий отец Браун сразу срисовывает злодея: тот стоит на балконе десятью этажами выше и даже не вздрогнул при «страшном треске». Попался, голубчик!

Это не детектив. Нравоучительная новелла, психологический этюд, очерк нравов – назовите как угодно, но не детектив, потому что ничего отец Браун не расследует, а просто случайно оказывается на месте преступления, и путём мистического прозрения ему открывается истина. Как, впрочем, и в большинстве других рассказов про маленького толстенького патера.

Почему мистического? Потому что в тексте отсутствуют хотя бы малейшие зацепки для разгадки преступления или хотя бы намёки на таковые. Да и отец Браун не утруждает себя какими-либо объяснениями ни для окружающих, ни для читателя, а просто ласково говорит преступнику, что раскусил его. И что характерно, тот немедленно заливается слезами и идёт предаваться в руки правосудия – тоже своего рода волшебство.

Мало того, Честертон откровенно жульничает: подробно описан разговор благочестивого Уилфрида с распутным Норманом, а затем оказывается, что во время душеспасительной беседы благочестивый Уилфрид подобрал с земли и сунул себе за пазуху молоток. Ну так, между делом, незаметно. Такую мелочь автор решил читателю не сообщать, хотя всё происходило вроде бы у меня, читателя, на глазах. А вот отец Браун немного позже помолился и сразу всё понял.

Ну и идиотский способ убийства – Честертон это уважает. Высота церкви конкретно не указана, но с верхней её галереи «далеко-далеко внизу рисовался четкий квадратик двора». Молоток бросает сверху не специально обученный ниндзя-метатель, а почтенный служитель англиканской церкви. Ничего, справился: с первой попытки – в голову, да так, что головы мало чего осталось. Страшные люди, эти англиканские преподобные.

Читал «Отца Брауна» в юности, очень нравилось. А сейчас что-то все меньше и меньше.

Надо же, я думал, что только у нас в тридцатых годах штамповали такие трескучие ура-патриотические опусы про интернациональную помощь и забарывание врага малой кровью на его же, супостата, территории. Ан нет, похоже, вирус халтурного социального заказа был повсеместен.

Содержание: агрессор в Европе изобрёл новое оружие – ракеты. Их воздействие чудовищно: «Всякий раз они взрывались с шумом, а ударная волна сбивала людей с ног». Господи, а ведь как раньше тихо и мирно, по-свойски, можно сказать, воевали при помощи обычной артиллерии.

Шпионы. За каждым французским лейтенантом в Америке, не говоря уже о капитанах, спецслужбы агрессора тщательно следят. Не успел лейтенант изложить американскому учёному просьбу о противоракетной помощи, как в окно влетела ракета. Учитывая время полёта через Атлантику, действия лейтенанта просчитали и начали наводить убероружие ещё за пару часов до того, как тот вышел из дома.

Впрочем, ракета какая-то хлопушечная, так что ни француз, ни учёный особо не пострадали. Зато учёный-пацифист понял, что от ужасов войны за океаном не спрячешься. Надо помогать, а то ещё сюда лично заявятся.

Собственно война. Все стреляют туда-сюда. Функции техники строго определены: «Там были легкие танки, готовые уничтожить пехоту, и тяжелые – чтобы подавить пулеметные гнезда. Далеко за линей фронта ожидали самолеты, готовые подняться в воздух и высадить на голову противника десант». Ведь общеизвестно, что основные битвы были выиграны высадкой десанта после подавления пулемётных гнёзд.

Для исследований учёному нужна целая, неиспорченная ракета, и он придумывает гениальный план: нужно всё перекопать, заболотить местность, ракета плюхнется в болото и не взорвётся. Перекапывают, льют воду, заболачивают. Бинго! Гениальный план срабатывает.

Дальше начинается хитрый матан. «Ракетный двигатель не работал, если газ выходил со слишком большой скоростью. Значит, нужно отправить сигнал, блокирующий работу двигателей». Ни про какие мозги/компьютеры речи нет. Кому тогда отправить, какой сигнал? Вероятный ответ: двигателям. «Идея заключалась в том, чтобы выпустить направленный импульс, прежде чем они упадут на землю». Отличное научное слово «импульс», какие ещё вопросы?

Потом учёный зачем-то ползает между окопов по грязи, а недострелянный в Америке французский лейтенант героически погибает. Бог ведает почему, но его смерть наталкивает учёного на новую гениальную мысль: надо развернуть ракеты в воздухе и ими же долбануть агрессора. Как? Послать другой импульс, не такой, как раньше. И враг бежит, бежит, бежит...

Ой, всё. Ну его...

Юрий Глазков в 1991 году вдруг посмотрел первого «Терминатора». И понял, что сценарий к этому фильму должен был написать именно он. Из-под носа, буквально из головы украли сюжет голливудские дельцы. А кому жаловаться? Пришлось сочинять хотя бы рассказ.

Это не пересказ фильма, нет-нет. Во-первых, как зовут будущую мать, которую нужно прикончить? У Глазкова – Кэрол, это меняет всё. Во-вторых, там был киборг какой-то, а здесь «робот-убийца высшего разряда». Высшего! Почувствуйте разницу. А в-третьих, никакого «Скайнета», наоборот, добрые люди будущего спасают мир от изобретения смертоносного оружия. «Это оружие можно было изготавливать буквально на каждой кухне. Действовало это оружие на генную часть. Внедряясь в носитель информации и воспроизведения, этот вирус становился как бы законным, но образовывал свою, побочную ветвь развития, ведущую к гибели». Из всех этих устрашающих научных слов понять что-либо невозможно, но волосы на голове встают дыбом.

Людям будущего приходится принимать меры: «Надо было сделать так, чтобы будущая мать изобретателя этого страшного оружия исчезла до замужества. Муж не в счёт, он умрет сразу после свадьбы». Какой свадьбы? С кем, если невесты не будет? Если Глазков и слышал слово «хронопарадокс», то наверняка считал, что это про испорченные часы. Впрочем, уверенному в себе автору совершенно не обязательно понимать, о чём пишешь.

Добрые намерения нисколько не мешают роботу высшего сорта класть налево и направо штабеля трупов. «Все в ужасе смотрели на мощную фигуру, играющую натренированными человеческими телами». Присутствует какая-то загадочная этика перестрелок: «Люди шарахались в этом вихре металла, падали на землю... но двое сохраняли спокойствие – Робот и шофер полицейской машины. Так уж повелось, что бандиты их не трогали». Что за бандиты – бог весть, поскольку в наличии только Робот и полиция. Хотя всё правильно: бандитов нет – они никого не трогают. Логично.

Полицейские, кстати, самовозгораются, если ткнуть в них электричеством. Зарубежные девушки свистят от восхищения, увидев, как ломают телефонную трубку. Рио-де-Жанейро размещается на острове (хотя тут Глазков хитрит, полностью город не называя; возможно, какой-то другой Рио).

Ко всему прочему, Робот берёт себе имя Джон Рид. Глубоко копал Глазков, намекая, видимо, что в рассказе у него те самые дни, которые потрясли мир.

Но самая мякотка, самое важное отличие от фильма (как радовался, наверное, Глазков своей придумке) заключается в том, что Робот – имбецил. Вместо будущей матери изобретателя он расстреливает её фотографию, принимая изображение за живого человека. Чем и удовлетворяется, считая задание выполненным. Такой вот твист, да.

Классе в седьмом мой друг детства вдруг взял и накатал на целую школьную тетрадь повесть (незавершённую) про войну мафий в США. Весь необходимый лор он почерпнул (год был 1978 приблизительно) из газеты «Правда» и пары детективов Джеймса Хэдли Чейза. Лет сорок потом мы по памяти цитировали ему избранные места («пиджак его был испачкан не то мелом, не то грязью»), а он и сам ржал, и вяло отбивался в том смысле, что задолбали, мол.

Так вот, жаль, что та тетрадь утрачена. Оказывается, она была вполне пригодна для публикации. Уж точно ничем не уступала этому рассказу.

Очень старомодная вещь. И эта старомодность резала глаз ещё в середине 70-х, когда я, юный пионер, прочитал её в сборнике французской фантастики с одноимённым названием. Сейчас вот перечитал.

Гипертрофированная масштабность: миллионы световых лет размаха, бессчётные разумные расы, гасим/зажигаем звёзды. При этом земные истребители непринуждённо дырявят межгалактические пепелацы, улучшенный термопистолет считается грозным технологическим прорывом, а звезду взрывают буквально вручную. Рацпредложение главного героя использовать лебёдку для поднятия тяжестей вызывает ошеломлённое восхищение инопланетян: «Ну ты голова! Как же мы сами-то не додумались?».

Абстрактное, немотивированное Космическое Зло. Оно просто есть. Просто хочет всех убить, потому что оно такое вот.

Герой вездесущ. Вся борьба с Космическим Злом держится на нём. Всегда он оказывается в центре событий, помогает, спасает, рулит, поддерживает крепкой рукой и добрым советом. Совершенно непонятно, как тысячи цивилизаций без него смогли бы выжить. Так и сгинули бы, наверное, не прихвати этого француза с Земли случайная экспедиция.

Правда, есть у него слабость – часто теряет сознание. То по голове бьют, то просто так, от избытка эмоций. Впрочем, склонность к обморокам присуща в романе многим персонажам. Видимо, наследие классической французской литературы XIX века.

Упомянутые тысячи галактических рас от людей отличаются только деталями сборки: у кого четыре пальца на руке, у кого кровь зелёная, а у кого глаза выпученные. С некоторыми можно спариваться, и это хорошо. Разумеется, главный герой получает в жёны наилучшую аэлиту из благороднейшего рода правителей. Ну, хоть не короновали на царство, и на том спасибо.

Но самое неприятное – рваность, скачкообразность повествования при склонности автора к тяжеловесной описательности. Долго и муторно излагается, насколько красив был мрамор инопланетных строений, в какие туники были одеты мудрые инопланетные старцы, какого цвета было инопланетное желе на завтрак, обед и ужин. А потом вдруг телеграфно: надо было пойти и вломить этим мисликам, мы пошли и сделали это. Или наоборот: тридцать страниц беготни со стрельбой на чужой планете, с подробным перечислением всего, что попадается на глаза. Затем в паре абзацев – внезапное спасение, а в следующем: «Прошло три месяца. Мы сидели на берегу ручья...». Ощущение, что автор отчётливо видел некие яркие картинки, а склеил их кое-как, на скорую руку.

В общем, космоопера в плохом смысле этого слова. Родной брат «Звёздных королей», которые меня тоже (несколько позже) жестоко разочаровали.

А сборник этот ни малейшим спросом у нас не пользовался. Вот «Экспедиция на Землю» – о-о! «Космический госпиталь» – о-ооо! А французы котировались наряду с румынской фантастикой, то есть никак.

P.S. И «ахун» ещё этот, как здесь называется гиперпространство. «Мы ушли в ахун», «мы вышли из ахуна». Тут автор ни при чём, разумеется, но переводчик-то мог головой подумать, как это будет звучать по-русски?

Помнится, в детстве мне разрешали смотреть телевизор только полчаса в день, потому что за пределами этого срока наступали необратимые изменения в мозгу. Нет, в известном смысле так оно и есть, но тогда имелось в виду вредоносное излучение кинескопа. Страшилка своего времени.

Подхватив эту страшилку, космонавт Глазков привинтил к ней спутники и принялся пугать по-взрослому, перенеся действие на горячо ненавидимый Запад. Дети, умирают дети! Спутники следят за нами с небес, и от этого болеют и гибнут дети! Милая девочка Натали бьётся в припадках. Новорожденные уязвлены ещё в утробе матери. От горя женщины рыдают и сходят с ума, а отцы в отчаянии пьют дешёвое виски.

Что это за адская технология слежения, автор не объясняет. Ну, такая вот. Какие-то чудовищные телевизоры, видимо. Космонавту лучше знать, он не соврёт.

Важно другое: чьи же бесчеловечные спутники реют над условными канзасщиной и оклахомщиной? Угадали, наверное? Разумеется, их собственные! Сами запускают, сами за собой следят, сами безжалостно губят собственных детей. Наконец жуткое всевидящее око добралось и до последнего уголка, где люди доброй воли кое-как могли укрыться. Девочку Натали ещё можно спасти, если надеть на голову шапочку из фольги, но её дяде-лейтенанту недосуг, ему главное – чтобы в звании повысили. Мир катится в тартарары.

Такие вот они – тупые кровожадные идиоты. Что и требовалось доказать.

Любил Глазков отпинать западную военщину. А военщина, наверное, в ужасе ждала его очередного обличающего рассказа, после которого останется только застрелиться.

Рассказ сам по себе не представляет ничего примечательного: Аверченко не нравится танец фокстрот (и джазовая музыка вообще), о чём в ядовитой форме он и сообщает. Вот только яда многовато, а потому юмор так себе: «ноги его, как отварные макароны, заплелись одна за другую», «парень с головой микроцефала», «трясения плечами и крупом» и т.д. Удивительнейшим образом напоминает обличения стиляг в отечественной прессе 50-60 годов. Списывали у него советские фельетонисты, что ли?

Но я о другом. Аверченко страдает: «Эпохи ума, красоты, изящества и настоящего блеска отмечались последовательно менуэтом, мазуркой... вальсом, даже сногсшибательным канканом». Вывод: ничтожному времени, в котором он живёт, – ничтожный танец фокстрот. Не хотелось бы злословить, но это всё-таки это мироощущение вынужденного эмигранта. Вряд ли в Праге, где он тогда тогда жил, это время воспринималось плохим. Скорее, наоборот – конец проклятой чужой войны, освобождение от австрияков, наконец-то собственная страна. Люди хотели просто жить, дышать, веселиться. Что и делали доступными способами.

А что касательно танцев, тот же вальс, между прочим, тоже когда-то считался циничным и аморальным: мужчина обнимает женщину за талию, лица партнёров напротив друг друга – немыслимо, разврат! И боролись с вальсом, и запрещали, а в конце концов решили считать романтическим и прекрасным. Про мазурку и менуэт не знаю, но уверен, что и к ним на заре становления были серьёзные претензии.

Потому что уж больно удобная вещь – танец. Безобразие на виду, и старшему поколению легко придраться и осудить просто потому, что «мы так не делали». Объективности тут не дождёшься, если она вообще существует: вон, Аверченко легко объявил канкан эталоном «изящества и блеска», лишь бы посильнее обидеть фокстрот. И это он ещё танго не видел, наверное. А то пришлось бы писать рассказ о том, как на глазах у изумлённой публики женщина причудливо отдаётся грозно топчущему её партнёру. Или наоборот? Но не важно.

Цепочка брюзжания «раньше было лучше», пожалуй, бесконечна. Так и вижу, как лет через тридцать сухопарые дамы брезгливо кривят губы: «Невозможно на это смотреть. Ведь были же раньше нормальные танцы – шаффл или тверк».

P.S. А по степени ненависти к джазу Аверченко мог бы конкурировать с лучшими служителями совкультпросвета. И чем-то особенно ему не угодили негры-барабанщики.

Писать Панов умеет – гладко, складно, увлекательно. За таковое умение, как ни чертыхался, простил ему все логические и мотивационные несуразицы «Чёрной собаки». Действие бодрое, закрученное? Ну и ладно.

Но зачем производить на свет то же самое, только в других декорациях — не московских, а иркутских? Полностью дублируется основа сюжета: группа молодых людей совершает нечто непотребное, на этой почве у них сносит крышу, и через десять лет они начинают потрошить невинных людей. Расследования, собственно, нет. Феликс Вербинин бродит туда-сюда, разговаривает с разными людьми о разном, а потом его внезапно постигает инсайт: всё было именно вот так и так, а вот эти негодяи – преступники. И опять главного упыря прижать не удаётся: хвостом шибанул и выскользнул из рук правосудия, как рыба из рук Кузьмича.

Про мистическую составляющую: а где она? В «Чёрной собаке» за неё отвечал кот Бай. Да, действительно, очень симпатичный персонаж, одно непонятно: каким краем он хоть как-нибудь был связан с происходящим? Вся его сюжетная линия – не пришей кобыле хвост, что называется. Здесь же за мистику отдуваются шаманы, всё знающие, но изъясняющиеся экивоками, что твой дельфийский оракул. Кому жертвы-то приносили – духам или дьяволу? Или в потустороннем мире свои серьёзные внутренние разборки? Хоть бы этот нюанс автор прояснил.

Крайне утомили подробные, детальные описания сексуальных и прочих девиаций отрицательных персонажей.

Священный Байкал восхвалён во всех ракурсах и аспектах – чувствуется, что автор на озере лично побывал и ел рыбу на рынке.

Плотоядные философические рассуждения преступника – без них можно было прекрасно обойтись, не бог весть что. Как и без внутренних терзаний Феликса Вербинина. А места занимают изрядно.

Но пишет Панов всё-таки хорошо. Особо не задумываясь, но лихо, задорно, энергично.

Была такая благодатная нива – советский «антивоенный» рассказ. Мало кто из второсортных советских фантастов не оттоптался на западной военщине (некоторые только тем и кормились), поскольку тема была печатабельная, а сверкать выдумкой отсутствовала нужда: все типовые составляющие ещё с 50-х годов были стандартными, как кирпичи. Два обязательных компонента:

1) безжалостные западные солдафоны в ассортименте – от социопата-генерала до дуболомов-рядовых, готовых исполнить любой приказ;

2) талантливый учёный, чьё мирное изобретение империалисты намерены использовать для истребления человечества.

К перу рука Юрия Глазкова потянулась только в 80-х, но заветы предшественников он свято хранил. На орбитальной станции присутствуют:

1) безмозглые астронавты – гогочут, тупят, отпускают сальные шутки, целятся ракетами в какую-то страну с блондинами и фиордами;

2) учёный с гениальным изобретением.

Изобретение: если в невесомости смешать некие жидкости, то возникнет разум. Жадные астронавты ропщут, волнуются: не надо нам такого, самим еды в обрез, на новый разум пайка не предусмотрена. Но мужественный учёный всё равно смешивает.

Свежевылупившийся разум тут же начинает стрекотать, как Буратино, задавая буратинские же вопросы: а что это за курточка, что это за луковица... тьфу, в смысле, что такое ракеты и зачем ими убивать человеков? Ересь! Скверна! Что значит – зачем? У астронавтов спирает в зобу дыханье и бросает в пот, они переглядываются, понимая, что другого выхода нет. Кончать надо и профессора, и его дьявольский болтливый ящик, прямо сейчас. А то ещё начнут сеять разумное, доброе, вечное.

Да, вот так. За антивоенную пропаганду – перо в бок и мясо в космос. В западной астронавтике с инакомыслящими не церемонятся. А вы как думали?

С блондинами и фиордами только непонятно. Чем Норвегия-то врагам не угодила – она им вроде как союзник, зачем в неё прицеливаться? А! Рассказ-то 1986 года, встреча в Рейкьявике... Ну да, негоже во время разрядки указывать целью среднерусскую возвышенность. Тонкий дипломат был Глазков, ловко стрелки перевёл. Пусть норвежцы теперь боятся. Или шведы? Блондины, в общем...

Что вы знаете о живописи? Например, о том, что наука будущего сможет по картине с изображением мёртвого человека раскрыть преступление пятисотлетней давности?

На самом деле всё просто. Первое: по изображению в профиль восстанавливаем изображение в фас. Ба, да это турецкий султан Мехмед Третий, кто же не помнит старину Мехмеда! Второе: изучаем радужку его глаз (которых на картине нет) – ага! У покойника была опухоль мозга, он был шизофреником, и его отравили. Всё это гений художника смог запечатлеть на холсте даже в профиле безмолвного натурщика. Более того, мёртвые глаза султана сфотографировали для потомков и самого убийцу – хранителя казны Сулеймана со злым взором и и тонкими губами. Всё, «последнее нераскрытое преступление на Земле» раскрыто.

Непонятно, правда, к чему вся эта суета с султанскими глазами. Поскольку, как тут же выясняется, у науки будущего есть ещё и некие аудиохранители «волн времени», и можно послушать, как Сулейман открытым текстом сообщает, что намерен травануть своего повелителя. Почему? Да потому что султан каждый вечер выигрывает у него в шахматы золотой! Золотой, сцуко! Каждый вечер! Да ещё и допингует, потому что большим пальцем ноги трёт о валик дивана, а это «стимулирует работу мозга и печени». Казначей почти разорён, поэтому решается на отчаянный шаг. О, коварный и таинственный Восток!

Но это не всё о возможностях живописи. По архитектурным деталям, попавшим на картину, наука будущего устанавливает, что «в геометрических размерах и их соотношениях строители древности заложили число «пи» с точностью до десятого знака, размеры орбит планет Солнечной системы, их масс, расстояние до Солнца и даже до Веги». И про скорость света тоже не забыли. Хлопотным занятием была профессия древних строителей – столько всего заложить нужно в четыре стены, просто голова кругом. А приходилось.

Остаётся много вопросов: например, почему турецкий султан жил в строении «времен на границе каменного и бронзового веков»? Мог бы себе и получше что-нибудь позволить. И кто пустил гениального художника писать картину с мёртвого султана – это у мусульман-то? О чём вообще рассказ?

Имелось в виду, наверное, светлое будущее. Где преступность настолько искоренена, что учёным криминалистам только и остаётся, что тайну Мехмеда Третьего теребить. Да и тех теперь уволят скорее всего – преступление-то последнее.

Не обязательно быть молодым, чтобы являться «молодым талантливым автором». Возраст тут ни при чём.

Так вышло, что сломались все телескопы Земли – и лунный, и орбитальный, и все прочие. Только один остался работоспособен – у какого-то чудака-учёного на «горном ранчо». Целую неделю учёный спускался с гор (в Австралии), чтобы принести страшную весть: взорвался Каллисто, спутник Юпитера, и вот-вот здоровенная каменюка 15 км в диаметре врежется прямо в Землю. Спасти человечество может только одинокий космонавт Иван, протаранив астероид на танкере со спецгорючим. Иван таранит, спасает. Описан подвиг, нормальный для духовных людей.

Есть, правда, вопросы. Первый: а с чего бы это вдруг спутнику Юпитера (да и любому другому) взрываться? В рассказе это как бы в порядке вещей и даже ожидаемо: «Помнишь теорию о возможности взрыва Каллисто?». Никак не объясняется. Ну, такие они, спутники – нестабильные. Как нитроглицерин.

Ни разу не астроном, но посмотрел в википедии: минимальное расстояние между Землей и Юпитером около 600 миллионов километров. Поделил дистанцию на неделю подлёта (поправьте, если ошибаюсь), получается, что кусок Каллисто стремится к Земле со скоростью тысяча километров в секунду. Это скорость выброса плазмы при солнечных вспышках. Рвануло так рвануло. Нет, спутники Юпитера сделаны не из динамита, там что-то гораздо круче.

Расстрелять астероид ядерными зарядами можно, но нельзя – экология пострадает, будут радиоактивные осадки, мы все умрём. А где эти осадки ожидаются? В космосе? Или сбивать собрались уже в атмосфере, подпустив врага поближе, как Анка-пулемётчица? Космонавт Глазков мог бы и понимать разницу, но, видимо, рассказ 1991 года без экологии – как Новый год без ёлки. (А вообще-то, каменюке такого размера чихать что на ракеты, что на супертанкеры со спецгорючим – с тем же успехом можно стрелять в неё из рогатки).

Космонавт Иван сентиментален, но невозмутим, как черепаха-аутист. Обмен репликами с ЦУПом перед самопожертвованием происходит приблизительно в таком ключе: «Иван, Каллисто взорвался». – «А это где?» – «Иван, надо протаранить танкером астероид». – «Не хочу, мне с сынишкой надо вечером в электронную игрушку поиграть». – «Иван, надо!» – «Ладно, протараню, передайте всем привет».

Но всё это придирки, конечно. В рассказе главное – героика, трагизм. Сынишка смотрит на рассыпавшиеся в небе метеориты и думает: как там папка? Ничего, папка завтра вернётся, завтра мы с папкой в «Космического спрута» поиграем. Прямо сердце щемит. Вытираем скупые/светлые мужские/женские слёзы.

P.S. Какие-то непростые отношения были у космонавта Глазкова с астрономами. Про испортившийся орбитальный телескоп: «Ученые вой подняли, что неделю уже ничего не видят во Вселенной. И что там высматривать каждый день? Не понимаю». Немного дальше: «У него своя концепция Вселенной, а с ней никто не согласен… Очередной обиженный». Это про наблюдателя-одиночку, который неделю спускался со страшных австралийских гор, чтобы предупредить человечество о грядущем апокалипсисе. Едва промелькнувший и, можно сказать, тоже героический персонаж, но свою жменьку навоза получил. Ощущение, что чем-то здорово насолили заразы-астрономы автору.

Удивительно, но здесь отец семейства не пьёт беспробудно и не избивает жену и детей. Практически во всех остальных рассказах Абдуллаевой абьюз является доминирующей центральной темой, вокруг которой всё и вертится. Вырваться из под пресса узбекским женщинам помогают: а) пришельцы из будущего; б) просто пришельцы; в) волшебные эликсиры. Что, собственно, и составляет все сюжеты её депрессивных рассказов. То ли это что-то личное, то ли национальное, не знаю, но после третьего-четвёртого рассказа назойливая долбёжка о жутких мужчинах начинает изрядно угнетать.

Здесь, слава богу, о другом. Классифицировал эту повесть как твёрдую фантастику, хотя терзают смутные сомнения. Суть открытия: если немножко подкормить гусениц шелкопряда золотым порошком, то они, гусеницы, вымахивают жирные, здоровенные, что твоя змея, а потом и вовсе превращаются в чистое золото. Это ведь научно-техническое достижение? Ну, в алхимическом смысле хотя бы?

В общем, изобрёл один доцент такую штуку, но оказался корыстным – сам хотел гусениц растить и пожинать золотые плоды, в смысле, коконы. Однако маленький узбекский мальчик из лучших побуждений (чтобы помочь родному колхозу) абсолютно случайно украл волшебную еду и ещё случайнее накормил других гусениц, своих. Тут-то всё и вскрылось. Ну то есть как. Приезжают ходоки от декхан к учёным и спрашивают: а чего это у нас такие червяки уродились агромадные? В ответ доцент вдруг берёт и ни с того ни с сего излагает свой план по личному обогащению. Возмущённые декхане ропщут, негодуют. Доцент понимает: всё пропало! И теперь придётся ему, скрежещя зубами, включать золотоносных шелкопрядов в план исследований института – хуже наказания не придумаешь, чистый грабёж. Ой вэй! А ведь все драгоценности жены перетёр в пищу чёртовым личинкам. На этой драматической ноте повесть и заканчивается. Успевшее сгенерироваться золотишко осталось у мальчика, так что добродетель была вознаграждена.

«Это варварство по отношению к этим трудолюбивым гусеницам! – взорвался Ахмад-ака». Вот тут полностью согласен. Бедных шелкопрядов вообще никто ни о чём не спрашивал.

Признаюсь, подробности творчества В.И.Немцова погрязли в глубинах моей детской памяти. Что-то там про улучшенные миноискатели и радиофицированные сноповязалки. Но тут товарищ Козлов выступил (см. ниже) со страстной, хотя и несколько бессвязной речью, в которой объявил Немцова-публициста непризнанным гением, а всех несогласных с этим – жалкими, ничтожными личностями и вообще неполноценными людьми. Стало как-то тревожно за себя, понял, что нужно немедленно припасть к источнику вековой мудрости. Припал.

Чтобы не было разночтений, автор сразу объявляет, что он неисправимый романтик. И активно начинает мечтать: «Подвиг Ю.А.Гагарина, как и других космонавтов, должен сыграть огромную воспитательную роль в жизни нашего народа». «Программа Коммунистической партии — удивительный синтез точно рассчитанных планов и самой дерзновенной мечты». «Для коммунизма создаются автоматические поточные линии, чтобы труд был подлинно коммунистическим, высокопроизводительным и радостным». Умел же человек писать так живо и выразительно. Прямо готовые передовицы для газеты «Правда», где всегда ценили талантливое перо.

Но это о большом, о вечном, так сказать. Что там дальше? Нужно развивать кружки юных техников, больше паять и лудить собственными руками. Не раболепствововать перед дипломами, главное – самообразование. То же самое касается и творчества: «К слову сказать, большинство советских писателей и журналистов не имеют специального литературного образования». Напрямую не сказано, но читается между строк: да, автор везде недоучился, но смотрите, чего достиг, ого! А глупым и нахальным молодым на эту делянку лучше не зариться: «Невероятное стремление некоторой части нашей молодёжи учиться на киноактёра, художника, поэта чаще всего объясняется недостаточным общим развитием. У них крайне узкий кругозор, который мешает трезво оценить свои способности».

О собственности. Тут в Немцове наконец просыпается фантаст, и он рассказывает, что личные огороды колхозников зарастают бурьяном, не нужны они никому, потому что в колхозных полях невероятное изобилие овощей и фруктов – успевай рвать да есть. А жадные дачники сдают свои двухэтажные (?) хоромы (кому?) и припеваюче барствуют на нетрудовые доходы. Жируют, в общем, на селе. А могли бы подавить в себе инстинкты собственника и отдать домостроения в пользу пионерских лагерей. «На пути к коммунизму нам нетерпимы как большие, так и маленькие земельные собственники. Важно, что это вредит воспитанию коммунистического сознания».

О тунеядстве и борьбе с расхитителями социалистической собственности. Есть ещё отдельные недостатки, несознательные личности. Несознательных личностей, к сожалению, больше, чем хотелось бы, но весь народ в едином порыве борется с ними с утра до вечера. «Коллективное сознание, воспитанное на уважении к общественной собственности, долг и совесть советского человека являются неодолимой преградой на пути случайных отщепенцев, если они покушаются на неприкосновенное народное добро».

О танцах советского человека. Уважаемый тов. Козлов патетически восклицает: «Где еще, кроме специальной философской литературы, вы встретите развернутую мысль на несколько абзацев!» (см. спойлер у него). Под спойлером пространная цитата о том, что рок-н-ролл – это омерзительно, а падеграс – это гальванизированный труп мещанских салонов. Не знаю, что такое падеграс, тьфу-тьфу, ну его. Но понятно, что ни танцы стариков Немцову не нравятся, ни танцы развратной молодёжи. А танцевать всем следует вальс и польку – потому, видимо, что Немцов сам их в молодости плясал и посему к ним благосклонен. Ну или можно исполнять «танцы, созданные на народной основе советскими балетмейстерами, полные живого задора и как нельзя лучше отвечающие требованиям современности». Возможно, в предпочтениях Немцова и кроется глубокая философская мысль, но я её не постиг.

Всё, хватит с меня, пожалуй. Так и не добрался до вкусных тем о невинности советских девушек, о «величии социалистической культуры» в разрезе кино, о «холодных ветрах», которые ползут, ползут к нам с чужих берегов и несут «ядовитый запах тления». Не могу, не лезет больше. Там ещё полторы сотни страниц вот такого, «отвечающего требованиям современности». Какая, к чёртовой матери, философия? По сути, вся книга является слегка беллетризованным пересказом речей Н.С.Хрущёва и соответствующих решений партии и правительства – про тунеядство, про совхозы, про личные участки. Плюс брюзжание пожилого человека с зорким оглядом вокруг – не лезут ли наглые юнцы на его маленький уютный олимп. Мудрость, ага. Такую гуманитарную технологию освоили еще в Древнем Египте: восхваляй фараона, порицай ложных богов, внакладе не останешься.

Где тут какое-либо творчество, за которое столь пламенно вступился тов. Козлов, я так не понял.

P.S. Тов. Козлову. Обсуждать нужно произведения, а не комментаторов. А уж если безумный олимпийский гнев обуял, то от хамства всё равно можно воздержаться, нет?

Часть первая. Западному учёному приходится вытащить из кабинета всё, что могло бы испускать нейтринное излучение. Но оно, излучение, всё прёт и прёт. Западный учёный приходит к неизбежному логическому выводу, что нейтрино производится его собственным мозгом.

Часть вторая. Молодой советский учёный палочкой болтает в колбочке, и на палочку наматываются липкие ниточки. Это – ДНК. Молодой советский учёный изучает налипшее с важной народнохозяйственной целью – вызвать у лысых кроликов рост шерсти.

Часть третья и так далее. У западного учёного начинаются кровавые видения про конец всего живого на планете, а ещё у него дурная наследственность – дед был опиумным наркоманом. Не прикончить ли новорожденного сына на всякий случай? – мучается западный учёный. А то вдруг он чем-нибудь болен? Но тут по радио сообщают, что молодые советские учёные не зря липкое на палочки наматывали, теперь они с помощью нейтрино могут «восхитительно быстро» записать ДНК «в раствор». Не будет больше наследственных болезней, не нужно убивать младенца. Западный учёный счастлив, его переполняют радость и благодарность к советской науке.

Такая вот научная фантастика. Нет, а что? Нейтрино в тексте есть? Есть. Причём назойливое не хуже мух – отовсюду лезет, не отобьёшься. ДНК есть? Да навалом – в любой пробирке её полно. Наматывай на палочку и засовывай куда нужно. Что-то там мелькнуло про телепатию и повелевание Вселенной – но это для буржуазных идеалистов. Наши учёные уверенно работают с палочками, на ерунду не отвлекаются и потому впереди планеты всей.

В общем, правильная, идеологически твёрдая НФ образца 1967 года. Крепкий такой речекряк. А нейтрино с ДНК переживут как-нибудь: чтобы в них разбираться, на то умники всякие есть. Писателю главное – слова красивые выучить.

В 4047 году из неведомых глубин Вселенной на Землю приходит послание: вы, люди, излучаете из своих голов вредные биоволны, каковые вот-вот погубят аж миллион цивилизаций. В знак доброй воли извольте тотально самоуничтожиться. Не дрогнув, человечество в безоговорочном порыве голосует: вопросов нет, идём под нож, спасаем галактических братьев. Находится, правда, один-единственный несогласный, который сомневается: а нас часом не дурят? Может, попросим хоть какие-нибудь доказательства?

Тут автор выкидывает очень ловкий, как ему кажется, кунштюк – не говорит, какое решение всё-таки принято. Без перехода инопланетяне сообщают: ладно, мол, не суетитесь, это была проверка на вшивость, и вы её прошли. Добро пожаловать в Союз Цивилизаций! Читателю предлагается самому домыслить, чем закончились предварительные прения. И почему их итог так понравился галактическому разуму.

Вариантов, как понятно, два. Первый: решили всё-таки самоубиться. Дружно испытываем гордость за двадцать два миллиарда населения, среди которых обнаружился всего один фома неверующий, не желающий пустить себе пулю в лоб из любви к теоретическим братьям по разуму. Галактяне восхищены: такие самоотверженные идиоты пригодятся всегда и везде.

Вариант второй: не убиваемся. Тогда, наоборот, гордимся тем, что хоть один такой Фома, да нашёлся. Галактяне думают: «Ишь ты, таких на мякине не проведёшь!», и опять же восхищены. (Обостряется, правда, вопрос насчёт своеобразного социального устройства Земли с правом любого человека на вето. Какой-то монструозный шляхетский сейм с писком из задних рядов: «Не позволяю!»).

Впрочем, что так что этак, Землю в будущем населяют какие-то лемминги, готовые устремиться в пропасть по первому свистку. Чтобы расшифровать послание, тут же устроить всепланетный референдум и проголосовать – четырёх дней хватило. Пожалуй, ещё за недельку управились бы и с самоликвидацией, так что брутальные шутники из Союза Цивилизаций могли и не успеть признаться в шутке. Пожали бы, наверное, плечами: «Ну и дураки!».

Нет, не понял я сложной мысли автора.

Посредством чудо-аппарата шестиклассник просматривает свои бесцельно прожитые годы, и ему становится мучительно стыдно: там плохо написал контрольную, а там окно разбил. В нём «зрело недовольство собой, своей бестолковой прошлой жизнью». Решительный моральный перелом: «Надо самому браться за свое воспитание». Теперь нравственно перекованный мальчик убирает в комнате и просит у мамы разрешения сбегать за хлебом.

Над тупостью святочных рассказов глумился ещё Марк Твен в девятнадцатом веке. Здесь вместо Рождества – советская машина времени на транзисторах, а в остальном всё то же самое. Несгораемый жанр. И точно так же, как и сто лет назад, неясно, кому этот текст адресован. Шестиклассникам? Ну да, попался бы мне этот нравоучительный рассказик в пионерском детстве – совсем другим человеком вырос бы. Взрослым, чтобы умилились и пролили слезу? Так взрослый в здравом уме это и читать не станет. Меня вот бес попутал...

Приторно, примитивно, глупо. Своей лобовой носорожьей моралью у любого ребёнка/подростка способно вызвать только здоровый смех – что в 1981 году, что сейчас. Не думаю, что автор на самом деле считал шестиклассников впечатлительными идиотами, скорее, написано левой ногой исключительно гонорара малого ради.

Первый полёт на Венеру на ракете «Мечта». Экипаж: седовласый учёный, молодой инженер и какая-то девушка. Ну, хорошая девушка всегда пригодится. Она рассчитывает собрать на Венере богатый гербарий и умеет пером делать записи в бортовом журнале. Чуть было не полетел ещё некий писатель-фантаст, но отказался, сославшись на занятость.

«Мечта» промахивается мимо Венеры и начинает падать на Солнце, сильно разогреваясь. Седовласый учёный героически жертвует собой, отключая двигатель, который отключать ни в коем случае нельзя, потому что ракета взорвётся. Но если героически пожертвовать, то нет, не взрывается. Беспомощная «Мечта» уносится от Солнца – страшно сказать – по гиперболе. Да так резво уносится, что один год на корабле начинает равняться 50-70 земным годам. И быстренько возвращается (не спрашивайте) обратно в Солнечную систему – только тс-с, это пока секрет, молодой инженер и девушка думают, что они в далёкой-далёкой галактике. Подзаправив ракету алмазами, собранными на поверхности первого попавшегося астероида, они направляются к Голубой Планете и готовятся вступить в Контакт.

А на Земле полностью победил коммунизм, и всё настолько великолепно, насколько можно вообразить. Люди счастливы и беззаботны и думают исключительно о перевыполнении плана по мясу и зерновым. Вот драматический момент: ошеломлённые герои осознают, что волшебным образом вернулись домой. «На Земле? — прошептал Игорь. — Мы попали на родную Землю?» И седовласый учёный (другой) ласково отвечает ему:

– Да. Сейчас вы на дне бывшего Северного Ледовитого океана, в одном из подводных хозяйств. Пока вы странствовали в космосе, человечество овладело глубинами мирового океана. Мы культивируем не только лекарственные растения, но и растения съедобные, очень богатые белками и витаминами. Один гектар дает, например, хлореллы более тридцати тонн! И это уже в высушенном виде. В этой водоросли 50 процентов белка, в то время как у пшеницы всего 12. Хлорелла – отличный корм для скота.

Но не одним лишь народным хозяйством дышат наши потомки. Продолжается классовая борьба: недобитые империалисты окопались на Марсе, откуда реакционная правящая клика совершает набеги в предгорья Гималаев и грабит речные баржи (крохоборы, блин). Мечтают всех поработить. Им, разумеется, будет дан жестокий укорот, в чём молодой инженер примет активное участие.

Ещё такая мелочь: скоро Солнечная система погрузится в пылевую туманность, дневная температура упадёт до минус 60-70 градусов. Ничего страшного. «Если бы человечество не объединилось в коммунистическое общество, то катастрофа была бы неизбежной». А так – плёвое дело, ещё двадцать лет в запасе, придумаем что-нибудь. Оптимизм, уверенность в завтрашнем дне – наше всё.

Ну и любовь, как без неё. Влюблённые разговаривают на берегу моря: «Надоело бездельничать. Руки чешутся поработать!» – «Это ведь очень хорошо, Игорь! Ведь труд – основа жизни». – «Уже в мою эпоху человек-паразит вызвал отвращение». – «А разве были и такие?» – «Случалось». – «Здоровые, нормальные люди?» – «Да». – «Неужели они не чувствовали красоты труда?».

В общем, не знаю – плакать или смеяться. Копаюсь в старой фантастике и прельстился высокими оценками этой повести. Увы. Примитивный набор глупостей, шаблонов, барабанной трескотни с непрерывным восхвалением коммунизма на каждой странице. За последнее, видимо, прощалось убожество всего остального. И я не про сам коммунизм – с ним сложно, – а про паразитирование на идее, каковым кормились многие и многие. Красоты творческого труда автор явно не испытал.

Возможно, если бы прочитал в раннем детстве, то по старой памяти оценка была бы другой. Но только сейчас добрался. Так что ещё раз увы.

P.S. Про молодого инженера. Он молодой, но ближе к концу выясняется, что ещё и бывший фронтовик, истреблявший гитлеровцев. То ли автор запутался в драматизме, то ли «Мечта» полетела к Венере уже в начале-середине 50-х.

И опять с общей мыслью Веллера я согласен, но снова в полемическом задоре его заносит в какие-то дебри. Страху-то нагнал, страху. Читаешь эссе и прямо видишь, как за его окном сотни голых людей энергично растлевают друг друга, а по телевизору непрерывно показывают гениталии и прочие ужасы. Мороз по коже, право слово.

Меня бог как-то миловал. Жил я себе в 2003 году и никакого царства разврата не припомню – обидно даже, что пропустил. Не те книги читал и не тот телевизор смотрел, наверное. Хотя допускаю, что Веллеру приходилось заставлять себя употреблять эту мерзость – ведь врага надо знать и в лицо, и в прочие места. Или идеологические диверсанты связывали его и вставляли распорки в глаза, как Макдауэллу в фильме «Заводной апельсин».

Ещё раз повторюсь, что идея-то правильная: не все аспекты жизни стоит выкладывать на публичное обозрение. Но Веллер, как водится, увлёкся с обличением, и вот теперь я, содрогаясь, узнал, в каком Содоме с Гоморрой, оказывается, прошёл мой средний возраст. Задним числом даже жутко стало.

Всем в этом эссе досталось по заслугам – и литературоведам, и всей когорте советских литературных мастодонтов, ну и классикам заодно. Чтоб вы знали: Бунин – любитель клубнички, Тургенев – извращенец-подкаблучник, Паустовский – эстетствующий враль, Хемингуэй спёр сюжет «Фиесты» у Достоевского. Они-то и не думали, наивные, что народится великий писатель Веллер, который сорвёт с них одежды и выставит, жалких и дрожащих, у позорного столба.

Самое занятное, что со многими тезисами я согласен – и про литературоведов, и про мастодонтов, да и классики не без греха. Но волосы дыбом от манеры, в которой эти мысли изложены, – безапелляционной, нагловатой, легко и непринуждённо перетекающей в элементарное хамство. Как крикливый напор бабы-хабалки – спорить невозможно, плюнешь и сбежишь, а она будет ещё долго и торжествующе что-то орать тебе вослед, всё никак не успокаиваясь. Да простится мне такая метафора. При этом ничтоже сумняшеся автор налево и направо разбрасывается словом «быдло», именуя так всех, кто не склоняется почтительно при звуках его имени.

Хотя о чём я, это фирменный стиль Веллера, пора бы и привыкнуть. Сам-то он, понятно, идеален – по крайней мере, нисколько в этом не сомневается. Декларировал же в каком-то из рассказов: «собираюсь писать лучшую русскую прозу». Ну вот и пишет. А всяким Буниным, Тургеневым и Паустовским придётся вести себя поскромнее. А сами не подвинутся – подвинем. Хотя бы вот этим самым эссе со срыванием покровов.

Любите ли вы «продукт вторичный» точно так же, как любит его Владимир Сорокин? Вряд ли. Я тоже, признаться, не очень. Поначалу дёргался, когда в каждом втором его рассказе из кого-нибудь непременно шлепалась «коричневая колбаска кала». А потом как-то привык, принюхался. У Цоя вон тоже в песнях всё время «звезда» да «звезда». Просто у каждого своя система образов. Ничего страшного.

Но наконец-то Сорокин дал себе себе волю и оторвался по полной. Здесь вам не скромная «коричневая колбаска», здесь говно – главный герой, многоликий, разноцветный, непредсказуемый. И это не рассказ, нет – это поэма, гимн, торжественная оратория в честь фекалий. Никто до Сорокина так богато и разносторонне не раскрывал столь деликатную тему, да и вряд ли превзойдёт. По-своему даже завораживает, как, скажем, «Песня о Буревестнике». Безусловный талант автора раскрыл мне такие тончайшие нюансы дефекации, о которых я даже и помыслить не мог, то ли к беде, то ли к собственному счастью. Не знаю, стал ли я богаче духовно. Наверное. Но в туалете теперь в голову назойливо лезут разные ненужные мысли, мешают спокойно жить. Что ж, верный признак настоящей литературы – тревожит совесть, заставляет по-новому взглянуть на привычные вещи.

Один только вопрос: производились ли натурные опыты с употреблением описанных ингредиентов и тщательным анализом их конечной переработки? Или, так сказать, всё из ума, силой воображения? Если последнее, то нечестно. Если первое, то склоняю голову перед упорством и пытливостью многострадального автора.

Занятно, но уже в третьем или четвёртом рассказе автор мимоходом, но достаточно злобно пинает ретроградов, порочащих Баальбекскую террасу, снежных человеков и космические шлемы-тыквы на фресках Тассили. Похоже, сам был человеком, глубоко верующим в этом смысле.

Что касается собственно сюжета... Не знаю, мне сложно представить себе планету с биомом, состоящим из мхов, карликовых деревьев и одного-единственного вида живых существ. Всё, ничего больше на планете нет. Ещё сложнее поверить в просвещённых разумных кротов, копающих землю в виде математических формул. Причём не размениваются на пифагоровы штаны, а сразу «е равняется мц квадрат». Нет, разумные кроты – это нормально, но вот насчёт копания формул... Ах, ну да, забыл: язык математики – он же един для всей Вселенной.

А так-то гуманистический посыл правильный. С поправкой: когда пороки собственного общества обличают Шекли или Гаррисон – это одно. А когда пороки «ихнего» общества обличает Михаил Грешнов – это больше смахивает на агитку Бедного Демьяна.

Тот самый «ближний прицел» во всей красе. Горячие комсомольцы и усталые мудрые руководители с добрым прищуром. Выльем Аральское море на пустыню, и там немедленно всё заколосится. Да и вообще, куда захотим, туда и выльем. Есть пережитки бюрократизма, но они быстро и решительно искореняются. Влюбленные берутся за руки и сообщают друг другу проценты выполнения плана. Природа радостно преобразуется для народохозяйственных нужд. В качестве обязательной вишенки – что-то бессвязное про революцию и басмачей.

Рассказ 1964 года, между тем. Автор явно отставал от времени и чертил по лекалам десятилетней давности. Именно чертил – прилежно, старательно, бессмысленно. Видимо, тоже вносил свою посильную лепту в подъём народного хозяйства.

Убить Гитлера до того, как он станет фюрером – мне кажется, и для 1977 года тема была достаточно заезженной. Здесь вместо Гитлера имеет место некий диктатор Рохас, охота на которого идёт упорно и планомерно – попытка за попыткой, всё глубже и глубже во времени, пока наконец гугукающего младенца не пристреливают в колыбели.

Похоже, и сам автор понимал вторичность сюжета, а посему заготовил внезапный высокогуманистический финал. Каковой к чёрту посылает всю логику – что хронооперную, что обычную, житейскую.

Во-первых. Если диктатора пристрелили в младенчестве (а значит, никакого диктатора и не существовало), то ОТКУДА жители счастливого будущего/настоящего знают, что эти вот учёные-диссиденты – убийцы? Убийцы кого? Неведомого младенца сорок лет назад?

А во-вторых – ну, допустим, знают: какой-нибудь суперхроносканер у них есть. Так за что руки к лопаткам заворачивать – за то, что они это самое счастливое настоящее создали? Это как бы всех орденоносцев Великой Отечественной в году эдак восьмидесятом взяли и арестовали за убийство эсэсовцев. А что, убивали же?

Абсолютно нелепая развязка, гробящая весь рассказ на корню.

Из глубин Галактики прилетают добрые ласковые пришельцы, но сесть на Землю не могут, хотя страстно желают. Ну, нет у них в корабле такой функции – сесть без специально подготовленной площадки. Не предусмотрено. Остаётся только годами реять в небесах и засеивать Землю табличками, на которых прикольными пиктограммами указано, каким образом аборигены должны построить космодром. Долго реют, пока древний ближневосточный гений не просекает фишку и не сооружает – ба-бам! – Бааальбекскую террасу. Приземлившись наконец, измученные, но очень благодарные инопланетяне обучают туземцев земледелию, скотоводству, горшкоделанию, промискуитету – всему, в общем. Отсюда есть пошла наша цивилизация.

Была такая модная тема – палеоконтакты. Казанцев её обожал, за бугром фон Дэнникен здорово приподнялся, ну вот и Юрий Котляр поучаствовал – в меру скромных возможностей.

Часть первая: невероятно развитое будущее, где время определяют «по расположению созвездия Водолея относительно лунной дорожки, рассекаюшей Байкал надвое». Перемещаются на существах «из титанита, синтетических перьев, проводов, протоплазмы, интеграторов, нервовакуумных насосов, витагенераторов, клетчатки, гравитационных конденсаторов, протоплазмы». Аж мороз по коже, насколько продвинулась наука. Дальше – преображённая Москва в духе мечтателей восемнадцатого века: «Предо мною, как разноцветные рыбины, реяли в воздухе навеки освобождённые от гравитационных оков дворцы, бассейны, стадионы, висячие сады». Реют, сцуко. Бассейны. Навеки освобождённые. Ух! Но и о бессмертном учении не забываем: «Стальная метла диалектики навсегда изгнала призраки сверхъестественного из храма истины».

Часть вторая: хруст горохового киселя. Скопище бородачей в лаптях и кацавейках (это наши предки), изъясняющихся на посконно-домотканом волапюке («Да поведай, Никишка, што за механизму измыслил? – вопросил Кузьма. «Поздна! Опосля все растолкую»). Из навоза и палок, тем не менее, сметливые крестьяне сооружают такой же агрегат, как их высокотехнологичные потомки – из нервовакуумных насосов. Красные лучи из прошлого и будущего скрещиваются – и...

И всё. В смысле – конец рассказа, финита. По усам, так сказать, текло. А о чём, собственно, был этот длинный утомительный набор слов? Если такой изощрённый юмор, то предупреждать надо. Если всерьёз, то предупреждать нужно тем более.

Никто, конечно, погаными тряпками погнать Медведева не мог, поскольку он сам себя публиковал в подведомственных изданиях. Но всё-таки удивительная авторская самоуверенность – не стесняться подобных текстов. Даже этакое здоровое остапбендеровское нахальство, я бы сказал.

Дас ист хумор. Юмор, в смысле. Ну как. Вот рассказывает солидный уважаемый человек в компании: ездил я в деревню, смотрю – баба стоит, я ей как дал пинком под задницу. И слушатели вокруг солидного человека смеются, смеются, слёзы вытирают. Да я остроумен! – озаряет его, и он пишет рассказ. Разумеется, не про бабу и задницу – мелкотемье. А про целую машину времени. Но хумор точно такой же – простой, быстрый, энергичный.

Я не преданный поклонник Ефремова, отнюдь. Но почему-то стало обидно за хорошего интересного человека и писателя. Это ж надо так вознести ему хвалу – без малейшего проблеска чувства, монотонными ритуальными оборотами, языком советских газетных передовиц. Словно торжественные восклицания жреца, который и сам в своего бога не верит, и смысла затверженных заклинаний не понимает, но работать-то нужно: не будет заклинаний – не станет и кормушки. Даже пересказ (зачем-то) «На краю Ойкумены» в изложении Медведева выглядит отчётом на районном партсобрании – нечто тоскливое, унылое, с призывом к классовой борьбе в Древнем Египте.

Ни единого человеческого слова не нашёл глава «Школы Ефремова» для своего декларируемого отца-основателя. Но тут именно, что декларируемого, да и сам-то «глава» со своей школой – самопровозглашённый. Ничто не ново под луной, в том числе и паразитирование на имени/памяти известного человека. Но хоть постараться и написать панегирик покачественнее можно было? Или по-другому Медведев попросту не умел?

Перефразируя афоризм: при таких «последователях» и врагов не нужно.

Гляди-ка – дыра в земле. Всеми членами я затрясся от страха и полез внутрь, протискиваясь через кощунственные омерзительные барельефы. К счастью, их не было видно в кромешной тьме, но даже локтями ощущалось, насколько они кощунственны. Ужасно нервировали крысы, ядовитые змеи и гигантские берцовые кости лемурийцев, торчащие отовсюду, но какая-то потусторонняя сила неумолимо пихала меня сзади, словно мерзкая клешня невообразимого космического бога. Почти теряя сознание от невыносимого смрада, я нащупал полусгнивший свиток папируса и пришёл в себя только снаружи, у могильного камня, овеваемый свежим кладбищенским ветерком. Изящным почерком, свидетельствующем о прекрасном воспитании, на папирусе было начертано на неведомом мне древнегиперборейском языке, который я сразу понял:

«Эта зловонная слизистая тошнотворная тварь явилась к нам с Сириуса, о чём я догадался по конусовидной форме её бесформенного тела. Внушающими беспредельное отвращение щупальцами она схватила моего лучшего друга и начала делать с ним то, чего не описать человеческими словами. Я тоже хотел сделать с ней что-нибудь, чего не описать человеческими словами, но она бросилась на меня и успела первой. Прямо сейчас она это делает, сволочь этакая, богохульное исчадие непостижимых запредельных глубин. Дабы сохранить ваш рассудок, я не скажу, что именно. Но, слава древним богам, у меня при себе оказались чернильница с пером, чтобы предостеречь потомков. Даже через сто миллионов лет не лазьте в полуобвалившиеся дыры в земле, затянутые паутиной. Вообще никуда не лазьте, сидите смирно. Хр-р! Йа! Великий Козёл и Легионы Младых! Милосердное беспамятство охватывает меня, на чём сие скорбное повествование и завершаю».

Потрясённый до основ души, я поднял глаза к мертвенно сияющей Луне, но тут раздался зловещий хохот, и исполинский нетопырь, мелькнув, вырвал папирус из моих слабеющих пальцев. Ещё и обгадил, отродье бездны. Теперь ничем я не могу подтвердить происшедшее, разве что кляксой на воротнике. Но оно и к лучшему, ведь человечество может не выдержать открывшихся мне чудовищных истин.

/Не к конкретному рассказу. Обобщение нескольких/.

Так и не понял, в какой момент начинать бояться. Уж так и сяк мэтр втолковывает: «тошнотворные», «омерзительные», «неописуемо чудовищные», но проникнуться не получилось. Ну, пришельцы, ну, копают чего-то там в горах, причём веками уже. Ну, молятся Чёрному Козлу (хотя странная религия для разумных крабогрибов). Ведут себя вполне корректно, захватывать Землю вроде не планируют, с излишне любопытными предпочитают договариваться. Не красавцы, да, но что уж тут поделаешь.

А весь ужас сводится к экзальтированному восприятию рассказчика. Увидит фотографию невнятных закорючек – становится дурно. Следы на дороге обнаружит – мутится сознание. Не учёный лет под шестьдесят, а тургеневская барышня какая-то, нежный цветок прерий. Лицо шофёра не понравилось – сразу глаза закатывает: «Мне вряд ли удастся сохранить рассудок». Так себе нагнетание, по правде сказать. Не верю.

Про удручающую логику действий учёных мужей здесь всё написали до меня. Тупой и ещё тупее.

Занятно, но если вычистить все эти обмороки пожилых мужчин при любом резком звуке, то смысл выходит немножко другой. Столетиями пришельцы тихонько живут на Земле, ковыряются в шахтах, никому не мешают. Докопавшихся до истины людей принимают в свой круг, возят в исследовательские круизы по времени и пространству. Этакое мирное незаметное сосуществование, а мы-то и не знаем.

Но писалось, конечно, ради «неописуемого ужаса, который невозможно передать словами». Не испытал. Не ладятся у меня отношения с лавкрафтовскими страшилками.

«Луч пронзил его широченную, упрятанную в скафандр грудь, и Рош пытался его вырвать, словно древнее копье».

Вырвать луч – это сильно, такого мне ещё не встречалось (ещё бы и метнуть потом обратно во врага, эх!). Впрочем, далее не менее эпично: «Лети в свой отсек, выкинь торпеды, а то они начнут рвать наши внутренности!». Последний член экипажа исполняет прощальный приказ капитана, да так удачно выкидывает, что поражает один космолёт врага, другой... пять штук в итоге. Не запускает, нет – выкидывает. Наглядная реализация афоризма «Если хочешь сделать что-то хорошо, то сделай это своими руками».

У текста есть ещё первая часть, так сказать, философская, начинающаяся чуть ли не с газообразного состояния Земли. Состоит из монотонных синонимических рядов: «планета стонала, шептала, кричала«, «разум научился многое понимать, думать, хитрить, спасая свою жизнь от мощных звериных лап, когтей, зубов, клювов, зловонных пастей» и т.д. К длинному перечню глаголов и существительных вся философия, собственно, и сводится. Порадовала только фраза «Огромные корабли лениво вращались, демонстрируя друг другу воинственные бока».

Претензия на всеохватную серьёзность, антивоенную трагедию, при этом в сочетании с абсурдной героикой. В начале тридцатых рассказ имел бы успех... наверное. Но для 1991 года выглядит по меньшей мере странно.

Барокамера. Через неё астролётчики выходят из корабля в открытый космос. С собой они прихватывают портативный телескоп, посредством которого разглядывают звёзды. Не сразу поэтому замечают, что корабль облеплен какой-то дрянью. По зелёному цвету «нетрудно было догадаться, что загадочное вещество обладает огромной плотностью». «Наверное, микрометеориты налипли», – предполагают астролётчики.

Естественно, они тащат эту дрянь внутрь, и естественно, она размножается и начинает корабль громить, растворять, переваривать. Сражается с напастью один-единственный робот-драконоборец, вооружённый лазерным пистолетом, а команда тем временем поглощена философским вопросом – разумна данная субстанция или нет.

– Боюсь, каждый из вас далёк от истины, – с нечеловеческим спокойствием говорит капитан и по очереди кладёт всем руку на плечо. – Давайте посмотрим, что будет дальше. Весь вопрос в том – дружествен ли нам этот разум?

Ну и так далее в том же духе. Натужная космическая клюква, вся из логических нелепиц и бессмысленного пафоса. Позднее творение Михановского, который и в лучшие-то годы, мягко выражаясь, не блистал.

P.S. И никуда без излюбленных детищ автора – шарообразных белковых роботов с щупальцами. Правда, теперь у шаров появились плечи, которыми они вышибают заклинившие двери барокамер. Иначе астролётчики не смогут выбраться наружу и полюбоваться созвездиями и туманностями.

Инопланетный робот с чемоданом-аккумулятором и вывернутой на 180 градусов головой. Где-то мне уже встречался этот бродячий сюжет. И ситуация: «Только не отпирай эту дверь/подвал!», герои в ответ: «Да что ты, что ты!», после чего незамедлительно в этот самый подвал лезут гуртом – тоже что-то знакомое. Ну, может быть, это такие дружественные оммажи отечественной и мировой литературе.

Правда, местные Олафы Андварафорсы диковаты, угрюмы, носят глухие чёрные халаты и косматые папахи. На контакт не идут, плюются: уйди, шайтан. Но это потому что они встретили в горах плохого человека и скопировали его физический и нравственный облик.

А вот если бы встретили чуткого, с добрым сердцем, такого, как начальник альпинистов... Опытнейшим глазом тот сразу определил, что почерневший сгнивший мост через ущелье всё ещё в прекрасном состоянии, и поэтому послал всю группу вперёд, оставшись наблюдать, как мост проваливается. Ай, хороший очень человек, умный, – сокрушается главный герой, – вот кого копировать надо было...

Не вышло, в общем, контакта.

Имеются также клокочущая в ущелье река, одинокая сакля в горах, седобородый аксакал на ослике. Национальный колорит выдержан.