Говард Филлипс Лавкрафт родился 20 августа 1890 года в Провиденсе, штат Род-Айленд. Его отец, Уинфилд Скотт Лавкрафт, работал торговым представителем ювелирной компании «Горхэм». Мать, Сьюзан Филлипс, была дочерью Уиппла Филлипса, родившегося и выросшего в Род-Айленде. Мистеру Филлипсу принадлежала значительная доля недвижимого имущества в Провиденсе и его окрестностях, и в те годы он был очень успешным человеком.

После рождения Сьюзи, второй дочери мистера Филлипса, на свет появился мальчик, который умер в младенчестве, и таким образом в семье Филлипсов не осталось наследников мужского пола [Примечание С.Т. Джоши: Эдвин Э. Филипс, умер в 1918 году в возрасте 60 лет, а не в младенчестве]. Из трёх дочерей старшая, Лилиан, вышла замуж за доктора Франклина Кларка, который умер, когда Говард был ещё маленьким мальчиком [Примечание С.Т. Джоши: доктор Кларк умер 26 апреля 1915 года]. Самая младшая, Энни, вышла замуж за мистера Гэмвелла, бывшего издателя и владельца «Кембридж Трибьюн».

Говард однажды сказал мне, что Филиппсы происходили из древнего аристократического образованного и культурного рода, среди его предков были судьи, священники, меценаты и профессора. Один из его предков был морским офицером и участвовал в Американской революции, а другой – находился среди подписавших Декларацию независимости [Примечание С.Т. Джоши: Стивен Хопкинс, губернатор Род-Айленда, находился в родстве с Г.Ф. Лавкрафтом через Уиппла Филлипса]. Морского офицера, прямым потомком которого являлся Говард Лавкрафт, звали Абрахам Уиппл, его портрет точно иллюстрирует, как мог бы выглядеть Говард в 1775 году. Говард однажды показал мне рассказ о своём предке в одной из своих книг, название которой я не могу вспомнить. Я пыталась найти о нём информацию в библиотеке на 5-й Авеню. Единственный след, который мне удалось обнаружить – первый том словаря американских биографий. «Абрахам Уиппл, участник Американской революции, морской офицер, родился в Провиденсе, Род-Айленд, 16 сентября 1733 года» и т.д. Дед Говарда происходил от этого предка, отсюда же и его имя Уиппл. Бабушка Говарда была двоюродной сестрой мистера Филлипса. Когда «дедуля» и «бабуля» (как их называл Говард) умерли, всё, что осталось от их наследства, было доверено семейному нотариусу.

Во время нашей свадьбы Говард сказал мне, что у них осталось около 20 тысяч долларов, и это всё, что у них есть до конца жизни, у него и двух его тётки. Его кузен, Филлипс Гэмвелл, умер за несколько лет до того, как я встретила Говарда [Примечание С.Т. Джоши: Ф. Гэмвелл умер 31 декабря 1916 года].

Дом Филлипсов в Провиденсе представлял большое двухэтажное здание, находившееся в самом центре Энджелл-стрит. Когда им пришлось продать его, дом превратился в медицинское учреждение. Они продали этот пятнадцатикомнатный особняк, потому что их доходы резко снижались, и вместе с несколькими слугами, переехали в дом № 598 по Энджелл-стрит.

Однажды Говард сказал, что, несмотря на свой юный возраст в то время, он сильно сожалел о продаже дома, и в течение многих месяцев ходил к нему каждый день и сидел на ступеньках крыльца. Ведь это был его дом!

Во время моих поездок в Провиденс перед нашей свадьбой миссис Гэмвелл и Говард повели меня посмотреть старый семейный дом, с его красивыми и обширными лужайками, большими хозяйственными постройками и конюшней (это было до того, как дом был перестроен в современное здание), а к трём фасадам вплотную приткнулись соседствующие дома. С выражением великого сожаления и уязвлённой гордости миссис Гэмвелл показала мне кольцо для привязи лошадей, и с нежностью положила на него руку. Наступил вечер, и я уже не могла отчётливо видеть её лицо, но когда она повернула голову, мне показалось, что слёзы выступили на её глазах.

Говард часто рассказывал мне, как в Рождество слуг приглашали в «гостиную», и они вместе с семьёй пели рождественские колядки, а потом дедушка Филипс дарил каждому из них конверт с щедрым чеком в подарок. «Как я был счастлив на этих семейных сборищах! Присутствовали повар, садовник, который также был кучером, горничная и конюх». Дедушка жал им руки и желал счастливого Рождества. Всё происходило, когда Говард был маленьким ребёнком. Вот такая у него была отличная память!

Со временем Говард привык к маленькому пятикомнатному домику на Энджелл-стрит. Он жил в нём, пока не женился, и со временем Говард полюбил его. Когда он стал мужчиной, то чувствовал к дому даже более глубокую привязанность и назвал № 598 «благословенным жилищем».

Однажды он показал мне вышивку, которую в конце прошлого века принято было делать молодым девушкам из хорошего общества.

В те времена среди матерей также было модно изготавливать «приданное» для своих дочерей ещё до их рождения, и когда жена Уинфилда Скотта Лавкрафта ждала первенца, она надеялась, что это будет девочка; но сохранила приданное даже после рождения мальчика. Таким образом, «приданное» продолжало постепенно формироваться, чтобы в один прекрасный день его можно было передать жене Говарда. В возрасте трёх лет причёска Говарда состояла из белокурых локонов, которой гордилась бы любая маленькая девочка. Они сохранили эти кудри. Говард показывал мне остриженные локоны. Он ходил с длинными волосами до шести лет. Но затем Говард запротестовал и добился, чтобы их остригли, мать отвела его в парикмахерскую и горько плакала, пока «безжалостные» ножницы отделяли волосы от его головы. Видя белокурые локоны и бездонные карие глаза, прохожие останавливались, чтобы полюбоваться этим прекрасным ребёнком. Он показал мне фотографию в возрасте трёх лет и сказал: «Посмотри, какой я был и такой стал теперь...». Все эти фотографии маленького мальчика показывают открытого и симпатичного ребёнка. Он считал, что на формирование его весьма своеобразной физиономии повлияли два происшествия: первое, когда он был пятнадцатилетним или шестнадцатилетним подростком, гоняясь с товарищем на велосипедах, он упал и сломал нос; второе, связано со всеми теми ночами, которые он провёл, глядя на звёзды в телескоп, когда был увлечён астрономией. Я приняла и то и другое за свидетельство тонкого юмора Говарда.

Говард был очень похож на свою мать. У всех членов его семьи имелся массивный, с выступающей вперёд челюстью подбородок. Даже у женщин, хотя и меньшего размера. И у них у всех была эта чрезвычайно тонкая верхняя губа.

Достигнув определённого возраста, Говард не учился в школе, куда обычно отправляли детей. Мать научила его читать и писать, а когда пришло время отправить его в частную школу, он уже знал всё, что было нужно. Так как у него отсутствовала крепкая конституция и здоровье, он не присоединялся к другим детям в их играх. Данный факт, как никакой другой, я считаю, ответственен за замыкание ребёнка в своём мире. Обладая преждевременным для своего возраста интеллектом, и чрезвычайно чувствительной и творческой натурой, и отсутствием компаньонов, он обратился к книгам, которые обычно читают в гораздо более позднем возрасте.

Даже в те времена, как он говорил мне, у него имелась страсть к таинственными историями. Эдгар Аллан По очаровал его. «Убийство на улице Морг» стало его любимым (по крайней мере, в ту пору его детства) произведением. У его деда была библиотека, состоящая из более чем двух тысяч книг, когда они жили в большом доме на Энджелл-Стрит, но после смерти «дедули», когда они переехали в 598, им пришлось продать много книг, потому что для них не было места.

Из-за сильных нервных расстройств его пришлось забрать из школы и нанять для него наставника. Через несколько лет, когда нервные проблемы разрешились, он вернулся в школу. Но, похоже, университет стал бы для него мучением. Однако, как мне кажется, его знания были гораздо более глубокими, чем у большинства студентов.

Он стал заядлым читателем и прекрасно разбирался в любой теоретической или абстрактной теме. Более того, его знания настолько превосходили знания других студентов, что его письма ко многим журналистам-любителям, с которыми он переписывался, становились настоящей энциклопедией знаний на все возможные темы. Фактически, эти письма побуждали многих писателей-любителей встать на путь литературы. Одно из них было включено в учебник для 7-го класса, издателем МакМилланом [Примечание С.Т. Джоши: Выдержка из письма к Морису Мо, была напечатана в «Junior Literature», Нью-Йорк, МакМиллан, 1930, 1935.].

По мере того, как он становился старше, развивался его страстный интерес к очень старым домам. В Провиденсе жил молодой художник, чьи рисунки старых домов регулярно появлялись в любимой газете Говарда. По-моему, это был «Провиденский вестник». Каждый раз, когда один из этих рисунков опубликовался, он отправлялся на поиски оригинала и исследовал окрестности, в которых находился особняк. Это, в сочетании с его вкусом к таинственным историям, составляло ядро его вдохновения для рассказов ужасов, которые он сочинял. Его последние рассказы показывают художественную зрелость, с которой нельзя сравнить то, что он написал в ранние годы. Его любовь к странному и таинственному, по-моему, родилась из абсолютного одиночества.

Он никогда не интересовался собаками – «они мне нравятся, когда сидят на своих местах», – говорил Говард, – но он обожал лошадей; в то время как кошки были «людьми», представлявшими для него особый интерес. Я думаю, что он любил кошачьих братьев больше, чем человечество. На самом деле, я могу засвидетельствовать данное обстоятельство без преувеличения. Думаю, это факт, он ненавидел человечество. Однажды он сказал мне: «Гораздо важнее знать, кого ненавидишь, чем знать, кого любишь». И что лучше быть мёртвым, чем живым, а лучше всего было бы не рождаться. Хорошо бы остаться в этом счастливом состоянии небытия до рождения [Примечание С.Т. Джоши: афоризмы взяты из произведения «Ницшеанство и реализм». Примечание редактора: текст, составлен Соней Хафт Лавкрафт из отрывков писем ГФЛ.].

Недавно я прочла эссе Пола Кука «В память о Говарде Филлипсе Лавкрафте». Это действительно добротное исследование и восхваление жизни достойного человека, но, эссе содержит многие ложные представления о личной жизни Говарда Филлипса Лавкрафта, которые я хочу исправить; в частности, ошибочные представления о периоде с 1921 по 1932 год, о котором ни мистер Кук, ни кто-либо ещё ничего не знают. Существует также много неверных представлений или ошибочных наблюдений в воспоминаниях о Лавкрафте в Род-Айленде, в части историй о нём приведённой миссис Клиффорд Эдди, о которой я часто слышала, её упоминал Говард, но которую я никогда не встречала.

И поскольку они носят очень личный характер, то, извинившись перед мистером Куком и миссис Эдди, я восстанавливаю факты для всех, кто без злого умысла сбился с пути, не используя мои воспоминания о Говарде и непосредственные факты, опираясь лишь на слухи и догадки.

Первые инциденты его жизни, о которых мне рассказывал сам Говард, и о которых не так-то просто рассказать другим людям. И другие инциденты, о которых я расскажу по собственному опыту, пока я была его женой.

Именно по этим причинам и в соответствии с задумкой я расскажу подлинную историю личной жизни Говарда Филлипса Лавкрафта, и описания, которые вы найдёте на этих страницах, вероятно, будут отличаться, и являться гораздо более достоверными, чем в других биографиях.

На странице 14 своей прекрасной хвалебной речи мистер Кук взял на себя ответственность записать сказанное информаторами, которые злоупотребляли правдой: «Когда Лавкрафт жил в своей комнате на Клинтон-стрит в Бруклине, его жена в изобилии удовлетворяла его потребности». Когда мы с Говардом поженились, я приветствовал его как моего мужа в своём скромном, но уютном доме на Парксайд-авеню в Бруклине. Я считала его гением, и чтобы освободить его от ответственности, я сама вела домашнее хозяйство и все расходы. Его тётки, управлявшие семейным наследством, присылали ему 5 долларов в неделю на карманные расходы; хотя в этом не было особой необходимости, да и Говард не нуждался в большем, я же позаботилась о том, чтобы он получил всё, что я смогу заработать.

В течение нескольких лет, после того как я вышла замуж, я получала высокую зарплату руководителя в известном женском модном заведении на Пятой авеню. Моя зарплата приближалась к 10 000 долларов в год. Я оплачивала все расходы не только с момента нашего брака, я старалась обеспечить ему комфорт и удобство даже во время его пребывания в Провиденсе, снабжая его столькими марками, сколько ему было нужно для его объёмной почты, не только для писем, которые он отправлял мне, но и для всей его переписки с другими членами любительской прессы. И часто, на его день рождения или другие праздники, я посылала ему деньги под предлогом или оправданием, того, что не знаю, что ему купить, и он принимал эту «незначительную сумму», чтобы приобрести то, что ему больше всего хотелось, а мои комплименты и наилучшие пожелания сопровождали подарок, и так далее.

После замужества мне пришлось согласиться на хорошо оплачиваемую работу, но за пределами Нью-Йорка, и я предложила, что один из его друзей, может пожить с ним в нашей квартире, но его тётки считали, что, отправляясь раз в три-четыре недели за покупками для моего работодателя, нам лучше было бы найти студию, достаточно большую, чтобы я могла хранить свои вещи, и где Говард мог бы устроить свой книжный шкаф и мебель, которую он привёз из Провиденса. Он очень любил эти старинные вещи из своего дома в Род-Айленде. Так как не хватало места для моей современной мебели и его антиквариата (многие вещи были в плохом состоянии), за которые он цеплялся с болезненным упорством, чтобы угодить ему, я бы рассталась со своей самой ценной мебелью. Я продала её за смешную сумму, но это позволило ему жить, насколько это было возможно, в окружении привычной атмосферы. Поэтому мы решили поселиться на Клинтон-стрит, которую я оплачивала в меру своих возможностей. Я не только каждую неделю посылала ему чек, но и каждый раз, когда возвращалась в город, оставляла ему достаточно денег, чтобы Говарду не приходилось отказываться от еды или чего-либо ещё, в чём он нуждался.

Когда я раскритиковала его десятилетнее пальто, он возразил, что его ещё вполне можно носить. Я ответила, что бедный старьёвщик живущий вниз по улице, нуждается в нём больше; поэтому мы отправились к модному портному, где я выбрала для него пальто, которое более соответствовало вкусам джентльмена, нежели старое. Я также настояла, чтобы он приобрёл новый костюм, который выглядел бы лучше, чем тот, который он носил. И перчатки, и прилично выглядевший бумажник, потому что мне не нравился его старомодный тонкий кошелёк для мелочи. Похоже, ему совсем не понравились эти перемены.

Он был очень осторожен и экономил деньги, которые я ему давала. Единственные деньги, которые он потратил на меня из тех, что заработал, – это средства, которые он получил за потерянную рукопись Гудини, которую Говард случайно оставил на вокзале, ожидая поезд, который отвёз нас в Нью-Йорк накануне нашей свадьбы. Именно я настояла на том, чтобы потратить только половину этих денег на обручальное кольцо, его щедрость возобладала, и Говард настоял на том, чтобы у будущей миссис Лавкрафт было самое красивое обручальное кольцо, инкрустированное бриллиантами, даже если его цена истощила все средства, которые он заработал на редактуре рукописи. Я считала покупку слишком дорогой и щедрой, но Говард уверил меня, что денег будет гораздо больше; увы, этого так и не произошло, за исключением крошечных чеков, которые он получал после публикации рассказов, не очень часто, в журнале «Виэрд Тэйлз».

Мне также жаль, что приходится упоминать о том, что его тётушки не пожелали зафрахтовать грузовик, чтобы отправить вещи Говарда из Провиденса. Поэтому я специально поехала с ним в Провиденс, чтобы помочь ему собрать вещи и привести все дела в порядок перед отъездом. И моими деньгами был оплачен его переезд в Нью-Йорк, включая его билет.

Можно сказать, что Говард снова стал человеком, не потому, что выковал себя в огне, а благодаря моему терпению и любящей заботе.

Если б в какой-то момент у него кончились деньги, я б об этом не узнала; но пока он был моим мужем, я следила за тем, чтобы его содержание обеспечивалось моими доходами. Из доходов от наследства, его тётки должны были присылать ему 15 долларов в неделю, но за то время, что я была с ним, они присылали ему только 5 долларов, да и то не регулярно.

Я отметила, что если они не захотят посылать ему вообще какие-либо средства, это не застигнет его врасплох, потому что я с удовольствием буду обеспечивать его до тех пор, пока он не будет в состоянии твёрдо стоять на ногах, и я была уверена, что однажды он будет зарабатывать больше, чем я. «Когда-нибудь ты вернёшь мне всё с процентами, я уверена». Это заявление нас обоих очень рассмешило.

Хотя однажды он сказал, что любит Нью-Йорк и что отныне он будет его «приёмным городом», вскоре я обнаружила, что Говард ненавидит его, особенно его «чужеземные орды». Когда я протестовала, и говорила, что я одна из них, он отвечал, что я «больше не имею ничего общего с этими полукровными ублюдками». «Теперь ты миссис Лавкрафт из дома 598 по Энджелл-Стрит, Провиденс, штат Род-Айленд».

Мистер Кук не упоминает о том, что у Говарда во время пребывания на Клинтон-Стрит была жена, которая зарабатывала деньги и очень заботилась о нём, возможно, потому что мистер Кук этого не знал, а Говард неохотно делился рассказами о собственной личной жизни. Но Мортон, Лавмэн, Белнап Лонг и его отец знали, что я помогаю Говарду всеми возможными способами, в том числе и перепечатыванием потерянной рукописи. Это не «публичная стенографистка» переписывала рукописные заметки Говарда для рукописи Гудини. Только я одна могла прочесть эти наполовину стёртые и перечёркнутые значки. Я медленно читала их, в то время как Говард набирал текст на позаимствованной в конторе Филадельфийского отеля пишущей машинке, за этим делом мы провели день и ночь, восстанавливая драгоценную рукопись, чтобы уложиться в установленные типографией сроки. Когда мы закончили, то были так утомлены и измучены, что не могло быть и разговоров о медовом месяце или о чём-то ещё. Но я бы ни за что на свете не подвела Говарда. Рукопись была опубликована вовремя.

В годы, предшествовавшие нашему браку, я делала всё, что мне заблагорассудится с собственными деньгами, и сама принимала решения. Когда Говард вошёл в мою жизнь, я полностью отошла от дел и переложила на него все бытовые вопросы и проблемы, даже не потрудившись снять или свести к минимуму некоторые из его комплексов. Даже когда дело касалось моих собственных денег, я не только советовалась с ним, но и пыталась заставить его почувствовать себя «главным».

Я хотела, чтобы он поехал со мной туда, где я должна была находиться, чтобы зарабатывать на жизнь, но он сказал, что ненавидит саму мысль жить в городе на Среднем Западе, и предпочитает остаться в Нью-Йорке, по крайней мере, там у него было несколько друзей (он ненавидел заводить новых друзей, но он был предан тем, кто у него был). Такое решение было принято в студии на Клинтон-стрит, которое поначалу ему, похоже, понравилось. Он восхищался старой и живописной частью Бруклина; когда он увидел толпы людей в метро, на улицах, в парках, то начал ненавидеть их, и очень страдал от своей злобы. Он говорил в основном о семитских народах. Он назвал их «крысомордые азиаты с маленькими глазками». Да и вообще все иностранцы для него были «ублюдками».

Однажды вечером, когда он и, я думаю, Мортон, Сэм Лавмэн и Рейнхарт Кляйнер ужинали в ресторане недалеко от Коламбия-Хайтс, туда вошла кучка крепких, шумных мужчин. Говард был настолько возмущён их грубым поведением, что воспоминание об этой встречи изобразил в рассказе «Кошмар в Ред-Хуке». Одной этой истории достаточно, чтобы проиллюстрировать его растущую ненависть к Нью-Йорку – ненависть, которая служила колыбелью его тоски по дорогому Провиденсу.

В большинстве книг о Лавкрафте никакие факты о нём, его отце или матери не скрываются, так почему бы не поведать грустную, но важную правду об отношении Говарда к евреям, чернокожим и иностранцам?

Он ненавидел всё новое и незнакомое; будь то одежда, город, лицо. И всё же, как только он привыкал к новизне, сначала принимал её с неохотой, а затем принимал полностью.

Я отлично помню тот день, когда отвела его к портному, как он протестовал по поводу нового пальто и шляпы, которые я уговорила его купить и носить. Он взглянул на себя в зеркало и запротестовал: «но, дорогая, это слишком стильно для «Дедули Теобальда», совсем не похоже на меня. Словно я один из этих модных денди». На что я ответила: «Не все мужчины, которые одеваются модно, обязательно являются денди».

Я уверена, что он был счастлив, когда пальто и новый костюм, купленные в тот день, были позже украдены. И он не избавился от своего старого костюма и пальто. К счастью, он снова мог их надеть.

Деньги, которые я ему давала, он тратил в основном на книги, которые покупал для меня или своих друзей, плюс он давал из братского чувства товарищества собственные деньги издателям-любителям, которое присылали ему сладкоголосые письма. Он посылал им деньги, и никто ничего не знал об этой щедрости, кроме его, меня и получателя.

Говард рекомендовал одному из них отредактировать мою «Радугу» [фэнзин Сони Грин «The Rainbow»], но тот хранил рукопись в течение года, оправдываясь, что издатель не хочет её печатать. Редактор попросил меня в качестве особого одолжения выслать ему всю сумму, которую он возьмёт за работу, потому что его жена больна и ему нужны деньги на врача и лекарства. Я отправила деньги, но «Радугу» в конце концов, пришлось издавать в Бруклине. Говарду было так стыдно за этого человека, что он отказался, чтобы я написала, требуя вернуть мои деньги.

Продолжение здесь — https://fantlab.ru/blogarticle71256