Сообщения и комментарии посетителя

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 2 августа 2020 г. 18:48 Сегодня исполнилось бы 56 лет Павлу Борисовичу Полякову, ЖЖ-юзеру polakow ( https://polakow.livejournal.com/ ). 02.08.1964-07.06.2017. Фэн, библиограф, переводчик, член группы "Людены", участник подготовки ПСС Стругацких. "А теперь привыкать надо к слову: "Он был"." Да, был. Не знаю, как насчет КЛФ (меня там нет), но библиография фантастики и группа "Людены" с его уходом точно очень многое потеряли. И — для меня — Интерпресскон. "Свет погасшей звезды еще тысячу лет К нам доходит. А что ей, звезде, до людей? Ты добрей был ее, и теплей, и светлей, Да и срок невелик — тыщу лет мне не жить, На мой век тебя хватит — мне по дружбе светить." К.Симонов.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 1 августа 2020 г. 13:14 Глава 17(продолжение) Империя ума Азимов решил свою проблему быстрее, но тем же самым методом – он обратился за помощью к товарищу. Во второе воскресенье ноября писатель поехал в Нижний Манхэттон к Фреду Полу, своему ровеснику и другу, который в разные годы был литагентом, редактором и сотрудником Азимова. Они знали друг друга ещё с 1938 года, с общества Футурианцев, небольшой группировки голодных, ярких, радикальных молодых фанатов НФ из Нью-Йорк-сити. Потом Азимов стал студентом, кассиром в магазине и профессиональным писателем-фантастом, и у него не хватило времени быть активным фэном. Но от этого его дружба с Полом не ослабела. У Пола и Азимова было много общего в возрасте, образе мысли и амбициях, но они сильно отличались по своему происхождению, образованию, темпераменту и жизненному опыту. Пол, холодный молодой человек, получил высшее образование самоучкой, который благодаря своей хитрости, остроумию и удачи уже нашёл собственный путь в жизни. В 1940 году он был уже женат, в то время как Азимов, сын мудрого иммигранта, уже заканчивал химический факультет, но всё ещё жил вместе с родителями. Пол уважал Азимова за его самодисциплину и прилежание, благодаря которым писатель добивался успеха в своей бедной на события жизни, и завидовал его умению продавать свои произведения в «Эстаундинг». В свою очередь Азимов восхищался с какой храбростью и верой в себя Пол прокладывал свою дорогу в жизни и из всех своих знакомых считал Пола вторым после Кэмпбелла знатоком научной фантастики. Они ходили друг к другу в гости. Когда Пол пришёл в Бруклин, ему показали всю лавку, а мать Азимова угостила его молочным коктейлем. Совсем иначе получилось, когда Азимов пришёл в гости к Полу. Хотя Азимов сам этого не знал, он не понравился жене Пола, и она не собиралась показывать ему квартиру. И тогда Пол повёл писателя на прогулку по Китайскому кварталу и прогулка пришлась Азимове по душе. На этот раз друзья пошли гулять на Бруклинский мост. Они говорили о новой повести Азимова, которая у писателя не пошла, но, с другой стороны, должна быть закончена как можно скорее. Впоследствии никто из них не мог толком вспомнить, о чём конкретно они говорили, но благодарный Азимов не уставал заявлять, что именно Пол помог ему набраться храбрости и с новой силой взяться за сочинительство. С прогулки Азимов вернулся, уже зная, как будут дальше развиваться события его истории. «Седло и уздечка» оказались самым крупным на то время его произведением – наполовину больше «Основания» — но уже через две недели повесть была закончена. «В седле и уздечке» баланс сил, благодаря которому последние тридцать лет только устоял Терминус, оказался нарушен. Анакреон, который никогда не оставлял своих намерений завладеть всей Периферией, и всей частью Вселенной, какую только сможет покорить, обнаружил старый имперский космический крейсер, огромный и мощный корабль, построенный в те дни, когда «они умели строить», сейчас свободно дрейфующий в космосе. И тотчас же Венис, принц-регент Анакреона, отправляет формальный запрос Терминусу вернуть крейсеру прежнюю боеспособность, и затем передать его флоту Анакреона. Очевидно, что если это требование будет выполнено, то Анакреон может повернуть всю мощь этого крейсера против Терминуса и остальных трёх королевств. Но если Основание откажется ремонтировать крейсер, то это тоже может дать повод жаждущему власти принцу-регенту применить против Терминуса силу, на что и надеялся Венис. Терминус оказался в ловушке. Согласись он помогать Анакреону или откажись от этого, война всё равно неизбежна, а в ней Основанию не выстоять. Даже если Анакреон не сможет развязать войну, к этому же стремиться и партия действия на Анакреоне. Салвор Хардин единственный, кто желает избежать войны, намерен сам найти выход из этой ловушки. Однако, кажется, как бы он не поступил, какое бы решение ни принял, партия действия или Венис всё равно добьются успеха, лишат Хардина власти, а затем сведут на нет все его более чем тридцатилетние усилия. Когда Салвор Хардин был молод, он, как это много раз упоминалось, стремился к прямым действиям. Сейчас же набравшись опыта, Хардин предпочитает ждать, ждать и ждать. Соглашаясь отремонтировать Анакреону боевой крейсер, он выигрывает ещё шесть месяцев. Всё это время он пытается остановить и сбить с толку партию действия, всё время заверяя их, что правительство вполне компетентно, что оно знает, что делает. Нет, Хардину не изменяет его прекрасно развитое чувство опасности. Но он чётко помнит, что сказал Хари Селдон тридцать лет назад, будто преодолевая новый кризис, Терминус делает шаг на пути ко Второй Империи и что будут моменты, когда возможным станет только одно решение. Именно этого момента и ждёт Салвор Хардин. Когда друг убеждает его действовать сейчас, пока опасность не стала ещё больше, Хардин отвечает: «Применить силу сейчас? Пока кризис ещё не развился? Это единственное, чего я не должен делать. Ты знаешь, именно в этом заключён План Хари Селдона». Уже в этой фразе чувствуется большое отличие этой повести от «Основания» Там Хари Селдон вот что сказал своим помощникам в Научном Убежище: «Теперь он может только следовать нашему настоящему, истинному плану». А здесь в «Седле и уздечке», само случайно произнесённое слово «план» стало символом веры. Это уже «План». И Салвор Хардин, единственный живой человек, кто видел в гробнице времени Харви Селдона, считает нужным действовать в полном соответствии с Планом. Выигрыш времени дал возможность совместить все события. Закончен ремонт корабля. Юный король Анакерона Леопольд стал совершеннолетним. Партия действия уже готова совершить государственный переворот. И до восьмидесятой годовщины Основания рукой подать. Всё это Хардин учитывает в своих расчётах. Он говорит, что через три недели Хари Селдон появится в гробнице времени во второй раз, а затем сам уезжает на коронацию Леопольда на Анакерон. Там в последний момент, когда Леопольд с нимбом вокруг головы поднимается в воздух на антигравитационном троне, чтобы принять почести от своего народа, принц-регент отводит Хардина в сторону. Венис сообщает Мэру, что космический флот Анакреона под командованием сына принца-регента адмирала Лефкина и с новым мощным флагманом, крейсером «Венис» находится уже в пути и скоро всей мощью обрушится на Терминус. Хардин же может себя считать военнопленным. Судя по ответу Хардина, у мэра есть собственные козни, и они окажут своё действие в полночь, в решающий момент коронации Леопольда. А планета Анакреон с этого момента будет предана анафеме. И Хардин приглашает Вениса самому посмотреть, что это значит. И действительно в полночь жрецы новой религии Галактического духа начинают действовать. Священники-технари, обслуживающие атомные электростанции, нажимают на выключатели. Свет во дворце гаснет. Новый монарх лишается знаков любимца Духа. Внезапно нимб вокруг Леопольда тускнеет, а его летающий трон шлёпается на пол. Только одно здание в городе не погрузилось во тьму – Арголидский храм Святого Духа. И очень скоро возмущённая толпа богомольцев, ведомая верховным жрецом, окружила дворец. Люди протестовали против нападения на Основание и требовали освободить Салвора Хардина. Принц-регент, сам абсолютный атеист и циник, захвачен врасплох такой негодующей толпой. Но он все ещё ликует, ибо, по его мнению, на анакреонский космофлот этот бунт не распространиться. Он прямо говорит: « Пусть нет энергии, мы не уступим. Когда поступит сообщение о захвате Терминуса, простолюдины, на которых вы сделали ставку, поймут, что их религия – ложна. И гнев народа обратиться против предавших его жрецов. (Д. Громов и О. Ладыженский под редакцией П. Полякова) Однако Венис ошибается. Анафема жрецов на космофлоте оказалось так же эффективной, как и на самом Анакреоне. В назначенный час главный жрец флагмана Тео Апорат обращается ко всему флоту и публично объявляет нападение на благословенное Основание святотатством. Апорат заявляет: «Именем Галактического духа и Харви Селдона, пророка его, и всех его последователей, святых отцов Основания, я предаю анафеме этот корабль. Да ослепнут телеэкраны — глаза его. Да онемеют орудия – нечестивые руки его. Да перестанет биться сердце его – атомный двигатель. Да будет голос корабля – связь внутренняя и внешняя – поражён немотой. И да погаснут все светильники – душа его. Именем Галактического Духа – анафема этому кораблю». И анафема эта не оказывается пустой угрозой: «Отзвучало последнее слово, наступила полночь – и за много световых лет отсюда, в Арголидском храме, некая рука включила ультраволновое реле, которое со сверхъестественной скоростью замкнуло цепь, включив другое реле на флагманском крейсере «Венис». И корабль умер! Проклятие религии Апората, базирующейся на научных знаниях, — безотказны. Безотказны и смертельны» (Д. Громов; О. Ладыженский – далее Олди) Это ультраволновое реле остановило адмирала Лефкина и вынудило его объявить, что Анакреонский флот не будет нападать на Основание. Всего этого никак не ожидал его осаждённый во дворце отец. Венис приказывает солдатам стрелять в Хардина, вокруг которого образовалась теперь небольшая аура. Когда солдаты отказываются выполнить его приказ, принц-регент отбирает у одного из них атомный пистолет и сам стреляет в мэра. Но аура вокруг Хардина оказывается свечением силового поля, и выстрел из пистолета не причиняет ему вреда. В отчаянии Венис приставляет атомный бластер к своей голове и нажимает на курок. А Хардин, отвернувшись от трупа, замечает: «Человек, понимающий только прямые действия. Воистину, радикальное решение». (Олди) Выяснилось, что Харди был прав, ничего нельзя добиться с помощью насилия. Правительство Терминуса знает, что делает, и благодаря его долговременной стратегии и полной компетенции удалось преодолеть второй кризис. Правота Салвора Хардина подтверждается ещё раз, когда в предсказанный им час гробница времени открывается и снова появляется сидящий в кресле Хари Селдон. Более того, теперь он сам произносит слово «План» с большой буквы. Хари Селдон сообщает им: «Вероятность серьёзных отклонений от Плана в первые восемьдесят лет равняется одному и шести десятым процента». (Олди) Вот так! Всё это очень убедительно доказывает не только правоту мэра Хардина и верность его методов, но и огромную силу предвидения самой психоистории! Селдон говорит, что он по своему прошлому знает с вероятностью 98,4%, что руководство Терминуса, каким бы оно ни было, защищаясь от своих свободных соседей, изберёт технико-религиозную стратегию, и что верность этого решения станет ясным ровно через восемьдесят лет после учреждения Основания. Мы же можем ещё явственнее увидеть предсказательную силу селдоновской науки из главного отличия второй речи Селдона от первой. Вспомним, что когда в конце повести «Основание» Селдон в первый раз появился в гробнице времени, он был совершенно уверен, что первый кризис уже наступил, но путь его разрешения ещё не найден. Поэтому учёный вынужден придержать язык. Селдон заявляет, что решение очевидно, но не раскрывает его. Во время же второго своего появления в гробнице времени, Хари Селдон уверен, что новый кризис уже преодолён, и у него нет причин скрывать способы его разрешения. На этот раз Селдон совершенно откровенно провозглашает: «Согласно нашим расчётам, вы сейчас добились господства над соседними с Основанием варварскими королевствами. Во время первого кризиса вы добились этого, играя на Балансе Сил, а во втором закрепили свой успех, противопоставив материальной Силе Силу Духовную». Вот самая яркая идея, отраженная в этой научно-фантастической истории: при самых тяжёлых обстоятельствах Сила Духа может оказаться самым лучшим методом решения, самой эффективнейшей властью в мире! Как мы уже знаем, на протяжении всей истории современного Западного общества не прекращалась борьба между представителями традиционной религии и партизанами от новой науки и техники, в которой рождались лучшие знания и самые заветные чаяния Западной цивилизации. Ключевые моменты этой борьбы были видны всем. Это были отречение Галилея на суде инквизиции в 1633 году, публичные дебаты между Томасом Хаксли и епископом Сэмуэлем Уилберфорсом об эволюции в 1860 году и Обезьяний процесс в Теннеси в 1925. И вовремя всего этого спора ни партия – ни религиозная, ни научная – не желали признавать своё поражение. В «Седле и уздечке» Азимова мы ста лкиваемся с принципиально иным положением вещей, когда религия и наука объединяется в нечто единое целое, названное Галактическим Духом, который выступает против войск завоевателя. Какие из этого мы можем сделать выводы? Во-первых, Азимов позаимствовал свою идею превосходства Силы Духовной над грубой Материальной Силой у Эдуарда Гиббона. В «Закате и упадке» писатель обнаружил два различных подтверждения этого принципа: господство Католической церкви над всеми странами, ранее входившими в состав Западной Римской империи, на протяжении всего Средневековья и первые военные успехи раннего ислама, сокрушившего все страны от Персии до Испании. А теперь остановимся и спросим себя, с той ли силой мы встретились в повести «Седло и уздечка». Играет ли здесь религия Галактического Духа ту же роль, какую в реальной жизни играли христианство и ислам? Или это искусственная конструкция, созданная специально, чтобы манипулировать на чувствах невежественных и легковерных варваров? Чтобы найти ответ на эти вопросы, вспомним, что и в других произведениях начала Золотого века, когда религия и наука объединились вместе, и в результате получилось нечто, берущее под свой контроль человеческие умы гораздо эффективнее, чем Сила Духа. С наиболее явственными примерами мы можем познакомиться по первым двум романам Хайнлайна его серии «История будущего».

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 31 июля 2020 г. 18:59 Глава 17(продолжение) Империя ума Ведь после публикации «Основания» читатели сразу же потребуют продолжения, поэтому эти два произведения должны быть напечатаны в двух номерах журнала подряд. И в итоге получится небольшой своеобразный роман из двух частей в сборе. Вот она мера кэмпбелловского доверия и мера того, насколько важен был для редактора этот новый цикл Азимова, раз он купил-таки повесть»Основание», произведение, которое в нынешнем своём виде не могло быть опубликовано. Кэмпбелл верил, что Азимов не заставит себя долго ждать. И к этому времени редактор уже начал рассматривать Азимова как одного из лучших своих новых авторов, хотя самому писателю ничего не говорил. А Кэмпбелл в своих оценках не стеснялся. В письме Джеку Уильямсону, написанном через несколько недель после принятия рукописи «Основания», редактор признаёт: «В настоящее время лучшими писателями-фантастами являются Хайнлайн и Ван-Вогт, оба люди нового мышления. Азимов также резко прогрессирует. Думаю, дело в том, что первые двое никогда не любили по-настоящему прежнюю НФ, они начинают писать с чистого листа/…/ Чуть позже Азимов сделает из их шкур чучела». Что за смесь истины и чуши! Неправда, например, что Хайнлайн и Ван-Вогт не любили прежнюю научную фантастику. А.Э. Ван-Вогту нравился яркий и прочувствованный язык и писатель сам желал написать такую великую бульварную музыку из слов. А Роберт Хайнлайн так любил Г.Д. Уэллса, что в 1935 году сумел справиться с жесточайшими приступами туберкулёза и отправился в Калифорнию слушать выступления Уэллса, захватив с собой редкое издание романа «Когда спящий проснётся», чтобы получить от него автограф. Не вполне верно и то, что Азимов в своих работах заимствовал что-то особенное у Хайнлайна или Ван-Вогта. Несомненно, он многому научился от Хайнлайна и кое-что усвоил от Ван-Вогта, так же как и то, что оба писателя скоро будут черпать своё вдохновение в научной фантастике Айзека Азимова. Но в принципе скорее всего есть писатели тридцатых годов с более развитым воображением и более гуманистичные – не последнее место среди них занимали и Джон Кэмпбелл с Джеком Уильямсоном – идеи которых Азимов стремился ввести, объединить и рассмотреть в своих произведениях. Видимо, здесь Кэмпбелл намеренно отошёл от полной фактологической точности ради желаемого воздействия на автора. А в своих письмах Джеку Уильямсону редактор пытался убедить опытнейшего писателя-фантаста – которому исполнилось тогда 33года, на год меньше, чем Хайнлайну – изжить в своём творчестве остатки манер века Техники, начать писать по-новому и сделаться современным писателем-фантастом. Уильямсон принял советы редактора благосклонно, даже с благодарностью. Он понимал, как быстро меняется научная фантастика под влиянием Кэмпбелла, а сам он не вполне соответствует этой новой более строгой НФ. Писатель ответил Кэмпбеллу, что в прошлом году, когда он жил в Лос-Анджелесе, обратил внимание на идеи Хайнлайна о научной фантастике, которые тот высказывал на сборищах литературного общества Манана. И Уильямсон постарался учесть их в своём новом романе о падении Галактической империи. «Боб обратил внимание на несоответствие социальных и культурных проблем в галактических историях Дока, и я надеюсь, что у меня это вышло немного лучше». Какое удивительное совпадение! Оказывается, идея истории о падении Галактической империи пришла в голову двум писателям почти одновременно! Тем летом Уильямсон написал повесть «Упадок» и она стала гвоздём январского за 1942 год номера «Эстаундинга». В ней империя, охватывающая нашу Солнечную систему, достигла уже своего расцвета и сейчас клонится к упадку. Но высшим научным достижением империи стал звездолёт, который сохранит человеческую цивилизацию и рассеет семена человека среди звёзд. Изобретатель этого «межзвёздного крейсера» надеется, что у каждой обычной звезды есть собственная планетная система, хотя сами процессы образования планет противоречат нынешним представлениям о работе Вселенной. Он связывает свои надежды с аргументацией, выражающей любимую идею Уильямсона – законы природы не одинаковы во всех пространствах и временах. Он заявляет: «Старые космологи ошибались, потому что не знали собственной Вселенной. Они думали, что законы сохранения массы и энергии и вправду действуют повсюду и везде. Сейчас мы знаем, что в основе этих законов лежат истинные константы, постоянство массы элементарных частиц и квантов энергии. Я работал с уравнениями, в которых массу и энергию рассматривают как переменные функции времени. Они показывают, что пять или шесть миллиардов лет назад во Вселенной были зоны, которые и не снились нашим прежним астрономам. Действовали процессы, которые стали невозможны сейчас». Когда в августе он заканчивал эту повесть, Уильямсон был доволен делом своих рук. И настолько, что решил написать её продолжение. Этот роман, рабочим названием которого была «Звезда империи» и чьё действие происходит после событий «Упадка» и изображает долговременные результаты программы засеивания звёзд. И в нём также разрабатывалась ещё одна тема повести «Упадок», ведь одновременно в ней рассказывается об окончательном крушении и гибели той империи, которая покорила Галактику. Но в этих двух произведениях, «Звезда империи» Уильямсона и «Основание» Азимова, мы можем отчётливо проследить, как изменилась НФ. В эпоху Романтизма редкий писатель брался сочинять истории о науке-за-наукой и делал это лишь раз или два в жизни. Но в начале Атомного века так много писателей фантастов работали над одним и тем же кругом идей, что два автора вполне могли одновременно написать произведения с одной и той же новой идеей. Но подобные совпадения в идеях в эпоху Золотого века это не просто случайность. Всё происходило почти так, как будто в «Эстаундинге» работал один Большой Писатель и все там были настроены на Один Общий мотив, тон в котором тогда задавал Ван-Вогт. Так что, если новую идею не смог толком выразить один автор, то это делал другой. Кэмпбелл не поддерживал идею Уильямсона о романе крушении империи «Звёзды империи» и сообщил писателю, что над этой темой работает Азимов. Он уже написал небольшую повесть и скоро должно последовать продолжение. Видимо, редактор оказал на Уильямсона такое же влияние, какое оказал прежде на Азимова – расширил канву его истории и превратил один роман в «хронологический цикл из одного — полтора десятков небольших повестей и рассказов». В то время, когда Кэмпбелл и Уильямсон обменивались мнениями о «Звезде империи», и каким образом Уильямсон может стать современным писателем-фантастом, Азимов ещё не приступал к работе над задуманным продолжением к «Основанию» Ведь остаток сентября и большую часть октября писатель работал совсем над другими вещами. Он зарегистрировался на новый семестр в Колумбийском университете на курс анализа пищи, который был нужен Азимову, чтобы сдать квалификационные экзамены на степень доктора анализа философии. Дела у писателя шли так хорошо этой осенью, что его профессор несколько раз жаловался на то, что Азимов беспрерывно шутит и поёт в лаборатории. Азимов ответил на это, что хотя он и мог бы одним писательским трудом зарабатывать на жизнь, химия всегда остаётся в его сердце, и он не может отказаться неё. А когда в октябре Азимов уселся наконец за пишущую машинку, то взялся писать совсем не то, что ожидал увидеть Кэмпбелл. Стремясь доказать себе, что обе его серии рассказов устраивают редактора, писатель потратил первые три недели месяца на создание ещё одной истории о роботах «Хоровод». Сам по себе этот рассказ довольно тривиален. Очень дорогой робот по имени Спиди проходит полевые испытания на Меркурии. Он ходит раз за разом вокруг озера из расплавленного селена, то приближаясь к нему, то отдаляясь, а наши старые знакомые Грэг Пауэлл и Майк Донован никак не могут отвлечь робота от этого бессмысленного занятия. Наконец Пауэлл, выставляясь на Солнце, намеренно подвергает себя большой опасности и зовёт робота на помощь. Сила Первого Закона: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред» — оказалась столь велика, что Спиди прекращает свой бессмысленный хоровод и снова начинает вести себя нормально. В предыдущей своей истории о роботах «Лжец!» Азимов показал, что ни одно механическое существо не может причинить физического вреда человеку. В рассказе же «Хоровод» он показал, что его законопослушные роботы забывают прежние приказы, откладывают в сторону мысли о собственной безопасности и даже преодолевают своё умственное расстройство, чтобы спасти от опасности человека. Как можно ещё лучше описать надёжность роботов и их абсолютное подчинение человеку? «Хоровод», первый рассказ, где нашли своё чёткое выражение Три Закона робототехники, был тотчас же отослан Джону Кэмпбеллу. Редактор неделю думал, и только потом купил повесть «Основание» с открытым концом, а чек за «Хоровод» отправил сразу же по получении рассказа. И только затем, в последнюю неделю октября 1941 года Азимов вплотную приступил к сочинению продолжения к «Основанию» и написал его за полтора месяца. Новая повесть получила название «Седло и уздечка» и в вначале её сюжет развивается очень плавно. Ведь за три дня работы Азимов написал семнадцать страниц рукописи. В этой повести действие происходит через тридцать лет после событий «Основания», Но Салвор Хардин всё ещё остаётся мэром Терминус-сити и главой всей планеты. В начале истории – той её части, которая так легко далась Аэимову – Хардин наконец объясняет, как ему удалось справиться с угрозой захвата Терминуса Анакреоном и разрешить первый кризис. Хардин рассказывает: «Я /…/ посетил одно за другим три остальных королевства и объяснил их правителям, что если они позволят Анакреону завладеть секретом атомной энергии, то для них это будет то же самое, что собственными руками перерезать себе горло. А потом я подсказал им самый простой выход из создавшегося положения. Вот и всё. И через месяц после высадки анакреонской армии на Терминус король Анакреона получил совместный ультиматум от трёх соседних королевств. И через неделю последний анакреонец покинул земли Терминуса». (Перевод О. Ладыженского и Д. Громова – под ред. П. Полякова) После этого Основание/ Терминус начало балансировать на острие ножа. Он сохранил свою независимость, сотрудничая с правителями всех четырёх Королевств – Анакреон, Смирно, Коном и Дарибов — , но не позволяя никому получить какое-нибудь преимущество над остальными. А так как научные достижения внушают правительствам страх, Основание оказывает Четырём Королевствам техническую, экономическую, медицинскую и образовательную помощь под видом внедрения новой религии Галактического Духа. В каждом из Четырёх Королевств самые способные юноши и девушки отправляются на Терминус и учатся там в духовной семинарии. Лучшие из лучших становятся учёными и остаются в Основании. Остальных обучают только работе с техникой, но не науке и отправляют на свои родные планеты строить новые атомные электростанции, помогать своим правителям и служить народу. Однако на Терминусе возникает экстремистская политическая группировка – Партия действия – которая считает эту религию пустой болтовнёй, а любую форму помощи Четырём Королевствам – трусостью, деянием в отдалённой перспективе угрожающим безопасности планеты. Они предлагают создать собственную армию и напасть на Четыре Королевства прежде, чем эти варвары научатся слишком многому и сами перейдут в наступление. В ответ на это презрение к его предполагаемой слабости и на эту явную алчность Салвор Хардин повторяет своё любимое изречение: «Насилие – крайнее средство некомпетентных людей». Видимо примерно до этого момента Азимов успел дойти, когда в очередной раз зашёл в гости к Кэмпбеллу. На этот раз редактор прямо сказал писателю: «Мне нужна эта ваша вещь об Основании». И эти слова совершенно вывели Азимова из строя. За следующие пять дней писатель, как ни старался, не мог написать ни строчки. Азимов вынужден был сделать паузу. И одновременно, как мы уже часто замечали, в том же октябре начались затруднения и у другой истории о падении Галактической империи, у «Звёзды империи». Фактически этот роман писался так плохо, что Джек Уильямсон решил отложить его в сторону и взяться за другие вещи. Только двенадцать лет спустя писатель с помощью соавтора Джеймса Э. Ганна сумел сдвинуть эту историю с мёртвой точки, и в 1955 году многострадальный роман вышел отдельной книгой под названием «Звёздный мост»

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 30 июля 2020 г. 17:56 Глава 17(продолжение) Империя ума Только в повести сразу после первых страниц «Научное Убежище у Границы Звёзд» больше не упоминается. После того, как Хари Селдон произнёс прощальную речь своей команде мудрецов, действие повести «Основание переносится на пятьдесят лет вперёд на планету Терминус, где проживают теперь энциклопедисты с Первого Основания. И точно так же как и в «Логике» и «Ночепаде» Азимов пишет об относительности знаний и невежества. Так в повести есть фундаментальные вещи, известные Хари Селдону и его помощникам – а от них и читателям – но неизвестны учёным из Основания. Например, они не знают о грядущей гибели Галактической империи. Они ничего не знают о планах Хари Селдона, в которых им отводиться роль семени, из которого вырастет новая Империя. В Основании намеренно не осталось психологов и психоисториков, дабы защитить его от слишком больших и лёгких знаний и не дать сойти с заранее намеченного пути. Однако баланс политических сил в этом районе Галактики начинает резко смещаться. Периферия отделяется от Империи. Имперский наместник Анакреона – области, лежащей между Терминусом и центром Империи – объявляет себя королём. Правительство Терминуса, Совет попечителей комитета по делам энциклопедии не видит в этом ничего плохого. Все их чаяния посвящены одной цели, созданию «точной энциклопедии всех человеческих знаний», первый том которой вышел за пять лет до описываемых событий. Совет попечителей делает всё, чтобы оградить Основание от всяческой политики. Они – безобидная научная организация. Оно было учреждено самим императором. И пользуется его личной поддержкой. Вот так, и делу конец. Но есть один человек, который лучше разбирается в политике и начинает догадываться об истинном положении дел. Это первый мэр Терминус-сити Салвор Хардин. У Хардина есть задатки «инженера-психолога», но у Основания не оказалось нужных учителей и оборудования. Поэтому он выбрал для себя ближайшею смежную профессию и стал политиком. Хардин зорче видит Галактику и замечает явственные признаки упадка и неблагополучия там, где Совету опеки кажется, что всё идёт своим чередом. Мэр человек практичный, и его очень беспокоит, что наука Империи – и особенно явно это заметно на проекте Основания – занимается только пересказом, толкованием и сравнением трудов авторитетов прошлого. Учёные больше не ищут фактов и не ставят опытов. Они не желают расширять и улучшать накопленную базу знаний. Хардин замечает, что сами знания начинают теряться. Новые владыки Периферии уже не могут контролировать атомную энергию – и то же самое начинает происходить и внутри самой Империи. И тогда Салвор Хардин приходит к выводу, что Империя, которая тысячи лет правила Галактикой, начинает по краям распадаться. И прежде всего отпадёт тот край Галактики, где расположен Терминус. Так что очень скоро энциклопедисты могут оказаться одни среди небольших, но весьма агрессивных и амбициозных королевств. Анакреон уже предложил взять Терминус под свою протекцию в обмен на участки земли для военных баз и поместий анакреонских дворян. Терминус – планета бедная, на ней мало полезных ископаемых, недостаточно металлов и у неё нет собственной армии. Как же защититься от подобных поползновений? Однако Совет попечителей остаётся слеп к тому, что отчётливо видит Хардин. И появление лорда Дорвина, дипломатического представителя императора, совершенно рассеивает их страхи. Дорвин утверждает, что Анакреон по-прежнему зависит от Империи и её власти, и все они верят дипломату. В ответной ноте Анакреону Совет отвергает его притязание, ссылаясь на покровительство Империи. Но Салвор Хардин не верит, что всё улажено. Он чувствует, что Анакреон намерен применить силу и подчинить себе Терминус. Вскоре приходит ответ от Анакреона, и только после него тревога Хардина передалась Совету. Ответ гласил: «Либо вы предоставите нам то, что мы хотим, через неделю, либо мы сами всё возьмём, а вы можете отправляться к чёрту». Осознав наконец всю серьёзность проблем, члены Совета попечителей высказали два предложения. Одни не нашли ничего лучшего, как капитулировать перед грубой силой Анакреона. Другие предлагают ничего не делать, пока не наступит пятидесятая годовщина Основания и не откроется Хранилище. Они рассчитывают, что их мудрый прежний глава Харви Селдон предвидел эту опасность и может дать им мудрый совет. Между тем Салвору Хардингу начинает надоедать вся эта беспомощность и опрометчивость Совета. Он единственный не боится мыслить самостоятельно и действовать так, как, по его мнению нужно. Мэр организует заговор, свергает Совет попечителей – который никто не выбирал и который никогда не считался с интересами миллионов жителей Терминуса и устанавливает сильное правительство. Сам переворот происходит пока Хардин и Совет сидят и ждут событий в Хранилище. Настаёт время, свет в Хранилище тускнеет и возникает фигура человека в кресле. Это Хари Селдон, и этот великий старец действительно говорит о сложившейся ситуации. Однако, говорит он совсем не то, что надеется услышать Совет. Им была предложена почти такая же переориентация, какую предлагал Азимову Кэмпбелл при первом обсуждении идеи «Основания». Хари Селдон говорит: «Энциклопедия, с которой всё началось, это обман и всегда была обманом /…/ Мне и моим коллегам всё равно, выйдет ли хоть один том Энциклопедии. Она выполнила свою задачу: помогла собрать вместе и дать дело сотням тысяч людей, необходимых для наших дальнейших планов, пока события шли своим чередом и не стало поздно что-нибудь менять. За пятьдесят лет нашего ложного – назовём вещи своими именами – проекта вы оказались отрезаны от всей Галактики, и теперь вы можете только следовать нашему настоящему, истинному плану». Затем сначала Хари Селдон объясняет всем истинное положение вещей, что разработана история будущего. Падение Галактической империи началось пятьдесят лет назад. Он рассказывает об идее психоисториков сократить период анархии до тысячи лет и что Терминус и ещё одно Основание должны заложить Вторую Галактическую империю. Селдон продолжает: «Мы специально поместили вас на такую планету, чтобы через пятьдесят лет создалась ситуация, когда у вас не будет свободы выбора. С этого момента на века весь ваш путь предопределён. Вы, конечно, столкнётесь с рядом кризисов – сейчас перед вами первый из них, и преодолеть каждый кризис можно одним и только одним способом/…/ Кризис, который вам предстоит преодолеть, гораздо проще многих грядущих. В принципе ваша задача заключается вот в чём. Ваша планета неожиданно оказалась отрезана от всех центров цивилизации Галактики и ей угрожают ваши более сильные соседи. Ваш небольшой мирок учёных окружён огромным и всё расширяющимся миром варваров. Да, ваш островок, в отличие от их океана вооружён атомной энергией, но тем не менее вы совершенно беспомощны, ведь вам не хватает металлов. Вы видите, что поставлены перед жестокой необходимостью и что действия вам навязываются. Суть этого действия – то есть решения вашей проблемы — совершенно очевидно!» Однако Хари Селдон не объясняет этого решения. Он только напоминает, что весь путь предопределён, свернуть с прямого пути нельзя, а в конце дороги их ждёт Вторая Галактическая империя. Потом зажигается свет и Хари Седон исчезает. Единственным из зрителей, кому не нужно радикально менять свой образ мысли и в голове у кого есть идеи, остаётся Салвор Хардин. Он не нуждается больше в советах, как преодолеть этот кризис. Первые корабли с Анакреона могут уже завтра приземлиться на Терминусе, но мэр уверен, что уже через полгода им придётся убраться восвояси. Повесть заканчивается словами, которые произносит про себя Салвор Хардин: «Путь выхода из первого кризиса был очевиден. Дьявольски очевиден!» Хотя он тоже не раскрывает этого решения. Не делает этого и сам Азимов в тексте повести. История заканчивается просто тем, что старый Хари Селдон и Салвор Хардин пятьдесят лет спустя находят решение, а мы нет. Что за странная концовка, где всё не ясно. Но именно это Азимову и было нужно. Джон Кэмпбелл купил эту повесть. Ведь её основной упор был сделан именно на времена анархии. Вспомним, что прежде Азимов хотел написать только одно произведение, а все заботы о продолжениях отложить на потом. Но в ходе работы над «Основанием» писатель изменил свои намерения. С того момента, как Азимов впервые решил писать научную фантастику и предлагать её на рассмотрение Джону Кэмпбеллу, он мечтал о том, что серия его произведений будет напечатана в «Эстаундинге». Когда редактор одобрил «Логику» и «Лжеца», писатель почувствовал себя на вершине успеха. Но только когда он принялся за повесть «Основание», Кэмпбеллу пришлись по душе два различных цикла историй Азимова. Такая мысль однажды всплыла в мозгу писателя, и с тех пор он трудился, не зная отдыха, дабы исполнилась эта мечта. И эта открытая концовка «Основания» оставляла открытой дверь для публикации новых произведений Азимова в «Эстаундинге». Как Азимов вспоминал (с некоторой ноткой смущения за свои юношеские хитрости): «Идея заключалась в том, чтобы поставить Кэмпбелла перед необходимостью сейчас же заказать мне продолжение. Такой вот хитрый ход!» Идея сработала, Азимов добился кэмпбелловской поддержки, а затем 17 сентября и чека за «Основание» и не мог пожелать себе ничего лучшего. К тому же сюда добавился и похвальный отзыв Роберта Хайнлайна на повесть «Ночепад». А ещё на следующую ночь после прихода чека за «Основание» Азимов впервые в жизни увидел в Бруклине северное сияние. В этот момент писателю показалось, что теперь вся Вселенная лежит у его ног. Только одна вещь продолжала заботить писателя. Он продолжал развивать свои идеи. Принятие Джоном Кэмпбеллом повести «Основание» подразумевало, что Азимов должен был быстро написать её продолжение. И стало быть писателю нужно приняться за работу, ибо редактор мог дьявольски быстро потребовать это продолжение.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 29 июля 2020 г. 18:13 Глава 17(продолжение) Империя ума Три месяца назад, когда в «Эстаундинге» была опубликована схема Истории Будущего Роберта Хайнлайна, Азимова она захватила не меньше, чем просто читателя. Быть может, даже больше остальных. Ведь Азимов высоко ценил и историю, и творения самого Хайнлайна. Но достаточно поломав голову над кэмпбелловским предложением, Азимов понял, что из него не выйдет второго Хайнлайна. Он не может сочинять все свои истории на основе детально разработанной схемы и писать рукописи объёмом ровно в 70000 слов. Азимов был убеждён, что не сможет чётко эпизод за эпизодом распланировать всё своё произведение, а потом в точности следовать этому плану – и написать таким образом целую серию историй. Это противоречило всему методу его работы. Азимов никогда не продумывал детально сюжета. Он ждал особого чувства – вдохновения – а потом искал слова и идеи, чтобы перенести своё чувство на бумагу. Сначала возникала догадка. Потом эта идея рассматривалась, обдумывалась и раз за разом прокручивалась в голове писателя, и постепенно появлялись контуры нового произведения. Это могло произойти само собой или потребовать сильного мысленного напряжения, но этот процесс невозможно было объяснить на словах, и только он позволял наносить на бумагу сколько-нибудь важные слова. Наконец, когда достаточно продумывал сюжет, чтобы начать писать, он садился за машинку и работал изо всех сил. Своим внутренним взором Азимов следил за содержанием и направлением сюжета, а между тем его пальцы стучали по клавишам, вдыхая в бумагу жизнь. Слова как будто сами ложились на бумагу и заставляя автора печатать их. И так до тех пор, пока писатель не сочтёт это новое произведение законченным. В этом процессе сочинительства Азимов не находил места для написанных планов. Поэтому он решил, что Кэмпбелл, ставя ему в пример Хайнлайна, желает сделать из него второго Хайнлайна и в этом сильно ошибался. Мы можем даже пойти дальше и предположить, что если Азимов был прав, думая о кемпбелловских намерениях, то редактор был даже дважды неправ, ибо мы знаем, что Хайнлайн тоже так не работал. Когда Хайнлайн писал научную фантастику, в том числе цикл об истории Будущего он работал точно так же, как и Азимов. Хотя есть и другая возможность, что Джон Кэмпбелл никогда всерьёз не требовал от Азимова составлять подробных планов будущих своих сочинений. Ведь редактор заказал Азимову «серию произведений с открытым концом», а каждая из подобных вещей должна удивлять каким-то неожиданным сюжетным ходом, что несовместимо с подробно разработанным планом. Видимо, на самом деле Кэмпбелл хотел выиграть время, чтобы Азимов успел перевести дыхание и прийти в себя. Указав писателю, что нужно поработать над планом, то есть дав ему заведомо невыполнимое задание, редактор рассчитывал, что у Азимова появятся новые идеи о цикле историй вообще и о путях создания Второй империи в частности. Во всяком случае, через десять дней Азимов отказался от составления планов, сел за стол и начал писать. По своему настрою, он готов был забыть обо всех планах на будущее и просто постараться обычным способом написать очередное своё произведение. Он рассказывал нам: «Когда я сел писать, я решил просто писать ( с учётом тех изменений, которые, быть может, внесло обсуждение этого сюжета с Кэмпбеллом) и к чёрту все мысли об истории будущего. До этого ещё дойдёт дело, если вообще дойдёт». В «Основании», так Азимов назвал свою историю, действие происходит через пятьдесят тысяч лет после открытия атомной энергии. Человечество проникло в Галактику, в которой не оказалось других разумных существ, и расселилось на миллионах различных планет. Империя с центром на планете Трантор уже тысячи лет управляет Галактикой, но теперь она переживает упадок и скоро должна будет пасть. Эта гибель Империи была предсказана величайшим психологом человечества Хари Селдоном, который смог математически рассчитать образ мысли всего человечества, и теперь хочет применить свои знания в жизни. Селдон говорит: «После распада Империи неизбежно наступит смутное время, которое, как говорит психоистория, при нормальных условиях продлиться от тридцати до пятидесяти тысяч лет. Мы не можем предотвратить развал. Желаем мы этого или нет, но культура Империи при всей её важности и ценности погибнет. Мы можем сократить время последующего безвластия – до одного тысячелетия». В начале повести Селдон в последний раз встречается с пятьюдесятью лучшими философами, психологами, историками и физиками Галактической империи. После двадцати лет титанического труда их работа наконец закончена. И Селдон заявляет: «Мы сделали всё, что могли, и наша работа закончена. Падёт Галактическая империя, но культура её не умрёт, она станет фундаментом для создания новой, ещё более великой культуры. Мы основали два Научных Убежища: на Терминус и на другом краю Галактики, у Границы Звёзд. Они уже работают и двигают будущее по намеченному нами пути /…/ Мы начинали работать втайне, работали втайне и сейчас втайне всё заканчиваем, чтобы через тысячу лет наградой нам станет появление Второй Галактической империи». Таким образом, уже на первых страницах «Основания» ставится принципиально иная цель – создание через тысячу лет новой ещё лучшей Галактической империи. Но в словах Хари Селдона мы можем услышать ещё много интересного: управляемая людьми Галактическая империя, которая может пасть под тяжестью собственного веса, а не под ударами инопланетных цивилизаций или сверхцивилизаций; новая наука «психоистория»; и наличие двух Научных Убежищ, расположенных на разных концах Галактики. Когда Азимов писал о человеческой империи, охватившей всю Галактику, в которой не было разумных инопланетян, он следовал примеру повести Джека Уильямсона «После конца света». Теоретически Азимов конечно же признавал, что « по его мнению, наличие множества цивилизаций в Галактике гораздо вероятнее, чем одиночество человека в ней». Но когда писатель сочинял научную фантастику, подобные теоретические соображения волновали его меньше всего. Современная научная фантастика, как учил Азимова Кэмпбелл, состоит из мысленных экспериментов – создания всевозможных проблематичных ситуаций и способов их разрешения. И как для мысленного эксперимента годятся самые невероятные ситуации, лишь бы получился интересный результат, и Азимов их за это очень ценил, так и такие произведения писателя, как «Логика» и «Ночепад» при всей невозможности их обстоятельств стали классикой научной фантастики, благодаря разработанным в этих историях идеям. Несмотря на свой более крупный размер «Основание» принципиально ничем не отличается от «Логики» и «Ночепада». Это был ещё один мысленный эксперимент. И в этом конкретном случае Азимов находит сразу три веские причины, почему в выдуманном писателем мире не должно быть инопланетян-соперников. Первая, самая очевидная причина: точно такая же, как у Джека Уильямсона в его повести «После конца света». Если ты сочиняешь историю о человеческой Галактической империи, то проще и легче всего дать человечеству распространиться по мирозданию, когда ничто не мешает этому процессу, нежели заставить людей создавать и защищать свою Империю в постоянной борьбе со всевозможными инопланетянами. Вторая причина, в этом вопросе Азимов счёл возможным уступить Кэмпбеллу. Как признался писатель: «Я не хотел дать Кэмпбеллу шанса в очередной раз прочитать мне нотацию о высших и низших расах, и потому сделал людей единственными разумными существами в Галактике». И третья причина отсутствия инопланетян в повести Азимова заключается в том, что они там просто не нужны. Ведь писатель желал распространить на всю Галактику именно человеческие общественные, политические и исторические тенденции и посмотреть, что из этого выйдет. Инопланетяне только исказили бы всю картину. По сути дела все эти три причины отсутствия инопланетян в азимовской Галактике значит одно и то же. Писатель не желал сочинять старомодную, времён века Техники историю о борьбе человечества за эволюционное превосходство. Его интересовали проблемы и пути их решения, возникающие в новую эру, в Атомный век. Поэтому в своём мысленном эксперименте Азимов просто исключил из рассмотрения инопланетян. Мало того, безжалостный автор исключил из рассмотрения и роботов, существ, которые занимали центральное место в другой серии мысленных экспериментов писателя. Кэмпбелл не стал предъявлять Азимову претензии за подобное радикальное упрощение ситуации. Как человек, обожжённый веком Техники, редактор не считал возможным допустить, чтобы какие-то инопланетяне могли постоянно и неизменно превосходить во всём человечество. Но он не видел особой необходимости в том, чтобы специально искать этих самых инопланетян и на практике доказывать превосходство людей. Его также весьма интересовали постановка и разрешение проблем человеческих. Если азимовское упрощённое мироздание позволяет людям без страха и отчаяния приступить к разрешению собственных проблем, то в глазах Кэмпбелла это было несомненным достоинством произведения. Другие писатели также с восторгом приняли концепцию Азимова. Впоследствии в «Эстаундинге» было напечатано столько произведений подобных историям Уильямсона и Азимова, где человечество одиноко в мироздании, что эта концепция вообще могла некоторыми рассматриваться как основное направление будущего человечества. Новая изобретённая Азимовым психоистория также пришлась Кэмпбеллу по душе. С одобрения и поощрения редактора Азимов выдвигал идею о математически точной науки психологии в одном произведении за другим. В «Хомо сол» инопланетяне с помощью математической психологии измеряют человечество и затем объявляют нас ужасными. В цикле произведений о подконтрольных человеку роботах Азимов рассказывает о роботопсихологии, основанной на математике, которая очень кратко изложена в трёх законах робототехники, и благодаря которой достигается господство человека над своим механическим порождением. И сейчас в «Основании» именно статистическая психология больших групп людей стала базой для сокращения промежутка между двумя Галактическими империями на тысячи и десятки тысяч лет. В различных эпизодах «Основания» и множества его продолжений слово «психоистория» даже писалось по-разному; то слитно, то через чёрточку. Но во всех вариантах она оставалась могущественной и проницательной наукой. Вот что говорит сам Азимов о её природе: «Психо-история имеет дело не с отдельными людьми, а с человеческими массами. Это наука о толпе, о поведении миллиардов людей. И она может предсказать их поведение с той же точностью, с которой меньшая наука рассчитывает рикошет биллиардных шаров. Определить поведение одного человека математике не под силу, а поведение миллиардов людей – это совсем другое дело». Таким образом, как видим, психоистория очень похожа на кинематику. Как она не может вычислить и предсказать поступки отдельного индивидуума, так и кинематика не может ничего сказать о поведении одной молекулы в газовом объёме. Но когда речь заходит о поведении сообщества в целом – о психологических поступках населения всей Галактики – то психоистория начинает действовать совершенно точно. Точно так же, как с помощью классической физики можно рассчитать траекторию биллиардного шара. Однако главным вызовом является то, что сама методика сравнения психоистории и физики подтверждает мощь и значение психоистории, а физике отводиться роль меньшей науки! И ещё одна важная идея повести – основание великим психоисториком Хари Селдоном после падения Галактической империи сразу двух Научных Убежищ, при чём неясно, о каком из них первоначально вёл речь Азимов –и что было предложено Джоном Кэмпбеллом. Как вспоминает Азимов: «Я уверен, что именно Кэмпбелл заявил мне: — У тебя должно быть два Основания на разных концах Галактики. Естественно я удивился и спросил: — А зачем? -Впоследствии тебе может понадобиться и второе Основание, — ответил он». То есть нужно заготовить заранее сюжетные ходы. И в последствие Азимов просто блестяще сумел ввести в действие это второе Основание! Глава 17(продолжение) 3

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 28 июля 2020 г. 18:49 — Да, я хочу, чтобы ты составил план истории Будущего. Иди домой и берись за перо». Так как Азимов рассказывал, что его разговор с редактором длился около двух часов, то это, конечно, очень сокращённая версия их беседы. Но даже из этой ужасно краткой записи можно сделать ряд очевидных выводов. Например, то, что Джон Кэмпбелл сразу понял, что Азимов не может выйти из узких рамок жанра произведения. Писатель задумал написать очередной рассказ или быть может повесть, а его идее там негде развернуться. Чтобы направить ход мыслей Азимова по нужному пути, редактор заявил, что желал бы видеть целый ряд произведений различной длины, в том числе и романы, обо всей последовательности событий от падения Первой Галактической империи до образования Второй. Эти слова совершенно ошарашили Азимова. Ведь до сих пор он смог продать в «Эстаундинг» лишь несколько своих произведений, в том числе всего одну сколько-нибудь крупную повесть. Романов же молодой автор вообще пока не писал. От внезапного и всеохватного энтузиазма редактора юноша почти лишился дара речи. Вот и всё, что рассказал нам Азимов. Но о многом он умолчал: каков конкретно был его сюжет, предложенный редактору; почему Кэмпбелл так уверенно заявил, что нужна именно серия произведений, а не одно-единственное; какие конкретно сделал редактор советы и замечания. Однако собрав вместе все обрывки сведений, и добавив к этому наши знания об Азимове, Кэмпбелле и тех историях, которые впоследствии сочинил писатель, можно частично заполнить лакуны их двух часовой беседы. Представляется вероятным . что когда Азимов переступил порог кабинета Кэмпбелла, обуреваемый идеей новой истории, основная мысль его была направлена именно на период межзвёздного феодализма, наступивший вслед за падением империи. По идее Азимова, планета людей знания – энциклопедистов — находящаяся на краю Галактики изо всех сил противостоит великому упадку. В Тёмные Галактические годы эрудиты собрали сокровищницу лучших человеческих знаний, подобно тому, как ирландские монахи, живущие на краю Европы, стали хранителями классической культуры после падения Римской империи. И (как мы можем представить идею Азимова) в качестве демонстрации бесспорного успеха этого предприятия могут приводиться цитаты из «Галактической энциклопедии», опубликованной в спокойные дни новой и ещё лучшей Второй империи, которая возникла во многом благодаря усилиям энциклопедистов. Внимательнее присмотревшись к обстоятельствам этой задуманной истории, мы обнаружим, что перед нами финальная сцена из «Ночепада», когда вся надежда на преодоление цикличности истории и постоянной гибели цивилизации на планете Лагама, связана с сохранением научных знаний, надёжно спрятанных в Убежище, только дополненная и со счастливым концом. Еще мы можем увидеть в них отражение уважения и любви Азимова к «Британской энциклопедии», которую писатель страстно желал приобрести и прочитать от корки до корки. Пока Азимов излагал свою идею, Джон Кемпбелл, как обычно сидел, откинувшись, на своём вращающемся стуле и пуская дымок из сигареты. Но если редактор и слушал писателя, то в голове он оценивал и взвешивал каждое слово и проверял альтернативные возможности. Он сразу понял, что у Азимова есть основательная причина для энтузиазма. Идея и в самом деле была многообещающая, если, конечно, правильно её оформить. В то же время Кэмпбелл отлично понимал ограниченность мышления молодого писателя, но ничем не мог ему помочь. Его никогда не устраивали слишком простые решения, а эта предложенная Азимовым история являлась чересчур статичной, лёгкой и простой. В частности редактор был уверен, что возможно вообще сохранить и систематизировать те отрывочные сведения, которые остались после гибели некой цивилизации. Как он написал в предуведомлении к публикации повести Азимова «Основание» в майском за 1942 год номере «Эстаундинга»: «Упадок цивилизации характеризует уже тот факт, что её «учёные» считают, что знают всё на свете и что им остаётся лишь создавать на основе своих знаний энциклопедии». Для Кэмпбелла знание – истинное знание – это возможность разрешить даже дотоле неизвестную проблему, в том числе и проблему упадка Галактической империи. А если твои мысли и знания не помогают, то их нужно отбросить и найти другие, более полезные. Поэтому редактор не видел смысла в том, чтобы превратить неэффективные знания в культ. Выслушав Азимова, Кэмпбелл почувствовал, что создание энциклопедий – это не лучший способ справиться с проблемой упадка Галактической империи, и начал искать лучшее решение, которое он мог бы ухватить и подбросить Азимову. И он нашёл то, что искал. В словах Азимова, что на пепелище Первой империи должна взрасти Вторая империя. Услышав это, Кэмпбелл сразу выпрямился и застыл на месте. Он уже понял, что если в центр сюжета поставить идею создания Второй империи, то эта многообещающая азимовская идея может стать по-настоящему эффективной! Падение старой Галактической империи было начальной точкой. Замыслом для современного писателя-фантаста стало изобразить людей, которые знают, что делают, когда вступают в борьбу против сил цикличной истории и воплотить в жизнь идею новой, гораздо лучшей Галактической империи. И поэтому тотчас же, как Азимов закончил излагать идею своей истории, у редактора уже было, что ему ответить. И каждое слово и интонация в этой его речи имели целью направить мысли Азимова к этой новой, более масштабной концепции. Таким образом, Азимову предстояла коренная переделка сюжета – радикальный сдвиг в масштабах и выразительности – ему нужно было достаточно много времени, чтобы во всём разобраться. Поэтому понятно, что его спор с Кэмпбеллом о новом сюжете продолжался довольно долго. Наконец Кэмпбелл убедил писателя взяться за цикл произведений об истории будущего, и Азимов вернулся обратно в Бруклин. Первые десять дней дома Азимов отчаянно пытался взяться за заказанный Кэмпбеллом цикл историй. Но эта работа у него не ладилась. Писатель признался, что его рукопись была «чем дальше, тем глупее и глупее, пока, наконец, совсем не разорвал её».

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 28 июля 2020 г. 18:47 Глава 17(продолжение) Империя ума Прочитав «После конца света» Уильямсона молодой фэн Айзек Азимов с трепетом воспринял эту новую идею. Ведь Азимов обожал истории почти такие же, как научную фантастику, для него стало откровением, что звёзды и человеческую историю можно объединить вместе под знаменем Галактической империи. С другой стороны Айзеку Азимову как ученику Джона Кэмпбелла в современной научной фантастике совершенно не давали покоя некоторые аспекты этой повести. И они продолжали беспокоить писателя до тех пор, пока он не начал предлагать на них ответы в собственных НФ-произведениях. Одним таким примером стали бесконечные, «многократные» перепевы Уильямсона на тему высокомерных и неблагодарных роботов. Именно Малгорт и ему подобные роботы вдохновили писателя на рассказ «Логика», герой которого робот Кьюти может спорить с людьми и возражать им, беспрекословно выполняет ту работу, ради которой его и создали. Также не устроило Азимова то, что вопреки всем декларациям о возможности исторического развития будущего человечества в повести «После конца света», она сама не достаточна исторична. Галактические войны, длящиеся десять тысяч лет, поколения с родословной в двести тысяч лет и роботы, чьё презрение и ненависть к человечеству не остывает даже через миллион лет – всё это было слишком просто и статично для грядущей истории в представлении Азимова. Более того, как только возникли на сцене Малгорт и его роботы-фавориты, и после двухсот тысяч лет истории развития человечества она внезапно резко обрывается. Потом миллион лет люди и роботы не делали ничего кроме бесконечного перетягивания каната, пока первый Барри Хорн не проснулся и не разделался с Малгортом. Для Азимова с его заново пробудившейся тягой к галактической истории эта бесконечная борьба за эволюционное превосходство представлялась ненужным шагом назад. Истины ради заметим однако, что Уильямсон в повести «После конца света» придавал меньшее значение историческому элементу, нежели идеи о возможности для человечества сохранить смелость и чувство цели в мире, где все значительные работы делают за них роботы. Во всяком случае Уильямсон снова выдвинул эту идею вместе с множеством ключевых эпизодов, обстоятельств и взаимоотношений повести «После конца света», и переписал их более эффективно, в новых терминах современной научной фантастики в повести «Со скрещенными руками» («Эстаундинг», июль, 1947г.) и в его продолжении романе «Зондируя мозг» («Эстаундинг», март-май, 1948 г.), который более известен под названием своего книжного издания «Гуманоиды».(1949 г.) Однако в конце 1938 года после прочтения повести Уильямсона Айзек Азимов пришёл к убеждению, что космическое будущее человечества от первого полёта на Луну до образования межзвёздной империи, нуждается в тщательном историческом исследовании, в то время как НФ не уделила ему серьёзного внимания. И уже через несколько недель после прочтения повести «Почти конец света» Азимов написал рассказ, в котором первое путешествие на Луну представлено не как приключение героев, а как событие большого общественного и исторического значения. Явно демонстрируя, что это только первый шаг к будущим достижениям Азимов назвал свой рассказ «Ад астра», что по латински значит «к звёздам». Но Джон Кэмпбелл, желая с акцентировать большее внимание на оригинальную общественно-историчкскую обстановку рассказа Азимова, переименовал его в «Устремления». После своего дебюта в «Эстаундинге» следующий рассказ, который Азимов предложил Кэмбеллу, назывался «Упадок и гибель». Мы почти ничего о нём не знаем. Он так никогда не был опубликован, рукопись его случайно потерялась, и даже сам Азимов не мог ничего, кроме самого названия, вспомнить об этом рассказе. Но этот заголовок содержит в себе аллюзию на монументальный пионерский исторический труд Эдуарда Гибсона «Упадок и гибель Римской империи» (1776-1778г.г.), который Азимов постоянно читал и перечитывал. Впрочем, будь рассказ самым банальным и тривиальным, этот заголовок показывал нам, что Азимов продолжал интересоваться и уделять особое внимание империям. Затем, в своей новой попытке повести «Паломничество» Азимов решил написать нечто и историческое и галактическое. В ней земляне, ушедшие к звёздам и забывшие о своём происхождении, вновь открывают свою историю, обретают цель в жизни и возвращаются, дабы освободить Землю от долговременной оккупации мсасинов, разумных рептилий, ещё одной галактической цивилизации. Более того, в рамки сюжета «Паломничества» Азимов вкладывал одну историческую параллель за другой. Оккупация Земли оказывается похожей на господство римлян в Иудее в начале нашей эры. Компания по освобождению Земли ассоциировалась с крестовыми походами в Средние века. А решающее космическое сражение очень напоминает морскую битву греков с персами при Саломине в 480 году до нашей эры. Однако вопреки всем усилиям автора повесть «Паломничество» ни в одной своей редакции не имела значительного успеха, в том числе и тот её вариант, что был опубликован в «Планет сториз». Дело было в том, что все свои честолюбивые и далеко идущие замыслы Азимов умудрился уложить в повести длиной в 16000 слов – не больше, чем «Дороги должны катиться» Хайнлайна или «Оружейном магазине» Ван-Вогта. Азимов по неопытности попытался ввести в небольшое произведение все элементы эпоса. И всё же при всей слабости и пунктуальности этой повести в ней содержался зародыш стиля и направленности большинства будущих работ Азимова. Мы не ошибёмся, если скажем, что писателю понадобилось пятнадцать лет работы и добрых полдюжены книг, чтобы подробно изложить все те идеи, сюжетные ходы, взаимоотношения и ситуации, которые первоначально были вложены в повесть «Паломничество». Сразу после написания этой повести – точнее во время многочисленных переделок «Паломничества» — Азимов отложил дальнейшую разработку галактико-исторической темы и взялся за произведения других видов научной фантастики и учился писать в соответствии с кэмпбелловской идеологией. Но он никогда не забывал об идее звёздной истории человечества, которая пришла к нему после прочтения повести «После конца света». Таким образом, 1 августа 1941 года, когда юный Айзек Азимов ехал на метро, в поисках вдохновения открыл книгу Гильберта и Салливана на первой попавшейся странице и увидел рисунок к «Иоланте», он был готов, насколько вообще мог быть готов современный писатель-фантаст, мыслить о теме падения Галактической империи и возвращения феодализма, описанной с точки зрения свидетеля из спокойных дней Второй империи. Как только Азимова осенила эта идея, писатель понял, что она превосходна. Весь остаток пути он обдумывал свою идею, вспоминал «Упадок и гибель Римской империи» Гиббона, начинал прикидывать сюжетные ходы и старался представить реакцию Кэмпбелла на свою новую разработку. Однако размышляя о Галактической империи, Азимов никак не мог полностью раскрыть всю суть осенившей его идеи. И хотя писатель не мог сдержать счастливой улыбки – так хороша была идея – но он был не в состоянии оценить всех её масштабов. Джон Кэмпбелл увидел в ней больше. Не всё, но больше. И как только редактор познакомился с новой азимовской разработкой, он решил расширить этот замысел молодого писателя. Вот как Азимов в своей автобиографии описывает свой разговор с Кэмпбеллом: «Я был охвачен энтузиазмом, когда пришёл к Кэмпбеллу, и его тоже захватил мой энтузиазм. Быть может, даже слишком захватил, я до сих пор никогда не видел Кэмпбелла таким возбуждённым. — Этого слишком много для простого рассказа, — сказал он. — Я задумывал написать повесть, — быстро ответил я, быстро подхватывая его мысль. — И для повести тоже. Это должна быть серия произведений с открытым концом. — Что — что? – еле выговорил я. — Серия рассказов и повестей об истории будущего, о падении Первой Галактической империи, периоде феодализма и установлении Второй Галактической империи. — Что? – я с трудом открывал рот.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 27 июля 2020 г. 19:02 Глава 17 Империя ума Взлелеянный Джоном Кэмпбеллом Золотой век современной научной фантастики почти совпал по времени со Второй Мировой войной. Этот восхитительный период постоянных открытий и перемен начался с публикации в июльском за 1939 год номере «Эстаундинга» рассказов А.Э. Ван-Вогта «Чёрная тварь» и Айзека Азимова «Устремления», а всего через два месяца Германия напала на Польшу и развязала тем самым Вторую Мировую войну. А к концу он подошёл в конце 1945года, незадолго после атомной бомбы, капитуляции Японии и окончания Второй Мировой войны, когда в «Эстаундинге» вышли в свет романы тех же Азимова и Ван-Вогта, написанные, когда война была ещё в самом разгаре. Золотой век делят на две фазы. Грубо говоря, мы можем признать, что линия раздела между ними проходит в момент нападения японцев на Перл-Харбор в декабре 1941 года, события, из-за которого Соединённые Штаты Америки и вступили в войну. В первую фазу Золотого века – те примерно два с половиной года, пока Америка лишь пассивно следила за развитием новой, ещё более великой Мировой войны в ожидании момента, когда ей нужно будет вмешаться в войну и снова решить тем самым её исход – Джон Кэмпбелл предпринял генеральный штурм оставшейся неразрешимой в век Техники проблемы судьбы. Выступившие под его знаменем современной научной фантастики и вооружённые его новыми идеями сознания, непредопределённости и вселенских принципов действия писатели, произведения которых он печатал в «Эстаундинге» и «Унноуне» в своём развитии прошли путь от прежнего бытия в Деревне Земле, через попытку установить контроль над всем, что бы не встретилось людям, и до участия человечества в функционировании всего мироздания. И все основополагающие работы на эту тему де Кампа, Хайнлайна, Ван-Вогта, Азимова и других авторов были написаны – и почти все опубликованы — до 7 декабря 1941 года. Практически в начале августа 1941 года Айзек Азимов принёс Джону Кэмпбеллу свою работу, в которой он завершил построение великой основной концепции раннего Золотого века. Ею стала идея уничтожение цикличности истории на широких просторах галактик и установление власти человечества над звёздами и отдалённым будущим. В то время Азимову исполнился 21год и он стал уже магистром химии. Тем же летом он прослушал в Колумбийском университете интенсивный подготовительный курс для получения звания д-р философии. Он с неослабным вниманием следил за последними новостями войны; внезапным нападением Германии на своего недавнего союзника, Советский Союз. И кроме того он по-прежнему часто сидел за кассой маленького семейного магазинчика. И в это время он ухитрился написать три НФ истории. Тем летом границы тесного личного азимовского мира начали расширяться. В июне родители убедили его на неделю покинуть дом на каникулы и пожить в дешёвом мотеле в Кэтскилисе – вот новые впечатления для Айзека. В первый раз у него в кармане оказалось достаточно денег, чтобы водить знакомых девушек в кино. Ровно через год он станет уже женатым человеком, будет жить в другом городе и работать военным химиком. И именно в августе 1941 года Азимов впервые сумел полностью раскрыться как ведущий писатель-фантаст. Его третье и четвёртое опубликованные произведения «Логика» и «Лжец», которые вышли весной у Кэмпбелла, не нашли среди читателей «Эстаундинга» ни малейшего отклика. Однако другие писатели-фантасты уже обратили на него внимание – азимовские законопослушные роботы стали, например, предметом обсуждения на неформальном литературном обществе «Манона», которое собиралось в доме у Роберта Хайнлайна в Лос-Анджелесе. А уже через несколько недель вышел сентябрьский номер «Эстаундинга» с первой выдающейся повестью этого юноши «Ночепад» и иллюстрации к ней были выполнены самым лучшим художником журнала Хубертом Роджерсом, они стали одними из лучших его работ. С этого момента писателя-фантаста Азимова уже нельзя было не замечать. В пятницу первого августа после окончания занятий в университете Азимов сел в метро и в очередной раз поехал в малый Манхэттен, в издательскую компанию «Стрит и Смит» к Джону Кэмпбеллу. Азимов обожал обсуждать с редактором новые идеи произведений, но на этот раз ничего не приходило писателю в голову. Азимов вспоминает: «По дороге я изо всех сил пытался придумать что-нибудь новое. Наконец, отчаявшись, решил воспользоваться уже имеющимся. Я раскрыл книжку наобум и начал свободно фантазировать на тему увиденного на её страницах. Книга эта была сборником пьес Гилберта и Салливана. Мне попалась на глаза «Иоланта», картинка, на которой Королева Фей бросалась в ноги Привейту Уиллису, часовому. Думая о часовом , я вспомнил о солдатах, военных империях, Римской Империи – Галактическая империя – точно! Почему бы написать о падении Галактической империи и возвращении феодализма, причём написать всё это с точки зрения наблюдателя из спокойных дней Второй Галактической империи?» Какой восхитительный полёт фантазии – от случайного образа Королевы Фей из оперы девятнадцатого века единым скачком к моменту падения одной Галактической империи и возникновении другой! Тем не менее таков образ мысли Азимова был совершенно не случаен. Пользуясь преимуществом высоты обзора, мы можем понять, что идея установления контроля человечества над звёздами уже витала в воздухе, а Айзек Азимов являлся одним из самых вероятных кандидатов воплотить её в научной фантастике. Ведь де Камп и Прэтт уже подготовили научное обоснование для перехода из одного параллельного мира в другой. Роберт Хайнлайн подробно описал грядущее время. На повестку дня в научной фантастике встала гигантская задача применить вселенские принципы действия к самой расширяющейся, полной звёзд Вселенной. За эту задачу не мог взяться де Камп. Ведь его строгие научные принципы не позволяли писателю поверить в достижение сверхъестественных скоростей, без которых человечество не сумело бы путешествовать дальше ближайших звёзд. Не смог разрешить эту задачу и Хайнлайн. В его романе «Дети Мафусаила», который именно тогда выходил в свет, герои нашли жизнь среди звёзд столь ужасной и всё сокрушающей, что в конце концов решают вернуться обратно на Землю, дабы успокоить свои больные нервы горячим даласским ромом. А Айзек Аэимов не ведал ни страхов, ни сомнений. Ведь свет звёзд сиял в его глазах. Будучи в конце двадцатых и тридцатых годах заядлым читателем журналов научной фантастики, Айзек особенно восхищался эпосами о супернауке и истории об исследованиях чужих цивилизаций среди звёзд. Писатели –пионеры звёздоплавания – Э.Э.Смит, Эдмонд Гамильтон, Джек Уильямсон и молодой Джон Кэмпбелл – были в числе его кумиров. В тридцатые годы Азимов испытал величайшее чувство наслаждения при чтении журналов научной фантастики, когда в сентябрьском за 1937 год номере «Эстаундинга» прочитал первую часть «Галактического патруля» — первого романа Дока Смита из цикла произведений о Линзманах. Как говорит сам писатель: «По-моему, я никогда не наслаждался так какой бы то ни было иной частью произведения». По тому пылу, с которым Азимов стремился уложить в современную научную фантастику всю расширяющуюся звёздную Вселенную, он не имел себе равных среди всех новых кэмпбелловских авторов. Однако пока редактор позволял этой его черте проявляться в весьма ограниченных пределах. Первая попытка Азимова описать в произведении всю Галактику – повесть «Поломничество» — была предложена Кэмпбеллу уже в начале марта в 1939 ода сразу после успешной продажи «Устремлений». И когда Кэмпбелл отклонил её. Азимов тотчас переписал повесть, отослал её снова и так продолжалось до тех пор, пока в четвёртый раз не пришёл ответ с решительным и окончательным отказом. В конце концов это, быть может, самое многострадальное азимовское произведение, выдержав семь редакций и десять отказов, было опубликовано в весеннем за 1942 год номере «Планет сториз» под предложенным редактором названием «Инок пламени». Ещё мы можем вспомнить, что во второй из купленных Кэмпбеллом у Азимова истории «Хомо Сол» есть Галактическая Федерация гуманоидов, которая приветствует первых людей с Земли, достигших звёзд. Но редактор согласился купить это произведение только после того, как он заставил Азимова особо акцентироваться на галактической характеристики людей как совершенного вида «безумных гениев». Потом, когда Азимов написал ещё одно произведение, подобное «Хомо Сол», рассказ «Воображение», в котором действуют разумные галактические существа, но не земляне, Кэмпбелл тут же его отклонил. Повесть «Ночепад» была написана Азимовым уже в соответствии с правилами Кэмпбелла, так как действие в ней происходит на дальней планете с шестью солнцами, расположенными посреди огромного скопления из тридцати тысяч звёзд, но населённой существами, которые физически, психологически и социально похожи на нас. Для Азимова, чтобы перейти от этой истории к идее о человеческой межзвёздной империи, не нужно было сделать большого шага, тем более что сама по себе идея Галактической Империи уже вошла в научно-фантастический лексикон писателя. Эта идея впервые была выдвинута Джеком Уильямсоном в повести «После конца света», опубликованной в февральском за 1939 год номере «Марвел сайен сториз» («Диковинные научные истории»). Этот бульварный НФ журнал выходил нерегулярно, всего девять раз между 1938 и 1941 годами. Конечно, первому эта история была предложена Кэмпбеллу, но редактор её отклонил. Несмотря на некоторую её оригинальность, повесть в целом являлась слишком старомодной для нового, создаваемого Кэмпбеллом «Эстаундинга». Не последнюю очередь за это несла ответственность сама структура сюжета. По своей форме «После конца света» являлась ещё одной историей века Техники о герое, который путешествует в Мир За Холмом и после ряда приключений возвращается домой. Главный герой повести, Барри Хорн, современный искатель приключений и пионер ракетостроения. При его первой попытке достигнуть другой планеты его космический корабль «Астронавт» сбивается с пути и пролетает мимо своей цели, планеты Венера. В космосе Хорн впадает в холодный сон и просыпается лишь через миллион двести тысяч лет. В будущем, в которое он попадёт, могущественный робот-предатель по имени Малгарт миллион лет пытается покорить, поработить и уничтожить человечество. Выясняется, что это ужасное существо создал потомок главного героя, которого тоже зовут Барри Хорн, и именно убийство своего создателя стало первым шагом робота, восставшего против человеческого господства. Участью и судьбой вновь проснувшейся живой легенды, первого Барри Хорна, стало проникнуть на тридцати метровое тело Малгорта, внутрь «Блэк Мистуна, его защитной оболочки» и убить робота, разорвав важнейшую трубку в его чёрном мозге. И когда все эти события происходят, Хорна отправляют сквозь время назад, к точке его отлёта с Земли в октябре 1938 года. Там Хорн записывает свою историю и умирает. Не было способа заставить Кэмпбелла приобрести подобное старомодное произведение со всей его поэтикой и романтизмом. В 1938 году редактор делал всё, чтобы изгнать со страниц «Эстаундинга» роботов, бунтующих против своих создателей, сходство (и полное родство душ) людей, родившихся через миллион лет один после другого, и вообще путешествия в другие миры с последующим возвращением назад на время, достаточное лишь для описания своих приключений. Однако несмотря на антипатию к ней Джона Кэмпбелла, придерживавшегося идеологии конца века Техники, повесть «После конца света» содержала одну очень важную для научной фантастики идею, действие в ней , в отличие от всех её предшественников, не ограничивалась рамками Земли или Солнечной системы. Конфликт Малгорта с человечеством происходит в масштабе всей заселённой людьми Галактики – в Галактической империи. За время своего долгого сна Барри Хорн перемещается и во времени и в пространстве. И при этом может мысленно воспринимать последние новости развития человечества в будущем (эта его способность объясняется упоминанием «известных экспериментов Райна в области «парапсихологии»). В своём телепатическом сне Хорн следит за ростом межзвёздной человеческой империи. Он рассказывает нам: «Число людей умножилось и выросло их могущество. Проводились исследования и открывались межзвёздные законы. В течение ста тысяч лет — а для меня в моём неосторожном сне прошло, казалось, не больше часа – я наблюдал за постоянной борьбой между силами межпланетной федерации и армадой космических пиратов, которые однажды угрожали им всем /…/ Продвигаясь от звезды к звезде, силы федерации оттеснили наконец пиратов к краю Галактики и затем развязали жесточайшую галактическую войну друг с другом. Десятки тысяч лет десятки миллионов планет были залиты кровью. Союзы и демократии сменялись постепенно диктатурами. И победившая Лига Ледроса превратилась в Галактическую империю. И тогда в Галактику снова вернулись мир и процветание. Просвещённые императоры восстановили демократические институты. Ледрос, планета-столица, стала сердцем межзвёздной цивилизации. Именно здесь Джек Уильямсон выдвинул удивительную и неслыханную прежде идею – о возможности политической империи людей, способной распространяться вширь и охватить все звёзды нашей Галактики. До сих пор во всех фантастических произведениях дальнее будущее и звёзды всегда оказывались миром жесточайшей эволюционной борьбы, проверяющей космические цивилизации на выживание. Но смелым своим порывом воображения Уильямсон разорвал все путы эволюции и провозгласил галактическое будущее полигоном для исторического развития человечества.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 26 июля 2020 г. 18:11 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Когда репортёр начинает объясняться в любви, Патриция быстро убеждается, что его загипнотизировали. Она сажает Ли в маленькую шлюпку и отправляет его попытать счастья спастись от дриггов. Внезапно Ли в очередной раз оказывается в момент начала своего побега. Когда он получает приказ проникнуть в комнату Патриции Унгарн, оказывается Джил не был полностью удовлетворён сложившимся ходом событий и будет повторять одну и ту же сцену пока дело не решиться нужным ему образом. Ли постепенно начинает ощущать присутствие чужого разума в своей голове – и внезапно он начинает смотреть на вещи с новой и очень странной ясностью. Комната Патриции, прежде казавшаяся столь прекрасной, теперь представлялась ему вместилищем недостатков и изъянов. Да и саму Патрицию он находит не такой, какую видел в тот момент, когда объяснялся ей в любви: «На всей Земле ни одна женщина не подвергалась столь строгой проверке. Формы её тела и черты лица, столь утончённо благородные и возвышенно аристократические для прежнего Ли, выглядели теперь как у слабоумной. Отличный образчик вырождения в изоляции. В его мыслях не было ни презрения, ни уничижения, просто очередное мимолётное впечатление, за которое он был обязан своим новым способностям – умению улавливать обертоны, намёки за намёками и складывать тысячи мельчайших фактов в одну цельную картину». Этот Ли смог полностью держать ситуацию под контролем. Он обезвреживает Патрицию и её отца, а потом отключает энергетический экран, защищающий этот аванпост галактов. Ли в точности исполнил приказ дриггов. И поэтому когда он снова возвращается к вампирам, ликующий Джил связывает репортёра и сдаёт с рук на руки алчной Мерли. А эта женщина-дригг смотрит на него с такой похотью и вожделением, что кажется столь же сексуальной, сколь и жаждущей полакомиться его жизненной силой. Мерла просит Ли не противиться её поцелую смерти. Однако при соприкосновении их губ вся энергия перетекает не к ней, а к нему. Происходит вспышка голубого пламени, и Мерла падает без чувств. Когда Джил с помощью малой толики собственной жизненной силы приводит её в себя, испуганная Мерла признаётся, что её обманули. Она в тайне убила десятки землян и забрала их энергию, а теперь вся эта сила перешла к Ли! Тут же приходит на ум кульминационная сцена «Слэна», когда оковы спадают с Джомми, и тогда Кир Грей начинает понимать, что перед ним сын Питера Кросса. А сейчас спали оковы с репортёра. Уильям Ли оказался великим галактом! Выясняется, что галакты предвидели появление дриггов на Земле. И поэтому один из великих галактов добровольно отказался от девяти десятых своей мощи и ментальной силы и превратился в самого обыкновенного землянина. Сейчас же он восстановил свой нормальный энергетический уровень и теперь готов заманить в эту планетную систему и уничтожить все двести двадцать семь космических кораблей дриггов. Это самое могущественное и абсолютно уверенное в себе существо отпускает ставших разом послушными Джима и Мерлу и говорит им: «Возвращайтесь к своей обычной жизни. Я буду создавать из обеих своих личностей единое целое, и ваше присутствие здесь не обязательно». К этому моменту повести «Жизненная сила» мы познакомились с пятью различными уровнями разума: Уильям Ли, землянин, репортёр, IQ=112; профессор и его дочь Патриция, клугги, IQ=240; Мерла и Джил, дригги, IQ=400; Ли, начинающий пробуждаться и замечающий изъяны в самой Патриции и недостатки в её комнате; и восстановивший свою энергию галакт, который может лишь несколькими словами укротить существа, как Джил и Мерла. И ещё один уровень разума остаётся вакантным – полностью восстановивший себя великий галакт с IQ=1200. Где можно ещё было бы встретиться с таким рядом сказочных существ! А.Э. Ван-Вогт лучше, чем большинство людей понимал, что истинный разум гораздо глубже и намного сложнее, нежели сознательная, рационалистическая способность оперировать фактами и образами. И мы совершим большую ошибку, если примем всевозможные значения IQ в «Жизненной силе», как некий индекс относительной способности и мастерства, определяющийся с помощью какого-нибудь космического теста. Скорее нам стоит рассматривать индексы как ряд различных уровней существования, уровней способности совместить всевозможные аспекты в единое целое, которое и будет «разумом». Об этом прямо не говориться в «Жизненной силе», зато говориться в другой, написанной через много лет после неё, но тесно связанной с этой повестью и продолжающей её сюжет повестью «Полноправный разум». («Иф.»; («Если»), октябрь, 1968 г.) В ней профессор Унгарн заявляет, что стандартные земные тесты IQ не учитывают ряда важных вещей для разума, в том числе возможности и способности к пространственным связям. А Патриция Унгарн смотрит дриггу в глаза и язвительно произносит: «Если бы IQ мог замерять альтруизм, вы, дригги, наверное, сразу стали бы полными идиотами». Такой дерзкий вызов бросил всем Ван-Вогт своей попыткой изобразить на бумаге образ настоящего великого галакта! Дабы чётко представить себе, сколь трудна была для писателей-фантастов 1941 года проблема встречи с принципиально неведомым существом, вспомним, что Слейтон Форд из «Детей Мафусаила» Хайнлайна сломался как человек после своей встречи с богом Джокарийцев, а Высшее Существо, промелькнувшее на страницах повести Хайнлайна «Из-за его шнурков», полностью деморализует Боба Уилсона/ Диктора, заставляет в один миг поседеть и лишиться чувств, подобно сбитой с толку собаки, не способной понять, каким образом в её кормушку попадёт пища. Но Ван-Вогт попытался изобразить не только то, что встреча с принципиально высшим существом не столь страшна. Ван-Вогт желал продемонстрировать то, что самый обыкновенный землянин – или некто, подобный ему – может изменяться, улучшаться и достичь наконец самых больших знаний и самой высокой ответственности, какие только мог представить себе писатель. Ван-Вогт говорил: «Проблема заключалась в том, чтобы описать действия существа, чей IQ равен 1200, как оно сидит , чувствует и мыслит. И я не мог описывать его на этой стадии слишком долго, так он должен был стать нереальным. Несколько раз я видел его во сне и, наконец, понял его. Я понял, что оно совершенно безопасно, тем не менее даже писать о нём было нестерпимо больно». А ещё он признался: «Это был самый тяжёлый в моей писательской практике эпизод». Вот последние строки «Жизненной силы», на которых испуганное и сбитое с толку существо, которое считает себя Уильямсом Ли, землянином, репортёром, IQ= 112, превращается в великого галакта: «Потом он удивлённо посмотрелся в зеркало. Он не помнил, откуда оно тут взялось. Зеркало стояло прямо перед ним на том месте, где мгновением раньше располагался чёрный иллюминатор, и в зеркале появилось изображение, которое он пока не различал своим затуманенным взором. Постепенно — он чётко ощущал это – его взор прояснился. Он увидел и тотчас как будто ослеп… Он отказывался поверить своим глазам. В безумном отчаянии его разум задёргался, словно тело погребенного заживо, за мгновение осознавший свою ужасную судьбу. В отчаянии он отпрянул от блестящего изображения в зеркале. Столь ужасным было оно и столь паническим был его страх, что мысли его смешались и всё в голове у него начало кружиться, словно колесо, вращаясь всё быстрее и быстрее… Это колесо разлетелось на десятки тысяч поющих от боли осколков. Наступила тьма, всё стало чернее галактической ночи. И пришла… Цельность!» Воистину цельность торжествует! Какое же длительное путешествие мы совершили с тех прежних дней, когда землянин, встретившийся с чем-то похожим на более высшее существо, мог только стучать зубами и стрелять. На самом деле ни одно научно-фантастическое произведение не смогло сделать такого гигантского скачка к неведомой мистерии! Но в этой повести есть нечто большее, чем успешное описание неведомых существ. Для тех из нас, кто проследил за всем циклом развития научной фантастики – мифической интерпретации современного западного научного материализма – та целостная картина человека и мироздания, которую написал Ван-Вогт в «Эстаундинге» с июля 1939 года по начало 1943 года, а заключительную точку поставил своей финальной сценой в «Жизненной силе», ясно даёт нам понять, что наша история близка к завершению.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 25 июля 2020 г. 15:12 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Никто, кроме слабо достоверного, не вполне рационального, технически малограмотного А.Э. Ван-Вогта с его сновидениями о славном будущем человечества. Начиная уже с первого опубликованного своего НФ произведения, Ван-Вогт утверждал, что когда-нибудь человеческая цивилизация станет во главе всей Галактики. И очевидно, что рассматривая все его истории от «Чёрной твари» до «Службы» как нечто единое целое, мы можем увидеть, что это многогранное размышление о том, каким может стать человек и каким он будет, если прмет на себя ответственность за себя, своих друзей, других существ, и ещё за пространство, время и всё сущее. У Кэмпбелла не оставалось ни единого шанса отвергнуть такую идею. Слишком близко она лежала к чаяниям его сердца. И тем не менее некие фундаментальные аспекты ванн-вогтовского мышления по-прежнему не устраивали и раздражали редактора. Кэмпбелл был материалистом, прагматиком и методистом – человеком с инженерным взглядом на суть и работу вещей. Для него имело огромное значение установление человеческого контроля над всей Вселенной, и всё, что способствовало этому, было для него хорошо. Мы можем вполне справедливо заметить, что редактор продолжал смотреть на природу Вселенной с точки зрения двадцатых годов, как на великую машину, но модифицировал свой взгляд в соответствии с понятием тридцатых годов о синергетической силе целостных систем. Кэмпбелл верил в то, что если люди овладеют всем сводом законов, которым подчиняется гигантская космическая машина-система, то они смогут по своему желанию управлять её работой и направлять всю её деятельность. Ван-Вогт также смотрел на мир как на единое целое, но его подход был более тонок. Он не являлся ни прагматиком, ни материалистом. Для него Вселенная не состояла из мёртвых частей и не была безмотивным механизмом, которую люди могли подчинить себе и направить в любую по их выбору сторону. Нет, писатель смотрел на всё сущее как на живое и неделимое. Целое, и с ним нужно обращаться осторожно и уважительно — по его, а не нашим понятиям. В своих произведениях Ван-Вогт утверждал новый моральный порядок, принципиально отличный от традиционной морали, угроза гибели которой стала центральной точкой в великом споре века Техники между цивилованными защитниками души и сверхъестественного и варварами – партизанами, сторонниками видимой материи. Отличие заключалось в том, что если унаследованное космическое и социальное устройство основывалось на степени близости родства с Богом и сверхъестественным, то мораль Ван-Вогта зависила от относительной способности существ постигать и пользоваться существенными качествами высшей Целостности. Джон Кэмпбелл был столь же несведущ в морали, как любой простой научный варвар из двадцатого века. Но он мог признать писателя Ван-Вогта, рассматривая его новую мораль как один из вариантов своей собственной доктрины о вселенских принципах действия. Таким образом, если способ функционирования Вселенной можно назвать словом «правильный», то правильное поведение и эффективное использование вселенских принципов действия будет обозначать одно и то же. И Кэмпбелл сделал этот шаг. Конечно же, подобное своеобразное понимание Ван-Вогта очень похоже на поступок старушки из сказки, которая впервые в жизни увидев ястреба, так и не успокоилась, пока не подрезала ему крылья и клюв и не превратила в домашнюю курицу. Точно так же Кэмпбелл отсекал у Ван-Вогта всё самое важное – его чувство неотъемлемой связи между материей и жизнью и категорическую веру в космическую необходимость морального поведения. На самом деле, если Кэмпбелл совершал правильные поступки, то не потому что сознавал их моральную правоту, а так как считал их самым эффективным средством достижения своих целей. Другое время, как говориться, другие песни. А для Ван-Вогта правильные действия не являлись эффективным средством или наилучшим выбором. Других для него просто не существовало. Только они вели человечество вперёд. В итоге это фундаментальное несоответствие ощущения и цели привело к тому, что Кэмпбелл мог свободно принимать произведения Ван-Вогта с их могущественными героями, управляющими звёздами, уничтожающими чудовищ, путешествующими из одной галактики в другую, создающих планеты, улучшающих суперменов, сдерживающих власть империи и патрулирующих грядущее время. Но средства, благодаря которым Ван-Вогт достиг столь чудесных возможностей, так и остались ему недоступны. Однако с нашей, более дальней перспективой зрения, мы можем заметить, что в первых своих восьми произведениях, взятых как единое целое, которые Ван-Вогт создал сразу после того как ушёл из Канадского министерства национальной безопасности и стал профессиональным писателем-фантастом, содержались контуры программы человеческого поведения и развития в моральной, целеустремлённой, всесвязывающей и органистической Вселенной. Эти истории говорили, что дорога человечества в космос проходит через ответственность, сотрудничество и альтруизм. Они заявляли о наличии многих уровней существования один под другим, каждый из которых определялся собственной степенью включения в единое целое. И ещё в них рассказывалось, что главной и естественной задачей людей, совершивших перемещение с одного уровня развития на другой должно стать возвращение назад и помощь тем, кто остался позади, дабы они преодолели свою зажатость и ограниченность, расширили свой кругозор и научились бы, как достигнуть нового, более высокого уровня существования. Среди этих восьми историй есть одна, в которой показаны самые дальние перспективы развития и могущества людей и где Ван-Вогт объединил всё лучшее из созданного им ранее. Это была повесть «Жизненная сила», опубликованная вслед за «Вербовочной станцией» и «Сотрудничеством или нет» в майском за 1942 год номере «Эстаундинга». В повести «Жизненная сила» человеческая форма принята в качестве стандартной формы разумной жизни во всей Галактике. Но в рамках этой основной формы выясняется, что возможны самые разнообразные уровни организации. В самой повести нас знакомят с шестью подобными уровнями, различающимися по своему значению IQ. В самом низу шкалы находятся простые люди с Земли, представленные молодым репортёром Уильямом Ли. Это самый обыкновенный парень, а его IQ чуть выше среднего и равен 112. В его мире будущего, психологические машины, изобретённые профессором Гарретом Унгорном, благородным учёным-затворником, который живёт вместе с дочерью в «метеоритном» доме недолеко от Юпитера, по идее должны были покончить со всеми войнами и преступлениями.Но Ли ведёт своё частное расследование серии странных и очень жестоких убийств – «первых за двадцать семь лет убийств на всей Северной Америке» — жертвы которых полностью лишались крови и статического электричества, а губы их истерзаны и изжёваны. Эти убийства оказываются делом двух космических вампиров-дриггов, мужчины по имени Джил и женщины по имени Мерла. Эта кровожадная парочка имеет сверхбыструю реакцию, отменное знание психологии и IQ равный 400. Но чтобы поддерживать своё существование, они должны постоянно пить кровь и «жизненную силу» у других людей. Как однажды Мерла объясняет Уильяму Ли, миллион лет назад дригги были в числе межзвёздных туристов, которых однажды притянула к себе мёртвая звезда: «Её лучи, чрезвычайно опасные для человеческой жизни, поразили всех нас. Было обнаружено, что только постоянное вливание крови и жизненной силы от других людей может спасти нас. Какое-то время нам помогали, а потом власти решили уничтожить всех нас как совершенно неизлечимых. Мы все – несколько сотен людей, ожидавших исполнения приговора – были молоды, ужасно молоды. Мы хотели жить и иметь поначалу друзей. Мы бежали, и с тех пор каждый миг боремся за свою жизнь». Джил и Мерла попали на Землю полумёртвыми от нехватки крови и жизненной силы. За пределами нашей Солнечной системы они уловили сигналы «ультрарадио», что Земля около семи тысяч лет назад стала колонией галактов. «Сейчас она на на третьей стадии развития, примитивными средствами космических путешествий начала располагать немногим более ста лет назад». Ещё радио сообщает, что на столь ранней стадии развития местная культура не готова ещё к восприятию знаний о существовании более старого , громадного и могущественного мира галактов. Поэтому все корабли галактов предупреждали соблюдать осторожность. Мерла и Джил рады такой новости. Ведь для них подобная изолированная, слаборазвитая – всего лишь третья степень – планета являлась богатейшим и легко разрабатываемым источником крови и жизненной энергии для себя и всех остальных членов рода дриггов. Единственной тому преградой остаётся наблюдатель галактов. Но Джил и Мерла полагают, что могут без труда опознать и уничтожить его. Ведь работа наблюдателем на примитивной планете является делом клуггов, ещё одного типа существ, чей IQ равен 240 и дриггам они не соперники. Дригги по-настоящему бояться лишь одного, возможного вмешательства ещё более совершенного вида людей, «великих галактов», чей IQ равен 1200. Однако за последний миллион лет эти странные существа ни разу ничего не предпринимали непосредственно против дриггов. Джил и Мерла появляются в гостиничном номере Уильяма Ли – их космический корабль материализуется в пространственно-временных координатах, совпадающих с ванной Ли – и превращают репортёра в свой безвольный инструмент. Используя его разум и знания вампиры опознают в профессоре Гаррете Унгарне наблюдателя галактов в локальной системе. Потом они гипнотизируют Ли, внушают любовь к дочери профессора Патриции и отправляют на Юпитер, чтобы репортёр проник в унгарнсовский метеорит и отключил бы защитный экран. Ли выполняет в точности всё, что вампиры желают, но при этом происходит нечто очень странное. Пока он проникает на этот метеорит, некоторые события начинают снова и снова повторяться. Сначала Ли берёт интервью у совершенно сбитой с толку Патриции Унгарн, когда он вырывается от своих конвоиров и бежит. Он бежит к лифту. Он попадает в абсолютно тёмную комнату. И в ней он встречает нечто, и оно вспыхивает со щелчком и затем как будто внедряется в голову репортёра. Внезапно Ли снова оказывается в моменте начала побега. Ему приказывают проникнуть в комнату Патриции, которую журналист находит прекрасной и чудесной. Слегка смущённый репортёр рассказывает девушке о лифте и тёмной комнате, но она не верит в реальность всего этого. Патриция даже показывает Ли, что то, что он считал дверью в лифт, на самом деле ведёт в ещё один коридор.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 24 июля 2020 г. 16:05 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Там в госпитале ему объяснили, что он обслуживает территорию, которую занимают фермеры и маленькие городки вокруг Пифферс роад – маленькой общины, где он родился и где прошло его детство. Дрейк хочет вернуться к началу своего маршрута, в надежде вспомнить события последних дней. По дороге он встречает другого странствующего торговца, который сообщает Дрейку, что в предыдущем путешествии они вместе встретили в поезде девушку, Селани Джонс, с корзиной сувениров. Отец девушки накупил старых железок, ряд странных причудливых приспособлений – среди них перьевые ручки, которые могут писать разноцветными чернилами и не нуждаться в дополнительной заправке, и чаши, из которых можно выпить самые   различные напитки. Юная Селани продавала всё это по доллару за предмет. Когда продавец показал Дрейку купленную у девушки ручку, Дрей изумился её видом. Его компания не могла производить вещи такого качества и такой цены, эта вещь просто диковинка. Но пока Дрейк смотрел на ручку к нему подсел тощий старик и тоже просит показать её, и в его руках ручка сломалась пополам. Селани рассказали про этот случай, когда она проходила по поезду со своей корзинкой. Глядя на старика, она наткнулась на такой горящий взгляд, что от страха выскочила из поезда на ближайшей остановке – Пифферс роад. Дрейк вышел следом. И это последнее, что видел и смог рассказать ему торговец. В поисках своей потерянной памяти Дрейк снова оказывается на Пифферс роад. Он надеется отыскать там Джонсов, но трейлер, в котором они живут, куда-то уехал. А когда Дрейк обращается за помощью к их соседке, то слышит ещё одну странную историю. Две недели назад сын соседки видел, как Дрейк сошёл с поезда и вошёл в трейлер Джонсов. И ещё он заметил, что Дрейк обнаружил новые супервещи – стёкла, которые могут служить всему от микроскопа до телескопа, и для фотоаппаратов, мгновенно выдающих фотографии. Но когда к трейлеру подошли взволнованные Селани и её отец, мальчик испугался и убежал. Когда он вернулся, трейлер уже исчез – никуда не уехал, а просто внезапно исчез – и вместе с ним пропал и Дрейк. Кроме того оказалось, что вскоре после этого появился странный, но хорошо выглядевший джентльмен и начал расспрашивать людей о вещах, которые они купили у мистера Джонса. А ещё через два дня все эти купленные за один доллар предметы вышли из строя. Удивлённый Дрейк возвращается в гостиницу, чтобы обдумать всё это. И там он видит, как отлично выглядящий старик, который только что сломал у другого человека ручку, возвращает пострадавшему его доллар. Потом на тротуаре перед гостиницей Дрейк оказывается лицом к лицу со стариком. Но старик вдруг хватает Дрейка за запястье так, что тот не может вырваться, и сажает его в машину, где Дрейк снова теряет сознание. Когда Дрейк открывает глаза , то находит себя лежащим под высоким сводчатым потолком в каком-то огромном здании. Во все стороны дальше, чем можно проникнуть взглядом, уходят тёмные мраморные коридоры. Он идёт по главному коридору, не обращая внимания на все двери, боковые проходы и ответвления, и Дрейку уже начинает казаться, что это здание имеет десять миль в длину. Наконец коридор заканчивается большой дверью, за которой оказывается пустая дымка тумана. Сделав сто шагов в тумане, Дрейк обнаруживает, что уже вышел из здания. Вернувшись обратно, Дрейк заходит в кабинет. Там лежат журналы, гроссбухи и отчёты по делу о «Владыке Кинстоне Крейге». Этот человек был способен путешествовать по времени на девять столетий – или двадцать пять тысячелетий в будущее, дабы исправлять несправедливость, предотвращать убийства; убеждать безжалостных правителей одуматься, пусть даже посредством сотворения новых «вероятностных миров». В одном случае Крейг затратил месяцы кропотливого труда, чтобы установить « время разграничения между девяносто восьмым и девяносто девятым веками». И где бы он ни работал, этот Владыка возвращается в Дворец Бессмертия. Оказывается, нам посчастливилось увидеть главную информацию организации, которая обладает воистину огромным чувством ответственности, заботится о человеке и хочет осторожно провести его в будущие времена. Вспомним, что оружейные магазины посвящают свою деятельность лишь исправлению личной несправедливости; они принципиально не вмешиваются в основной поток человеческой жизни. Но эти Владыки из Дворца Бессмертия не ограничиваются полумерами. У них есть и возможность и необходимая моральная вера, чтобы двигаться вперёд по времени меняя, формируя и руководя развитием будущего человечества. После того как Дрейк просматривает документы о Кингстоне Крейге, на другом конце лестницы, ведущей вверх , в одном из боковых коридоров он находит отлично обставленную комнату. Там он ест и ложиться спать. Просыпаясь, Дрейк обнаруживает, что рядом с ним лежит красивая женщина, которая ведёт себя так, словно они давно и хорошо знакомы друг с другом. Когда он уходит из комнаты, выясняется, что прежде пустое здание теперь полным-полно людьми. К Дрейку подходит какой-то человек и обращается к нему по имени. Вскоре к ним приближается и та самая красивая женщина, которая оказывается женой Дрейка – девичья фамилия Селани Джонс. Дальше выясняется, что это здание и есть Дворец Бессмертия. Оно построено в единственном известном месте с обратным течением времени, поэтому все кто здесь живут, с годами молодеют, а не стареют. Всего существует три тысячи Владык-людей, которые умеют двигаться сквозь время. Все они родились в двадцатом – двадцать пятом веке недалеко от маленькой американской общины под названием Пифферс роад. Эти Владыки имеют одну общую характеристику – местонахождение их внутренних органов перевёрнуто по сравнению с органами обычных людей. Оказывается, что Владыка, отец Селани не верит в то, что все Владыки действуют правильно. С помощью продажи безделушек и устранения металла из Пифферс роад он создаёт неблагоприятные условия для рождения нового Владыки. Если мистер Джонс добьётся успеха, то возникнет вероятность того, что мир, в котором Дворец Бессмертия будет и дальше тих и пуст – таков, каким Дрейк его видел вчера. Для того чтобы остановить его, нужно, чтобы необученный Владыка – то есть Ральф Дрейк – подошёл к Джонсу и особой перчаткой схватил его за плечо. Согласиться ли Дрейк сделать это? Чтобы повлиять на это решение Дрейка Селани рассказывает ему о том, что произошло после того, как Дрейк спрятался в их трейлере, а трейлер исчез с Пифферс роад. Её отец был совершенно расстроен появлением в поезде старика, ломающего авторучки. Их трейлер переместился по времени, чтобы уйти от этого Владыки, и мистер Джонс заявил: «Когда я думаю о чудовищном кощунстве этих существ, которые действуют словно Боги и изо всех сил пытаются изменить естественный образ жизни и, насколько я знаю, делают это с помощью исторических исследований»… И в этот момент Дрейк выскакивает из засады, хватает мистера Джонса за плечо рукой в перчатке и тем самым навеки уничтожает его способность перемещаться по времени. Мистер Джонс совершенно удручён внезапным крахом всех своих усилий, зато сама Селани была очень рада, ибо у неё упал камень с души. Наконец, ей позволено проявлять собственные чувства к Владыкам, не оглядываясь на своего отца и на самое себя. Она говорит Дрейку: «Они правы, а ты не прав. Они пытаются каким-то образом исправить ужасные ошибки Природы и Человека. Они создали свои великие дары – диковинную науку и используют её, словно добрые боги!» От этих слов у Дрейка всё перевернулось в голове – быть может, под влиянием всех историй, которые он услышал о себе от разных свидетелей, или от блистательнейшей перспективы женитьбы на очаровательнейшей женщине, или от великолепной возможности стать настоящим Владыкой, скитаться по грядущим временам, почти сровняться с богами по могуществу и никогда не стать старым. Он улыбается Селани и сообщает ей, что понятия не имел, каким он был невеждой. Когда повесть подходит к концу, Дрейк делает большие щаги в тумане, на Земле, навстречу своей собственной судьбе. Замыкает сюжетную линию фраза: «Его память восстановилась. Он мог прожить те события, о которых хотел забыть». Вот это обратная перспектива! Какие мощные и манящие человеческие возможности! Вот это прогулка по Олимпийскому парку! «Служба» стала первым научно-фантастическим произведением, в котором некая организация людей может выйти из нормального течения истории и затем меняют её в лучшую для человечества сторону. Ван-вогтовские Владыки, уходящие из Дворца Бессмертия, чтобы сыграть в истории роль добрых богов, а затем, возвращаясь, докладывающие о своих результатах, стали источником вдохновения множества писателей-фантастов. Появившиеся в изобилии в сороковых и пятидесятых годах произведения о Вечных и Временных Патрулях, Паравременной Полиции и Войнах Во Времени все несли в себе отпечаток влияния этой повести. В более прямом и особом смысле повесть «Служба» предлагает основные обещания новых возможностей детям поборников равноправия в Атомном веке. Эта повесть доказала, что каждый человек может стать сверхчеловеком. Самые обыкновенные парни вокруг нас – даже, скажем, сын фермера из Здесьисейчасвилла, США, странствующий торговец – белобилетник – могут оказаться истинными метагомами, суперменами, людьми, способными не обращать внимания на настоящее состояние общества, времени и материи и взять на себя руководство и направления будущего человечества. Более того, эта повесть была основана на действительных фактах. Ведь «Служба» это кроме всего прочего история жизни самого А.Э. Ван-Вогта, выраженная в форме научной фантастики. Ван-Вогт был самым ординарным парнем, который родился и рос в деревеньках Манитоба Саскачеван, в местах ещё более незаметных, нежели Пифферс Роад. Он жил в меблированных комнатах, но надеялся на лучшее. Его не взяли в армию из-за физических дефектов. Он работал на совершенно незаметных местах, был водителем грузовика, правительственным клерком, сочинителем правдивых исповедей и рекламным агентом в «Стейшенерз магазин» («Журнал для мелких торговцев») и «Канадиан пейнт энд варниш» («Канадские лаки и краски»). Но Ван-Вогт сумел уйти с этой проторённой и налаженной колеи и найти свой новый взгляд на научную фантастику. Он обнаружил, что может высвободить своё воображение из тисков настоящего времени и позволять ему свободно витать по всем временам и пространствам Вселенной в поисках мельчайших признаков того, чем стремиться стать человек. И ему удалось передать эту веру своим произведениям и таким образом оказать влияние на будущее, которое должно будет выбрать человечество. Как однажды сказал сам Ван-Вогт о своих целях: «Научная фантастика, какой лично я стремлюсь её писать, славит человека и его будущее». Именно в этом и заключён ответ на загадку, почему Кэмпбелл любил произведения Ван-Вогта и даже платил за них премии, несмотря на все свои профессиональные суждения о формальной неадекватности их сюжета. Если у Кэмпбелла и не было других причин, чтобы забыть на время все свои знания о способах сочинения историй и купить любую вещь, вышедшую из-под пера Ван-Вогта, та цель, к которой стремился во всём своём творчестве Ван-Вогт, сама по себе была более чем достаточной причиной. Ведь самым заветным желанием Кэмпбелла было, чтобы западный человек освободился от парализующего страха перед просторами материальной Вселенной, более старшими, более могущественными цивилизациями и перед неизбежными из-за цикличности истории грядущими упадком и гибелью, и отважился бы на прыжок к звёздам. И ради выполнения этой цели он вооружил авторов «Эстаундинга» мощью вселенских принципов действия и верой в возможности человека обучиться всему, что только нужно было узнать. А затем посылал их вперёд убирать с дороги все препятствия, вставшие между человеком и его грядущей судьбой. Несомненно, что кэмпбелловские авторы прилежно и даже часто блестяще работали над его задачей. Но никто из них, даже всезнайка Роберт Хайнлайн, не мог набраться храбрости, чтобы представить себе и изобразить человечество, обладающее необходимой смелостью и моральным авторитетом, чтобы добиться успешного контроля над всей расширяющейся Вселенной.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 23 июля 2020 г. 19:53 Но фантастика Ван-Вогта была не такова. Вопреки всем могущественным силам, сокрушающих личности, и многочисленные возможности, которые открываются в его историях, в большинстве из них почти ничего не случается. Истории Ван-Вогта были подобны сновидениям. Он намеренно писал так, чтобы сбить читателя с рационалистического образа мысли. Они менялись с каждой вспышкой озарения, полностью изменяя свой курс через каждые десять страниц. И подобно сновидениям же они разительно отличались от привычных дневных причинноследственных наблюдений. Читатель Ван-Вогта внезапно оказывался среди некого образа жизни, а затем резкий переход, и он находится совсем в иной среде, потом ещё раз и ещё раз. В произведениях Ван-Вогта действие, казалось бы, не двигалось, в той мере, в какой оно двигалось на самом деле. В работах Ван-Вогта было очень мало очевидных постановок – разрешений проблем и почти не было физических столкновений. Кульминацией в большинстве историй являются сцены сохранения, а не боя. Даже в ранних произведениях Ван-Вогта о ненавидящих человека чудовищах, когда мы ждём и надеемся обнаружить открытые физические столкновения, но не находим их. Эти могущественные враждебные существа всегда становятся жертвой изъянов собственной природы и, поджав хвост, с визгом исчезают в внутригаллактической темноте. Истинные действия в произведениях Ван-Вогта совершаются не в физической плоскости, а в плоскости моральной и ментальной. Классическое произведение Ван-Вогта начинается с показа некоторых ограничений в отношениях или уровне понимания, а затем, после всех происходящих изменений возникает нечто более здравомыслящее – которое может стать полной противоположность личной точки зрения. Например, в начале «Слэна» Кир Грей показан как главный гонитель слэнов с усиками, главный их враг, которого Джомми должен найти и убить. Но кульминация этого романа – не сцена яростного противоборства между героями, как мы этого ожидали, а момент узнавания – Джомми видит Кира Грея в новом свете, как заботливого пастыря всех видов человечества, и отныне Джомми становится его союзником. Аналогичная ситуация возникает и в «Со-трудничество или нет!». Там сильный, но всё же не настолько, чтобы выжить в одиночку эзвал на суровой планете двжунглей постигает необходимость отринуть все предрассудки, изменить свои привычки и научиться сотрудничать со всяким, кто готов с тобой сотрудничать. Он должен перестать бить партизан и опираться на существ лишь собственного вида, а стать гражданином галактической федерации, где есть много не похожих на него существ. И в «Оружейном магазине» Фара Кларк должен отказаться от роли покорного слуги императрицы – и беспомощной жертвы её эксплуатации – и стать отвечающим за себя членом иного общества вольных и свободных людей. В конце повести Кларк уже удивляется, что его родная сонная деревня перед его видимым взором выглядит столь неизменной, в то время как вся Вселенная в его мозгу как будто перевернулась с ног на голову. И именно подобное переустройство Ван-Вогт имел целью вложить в головы своих читателей. Если в начале они полагают, в соответствии с образом мысли середины двадцатого века, что Вселенная должна быть совершенно аморальна, фрагментарна и насыщена борьбой, то Ван-Вогт подбрасывает им сомнения в этих предположениях, а затем внезапно раскрывает перед читателями новый органистический мир и, быть может, даже посчастливилось полностью раскрыть перед ними свою великолепную вспышку гениальности. Снова и снова сюжет большинства произведений Ван-Вогта описывает большой замкнутый круг, вводя свои новые представления о природе вещей. В одной краткой фразе типа «Бедный, ничего не подозревающий сверхчеловек» или «Он очень не хотел это, но вынужден был породить планеты» отражено то, что наши представления о Вселенной должны быть целиком пересмотрены. Когда Джон Кэмпбелл заявлял, что «Оружейный магазин» подобен прекрасной прогулке по парку, без всяких видимых причин для привлечения интереса к себе, то это был не тот рациональный ответ, который Ван-Вогт мог бы воспринять как комплимент себе. Он не сумел объяснить редактору, к чему стремился, но добился всего, что только мог. В связи с таким благодарным откликом он решил написать новую повесть «Служба» на ту же самую тему, отправить её Кэмпбеллу и посмотреть, что из этого выйдет. И, несомненно, Джон Кэмпбелл счёл «Службу» ещё одной странно оформленной частью работы. Подобно «Оружейному магазину» эта новая повесть была историей о доступе к знаниям. Однако в ней было ещё меньше действия, нет даже потенциальной возможности для проявления той значительной силы, которую имеет пистолет из оружейного магазина, красующийся в кобуре на бедре Фара Кларка. В «Службе» всё действие ограничивается взглядами, словами и, в лучшем случае, лёгким касанием. Воистину в стиле Ван-Вогта повесть начинается с состояния невежества и ограниченности. Затем сюжет движется резкими рывками от одного странного стечения обстоятельств к другому. Кульминационной является сцена разговора. А заканчивается повесть поразительной последней фразой, которая переворачивает всё устройство Вселенной с ног на голову. И по ходу сюжета часто возникают образы из сновидений и вводится новая мощная научно-фантастическая концепция. «Служба» стала одной из эффективнейших ван-вогтовских произведений, и Джон Кэмпбелл первым это признал. Какое бы недоумение и замешательство он ни испытывал, читая новую повесть Ван-Вогта, редактор купил её, с обычной быстротой переслал деньги и опубликовал через месяц после «Оружейного магазина» в январском за 1943 год номере «Эстаундинга». В начале повести «Служба» её главный герой Ральф Дрейк потерял память и лежит в больнице. Состояние полного личного невежества – это обычное обстоятельство, которое Ван-Вогт часто использовал в своих фантастических произведениях. Оказывается, что Дрейка нашли в канаве с документами на имя продавца одной снабженческой компании. Но последние две недели полностью улетучились из его памяти. Тогда он был только что уволен из проектного управления по странной, но необидной причине – местоположение его внутренних органов отличалось от нормального. И своим следующим шагом он решает продолжить своё занятие странствующего торговца.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 23 июля 2020 г. 19:46 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Однако вскоре после этого межпланетный банк вместе с гигантской корпорацией тайно мошенничают с его личными сбережениями и заставляют уйти из бизнеса. И никто не пришёл Кларку на помощь. Даже собственная семья выступила против него. Его жизнь разбита. Доведённый до последней степени отчаяния Кларк входит в оружейный магазин, чтобы купить пистолет и застрелиться. И неожиданно переносится в некое место под названием «Информационный Центр». В этом огромном здании, которое также является машиной, оружейные магазины хранят и постоянно обновляют данные о населении всех планет Солнечной системы – с особым блоком данных на каждого живого человека. Фару Кларка направляют в отдельную комнату и там быстро и очень странным образом рассматривают его дело. Ему сообщают, что и банк, и корпорация, выступившие против него, входят в число предприятий, находящихся под тройным контролем императрицы. Но есть некая сила, которая объединяет и собирает вместе обиженных бизнесменов, и с её помощью Кларк может не только получить назад всё своё потерянное добро, но и приумножить его. Ещё ему вкратце рассказывают историю оружейных магазинов. Оказывается, что четыре тысячи лет назад «великий гений Уолтер де Лани изобрёл тот колебательный процесс, благодаря которому стало возможным существование оружейных магазинов, и заложил основы политической философии оружейных магазинов» … Эта философия основана на морали и идеализме. «Важно понять, что мы не вмешиваемся в главное течение человеческой жизни. Мы боремся против зла, мы стали барьером между простыми людьми и их безжалостных эксплуататорами /…/ Мы всегда оставались некоррумпированным ядром – я говорю это буквально, ведь у нас есть психологическая машина, которая говорит только правду о характерах людей – повторяю, некоррумпированное ядро человеческого идеализма, посвятившие свою жизнь компенсации всех несчастий, неизбежно взрастающих при любой форме правления». Практическим инструментом претворения в жизнь эта философия помощи и защиты всех людей является сам человек – вооруженный оружием, купленном в оружейных магазинах. Оружие из этих магазинов настроено на своего хозяина, и при малейшей нужде моментально оказывается у него в руках. А ешё оно не только создаёт щит, надёжно защищающий хозяина от любых атак солдат императрицы, но ни одно материальное тело не может этот щит пробить или уничтожить. Однако оружие из оружейных магазинов не может быть использовано – и никогда не будет использовано – в целях агрессии и убийства. Природа этого оружия является не столько научной, сколько моральной. Оружие справедливости! С такими игрушками в руках простой человек может смело смотреть в лицо любому тирану. Вернувшись домой с пистолетом из оружейного магазина на бедре и новыми взглядами на жизнь, Фара Кларк восстановлен во всех правах, к нему вернулась семья, и он выкупил свой отремонтированный магазин и одновременно понимает, что все люди вокруг него стали сторонниками производителей оружия. Когда Ван-Вогт закончил «Оружейный магазин» и послал его Джону Кэмпбеллу, эта повесть встретила у редактора очень странный приём. Пока он читал , она ему очень нравилась. Но размышляя о ней после прочтения, редактор никак не мог понять за что именно. Холодный анализ говорил Кэмпбеллу, что в повести «Оружейный магазин» нет ничего особенного. Ну, лишается своего дела ремонтник моторов, затем справедливость торжествует, и мастерская снова возвращается к своему законному хозяину. Есть ли тут какой-нибудь предмет для научно-фантастической истории? Редактор никак не мог этого понять. И в то же время Кэмпбелл прекрасно осознавал: что бы ни говорил ему холодный рассудок, он всем сердцем любил эту повесть и желал заплатить Ван-Вогту за неё особую премию и уделить этой повести лучшее место в журнале. Возникла чрезвычайно интересная ситуация, тем более что Кэмпбеллу казалось, будто любой редактор должен точно знать, что хорошо и что плохо в каждом произведении. Своё замешательство он не скрыл даже от самого автора. Вместе с чеком редактор отправил Ван-Вогту письмо, в котором написал прямо и чётко: «Оружейный магазин», как и множество других ваших материалов, очень хорош при чём без всяких на то видимых причин. Практически в повести нет сюжета: начинаясь в одном ничем не выделяющемся месте, он какое-то время блуждает и приходит наконец в другое непонятное место. Но сама эта прогулка такая милая, словно короткая прогулка по парку. Мне она очень понравилась, как вы уже сами убедились на 25% -ной премии. Чтобы разобраться в том, что нашёл Кэмпбелл в научно-фантастических произведениях такого непонятно неордоксального , но чрезвычайно интересного канадского фантаста, нужно взглянуть на творчество Ван-Вогта глазами редактора бульварного журнала начала сороковых годов, человека, который каждый месяц должен печатать в своём журнале произведения, привлекающие к себе внимание молодого читателя и заставляющие купить и прочитать журнал. Главным правилом, по мнению Кэмпбелла, в научной фантастике, как и во всякой бульварной литературе, являлось: что-то в ней должно происходить. В ней должно быть явное действие. В тех произведениях, которыми молодой Кэмпбелл завоевал себе репутацию в научной фантастике, например, всегда имелись конфликты между двумя борющимися за власть группировками, а кульминационной – быть или не быть – становилась сцена гигантской космической битвы, где стреляют лучами всевозможных цветов и оттенков, а планеты взрываются словно перезрелые помидоры. Вот это было настоящее действие! И даже в тех более умозрительных научно-фантастических произведениях, которыми редактор когда-то проложил дорогу в «Эстаундинг», то в их сердцевине обычно лежала хорошо понимаемая читателем проблема – забастовка на катящихся дорогах; робот, умеющий читать мысли людей или катастрофа на атомной электростанции – которая будет затем разрешена при помощи собственного вселенского принципа действия.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 22 июля 2020 г. 17:39 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Предварительные результаты проекта оказались столь многообещающими, что нацисты ощутили близость удовлетворения собственных вожделений и развязали Вторую Мировую войну. И как только весной 1941 года машина была построена и успешно испытана, профессора Кенруба арестовывают, сажают в тюрьму и держат под постоянным наблюдением. Однако официальная демонстрация гиперпространственной машины перед собранием нацистской иерархии заканчивается громадной катастрофой. Машина была разрушена окончательно, гибнет большинство правящей нацистской верхушки, даже сам фюрер чудом избежал смерти. Более того, оказывается, что в тот же день Кенруб таинственным образом убегает из тюрьмы, каким-то способом появляется на месте демонстрации машины в самый момент катастрофы, и затем окончательно исчезает. Судя по тем словам, которые он сказал стражникам непосредственно перед своим побегом и во время демонстрации машины, читатели понимают, что весь проект являлся хорошо продуманным Кенрубом планом мести фашистам за смерть своего любимого брата. Кенрубу удалось обернуть алчность и жажду власти фашистов против них самих. Он втянул их в большую войну, в которой нацисты неизбежно должны потерпеть поражение, ибо их очевидная ставка на новое секретное оружие провалилась. Вот что Кенруб говорит стражникам перед своим побегом из тюрьмы: «Моё изобретение не нужно этой цивилизации. Оно для следующего, грядущего человечества. Точно так же, как современную науку нельзя освоить в Древнем Египте, у них был не тот образ мысли, эмоциональный и психологический настрой, так и моя машина не понадобится, пока не изменится образ мысли у нынешнего человечества». А перед нацистской верхушкой, собравшейся для демонстрации работы гиперпространственной машины, он заявляет: «Вот она ваша машина. Она может использовать всех вас в своих целях, проведя на вас первые изменения образа мысли, чтобы привести в нужное соответствие взаимоотношения между материей и жизнью. Не сомневаюсь, что вы в состоянии построить тысячи её копий, но берегитесь – каждая машина может превратиться в чудовище Франкенштейна. Некоторые из этих машин будут искажать время, именно благодаря этому процессу я и попал сюда. Другие будут поставлять вам едкие материалы, которые после того, как вы захватили их, будут внезапно исчезать. Ещё одни будут лить непристойные вещи на нашу зелёную землю; а другие будут гореть с ужасной силой, но вы никогда не поймёте, почему. Это произошло, и никогда не добьётесь исполнения хотя бы одного своего желания. /…/ Нет, машина не обладает собственной волей. Она подчиняется законам, которые вы должны изучить, а сам процесс их изучения вывернет ваши мозги наизнанку, и сделает то же самое с вашими взглядами на жизнь. Она изменит весь мир. Задолго до этого, все фашисты будут уничтожены. Они сделали необратимый шаг, который обрёк их на истребление». Именно в «Неразгаданной тайне» идея морального взаимоотношения во Вселенной выдвигается в столь твёрдой и чёткой форме, на которую только был способен Ван-Вогт. Нацисты, как заявляется в его повести, неизбежно должны быть разбиты во Второй Мировой войне из-за их принципиально недальновидного, всему враждебного, алчного, варварского и параноидального образа мысли. Когда профессор Кенруб заявляет Гитлеру и его клике, что их мышление не может привести себя к реальному «взаимоотношению между материей и жизнью», мы можем сразу же вспомнить, что ещё Альфред Норт Уайтхид в своей работе «Наука и современный мир» утверждал, будто любое существо, которое портит свою окружающую среду, совершает самоубийство. И что только те существа могут добиться успеха, которые живут в равновесии с окружающей средой и помогают друг другу. И ещё мы вспомним, что в 1940 году в своём рассказе «Повторение» Ван-Вогт обратил особое внимание на то, что если нашему роду придётся покинуть Солнечную систему и достичь звёзд, то все человеческие правительства и каждый человек по отдельности должен научиться сотрудничать друг с другом. В 1942 же году Ван-Вогткак минимум в трёх своих произведениях высоко оценил возможность сотрудничества человечества с иными существами. У первого из этих рассказов было и отлично подходящее название «Со – трудничать или нет!» В этом рассказе, опубликованном в апрельском 1942 года номере «Эстаундинга» люди сумели достичь звёзд. Там они встретились с разнообразнейшими мыслящими существами. И благодаря своей убеждённости в принципиальной желательности всяческого сотрудничества, человечество смогло объединить по крайней мере 4874 нечеловеческие цивилизации в единый общий альянс. «Со –трудничать или нет!», в котором описываются взаимоотношение людей с ещё двумя инопланетными цивилизациями, можно рассматривать как примерный показ того, каким образом всё это должно происходить. Одна цивилизация, эзвалы, — это большие трехглазые телепаты, уроженцы планеты Карсон, которую люди недавно колонизировали. Эзвалам, которые живут жизнью на природе, пришлись не по нраву техника и повадки человеческой цивилизации. Они собирают все лучшие свои силы, чтобы одной стремительной атакой изгнать землян из своего мира, не обнаруживая при этом того факта, что сами являются разумными существами. Другая цивилизация, червеподобные руллы, достаточно развита и может летать к звёздам. Однако в отличие от человечества они столь воинственны, злобны, непримиримы и нетерпимы, что не позволяют ни одному разумному существу проникнуть живым в подконтрольное им пространство. Лишь только узнав о существовании землян, они сразу же вступают в межзвёздную войну с людьми. Один из людей Тревор Джамьенсон обнаруживает, что у эзвалов есть чувства, о которых никто даже не догадывался. Он пытается доказать это другому землянину, когда их космический корабль атакуют руллы, и он совершает вынужденную посадку на примитивной планете. Чтобы землянину и эзвалу выжить во враждебных джунглях чужой плпнеты и спастись от рулл, Джамьесон сумел-таки убедить эзвала в необходимости сотрудничества. В другом рассказе «Второе решение» («Эстаундинг», окт., 1942г.) молодой эзвал попадает на свободу в северной Канаде, и там на него, как на опасное животное, устраивают облаву. Чтобы выжить, он должен был преодолеть собственное мальчишество, забыть о традициях предков и открыться человеку, ассистенту Тревора Джамьесона, который также знает правду об эзвалах. В то же время человек, который яростнее всех стремился убить эзвала – сомневаясь в наличии у него разума и страшась той безумной психической мощи, что привела к гибели тридцати миллионов людей на планете Карсон – должен также изменить свой образ мысли и поведения. В конце концов выясняется, что именно от его лица ведётся рассказ. «Со – трудничество или нет!», «Второе решение» вместе с основательно переработанным «Повторением» в дальнейшем были объединены Ван-Вогтом в ещё один «роман-сборник» о необходимости сотрудничества – «Война против рулл», опубликованный в 1959 году. Ещё одна часть будущего романа была опубликована под названием повести «Рулл» («Эстаундинг», май, 1948 г.). В этой повести Ван-Вогт выводит на авансцену одного из рулл – тех самых, которые в двух произведениях образца 1942 года выступают причиной для объединения землянина с эзвалом – и демонстрирует нам, что если их с достаточной силой стукнуть по голове и привлечь к себе их внимание, то они тоже могут переменить образ жизни и внести свою лепту во всеобщее сотрудничество. Третьим произведением, написанным Ван-Вогтом в 1942 году, стал рассказ о взаимопомощи между непохожими друг на друга существами под названием «Не только мёртвые», впервые вышедший в ноябрьском номере «Эстаундинга». Однако в этом рассказе не земляне являются образчиком хороших манер, обучающих другие цивилизации пользе сотрудничества, а именно людей учат морали более развитые существа. В рассказе «Не только мёртвые» на космический корабль с существами- рептилиями из настоящей галактической цивилизации нападает Блал, безмозглое и свирепое чудовище, живущее в космосе, как раз когда корабль проходит через нашу Солнечную систему. Чудовище ранено, но и корабль повреждён, и оба они падают на Землю и оказываются на побережье Аляски. Там, чтобы уничтожить космическое чудовище, инопланетяне-ящеры заручаются помощью американского китобойного судна. Но существует главный галактический закон, что слаборазвитые существа, такие как мы сами, ни в коем случае не должны узнать о существовании межзвёздной цивилизации. И поэтому нам дают понять, что после того, как китобои выручили пришельцев, все люди должны быть уничтожены, чтобы человечество не узнало о галактической цивилизации. Тем не менее, инопланетяне решают отплатить добром за добро и вместе с тем защитить Землю от знаний, воспринять которые люди ещё не готовы. В конце рассказа они решают забрать китобойное судно с нашей планеты и перенести его на прелестную зелёную планету, жители которой когда-то давно колонизировали Землю. В этой награде за хорошую службу, а ещё в законах, которые защищают ранимых и незрелых существ от преждевременного знания о существовании галактической цивилизации, мы можем уловить проблеск новой очень глубокой и оригинальной темы Ван-Вогта – об обязанности сверхсуществ следить за благополучием существ менее развитых. Впервые на мгновение эта идея возникает при виде Кира Грея из «Слэна», который одновременно возглавляет и слэнов, и слэнов без усиков, и обыкновенных людей. И ещё намёк на эту идею промелькнул в первом произведении, которое написал Ван-Вогт сразу после того, как оставил свою работу клерком в Министерстве национальной безопасности, во многообещающей, но очень сложной повести «Вербовочная станция» («Эстаундинг», май, 1942 г.). В этой повести глориусы, надменная землецентричная человеческая цивилизация из будущего, спаивает землян – наших современников и вербует их на войну, которую они ведут с планетами-колониями человечества. Но из-за их беззаботных манипуляций со временем, существование самой Вселенной стало подвергаться опасности. Цивилизация из ещё более далёкого будущего, которая сохранит и приумножит наследство планетарион – если, конечно, они выиграют войну с глориусами – чётко осознаёт эту опасность, но из-за слишком разряжённого для них воздуха представители этой цивилизации не могут отправиться в прошлое и исправить положение. Однако с их помощью Норма Матесон, молодая женщина из нашего времени, которую, как мы это понимаем, раньше полностью контролировал безжалостный глориусианин д-р Лелл, становится гораздо могущественнее своего покровителя, и, используя её в качестве фокуса, становится возможно манипулировать пространством и временем с минимальным риском для Вселенной. В конце «Вербовочной станции» Норма возвращается в 1941 год, в тот момент, когда мы впервые встретились с ней, и прилагает все силы, чтобы свести на нет всё влияние д-ра Лелла на нашу эпоху. Повесть заканчивается пророческими словами Ван-Вогта: «Бедный, ничего не подозревающий сверхчеловек!» «Вербовочная станция» является выдающимся для своего времени описанием будущего, содержащее даже не изменения за изменениями , а уровень за уровнем, во что может превратиться человечество. И несомненно, что сверхлюди помогают своим отсталым предкам из двадцатого века в тот момент, когда им нужнее всего эта помощь. Сразу же у нас возникает вопрос, помогают ли нам эти высокоразвитые люди будущего из чистого альтруизма или из чувства самосохранения. Также очевидно, что три другие повести Ван-Вогта — «Оружейный магазин», «Служба» и «Приют», — стали лучшими из написанных им на эту тему в 1942 году. И в каждом случае альтруизм как дар, результат озарения или разума не только стоит выше всяких сомнений, но практически является центральной точкой каждой истории. В «Оружейном магазине» («Эстаундинг», дек., 1942 г.) действие происходит в том же самом будущем, которое мелькнуло на миг в повести «Качели» с одной (возможно неумышленной) разницей: пять тысячелетий в «Качелях» здесь оборачиваются семью тысячами лет. Главный герой этой повести Фара Кларк самый обыкновенный человек, ремонтник моторов и совершенно лояльный сторонник императрицы – великой, божественной, милостивой и любимой Иннельды Ишер, тысяча сто восемнадцатой в своём роду. Когда в его городке появляется оружейный магазин, Фара Кларк непреклоннее всех выступает против него.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 21 июля 2020 г. 15:23 И наш кругозор может стать ещё шире, мы можем не рассматривать эти события как нечто исключительное. Быть может в результате подобных взаимодействий, как миг создаётся и разрушается Вселенная. И именно это происходит в следующем рассказе Ван-Вогта «Вербовочная станция» («Эстаундинг», март, 1942г.). Там прямо заявляется: «Каждый миг Земля и жизнь на ней, Вселенная и все её галактики перевоссоздаются с помощью титанической силы. И эта сила – время … Скорость воссоздания составляет примерно десять миллиардов в секунду». Во всяком случае совершенно очевидно, что Ван-Вогт вложил нечто очень важное в свой рассказ «Качели». На месте старой Деревнецентричной ориентации, так долго сохранявшейся в Западном мире, с его самонадеянным осознанием собственной значимости в сочетании с паническим страхом своей космической незначительности, Ван-Вогт конструирует Вселенную, в которой человек и настоящий момент времени абсолютно существенны, но не значительны. Короче говоря, после того, как Ван-Вогт закончил свой небольшой, но весьма значительный рассказ, условия его жизни и творчества стали ещё тяжелее. Его жена Эдна дважды в 1939 и 1940 году перенесла операции. Его месячные расходы продолжали превосходить доходы. Деньги, вырученные за «Слэн» пришли и ушли. А Канадское Министерство национальной безопасности отнимало всё больше драгоценного времени у писателя. Он вспоминал: «В апреле 1941 года меня заставили прорабатывать полный рабочий день плюс четыре вечера в неделю, плюс каждая суббота и через одно воскресенье и всё без малейшей прибавки жалования. И так как я не мог больше и работать, и писать одновременно ( ведь свободного времени у меня практически не оставалось) я подал в отставку». Однако как не пытался Ван-Вогт объяснить своё решение малым жалованием, мы не сомневаемся, что большую роль сыграло здесь и его стремление уделять больше времени научной фантастике. Несомненно, именно это стало главной причиной его отставки. Вот что рассказывал писатель о своём внутреннем вдохновении: «Основой моего творчества служило внутреннее неудобство. Я всегда работал с чувством, поэтому, когда мои чувства достигали нужного накала, я брался за работу. Если же не достигали, то я не брался. Я ничего не мог с этим поделать, независимо нуждался ли я в деньгах или нет. Я чувствовал, когда я должен был работать, и если я в это время не мог по-настоящему работать, то мои чувства обострялись. Они очень походили на обратную связь. Когда оно достигало своего максимума, я садился и работал. Вот и всё». Когда наступал внутренний настрой, Ван-Вогт должен был писать фантастику, даже если он понятия не имел о чём: «Меня что-то заставляло писать, просто принуждало. Я не знал почему я это делаю. Я понятия не имел, почему меня это интересует. Меня это просто интересовало, я наслаждался этим. Я забавлялся этим. Когда мои вещи печатались, я всегда читал их с интересом: «Что же я натворил на сей раз?» До тех пор, пока у писателя было достаточно времени, чтобы писать хотя бы и урывками, Ван-Вогт продолжал ходить на работу в Министерство национальной безопасности Канады. Но когда он понял, что на научную фантастику времени у него больше не остаётся, то сразу же вынужден был подать в отставку. И снова ему сослужило хорошую службу его уникальное чувство времени. Ван-Вогт боролся за свою свободу в течение долгих месяцев, оставаясь работать на месте из-за продолжающейся войны. В отставке ему было отказано, никто не удосужился вникнуть в бедственные личные обстоятельства писателя. Но когда это всё же произошло, Ван-Вогт почувствовал себя свободным. Свободным от своей монотонной и невыполнимой работы. Свободным от вечного бремени, как умудриться каждый месяц заплатить за свою слишком большую квартиру. Свободным от ставшей для него тюрьмой Оттавы. Свободным, чтобы получше отдохнуть. Но более всего свободным, чтобы всецело отдаться своему порыву писать научную фантастику. Со всей быстротой Ван-Вогт расплачивается за арендованную квартиру и переезжает в Квебек на реку Гатино, где они арендуют летний коттедж, находящийся в пяти милях от ближайшей проезжей дороги. Ван-Вогт дал знать Кэмпбеллу, что оставил прежнюю работу, и теперь у него стало больше времени на научную фантастику, и он даже взялся за новую повесть. Потом в сентябре 1941 года, всё ещё живя на Гатино, Ван-Вогт получил письмо от Кэмпбелла, в котором редактор сообщил ему об уходе Роберта Хайнлайна из научной фантастики. И хотя Кэмпбелл не до конца потерял надежду на получение новых произведений Хайнлайна, было очевидно, что редактору нужен новый надёжный, квалифицированный автор, регулярный поставщик материалов для журналов. Если Ван-Вогт примет это предложение, то Кэмпбелл готов принять его любую вещь, объёмом в 20-25 тысяч слов каждый месяц для обоих своих журналов «Эстаундинг» и «Унноуна». Что за счастливый случай! У Ван-Вогт никогда прежде не было возможности посвятить всё своё время научной фантастике. После долгой постылой потогонной работы всего за 81 доллар в месяц, появилась воистину великолепная возможность иметь в месяц две или три сотни долларов. Но ещё это был и вызов. За целых три года Ван-Вогт сумел написать для Кэмпбелла лишь один роман и семь коротких рассказов – суммарным объёмом около 140 тысячи слов. Но сейчас он должен будет писать гораздо больше, чем прежде и каждый месяц присылать редактору по рассказу, повести или части романа. Ван-Вогт всегда писал мучительно медленно, но тем не менее он принял предложение Кэмпбелла. Отсутствие лёгкости и быстроты пера он попытался компенсировать старательностью, настойчивостью и методичностью. Как он сам скажет потом: «Чтобы написать всё то, что я написал, я годами работал до одиннадцати вечера каждый день, семь дней в неделю». Не удивительно, что Ван-Вогт мог говорить о принуждающей к работе силе! Первые восемь рассказов, написанных Ван-Вогтом после перерыва в своей работе, увидели свет в «Эстаундинге» с марта 1942 года по январь 1943-го. Но это были не просто несколько хороших произведений. Став профессиональным писателем-фантастом, Ван-Вогт начал утверждать, укреплять и расширять свой специфический образ мышления, который проявлялся в первых его историях. Все эти произведения в целом утверждали, что мы живём во всесвязывающей Вселенной с различными уровнями бытия и сознания. Раз за разом они доказывали необходимость сотрудничества разумных существ. И заявляли, что истинным делом настоящих суперсуществ должна стать защита и охрана существ низших. Наиболе чётко эта моральная ответственность всей Вселенной выражена в повести «Неразгаданная тайна» («Эстаундинг», июль, 1942г.), которая в какой-то мере стала для Ван-Вогта самооправданием своему мизерному вкладу в войну. Повесть оформлена в виде собрания документов, которые оказались в Соединённых Штатах после Второй Мировой войны и в которых описывались начало и конец одного секретного германского научного проекта. Оказывается, что в 1937 году учёный по имени Кенруб предложил построить машину, которая может создавать каналы в гиперпространстве и в неограниченном количестве добывать на дальних планетах материалы, необходимые фюреру или рейху. Профессор Кенруб также верит в целостность Вселенной. В своём докладе он сообщает, что верит, что «все организмы объединены в галактическую систему» и что «вся материя во Вселенной описывается однозначными математическими выражениями». Более ортодоксально мыслящие учёные ставят доклад Кенруба под сомнение. Не доверяют ему и власти, ведь брата учёного в 1934 году казнили за антифашистскую деятельность. Но Гитлеру эта машина настолько нужна для осуществления своих планов завоевания всего мира, что проект Кенруба получает официальное одобрение и государственное финансирование. Фашисты очень осторожны, они продумывают, как защититься от любого предательства, какое ни замыслил бы Кенруб. Поэтому нацисты были довольны и удовлетворены, когда построенная модель машины заработала как надо, однако по несчастному стечению обстоятельств в отсутствие Кенруба была разрушена модель машины и погиб ассистент и фашистский шпион у Кенруба.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 21 июля 2020 г. 15:22 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Этот манёвр даст гильдии оружейников возможность отразить атаку Империи Ишера и сохранить собственную независимость. Однако, когда Макаллистера посылают сквозь время назад, происходит нечто совершенно неожиданное. Он возвращается обратно в 1941 год, но не долго остаётся в своём времени. Вместо этого репортёр начинает двигаться вперёд и назад по времени словно гигантский маятник, оказываясь всё дальше в прошлом и будущем. И если великая машина Ишера раскачивается на другой стороне качелей, то стало быть атака императрицы на оружейные магазины очевидно захлебнулась. Но даже если кто-нибудь и понимает, что случилось с беднягой Макаллистером, то ничем не может ему помочь. История заканчивается взрывом ван-вогтовской музыки, когда успокоившись и немного подумав, Макаллистер догадывается, чем должно закончиться его необычайное приключение: «Внезапно он сообразил, где должны остановиться качели. Его ждал конец в очень далёком прошлом, где из него высвободится наконец вся огромная температурная энергия, которая всё больше накапливалась в нём после каждого такого чудовищного прыжка. Он очень не хотел этого, но был вынужден породить планеты». Совершенно необычная история! В ней нет ни настоящих образов, ни социального анализа, ни элементарного правдоподобия. Главный герой Макаллистер полностью лишен индивидуальных чёрточек, он скорее функция, нежели личность. Описание общества пяти тысячелетней давности будущего также лишено, какой бы то ни было полноты, сложности и индивидуальности. Перед нами просто вечный голый конфликт – оружейные магазины против Империи Ишера – и не слова больше. И идеи и объяснения в этом рассказе в лучшем случае ограничиваются метафорическими терминами типа «качелей» и «рычагов», и ни единого конкретного слова или образа. Однако если мы оставим в стороне правдоподобие аргументации и полноту деталей, а этот небольшой рассказ рассмотрим как некий узор или общее утверждение, то мы сделаем великие открытия. В действительности мы лучше всего поймём «Качели», если рассмотрим его как размышление о природе космоса и нашем месте в нём. Говоря о прецедентах и предшественниках, мы можем вспомнить похожую сцену «доисторического сновидения» в «Путешествии к центру Земли» Жюля Верна, когда главный герой романа Аксель во сне проносится через все стадии эволюции планеты к моменту сотворения миров из огня. А ещё вспоминаются рассказы путешественников по времени о холодных красных солнцах и судьбах человечества в романе Г. Уэллса «Машина времени» и повестях Дона А. Стюарта «Сумерки» и «Ночь». Но между «Качелями» и всеми прежними космологическими размышлениями существовало большое различие. В век Техники во всех историях сначала описывалось рождение в первичном пламени и газе, а за ним неизбежно следовала энтропийная смерть во тьме, холоде и камнях. Во всех кроме той, что рассказал Ван-Вогт. Он описал Вселенную, катящуюся «тик-так», словно маятник. В космосе из рассказа «Качели» нет таких вещей, как чёткие причинно-следственные связи. Нет, целостность Вселенной в нём рассматривается через взаимосвязи и взаимодействия её различных аспектов, и эти аспекты проявляются через существующее единое целое. Вот очевидные примеры фундаментальной всезависимости, показанные в небольшом рассказе Ван-Вогта: Во-первых, центральная, заглавная его метафора – качели. Их вечное движение вверх-вниз – вот прекрасный пример динамического равновесия, для которого необходимо активное взаимодействие двух различных сторон. Во-вторых, процесс проникновения из 1941 года н.э. в 4700 год Империи Ишера. Здесь мы имеем дело с пересечением и взаимосвязью элементов из самых различных эр, так что Макаллистер стал осевым фактором в действии грядущего времени, а лозунг, что право покупать оружие – есть право быть свободным – явно нашедший бы большой отклик в демократической и номинально нейтральной стране, какой были Соединённые Штаты в начале 1941 года – оказал влияние на здесь-и-сейчас. В-третьих, символическая природа оружейных магазинов и Империи Ишера. Одну сторону можно рассматривать как силу предопределённости, авторитаризма и подконтрольности, а другую – как силу свободы воли, свободы мысли и свободы действий, и обе должны быть совершенно необходимы одна для другой. В-четвёртых, проблема курицы и яйца, из которого вытекает первое, Вселенная произведёт Макаллистера, или Макаллистер, не желая того, вынужден будет породить планету? При всей этой раздвоенности, взаимном влиянии и течении времени туда и обратно можем ли мы говорить о причинах и следствиях? Из-за атаки Империи Ишера на оружейные магазины через пять тысяч лет после нашего времени, Макаллистер покинул свой родной 1941 год н.э. А ради своей защиты против сил императрицы оружейные магазины отправляют Макаллистера сквозь время назад. И это противоборство между Империей Ишера и оружейными магазинами и движения Макаллистера вперёд и назад по времени стали причиной первичного взрыва, который в свою очередь породил и Макаллистера, и оружейные магазины, и Империю Ишера. Таким образом именно взаимодействие двух времён: 1941 года н.э. и 4700 года И.И. – обеспечивает их собственное существование. Но даже этим не исчерпывается рассказ. Нужно ещё принять в расчет противовес на другой стороне качелей. Перемещения Макаллистера служат балансом для великой машины Ишера. И пусть даже Ван-Вогт ничего не сообщает нам о судьбе этой машины, у нас создаётся впечатление, что в момент перемещения Макаллистера в один конец времени – бум, — великая машина – бам – перемещается в прямо противоположном по времени направлении. При таком прочтении, все взаимодействия между будущим и настоящим, оружейными магазинами и Империей Ишера, Макаллистером и машиной Ишера сливаются в единое решающее действие, которое начинается с начала мира и происходит до его конца.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 20 июля 2020 г. 15:52 Глава 16 (продолжение) Новая мораль И если настоящей целью Кира Грея было стать бесстрашным универсалом-смотрителем, которого интересует благополучие всех и каждого, то для него не столь уж глупо и бессмысленно было возглавить сразу несколько группировок. Тем более если противоречия между враждующими сторонами не настолько велики, как они это сами представляют себе. Мы можем убедиться, что те существа, которые по началу казались нам обычными людьми, внезапно оборачиваются слэнами без усиков, которые живут неузнанными среди остальных людей. А затем те же самые слэны без усиков превращаются вдруг, сами того не осознавая, в истинных слэнов. И наконец те существа, которых мы сначала считали противоестественным и бесчеловечным продуктом работы чудовищных машин – слэнов с усиками – вдруг оказываются не только результатом совершенно естественной мутации, но и следующей стадии эволюционного развития человека. Истина лежит за пределами видимых и внешних различий между людьми, слэнами без усиков и истинными слэнами. Именно такая картина внезапно возникает в ключевом эпизоде «Слэна», когда неожиданно обнаруживается, что Кир Грей , глава человечества и главных врагов слэнов, оказывается самым сильным и могущественным из истинных слэнов, а сами слэны – постчеловеческой мутацией. Именно эта единая природа Кира Грея, даже в большей степени, нежели понятный характер и добрые намерения Джомми Кросса, показывает читателям преемственность между людьми и слэнами. Однако «Слэн» не является реалистическим произведением о политических и силовых взаимоотношениях. Нет, он о трудностях перехода всего рода человеческого к новому, более совершенному состоянию его тела и сознания. Любители фантастики, читавшие «Слэн», обнаруживают, что перед ними история о переходе человека от неандертальцев к кроманьонцам, подобно «Наступающему дню» Лестера дель Рея. И они не только отождествляют себя с несчастными вымирающими неандертальцами и сожалеют о их грубости и несовершенстве, но и ощущают родство гениальных людей с ними. Ван-Вогт призывает своих читателей совершить скачок в своём воображении и представлении, на этот раз в противоположном направлении, и ощутить всю красоту и желанность грядущего человека – за – человеком. Появление слэнов без усиков он рассматривал как счастливый случай, а самих слэнов – не как нестерпимых Других, а как показ наших собственных потенциальных неведомых возможностей. Это основное положение романа Ван-Вогта, будто место для неведомого найдётся и в нынешнем времени и при нынешних условиях, проняло даже Джона Кэмпбелла. Через год после выхода в печать «Слэна» — в том же сентябре за 1941 год номере «Эстаундинга», в котором был напечатан «Ночепад» Азимова – вышла статья Кэмпбелла под названием «Не все мы люди». В ней редактор выдвигает идею, что сверхлюди уже живут среди нас, вообще не ощущая собственного совершенства. А роман «Слэн» он называет первой ласточкой подобного осознания. Нашлись и такие читатели «Эстаундинга», которые не только согласились с аргументацией «Слэна», но и были готовы лично воплощать её в жизнь. Так, например, некоторые фэны давали своим отдельным и коммунальным местам проживания шуточные имена «Лачуги слэна» или «Башня с усиками». Другая, гораздо более серьёзная попытка выразить идею неминуемой самонепостижимости человека, была предпринята в первом номере любительского журнала «Космик дайджест»: «Люди только стремятся к высшей форме своего существования. Грядёт хомо космен, человек космический. Мы верим, что с помощью мутаций превратились в него. Мы убеждены, что на этой планете есть и другие подобные нам люди и если найдём их, то вступим с ними в контакт. Скоро мы ощутим большинство из них, и тогда вместе проделаем множество великих вещей». Этот юноша рассказал о создающейся новой организации под названием «Космический круг» и попытался сплотить своих друзей – любителей НФ под знаменем с лозунгом «Фэны – это слэны». И хотя эти попытки не были приняты всерьёз, их сочли лишь забавной шалостью, тем не менее очевидно, что Ван-Вогту эта работа по созданию «сообщества слэнов» представлялась самым вдохновляющим делом. Благодаря двум своим произведениям «Чёрной твари» и «Слэну» А.Э. Ван-Вогт стал первой суперзвездой кэмбелловского Золотого века. Но затем, после выхода в свет «Слэна» и достижения Ван-Вогтом пика своей популярности в научной фантастике, имя писателя надолго исчезает со страниц «Эстаундинга». За четырнадцать месяцев, прошедших после выхода в свет «Слэна», то есть в течение всего 1941года и начала 1942 года, когда лидирующее положение в «Эстаундинге» захватил Роберт Хайнлайн / Ансон Макдональд со своим целым фейерверком произведений: «Шестая колонна», «Логика империи», «Вселенная», «Неудовлетворительное решение», «Дети Мафусаила», «Из-за его шнурков» и множество других – Ван-Вогт предложил «Эстаундингу» всего два рассказа. И после публикации второго из них «Качели» в июле 1941 года писатель замолчал на долгих десять месяцев. Различие между ними заключалось в том, что Хайнлайн в ожидании своего призыва на войну убивал время, зарабатывал и удовлетворял свой творческий зуд, сочиняя научную фантастику. А Ван-Вогта уже призвали на Вторую Мировую войну, и на творчество у него почти не оставалось времени. За объявлением войны в сентябре 1939 года последовали несколько месяцев бездействия. Но к концу весны 1940 года, когда Ван-Вогт закончил роман «Слэнг», Гитлер стремительной фланговой атакой прошёл через Голландию, Бельгию и Францию и при Дюнкерке загнал остатки союзных армий в море. Затем в течение всего 1940 года Германия посылала через Ла-Манш одну волну своих самолётов за другой бомбить Британию, последнего своего противника в Западной Европе. Всё ухудшающееся положение страны-доминиона отнимало всё больше времени у сотрудника Канадского министерства национальной безопасности А.Э. Ван-Вогта. В следующем году ему посчастливилось выкроить время лишь на создание двух расскаов. Написанный в редкие часы досуга рассказ «Качели» тем не менее оказался одним из самых ключевых научно-фантастических произведений Золотого века. Образ мысли, выраженный в «Качелях» стал складываться, когда Ван-Вогт прочитал редакционную статью Джона Кэмпбелла в февральском за 1941 год номере «Эстаундинга», где официально заявлялось, что все хайнлайновские истории обединяются вместе в одну общую историческую схему. Прочитав эту статью, Ван-Вогт всерьёз задумался об объединении своих собственных произведений. Он рассказывал: «Будучи системным мыслителем и системным писателем, однажды я представил себе , что в области целей я действую бессистемно; да, конечно, я ловлю момент; да, конечно, я начинаю писать то, ещё сам не зная что. /…/ Основной идеей стало: в каждом камешке, в каждой частичке заключена «память» о сути вещей и об истории того, где побывала эта частичка с момента начала вещей. И если мы сможем прочитать и понять всю эту информацию, то мы получим ответы на все вопросы». Осознав однажды свой непрекращающийся интерес к тождественности и органистической целостности, Ван-Вогт решил заложить это в структуру своего нового рассказа «Качели» ещё явственнее, чем в других произведениях писателя, и ввести в сам сюжет своё уайтхидовское чувство всеобщей связи между всеми вещами. Ни один писатель, стоящий на линейной, рациональной, материалистической, Деревнецентристской позиции, не мог придумать ничего подобного. «Качели» начинаются с газетной заметки, датированной всего лишь серединой прошлой недели – то есть за неделю до выхода последнего номера «Эстаундинга». В заметке сообщалось о появлении и мгновенном исчезновении странного здания на одной из улиц города, где обычно находились прилавок для ленча и магазин одежды. В статье предполагалось, что это трюк какого-то неизвестного фокусника. На стене странного здания, так, чтобы было видно со всех сторон, большими буквами было написано: «ОТЛИЧНОЕ ОРУЖИЕ. ПРАВО ПОКУПАТЬ ОРУЖИЕ – ЕСТЬ ПРАВО БЫТЬ СВОБОДНЫМ». В витринах же этого здания виднелись всевозможные причудливые экземпляры оружия и ещё одна надпись: «САМОЕ ЛУЧШЕЕ ОРУЖИЕ ВО ВСЕЙ ИЗВЕСТНОЙ ВАМ ВСЕЛЕННОЙ». В газете говорилось, что попытки инспектора полиции проникнуть в этот магазин не увенчались успехом. А вот перед репортёром К. Дж. Макаллистером двери магазина открылись. А потом в рассказе речь заходит о том, что случилось с Макаллистером после того, как он попал в оружейный магазин и увидел, что двери резко захлопнулись за ним перед самым носом полицейского, не давая ему проникнуть в магазин следом. В магазине репортёр обнаруживает, что здесь уже не июнь 1941 года. Девушка и её отец, владельцы оружейного магазина, сообщают ему, что сейчас «четыре тысячи семьсот восемьдесят четвёртый год Имперского дома Ишеров». Оружейный магазин и другие подобные ему магазины, с помощью переносчиков материи объединённые в единую сеть, являются независимой силой, противовесом этой многотысячелетней империи. А перемещение во времени Макаллистера – это знак оружейным мастерам, что произошла серьёзная авария. Они очень быстро выясняют, что попадание репортёра в другое время – это случайный побочный результат невидимой атаки, предпринятой против всей системы оружейных магазинов силами императрицы. Макаллистеру сообщают, что пройдя сквозь время, он стал аккумулятором «триллионов и триллионов единиц времени-энергии». Если он выйдет из этого оружейного магазина и его просто коснётся рукой другой человек, произойдёт моментальный взрыв. Однако если его вернуть обратно в 1941 год, это окажет значительное воздействие на великую машину после атаки Ишера. Как объясняет один из представителей оружейных магазинов: «Вы стали «грузом» на одном конце энергетического «рычага», который поднял вверх другой гораздо более»тяжелый груз» на коротком конце «рычага». Если вас перенести по времени назад на пять тысяч лет, машина в том великом здании, на которую настроено твоё тело и которая вызвала весь этот переполох, переместиться по времени вперёд примерно на две недели».

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 19 июля 2020 г. 18:25 Более того, в различных вариациях эта ситуация повторяется во многих ранних романах Ван-Вогта. Какие же из этого мы должны сделать выводы? Первый серьёзный критик ВанВогта – молодой фэн по имени Деймон Найт, который впоследствии сам станет писателем и редактором-фантастом – рассматривал эту постоянно повторяющуюся коллизию как главный изъян в работе Ван-Вогта. Он характеризует эту ситуацию так: «Вождь Левых является также вождём Правых», — и осуждает такой сюжетный приём как «полную и совершенную бессмысленность». Здравомыслящему, рациональному, законопослушному человеку демократических убеждений кажется совершенно естественным, что при противоборстве между двумя сторонами причина конфликта должна быть настоящей, а одна из сторон должна быть более правой, а другая – более виноватой. Как мы это знаем сейчас, в истории двадцатого века есть примеры и политических группировок, в которые просачивались противники и разваливали их изнутри, и революционных вождей, которые оказывались одновременно и агентами тайной полиции. Для людей подобного образа мысли – автократов, конспираторов, презирающих законы и жадных на демонстрацию силы – описанная Ван-Вогтом коллизия не показалась бы такой дурацкой и бессмысленной, как юному Деймону Найту, писавшему свою рецензию в 1945 году. И есть определённые основания полагать, что Кир Грай мог быть именно таким человеком. Ведь он диктатор, а не обычный обыватель. Для него цель оправдывает средства и ради сохранения своего влияния он готов пойти на интриги, дезинформацию, угрозы и даже на убийство. Несомненно, Грей предвкушает грядущие дни, когда обычные люди сойдут с лица Земли и останутся на планете одни истинные слэны. Для такого не знающего законов ловкача вполне возможно не заботиться особо о формальных различиях, подобных Левым и Правым и не придавать большого значения тем идеям, которые исповедуют люди, знающие гораздо меньше его. Для человека, подобного Киру Грею, могло пойти на пользу наличие двух враждебных сил и , как бы это не казалось глупым и бессмысленным, стать во главе обеих из них. Сейчас таких людей, как Кир Грей, считают страдающими манией величия и такими же безумными, подозрительными и опасными, каким был Адольф Гитлер, с которым родина Ван-Вогта находилась в состоянии войны. Тем не менее имеются достаточные основания и для такого прочтения произведений Ван-Вогта, которые и сам писатель своим неослабевающим интересом испытывал к этому вопросу. Удивляясь своим чувствам, он раз за разом писал о крупных суперменах и говорил: «Я начал ведать, что творю и что в этом есть нечто параноидальное и шизофреническое». Чтобы со всей очевидностью доказать, что он полностью сознаёт всё различие между гениальным сверхчеловеком и всё дозволяющим себе буйным сумасшедшим, каким стал Гитлер, Ван-Вогт специально изучил особенности поведения таких людей и впоследствии написал на эту тему реалистический роман «Буйный сумасшедший». (1962 г.) Тем не менее мы не обязаны рассматривать Кира Грея, как игрока в бессмысленные игры. И также не обязаны считать его буйным сумасшедшим, страдающим раздвоением личности. Возможна третья и ещё лучшая интерпретация Кира Грея, вождя и людей и слэнов. Вот она: Кир Грей это гений, рассматривающий все вещи как единое целое. Не вызывает сомнений, что он холодный прагматик, временно открыто плюющий на законы. В своём стремлении сделать переход от человека к слэну как можно более мягким Кир Грей готов холить и лелеять гибнущее человечество, обманывать и запугивать слэнов без усиков, грубо и холодно обращаться с истинными слэнами. Даже на собственную дочь Кэтлин он смотрит как на ценный экспонат, проверяя по ней, как постепенно изменяется реакция на слэна с усиками. Несмотря на это Кир Грей – каким изображает его Ван-Вогт – честный человек. При всей его уникальной силе, мы никогда не видим его алчным, похотливым, злобным, мстительным или просто раздражительным. Когда в его личных покоях внезапно появляется Джомми Кросс, знающий секреты управляемого атомного распада, десятикратной стали и гипнотического кристалла, Грей ни на секунду не задумывается, как использовать всё это в личных целях. Нет, он тотчас начинает рассчитывать, как с их помощью можно разрешить проблемы бескровной смены цивилизаций.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 19 июля 2020 г. 17:47 Глава 16 (продолжение) Новая мораль В современную научную эру, как мы могли уже несколько раз убедиться, всё существующее делится на две части: область хорошо известных вещей и область неизведованного. А Ван-Вогт не видел больше чёткого различия между здесь и там, между Деревней и Миром За Холмом. Для него дороги мышления, знания и тайны безнадёжно запутаны между собой во всех временах и пространствах. Как понимал это Ван-Вогт, наши чувства и образ мысли столь несовершенны, что даже здесь – и – сейчас может стать вдруг для нас почти непостижимой тайной. И в то же время самые тайные звёзды и отдалённые времена являются такой же составной частью Единого Целого, как и мы сами, и поэтому каким-то образом могут быть выражены и через нас. Этот новый взгляд на устройство вещей позволил Ван-Вогту легко и свободно действовать на ментальной и физической территориях, слишком непостижимых для его более рационалистических коллег. А ещё он позволил писателю воображать самые странные вещи там, где их нельзя было и надеяться отыскать с помощью обычных чувств. Для тех читателей, которые признавали материализм и случайность и незначительность природы всего существующего, новые перспективы Ван-Вогта казались загадочными и манящими. Они позволяли писателю вести своих читателей в невозможных направлениях и показать им диковины, лежащие совершенно за пределами их восприятия. Даже Джон Кэмпбелл сдался, очарованный и устрашенный явной необяснимостью Ван-Вогта. Качая от удивления головой, Кэмпбелл говорил: «Этот сын пушки мистик наполовину и, как множество прочих мистиков, ударяется в идеи, которые являются пустым звуком, без каких бы то ни было рациональных методов или способов их защиты». Однако почти через пятьдесят лет после первого издания «Слэна», имея преимущества, обусловленные изменениями образа мысли за прошедшее время и, обяснениями самого Ван-Вогта, мы не можем больше воспринимать и оценивать этот роман так, как его первые читатели в 1940 году. Мы можем видеть то, что было в «Слэне», чтобы привлечь внимание читателей – сознательно или нет – и прежде всего те элементы, над которыми Ван-Вогт работал дольше всего и которые дались ему тяжелее всего, и в первую очередь Имена со значениями. Ощущения изменчивости вещей. Внезапное эмоциональное и интеллектуальное узнавание. Лабиринт в судьбах и взаимоотношениях. Осознание всего в целостности. В «Слэне» гораздо явственнее, чем в последующих произведениях Ван-Вогта, выбранные для главных героев романа имена стали эмблемами их ролей. Шеф антислэновской тайной полиции – Петти . Диктатор Земли, играющий двойную игру – Грей. И имя молодого главного героя – Д.К. /Кросс – это знак читателю, что этот частичный супермен не холоден, безжалостен и аморален, а , наоборот, стремиться быть честным, хорошим и порядочным. Мы уже видим, что движение и изменение вещей является центральной идеей «Слэна». Быть может также как Роберт Хайнлайн, другой писатель-фантаст, которого в детстве перевезли из маленького городка в большой город, Ван-Вогт убедился, что вещи изменяются и должны изменяться. Но реакция Ван-Вогта на это открытие совершенно отличалась от хайнлайновской и была гораздо более утонченной. Хайнлайн инженер, студент-математик и моряк в вынужденной отставке рассматривал эти изменения в рамках перестановок и перемешивания уже существующих и потенциальных факторов. С помощью своей способности к анализу, своих эциклопедических познаний и умения переставлять и перемешивать элементы почти алгебраическим способом Хайнлайн смог описать образы мышления и способы государственного устройства, которые не совпадали с уже имеющимися: различные общества будущего, и религиозная диктатура пророков, и катящиеся дороги, и даже с законами магии. Но А.Э. Ван-Вогт, систематик-интуитивист, почти не обладал этим особым хайнлайновским даром интеллектуально осмыслять изменения и затем описывать их в объективных терминах. Он смотрел на изменения как на вид кинетической энергии, и искал пути для её представления. Создавая свои произведения, он подходил к ним как к череде индивидуальных эпизодов, каждый из которых преследовал собственную цель и, действуя по законам сновидения, постоянно резко менял ход сюжета. Таким образом, Ван-Вогт сумел ввести непрерывные изменения в саму структуру своих творений. Произведения подобные «Слэну» не обсуждали динамику изменений. Они не описывали последствия изменений. Они только сами являлись изменениями и переменами. Результатом этих расхождений стал тот факт, что в 1940 году такие произведения Хайнлайна, как «Если это будет продолжаться» и «Дороги должны катиться» могли дать читателям те интеллектуальные убеждения, которые сам Хайнлайн чётко высказал в своей речи почётного гостя в 1941 году» Открытие будущего». Произведения Хайнлайна ясно доказывали, что общество завтрашнего дня неизбежно будет отличаться от сегодняшнего общества, и поэтому знающий и компетентный человек должен быть всегда готов к грядущим переменам. А читателям Ван-Вогта не предлагалось задумываться настолько об изменениях, чтобы прочувствовать их. И отложив «Слэн» в сторону, он не убеждался умом, что изменения являются потенциалом будущего, а душой чувствовал, что перемены – это постоянная черта самого существования, нечто, что может быть заложено в сути любого данного мига. Также Ван-Вогту удалось внедрить в структуру своего романа собственные убеждения – основанные на собственном опыте – что понимание приходит после внезапного осеняющего вдохновения. И в «Слэне» это не только одна за другой сцены узнавания, но и эпизод за эпизодом, где Джомми вдруг приходит в голову догадка или идея, которая сначала кажется чушью или чем-то несущественным, а потом полностью подтверждается. В романе нет никаких споров об этом и, нет задержек с их приходом. Джомми как будто уже знает, что потом случиться, и затем и в самом деле его предположения сбываются. Мы можем, конечно, догадаться, что точно таким же образом Ван-Вогт выдвигает и высказывает собственные идеи, не приводя в их пользу никаких рациональных аргументов и не пытаясь по-настоящему отстаивать их. Кэмпбеллу такой талант Ван-Вогта казался полумистическим – но не таким путём мыслил и творил писатель. Для него, как и для большинства людей его поколения, слово «мистика» имело грязный оттенок, оно несло на себе клеймо сверхъестественного замшелого мышления. И, совершенно однозначно, Ван-Вогт ни коим образом не являлся сторонником сверхъестественного. Более правдоподобным представляется объяснение, что Ван-Вогт – это органистический обобщатель, чутьём ориентирующийся в лабиринтах, и таков же и его герой Джомми Кросс. Именно благодаря их умению рассматривать сколь угодно сложное явление как единое целое, они оба могут делать такие выводы, которые нельзя ни доказать, ни подтвердить логическим путём. Вот как Ван-Вогт описывает собственный образ мышления: «Я могу годами ментально всматриваться в то, что привлекло мой интерес, а при разговоре о нём лишь всё время качаю головой. Это значит, что для меня отдельные кусочки не сложились ещё в ясный образ. И так годами я присматриваюсь, набираюсь терпения, и жду озарения, которое соберёт всё в один фокус. Внезапно – именно всегда внезапно – у меня перед глазами возникает единое явление». Аналогично и в «Слэне» достижение ощущения целостности стало самым важным успехом в развитии своих ментальных способностей у Джомми за те семь лет, что прошли между его 19 и26 годами. На новой стадии своего развития он приобрёл способность воспринимать окружающую среду как единое целое. Ни одного существенного факта больше не пройдёт мимо его сознания. Вот как Ван-Вогт в авторском тексте «Слэна» описывает образ мышления Джомми: «Все детали соединились и на месте того, что несколько лет назад даже для него было бесформенным пятном, возник чёткий яркий рисунок». Одним из примеров такого внезапного появления чёткого рисунка может служить спонтанное понимание Джомми , что Кир Грей, вождь земного человечества, и заклятый враг всех слэнов с усиками, на самом деле сам является слэном. Здесь – для уверенности – есть весьма необычное соотношение сил. Те, кто на первый взгляд кажутся разделёнными на противоборствующие группировки, неизбежно должны иметь одного и того же вождя.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 18 июля 2020 г. 18:10 На этом роман заканчивается, оставляя нас в радостном возбуждении. Но кроме того в голове у всякого здравомыслящего читателя вертятся тысячи вопросов. Если Кэтлин Лэйтон на самом деле дочь Кира Грея, то почему он подвергает опасности и дочь и себя, держа девушку при себе, пока она не вырастет? А если он столь сентиментален, что не может расстаться с дочерью, то почему во время первой встречи Кэтлин с Джомми, девушка даже не подозревает, что Кир Грей на самом деле слэн и тем более её отец? Стоило только Джомми побывать несколько минут в помещении электронной картотеки у слэнов без усиков, как он узнаёт, что мутационной машины никогда не существовало. Тогда почему сами слэны без усиков понятия не имеют о таких важных вещах? А если слэны без усиков подозревают Джомми Кросса, в страшнейших кознях против себя, то почему же они так легко позволяют пользоваться своей картотекой, даже не проверяя, какие сведения получает их заклятый враг? И ещё одна, быть может, самая странная вещь. Каким образом «студебекер» с выдающимся наружу задним бампером 30-годов XX века мог оказаться на улицах города не то шестьсот тридцать, не то восемьсот, а не то и все полторы тысячи лет спустя? (Цифры, показывающие на сколько лет в будущем происходит действие в романе весьма разняться на протяжении всего произведения.) На пятьдесят – сто вопросов, которые вызывает этот роман, из тысячи возможных Ван-Вогт с переменным успехом попытался ответить при второй редакции «Слэна». Некоторые несообразности, подобные легендарному «студебекеру», легко устранялись одним росчерком пера. Но в других случаях Ван-Вогт сумел лишь заменить одну нелепицу другой. Истина заключается в том, что суть «Слэна» не имеет отношение к логике или причинно-следственным связям и никакое количество исправлений не может сделать этот роман сколько-нибудь ясным и последовательным. Можно даже предположить, что предпринятая в 1951 году попытка сделать «Слэн» более связным, ненамеренно привела к некоторому уменьшению иррационального обаяния этого уникального романа. Однако по другой версии фундаментальной нерациональности этого романа нельзя придавать особого значения. На самом деле, если существует некое количество очевидных неувязок в нашем понимании «Слэна», то именно из-за слишком большого обобщения романа в целом, из-за нашего настоятельного желания сделать его более связным и прозрачным, чем это может показаться читателю, буквально проглатывающему «Слэна». Действие этого романа развивается согласно логики грёз. Герои одарённые невероятными знаниями и в то же время невероятным невежеством, внезапно оказываются на первом плане, только чтобы почти тотчас же исчезнуть. В нём нет ничего постоянного – ни дат, ни взаимоотношений, ни характеров – всё может в один миг перемениться и стать не таким как прежде. В этом романе множество совпадений, невероятностей и принципиальных неувязок, но с точки зрения сновидения кажется, будто всё в нём идёт так, как надо. Даже в гораздо большей степени, чем мы сумели заметить, будущее по Ван-Вогту насыщено секретными дорогами, подземными убежищами, пещерами, катакомбами и тоннелями. В нём считается абсолютно нормальным размещать звездолёт внутри здания или под текущей рекой, или прыгать в кроличью нору в две мили глубиной, а затем снова подниматься. Мир завтрашнего дня и лабиринты сознания стали в «Слэне» единым целым. «Эстаундинг» Золотого века не знал нужды в писателях, способных изложить свои идеи рационального, связно и правдоподобно. Но лишь Ван-Вогт сумел всех убедить, что лучше всего покажет истинные основы нынешнего существования, если во время создания вещи высвободит своё нерациональное мышление и позволит ему делать всё, что пожелает и говорить всё, что хочет сказать. Возложив обязанность сочинять истории на своё бессознательное, Ван-Вогт очень рисковал, что оно может сболтнуть что-нибудь грубое, параноидальное, сексуальное или глупое. И действительно всё или почти всё было в его историях. Однако у этого метода есть великое всё искупающее достоинство, и именно его Ван-Вогт снова и снова демонстрировал, рассказывая о перспективах неведомых возможностей и человеческих способностей в своих произведениях, и в этом не было писателей ему равных. Конечно среди читателей кэмпбелловского «Эстаундинга» нашлись такие, кто слишком рационалистически смотрел на Ван-Вогта. Они не могли сами отказаться от логики и здравого смысла, и не придираться к каждой мелочи, а только при таком условии можно было адекватно воспринимать произведения этого писателя. Они не только не признавали, что всеми ценимый «Слэн» к их логике не имеет никакого отношения. Но их раздражение всё росло, ибо время шло, а Ван-Вогт оставался таким же, по их мнению, извращённым писателем-фантастом. Однако когда в конце 1940 года «Слэн» был напечатан, большинство читателей «Эстаундинга» обнаружили, что захвачены неодолимой силой главного героя романа. Они настолько увлеклись безостановочным действием «Слэна» и теми постоянными изменениями, которые всё время обогащали их опыт, что просто-напросто не успевали остановиться и обратить внимание на все случайности и нарушения здравого смысла. После того, как непрерывные приключения героев романа заканчиваются, а эмоциональный подъём, вызванный повторной встречей Джомми и Кэтлин, угасает, читатели сидят с широко раскрытыми глазами и понятия не имеют, где они и как получилось, что Ван-Вогт обладает своей особой магией. Но они понимают точно, что «Слэн» сумел как-то проникнуть в их головы и привёл их в такое смятение, что о нём нельзя ничего сказать или объяснить. Вспомним, что вначале Джон Кэмпбелл говорил Ван-Вогту, будто только сверхчеловек может написать произведение, находясь на позиции сверхчеловека. И, конечно же, сам А. Э. Ван-Вогт не был сверхчеловеком, во всяком случае в старом веке Техники в буквальном понимании этого слова. Но тогда Ван-Вогту вовсе не обязательно было становиться совершенным человеком. Достаточно было, чтобы он обладал озарениями постматериалистического мышления, а всё остальное – неважно. Точно так же, как Джомми Кросс являлся относительным сверхчеловеком, так как он может делать то, чего не может обыкновенный человек, то самого Ван-Вогта можно назвать суперменом-фантастом, так как он мог представлять себе то, чего не мог вообразить обыкновенный писатель-фантаст образца 1940 года.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 18 июля 2020 г. 18:08 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Он летит на Марс, чтобы проследить там за слэнами без усиков. Обнаружив одного из них, Джомми слышит его размышления, что скоро его сородичи намерены предпринять генеральное наступление на Землю. Но почти тотчас же Джомми высняет, что и сам находиться под контролем. Он оказывается в кабинете Джоанны Хиллори, ставшей членом Военной комиссии у безусых слэнов. Она же занималась и выслеживанием слэна. Женщина написала не менее четырёх книг о Джомми Кроссе. Пока Джомми ждёт встречи, ему посчастливилось увидеть то, что мы сейчас называем компьютерами: «Внутри маленького длинного великолепного здания несколько мужчин и женщин суетились среди рядов огромных толстых блестящих металлических пластин. Джомми знал, что это было Статистическое бюро, а пластины являлись электрокартотеками, которые выдавали информацию при нажатии на кнопку и набора нужного имени, номера и пароля». ( Г.Б. под ред. П. Полякова) Джомми запрашивает электрокартотеку о Самуэле Лэнне – и тут же читает дневник Самуэля Лэмма за 1971 год, а затем избранные записи с 1973 по 1990 года, и из них стало ясно, что мутационной машины вообще никогда не было. Слэны с усиками существовали с самого начала, и являлись всегда результатами чисто естественных процессов. Затем его вызывают в кабинет Джоанны Хиллари, и Джомми обнаруживает, что его пятнадцатилетней давности идеализм так подействовал на эту женщину, что она все эти годы готова была помочь ему в самый решающий момент. Джоанна помогает Джомми сбежать и вернуться на Землю и по тайному ходу проникнуть в построенный слэнами дворец Кира Грейя. Ван-Вогт рассказывал: «Почти с начала до конца работы над романом … я пытался высвободить своё подсознание и в рамках этого произведения – его черновика – позволил ему болтать без умолку». Этот творческий процесс кажется лежит в основе того, что произошло дальше в романе «Слэн». В очень странном эпизоде Джомми прыгает в дыру во дворцовом саду, и когда ноги достигают дна, то он оказывается в двух милях под землёй. Затем он обнаруживает знак, который, предполагая, что его будет читать слэн, сообщает Джомми, где он находится и что сейчас произойдёт. Потом стены вокруг слэна смыкаются, и в этой кабине-лифте он поднимается во дворец и попадает в самые засекреченные внутренние покои Кира Грея. И ещё раз, совсем как в тех древнегреческих пьесах, которые читал Ван-Вогт, сцена узнавания. Джомми смотрит на жёсткое и безжалостное, но честное лицо Кира Грея и сразу понимает, что на самом деле он: «Кир Грей, вождь людей был … — Самый настоящий Слэн! – воскликнул Кросс». Сначала Грей держится холодно и жёстко. Он даже намерен отрезать у Джомми усики. Но после того как Джомми показывает свою силу и успешно высвобождается из его наручников, узнование становиться взаимным. Кир Грей понимает, что перед ним сын Петера Кросса, властелина атомной энергии, и сразу же сменяет гнев на милость.: « — Значит, у тебя получилось! Даже несмотря на то, что я никак не смог тебе помочь! Атомная энергия в своей окончательной форме. Потом его голос зазвучал ясно и торжествующе: — Джон Томас Кросс, я приветствую тебя и открытие твоего отца. Входи и присаживайся /…/ Здесь, в моём личном кабинете, мы можем поговорить». (Г. Б. под ред. П. Полякова.) И потом Грей рассказывает Джомми всё. Слэны, говорит он, на самом деле тайно правят миром, подобно тому, как когда-то шотландцы правили Британской империей: « Разве не естественно, что мы решили проникнуть на ключевые посты в правительстве людей? Разве мы не самые разумные существа на Земле?» (Г. Б. под ред. П. Полякова) Слэны являются «постчеловеческими мутантами». Несмотря на то, что обычные люди их ненавидят и бояться, слэны смотрят на них как на бедных беспомощных устаревших существ, которые постепенно становятся бесплодными и начинают сходить со сцены. И если в прошлом слэны имели тяжелые проблемы со стороны слэнов без усиков, то это только ради их собственного блага, чтобы сохранить их прочность. Они, конечно, сами этого не знают, но на самом деле именно слэны без усиков являются истинными слэнами. Их особые свойства – усики, два сердца, более совершенная нервная система и тому подобное – временно генетически подавлены, чтобы защитить их от гнева человечества. Но одна за другой эти способности вернуться к ним. И через сорок или пятьдесят лет они будут снова иметь усики и обладать способностью к телепатии. Для слэнов , стоящих за сценой, стало проблемой, как подготовить переход от человека к слэну. Они хотят, чтобы люди прекратили преследовать слэнов. И ещё, чтобы слэны без усиков не уничтожили всё человечество прежде, нежели оно само сойдёт со сцены. Однако теперь появилась возможность решить обе задачи. С помощью атомного оружия Джомми можно легко отбить атаку слэнов без усиков с Марса. Она превратиться во «много шума из ничего», и слэнам придётся возвратиться на Марс и подождать пока у их детей не вырастут усики. А потом с помощью изобретённого Джомми гипнотического кристалла можно будет вылечить людей, какие они есть, от истерии, страха и ненависти и сделать их счастливыми. И безмятежными. На этом философская часть «Слэна» заканчивается и начинается новый драматический эпизод, последняя сцена узнавания. В личные покои Кира Грея входит девушка – и она оказывается Кэтлин. Воскресшей Кэтлин! И Кир Грей представляет её Джомми: «В этот момент голос Кира Грея разорвал тишину. В нём слышались нотки человека, который предвкушал этот момент долгие годы: — Джомми Кросс, я хочу представить тебе Кэтлин Лэйтон Грей,… мою дочь». (Г. Б.)

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 17 июля 2020 г. 18:28 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Именно ван-вонгтовское уникальное чувство органистической, развёрнутой всесвязувающей Вселенной позволило ему по-своему взглянуть на супермена. И не просто позволило, а заставило. Если Вселенная является единым целым, а не набором бесчисленных отдельных частей, то для Ван-Вогта стало совершенно ясно, что истинное совершенство в существе должно быть связано с лучшим пониманием целей этого единого целого. Совершенство должно быть более целостным и менее хаотичным, чтобы лучше постичь целостность всего целого. Хотя была одна вещь, которая стала для Ван-Вогта решающей в понимании этой идеи – внезапное внутреннее осознание того факта, что это роман о супермене, чьё превосходство состоит именно в единственно лучшем понимании целостности Вселенной – стало толчком к написанию самого романа. Подобно большинству произведений Ван-Вогта «Слэн» нёс в себе значительную смысловую нагрузку. Так как произведения Ван-Вогта часто были туманными и неправдоподобными, а их автор уделял очень мало внимания точности и фактологичности, читатели «Эстаундинга» считали его торопыгой и беззаботным писателем. И также были неправы. Истина заключалась в том, что Ван-Вогт всегда упорно трудился над своими произведениями. В нём не было ни грамма легкомыслия. Для него всегда было очень тяжело подобрать нужные слова, единственно верные слова, которые позволили бы верно описать те образы и взаимоотношения, которые писатель видел во сне или при внезапных озарениях. Подобно писателям-романтикам из предыдущего столетия Ван-Вогт отчаянно пытался выразить невыразимое: своё ощущение того, где теперь залегает неведомое. И помня всегда о целостности вещей, он мог сделать иногда языковые или стилистические ошибки. Неправда, что у Ван-Вогта отсутствовало чувство языка. Одним из любимых дел для него при сочинении истории стало выдумывание новых имён вроде Кёрла, Кстля и Джомми Кросса. И он любил то, что сам часто называл «великой бульварной музыкой», стремился подражать ей, и особенно часто это удавалось ему в замыкающих круг финальных линиях. Но истины ради признаем – его проза не такая чёткая и последовательная, как у Азимова, не столь ловкая и добросовестная, как у Хайнлайна, нет в ней прелестной старджоновской ритмики. Ван-Вогт был способен наносить словами страшные удары, как будто не придавая никакого значения степени нанесённого ущерба. Один из примеров тому – слово «роман-сборник», но существуют и будут существовать фразы, которые без запинки вылетают у нас изо рта. В то же время истины ради нужно отметить, что значительная часть всех ван-вогтских видимых неуклюжестей на самом деле является обдуманным намеренным приёмом. Большее внимание уделяется звукосочетаниям, нежели смыслу слов, чтобы добиться нужного грандиозного резонанса. Или они были намеренной провокацией, чтобы сбить читателей с накатанной колеи мышления и заставить ощутить привкус тайны. Как однажды сказал сам Ван-Вогт: «Каждый абзац – а иногда и каждое предложение – в моей научной фантастике это брешь в ней, нереальным условием. Чтобы сделать его реальным, читатель сам должен дополнить недостающее. Он не может при этом отталкиваться от своего прежнего опыта. Прошлый опыт попросту перестаёт существовать. Поэтому чтобы заполнить эти бреши, ему придётся творчески поработать головой». А вот эту фразу Ван-Вогт говорил в нескольких различных случаях, в качестве наглядной демонстрацией целей своего стиля письма: «Человекоподобное существо превратилось в нечто похожее на чёртика и вылезает из крохотной серебряной коробочки. Вот самая блестящая идея Хашна». Но столько сил и старания уходило у Ван-Вогта, чтобы писать таким образом – рождающимися сновидениями, дающими эмоциональный заряд, непричёсанными фразами, каждая с собственной странностью и чудинкой.   Одно время он почти завидовал писателям-фантастам подобным Рону Л. Хаббарду, которые просто садились за пишущую машинку и скорость создания их очередного произведения, ограничивалась лишь возможностями самой машинки. Он думал, что у этих всех писателей есть интуиция, а у него самого – нет. Вот что говорил об этом сам Ван-Вогт: «Писатель с врождённой от природы интуицией – то есть попросту говоря , от природы талантливый – всегда пользуется самым большим успехом из всех авторов, с которыми я только встречался». Только первоначальная вера Ван-Вогта в собственную систему соприкосновения с бессознательными процессами и написания произведений, позволяла выразить всё в форме научной фантастики. Он заявлял: «Люди не понимают, как стесняют их общепринятые рамки. Нужно освобождаться. Если твоя форма стесняет тебя, научись другой»… Однако можно вспомнить, что в другой раз он сказал: «Я знаю, что всегда пытаюсь писать по своему методу. Я помешан на методах и иногда даже ощущаю, что это единственное, что имеет ценность в моих историях, но на самом деле это не так. Методу уделено много места в моём творчестве, но когда я захожу слишком далеко, то приходится отступать от него и начинать всё заново». Вот таким был А.Э. Ван-Вогт, у которого всегда возниали трудности с правильным подбором слов, когда взялся писать свой первый роман «Слэн», бросающий вызов всем историям о суперменах. Чтобы написать этот роман ему понадобились огромный самоконтроль и постоянное самосовершенствование. Но в соответствии с собственным методом для подхлёстывания своего творчества и развития читательской интуиции всё больше систематики он использовал для создания научно-фантастического произведения. Фраза за фразой, эпизод за эпизодом Ван-Вогт неумолимо двигался вперёд, лишь изредка останавливаясь и начиная всё сначала. Однако роман «Слэнг» продвигался медленно, Ван-Вогт и в самом деле был ещё непрофессиональным писателем-фантастом и мог лишь ловить самые благоприятные моменты для своей работы. Слишком часто внимание писателя переключалось на другое. Ещё два месяца после появления в печати «Чёрной твари» Ван-Вогт продолжал писать традиционные газетные заметки и интервью для «Хардвейр энд метал», «Санитари инженер», «Канадский гросер» и подобных изданий. Но в сентябре 1939 года армии Гитлера вторглись в Польшу и началась Вторая Мировая война, в которую вступила и Канада как неотъемлемая часть Британской империи. Из-за плохого зрения Ван-Вогт признался негодным для военной службы. Но Гражданская служба, порывшись в своих картотеках, вспомнила, что восемь лет назад он принимал участие в переписи. Ван-Вогту прислали телеграмму и призвали его на службу вторым клерком в Управление Национальной Безопрасности. В глубине души Ван-Вогт не слишком-то хотел браться за эту работу. Он уже раньше работал на правительство, а новое назначение рассматривал как большой шаг назад. Но писатель решил, что в годы войны должен помочь своей стране, и потому принял предложение. В Оттаву он приехал на автобусе, оставив Эдну в Виннипеге собирать вещи, продавать их обстановку и присоединиться к мужу. Затем наступил ноябрь и газеты сообщили им, что во всём городе сдаётся лишь четырнадцать квартир. Они почувствовали себя на седьмом небе от счастья, когда нашли подходящую квартиру, хотя она и стоила 75 долларов в месяц при месячном зароботке Ван-Вогта 81 доллар. Такая дыра в семейном бюджете и другие насущные расходы быстро съели все деньги, полученные после продажи мебели. И тогда стало ясно, что если они желают есть, вовремя выплачивать взносы за новую мебель и пользоваться такими благами цивилизации, как газ, свет или телефон, то Ван-Вогту надо работать побыстрее, закончить свой роман и выгоднее продать его. Но новая работа не оставляла писателю слишком много досуга. Ван-Вогт мог писать всё воскресенье, половину субботы и чаще всего он работал вечерами, если не очень уставал. Он возвращался домой после работы, обедал, чуть-чуть дремал, а потом до одиннадцати вечера работал над «Слэном». Если дело шло хорошо ему удавалось написать весь эпизод за один присест. А иногда, особенно к концу романа, когда сюжет уже катился по инерции, выходило и по два эпизода. На следующий день, пока писатель находился на работе, Эдна перепечатывала написанное начисто. Работа над романом отняла у Ван-Вогта шесть месяцев, и писатель всё время находился в таком нервном напряжении, всегда готовый вставать с постели и до полуночи биться над своей историей. И всё же несмотря на все заявления Кэмпбелла, а также собственный взгляд на вещи, свою намеренную технику письма, свои сны, насущную нужду в деньгах и всё сокращающееся время на писательский труд, Ван-Вонг всё же закончил свой роман «Слэнг» в конце весны 1940 года. Писатель отослал свой роман Джону Кэмпбеллу, а редактор не только с радостью принял рукопись, но и тут же послал чек вместе с желанной премией по четверть цента за слово. Ван-Вогт рассказывал: «Чеки от Кэмпбелла всегда приходили быстро. Он очевидно знал, как писатели нуждаются в средствах, и поэтому как только ты присылал ему свою новую вещь, он тут же прочитывал её и сразу отправлял чек». «Слэн» печатался в «Эстаундинге» с сентября по декабрь 1940 года и стал лучшим журнальным произведением года, превзойдя по популярности повесть Хайнлайна о свержении режима Пророков «Если эта дорога будет продолжаться» и повесть Рона Л. Хабборда о бесконечной войне «Последнее затмение». Однако каким необычным был роман «Слэн». Он был даже более странным и непонятным, чем казался на первый взгляд. Подобно всем произведениям раннего творчества Ван-Вогта, кроме последней повести «Повторение», он был таким же эксцентричным, обладал напряженным сюжетом и походил на грёзу – и притом по объёму произведения являлись нормальным романом. В начале романа «Слэн» девятилетний Джомми Кросс и его мать находятся на улице города в окружении невидимой, мысленно ощущающейся враждебно настроенной толпы. Люди обвиняют слэнов в том, что они пользуются мутационными механизмами древнего учёного Самуэля Лэнна, благодаря которым может появиться на свет не только маленький слэн, но и нелепый уродец или дебил. Люди стремятся уничтожить всех усатых телепатов. Они всё безжалостнее наступают на слэнов, и мать Джомми посылает сына бежать, давая ему последний отчаянный шанс спасти себе жизнь. И Джомми спасается, изо всех сил зацепившись за бампер движущегося «шестьдесят электро Студебекера». Но перед смертью мать успела дать сыну последний мысленный наказ убить вдохновителя компании против слэнов, диктатора всей Земли Кира Грея. Она мысленно произносит: «Помни, о чём я тебе говорила. Ты живёшь ради одного – дать возможность слэнам жить нормальной жизнью. Я думаю, тебе придётся убить нашего величайшего врага Кира Грея, даже если ради этого нужно будет пробраться в правительственный дворец». (Перевод Г. Бобылёва – далее Г.Б.) Когда Джомми исполнилось пятнадцать лет, у него в мозгу возникает гипнотический приказ, давно умершего отца-учёного. Он проникает в лежащие под городом катакомбы, чтобы вернуть себе великое открытие своего отца, секрет контролируемой атомной реакции, оттуда, где оно было когда-то спрятано. Однако на этом его ловят и ради своей свободы он вынужден пустить в ход атомное оружие и убить трёх гвардейцев. Из-за этого слэна начинает мучить совесть, и он даёт слово больше так не делать. Сам же будучи юношей-суперучёным, Джомми разрабатывает «десятикратную сталь», металл, который почти теоретически пределен по твёрдости. И ещё он изобретает «гипнокристалл», с помощью которого сможет контролировать мысли обычных людей. Кроме того Джомми скитается по свету в поисках других слэнов с золотыми усиками в волосах, но так никого и не находит. Где же они могут быть? Снова и снова проходит он сквозь широко расставленные сети «безусых слэнов», такого же творения мутанционных механизмов Самуэля Лэнна, только не владеющих телепатией. Они овладели антигравитацией, строят космические корабли и даже летают на них на Марс, и всё это в тайне от обычных землян. Но эти полуслэны также видят в Джомми врага. Им кажется, что когда усатые слэны ещё не подвергались гонениям, они воевали с безусыми слэнами. Они называют Джомми «проклятой гадиной» и даже ещё хуже, нежели обычные люди, желают убить его. Джомми крадёт у них космический корабль и получает возможность убить безусого слэна Джоанну Хилтори. Но вопреки всей её враждебности юноша не делает этого. Наоборот, он сообщает ей о своих добрых намерениях: « — Мадам, при всей моей скромности, я могу сказать одно — из всех слэнов в мире на сегодня нет более важной персоны, чем сын Питера Кросса. Куда бы я не пошёл моё слово и моя воля будут иметь влияние. В тот день, когда я найду истинных слэнов, война против вашего народа закончится навсегда». (Г. Б.) И он отпускает Джоанну Хиллори на свободу. Достигнув девятнадцатилетия , Джомми находит наконец ещё одного слэна, девушку по имени Кэтлин Лэйтон, прячущуюся в давно покинутом слэновском убежище, в подземном городе машин. Когда она была ребёнком, сам Кир Грей решил сохранить ей жизнь. Но сейчас в страхе за свою жизнь, и ужасно боясь начальника тайной полиции Джона Петти, девушка убежала из дворца. Встреча Джомми и Кэтлин превращается в радостный момент, узнавания друг друга : «Она тоже слэн!» «Он тоже слэн!» Их осенило одновременно!» Но почти сразу же, после того как Джомми и Кэтлин нашли и полюбили друг друга, Джон Петти обнаруживает подземное убежище и внезапно возникает перед девушкой, когда она остаётся одна. У убийцы не осталось ни капли сострадания, и он тут же стреляет Кэтлин в голову. Когда Джомми прибегает к ней, девушка уже умирает, но прощальный мысленный призыв Кэтлин всё звучит в его голове. С помощью своего атомного пистолета юноша мог бы легко отомстить Джону Петти, распылить его в прах, но он сдерживает себя. Он не нажимает на нужную кнопку пистолета и прорывается через линию огня на своей машине, сделанной из десятикратной стали. Затем, когда Джомми исполнилось 26 лет, по меркам слэнов он ещё не достиг полной зрелости – слэны без усиков атакуют его секретную лабораторию и космический корабль, спрятанный на глубине 12 миль под горой. Но Джоми успевает подать сигнал , корабль проделывает к нему тоннель и слэн спасается бегством.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 16 июля 2020 г. 19:17 Глава 16 (продолжение) Новая мораль После трёх научно-фантастических произведений о чудовищах – плюс бледная имитация для «Унноуна» — Ван-Вогт начал думать, о чём ещё можно было бы написать. Он полностью признал, что больше всего его интересует бессознательное. Именно из этого следовало, что истинное совершенство не имеет отношение к возрасту, биологии или личной силе. Скорее всего, оно лежит в промежутке между простым интересом к себе и хорошим качеством в целом. Окончательно осознав эту идею, Ван-Вогт создал своё новое научно-фантастическое произведение – рассказ «Повторение». («Эстаундинг», апр.,   1940 г.) В этой повести отправлен посланник с Земли, чтобы убедить упрямых несговорчивых колонистов со спутника Юпитера Европы отдать свой мир под политическую власть Марса, дабы Марс вступил в союз с Землёй и Венерой. И таким образом предотвратить войну, которая могла бы охватить всю Солнечную систему. Посланник признаёт, что колонию ожидает кратковременное мучение, но утверждает, что огромная долгосрочная выгода ей обеспечена: «Запомните, тысячи лет будут использоваться не только металлы, восстановленные на Европе, но и металлы всей Солнечной системы. Именно поэтому сейчас нам необходимо справедливое распределение, чтобы последние сотни лет из этих тысячелетий не добывать боем эти металлы с Марса. Понимаете, за эти тысячи лет мы обязаны достичь звёзд. Мы должны научиться развивать скорость гораздо выше световой и потому в ближайшие столетия мы обязаны сотрудничать, а не враждовать. Поэтому они ни в чём не должны зависеть от нас, а мы не должны поддаваться разрушающим сознание искушениям, и значит, будет лучше, если мы сейчас пожертвуем собственными интересами». Доводы посланца, который упрашивает молодых европианцев прекратить былую вражду и отдать себя под покровительство прежних противников таковы: «Я снова рассказал людям о правилах жизни. Но где-то на тропе Вселенной должно быть место для всех, единственное мирное решение для общественных линий наивысших атогонистических сил. /…/ Наступит день, когда люди достигнут звёзд и все старые — престарые проблемы возникнут вновь. Когда эти дни наступят, мы должны сформулировать здравомыслие в душах людей, и поэтому прежде всего поощрять бесконечные повторения мирных решений». В этой повести нет той энергии, тепла и эмоциональности, которые так отличали три предыдущих произведения Ван-Вогта от остальных НФ. Написанное после них «Повторение» являлось явной притчей – похожей по своему внешнему облику и масштабности на другие фантастические повести и рассказы, печатавшиеся «Эстаундинге» в1940 году. Более того, это повесть-нотация, ведь по сути она представляет собой литературно обработанную лекцию. Несмотря на всё это, повесть Ван-Вогта содержала в себе одну очень важную идею. Если люди достигнут того уровня развития, который писатель описывает в «Чёрной твари», — если они смогут достичь звёзд и стать властелинами Галактики – они должны будут в первую очередь научиться здравомыслию: широкому кругозору, отказу от собственных амбиций и мирному сотрудничеству. И если им не удастся добиться всего этого, то они будут нисколько не лучше Кёрла, разве что проще и слабее, чем он. Именно в свете этих идей Ван-Вогт в 1950 году снова взялся за «Чёрную тварь» и «Алую угрозу» и, объединив их с ещё двумя повестями и дополнив новым материалами, создал свой, как он назвал «роман-сборник» «Путешествие «Космической гончей». Именно это качество книга определяет необходимым для создания целостного кругозора. Здравомыслие. В этот роман Ван-Вогт вводит нового главного героя, Эллиота Гросвенора, нексиалиста, знатока науки обо всём. Это можно рассматривать как ван-вогтовское понимание идеального человека, по Хайнлайну, «энциклопедического синтетиста» или современного всезнайки. Разница между ними в том, что у Хайнлайна главное внимание уделяется фотографической памяти, а у Ван-Вогта – абсолютной широте кругозора. В начале романа Гросвенор выглядит чем-то вроде белой вороны на борту исследовательского корабля. Его словно бы никто не замечает: «Он уже привык оставаться на заднем плане. Как единственного нексиалиста на борту «Космической гончей» его долгие месяцы оставляли без внимания те специалисты, которые не знали в точности, что означает нексиалист, да и не слишком-то этим интересовались. Гросвенор намеревался исправить это упущение. Вот только случай никак не подворачивался». ( Н.Д.) С помощью нексиализма Гросвенор намерен объединить в единое целое разрозненные знания всех научных специалистов корабля и покончить с мелкими политическими интригами, разделившими людей по лагерям Ему посчастливилось показать всю ценность самого широкого кругозора мышления при встречах с Кёрлом, Кстлем – здесь он стал Икстлем – и другими причудливыми формами жизни. Благодаря его знаниям обо всём на Гросенора ложиться большая часть ответственности за выживание экспедиции. В конце романа необходимость в нексиалистском мышлении становиться очевидной для всех и Гросвенор начинает читать лекции по своей науке даже тем членам экипажа «Космической гончей», которые прежде воспринимали в штыки почти каждое слово. Гросвенор рассказывает: «Проблемы, с которыми сталкиваются нексиалисты, — это цельные проблемы. Человек разделил жизнь и материю на отдельные разделы знания и бытия. И хотя порой употребляет слова, которые указывают, что он осознаёт цельность природы, но продолжает вести себя так, будто у одной меняющейся Вселенной множество отдельно функционирующих частей. Методики мы обсудим сегодня вечером. /…/ …покажет, как можно преодолеть этот разрыв между реальностью и подходом человека». ( Н.Д.) Однако в 1939 году Ван-Вогт в своих мыслях и идеях не заходил ещё так далеко. Наоборот, мы можем заметить, что в повести «Повторение» он разрешил для себя одну проблему и тут же выдвинул ещё одну. Он сделал для себя вывод, что люди хорошо разобравшиеся в устройстве Вселенной могут смело смотреть в глаза любому эгоистичному по-Деревенски мыслящему существу, которое водится в нашей Галактике и за её пределами, и победить любое из них. Но тут же он пожелал узнать, какими должны стать люди, если захотят успешно переехать из Деревни Солнечной системы в саму расширяющуюся Вселенную. Ему казалось, что люди должны превзойти себя и таким образом лучше соответствовать Вселенной в целом. Поэтому Джон Кэмпбелл полагал, что Ван-Вогт разрабатывает идею романа о хамо супер, внезапно образовавшемся из того человека, какого мы знаем сейчас. Этот роман, «Слэн» он рассматривал именно с точки зрения произведения о новом, более высоком развитии человека. Первая реакция Кэмпбелла на такое предложение была такая, что Ван-Вогт берётся за совершенно невозможное дело. Ведь это просто нельзя описать. Почти двадцать лет спустя в своём письме Доку Смиту Кэмпбелл вспоминал свой тогдашний ответ Ван-Вогту: «Я настойчиво подчёркивал, что нельзя сочинить историю о сверхчеловеке с точки зрения самого сверхчеловека – если, конечно, сам автор не супермен. А он в ответ выкинул эффектнейший трюк и доказал, что я на 100% неправ». То, что Кэмпбелл заявлял Ван-Вогту, являлось ортодоксальной мудростью, постигнутой истиной. В век Техники считалось само собой разумеющимся, что сверх – значит сверх, явное преимущество в любом мало-мальски значительном аспекте. И если существо названо суперменом, то это по определению должно означать, что все его мысли, поступки и сама система ценностей должна полностью находиться за гранью понимания простых людей. Самое непостижимое для супермена – это ясно доказать своё суперменство. Поэтому произведения о суперменах, написанные в век Техники, такие как роман Олафа Стэплдона «Чудак Джон», неизбежно рассказывали о мало что понимающих, но лояльных людях, которые смогли достаточно близко увидеть Нового Человека, что смотреть на него и восхищаться, это тоже самое как глупый, но верный кокерспаниэль мог смотреть и восхищаться своим хозяином или господином. «Эффектнейший трюк», который Ван-Вогт выкинул в «Слэне» заключался в том, что в этом романе повествование ведётся от лица одинокого, невежественного и незрелого сверхчеловека – юного ранимого мальчика, который изо всех сил старается узнать как можно больше о себе и существах своего вида. Всё это не могло не привлечь внимания Джона Кэмпбелла. Его заинтересовала не только та идея, что сверхчеловек тоже может быть далеко не стар и не знает много из такого, в чём в состоянии разобраться простой обычный человек, но и тщательно обсуждённая с Ван-Вогтом концепция о недостаточности признанных истин. Ничего лучшего для Кэмпбелла просто не существовало. Этот роман произвёл на редактора такое впечатление, что он попытался научить других авторов аргументации из «Слэна». Вот отрывок из письма Кэмпбелла Клиффорду Саймаку: «Невозможно полностью описать сверхчеловека. Но как онтогенез во многом повторяет филогенез, то супермэн должен в детстве и юности преодолеть уровень нормального человека; то есть сначала он в своём развитии должен быть ниже нормы, в следующей стадии он станет обычным человеком – и наконец, в последней стадии развития он выходит за пределы нашего понимания. За этим процессом можно проследить, установить доверие, истину, понимание и симпатию к личности и полностью описать его в той стадии, когда он ещё не превосходит обычного человека – а потом делает достоверной и более позднюю сверхчеловеческую стадию». Таково было понимание Кэмпбеллом романа «Слэн» — точное и чуткое, но не слишком глубокое. Например, совершенно верно, что Ван-Вогт описывает своего сверхчеловека Джомму Кросса в различные моменты ранней поры его жизни: в детстве, отрочестве и юности. Но для Ван-Вогта эти различные моменты в жизни героя вовсе не означают какие-то прерывистые стадии, с остановками перед последним прыжком к настоящему совершенству, когда Джомми выйдет за пределы наших возможностей и нашего понимания. На самом деле они находились на плавно поднимающейся вверх кривой роста, которая могла дойти до самых высших уровней. Для Ван-Вогта слово «супермэн» являлось относительным, а не абсолютным понятием. Да, Джомми Кроссу под силу то, что не может сделать нормальный человек, следовательно, Джомми – сверхчеловек. Но он не сверхчеловек единственно возможный из всех видов сверхлюдей – с точки зрения принципов уходящего века Техники. Кэмпбелл опять-таки совершенно прав, когда говорит о достоверности мыслей и поступков Джомми, пока тот является невинным беспомощным ребёнком-изгоем. Несомненно, что Ван-Вогт, писатель, который может описать, какие чувства испытывают шарообразный, ползущий по полу андроид и идолюбивое, похожее на кота со щупальцами чудовище, в состоянии показать читателям, что чувствует девятилетний мальчик-телепат с золотыми усиками в волосах, который на городской улице остался без матери и пытается сам спастись бегством. Более того, в состоянии сделать этого мальчика отъявленным идеалистом и абсолютно убедить читателей в неослабевающем желании Джомми искать истину и поступать только по справедливости. Однако и Кэмпбелл ошибался, когда полагал, что вся невинность и идеализм Джомми Кросса – это только авторский произвол, чтобы вызвать у читателя симпатию и понимание. Для Ван-Вогта в этом романе всё это имело большое значение. Центральной проблемой сюжета романа «Слэн» стала борьба молодого Джомми против старых стереотипов века Техники, утверждающих будто сверхчеловек должен быть одинок, бесчувственен, суперинтеллектуален – одним словом, младший брат Больших Мозгов. Джомми рассказывает, что в этом истинная природа его собственных сородичей, усатых слэнов. Снова и снова ему дают повод ощутить себя абсолютно холодным, жестоким и аморальным. Между тем, постепенно взрослея и всё лучше познавая себя, Джомми начинает демонстрировать, что он и в самом деле может быть чем-то очень похожим на сверхчеловека. Мы вдруг замечаем, что сверхчеловек не обязательно должен быть умным, бессердечным и аморальным, потому что Джомми как раз не таков. Джомми Кросс стал первым представителем нового и принципиально иного вида рождённых на Земле суперменов – хороших и чистых альтруистов.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 15 июля 2020 г. 15:25 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Рассмотрев поведение Кёрла в контексте исторического развития его цивилизации, люди квалифицируют его как выродка и преступника. Как замечает археолог Корита: « Как видите, его действия показывают – это низменная хитрость примитивного, эгоистического рассудка, который мало или вообще не представляет, какой обширной организации противостоит». (Н.Д.) Совершенно типично для Кёрла, что он взял под свой контроль машинный зал сферического космического корабля и чувствует поэтому себя хозяином положения, но столь же типично, что он ошибается. На самом деле капитанский мостик, а с ним и возможность управлять кораблём и его машинами, остаётся в руках людей. Более того люди владеют наукой, а Кёрл нет и не собирается. Он может вести уединённый образ жизни, своей головой без малейшего ущерба выдержать попадание луча из вибратора, взламывать электрозамки и заставить затвердеть дверь в машинный зал с помощью « особой электронной обработки двери». Но он оказывается не в состоянии отразить, поглотить или взять под свой контроль атомную энергию. Поэтому люди сумели, выломав дверь, эффектно его атаковать. Кёрл вынужден спасаться от опасности. Ему приходиться прятаться в спасательной шлюпке. Он чинит её и на своём маленьком корабле пытается вернуться на родную планету и сплотить всех сородичей. Но в космосе уже люди уверенно переигрывают Кёрла. Они, в отличие от Кёрла, обладают здесь громадным опытом. Как заметил Корита: «Стало быть, перед нами примитив, и примитив этот ныне в далёком космосе, полностью оторван от своего привычного окружения». (Н.Д.) И, естественно, космос приводит Кёрла в замешательство. Если вспомнить его привычку постоянно терять голову, не удивительно, что Кёрл был совершенно обескуражен, когда все его обычные ожидания перестали сбываться. Сначала вдруг исчез из виду корабль людей. Затем оказалось, что он летит не к своей родной планете, а от неё. И наконец, корабль людей, – который на взгляд Кёрла остался далеко позади – внезапно появляется прямо перед ним. Это оказывается слишком много для Кёрла, и он полностью впадает в панику. В страхе перед людьми и их атомными дезинтеграторами Кёрл решает покончить с собой: «Его мертвое тело обнаружили в лужи из жидкого фосфора. — Бедный котик, — проговорил Мортон. – Интересно, что он подумал, когда увидел, что мы появляемся перед ним после того, как его собственное солнце пропало? Ничего не понимая в антиускорении, откуда он мог знать, что мы быстро останавливаемся в пространстве, тогда как у него на это потребовалось бы три часа. Он намеревался направиться к своей планете, но на самом деле удалялся от неё всё дальше и дальше. Вероятно, он и не догадывался, что когда мы остановились, он проскочил мимо нас, и что потом от нас требовалось только следовать за ним и изображать его солнце, пока мы не оказались достаточно близко, чтобы его расстрелять. Наверное, ему показалось, что весь космос вывернулся наизнанку». ( Н.Д. под редакцией П. Полякова) Своей прекрасной повестью Ван-Вогт практически перевернул все представления века Техники с головы на ноги. В прежней научной фантастике именно на стороне пришельцев-захватчиков всегда выступала Вселенная, а людям приходилось ограничиваться землецентричной перспективой. Но в «Чёрной твари» всё наоборот. Кёрл и его род в своей точке зрения ограничены отдельной планетой, а за людьми стоят знания и ресурсы всей Галактики. Какая идея! Когда Джон Кэмпбелл понял её, у него не могло не ёкнуть сердце. И редактор написал Ван-Вогту: «Ваша повесть о «Чёрной твари» совершенно изумительна». Он нашел место для первого опубликованного произведения нового писателя-фантаста на обложке июльского за 1939 год номера «Эстаундинга», который считается началом Золотого века. В том же письме, где сказано много добрых слов о «Чёрной твари», Кемпбелл пишет и о своём новом журнале для фэнтези «Унноуне» и предлагает Ван-Вогту сотрудничество в этом журнале. Кэмпбелл полагал, что жанр фэнтези окажется более органичным для Ван-Вогта с его даром передачи настроений и чувства ужаса. Редактор писал: «Если из «Чёрной твари» убрать всяческие межпланетные перелёты, атомную энергию, разные механизмы и т.д., то получиться прекрасная вещица для нового журнала». И Ван-Вогт изо всех сил постарался выполнить просьбу Кэмпбелла. Почти тотчас же он написал рассказ о полинезийском боге-оракуле — «Выходец из моря». («Унноун», янв., 1940 г.) – попытавшись одеть свою «Чёрную тварь» в платье фзнтези. Ещё в 1942-1943 годах он написал три произведения для этого журнала, в том числе роман «Книга Пта» («Унноун Вёлдз», окт. , 1943г.), вышедший в самом последнем его номере. Однако хотя Ван-Вогт не обладал нужной точностью и пунктуальностью и хорошо умел показывать настроения, рационалистический фэнтези оказался не его жанром. Потому что произведения похожие на лоскутное одеяло, находящие материалистическое объяснение для последних остатков сверхъестественного, и являющиеся сами игрой, были не тем, ради чего Ван-Вогт обратился к НФ. В результате произведения-фэнтези писались им с большим трудом, а его работы для «Унноуна» не обладали оригинальностью и эффективностью научно-фантастических вещей этого автора. Вдохновение посещало Ван-Вогта только тогда, когда он писал о том , во что верил, а верил он только в постматериализм. Великой целью в НФ для писателя стало изобразить всю глубину времени и пространства органистической, всесвязущей, развёрнутой Вселенной и образ человека, преступившего собственные рамки. За время между продажей «Чёрной твари» и её публикацией Ван-Вогт женился на Эдне Халл, женщине на семь лет старше себя. Она работала исполнительным секретарём и писала газетные очерки и короткие рассказы для церковных журналов. Ван-Вогт познакомился с ней в Виннипегском Писательском Клубе. После своего замужества миссис Ван-Вогт перепечатывала черновые рукописи своего мужа на пишущей машинке. Постепенно НФ пришлась ей по вкусу, и она написала несколько собственных рассказов, опубликованных в «Эстаундинге» и «Унноуне» за подписью Майн Э. Халл. Первым, написанным после женитьбы, произведением стало чёткое продолжение «Чёрной твари» повесть «Алая угроза». (Эстаундинг», дек., 1939 г.) В ней тот же исследовательский корабль, отправляющейся из нашей Галактики в другую, встречается с Кстлом, красным шестилапым существом ещё старше, сильнее и опаснее Кёрла, которое плавает в пустоте, куда космический взрыв когда-то забросил его вечность назад. Однажды получив возможность оказаться внутри барьера, защищающего корабль людей, Кстл умудряется переделать собственную атомарную структуру и научиться легко проходить сквозь полы и стены. Затем он начинает играть с людьми в прятки-догонялки. Он внезапно возникал из ниоткуда, захватывал и парализовывал человека, желательно более упитанного, уносил его и заключал в него одно из своих яиц. Людей устрашает способность существа выжить в открытом космосе и его умение проходить сквозь стены. Один из них заявляет: «Раса, раскрывая последние тайны биологии, должна опередить людей на миллионы и даже на миллиарды лет вперёд». (Н.Д. под редакцией П. Полякова) Однако психологически Кстл менее совершенен. Пусть «удобный» случай и предоставил ему бесконечное время для размышления на межгалактических просторах, его образ мысли всё равно не ушёл дальше цикличности. Как замечает археолог Корита, что Кстл смотрит на мир с позиции типичного крестьянина. Как для всякого крестьянина, первейшей целью становиться сберечь собственное потомство. Именно его всепоглощающее желание найти вместилище для своих яиц, которые он откладывает в животы людей, даёт людям нужное время сорганизоваться и выстроить планы против него. Кроме того из-за своего чисто крестьянского пристрастия к собственной небольшой территории Кстл слишком поздно замечает, что люди резко остановили корабль посреди межгалактического пространства, оставив его одного в ловушке и временно пропустили свой корабль через « сильнейший неотразимый поток энергии», чтобы избавится от чудовища. После того, как Кстл исчез в межгалактическом пространстве, одному члену экспедиции показалось, что люди имеют естественное преимущество над другими существами: «Очевидно он – выходец из другой галактики, а в нашей Галактике люди, кажется, лучше всех приспособлены к ритму её жизни». Его товарищ возражает: Вы с большой готовностью принимаете, что человек – образец справедливости, явно забывая, что он прошёл через долгую и жестокую историю. Он порабощал своих соседей, убивал противников и получал самую нечестивую садистскую радость от мучений других. Не исключено, что за время нашего путешествия мы встретим другие разумные существа, гораздо более достойные править Вселенной, чем человек». ( Н.Д.) У первых трёх научно-фантастических произведений Ван-Вогта – «Клетки для зверя», «Черной твари» и «Алая угроза» — есть две общие черты. Самая очевидная – наличие в каждом из них чудовища, гораздо могущественнее человека. Из-за этого многим – в том числе и самому Альфреду Ван-Вогту – начало казаться, что Ван-Вогт – автор одного сюжета. Сложнее и глубже лежит понимание, что Ван-Вогт не просто один из множества интуитивных писателей-фантастов, что всегда держит свой нос по ветру, а единственный, кто сознаёт собственную ограниченность и то, что есть на самом деле, даже ещё меньше, нежели обычно принято в его группе творцов-лунатиков. Ван-Вогт начинал писать свои истории, не имея за душой ничего, кроме несколько тусклых идеек – или образов, или настроений – и затем нащупывал пути к концу эпизода, прислушиваясь к собственным чувствам и вдохновению. Он искренне признавался: «Когда я берусь за мои истории, я понятия не имею, чем они закончатся – и пока моё внимание не привлечёт какая-нибудь мысль или ещё что-нибудь я вижу несколько интересных картинок и описываю их. Но я совершенно не знаю, что будет дальше». Он использовал каждую идею, что приходила ему в голову во время сочинения истории, не оставляя ничего про запас. И в нужный момент Ван-Вогт всегда находил поворот сюжета, который приближал его мечту во сне или возникал вдруг на следующее утро: «Обычно во сне, или на следующее утро примерно в десять часов – бац! – приходит идея, которой мне так не хватало в своей истории. Все самые лучшие мои произведения я написал именно таким образом: по одной идеи на каждые десять страниц истории. Другими словами, я не выдумывал свои произведения, а прочувствовал их». Как мы уже неоднократно убеждались, что и ранние писатели-фантасты, сочиняя свои истории, снова и снова выдумывали их во сне или благодаря внезапному озарению. Но Ван-Вогт первым из писателей-фантастов попытался сделать из этого систему и базировать на этой иррациональной основе сам процесс сочинения одного своего произведения за другим. Истина, однако, заключалась в том, что у него просто не оставалось другого выхода. При отсутствии сознательного предвидения сны и грёзы оставались единственным эффективным путём, при помощи которого Ван-Вогт мог создавать научную фантастику. Он говорил: «Я стараюсь сознательно продумать сюжет всего произведения от начала до конца, и это у меня никогда не выходит. Я лучше знаю, что идти этим путём мне не стоит и пытаться». Менее очевидный, не столь поверхностный и более общий элемент в ранних произведениях Ван-Вогта – методом от неосознанного путём бесчисленных повторений к пониманию – является моральность, или, назовём его тем словом, которое лучше подходит к ментальности Атомного века, здравомыслие. В каждом из этих трёх научно-фантастических произведений сверхмогущественных чудовищ губит собственная алчность и голод, собственный эгоизм, безжалостность и жестокость, собственная неспособность отказаться от заветных привязанностей. И потому люди, очень похожие на нас, могут победить их при помощи благопристойности, самопожертвования, взаимопомощи и широты кругозора.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 14 июля 2020 г. 18:46 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Энергия, сила воображения и оригинальность рассказа Ван-Вогта сразу бросается в глаза, но Кэмпбелл не мог не понять, что он мог быть гораздо лучше и эффективнее. В первую очередь, он недостаточно достоверен. Если опрометчивый шаг сюжета рассказа можно прервать, задав несколько быстрых и чётких вопросов, слишком многое в нём не выдержало бы проверки. На самом деле это всегда будет слабым местом у Ван-Вогта. Подобно своему наставнику Альфреду Уайтхиду, он писал туманно, но плодотворно, а не ясно и ограниченно. Позже Ван-Вогт так скажет о писателях Золотого века: «Мы все чувствовали себя Одним Большим Великим Автором». Однако верно и то, что наибольшая часть кэмпбелловской современной научной фантастики – как суммарного вклада множества отдельных личностей и индивидуальностей – создана иными, нежели А.Э. Ван-Вогт, писателями, которые большое внимание уделяли правдоподобной аргументации. Без сравнительно сдержанных и актуальных работ де Кампа, Хайнлайна, Азимова и других, все полёты воображения Ван-Вогта легко могли бы показаться абсолютно беспочвенными – а без его произведений многие из историй других авторов могли бы показаться слишком пресными и малозагадочными. Но кроме своей полной неправдоподобности у «Клетки для зверя» был ещё один недостаток. Вопреки всем советам Томаса Уззелля они не оказывали единого воздействия в целом. Главным вопросом, возникающим в ходе чтения рассказа, был таков: как андроид сумел выдумать, чтобы освободить из клетки пришельца и что совершили бы это зловещее существо и весь его род, сумей он освободиться из марсианской тюрьмы. В кульминации рассказа поясняется, что все эти возможности и опасности оказываются всего лишь иллюзиями. Выяснилось, что в любой момент, когда бы ни была открыта клетка, инопланетянин в ней должен был погибнуть. Так что главная проблема рассказа – это вовсе не проблема и никогда ею не была. И тогда главной эмоциональной сценой в «Клетке для зверя» становится сцена гибели меняющего форму робота, в которой помимо всего прочего говорится о его лестной для нас склонности вернуть себе человеческий облик. Эта смена главного эмоционального напряжения ухудшает качество рассказа. И из-за этого Кэмпбеллу показалось, что если читатель и сумеет отождествить себя с этим чудовищем и проникнуться к нему жалостью, то гораздо лучше для рассказа будет, если перенести сцену, выражающую чувства этого существа к началу истории. Из-за этого Кэмпбелл вернул рукопись Ван-Вогту. Он высоко оценил рассказ, но заявил, что рукопись нужно немного переделать. Так, поступки землянина Джона Брендера могли быть более мотивированными. А чудовище лучше с самого начала сделать достойным жалости. В состоянии ли мистер Ван-Вогт проделать эту работу? Однако со временем новый автор полностью превзошёл все кэмпбелловские ожидания. Выслушав все замечания редактора, Ван-Вогт написал свой второй НФ рассказ, в котором были учтены все недочёты первого. И этот рассказ оказался настолько хорошим, что автор не захотел просто отложить его в сторону. И хорошо, что это произошло до того, как Ван-Вогт получил назад рукопись «Клетки для зверя» с предложением переписать рассказ. Новый его вариант, более сильный, но по-прежнему недостаточно достоверный из-за центральной проблемы без проблемы заключённого инопланетянина, был опубликован в августовском за 1940 год номере «Эстаундинга». Он стал пятой НФ публикацией его автора.   За подобную задержку с переделкой НФ рукописи Кэмпбелл мог просто отклонить её и не печатать до самого конца Второй Мировой войны. Именно повесть «Чёная тварь», второе научно-фантастическое произведение, отправленное Кэмпбеллу «Альфредом Вогтом» — так он подписывался в начале своей писательской карьеры – убедил редактора, что перед ним уже не многообещающий юнец, которым надо руководить и опекать. Эта необычная повесть доказала Кэмпбеллу, что его 26-летний корреспондент из Виннипега – лишь на два года младше самого редактора – это уже сложившийся писатель, не имеющий себе равных по игре воображения в научной фантастики. В «Чёрной твари» Ван-Вогт наглядно продемонстрировал, что все лучшие качества пробы его пера не являются ни иллюзией, ни случайным успехом. Его новая повесть имела те же самые достоинства. Раз начавшись, она до самого конца заставляла не ослабевать внимание читателя: – «Вновь и вновь Кёрл крадётся». С самого начала она знакомила читателей со стимулами и целями могущественного инопланетного существа. И точно так же автор бесцеремонно собирает вместе множество НФ концепций, каждая из которых для любого другого автора вполне могла стать основанием для сочинения отдельной истории. В то же время её фабула стала гораздо целостнее. Более того — в отличие от «Клетки для зверя» и её образца «Кто идёт?», которые так и остались обертонами среди условных историй века Техники о нашествии инопланетян – в ней была предложена совершенно новая и ни на что не похожая ситуация. Более того эта повесть стала ярчайшим предвидением той научной фантастики, какой желал бы её видеть Джон Кэмпбелл и к которой он стремился всеми силами. Великий Редактор мечтал провести научную фантастику по пути господства человечества над космом и будущим. А в «Чёрной твари» Вон-Вогта действует исследовательский корабль будущей человеческой цивилизации, который высадился на планете Красного солнца, лежащей в девятистах световых годах от ближайшей звезды. Вот это перспектива! Межзвёздная исследовательская команда, ведущая своё происхождение от земной человеческой цивилизации, осваивает целую галактику! Примерно пятнадцать лет спустя такие произведения станут для «Эстаундинга» общим местом. Но в 1939 году эта повесть являлась единственной в своём роде. Именно вера Джона Кэмпбелла, что если человечество когда-нибудь сможет путешествовать к планетам и звёздам и взять под свой контроль расширяющуюся Вселенную, то научная фантастика должна рассмотреть всевозможные проблемы и препятствия на этом пути для их преодоления. Истинным изъяном «Клетки для зверя» с точки зрения редактора было то, что в нём не ставились и не разрешались проблемы возможностей   и ответственности человечества. Но в «Чёрной твари» всё это имелось. В нём люди-учёные, исследуя планету, посадили свой космический корабль недалеко от остатков давно разрушенного города. Здесь они встречаются с могущественным и эксцентричным Кёрлом, похожим на кота существом с клыками и массивными передними лапами, растущими из плеч щупальцами и ушами-антеннами, и однозначно считают его выродившимся представителем погибшей цивилизации. По всем канонам века Техники Кёрл – это очевидное суперсущество, превосходящее любого отдельного человека. Он не только прожил необычно долго, но и быстр, силён и смертоносен. Он мог дышать как хлором, так и кислородом. Своими ушными антеннами он может слышать звуки, издаваемые вибрацией вещества – основы прежней жизни «ида» и ещё фиксировать, передавать и изменять электромагнитные колебания. А своими цепкими щупальцами он может копаться даже в совершенно незнакомой ему технике, в том числе в самом великом земном космическом корабле. Кёрл являет собой живой пример враждебности космоса. Он не знает законов и отлично умеет убивать. Он и его сородичи сравняли с землёй свою цивилизацию, боролись друг против друга и истребили всех остальных живых существ в своём мире в отчаянной смертельной схватке за « всем нужный ид», — который люди-учёные идентифицируют как чистый фосфор. Пока люди не познали истинной натуры и силы Кёрла, этот ужасный хищник разорвал одного человека на куски, дабы завладеть его идом, а потом ещё двенадцать человек убил во сне. Но когда всё выясняется – и открывается всем его резня – Кёрла загоняют в машинное отделение корабля, баррикадируют там его, а затем отправляют его самого и группу людей в космическое пространство. Однако если Кёрл представляет собой безжалостную космическую враждебность века Техники, то представляет он её в глазах ревизионистов Атомного века. А Атомный век не только сомневался в существовании таких вещей, как полное отличие или абсолютное превосходство, но и дерзко утверждал, что с помощью науки люди могут постигнуть всех и вся, что только существует, нашлось бы самое подходящее средство управления. Вернёмся мысленно к членам арктической экспедиции из рассказа Кэмпбелла «Кто идёт?». Оказавшись лицом к лицу с меняющим форму инопланетным чудовищем, они смогли спокойно заметить: «Это не нечто находящееся за пределами наших знаний. Оно – просто невиданная прежде форма жизни. Оно также подчинено законам природы и логики, как и любые другие проявления жизни и повинуется совершенно тем же законам. И почти точно тоже самое произошло в «Чёрной твари», когда люди-учёные обнаружили, что на корабле множество трупов, а сам космический корабль несётся к звёздам под управлением котоподобного идокрада, обладающего силой, с которой они не встречались прежде. Командор Мортон, глава экспедиции, оказывается в состоянии отринуть все свои чувства, весь свой страх и панику и бесстрастно осмыслить сложившееся положение. Он заявляет: «Есть две возможности: либо это существо не подвластно науке, либо, как и все мы, подвластно. Я предлагаю придерживаться второй возможности». И это очень хороший знак. Каким бы ни был Кёрл сильным и опасным. Всё равно он невсемогуч и уязвим. У него есть собственные слабости и недостатки – и в способностях, и в знаниях, и в мышлении, и в чувстве перспективы. И главным из них стала кёрловская животность. Уже у Уэллса захватчики- марсиане пробуют на вкус человеческую кровь и утверждают своё превосходство тем, что смотрят на людей как на рогатый скот. Для Ван-Вогта же ненасытная жажда Кёрлом ида свидетельствует о его принадлежности не к роду человеческому, а к животному миру. Из-за своего ненасытного голода Кёрл часто теряет контроль над собой. Он не может привести свою психику в порядок. Жажда фосфора могла попросту свести его с ума: «Чувство ида настолько переполняло его, что он почти сошёл с ума». Неожиданности – даже такие мелкие, как закрытые двери лифта и его перемещение могут вывести его из себя: «Тут он с рычанием развернулся. Мгновенно рассудок его обратился в хаос. Он яростно таранил дверь. Металл прогибался под его натиском, отчаянная боль сводила с ума. Он бился как пойманный зверь».(Перевод Н. Домбровского – далее Н.Д.) И вкус убийства может свести его с ума и заставить забыть собственные цели: «После седьмого трупа к нему вернулась чистая безграничная жажда убийства, вернулась привычка убивать всё, содержащее ид». Чем дальше Кёрл убеждает всех в том, что он только животное. Эти приступы толкают его на преждевременные поступки, заставляют менять свои намерения и раньше времени раскрывать свои устрашающие боевые способности. Более того, когда Кёрл даже не ведёт себя как беззаботный зверь, он остаётся безрассудным эгоистом. На научную экспедицию людей он смотрит как на низших существ, на запас так необходимого ему ида. Все его мысли только о себе и других существах своего вида, чтобы им вместе прыгнуть к звёздам за новыми запасами ида: «На мгновение он ощутил, как накатило отвращение и одновременно торжество превосходства над этими безмозглыми существами, вздумавшими тягаться хитростью с Кёрлом. И тут же вспомнил, что на этой планете осталось ещё несколько Кёрлов. Мысль была крайне неожиданной, ибо он ненавидел их всех и дрался с ними насмерть. Теперь он воспринял эту исчезающую маленькую группу как своих сородичей. Если дать им шанс размножиться, то никто, по крайней мере, все эти люди, не устоял бы против них». ( Н.Д.) Выходит, что Кёрл считал себя более сильным, могущественным и хладнокровным, нежели он сам есть на самом деле, и раскрывает перед людьми, которых он сам не ставит не в грош, истинную свою натуру. Но на самом деле именно в этом состоит основное различие между ним и людьми. Их галактическая цивилизация разрешила проблему цикличности истории, а Кёрл и его сородичи – нет, поэтому люди многое о них знают, а они о людях ничего.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 13 июля 2020 г. 15:02 Когда он ответил, то заявил: «Когда будете писать всю историю, то обратите внимание на её дух и атмосферу.. Неверно следить только за ходом сюжета». Именно это, прежде всего и хотел услышать Ван-Вогт. Именно великолепно передающая всю атмосферу рассказа фраза – «Вонь стояла страшная» — привлекла его внимание к «Кто идёт?». И именно дух произведения Ван-Вогт- и писатель это прекрасно знал – мог передать лучше всего. Поэтому, поняв, что обещание, данное Кэмпбеллу, нужно выполнять, писатель сел за свой первый научно-фантастический рассказ. Он использовал все те особые методы, которым научился в Талмеровском институте, у Джона Галмишоу и Томаса Уззелля: нестандартное сочетание слов и звуков для лучшего эффекта; поддерживание атмосферы загадочности; подогревание эмоций и воображения; один целостный эпизод сменяет другой; и всё с целью – в финале объединить всё в единое целое. Этот рассказ назывался «Клетка для зверя» и начинался он так: «Существо ползло. Оно хныкало от боли и страха. Без форм и очертаний, вернее меняя форму и очертания после каждого резкого движения, оно ползло по коридору космического грузовика, борясь с ужасным желанием каждой клетки его тела принять форму окружающей обстановки. Серый шарик из разлагающегося вещества, существо ползло и падало, оно катилось, струилось и разлагалось, в агонии борясь с абсурдным желанием принять стабильную форму. Любую форму!» Это существо имеет очевидное сходство с инопланетянином из «Кто идёт?». Оно также является телепатом, умеет менять форму и способно превращаться в любого встречного человека. Но есть и некие отличия между ним и кэмпбелловским чудовищем. Оно не столь плодовито, не умеет поглощать других существ, а клетки её тела не настолько автономны. Практически это полуистерическое – полуужасающее, но смертоносное существо – которое Ван-Вогт называет то «роботом», то «андроидом» и описывает его то как организм, то как машину – было создано «великими и чудовищными мозгами» из другого более медленного измерения, нежели наше. Его направили на Землю, чтобы найти там математика, и освободить своего собрата, который миллионы лет назад – в ту пору он был беспомощен – затащили в наше пространство и посадили в клетку древние марсиане, почувствовавшие его дурные намерения. Если узник вырвется на свободу, он сможет переносить своих друзей из одного измерения в другое. Именно этого они и жаждут. И вот чего они хотят добиться, когда достигнут своей цели: «Наша цель – контроль за всем пространством и всеми мирами, особенно теми, где есть жизнь. Мы хотим сами устанавливать законы для всей Вселенной». Эти злонамеренные инопланетяне послали своего меняющего форму робота, чтобы он , обманывая и втирая очки землянам, манипулировал ими и узнал бы, как открыть эту ловушку. Но когда всё это происходит, они выдают свою истинную натуру. Они решают, воспользовавшись андроидом как ключом, обречь его в дальнейшем на муки и превращают его из человека, в образе которого робот выполнял своё задание, и придают ему нужную форму. Однако землянин Брендер всё же догадывается, что его обманули. В момент открытия древней, затерянной в песках марсианской тюрьмы он собирается уничтожить её узника и тем самым разрушить планы завоевателей. Бедный кричащий робот может читать мысли Брендера. Он знает то, что знает человек. Он ещё может предупредить своих создателей и, быть может, даже спасти собственную жизнь, но ничего не делает. Робот позволяет принести себя в жертву. Клетка открывается и инопланетное чудовище погибает, унося с собой в могилу тайну перехода из одного измерения в другое. Умирающий робот тщетно пытается вернуть себе человеческий облик. Он говорит Брендеру: «Я не сказал им… Я читал твои мысли… Потому что они повредили меня. Они хотят уничтожить меня. Потому что…я полюбил…людей. Я был… человеком!» Инопланетян, по его мнению, погубили их собственные отчуждённость, замкнутость и излишняя жестокость. И пока Брендер с жалостью смотрит на него, андроид превращается в серую лужицу, а затем распадается в прах. Закончив свой рассказ, Ван-Вогт направил его в «Эстаундинг». И точно так же, как Ван-Вогт нашёл в рассказе «Кто идёт?» то, что было ему нужно, так и Кэмпбелл сумел с самого начала почувствовать, что его новый автор – это один из самых незаурядных писателей. Первое, что отметил редактор, прочитав «Клетку для зверя», были его непосредственность, нервозность и напряжённость. Сюжет ни на минуту не стоит на месте, он всё время движется безжалостной поступью возбуждённого мечтателя. Столь безжалостное к читателю произведение ещё ни разу не появлялось на страницах бульварных НФ журналов. Этот научно-фантастический рассказ кроме того был смелым и даже экстравагантным. Вспомним, что всего пять лет назад почтенный Г.Д. Уэллс утверждал, что в любой НФ истории не может быть больше одного удивительного момента, иначе это будет безответственная глупость. Он раздражительно бурчал: «Никого не заинтересует то произведение, где всё может произойти». А этот начинающий автор без зазрения совести намешав всевозможные диковины всего лишь в один рассказ: изменчивое чудовище – робот – андроид, космическое путешествие, телепатия, высокоразвитые злобные инопланетяне; множество измерений с различным течением времени в каждом из них; переход из одного измерения в другое; давно исчезнувшая марсианская цивилизация; антигравитация; «самое основное число»; не менее двух видов «величайших металлов» и непреодолимая универсальная сила. Более того, Ван-Вогт сумел заключить весь этот огромный набор чудес в рамки реального многозначительного произведения. Но самым оригинальным и впечатляющим аспектом « Клетки для зверя» является то, что рассказ в значительной части произведения ведётся от лица хныкающей, катящейся, меняющей форму вещи. К тому же Ван-Вогт просит читателей войти в положение этого существа и пожалеть его. Всё это совершенно неслыхано. Ещё никто не осмеливался писать о чувствах абсолютно непохожего на человека и чудовищного существа.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 13 июля 2020 г. 15:01 Глава 16 (продолжение) 2 Новая мораль Когда идей накапливалось достаточно, они образовывали из всех настоящих и будущих мыслей в голове у Ван-Вогта нечто вроде системы – методологии или экстраполяции, которая находила последовательное применение, таким образом, как это нужно было писателю. Впоследствии сам Ван-Вогт называл себя не иначе, как «Мистер Систем». Идея, что может писать научную фантастику и что он должен писать научную фантастику, осенила его летом 1938 года. С типичной для Ван-Вогта неожиданностью и кажущейся бессвязностью. После восьми лет без чтения научной фантастики однажды в аптеке Мак-Найта Ван Вогту случайно попался на глаза последний номер «Эстаундинга», журнала, на который он дотоле не обращал никакого внимания. Он открыл журнал наугад и начал читать. Но это оказался не первый попавшийся рассказ! Удивительно…многозначительно…а может быть и неизбежно…что рассказ, на который пал случайный выбор писателя, был «Кто идёт?» Дона А. Стюарта – прототип всей научной фантастики. Ван-Вогт не мог не отметить привкуса и настроя того, чего он читал. И потому он купил этот журнал и дома быстро дочитал рассказ, чтобы попробовать его на вкус, ознакомиться с ним ближе и хорошо обдумать его. Больше всего привлекло Ван-Вогта в рассказе «Кто идёт?» совсем не то, что в основном заинтересовало в нём читателей – приверженцев научного материализма. Они видели в этом рассказе просто морально нейтральное утверждение, что даже меняющее тело инопланетного чудовища может подчиниться универсальной силе научных знаний человечества. Мы можем вспомнить, например, что Айзек Азимов, вдохновленный этой историей, предпринял свои первые попытки писать современную научную фантастику – «Заяц», он же «Коварная Каллисто» — также о грозных инопланетных существах, которых люди пытаются понять с помощью науки. Но Ван-Вогт вычитал в «Кто идёт?» нечто совершенно иное. Больше всего в этом рассказе внимание его привлёк намёк на этику сотрудничества – новую систему ценностей, принятую в постматериалистической Вселенной, идею которой он не переставал прокручивать у себя в голове, после того как впервые прочитал Уайтхида. Ван-Вогт заметил, что люди в антарктической экспедиции из «Кто идёт?», которые сохранили свой рассудок, могут вместе победить существо, которое было гораздо сильнее каждого из них по отдельности. И наоборот, он видел, что ужасный инопланетянин при всей их телепатии и многих других преимуществах в строении тела не в состоянии объединить различные свои части для проведения совместных действий. Из-за себялюбия и эгоизма, которым обладают даже капли его крови, и потому под угрозой соприкосновения с раскалённой проволокой они начинают кричать, извиваться и тем самым выдают свою нечеловеческую природу. Всё это запало в душу Ван-Вогта. Ему казалось, что для органистической всё связующей Вселенной содружество должно стать фундаментальным ценностью, отражением целей всего мироздания. А эгоизм – это фатальный этический недостаток, каким бы большим не было видимое могущество существа. «Кто идёт?» изменил всю жизнь Ван-Вогту. Так явственно, будто кто-то вещественный схватил писателя за плечи и физически изменил. Чтение этого рассказа перевернуло всё в Ван-Вогте и придало его мыслям иное направление. В научно-фантастических произведениях, которые он напишет в последующие шесть лет Ван-Вогт будет искать ответы на те вопросы, которые впервые возникнут у него при чтении «Кто идёт?» В чём для органистической Вселенной заключается истинное превосходство? Может ли сама сила стать правдой? Что может связать эволюцию с альтруизмом? И – самая беспокойная проблема – как должно вести себя высшее гениальное существо? Что оно делает? Как действует? И как относится к более низшим существам? Однако для нас эти вопросы могут не только подсказать направление, в котором двинется мысль Ван-Вогта, но и понять, в чём же писатель не смог разобраться летом 1938 года, когда он, отложив в сторону августовский номер «Эстаундинга», взял конверт и листок бумаги. Вполне возможно и, видимо, скорее всего, что он попытался не излагать идеи «Науки и современного мира» или свои мысли о постматериализме или развивать собственные убеждения о морали, возникшей в головах неведомых существ. Нет, в первый момент ему в голову, скорее всего, могло прийти то, что у него есть блестящая идея для НФ истории. Даже подозревая, что автор рассказа «Кто идёт?» Дон А. Стюарт и редактор «Эстаундинга» — это одно и то же лицо, Ван-Вогт сразу в письме взял быка за рога. Для доказательства своих серьёзных намерений, он описал собственный прошлый писательский опыт. Затем в отдельном абзаце он высказал свою идею. И задал вопрос, заинтересует ли «Эстаундинг» подобная история? Ван-Вогт отправил письмо в Нью-Йорк и начал ждать, какой придёт ответ. У писателя было одно редчайшее качество – готовность воспринять в себя всю Вселенную и перестроить её в своём воображении. Он понял, как написать историю, вот и всё. А из своего юношеского чтения «Эмейзинга» он нашёл собственную дорогу в научной фантастике. Почему бы ему не писать НФ и не справляться хорошо с этим делом? Но в следующее мгновение он вдруг ощутил неуверенность в себе, словно маленький ребёнок, который очень хочет, но пока не умеет выйти во двор и поиграть. И если, чтобы писателю начать писать НФ потребовалось поощрение, то Кэмпбелл не обманул ожиданий. Позже Ван-Вогт вспоминал: «Я был уверен, что если не получу ответа, то это станет концом моей карьеры писателя-фантаста. В то время я ещё не знал, что он отвечает на все письма.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 12 июля 2020 г. 05:56 Однако с Ван-Вогтом вышло совершенно иначе и прежде всего потому, что он никогда не был профессиональным студентом-философом и никогда не был верен концепциям Западной науки. Он был всего лишь сыном канадского фермера и больше всего на свете желал расширить кругозор своих мыслей и потому усваивал все идеи, какие только мог отыскать в книгах. «Наука и современный мир» давала Ван-Вогту то, что ему было нужно. Во всей туманной системе уайтхидовской аргументации некоторые ключевые сентенции убеждали в этом Альфреда. Например, такая вот: «Моя теория означает полный отказ от утверждения, будто простое определение координат и есть главный способ, которым вещи включаются в пространство-время. В некотором смысле всё находится везде и во всех временах. Каждая точка в пространстве-времени проецируется в любую другую точку. Таким образом, в каждой стандартной пространственно-временной точке отражается весь мир». Как кружит голову такая идея – что всё находится везде и во всех временах, и потому в каждой стандартной точке некоторого размера отражается всё сущее! Какая обильная пища для ума. А вот ещё одна: «Если организмы хотят выжить, они должны действовать совместно. Любой физический объект, портящий собственную окружающую среду, совершает самоубийство». И ещё: «Успешно выживающие организмы изменяют свою среду. И чем успешнее выживают эти организмы, тем лучше чувствуют они себя в новой изменённой окружающей среде». Для Ван-Вогта почти не имело значения, что он не мог досконально вникать в каждую деталь уайтхидовской аргументации. Главное для него было понять основное: во Вселенной постоянно конкурируют различные реальности, а Уайтхид выдвинул новую концепцию органистической Вселенной, где всё связано со всем через творение и сотрудничество. Такой образ мысли – не спиритический, не материалистический, а холистический, органистический, эволюционный, природный – был гениальным раритетом в двадцатых годах. Но юный Альфред Ван-Вогт нашёл его очень привлекательным и с рвением принял на вооружение. Почерпнутые из «Науки в современном мире» оригинальные идеи задержались у него в подсознании. Наконец, вылежавшись там и став его собственными идеями, они-то и стали философским базисом для научной фантастики, которую Ван-Вогт напишет для кэмпбелловсеого «Эстаундинга». И принципиальное отличие этих произведений от историй всех остальных писателей-фантастов Золотого века, в глубине души оставшихся научными материалистами, будет заключаться во вдохновлённом Уайтхидом постматериалистическом восприятии Вселенной у Ван-Вогта как о развивающихся вместе связанных организмах. Когда прошли месяцы после окончания школы, стало ясно, что скоро закончится время погружения юного Альфреда в книжки и он докажет всем, что он писатель, даже если он никогда ничего не напишет. В начале 1931 года Ван-Вогт выдержал экзамен на Гражданскую службу, предложив себя на временную правительственную работу, и получил её. Он переехал на восток в Оттаву, столицу Канады, где проработал десять календарных месяцев клерком, анализировавшим результаты канадской переписи. Воображение Ван-Вогта было захвачено грандиозными масштабами переписи с её информацией обо всех людях от одного угла страны до другого. Одним из результатов этого очарования стал тот факт, что в дальнейшем, когда Док Смит описывал мыслящие машины завтрашнего дня как всего лишь гигантский сортировщик перфокарт, а Роберт Хайнлайн в своих идеях не пошёл дальше тяжеловесного и ненадёжного «баллистического калькулятора», имеющего одно единственное специальное применение, регулировка работы дюз космической ракеты, А.Э. Ван-Вонг рассматривает компьютеры будущего как информационные машины, способные вмещать в себя квадриллионы фактов с выборками по именам, и работающему с ним человеку оставалось только нажимать на кнопки. Другая идея, родившаяся у Ван-Вогта в дни его временной работы в Оттаве – и оставившая свой след в его НФ-произведениях – стал большой секрет , который открыл будущему писателю его сосед по комнате, недавно приехавший в Канаду из Шотландии. Он рассказал Альфреду, чтодрузья юноши из Мардена, провинции Мантиоба во всём ошиблись: англичане не правили больше Британской империей, а только думали, что правят. Настоящими хозяевами Империи являются Шотландцы, мстящие за разгром Красавчика – принца Карла — при Куллодене. И как только его сосед закончит колледж, он тут же надеется получить место, давно подготовленное для него, за кулисами канадского правительства. Так как Ван-Вогту не могли обеспечить секретную поддержку никакие немецко-канадские кабалисты, он не мог не вернуться назад в Виннипег, когда в 1931 году его работа по проведению переписи закончилась. Но за время своего пребывания в Оттаве, он начал серьёзно задумываться о собственной писательской карьере, и уже явно претендовал на неё. В Палмеровском институте творчества он прошёл заочный курс «Английский и самовыражение». Долговременным последствием этого курса стала идея о возможном сильном воздействии некоторых звуков и неортодоксального подбора слов. Потом, уже дома в Виннипеге, он разыскал в библиотеке «Технику сочинения историй» Томаса Уззелля и две широко известные книги Джона Галлишоу: «Только два способа, как писать истории» и «Двадцать проблем у писателя-новеллиста» — которые примерно в то же время выбрал в качестве учебников юный Джек Уильямсон, когда, бросив колледж, решил стать настоящим писателем. У Галлишоу Ван-Вогт учился составлять фразы, которые вызывали бы определённые эмоции, мысли и тревоги, и как превратить произведение в череду коротких сценок, каждая из которых имела собственную, отличную от других цель. От Уззелля же он заимствовал идею, что история должна производить на читателя впечатление единого удара. Наконец, закончив обучение, 20-летний Ван-Вогт почувствовал себя готовым к писательской карьере. Но какой вид литературы ему избрать? Он сам не читал исповеднических журналов, но заметил, что «Тру стори» («Правдивый рассказ»), лучший из подобных журналов в каждом номере имел призовой конкурс. Поэтому он решает быть дерзким и включиться в этот диспут. Он ушёл из библиотеки с книгами Уззелля и Галлишоу под мышкой и сумел написать первые страницы первого своего произведения. Все эти попытки Ван-Вогта казались случайными. Всё время пока он работал, он просыпался по ночам и обдумывал планы на завтра. Но после того как он в течение девяти дней писал по эпизоду в день, он закончил свой рассказ, который назвал «Я живу на улицах». В нём говорилось о женщине, которую в тяжелые времена Депрессии выкинули из квартиры. Ван-Вонг не получил за него никаких призов, но «Тру стори» купила и опубликовала его рассказ. Следующие три года, с 1932 по 1935, Ван-Вогт регулярно продавал свои простые, эмоциональные анонимные маленькие рассказы в исповедальных журналах, а однажды даже выиграл приз в тысячу долларов. Но затем – после того как неожиданно решил для себя, что более чем достаточно набил руку в сочинении подобных историй – на полуслове своей очередной правдивой исповеди он вдруг почувствовал отвращение к себе, отложил перо и больше никогда не возвращался к этой теме. Но если недостаточно писать просто то, что легче всего продаётся, о чём вообще надо писать? Ван-Вогт не знал этого. В средине тридцатых годов он писал торговые газетные интервью, короткие радиопьески и изредка рассказы для приложений к газетам и бульварным журналам. Писать учился на этих работах, но никогда не был ими полностью доволен. В то время, как вспоминал Ван-Вогт, он получил возможность писать для глянцевых журналов, но ощутил необъяснимое, но стойкое отвращение ко всем этим попыткам. Будучи писателем, читателем и мыслителем, Ван-Вогт считал себя интеллектуалом. Но если он и являлся интеллектуалом, то совершенно необычным. Он не был ни красноречивым, ни остроумным. У него были не слишком большие способности в перебирании мельчайших исторических фактов или в чётком логическом мышлении. Нет, обычный образ мысли Ван-Вогта позволял ему остановиться на каком-то объекте или субъекте, приложив максимум мыслительных способностей, чтобы окружить этот объект или субъект, проникнуть внутрь и заключить его в себя. Он мог очень долгое время не справляться с проблемой, но потом пробка выскакивала, наконец, из бутылки и драгоценные идеи насыщали его мозг.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 12 июля 2020 г. 05:53 Глава 16 (продолжение) Новая мораль Следующие шесть месяцев Альфред сидел дома и не знал, чем заняться. Больше всего времени у него отнимали книги. Но читал он уже не бульварную литературу, не исторические романы, мистерии или вестерны. Он читал серьёзную британскую литературу конца прошлого и начала этого века и французские романы девятнадцатого столетия. Книги по истории и психологии. И ещё он читал научную литературу. Главным образом Ван-Вогта интересовала не привычная ньютоновская наука. Видимо она слишком напоминала юноше те предметы, из-за которых он остался на второй год в десятом классе: математику и латынь, да и физику, и химию он не особенно любил. В отличие от Джона Кэмпбелла или Роберта Хайнлайна Ван-Вогт никогда в жизни не собирал радиоприёмников и не устраивал взрывов в подвале. Было совершенно невероятно, что он, когда вырос, стал бы инженером-аэронавтом, как де Камп или биохимиком, как Азимов. Более всего привлекала Ван-Вогта новая всё более развивающаяся наука об атомах и галактиках. Но даже здесь его интересовали не детали и подробности, а сами концепции и точки зрения – суть и философия науки. Поэтому вполне естественно, что его внимание привлекли работы Артура Эддингтона, Джеймса Джинса и Дж.Б.С. Халдайна. Однако самое большое влияние на мировоззрение Артура оказала монография Альфреда Норта Уайтхида «Наука и современный мир» (1925г.). Тем или иным образом эта пионерская работа по постматериалистической философии попалась на глаза большинству юношей, которые стали затем писателями фантастами кэмпбелловского Золотого века. Но лишь Ван-Вогту, единственному из них, удалось по-настоящему усвоить эту маленькую, но трудную для чтения книжку и на её фундаменте создавать свои НФ произведения. До выхода в свет книги «Наука и современный мир» Альфред Норт Уайтхид работал преподавателем математики первые двадцать пять лет в колледже Тринити в Кэмбридже, а позже, с 1941 года в Лондонском университете. Мы можем вспомнить, что Уайтхид вместе с Бертраном Расселом написал «Принципы математики» (1910-1913 г.г.) трёхтомную монографию. Это была героическая попытка свести всю математику к логике. Тридцать лет спустя именно со страниц этой монографии Прэтт и де Камп взяли символические уравнения, которые помогли Гарольду Ши перемещаться из одной реальности в другую. Мы можем также вспомнить выдающуюся метаматематическую работу 1931 года Курта Гёделя, немца, «О формально недоказуемых теоремах», где доказывается невозможность как системы «Принципов математики», так и любой другой системы быть полной и самодостаточной. В ней была доказана теорема, будто любая система не способна ни доказать, ни опровергнуть некое утверждение. Но ещё до появления работы Гёделя Альфред Норт Уайтхид сам осознал всю тщетность титанических усилий его и Рассела. Практически Уайтхид, благодаря своему пониманию математики, новой квантовой физики, новой физиологии и психологии, одним из первых усомнился в эффективности всей современной научной философии. Он прямо заявляет: «Мы довольствуемся поверхностными законами из различных произвольных начальных условий». А затем с обезоруживающей откровенностью задаёт вопрос: «Не может ли быть так, что стандартные научные концепции имеют силу только в узких рамках? Быть может, эти рамки даже слишком узки для самой науки!» Именно поэтому в 1924 году в возрасте 63 лет Уайтхид пересекает Атлантический океан и начинает работать профессором философии в Харвардском университете. И первым плодом этой новой карьеры стала книга «Наука и современный мир», в основном основанная на восьми лоуэмловских лекциях, которые он прочитал в 1825 году. Две линии современной аргументации переплетаются вместе в этой книге. Прежде всего Уайдхид рассматривает всю историю критики научного материализма и возражений против него в Западном обществе. Философские аргументы, которые автор выдвигает против него, возникли на заре Западной научной мысли, в эпоху Просвещения. Экспериментальные возражения – часто выраженные в поэтической форме – были родом из эпохи Романтизма. И наконец, перечисление тех проблем, которые поставила перед научным материализмом новая стираная наука конца века Техники. Тем временем в качестве другой линии аргументации Уайтхид набрасывает основы альтернативной постматериалистической философии – «системы мышления, основанной на концепции организма, а не на концепции материи». Вот так Уайтхид описывает обе линии аргументации: «Материалистическая точка зрения возникла из гипотезы о независимости существования двух субстанций материи и сознания. Материя влияет на внешнюю среду посредством движения, а сознание – путём размышления его объектов. Таким образом, в материалистической теории есть две независимые субстанции, и каждая описывается с помощью собственных принадлежностей. Органистическая концепция основана на анализе процесса реализации событий, находящихся в связи друг с другом. Событие – вот единица вещественной реальности». Разобраться в аргументации, которую Уайтхид развернул в «Науке и современном мире» весьма нелегко. Она выглядит запутанной, слишком широкоохватной, глупой и уклончивой, так как и сам Уайтхид не всегда понимал то, что хотел высказать. В ходе дискуссии Уайтхид противопоставлял мыслителей умных, но ограниченных, и мыслителей – путаников, зато с широким кругозором и плодотворных. Сам он являлся мыслителем второго вида. Впоследствие, вникая в нюансы и намёки аргументации Альфреда Норта Уайтхида и пытаясь точно разобраться, что они означают, будут разбираться в жизни даже студенты-философы. Немного даже удивительно, что современники Ван-Вогта – другие ребята, которые выросли и стали писателями-фантастами Золотого века – в большинстве своём сочли «Науку и современный мир» совершенно непонятными. А те идеи, которые первые молодые нестандартные учёные могли понять у Уайтхида – например, о репутации научного материализма – они оказались не готовы их признать и развивать.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 11 июля 2020 г. 11:39 Ван-Вогт был похож на Азимова и ещё в одном аспекте – для обоих этих писателей английский не был их родным языком. До четырёх лет, пока в дело не вмешалась его мать, Альфред говорил только по-немецки, на языке семьи Ван-Вогтов. Натура юного Альфреда была весьма раздвоена. Он был ревностным читателем, на протяжении многих лет глотал по две книги в день и рано осознал, что когда он вырастет, то хочет стать писателем. И в тоже время Ван-Вогт был «экстраординарным экстравёртом», как он сам называет себя в 1981 году в своих воспоминаниях «Моя жизнь – вот лучшая моя научно-фантастическая история». В молодости Ван-Вогт был превосходным наездником. Будучи подростком, он летом работал на молотилке и управлял грузовиком и комбайном. Он прекрасно стрелял из винтовки и однажды даже чуть не ушёл в охотничью экспедицию на север Канады. Впоследствии вспоминая молодость, Ван-Вогт пытался определить, какая из частей его натуры принесла ему больше всего сюрпризов. Была ли это травма после драки с другим мальчишкой в восьмилетнем возрасте? Или учитель, который заставил двенадцатилетнего Альфреда усомниться в нужности чтения сказок? Или решающим стал тот случай, когда он в возрасте семнадцати с половиной лет убил змею, а после вдруг ему стало стыдно, и он решил больше не причинять вреда живым существам? Хотя Ван-Вогт мог строить одну догадку за другой, он так и не смог точно определить момент, когда это случилось. И практически даже в свои двадцать лет, когда он работал продавцом и писал рекламные объявления, Ван-Вогт мог называть это время процессом постепенной ломки характера, чтобы приобрести репутацию бизнесмена и владельца магазина – так долго, как никто не требовал от него. Суть дела заключалась, видимо, в том, что моменты ухода Ван-Вогта в себя занимали значительные промежутки времени. Началом этому мог послужить тот факт, что юный Альфред был юношей-идеалистом из маленького городка со своим представлением о правильности, истине и справедливости в голове. То, что реальный мир не соответствовал его чаяниям, привело юношу к настоящему потрясению. Кроме того ещё можно сказать, что Альфред был мальчиком со своими небольшими странностями. Он думал и говорил не так, как все остальные, и реакция на этот факт также могла внести свою лепту в развитие юноши. Во время бума двадцатых годов отец-юрист Ван-Вогта несколько раз перевозил свою семью с места на место. Сначала в не очень большой город Морден, провинция Манитоба, а затем в город Виннипег, где стал агентом от западной Канады на Голландо-Американских линиях судоходства. Эти переезды тяжело дались Ван-Вогту. Он вспоминал потом: «Детство было для меня ужасным временем. Я был , словно корабль без руля и ветрил, который унёс во тьму ночной шторм. Снова и снова я искал приюта, а меня постоянно прибивало к другому берегу». Морден был вдвое больше Невилла. Это была консервативная община, преимущественно англоязычная, и здесь Ван-Вогт мог, наконец, осознать, что Канада принадлежит Британии, а он – нет. Виннинпег оказался ещё более утомителен. В нём насчитывалось 250 тысяч жителей – в двести раз больше, чем в Мордене – и Альфред чувствовал себя затерянным в нём. Успеваемость в школе резко упала «по пяти предметам, которые никогда мне легко не давались: по алгебре, геометрии, латинской грамматике, латинской литературе и ещё почему-то, что я сейчас уже не вспомню». В результате ему пришлось остаться в десятом классе на второй год. Юношу выручала только научная фантастика – до сих пор здесь не упомянутая – она одна помогала ему справиться со всеми трудностями. Впервые он познакомился с НФ в одиннадцатилетнем возрасте в Мордене, в журнале для английских мальчиков «Чуме» («Закадычном друге»), годовой комплект которого Альфреду дал почитать другой мальчик, будущий его лучший друг. Затем в Виннипеге, в чёрные дни учёбы в школе Ван-Вогт в ноябре 1925 года находит в киоске журнал «Эмейзинг стороз» и понимает, что именно это ему и нужно. И все три следующие года – пока Хьюго Гернсбека не выгнали из журнала, и его редактором стал старик-консерватор Т. О’Конор Слоан – Ван-Вогт прилежно почитывал «Эмейзинг», усердно ища в нём признаки иного, более высокого уровня бытия, нежели того, что он видел в Манитобе и Виннипеге в конце 20-х годов. Однажды сам Ван-Вогт так высказался об этом: «Чтение научной фантастики возносило меня прочь из этого мира, и давало мне возможность перемещаться вперёд и назад по времени и пространству нашей Вселенной. Я мог пробыть там лишь три секунды ( как говорится), но я испытывал удовольствие и блаженство от созерцания начала и конца всего сущего. Можно сказать, что я стал физически бессмертным и приобрёл священные знания обо всём, что только может пожелать себе человек – и всё это благодаря чтению научной фантастики». На все дефекты и ограниченности «Эмейзинга» юный Альфред просто не обращал внимания. В этом пионерском журнале научной фантастики он видел восхищение грядущим прогрессом человечества, и его воображение воспламеняла одна грандиозная идея за другой: «НЛО, сверхсветовые скорости, исследование космоса; бесконечное уменьшение как способ проникнуть в другую Вселенную; новые источники суперэнергии; мгновенное усвоение знаний; большие путешествия; смена внешнего облика; зрение на расстоянии; путешествие по времени; уменьшение гравитации; обмен телами и т.д.». Большое впечатление на Ван-Вогта произвёл, конечно же, роман Э.Э. Смита «Космический жаворонок». Но больше всех из авторов «Эмейзинга» сумел внушить ему идей А. Мэрритт. Когда Гернсбек ушёл из журнала, юноша не мог не заметить перемен. «Эмейзинг» утратил для него всё своё волшебство и стал просто скучен. Поэтому в 1930 году во время одного из резких жизненных поворотов, которые стали уже ему привычными, Ван-Вогт отложил научную фантастику в сторону. Одной из причин того, что он перестал покупать научно-фантастические журналы, стала нехватка денег. Великий биржевой крах произошёл в 1929 году, когда Ван-Вогт начал свой последний год обучения в школе. Не успел этот школьный год закончиться, как отец Ван-Вогта лишился работы в судоходной компании, и у семьи не стало достаточно денег, чтобы оплатить обучение Альфреду в колледже. И хотя в последствие Ван-Вогт прослушал в колледжах курсы по множеству предметов от экономики до театральных постановок, его формальное образование было на этом завершено.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 11 июля 2020 г. 11:37 Глава 16 Новая мораль В большинстве актуальных произведений начала кэймбелловского Золотого века утверждались и переутверждались два фундаментальных принципа. Один: изменения и различия всегда возможны. Другой: человек, вооруженный знаниями вселенских принципов, всегда сумеет справиться с любыми трудностями, какие только могут создать любые перемены и различия. Эти принципы в одном своё значительном произведении за другим отстаивал Спрэг Л. де Камп, первый союзник Кэмпбелла и Айзек Азимов, лучший его ученик. Тем не менее, при всём великолепии их произведений, в них есть некое явное ограничение: совершенно особое, изначально не заданное. Все романы де Кампа, печатавшиеся в «Унноуне», являлись лишь юмористическими фэнтези, играми в что если. Они ни в малейшей степени не претендовали на серьёзность. Если действие в «Да сгинет тьма!» вначале происходит в историческом прошлом, но в конце повести оно является уже не нашим собственным прошлым, а новым ответвлением, новым побегом на древе времени. И даже самые лучшие его произведения , повести о Гарольде Ши с их распространением научного контроля на книжные миры, могут быть рассмотрены, как некие теоретические упражнения по применению вселенских принципов действия, и не более того. Научно-фантастические произведения Азимова, печатавшиеся в «Эстаундинге», гораздо серьёзнее. Но даже в повести «Ночепад», лучшей из лучших, лабораторный опыт о цикличности истории ставится в уединённом уголке пространства и времени, не имеющем прямого отношения к людям Земли и человеческой истории. И даже в его цикле рассказов о роботах, где чётко, как больше никогда и нигде в кэмболловских журналах, выдвигаются вселенские принципы действия, вся зона их действия ограничена несколькими созданными человеком машинами и следующими пятью десятками или около этого годами. Из всех кембелловских авторов именно Роберт Хайнлайн применил эти принципы там, где их применение было наиболее уместно – к ходу развития нашего человеческого будущего от настоящего момента до момента достижения людьми звёзд. Но, даже проделав всё это, Хайнлайн наскочил на проблему, которую он не сумел разрешить. Это затруднение не имело отношения к первому принципу Золотого века, принципу перемен и различий. Хайнлайну представлялось очевидным, что перемены не только возможны, но они есть и будут. В различных написанных между 1939 и 1942 годами своих произведениях о будущем он представлял грядущее время как вихрь беспрерывных, безостановочных изменений в изменениях. Камнем преткновения для Хайнлайна стал второй принцип – презумпция того, что человечество, обладая знаниями, как на самом деле работает Вселенная, может справиться со всеми возможными трудностями. Хайнлайн относительно поздно уверовал во вселенские принципы действия, и хотя больше всего на свете он верил в элиту людей посвящённых и компетентных, вперёдсмотрящих общества, которые способны разрешить любую проблему, оказавшуюся у них на пути и убрать все родимые пятна человеческого прошлого. Когда он попытался применить этот принцип на практике, он не сумел сохранить этой веры. На самом деле для него оказалось нелегко стать пастырем человечества и провести его от настоящего момента времени к звёздам. Он слишком мало верил в возможность и готовность нормальных не слишком компетентных людей принимать правильные решения. Он мог желать, чтобы группа способных и ответственных людей сумеет привести глупое, жадное, беззаботное человечество к звёздам без ущерба для рода человеческого. Но Хайнлайна весьма заботило то, что когда человечество достигнет, наконец, звёзд, оно находит там уже утвердившихся на них существ, более развитых и обладающих большими возможностями. С этой своей поистине вселенской компетенции и ответственности инопланетяне могут превзойти даже самого великого гения человечества Энди Либби из «Детей Мафусаила». Они могут научиться лучше управляться со вселенскими принципами действия – как например, связанные группы Маленьких людей, которые с помощью одной только силы своей мысли могут заставить растения приносить плоды, по вкусу похожие на картофельное пюре с подливкой. Или как Боги Джокайры, которые столь высокоразвиты, что людям, как бы они не старались, никогда не догнать этих Богов. Именно из-за этих инопланетных существ хайнлайновские долгожители из «Детей Мафусаила» повернули свой корабль назад и вернулись со звёзд на Землю. Хайнлайновский лучший Род боролся за свою жизнь и выстоял благодаря вере и осознанию собственного превосходства. Без этой веры они отчаиваются, никнут, сходят с ума и умирают. Вплоть до начала Второй Мировой войны и поступления на службу стране в Филадельфии Нави Ярд в одном своём произведении за другим раз за разом Хайнлайн рассматривал эту проблему. Но так и не сумел её успешно разрешить. Ограниченность Хайнлайна заключается в его вере в устаревшие догматы века Техники о выживании сильнейших и эволюционном превосходстве. Именно из-за этого неведомых инопланетян он изображал если не враждебными, то наверняка пугающими. Для каждого, кто жаждал знать ответы на все эти вопросы и быть за всё в ответе, образ равнодушия высших существ мог оказаться губительным – как это и было в «Детях Мафусаила», «Из-за его шнурков» и «Аквариуме с золотыми рыбками». Однако у «Эстаундинга» нашёлся ещё один автор, который взялся за эти острые проблемы о пригодности, эволюции и развитии будущего человечества и подошёл к ней более творчески, чем Хайнлайн. Это был А.Э. Ван-Вогт, самый радикальный мыслитель и лучший генератор идей из всех кэмпбелловских писателей. Альфред Элтон Ван-Вогт родился на ферме своих бабушки и дедушки в Манитобе, Канада, 26 апреля 1912 года. В это время отец Ван-Вогта и трое его дядей на паях владели лавкой в деревне Невилл, провинция Саскачеван, а ещё его отец учился на курсах, чтобы получить диплом юриста. Подобно Айзеку Азимову, который на втором году жизни переболел двусторонней пневмонией, и все боялись, что он не выживет, Ван-Вогт также рано познакомился со смертью. В двухлетнем возрасте он выпал из окна третьего этажа на деревянный тротуар, потерял сознание и три дня пролежал в коме.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 8 июля 2020 г. 20:13 Глава 15 Сознание и реальность Наконец, он решается нанести визит Грампсу Шнейдеру, который не только сам не пользуется современной техникой, но и отказывается связываться сУолдо по видеотелефону. Поэтому Уолдо приходиться поневоле возвращаться на Землю во власть поля тяготения, впервые за последние семнадцать лет. Однако прибыв на место, он находит Грампса Шнейдера таким милым и любезным насколько это вообще возможно. Старый знахарь угощает Уолдо кофе с пирожным, рассказывает всё, что Уолдо желает узнать и добавляет кое что от себя. Шнейдер демонстрирует не только, как запустить оставшиеся де Калбы, но и как исправить совсем слабые мышцы Уолдо. Шнейдер объясняет ему: «Кто-то из древних сказал, что любая вещь либо существует, либо не существует. Он был не совсем прав, потому что один и тот же предмет может одновременно существовать и не существовать. Человек способен научиться видеть оба состояния. Иногда предмет, который есть в этом мире, отсутствует в Ином Мире. Это важно, потому что мы живём в Ином Мире. /…/ Ум – именно ум, а не рассудок – находится в Ином Мире и проникает в этот мир через тело. Это один из истинных взглядов на вещи, но есть и другие». (К.Л.) Шнейдер внушает Уолдо, что именно сомнения и страх пилотов приводит к гибели самолётов. Наука утверждает, что самолёты не падают с неба, а когда возникают сомнения и беспокойство, они начинают падать, чтобы исправить де Калбы – и исцелить парализованные мышцы – необходимо взять силу из Иного Мира. Всё это для Уолдо не только звучит абсурдно, но и противоречит всему, о чём он думал и что знал, и ему нужно время, чтобы обдумать разговор. Но он прежде всего человек дела и, когда со с временем он сумел способом Шнейдера сам вдохнуть жизнь в приёмник де Калба, Уолдо переменил большинство своих прежних мыслей. Наконец он начинает верить в волшебство как образу мышления с собственной мерой действенности, – которая в ряде случаев подтверждается современной наукой, но иногда может быть, с излишней поспешность, отвергалась наукой или, как минимум, логикой. Уолдо приходит к заключению, что Иной Мир, о котором ему рассказывал Шнейдер, существует на самом деле и что в нём заключен источник силы, которая приводит в порядок де Калба. Он пытается мысленно представить себе этот Иной Мир, понимая, что любое его представление об этом мире вероятно не адекватно, но тем не менее находя его вполне приемлемым. «Он у меня и формой и размером напоминает страусиное яйцо. Тем не менее в нём заключена целая вселенная, существующая бок о бок с той, в которой мы живём, отсюда до самых звёзд».(К.Л.) Из допущения, что у всего сущего имеется некая своя магическая альтернатива, и предположение, что этот реально существующий альтернативный мир обладает силой способной воздействовать на наш мир, Уолдо с большой неохотой отрицает спокойные и безопасные законы природы в своём эксперименте ради ментальной точки зрения: «Уолдо не был так эмоционально привязан к Абсолютному Порядку, как Рамбо. Его душевному равновесию не грозила опасность в результате крушения фундаментальных принципов. Тем не менее, это так удобно, когда всё идёт по заведённому порядку, На выполнении естественных законов основывается прогноз, а без прогноза жить невозможно. Часы должны равномерно отсчитывать время, вода должна кипеть от нагревания, питаться нужно хлебом, а не ядом, приёмники де Калба должны работать – работать так, как было задумано. Хаос не выносим, с ним нельзя жить. Предположим, что миром правит Хаос, а порядок , который мы якобы наблюдали вокруг себя, оказался фантазией, плодом нашего воображения. Что тогда? В этом случае вполне возможно, что предмет весом в десять фунтов действительно падал в десять раз быстрее, чем предмет весом в один фунт до тех пор, пока дерзкий ум Галилея не решил установить иной закон. Может статься, что строгая наука о баллистике выросла из предрассудков нескольких твердолобых индивидуумов, которые навязали свои представления всему миру. Может быть, и звёзды держаться на своих орбитах силой непоколебимой веры астрономов. Упорядоченный Космос, созданный из Хаоса силой…Ума! Земля была плоской до тех пор, пока географы не решили всё переиначить. Земля была плоской, а Солнце размером с бочонок, поднималось на востоке и опускалось на западе. Звёзды маленькими огоньками усыпали прозрачный свод, которого почти касались высокие вершины гор. Будто происходили от гнева богов и не имели ничего общего с направлением воздушных потоков. В это время верховодил созданный сознанием человека анимизм. Позже всё изменилось. Миром стало править представление о незыблемой материальной причинности. На её основе возникла всё пожирающая технология машинной цивилизации. Машины стали работать так, как должны были работать, потому что все верили в них. Теперь же несколько пилотов, ослабленных слишком сильным воздействием радиации, потеряли свою веру и заразили машины своей неуверенностью. В результате, машины вырвались на свободу». (К.Л.) Вот самое замечательное место в его размышлениях. Ему нет равных на страницах «Эстаундинга» и «Унноуна» всего Золотого века. В первую очередь они являются строгим философским обоснованием и той великой проницательностью, которая вновь и вновь проявляется в ранних хайнлайновских произведениях о будущем. С течением времени любой образ мысли, который когда-то считался нормальным, самоочевидным и всё объясняющим, может и должен быть изменён. «Уолдо» может также быть рассмотрен как первая попытка поставить проблему и разобраться с очень успешной ментальной ориентацией Западного общества, которую мы не могли рассматривать в связи с историей научной фантастики, переход от веры в сверхъестественное к материализму, а затем уход от материализма во внезапно возникший постматериализм. Наконец в образе мышления самого Уолдо мы можем проследить весь спектр типов мышления кэмпбелловского Золотого века от своего первоначального прагматизма и веры в свою возможность вырвать ответ у сопротивляющегося мироздания до переломного момента, когда во главу угла была поставлены менталитет и вероятность. Но уже сами заглавия таких произведений, как «Страх» или «Темнее, чем вы думаете» демонстрируют нам, что в свои первые часы новое неведомое могло показаться слишком напряженным, непокорным и ощущалось как совершенно невыносимое. Сознание и неопределённость почти также сильно пугали Атомный век, как вольная наука – эпоху Романтизма, а безграничные просторы времени и пространства – век Техники. Потому и Уолдо сумел лишь недолго вынести слишком неведомую возможность. Как мы уже убедились, он не уверен, что можно жить без законного порядка, и этот новый неопределённый, недопределённый мир, в котором «предмет может быть, может не быть, может быть, чем угодно, кажется ему очень похожим на Хаос». В повести Джека Уильямсона «Темнее, чем вы думаете» Уил Барби может перейти в иное состояние личности, когда может быть, может не быть, может быть чем угодно, побуждаемый и соблазняемый Эйпри Белл. Но для Уолдо не доступна такая степень свободы. Он должен поспешить назад и восстановить контроль. Уолдо быстро отступает. Он думает: «Мир изменяется в зависимости от того, как ты на него посмотришь. Уолдо хорошо сознавал, как желает посмотреть на мир. Ему хотелось бороться за порядок и предсказуемость. Он сам задаст тон. Навяжет Космосу свою собственную концепцию Иного мира. /…/ Нужно думать о нём как об упорядочном и в своей основе подобном нашему пространству». (К.Л.) В итоге, обладая неограниченными возможностями вполне вероятно, что Уолдо выберет оставить всё продолжаться таким, как оно есть. На самом деле он никогда не был Большими Мозгами. Он даже менее отважен, чем безумный Рамбо. И когда ты поймёшь это, он превратиться в простого парня с ограниченным комплексом неполноценности. Поэтому для собственных нужд Уолдо зачерпнул достаточно силы из Иного мира, чтобы исцелить слабость своего тела, а затем становиться танцором и хирургом на мозге и вообще очень популярной личностью. А ради общественного спокойствия он оставляет окно в Иной мир достаточно широко раскрытым, чтобы сделать из него новый источник технической силы, пришедшей на смену старой, ослабленной от времени радиации. Общество спасено, а к Уолдо пришла слава, которой он так жаждал. И всё это вполне устраивало Уолдо. Но ещё больше свободы превратили бы этот Иной мир в Хаос, а он так невыносим. Уолдо не мог допустить этого. Но Уолдо только дурачит себя. На самом деле он не навязал Космосу свою точку зрения. Только для своего общества и лишь на время. Перед окончанием повести Грампс Шнейдер изо всех сил пытается внушить это Уолдо. Старый знахарь равнодушен к часам, равномерно отсчитывающим время, и к технической цивилизации, в которой стало даже больше порядка, чем прежде, и посылает Уолдо письмо, где отказывается принимать участие в новом энергетическом проекте, связанным с Иным миром. Грампс также пишет: «Что же касается известия о ваших новых возможностях, я очень этому рад, но только не удивлён. Сила Иного мира доступна каждому, кто возьмётся искать её». (К.Л.) Таким образом, сила Иного мира доступна каждому широко мыслящему человеку, тому, кто осмелиться выйти за пределы текущего общедоступного мировоззрения и набраться храбрости быть, не быть, или быть, чем угодно, даже если, как случилось с Уолдо, это продлилось лишь краткий миг. Новая постматереалистическая сила сознания и реальности была также недоступна любому писателю–фантасту кэмпбелловского периода Золотого века. И только один из них смог это последовательно постичь и изобразить. Это был А. Э. Ван-Вогт.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 7 июля 2020 г. 18:54 Глава 15 Сознание и реальность Вместе с тем, какие бы то ни было формы неведомого не должны подразумевать постоянный контроль со стороны вселенских принципов действия, идея контроля выросла из чувств осторожности, опасения и самосохранения у писателей-фантастов Золотого века. Быть может, точнее всего это положение иллюстрирует повесть Роберта Хайнлайна «Уолдо» («Эстаундинг», авг., 1942 г.), написанная снова под маской постоянного кэмпбелловского «адвоката дьявола» Ансена Макдональда. Эта повесть стала для Хайнлайна будущем-в-прошлом. Она была написана между «Там за гранью» и «Неприятной профессией Джонатана Хоала» в течение того времени, когда Хайнлайн отправлялся на работу после Перл-Харбора, где он станет гражданским инженером в Филадельфии, Новы Ярд. Здесь, как в «Магии, инкорпорейтед» — вместе с которым «Уолдо» впоследствии был издан в одной книжке – Хайнлайн обдуманно смешал футуристическую научную фантастику и отечественную фэнтези, но на сей раз с большим уклоном в научную фантастику. Но несмотря на это метафизики в «Уолдо» оказалось достаточно, чтобы шокировать ряд определённо материалистически настроенных читателей «Эстаундинга», которые слали в редакцию возмущённые письма, удивляясь, как такому произведению нашлось место в этом научно обоснованном журнале. В мире следующего столетия, описанным в «Уолдо», люди летают на воздушных машинах и живут в подземных жилищах. В нём электричество проводится не по проводам, а направленными сигналами излучения. Сейчас однако приёмники энергии – «приёмники де Калба» — начинают отказывать и из-за этого авиамашины падают с неба вниз. Это полностью нарушает сложившийся порядок вещей. Северо-Американская энергетическая компания (САЭК), главный поставщик электроэнергии, который обладает половиной энергетических запасов континента, сомневается в возможности быстро решить эту проблему, какова бы ни была причина этих бедствий. Они боятся, что энергия, снабжающая города, тоже начнёт исчезать – и это начинает происходить. Больше всего из работников САЭК это вызывает тревогу у д-ра Рамбо, главы исследовательского отдела. В те дни принцип неопределённостей Гейзенберга был опровергнут и вновь опровергнут, и физика уже рассматривалась как точная наука. Но Рамбо не может найти неисправность в приёмниках де Калба. И тем не менее они не желают работать как следует. Это противоречило тому, что знает и во что верит Рембо. Его чисто религиозная вера в современную науку несколько поколеблена и Рамбо не знат, что ему думать. Перед лицом этой угрожающей ситуации председатель правления Северо-Американской энергетической компании и её главный инженер, люди более практичные и менее интересующиеся теорией нежели Рамбо, без колебаний обратились за помощью к специалисту по решению запутанных проблем Уолдо Фартингейт Джонсу. Этот гений-самоучка больной и толстый, богатый и гадкий, жадный и эгоистичный. Он вместе с двумя своими любимцами, мастиффом и канарейкой, живёт на космической станции, висящей в двадцати пяти тысячах милях над землёй. Уолдо никогда не общается лично со своими приятелями-людьми. Он общается с ними посредством видеофона или с помощью своего манекена в полный рост, который стоит во внешней комнате космической станции. Вещами вокруг себя и также на земле он управляет с помощью увеличивающей усилие механической ручки с дистанционным управлением собственной конструкции, которую в честь его назвали «уолдо». Эти черты его характера долгое время ассоциировались с чертами характера самрго Хайнлайна. Он объясняет это так: «В 1918 году в «Популярной механике» прочитал статью о несчастном человеке, страдающим myasthenla gravis, патологической слабостью мышиц,, что даже вилку и нож он держал в руках лишь с огромным трудом. При условии, что с мозгом и контрольными системами всё в порядке, а мышицы почти парализованы. Этот человек – я даже не помню его имени, а статья давно исчезла в тусклых коридорах времени – не позволил myasthenla gravis взять над собой верх. Он разработал множество сложных устройств, чтобы развить свои имеющиеся в наличии малые силы и стал инженером и изобретателем, умеющим добиться максимум результатов при минимуме усилий. Свой дефект он превратил в преимущество». Но за пределами очевидного фамильного сходства в холодности Уолдо, его бесчувственном разуме, полноте и беспомощности при Земном тяготении мы можем уловить заметную похожесть с Большими Мозгами. Уолдо и всё его положение также некоторым образом выражает вдохновившую Декарта идею об одиноком, отделённом от тела мозге, возвысившимся над всеми материальными телами и изучающем их всех издалека. Вначале Уолдо не собирается помогать Северо-Американской энергетической компании. Он зол на компанию за мошенничество с его патентами. Но поняв, что с крахом цивилизации, и ему самому будет грозить опасность, Уолдо соглашается взяться за неразрешимую проблему САЭК. Уолдо это человек вселенских принципов действия. Он уверен, что может сам космос заставить работать на себя. Если проблема сейчас и не разрешима, то он сумеет её разрешить. Тем не менее, он теряет свою уверенность в том, что способен вырвать ответ у сопротивляющейся Вселенной. Это и отличает его от Рамбо, который придерживается более старомодных взглядов на законы природы: «Для Рамбо Вселенная представляет собой идеально организованный мир, которым управляют незыблемые законы. Для Уолдо Вселенная – враг, которого необходимо подчинить своей воле. Вполне возможно, что тот и другой имеют ввиду один и тот же объект, но подходят к нему с разных сторон». (Перевод К. Слепяна – далее К.С.) На этот раз, однако, Уолдо, как и Рамбо, не удаётся заставить заработать вновь умершие приёмники де Калба. Но нашёлся человек, у которого это получилось. Им стал Грампс Шнайдер, старый доктор из Пенсильвании. В качестве личной услуги своему бывшему маленькому любимцу он запустил приёмники де Калба помощнику главного инженера САЭК. Никто не смог понять, каким образом приёмник де Калба заработал. Жесткие антенны, которые принимали электроэнергию из воздуха, начинают себя вести подобно множеству извивающихся червей. Д-р Рамбо первым испытывает изменённую машину. Он даже ухитрился изучить, как продублировать это аномальное воздействие, но только ценой собственного здравого рассудка. Он вызывает Уолдо по видеофону, чтобы поделиться с ним своим результатом: « — Я знаю, как это сделать, — напряжённо вымолвил он. — Что сделать! — Заставить де Калбы работать. Милые, милые де Калбы. Рамбо неожиданно вытянул руки в сторону Уолдо и стал истово сгибать и разгибать пальцы. — Вот так они делают: вжик, вжик, вжик. /…/ Слушайте внимательно: «На свете нет ничего определённого»./…/ — Курицы каркают, петухи несут яйца. Мы с вами поменялись местами. Ничего определённого. Ничего – слышите? -Ничего определённого. Наш маленький шарик всё кружится и кружится. И никто не знает, где он остановится. Один я знаю, как это сделать. – Что сделать? — Как остановить наш маленький шарик там, где захочу». (К.С.) Очевидно, что у Рембо совершенно поехала крыша. И очень скоро САЭК надевает на него смирительную рубашку и кладет в больницу. Тем не менее, по пути Рамбо сумел освободиться от уз, не отстегнув даже ремней носилок, и как будто растворился в воздухе. Уолдо остаются корчащиеся, извивающиеся приёмники де Калба, но они совершенно ничем не отличаются от тех де Калбав, которые должны работать, но не работают. «Уолдо пришлось признать, что он имеет дело с новыми явлениями – явлениями, которые подчиняются новым неизвестным законам. Если такие законы вообще существовали… Потому что он хотел быть честным перед самим собой. Если глаза его не обманывали, новые явления опрокидывали законы, которые казались ему незыблемыми, которые до сих пор не допускали никаких исключений». (К.Л.)

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 6 июля 2020 г. 19:53 Глава 15 Сознание и реальность Главным героем «Темнее, чем вы думаете» является Уил Барби сирота, воспитанный государством, и ставший много пьющим и не самым счастливым газетным репортёром. Барби никогда не может преодолеть безотчётный трепет перед своим одно время преподавателем и приёмным отцом профессором антропологии д-ром Маркетом Мондриком. Вначале повести Барби находится в аэропорте, куда он прибыл с д-ром Мондриком и его ассистентами – бывшими лучшими друзьями Барби – которые только что вернулись из археологической экспедиции во Внутреннюю Монголию. Д-р Мондрик, выглядевший не слишком хорошо, сообщает о тайном враге всего человечества и грядущем «Чёрном времени – ребенке Ночи – чьё появление среди людей станет сигналом к вероятно жестокому и чудовищному испытанию». Но потом, не успев сказать больше ничего существенного, он падает замертво очевидно от сердечного приступа. Уил Барби глубоко встревожен. Он знает, что у Мондрика аллергия на кошек, а ещё раньше на пресс-конференции он заметил чёрного котёнка на руках у Эйприл Белл, красивой, молодой, рыжеволосой журналистки , которую он находит соблазнительной и в то же время чем-то взволнованной.. И он не может не подозревать, что эта журналистка намеренно вызвала аллергию у Мондрика. Подозрения Барби ещё более усугубляются, когда он обнаруживает труп маленького чёрного котёнка. Причём котёнка как будто убили дважды – задушили красной ленточкой, висевшей у него на шее, и уколом в сердце булавкой от нефритовой броши Эйприл Белл. Когда Барби открыто заявляет Эйприл, что всё это очень похоже на колдовство, девушка признаётся ему, что она и в самом деле ведьма. А д-р Мондрик был её заклятым врагом. Когда-то давно таких существ, как она было очень много, но потом нормальные люди выследили и истребили почти их всех, пока эти существа не начали скрещиваться с людьми. Сейчас же , в эпоху материализма, когда большинство людей уже не верит в чёрную магию и превращения, ведьмы активизировали нужные гены, и снова появились в нашем мире. Мондрик же не только узнал об этом, из Монголии он привёз ( по его мнению открыл) древний секрет, как обнаружить и убить ведьму. Поэтому он не должен был остаться в живых. Барби являлся человеком весьма скептично настроенным. Рассказ Эйприл произвёл на него большое впечатление, но он не может принять в нём всё за чистую монету. В журнальном варианте повести он пытается объяснить это себе с помощью фрейдисткого учения о бессознательном разуме и опытах Райна по экстросенсорике. В книжном же варианте есть нечто большее. Чтобы добиться большей достоверности, Барби не пытается перевести её на язык механики квантов. Он размышляет: «Вероятность. Барби вспомнил небольшое отступление, сделанное д-ром Мондриком на одной из его лекций по антропологии. Вероятность – это ключевое понятие современной физики. Законы природы не абсолютны. Они просто указывают линии максимальной вероятности. Все бумаги на его письменном столе – опирались всего лишь на случайные столкновения колеблющихся атомов. В любой момент существовала бесконечно магия, но вероятность очень мала, что они упадут прямо сквозь кажущимся таким твёрдым стол». Мы можем вспомнить, что эту мысль Уильямсон уже пытался внушить своим читателям в «Легионе Времени», который печатался в нескольких номерах «Эстаундинга» в 1938 году. Однако в книжной версии повести «Темнее, чем вы думаете» Барби развивает и объясняет эту идею оригинальным размышлениями о работе мозга. «Ментальный контроль над вероятностью, несомненно, открывает огромные силы – и эксперименты Райна, похоже подтверждают этот факт. Обладала ли, как ни трудно ему было в это поверить, Эйприлл Белл с рождения этой уникальной и опасной силой, способностью управлять вероятностью». В этом рациональном объяснении колдовства мы видим сочетание квантовой механики и опытов Джозефа Райна в ЕСП. Возникает впечатление, что та же самая сила разума, которая позволяет отгадывать карты символов и выпадение костей, даст возможность управлять и силами внутриатомного мира и является, таким образом, источником почти неограниченных возможностей. Барби не сразу начинает верить этим своим идеям. Но как только он ложиться спать, ему сниться странный и очень яркий сон, в котором он и Эйлрил превращаются в волка и волчицу и они уносятся вместе в ночь. Во время этого эксперимента Эйприл объясняет возможность перемены облика, и её слова напоминают Барби собственные размышления о вероятности и ментальной силе. Она рассказывает: «Я не так хорошо знаю физику, чтобы объяснить всё детально, но мой друг рассказал главное, и оно достаточно просто. Материю и сознание, говорит он, связывает вероятность. Живые существа являются чем-то большим, нежели материя. Разум есть нечто независимое. Он называл его комплексом энергии, создаваемой колебаниями атомов и электронов в теле, и эти колебания можно контролировать через посредство атомной вероятности – мой друг объяснял всё гораздо сложнее, но именно в этом была суть. Ткань жизненной энергии питает тело. Мой друг довольно консервативный учёный и он не говорит мне, есть ли на самом деле душа и ждёт ли что-нибудь нас после смерти. Он говорит, что в этом никогда нельзя быть до конца уверенным. Но этой жизненной силы в нас гораздо больше, чем у обычных людей. Его эксперименты доказали, что она более текуча и менее зависима от материальной оболочки. В своём свободном состоянии, рассказывает он, мы просто определяем жизненную энергию и с помощью вероятности передаём её другим атомам…» В этих объяснениях и рассуждениях выдвигаются три постматериалистические идеи, к которым НФ, впоследствии возвращались снова и снова. Первая, что сознание и материя не есть что-то раздельное, а наоборот связаны. Вторая, что разум – это энергетический комплекс силы или жизненная сила. В-третьих, законы природы не абсолютны, а являются результатом игры вероятностей, из которых обычно получается раз и навсегда заданный «закон». В «Темнее, чем вы думаете» странные сны продолжаются. Барби меняет одну личину за другой и , побуждаемый Эйприл, совершает преступление за преступлением против своих прежних друзей. В облике саблезубого тигра он убивает одного приятеля, перегрызая ему горло и сбросив его автомобиль с дороги. В образе огненного змея он душит другого и выбрасывает его тело из окна десятого этажа. А когда Барби приходит в себя, то узнаёт, что все эти его друзья скоропостижно скончались по причинам, внешне напоминающим сердечный приступ д-ра Мондрика. Один на машине с испорченными тормозами попытался на слишком большой скорости спуститься с крутого холма. Машина перевернулась, а ветровое стекло разбилось и перерезало человеку горло. Другой оказался лунатиком, который во время припадка случайно выпал из окна и умер. Рациональное сознание Барби оказывается в шоке. Он напивается вусмерть и вызывает в себе гнев к Эйприл. Он должен стать на сторону своих друзей и быть против дьявола. Он ещё желает усомниться во всём, что случилось, и даже в своём взгляде на психоанализ. В то же время продолжаются ночные превращения Барби и его бег во тьму вместе с Эйприл. Постепенно Барби понимает и осознаёт истинную собственную природу. Он не такой человек, каким всегда себя считал. Более того, он и есть тот самый ожидаемый мессия, Дитя Ночи, и его сила от пробуждения к пробуждению всё возрастает. Он должен покорить вероятность и привести людей-колдунов к окончательной победе над всем сомневающимся человечеством. В конце концов, Барби смиряется со своей судьбой. После очередной автомобильной катастрофы на крутом холме он лишается собственного материального тела и начинает существовать в виде сгустка ментальной энергии способного, перестроив нужным образом атомы, принимать любую форму. В конце повести он снова превратиться в волка и , чувствуя манящий запах Эйприл, бежит за ней в тьму. В этой повести создана прелестная смесь из психологии, морали и эмоций. Бессознательное воспринимается в ней как источник свободы воли, ещё и как возможно дьявольская сила. Противоречивые, но очень приятные чувства, ассоциирующиеся с взятыми из ядерных реакций, и перенесёнными в секс энергичным посылом. Всё же главной темой повести «Темнее, чем вы думаете» стала тема свободы многообразия личной природы, представленная в виде возможности Уилла Барби превращаться в любое существо, какое пожелаешь. Мы сможем понять эту более гибкую индивидуальность как следствие полного отрицания общепринятой религии традиционных культивируемых ролей и исторической предопределённости, свидетелями которых мы были на протяжении нашей книги, и стремиться к достижению, наконец, ясности в очевидности. Это явилось результатом долговременного погружения Запада в материализм и с другой стороны появления и развития нового типа людей и не определялось обществом и его надеждами, но стало достаточно гибким, чтобы верно на всё реагировать, как бы ни сложились обстоятельства. Сам Джек Уильямсон стал ранним примером такого типа людей. Это объяснялось его медленным созреванием и совершенно особым жизненным путём. Из этого же следовало и его уникальная способность сочинять истории для каждого НФ журнала, что не удалось больше никому. И это же объясняло его неблагоприятное ощущение в обществе, которое в целом гораздо больше, нежели он сам, придерживалось традиций. Но дело не в том, насколько Уильямсон смог приспособиться к своей жизни в Америке середины двадцатого века. Психическая раздвоенность, которой он страдал, было просто растущей болью, а не признаком болезни. Дело в том, что Уильямсон был ребёнком–одиночкой, чей образ жизни изменился от крытых повозок новых земель Америки до улиц современного Нью-Йорка и Лос-Анджелес, и от жизни в Каменном веке до исследования звёзд, и потом не смог найти собственное место в Западном обществе. Кроме, конечно, своей карьеры писателя-фантаста. «Темнее, чем вы думаете» выразила осознание и понимание Уильямсоном собственной изменчивой натуры, но и здесь, как и при каждом новом воображаемом шаге в незнаемое, совершаемом НФ в течении всего своего развития – центральным элементом повести остаётся неопределённость, беспокойство и страх.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 5 июля 2020 г. 18:20 Глава 15 Сознание и реальность Не только многомерность ментальна по природе, верно также и то, что при каждом отдельном примере вселенских принципов действия, которые мы обсуждаем в этот момент, можно различить некоторый решающий ментальный аспект. Вспомним, например, первую официальную перемену в «Эстаундинге» — эти новые смелые научные астрономические обложки, изображающих людей в космических костюмах во весь рост на бескрайних просторах Солнечной системы. Какое отношение к этим рисункам имеет разум? Первый из них – изображение вида солнца с поверхности Меркурия – был помещён на обложках февральского за 1938 год номера «Эстаундинга», где Кэмпбелл в своей редакторской колонке заявил, что существ и вещи надо изображать не такими, как они есть на самом деле, но как они воспринимаются человеческими чувствами. Он представил эскизы, показывающие насколько восходящая над горизонтом Луна, кажется человеку-наблюдателю больше, чем она есть на самом деле. И ещё обещает: «Начиная с этой первой изменившейся обложки, многие следующие номера выйдут тоже с красочными астрономическими обложками, которые будут показывать впечатления, какую реакцию у людей могут вызвать наука астрономия и её знания». И точно такой вывод можно сделать при анализе стержневой повести Айзека Азимова «Ночепад». Здесь то, что на первый взгляд является реальной фактологической ситуации – проблема, которую можно разрешить с помощью науки – была по-сути сведена к вопросу человеческого мышления и мироощущения. Просто практически определяется, что если катастрофам на планете Логаси, возникающих из-за периодических солнечных затмений и открытия звёзд, надо положить конец, то для этого нужны не изменения в физических обстоятельствах, а перемены в знаниях и реакции сознания людей этой планеты. Более того, всё это чётко подразумевалось при первоначальной разработке Кэмпбелла с Азимовым, который и привёл к написанию «Ночепада». Вспомним, что Азимов рассказывал нам, как Кэмпбелл спросил его: «Как вы думаете, Азимов, что случиться, если люди смогут видеть звёзды лишь раз в тысячу лет? Я подумал, ничего не надумал и ответил: — Не знаю. Тогда Кэмпбелл заявил: — По-моему они сойдут с ума. Я хочу, чтобы ты написал обо всём этом». Здесь, так же как на своих астрономических обложках или в самой повести «Ночепад», Кэмпбелла интересует не только физическая партитура. Он хочет ещё увидеть реакцию сознания. С некоторой помощью редактора Азимов также начал следовать по кэмпбелловскому пути. В серии рассказов о роботах, начавшихся с «Логики», поведение роботов начинает подпадать под контроль вселенских принципов действия. «Роботопсихология» и Три Закона робототехники убеждали людей, что роботы надёжны и безопасны. Однако в то же время эти роботы могут самостоятельно мыслить и совершать поступки, как будто они обладают свободой воли. Настойчиво. Столь настойчиво, что Чир Делани, юный чернокожий любитель научной фантастики, живущий в пятидесятых годах в Гарлеме и позже сам ставший ведущим писателем-фантастом, находил вполне естественным воспринимать азимовских роботов как хитрых рабов, избегающих нелогичной диктатуры собственных хозяев. И совершенно верно то, что в «Логике» так же как в «Ночепаде», именно отношения человеческого разума, а не Вселенной или роботов, в первую очередь должны быть приведены в порядок. Однако прежде всего нужно признать следующий очень важный факт – что изменения в человеческом мышлении не только возможно или даже желательны, но с ходом времени должны быть совершенно неизбежны – который даёт очень широкий обзор на воображаемое будущее в «Эстаудинге». И именно это стало ключом к вдохновению Роберта Хайнлайна, лучшего создателя обществ будущего. Образ мысли гораздо больше, нежели всяческие приспособления и изобретения, характеризуют и определяют разнообразные хайнлайновские будущие. Все различия, которые там имеются в технике, как, например, люди в «Детях Мафусаила», которые спят в водяных постелях и народ из «Там, за гранью», чей гардероб представляет им возможность носить одежды из воздуха и держать их всегда чистыми, не имеют особого значения. Реально же характеризуют эти общества их принципиально иные ценности, идеи и допущения. Там господствовал другой образ мысли. В итоге предвоенные хайнлайновские произведения о будущем, такие как «Если это будет продолжаться», «Дороги должны катиться», «Ковентри», «Магия, инкорпорейтид» и «Вселенная», представляли собой широкий обзор принципиально различных типов мышления. Это играло даже более значительную роль, чем формальная хайнлайновская схема Истории Будущего. Благодаря своему представлению будущего как выбора одного из множеств потенциальных образов мышления, Хайнлайн перенёс время, которое придёт. Будущего – изначально предопределённого, словно восход и закат солнца – в мир многогранный и неопределённый. Однако среди произведений, опубликованных в кэмпбелловских журналах времён Золотого века, нашлись и те, которые представляли новые постматериалистические выражения неведомого, даже не глядя в сторону вселенских принципов действия. На протяжении всего времени своего выхода – вплоть до 1943 года – «Унноун», журнал альтернативных возможностей, подобранных в духе чистой выдумки, был более гостеприимным домом для историй об изменяющихся реальностях и странных сторонах сознания, по сравнению с «Эстаудингом, серьёзным и респектабельным журналом о человеческом господстве над будущим и космосом. Среди всех кэмпбелловских авторов именно Л. Рон Хабборд, быть может, настойчивее всех описывал субъективность реальности и сознания. Бесспорно, лучшими из написанных Хаббордом для Кэмпбелла произведений стали две повести о разуме, опубликованные в «Унноуне», в 1940 г. – «Страх» (июль) и «Пишущая машинка в небе» (нояб.-дек.). В «Страхе» сверхрационалист, отрицающий всё сверхъестественное, профессор колледжа по имени Джеймс Лоури, не поняв, почему застал вместе свою жену и своего лучшего друга (они готовили ему сюрприз), убивает обоих топором. Затем следующие несколько дней с Лоури происходят с виду фантастические приключения, которые чётко характеризуют его психическое состояние, пока он не постигает сам и не знакомит нас с тем, что сотворил. В ещё более вызывающей «Пишущей машинке в небе» современный пианист Майке де Вулф внезапно оказывается в шкуре совершенно на него не похожего испанского адмирала Мигеля де Лобо в пиратском романе «Кровь и грабёж», и всё благодаря своему лучшему другу, быстрому, циничному писателю по имени Гораций Хакетт. Вот о чём думает де Вулф, когда понимает, наконец, истинное положение вещей: «Это означало, что он оказался в самом настоящем теле горацийхакеттского злодея. И ещё. Это значит, что он находится в никакой-никакой стране, где могло произойти всё, что угодно. Где время может быть искажено, все места переименованы, расстояния спутаны, а у людей одна черта характера»… А Хакетт между тем сидит в своём грязном затрапезном халате и нажимает на клавиатуру пишущей машинки. Снова и снова де Вулфу приходится, находясь в теле героя книги, говорить и делать то, что противно его натуре. Из этого неприемлемого положения не находится ни одного настоящего выхода. И только случайный шторм переносит де Вулфа в свой родной мир, который впрочем вполне возможно был Богом, который, в свою очередь, мог оказаться ещё одним бумагомаракой, подобным Горацию Хакетту. Эта повесть заканчивается намёком де Вулфа, что за всем этим может стоять сам Л. Рон Хабборд, предпочитающий не появляться на страницах повести . «Он выше этого… Он Бог! В грязном халате?» «Пишущую машинку в небе» можно рассматривать как старомодное произведение об исследовании чужого мира, только с новым способом перехода из одного мира в другой – работа мысли внешнего разума. Кроме радикальных прерывистостей, возникших из-за борьбы за контроль между де Вульфом и Хакеттом, возникший мир – который прежде являлся Миром За Холмом – не содержит сколько-нибудь значительных чудес. Не более, чем в любом другом мире, описанном в бульварном пиратском произведении, однако в привычном мире Деревни, куда возвращается де Вулф – подобно миру Джеймса Лоури в «Страхе» — превращается в нечто совершенно неопределённое. Одно произведение, вышедшее в «Унноуне», стояло в стороне от всех остальных своим представлением о новом неведомом вероятности и новом неведомом силы разума и тем, что сумел совместить всё это без малейших упоминаниях о вселенских принципах действия. Это был роман Джека Уильямсона «Темнее, чем вы думаете», который был опубликован в том же декабрьском номере журнала, где закончилась публикация повести «Пишущая машинка в небе», а затем вышла отдельным изданием в 1948 году. Подобно другим поздним ребятам-первопроходцам, с которыми мы уже встречались, Джек Уильямсон, одновременно житель Каменного века и путешественник в крытой повозке, вырос в благоговении и любви перед удивительной новой наукой двадцатого века. В юности он мог черпать любую научную информацию из журнальных статей и энциклопедий. Несмотря на нехватку денег и очень малую помощь со стороны юный Уильямсон изо всех сил искал собственные пути в науке. Он делал моторы и электробатареи, которые так и не заработали по-настоящему. Из сосновых палочек он пытался построить вычислительную машинку. Он даже хотел создать из консервных банок паровой котёл, который тотчас же взорвался. Наконец, закончив сельскую школу в штате Нью-Мехико, Уильямсон решил попытать судьбу и поступил в колледж, начал по-настоящему изучать науки. К его глубочайшему разочарованию профессор физики в колледже прекрасно разбирался в физике девятнадцатого века, но понятия не имел ни о радиоактивности, ни о субатомных частицах, которыми сам Уильямсон был особенно очарован. После двух лет обучения в Западном колледже штата Техас Уильямсону стало ясно, карьера писателя-фантаста гораздо больше привлекает его, нежели карьера учёного-практика и ушёл из колледжа в поисках более широкого поля деятельности. Но благодаря этому своему выбору Уильямсон получил меньше знаний в области ортодоксальной науки и техники, чем Кэмпбелл, де Камп, Хайнлайн или Азимов, и быть может большую предрасположенность к вере во вселенские принципы действия. Ньютоновская наука не оставила в его голове такого же следа, как в их головах. Тем не менее, когда Джон Кэмпбелл стал редактором «Эстаундинга», Уильямсон всё же сумел заинтересовать его своими научно-фантастическими произведениями и заставил купить их, в то время как многим другим авторам, успешно писавшим фантастику для Хьюго Гернсбека или даже для Ф. Орлина Тремейна, этого сделать не удалось. Особое внимание редактора привлекли две черты Уильямсона. Во-первых, его очень высокая степень личной приспособляемости, благодаря которой Уильямсон стал единственным писателем, который смог продавать свои НФ произведения в любой журнал и любому редактору, начиная с «Аргоси» и «Вейрд тэйлз». Другим — стал его постоянный интерес к новым постматериалистическим формам неведомого. Мы уже убедились, что даже в своём раннем творчестве, в романе «Легион Времени» представлен мир вероятности, а не предопределённости, где несколько различных вариантов будущего борются за право на существование. И ещё он очень быстро разбирался в новой для двадцатого века психологии бессознательного. Несмотря на всю свою внешнюю любезность и нетребовательность, сам Уильямсон был совершенно недоволен своим вкрадчивым голосом, сутулыми от работы плечами и своей отсталостью в социальных отношениях. В 1936-37 годах, времени некомфортабельности особенно для фермеров из Нью-Мексико, он прошёл годовой курс психоанализа с д-ром Чарльзом Тиддом в Меннинджер клинике в Топеке, штат Канзас. Затем д-р Тидд переехал в Южную Калифорнию, и в 1940-41 годах 7Уильямсон приехал к нему и провёл вторичный годовой курс психоанализа и психотерапии. «Темнее,чем вы думаете», которую Уильямсон написал вскоре после своего переезда в Лос Анджелес, стала любимым его произведением. Она стала результатом его работы над собой, отражением всего его сопротивления и роскоши, включённые в его «растущее свободолюбие, той части меня, которую я ненавидел и боялся».

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 4 июля 2020 г. 18:18 В тоже время вселенские принципы действия являются прагматичными инженерными категориями в вопросе о «законе» и Законе. Для Кэмпбелла они не являлись актуальными вопросами, которыми он не занимался, пока не подойдёт время. Как он писал в своём письме Райну: «Инженер – это чернорабочий и в рамках его компетенции все теории интересны, но носят побочный характер – их можно эффективно использовать и, с другой стороны, является надёжным инструментом. «К дьяволу все почему. Лишь бы оно работало». Но в сердцевине кэмпбелловского понимания законов природы всегда оставалось место для фундаментальной двусмысленности, похожей по своей неопределённости на то, что скрывается в сердцевине атома. Для консервативно настроенных его авторов вселенские принципы действия выглядели чем-то похожим на старомодные, жёстко определённые, раз и навсегда заданные Законы. С их помощью они предпринимали последнюю попытку спасти ключевые догматы современной Западной науки, окончательно выраженных в декартовском и ньютоновском причинно-следственном мышлении. А для более радикально настроенных писателей вселенские принципы действия являлись лишь «законами», удобным приближением, результатом в какой-то степени предубеждения человека в своих ощущениях и предположениях. Таким образом, мы также можем рассматривать вселенские принципы действия как первые попытки разработать новейшую постматериалистическую концепцию – в том числе того, что как образ мышления людей, так и черты Вселенной могут подвергаться изменениям. На практике большинство авторов Золотого века часто колебались, подобно Кэмпбеллу, от одного толкования к другому. Хорошим примером этому может послужить роман-фэнтези Л.Спрэга де Кампа и Флетчера Прэтта, опубликованные в «Эстаундинге». В «Ревущей трубе» и «Математике волшебства» то, что казалось «законами» — недостаточно понятные системы символических уравнений – могут перенести Харальда Ши и д-ра Чалмерса к другим мирам. Однако внутри данного альтернативного мира то, что казалось Законом, перестаёт вдруг действовать. И наконец, точное значение десятичной дроби оказывается определено, и «законы волшебства» по своей точности и предсказуемости напоминают нам собственные законы химии и физики. Однако, что если в альтернативных мирах нет наблюдателя установленных законов? Подобный случай рассматривается в последнем предвоенном романе-фэнтези де Кампа и Прэтта «Страна Беззакония» («Унноун Вёлдз», окт., 1941 г.). В этом романе американский дипломат Фред Барбер переноситься в страну Фей – волшебный мир, описанный в пьесе Шекспира «Сон в летнюю ночь». В начале истории король эльфов Оберон рассказывает Барберу: «Оглянись вокруг – ты прибыл из страны, где законы природы неизменны на всех планетах. Но в нашем несчастном мире нет ничего постоянного, все законы меняются со временем, причём без предупреждения и через различные моменты времени». Вся истинность этого утверждения полностью проявляется в конце романа. Барбер совершает свой решающий диалог с яблочной дриадой Малахией, который начался с жалобы Барбера, что вещи в этом мире лишены логики. Малахия спросила: «- Что это значит? Волшебное слово? — Нет, это значит наличие постоянных законов. Каждая вещь, равна одной и той же вещи, равны и друг другу; ничто не может быть одновременно истинным и ложным, и дважды два всегда четыре. — Мертвое слово и как большинство ему подобных, не верно. — Да, но оно есть,- Барбер высвободился и взял четыре камешка, по два в каждую руку. –Смотри,- заявил он: Дважды, — он показал на руки – два, — он показал на камешки и смешал их, — Четыре! — Нет,- возразила Малахия. Барбер проверил и обомлел. У него в руках было пять камешков. Это могло получиться случайно, да и дриада могла подбросить лишний камень. Тогда он отбросил лишний камешек в сторону и снова смешал оставшиеся у себя в руках. — Ну, теперь-то их будет четыре, — взвыл от возмущения Барбер. - Нет, — ответила Малахия. И снова оказалась права. Только теперь камешков было восемь». Это открытие привело Барбера в такое замешательство, что он не только бежит от Малахии, с которой уже сделался близок, но с тех пор даже не смотрел ни на одну яблочную дриаду как на женщину. Вот это логика! Однако мы должны принять в расчёт, что это Земля Беззакония Прэтта и де Кампа не имела существенных отличий от того мира, который Кэмпбелл создавал в «Эстаундинге» и «Унноуне», только с добавлением вселенских принципов действия. Чем лучше мы всмотримся, тем станет яснее, что неопределённость и ментализм везде сопутствуют кэмпбелловскому мирозданию. Мы можем найти подтверждение этому доводу в повестях о Гарольде Ши. В них де Камп и Прэтт дважды описывают конфликт между рациональностью и существованием множества альтернативных миров. В «Математике волшебства» Ши спрашивает у д-р Чалмерса, что если законы магии не действуют в нашем мире, то как же они могли попасть в наши сказки. Чалмерс отвечает: «Вопрос вполне очевидный. Вы помните моё замечание о том, что галлюцинации душевно больных могут объясняться раздвоением их личности между нашим миром и каким-то другим? То же самое в равной мере можно отнести и к сочинителям сказок , разве что в чуть меньшей степени. Естественно, касается это и любого писателя-фантаста – такого, скажем, как Дансени или Хаббард. Когда он описывает какой-то странный несуществующий мир, то даёт несколько искаженный вариант настоящего со своим собственным набором измерений, независимых от нашего» (Пер. А. Лисочкина под ред. П. Полякова). Однако в начале третьей повести трилогии «Железный замок» («Унноун», апр., 1941г.) Гарольд Ши и его друзья заблудились в очередном своём путешествии и внезапно оказываются глазеющими на прекрасных танцовщиц на восточном пиру в мире, описанном поэтом-романтиком Сэлсужем Тейлором Колбреджем в своей поэме «Ксананду». И Гарольду Ши это решительно не нравится. Он говорит: «Та-ак, по-моему, мы влипли. Припомни-ка, ведь эта поэма не окончена. И насколько я представляю, мы угодили в неполный пространственно-временной континуум – такой, который ограничен определённым набором событий, подобно игле проигрывателя, которую заело на одной дорожке. Так что всё это представление способно продолжаться до бесконечности»(Пер. А. Лисочкина). Так, где же здесь, правда? Это независимо существующие альтернативные миры, в которые иногда заглядывают писатели-сказочники и где частично пребывают душевнобольные? Или это миры, созданные в голове у какого-то поэта, и полнота их существования ограничена воображением автора? На эти вопросы нет однозначного ответа. Прэтт и де Камп описывают обе версии и не дают нам возможности предпочесть одну из них другой. Но существуют ли эти альтернативные миры на самом деле или они – это плод поэтического воображения, разум лежит в основе человеческого опыта этих других миров.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 4 июля 2020 г. 18:17 Глава 15 Сознание и реальность Таким образом, если не существовало проблем, которые Вселенная могла предоставить человеку, чтобы он не смог ухватиться за неё хвостом и обернуть в собственное преимущество. Но возникает впечатление, что тем или иным путём феномены разума и квантовый мир неизбежно будут приручены и попадут под власть законов. А если при этом разум и мир смогут сохранить малую толику свободы, то будет вполне хорошо настолько долго, пока не будет оспорено чугунное будущее, которое обрекает людей на регресс и вымирание. Более того мы можем подчеркнуть, что сами слова «вселенский принцип действия» никогда не появлялись на страницах кэмпбелловского «Эстаундинга». Мы придумали их сами при написании этой книги, взяв цитату у Букминотера Фуллера как лучшую характеристику отношения и подхода к законам природы любимым Кэмпбеллом, Фуллером и другими мыслителями-новаторами их поколения. Однако, как мы уже могли заметить по некоторым деталям, именно то, что мы называем вселенскими принципами действия, безусловно, являлись тем путём, по которому Кэмпбелл следовал сам и вёл за собой своих писателей. Они стали ключом к расшифровке тех изменений в структурном направлении развития «Эстаундинга», которые проделал Кэмпбелл, когда стал его редактором. Наиболее явственно они описаны во всех тех новых законах и темах, которые Кэмпбелл и основной круг его авторов с такими усилиями представляли себе существующими. В то же время нам необходимо отметить, что даже в самые золотые моменты творения эта наиболее центральная концепция являлась лишь не выраженной словами мыслью. Её поднимали на щит. За неё цеплялись. Она прямо-таки витала в воздухе. Но она так и ни разу не была определённо высказана и объяснена. Впрочем, если мы сделаем по времени шаг вперёд, и окажемся в ноябре 1953 года, то попадём именно в тот момент, когда характеристики – и противоречия – кэмбелловских вселенских принципов действия получили, наконец, максимально чёткое выражение. Здесь за время хлопка между двумя различными заявлениями Кэмпбелла, мы можем понять , на каком фундаменте покоился «Эстаундинг» Золотого века. Первое заявление взято из письма Джона Кэмпбелла д-ру Джозефу Райну от 23 ноября 1953 года, в котором редактор пытается раскрыть перед парапсихологом весь вольный талант произведений опубликованных в «Эстаундинге».   В этом письме Кэмпбелл в частности писал: «Почти любой настоящий исследователь-экспериментатор будет со всем пылом и красноречием уверять вас, что физика не знает ещё А; Б и С, не говоря уже о Д». Он продолжает: «Ваша группа, как вы знаете, это не только люди, которые открывают физические законы, где на переднем крае царит разруха. Атомные физики уже его нашли. Особенно люди с Уайт Сэндз, которые ракетами зондируют нечто называемое «космосом» и получают от них ответы, не согласующиеся с никакими физическими гипотезами, иногда известными и как физические «законы», требующие…» Физиков же это ничуть не беспокоит, физики считают свои законы ничем иным, нежели хорошим современным методом организации данных для регистрации и ссылок. Не физики те, кто считает физические законы незыблимыми. Достаточно чётко высказано. Но в тот момент, когда Кэмпбелл только писал это письмо Райну, в киосках появился новый декабрьский за 1953 год номер «Эстаундинга». А в нём редакционная статья Кэмпбелла под названием «Учёный», в котором он высказывается совершенно иначе, нежели в письме Райну. В «Учёном» Кэмпбелл писал: «Многие превосходные учёные, которых я знал и знаю, на мой взгляд, действуют на основе примерно следующей системы верования. Они верят в наличие Высшего авторитета во Вселенной. Авторитета, которого они называют «Законом Природы». Они полагают, что этот Авторитет выше и превосходнее любого другого авторитета и верования, воли или свободы любого человека. То ,что кроме всего прочего этот Авторитет может быть рекомендован любым человеком в любое время, и что каждый человек в любое время и в любом месте точно и неукоснительно повинуется этому Авторитету, Закону Природы независимо, понимает ли он это сам или нет. Они говорят, что наивысшей задачей для человека является отыскать и постичь более глубокую суть Законов Вселенной. И эта самая высокая человеческая задача решается путём работы и лучшего понимания этих Законов, а не путём полного их отрицания. Наличие системы законов совершенно неизбежно, но каждый отдельный закон в этой системе можно заменить на другой. Таким образом, у Человека остаётся свобода выбора относительно любой ситуации, но и речи быть не может о свободе от системы Законов Вселенной». Но что же, правда? Физические законы — это не более чем хороший современный метод организации данных для их регистрации и ссылок на них или они – это высший Авторитет во Вселенной   выше и превосходнее суждений и верований любого человека? Истина в том, что Кэмпбелл шёл обоими путями, в зависимости от того какой из них считал более важным. Если закон оправдывал его ожидания, то он утверждал, что этот закон сопутствовал людям во все времена, что люди всегда работали с ним и постигали его, и таким же положение останется и в дальнейшем. Но когда закон чем-то мешал ему или не отвечал его чаяниям, Кэмпбелл уверял, что этот закон всего лишь продукт нынешнего недопонимания ситуации, и что вскоре Людям для дальнейшего своего                                                                                                                                                                                                                                                                            развития придётся изменить или уточнить его. Вселенские принципы действия стали для Кэмпбелла попыткой заполнить брешь между «законом» и Законом – между человеческим недопониманием и Непререкаемым Авторитетом. Именно они утверждают, что между этими двумя понятиями имеется связь и, в частности, что люди могут привести свои «законы» в соответствие с Истинными Законами, и нечто гораздо   более могущественное и авторитетное окажется, наконец, в руках человека.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 3 июля 2020 г. 18:49 Под привлекательной улыбкой науки, которая создала сегодняшнего человека и пообещала ему назавтра новые чудеса и диковины, скрывался холодный оскал вестника смерти. Что с этим можно поделать? Если Джон Кэмпбелл не смог найти ответа, то тот возглас-клич, который он издал от имени этой силы, просто шутка, а наука – которая грядёт – слишком была похожа на кладбище. К чести Кэмпбелла скажем, что когда он осознал это фундаментальное противоречие, то не бросился в ужасе прочь от него. Медленно, но верно в «Последней эволюции» под собственным именем, а в «Сумерках» и «Ночи» под именем Дона А. Стюарта написал научную драму об истории человечества, истории механических потомков человека и истории Вселенной. Делая всё это, Кэмпбелл намеревался определить истинную меру этого неизбежного конца концов. Не существовало ничего такого, что он не готов был проверить: ни вопроса, который он не мог бы исследовать, ни авторитета, кому он не захотел бы бросить вызов. В тех произведениях, которые он написал в тридцатых годах под псевдонимом Дон А. Стюарт, Кэмпбелл подверг тестированию человека и Вселенную. Человека он проверял на сопротивляемость чужим разумным существам. О н проверял человечество на их взаимоотношение с машинами. Он подвергал тестам научный прогресс. Он тестировал естественные законы. И в каждом случае он искал решающее недоразумение, невежество или альтернативную возможность, которые позволили бы людям выжить и победить. Кэмпбелловский особый интерес к сознанию и вероятности ещё больше обострился во время его второй писательской карьеры под именем Дона А. Стюарта. В прежние времена он думал об этих областях науки как исключениях, нарушающих целостную картину современной науки, то теперь он ценил их как дополнительный шанс в борьбе против абсолютной силы предопределённости. Во всяком случае, Кэмпбел сумел развернуть аргументацию, предварительный ответ на проблему человеческой судьбы, которую он сам поставил перед собой. И этот ответ был примерно таков: То, что нам кажется совершенно определённым, может быть просто результатом нашей собственной ограниченности. Блестящие, но всего лишь начальные достижения современной науки дают нам повод уверовать в существование Вселенских Законов, но, тем не менее, мы точно не знаем, что эти Законы существуют на самом деле. Эта неопределённость наводит на мысль о возможности свободной воли. Вольные таланты предполагают существование возможных высших ступеней разума. Лучшим выходом для человечества может стать стараться изучать и применять на деле истинные Вселенские Законы, а со всеми проблемами разбираться по мере их возникновения. Действуя, таким образом, Человек, в конце концов, поймёт, что можно и всё, что возможно он будет способен сделать. Мы можем видеть, как эта аргументация в нескольких последних произведениях, которые Кэмпбелл написал от имени Стюарта. В «Забывчивости» он рассказывает, что человечество ждёт не гибель, а зрелость и что будущее человека связано не с изготовлением, но с полным раскрытием его ментальных способностей. А в «Кто идёт?» Кэмпбелл утверждает, что сами законы универсальны и действуют везде и повсюду, поэтому люди могут превратить эту универсальность в инструмент, который не является созданием пришельцев, тем не менее, может быть сильным и внушать ужас. Последним произведением Дона А. Стюарта стала короткая повесть «Старшие боги», написанная под сильным давлением Кэмпбелла, которому нужно было закрыть брешь в октябрьском за 1939 год номере «Унноуна». В ней Кэмпбелл объединил сознание и непредопределённость и бросил их обоих против сил механизмов и судьбы. Действие повести «Старшие боги» происходит в отдаленном будущем, задолго после того , как самоуничтожилась наша цивилизация. Она остаётся только в стране, где люди «больше знают и лучше используют возможности своего разума, нежели в любом другом месте Земли». Но это островное общество приходит к изоляции и застою. Оно попадает под власть созданных людьми «богов», имеющих механическую природу и обладающих несгибаемой логикой и «верой» в законы природы. Однако им противостоит другая более старшая группа богов, которые описываются как кристаллизированные мыслеформы и идентифицируются со случаем. Эти более старшие боги берут себе на службу потерпевшего кораблекрушение авантюриста в качестве нужного инструмента управления. И этот смелый человек сумел свергнуть богов-узурпаторов и освободить всех людей в этой стране. После написания этой повести Дон А. Стюарт окончательно ушёл в отставку, публично заявив, что слишком занят на другой работе и не может больше писать научную фантастику. Но это не означало, что Кэмпбеллу уже не нужна личина Стюарта. Таким образом, Кэмпбелл почти напрямую уведомил своих авторов, что именно Дон А. Стюарт занимается сейчас редактированием «Эстаундинга». Самым насущным вопросом из всех стоящих на повестке дня у Кэмпбелла/ Стюарта как редактора «Эстаундинга» был, что можно противопоставить очевидной силе цикличности истории и знанию о неизбежном упадке и гибели человечества. На место фатализма века Техники он вознамерился поставить будущее и космос и таким образом предоставить человеку отличный шанс установить там своё господство. Любой инструмент, годящийся для такой работы, Кэмпбелл высоко ценил. Но самым любимым его средствами стали те, что были разработаны в историях Дона А. Стюарта: непредопределённость /свобода воли; разум/ свободный талант   и вселенские принципы действия. Поэтому Кэмпбелл с самого начала своего редакторствования в «Эстаундинге» уделял особое внимание произведениям о необычных состояниях разума и произведениям о меняющихся реальностях. Практически первым произведением, которое он счёл достаточно новым, чтобы окрестить «Мутантом» в 1938 году, когда он только начал вносить изменения в политику журнала, стал роман Джека Уильямсона «Легион времени» — первоначально названный в колонке «Грядущие времена» «Легион вероятности». И два первых произведения Л. Рона Хабборда, опубликованные в «Эстаундинге»: «Опасное измерение» и «Бродяга» — явились сочинениями вольного таланта о телепортации и силе мозга, способного убивать и исцелять. В ту раннюю пору ещё не было очевидно, какое оружие воистину предпочитает Кэмпбелл. Но при прочем равном перевес уже склонялся на сторону вселенских принципов действия.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 3 июля 2020 г. 18:47 Глава 15 Сознание и реальность Главным среди первых адептов этих изменений – частично сознательно, но по большей части несознательно – стал редактор «Эстаундинга» Джон Кэмпбелл. Строго говоря, столь долго пока он мог держать вместе состояние умов, предельно несовместимые по своей чистой вере, и заставить таких людей отправиться вместе в дальний путь. Кэмпбел был настоящей находкой на роль паромщика на пути от материализма к постматериализму. Противоречия в его собственном мышлении и характере идеально подходили к нуждам его времени. Внутренний конфликт, который стал движущей силой натуры Джона Кэмпбелла, был конфликт между его любовью к науке и ненавистью к законченности и принуждению. Джон Кэмпбелл был сыном человека науки, рождённым посреди эры беспрецедентных научных и технических достижений. Для каждого живущего в эту эпоху и выросшего в такой семье наука являлась единственным путём следования. Уже в самые ранние моменты своей жизни Джон чётко знал, что такое научная педантичность, научное любопытство и практическая мощь науки в изготовлении вещей. В то же время Кэмпбелла глубоко обижал авторитарный стиль его отца, его требования научной объективности, его отчаянная самоуверенность во всех конфликтах, будто ему должна принадлежать монополия на истинные факты. Постепенно Кэмпбелл понял, что лучший способ не соглашаться с отцом и отстаивать своё мнение – это стать научнее отца, быть более объективным, больше знать последних научных новостей о материи и лучше их обосновывать. В школе юный Кэмпбелл развил это умение. Он постоянно ввязывался в споры с преподавателями, отказываясь признавать, что за ними может остаться какое бы то ни было последнее слово. Ведь подавляющее большинство учителей знало гораздо меньшего отца, а его отец всё чаще проигрывал в спорах. Во время учёбы в колледже он уже настолько поднаторел в спорах, что однажды, когда профессор заявил, будто железо не даёт реакции с ртутью, Джон подготовил аппаратуру, поставил опыт в химическом классе и указал профессору на его ошибку. А когда другой высказался, что шаровых молний не существует, так как не существует теоретического обоснования подобного феномена, Кэмпбелл готов был встать и удостоверить всех, что он сам видел шаровую молнию и сам может подтвердить факт её существования, не зависимо, подтверждается ли оно теориями или нет. В итоге юный Кэмпбелл рос с ощущением себя как человека, который гораздо честнее и проще относится к науке, нежели средний человек науки. Он знал намного больше странных фактов. Он был более подготовлен задавать сложные вопросы. И кругозор его был тоже значительно шире. Подобный образ мысли довёл Кэмпбелла до того, что он всё более укреплялся во мнении, будто является непогрешимым авторитетом в современной науке. В научных романах и наутастических произведениях, которые он читал. Кэмпбелл замечал явные нотки удивления наступающим прогрессом человечества. А ещё Кэмпбеллу было хорошо известно, что все гениальные учёные от Ньютона до Эйнштейна были всегда искренне поражены степенью собственного невежества и ограниченности. Кэмпбеллу показалось совершенно определённым, что, чтобы не говорила любая современная наука, и как бы он не разбирался в ней в настоящий момент, тем не менее, очень многое остаётся за пределами его знаний, а ещё гораздо больше – за пределами знаний науки. Нынешние формулировки ограничены и подлежат замене. Будут совершаться новые открытия. Невозможное со временем станет возможным. Именно такое отношение к науке Джон Кэмпбелл хотел бы считать собственным. Если бы он решил стать учёным, то самым ценным из всех учёных, метаученый – то есть отделить себя от ортодоксов и закрывающих глаза на явления настоящего времени, а смотреть в перспективу и видеть всё, что может быть реально   осуществимо. Отныне единственно признанным Кэмпбеллом авторитетом стал авторитет мироздания – последнего арбитра. Но никого и ничего больше. Это означало, что с начала и до конца Джон Кэмпбелл готов был встать и присоединиться к подходящим учёным с их ритуальными заверениями о силе истинности и неотвратимости законов мироздания как отличительной чертой современной науки. Но в любой момент, в зависимости от истинного своего отношения к ним, он будет пытаться проверить эти правила, дабы понять для себя, что они только говорят и что под ними стоит на самом деле. Истинным научным вызовом, как понимал его Кэмпбелл, должно стать открытие незамеченных законов, нестандартные ассоциации, новые применения, скрытые следствия, лазейки и исключения, которые позволяют знать все те вещи, о существовании коих ранее люди точно не знают, а лишь подозревают. Этот его научный идеал нашёл своё отражение в большинстве НФ-произведений, написанных Кэмпбеллом в основном, когда он учился в колледже и подписанных его собственной фамилией. Эти истории, просто не стесняясь в эпитетах, восхваляли чудесную силу науки, которая грядёт. Его герои крутили хвосты мирозданию, открывали новые принципы супернауки, а потом сами развлекались с ними, путешествуя к звёздам или в другое измерение, взрывая планеты и солнца, и пуская пыль в глаза чужим цивилизациям. Не удивительно, что молодой Джон Кэмпбелл с его тягой ко всему неортодоксальному, бесспорно не оставляет без внимания квантовую физику и психологию двадцатого столетия. Эти новые области тайны и являлись теми самыми исключениями, пятнами на солнце современной науки, которые он так искал. Квантовая механика как раз находилась в эпицентре горячих научных дебатов, когда в 1928 году Кэмпбелл поступал в МИТ. Он был очарован этой быстро развивающейся наукой, столь парадоксальной, что просто не укладывается в общепринятые термины классической физики, и тем не менее даёт возможность бросить вызов таким корифеям, как Альберт Эйнштейн. Если бы не любил так писать научную фантастику – и если бы не провалился в Германии – быть может, он стал бы атомным физиком, играющим с природой в кости. Затем в Дюке, втором кэмпбелловском университете, он ещё дальше зашёл в своём служении научным исследованиям за границами науки. Он предложил себя в качестве подопытного кролика – и даже сам не понял, как это случилось – д-ру Джозефу Райну, одному из первых исследователей телепатии и других форм экстрасенсорики. И разумеется, не случайно, что все различные эксперименты над мозгом, в которых Кемпбелл принимал участие – в том числе и парапсихологических опытах Райна – проводились параллельно линии научных опытов в физике. При всей его алчности к странностям долгосрочные свои надежды Кэмпбелл возлагал именно на силу мысли и квантовую неопределённость, на тот вклад, что они внесут в законы и само понимание материальной науки. Тем не менее, несмотря на весь интерес Кэмпбелла к новой вольной науке двадцатого века, в его ранних произведениях, воспевающих науку-за-наукой, сознание и вероятность находятся, в лучшем случае, на втором плане. Однако, когда он начал вторую свою карьеру писателя-мыслителя Дона А. Стюарта, положение постепенно начало изменяться. Своё второе «я» — Дона А. Стюарта – Кемпбелл озадачил проблемами, которые совершенно не вписывались в рамки простого супернаучного Джона В. Кэмпбелла -мл. Эта проблема являлась дилеммой века Техники – которая в то же время абсолютно противоречила собственной сути. Именно наука привела весь Западный мир и Джона Кэмпбелла в частности к их нынешнему состоянию мышления и развития. И как общество с некоторой долей сомнения так и писатель-фантаст Джон Кэмпбелл-мл. ( без всяких сомнений) рассматривали дальнейшую науку как средство, которое сумеет вывести человечество из трагичного нынешнего времени. Но та же самая наука, которую он ценил и полностью доверял, утверждала, что со временем человек будет деградировать. Законы природы, как бы они не назывались: судьбой, предопределённостью, цикличной историей или энтропией – гарантировали, что человечество должно пасть, а Вселенная – погибнуть. Это был совершенно грязный факт, которому нужно было посмотреть в лицо.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 3 июля 2020 г. 06:29 В результате все разнообразные физические и психологические эксперименты обернулись тяжелым штурмом неисследованных основ современной западной науки. Они явно отбросили все сомнения в первоначальном заключении Рене Декарта о том, что суть человека подобного ему самому, в несколько уединённом объективном разуме, который может действовать один, не нуждаться в теле и смотреть на природу материи рациональным беспристрастным взглядом. Вспомним, что Декарт первоначально ощущал себя как разум без тела, черпающий своё вдохновение в снах – далеко не на самом рациональном и беспристрастном источнике. И в начале двадцатого века психолог из Вены Зигмунд Фрейд подошёл к исследованию разума с совершенно иным методом, через изучение бессознательного, в том числе в значительной мере снов. Фрейдовское учение убедительно доказало их нерациональную природу. Кроме того, он продемонстрировал существование ряда мозговых процессов, чьё наличие и важность была неизвестна обычным моделям сознания. Однако и собственная объясняющая фрейдистская модель, разработанная им, была принципиально механистична. Он мыслил категориями отделений, трубок и клапанов, считал мозг чем-то вроде парового котла, а новое измерение мозга как перегруженную камеру из материала, с которым неспособна управиться сознательная часть разума, первобытного секса, и работу которой можно регулировать, спуская пар. Однобокая ориентация Фрейда на секс , узость и неподатливость его механистичности и предопределения в мышлении привела к тому, что все его приверженцы и ученики в конце концов оставили его и начали искать собственные пути. В 1912году любимый ученик Фрейда швейцарский психолог Карл Юнг после пяти лет ученичества полностью порвал со своим учителем. Поводом для размолвки послужило различное понимание значения снов и их толкования. Но это был только внешний отзвук их, не высказанных принципиальных разногласий о природе и значении новой области мышления. Для Фрейда сны являлись симптомами подавляемых мыслей. А для Юнга сны были посланиями от бессознательного, но всегда подлежащими прямому толкованию, так как часто сложены на языке символов, но, тем не менее, небесцельны во всей своей силе и интенсивности. Реальное расхождение между двумя пионерами психоматерии заключалось в том, что Фрейд воспринимал этот новый незнаемый аспект разума как подсознание, закрытую вспомогательную камеру в подвале. Сны являлись для него комками из грязного секса, от которых надо очистить систему, дабы сознание функционировало нормально. Юнг же считал новое достижение разума как бессознательное, огромную неоткрытую страну, значительно более обширную, нежели скудная территория, окружающее разумного сознательного индивидуума. И некоторые из этих новооткрытых территорий, несомненно, состоят из мыслей подавляемых личностью, но значительная часть бессознательного является общей для группировки людей. Для Юнга сны были посланиями из тьмы, нуждающимися в толкованиях. Сны для него были не только комками грязи. Юнг во всём искал вход в лабиринт бессознательного. Он мог рассматривать как материал, который врач исследователь должен просеять сквозь мелкое сито, дабы доказать существование сверхъестественной тайны, за которой гонялись романтики в прошлом столетии, на чью долю потом досталось лишь собирать пыль на задворках Западного мира. Там нашлось место и для альтернативного состязания сознания, и для случайных феноменов, типа полтергейства; и для обновления базы прошлых культур и культур иностранных, литературных и художественных символов, мифов и религий. Зигмунду Фрейду Юнг мог показаться лишь блудным сыном, который решил наплевать на фрейдский авторитет и всю определённость материальной науки ради красот и прелестей старой науки сверхъестественного. На самом же деле в мире бессознательного разума, а отнюдь не в мире сверхъестественного, искал Юнг современное неведомое. Он не использовал разум как завесу для старомодной религии, а только пытался сохранить всё, что осталось жизнеспособным в его времени из прежних имён неведомого и перевести их в новые категории разума. Для Юнга это погружение в бессознательное стало необходимой дорогой к самоневидимому – преодоление собственной ограниченности и достижение высшей ступени. Для больных это была надежда соединить в единое целое свой сознательный и бессознательный разум. Творческие личности желали таким образом создавать гениальные произведения. А западная культура в целом стремилась преодолеть свою нынешнюю рациональность. И потому в каждой из этих групп Юнг находил для себя естественных союзников. Ими являлись все те, кто хотел идти в ногу с наступившим двадцатым и потом готов был полагаться на собственный жизненный опыт, а не на мнения каких бы то ни было авторитетов – и ещё, кто мог признать загадкой работу своего же мозга. Среди них были и те современные Юнгу писатели и художники – от Джеймса Джойса и Пабло Пикассо до А. Мерритта – кто искал в собственном сознании самопознания и вдохновения. А ещё новое поколение физиков, бросивших вызов закопчённой и самодостаточной западной науке и утверждающих, будто весь окружающий материальный мир является плодом воображения мыслящей материи. В конце концов Юнг сумел продвинуться в своих исследованиях также далеко как квантовые физики – в своих. Таким образом, в обеих отраслях науки – психологии бессознательного и квантовой механике – обнаружились дотоле неизвестные аспекты бытия, находящиеся к нам столь же близко, сколь затылок близок к нашей шее. Оба этих незнаемых упорно развеивали скопившийся рациональный скептицизм. Оба разрешали основные проблемы современной Западной мысли. И наконец, одно из них можно формально отождествлять с потаённой невидимой частью материи, а другое с тёмной стороной разума. Вместе взятые квантовая механики и психология двадцатого века – в том числе и психология бессознательного – могут быть рассмотрены как первый шаг к революции, происшедшей в западной физике и в Западном обществе, и обычно называемой постматериализмом. НФ, которая, как всегда, имеет дело с самыми лучшими знаниями и с тайнами, лежащими за их пределами , не могла пройти мимо этих новых веяний. Но разобраться в том, что они означают и какую роль могут сыграть в научно-фантастических историях оказалось весьма непросто. Годы понадобились не только для того, чтобы разобраться в новой физике и новой психологии, но и чтобы отойти от прежней формы описания неведомой науки.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 3 июля 2020 г. 06:27 Глава 15 Сознание и реальность (продолжеие) Вплоть до двадцатых годов и создания квантовой механики эти грёзы не могли получить практического воплощения в современной науке. Но западные учёные по-прежнему верили, что они смогут оказаться по ту сторону материи и осмотреть её оттуда, а если понадобится, то и воздействовать на неё. Но материальная суть сознания в центре всех вещей, взглядов и мыслей по большей части забывалась или игнорировалась. Вместо него западные учёные сосредоточили всё своё внимание на изучении материи, которое становилось всё более и более плодотворным, и поэтому возникла тенденция свести всё наследство и успехи Декарта только к материи, а мозг счесть чем-то сверхъестественным, эфемерным, не подлежащим законным научным исследованиям. Ведь ум невозможно было ни увидеть, ни услышать, ни пощупать, ни понюхать, ни поставить на нём опыт. В лучшем случае о нём можно делать умозаключения. Быть может, это что-то вроде пены, которая сама образуется на материи. Или это вообще иллюзия. Во всяком случае, для старого доброго материалиста ум был слишком зыбкой почвой для анализа. Психология – это слово раньше означало знание для души, а потом приспособились к изменяющемуся времени, и стала значить исследование ума – была последней из научных дисциплин, возникших из натурфилософии и медицины девятнадцатого столетия. Быть может из-за того, что ей не хватало вещественности, и что она своим внешним обликом была слишком уязвима для обвинений в спиритизме, психология с трудом воспринималась в качестве серьёзной и строгой науки. Таким образом, в начале двадцатого века психология сделала большой шаг вперёд и разработала тесты, способные совершенно точно определять умственные способности человека. А победа в том же начале двадцатого века материи над сверхъестественным обеспечило престиж одной из американских школ психологии, бихевиоризму, который пытался вывести свои тезисы из строгой точной науки – причинно-следственной физики девятнадцатого века. Бихевиористам не требовалось строить всевозможных гипотез об уме. Они полностью отвергали как сознание, так и намерение. Вместо этого они предлагали рассматривать всё человеческое поведение с точки зрения внешнего стимула и реакции на него. Основатель бихевиоризма д-р Джон Б. Уотсон говорил: «Психология с бихевиористической точки зрения является совершенно объективным, экспериментальным ответвлением естественных наук и нуждается в самоанализе столь же мало, сколь и такие науки, как химия и физика. Наступило время, когда такие современные физики, как Эддингтон, начали заявлять, будто истины девятнадцатого века, на которых основывалась и недавно возникшая наука о поведении – материализм, механистичность, детерминизм и объективность — на самом деле являются лишь неуместной игрой воображения фундаментальной разумной материи. Но бихевиористы, подобные Уотсону или его последователю и продолжателю в Атомном веке профессору Гарвардского университета Б.Ф. Скинеру, этот процесс видели как трусливый отход от ясной и определённой объективной науки и очень тонко замаскированная попытка возродить сверхъестественное. Однако в век Техники имелись и другие исследователи ума, которые вели исследования в противоположном от бихевиоризма направлении, возникших от недостатка сверхъестественного и триумфа материи и стремящихся к более широкому взамен прежнему узкому мировоззрению. Эти исследователи главным образом являлись психологами и психиатрами – докторами медицины – а не академиками психологами. Эти медики ставили практические эксперименты над некоторыми незначительными аспектами человеческого мышления и поведения, а также получали экспериментальные знания о работе человеческих мозгов, органов чувств и нервной системы, постепенно начиная перерастать от привычного щёлканья секундомером над головами лабораторных крыс, ищущих дорогу в лабиринте. Скептики сочли за самый удобный путь отвергнуть без серьёзного рассмотрения работы этих врачей, обвиняя их в том, что в этих работах разнообразные феномены ума объясняются с помощью сверхъестественного. Сами же врачи полагали, что даже если для придания исследованиям подобающего вида им придётся отбросить всё и всяческое сверхъестественное, все равно останутся все странные мысли, идеи, случаи и всевозможные ассоциации, связанные с работой мозга. Останутся и потребуют для себя осторожных научных исследований и объяснений. Одним из таких психологов являлся и наставник А. Мерритта д-р Сайлас Уэйр Митчелл. Так как он взялся за это дело раньше многих других, то и известен он был не как психолог или психиатр, а как специалист по нервным расстройствам. Для д-ра Митчелла было очевидно, что человеческий мозг является тайной, и он пытался разгадать её как путём исследования мозга и нервной системы, так и стремясь объяснить причудливые аномальные феномены мозга. Психологи века Техники строго поставили вопрос, как мозг получает информацию от органов чувств, и на каждом шагу они наталкивались на ограничения и возможность ошибки. Сначала годы опытов продемонстрировали, что разрешающая способность человеческих чувств, строго ограничена, как по сравнению разрешающей способностью чувств у других существ, так и по сравнению с диапазоном измерения научных приборов. Также было доказано, что данные органов чувств сначала записываются при помощи нервных импульсов и с конечной скоростью поступают в мозг – и только там превращаются в те образы, звуки, запахи, которые мы сами ощущаем. В дальнейшем психологи и их союзники выяснили, из тех ограниченных данных, которые из органов чувств поступают в мозг, только небольшая часть сквозь фильтры подсознания поступает в сознание и привлекает к себе внимание человека. И наконец, они снова и снова убеждались, что людей можно обмануть с помощью иллюзий, двусмысленности, неопытности и собственной их предубеждённости, излишней веры в свои глаза и уши или в собственное толкование результатов. В начале двадцатого века для преподавателей вводных курсов психологии стало любимым делом ставить некий драматический экспромт, дабы продемонстрировать студентам всю половинчатость и субъективность их свидетельств

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 1 июля 2020 г. 17:55 Глава 15 Сознание и реальность … Однако в конце века Техники научная фантастика как миф о научном материализме приближается к своему гибельному исходу и во многом благодаря именно высокой своей популярности. Материальная наука утратила свою прежнюю таинственность. Все эти старые супернаучные чудеса, что так долго будоражили воображение в научно-фантастических историях – ракеты, компьютеры, телевидение, атомная энергия – начали внедряться в жизнь. И вместе с этим лишались своей непостижимости. Из « того, что может быть» они превратились в «то, что есть». Даже тёмные углы знаний, где век Техники надеялся отыскать чудесное неизвестное, уже почти исчезли. Например, между 1939 и1945 годами были открыты последующие три недостающие из 92 элементов Периодической таблицы Менделеева. Это означало, что не существует более неизвестного металла Х, способного отправить Ричарда Ситона к звёздам. В двадцатых и тридцатых годах, в тот момент, когда научная фантастика века Техники стала повелителем пространства и времени, опираясь на неведомое в материальном, передовая западная мысль приняла новый, очень странный поворот Атомной физики, разыскивая и идентифицируя самый мельчайший элемент, из которого построено всё сущее, увидели материю в совершенно ином свете. В основании видимого материального мира они обнаружили субатомный уровень бытия. Эта основа имела гораздо более фундаментальный характер, нежели наш собственный реальный мир – именно там закладывается то, что мы видим, слышим, определяем по запаху, наощупь или опытным путём. Но это основание, каким бы оно ни было, не является материальным в обычном смысле этого слова. Это нечто ни на что непохожее, парадоксальное и скользкое. В нашем мире, – с которым была приучена иметь дело наука – материя являлась поверхностью и веществом. Её можно было точно описать. Её можно было взвесить, измерить и экспериментировать с нею. А самое главное, что можно было сделать с материей, это установить причинно-следственную связь между её явлениями. Все успехи и достижения материальной науки основывались именно на этой предпосылке. Однако в микромире ничего из подобных вещей не осталось истинным. Как выдающийся молодой физик, лауреат Нобелевской премии за 1932 год за вклад в создание квантовой механики, Вернер Гейзенберг окончательно установил: «В слова или понятия, которые мы используем при описании обычных физических объектов, такие как положение, скорость, цвет, размер и т.д. становятся неопределёнными и проблематичными, когда речь заходит об элементарных частицах». Как только мы начинаем иметь дело с микрокосмом, сразу возникает ряд странностей и трудностей. Наш мир характеризуют масса и расширение, а мир внутри атома совершенно пуст. Вся твёрдость окружающих нас веществ оказывается сплошной иллюзией. В мире научного эксперимента все вещи являются тем, что они есть. А в микрокосме материя вполне может стать энергией, свет – оказаться частицей и волной одновременно, а элементы можно превратить из одного в другой. Этот фундаментальный уровень бытия нельзя строго описать, а можно только постичь посредством его влияния на научную аппаратуру. И ограничения человеческого инструментария приводит к неизбежному ограничению знаний о микрокосме. В субатомном мире не остаются истинными причинно-следственные связи. Здесь чаще всего оперируют вероятностными категориями. Более того, любые попытки учёных самим посмотреть на работу микрокосма неизбежно будут оказывать влияние на эту работу, как бы они не старались получить абсолютно чистый результат. Этот новый субатомный уровень бытия не являлся, конечно, старым миром сверхъестественного. Но не был он тем миром причин-и-следствий, мер-и-весов, который можно потрогать руками и где удар кулаком о камень может послужить достаточным доказательством реальности всего окружающего. Это была совершенно новая грань существования. Тем не менее, этот квантовый мир существует. Его существование и все его странности подтверждал эксперимент за экспериментом. И именно в этом мире находили один за другим элементы грядущего Атомного века от атомной бомбы до компьютерного чипа. Но что это, что скрывается за рамками наших возможностей увидеть или прикоснуться? Макс Борн думал, что это волны вероятности. Вернер Гейзенберг полагал, что это имеет математические формы и отождествлял с Платоновскими идеями. А.С. Эддингтон высказался просто: «Нечто неизвестное, действующее неведомо нам как». Само понимание о необходимости взаимодействия людей с этим миром неопределённостей и непредопределённостей явилось ещё более проблематичным. Что мы можем поделать с фактом, что исследование его определёнными приёмами может привести к определённым результатам, а применение другой методики постоянно будет приводить к прямо противоположным выводам? Первым предложенным описанием этого мира стала так называемая «Копенгагенская интерпретация» датского физика Нильса Бора, написанная в 1927 году. Бор предположил, что квантовый феномен возникает только тогда, когда за ним наблюдают. Это человеческое изобретение практически определяет, что существует некая структура физического мира. И творцом этого мира является человеческий мозг. Альберт Эйнштейн не смог с этим примириться, и на физических конференциях конца двадцатых годов он изо всех сил пытался опровергнуть Бора. В конце концов, все его аргументы иссякли, и Эйнштейн вынужден был отступить с переднего края развития физики. Другие же физики, в отличие от Эйнштейна оказались более подготовленными к признанию квантовой механики и сделали большой шаг к пониманию прежней недостаточности и будущей непостижимости современной западной науки. В этих словах явственно слышится ирония. Наука разбила наголову сверхъестественное в большей мере благодаря её претензиям когда-нибудь найти ответы на все вопросы, касающиеся мер и весов. Но в самый момент нехватки сверхъестественного наука начала догадываться, что прежние её заявления были чересчур оптимистичны. Стала ясна неоспоримая фундаментальная истина, что наука Западного общества в состоянии справиться не со всеми весами и размерами. Старый язык сверхъестественного практически исчез за несколько веков материализма, поэтому, когда в двадцатом веке физики и философы сделали шаг вперёд и попытались разъяснить новооткрытые тайны широкой публике, их язык был далёк от лексикона традиционных религиозных верований. Вместо этого они прибегли к словам, понятным для современного разума и сознания. Вот, что сказал Эддингтон: «Грубо говоря, вся материя в мире обладает разумом. Конечно, это очень не точное объяснение: и слово «разум», и слово «материя» далеки от их общепринятых значений. Но только таким образом я могу разъяснить эту идею простыми словами. Конечно, разум материи представляет собой нечто более глобальное, чем наш индивидуальный разум, но можем рассматривать его природу по аналогии с чувствами нашего сознания. На самом деле то, что в прежних физических теориях называют веществом и полем, не имеет под собой никакой почвы – всё это является порождением работы воображения разумной материи». И далее добавил: «Эта разумная материя является собранными вместе связями и полями, которые создают строительный материал для физического мира. Мы можем сравнивать это высказывание с цитатой из романа Мерритта «Живой металл», написанного в 1920 году, за шесть лет до разработки квантовой механики: «Существует ли разумное море, лижущее берега у дальних звёзд? Ведь сознание можно найти во всём: в человеке и скале, цветке и металле, драгоценном камне и облаке. Ограниченное в своём выражении только пределами того, чему даёт жизнь, оно в сущности одно и то же во всём». Вот как могли ответить учёные Бор , Джинс или Эддингтон на вопрос, поставленный Мерриттом: «Да, согласны. В художественной форме он отражает истинное, как мы считаем, положение вещей». Однако не удивительно, что учёные и Мерритт смотрели на вещи с почти одной и той же точки зрения. В начале двадцатого века ряд западных учёных и творческих людей начали воспринимать слово «сознание», как ещё одно возникшее имя для тайны. Это новое понимание мозга как незнаемого – быть может, принципиально незнаемого – стало почти неизбежным результатом недостатка сверхъестественного. Мозг занимал центральное место, фигурировал в родословной самой Западной цивилизации ещё в семнадцатом веке. Именно три ярких сновидения ночью на 10 ноября 1619 года внушили юному Рене Декарту мысль начать принципиально новое философское исследование, которое привело к образованию современного научного метода. И даже до того, как он разработал своё базовое разграничение материального и сверхъестественного, первоначальное заключение Декарта в одной из своих первых работ «Рассуждение о методе» (1637 год) – первый принцип его философии гласил: «Я мыслю, следовательно, существую». В развитие этого принципа Декарт высказывается так: «Я пришёл к выводу, что я являюсь субстанцией, чья суть или природа состоит лишь в мышлении, которая может существовать, не нуждаясь в месте и не завися ни от каких материальных вещей, и то «я», что говорит это, мой мозг, благодаря которому я есть я, абсолютно отличен от тела, и гораздо легче познаваемое, нежели последнее: и он таков, что даже если последнего нет, он продолжает оставаться тем, чем он есть». Именно с этого началась современная западная наука, с того, как одному человеку приснилось, будто он сам это чистая мысль без тела — внепространственный нематериальный атом сознания, видящий себя самого и весь окружающий материальный мир, в том числе и собственное видимое случайное вместилище из плоти и крови — и с человеческой способностью убеждать других, что они были сотворены точно таким же образом.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 30 июня 2020 г. 18:13 Глава 14 Мир изменений (продолжение) Хайнлайн однозначно высказался в своей речи почётного гостя в Денвере в июле 1941 года – всего через два месяца после публикации его схемы Истории будущего — что не придаёт особого значения деталям своих прототипов. Он говорил: «Я не надеюсь, что моя так называемая «История будущего» полностью сбудется, по крайней мере, таким вот образом я думаю, что некоторые из тенденций могут осуществиться, но не думаю, чтобы совпали какие-то фактические реалии, даже в самых примерных очертаниях». Более всего его интересовал процесс «связи времён», термин Корцыбского, который означал отбрасывание ментальной проекции на грядущие времена в качестве упражнения для подготовки к будущим изменениям. Именно поэтому вся нить истории в романе «Там, за гранью» совершенно различна. Вместо катящихся дорог там происходит «Атомная война 1970 года». А вместо свержения режима Пророков нам предлагают познакомиться с «империей Великих ханов». На этой нити развития общества возникает впечатление, что после всепоглощающего ужаса Атомной войны люди были настолько потрясены тем, что сами сделали, что сочли за лучшее отбором убрать агрессивность у своего рода. Однако некоторые сопротивлялись этому и требовали, чтобы их оставили в покое. И неизбежно должна была возникнуть война между новой неагрессивной породой человечества с неизменёнными людьми — Первая Генетическая война. Нам рассказывают: «И привело это к неизбежному результату: «волки» ( детали сейчас несущественны) съели «овец» (Перевод А.Дмитриева и С. Фомченко – далее А.Д. и С.Ф.) Вторая Генетическая, проходившая три века спустя, стала войной с Великим Ханом, который из людей вообще делал существа эффективной специализации. Подобно уэллсовским негуманоидам – селенитам из «Первых людей на Луне» или обществу из «О, дивного, нового мира» Олдоса Хаксли. Великий Хан желал из основного вида людей сделать специализированных существ, каждое для своей задачи: «Ханские учёные кроили человеческие существа – если их можно так называть – столь же легко и непринуждённо, как мы строим дома. В период расцвета Империи, как раз перед Второй Генетической войной, они вырастили больше трёх тысяч разновидностей, в том числе тринадцать типов гипермозга; почти безмозглых матрон; сообразительных и до отвращения красивых шлюх, лишенных способности беременеть, и бесполых мулов». (А.Д. и С.Ф.) В борьбе с мулами-бойцами простые люди выглядели хорошо. Но, в конце концов, именно они побеждали в войне. «Самым уязвимым местом Империи оказались её координаторы – сам Хан и его сатрапы и администраторы. Биологически Империя, по существу являлась единым организмом – её можно было уничтожить, как пчелиную колонию, погубив её матку. В итоге несколько десятков убийств решили судьбу войны, которую не могли выиграть армии. Нет смысла вспоминать о терроре, который последовал за коллапсом, после того как Империя была обезглавлена. Довольно сказать, что в живых не осталось ни одного представителя Homo Hroteus. Этот вид разделил судьбу гигантских динозавров и саблезубых тигров: Ему не хватило приспособляемости». (А.Д. и С.Ф.) После такой истории неудивительно, что общество в романе «Там, за гранью» генетически контролируется и ориентировано на создание лучших мозгов. Однако его генетическая селекция не повторяет ошибок прошлого. Они не собираются изменять природу человека или само человеческое тело. Вместо этого они стремятся уничтожить генетические дефекты, а также сохранять и приумножать положительные изменения: «Дети, рожденные при помощи генетического отбора, по усовершенствованной методике Ортеги-Мартина, происходят от нормальной зародышевой плазмы, рождаются нормальными женщинами и появляются на свет обычным путём. Лишь в одном они отличаются от своих предшественников по биологическому виду – это самые лучшие дети, каких могли бы произвести на свет их родители!»(А.Д. и С.Ф.) И так мы видим, они добились кое-каких успехов. Ещё в «Там, за гранью» современная научная фантастика сатирически обыгрывает стандартную старомодную наутастическую ситуацию, когда аномалия – «Адирондакское стоше-поле» — наконец открывается и там оказывается путешественник по времени, длинноволосый, с широко раскрытыми глазами, молодой предприимчивый человек из 1926 года по имени Дж. Дарлингтон Смит. Смит в поисках, чем ему заняться, вновь заводит моду на футбол в этом мире будущего, но хотя он и коренной американец, он не может сейчас играть сам. Не может он и носить оружие. Его рефлексы оказались недостаточно быстры, чтобы на равных соперничать с генетически улучшенными людьми будущего. Центральной же линией романа «Там, за гранью» стала лучшая хайнлайновская попытка поставить и разрешить великую дилему о взаимоотношениях компетентного человека с окружающим его обществом. Главный герой романа Гамильтон Феликс, человек огромных способностей, который убивает своё время на то, что он называет созданием «дурацких игр для бездельников». Хотя Окружной Арбитр по генетике Мордан Клауд сообщает Гамильтону, что тот является биологическим кронпринцем, представляющим собой элитную генетическую линию лучшего из лучших, он чувствует себя почти неудачником. У него нет фотографической памяти, и это не позволяет ему осуществить мечту своего детства – стать «энциклопедическим синтетистом». Область деятельности синтетиста как раз такова, о чём Хайнлайн говорил в своей речи в Денвере. Он настаивал, что эти люди энциклопедических знаний будут «считать своим делом находить, чем должны заниматься специалисты, а потом разрабатывать планы, чем должны заниматься остальные из нас, и получится, если не картина во всех деталях, то общие очертания громадной, невероятно громадной массы данных, которые собирает вся человеческая цивилизация». И он приводит в пример кумира своего детства Г.Д. Уэллса как первого синтетиста. Он утверждает, что «насколько мне известно, что это был единственный из всех живущих писателей, кто попытался продемонстрировать всем нам полную картину всего мира, его прошлого и будущего, и в то же время сказать всё о нас, чтобы мы могли взглянуть на себя со стороны». Именно таким человеком желает стать и Гамильтон Феликс. «Синтетистами были все подлинно великие люди. Им принадлежал весь мир. Кто как не синтетист имел наибольшие шансы быть избранным в Совет политики? Существовал ли в любой области такой специалист, который рано или поздно не получал указаний от синтетиста? Они были абсолютными лидерами, эти всеведущие люди, цари-философы, о которых грезили древние». (А.Д.и С.Ф.) Но когда Гамильтону становиться известно, что он не может быть синтетистом, так как не имеет эйдетической памяти, всё остальное показалось ему лишь делом второго сорта. Жизнь кажется ему бессмысленной. Общество же требует от него детей, дабы осуществить четыре поколения генетического планирования, но он не желает сотрудничать. Он заявляет Мордаму: «Возможно, вы сумеете убрать все недостатки и вывести линию, которая будет счастливо плодиться и размножаться ближайшие десять миллионов лет. Но это не придаст жизни смысла. Выживание! Чего ради? И пока вы не представите убедительных доводов в пользу того, что человеческая раса должна продолжать существование, мой ответ останется тем же. Нет!» (А.Д. и С.Ф.) Однако, когда пришло время революции, подготовленной людьми которые вообразили себя высшими существами и поставили целью подражать Великому Хану, и эти люди предложили Гамильтону присоединиться к ним, его это не привлекло и не польстило. Общество из «Там, за гранью» открытое и совершенно не коррумпированное, самое чистокровное и идеальное, какое Хайнлайн мог только представить в этот момент, и Гамильтон Феликс при всём его бездействии находит, что ему есть, что в нём защищать. Он становиться шпионом и делает всё, чтобы восстание было подавлено. И когда это происходит, общество сторицей выплачивает свой долг Гамильтону. Синтетист из Управления Полиции считает необходимым начать всестороннее научное исследование фундаментальных вопросов мышления и целей жизни людей и Гамильтону предлагают место в «Великом Исследовании» благодаря его богатому и неортодоксальному воображению. Наконец появляется нечто, что имеет в его глазах ценность. После такой переоценке событий Гамильтон настолько меняется, что он даже жениться на девушке, выбрать которую рекомендовали генетики и становиться отцом ребёнка, столь желаемого для Проекта. Вместе со всем остальным, что предлагается в романе «Там, за гранью» — его утопизмом, его сатирой, его обустройством будущего, его альтернативным ходом истории и его философской смелостью – он продвинулся дальше всех по пути разрешения неподатливой эволюционной проблемы, над которой Хайнлайн ломал голову на протяжении всего 1941 года. Этот роман выдвигает идею, что даже эволюцию человека можно будет со временем приручить, поставив под контроль человечества и дать ей сознательное направление. Такой далёкой и такой хорошей – особенно если вам случиться быть генетическим кронпринцем, подобным Гамильтону Феликсу, а не презренным подлежащим дискриминации «дикорождённым » или человеком, не подлежащим улучшению. Однако в романе «Там, за гранью» самая большая и трудная часть эволюционной проблемы – как человечество может научиться справляться с самим фактом существования высших существ – не была рассмотрена. Она была осознана в качестве потенциальной проблемы, но потом выброшена из головы. Именно поэтому в этом романе на других планетах Солнечной системы нет разумной жизни. (Имеет значение то, что сообщение об открытие разумной жизни на Ганимеде в конце концов оказалось ошибочным ). Хотя Великое Исследование в состоянии предположить существование нечеловеческой цивилизации где угодно, но нет звёздных кораблей, чтобы слетать и проверить. Поэтому люди не скоро смогут разрешить эту проблему и совершить путешествие, подобное экспедиции на «Нью фронтир» в другом хайнлайновском будущем. Гамильтон Феликс так рассматривает этот вопрос: «Если таковой /нечеловеческий разум/ существовал, что можно было с очень высокой степенью вероятности допустить, что, по крайней мере, некоторые из этих разумных рас по своему развитию опередили род людской. А если так, то контакты с ними могли всерьёз продвинуть человечество в изучении философских проблем. Кто знает, может быть, они уже нашли ответы на проклятые вопросы «как» и «зачем». Конечно, встреча человека с таким превосходящим его разумом психологически может оказаться очень опасной, это уже давно доказано. Подтверждение тому – трагическая история австралийских аборигенов, сравнительно в недавние исторические времена деморализованных и в конце концов уничтоженных собственным чувством неполноценности перед английскими колонизаторами. Впрочем, эту опасность исследователи воспринимали безмятежно – да иначе и не могли, ибо так уж были устроены от природы. Однако Гамильтон не был убеждён, что подобная опасность существовала. То есть, кого-то она могла, разумеется, подстерегать, но таких людей, как Мордан, Феликс не мог представить себе деморализованными. Да и в любом случае это тоже был проект дальнего прицела. Прежде всего, необходимо было достигнуть звёзд, а для этого сконструировать и построить звездолёт». (А.Д. и С.Ф.) Короче говоря, генетически чистое общество в романе «Там, за гранью» оберегают от страдания грубого эволюционного пробуждения собственной относительной технической неспособностью. Хотя мы сами и можем подумать о том, в самом ли деле Мордан Клауд повёл бы себя в храме Кришла лучше, нежели Слейтон Форд, но здесь этот вопрос остаётся неуместным. Однако Хайнлайн так и не избавился полностью от собственных страхов и сомнений. Это явственно проглядывает в последнем его предвоенном произведении, повести «Неприятная профессия Джонатана Хоага», написанной в апреле 1942 года, когда он ждал призыва инженером в Филадельфийский флот. Он послал эту новую повесть-фэнтези Кэмпбеллу, подписавшись новым псевдонимом Джон Риверсайд, и она была опубликована в октябрьском за 1942 год номере «Унноуна» и затем переименована в «Незнаемые миры». В этой нестандартной повести, наш мир, оказывается, является фальшивкой. Вот что сообщают нам об этом два исследователя в стиле двадцатого века об его истинной природе: «Существуют «Птичьи дети» — страшные, ужасные, придуманные Лавкрафтом существа, которые живут в зазеркалье, где томятся в муках и унижают нас сознанием нашей собственной истинной неполноценности. Так правы ли они в своём требовании стать истинными властителями нашего мира? Или прав ужасный, мерзкий Джонатан Хоаг, когда он предложил иное в стиле Кэйбелла объяснение, будто этот мир, в том числе и Птичьи дети, на самом деле являются лишь интересной мазнёй молодого многообещающего художника на высшем уровне существования? Хоал утверждает, что он является критиком из этого высшего мира и сейчас находится здесь в человеческом теле, дабы разобраться в нашем мире и определить во сколь много его оценивать. В таком случае, разумеется, нормальные люди при всём желании будут не в состоянии многого добиться. Лучшее, что могут сделать главные герои повести, частный детектив и его жена, это продолжать жить вместе и ждать, что будет дальше. На этой ноте Роберт Хайнлайн закончил свой трёхлетний писательский труд, временно, оставив сочинительство и ушёл на войну. А загадка эволюционного превосходства так и осталась недорешенной.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 29 июня 2020 г. 18:35 Из-за такого бездушного обращения он становиться подозрительным, злопамятным и возмущённым. Во всяком случае, Уилсон оказывается в прошлом Диктора – когда Диктор ещё не объявился – и занял место Диктора, хозяина послушного местного народа. Со временем, однако, самой великой собаке предстоит появиться на свет, и Уилсон желает побольше узнать о высших существах. С помощью Ворот Времени он проникает к ним и, наконец, воочию видит их. Мы так и не узнаём, как они выглядят, а видим только дальнейшие действия Уилсона. Он кричит. Он бежит. Его всего трясёт. Он очень похож на Слейтона Форда в храме Кришла. Нам сообщают: «Он почувствовал, что узнал о Высших существах, что способен узнать и не сойти с ума человек». Когда Уилсон приходит в себя, он весь в поту, словно после ночного кошмара. Его лицо покрылось морщинами, и у него выросла серая борода. Годы спустя он решает с помощью Ворот Времени заставить себя совершить ещё одну петлю по времени. И, когда он делает это, то видит перед собой молодого нахала Боба Уилсона, студента последнего курса, оказавшегося в будущем. Наконец неприукрашенная истина доходит до Уилсона: «Он был Диктором. Он был этим Диктором. Не было никакого другого Диктора!» Ещё ничего не случилось, но он уже отлично понимает, что произошло. «Он знал, что он имел столько же шансов разобраться, сколько у колли понять, как собачья пища поступает в кормушку». В этот момент всё, что он может подумать, это смириться с предопределённостью, успокоиться в горько-сладкой усмешке, будто всё, что должно произойти, обязательно произойдёт. И потому с фальшивыми заверениями водителя подержанного такси, который хочет найти клиента, он улыбается себе молодому и говорит: «Великое будущее ждёт нас с тобой, мой мальчик. Великое будущее!» И Хайнлайн криво усмехается вместе с нами: «Великое будущее!» Подобно многим другим хайнлайновским произведениям этого года, написанным до его требованиям свободы творчества, «Из-за его шнурков» стал жемчужиной научной фантастики. Никто ранее в своих историях о путешествиях по времени не достиг такого порядка сложности сюжета, и читатели были восхищены её хитросплетениями. Но что вряд ли заметили обычные читатели, «Из-за его шнурков» — подобно большинству прошлогодних произведений Хайнлайна – насыщен горечью, смирением и готовностью к поражению, подчёркивающие плачевные последствия встречи Уилсона/Диктатора с Высшими существами. Этот рассказ стал ещё одним неудовлетворительным решением. Единственным читателем, кто мог, если не помочь, то понять хайнлайновскую неспособность бороться с высшими существами, стал Джон Кэмпбелл. В августе 1941 года Хайнлайн послал ему ещё одну подобную историю, рассказ «Чаша с золотыми рыбками», в котором намекается, что Земля стала домом для живущих в атмосфере, которые превосходят по разуму людей насколько люди превосходят рыб. В этом рассказе два американских учёных пытаются изучить странный феномен – два гигантских смерча, которые зародились в Тихом океане около Гавайев и не исчезают уже несколько месяцев. Вместо этого они неожиданно попадают в плен и их содержат в таинственном месте в глазу смерча. По тому, как их содержат, они предполагают, что их тюремщиками являются более высокоразвитые существа. В «Детях Мафусаила» Слейтон Форд после встречи с Кришлом в его храме ничего не может о нём вспомнить. И в «Из-за его шнурков» Боб Уилсон сумел увидеть Высшее существо через Врата Времени, но тоже ничего не рассказывает об этом. Однако учёные из «Чаши с золотыми рыбками» лишены даже такой малости. Они никогда не видели своих тюремщиков, никогда с ними не встречались и никак не общались. Они только содержались в застенке. Один из этих людей, «океанограф, специалист по экологии» по имени Билл Эйзенберг заявляет в отчаянии: «У нас, как цивилизации, есть достоинство. Мы боремся и изготавливаем вещи. Даже, когда мы падём, у нас остаётся трагическое удовлетворение, что мы несмотря ни на что более совершенны и всемогущи, чем другие животные. Мы верим в нашу цивилизацию – мы сделаем ещё очень многое… Но если мы сами являемся такими же низшими животными, то чего стоят все наши великие дела? По-моему я не имею права называться учёным, если я пойму, что я всего лишь рыба, живущая на дне омута. Тогда все мои труды не будут значить ничего». А после того как его старший товарищ умер, а тело его исчезло Эйзенберг размышляет про себя: «Мы остались далеко позади. Человеческая цивилизация достигла своей точки. Точки, когда она начинает понимать, что не является высшей цивилизацией и что знание оказывается губительным для неё, тем или иным путём, но это очевидно, точно так же, как очевидно, что это знание приведёт к гибели меня, Билла Эйзенберга». Однако вопреки собственным уверениям, что это знание не принесёт пользы человечеству, ему в голову приходит идея и он, преодолевая боль, вырезает на собственном теле послание: «БЕРЕГИТЕСЬ – СОТВОРЕНИЕ МИРА ПРОИЗОШЛО ЗА ВОСЕМЬ ДНЕЙ». А потом он ждёт смерти, чтобы его тело выбросили от сюда, подобно тому, как любимых золотых рыбок спускают в туалет. Именно этот рассказ Хайнлайна Кэмпбелл отклонил, так как надеялся, что этот отказ станет для Хайнлайна шоком, который приведёт его в чувство, поможет ускользнуть из тисков неотступного страха. «Аквариум с золотыми рыбками» был опубликован — после того, как Хайнлайн выполнил своё обещание, и Кэмпбеллу пришлось принять этот рассказ – в мартовском за 1942год номере «Эстаундинга» как произведение Ансона Макдональда. Но за время короткого перерыва Хайнлайн успел восстановить свои силы. Когда он вернулся в научную фантастику, то написал свой самый большой и самый амбициозный роман «Там, за гранью»(«Эстаундинг», апрель-май,    1942 г.), написанный в самый канун нападения японцев на Пёрл-Харбор и официального вступления США во Вторую Мировую войну. «Там, за гранью» рассказывает сразу о множестве вещей. Так как благоприятное время для научной фантастики явно истекало, Хайнлайн поставил перед собой цель высказать всё, что только возможно, на страницах одного произведения. Этот роман должен был стать научной утопией, в котором общество, которое — грядёт, пытается улучшить себя путём обдуманной селекции и отбора самых здоровых и желательных генетических признаков у своих граждан. Он был намеренно написан в пику дистопической сатире Олдоса Хаксли «О, дивный, новый мир» (1932 г.), который сам задумывался, как попытка выразить своё несогласие с романом Г.Д. Уэллса «Люди как боги»(1923 г.) Ещё роман «Там, за гранью» должен был стать произведением современной научной фантастики, демонстрирующим самое лучшее хайнлайновское описание Америки будущего, совершенно отличной от Америк уже известных. Странный ассиметричный стиль, который мы находим на первых страницах «Если это продолжалось» и в первых нескольких главах «Детей Мафусаила»,    теперь он сумел распространить на всю длину романа. В мире романа «Там, за гранью» люди носят свои имена задом наперёд, двери сами раскрываются перед людьми, сравниваются оттенки полировки ногтей, мужчины удивляют своих орто-жён, навещая их два дня подряд, и люди спят на кроватях, заполненных водой. (Хайнлайн проявлял к ним интерес и желал иметь их, но не мог в то время, когда он был прикован к постели и телевизору.) У них есть колонии и исследовательские станции во всей Солнечной системе, в том числе и на Плутоне, но они не совершали ещё больших прыжков к звёздам. Это будущее совершенно не похоже на общество Ковенанта. Там человека, если он имел какое-то отклонение и отказывался от терапии, могли сослать в Ковентри. В урбанизированном обществе наилучшего выживания в романе «Там, за гранью» граждане первого класса носят сабли и устраивают драки до смерти, когда кому-то не пришлись по нраву их манеры, а потом выжившие могут просто выбросить всё из головы и спокойно пойти обедать. Мир, описанный Хайнлайном в этом романе, стал результатом совершенно иного развития будущего, отличного от его официальной Истории будущего. Если «Магия, инкорпорейтид» стала первым произведением, в котором Хайнлайн продемонстрировал, что способен создавать общества будущего на основе любых областей знания и веры, то в «Там, за гранью» Хайнлайн доказал, что он легко может сочинять истории о будущем по заказу, так как знает их метод.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 29 июня 2020 г. 18:34 Глава 14 Мир изменений (продолжение) В первом из этих случаев долгожители из Семейств Говарда со временем доказывают, что недалеко ушли в своём развитии от остальных людей. Больший срок жизни не придал им ни мудрости, ни знаний, ни успеха в карьере. Как говорит Лазарус, откровенно издеваясь над одним из членов Семейства: «Да ведь ты – наглядное свидетельство тому, что Фонору следовало бы работать над закреплением в наследовании лучших мозгов, а не продолжительности жизни».(П.К.) На самом деле это отличие только поверхностное, и именно поэтому обыкновенные земляне в состоянии быстро выловить всех членов Семейств Говарда, а в конце романа могут встретить их на Земле с распростёртыми объятиями. Но другие примеры гораздо более серьёзны. Они открывают перспективы фундаментальных изменений в теле и сознании человека, перспективы встречи с существами, которые могут конкурировать с нами во всех сферах нашей деятельности, и, самое главное, с перспективами открытия существ иного и более высокого порядка, нежели наш собственный. Семейства Говарда и Лазарус Лонг не в силах ничего поделать ни с одной из этих возможностей. Напротив, они чувствуют себя испуганными, устрашенными, деморализованными и избитыми. Подобно ребятам, которые в поисках новых впечатлений перешли улицу и обнаружили гораздо больше, чем они в состоянии вынести. Семейству приходится поджать хвост и побеждённым вернуться домой в безопасность и комфорт хорошо оснащённого убежища. Но нам трудно согласиться с Лазарусом и его товарищами, что никто не сможет повторить их путешествие на «Нью фронтир», так как мы несомненно лучше разбираемся в путешествиях. Мы можем вспомнить Администратора Слейтона Форда — человека столь « выдающихся способностей и богатейшего опыта», что сумел понять позицию Семейств Говарда, не будучи сам долгожителем — когда он с плачем и повреждённым рассудком выскочил из храма Кришла, посмотрел на Лазаруса « глазами полными ужаса», а потом отчаянно ухватился за него руками в поисках защиты. Со своими идеями об элите человеческой компетенции Роберт Хайнлайн мог легко представить себе будущее общественных и психологических изменений. Но изменения эволюционные – это совсем другое дело. Может ли даже самый знающий из людей бороться на равных с существами подобных Кришлу? Наверное, нет; скорее всего, нет. Как один герой произносит Лазарусу: «Эти существа, которым поклоняются джокарийцы – я не верю, что мы когда бы то ни было, поднимемся на их уровень». Однако отметим, что Хайнлайн не всегда будет придерживаться этих взглядов. В 1958 году, когда вера в продуктивность вселенских принципов достигла своей высшей точки, Хайнлайн подготовил дополненное и переработанное книжное издание «Детей Мафусаила». В нём уже нет слов, которые мы только что прокомментировали, зато есть разговор Лазаруса с Энди Либби, в котором у Лазаруса явно возобновился интерес к космическим исследованиям и появилась уверенность, что люди когда- нибудь сравняются с богами Джокайры. Либби говорит ему: «Это были не боги, Лазарус. Не нужно их так называть».(П.К.) А Лазарус отвечает: «Конечно, они никакие не боги. Я и сам не хуже тебя знаю. Я думаю, что это просто создания, у которых было достаточно времени, чтобы пораскинуть мозгами. Когда-нибудь, лет так через тысячу, я хотел бы войти прямо в храм Кришла, посмотреть ему в глаза и сказать: «Здорово, старина! Ну, как, знаешь ты чего-нибудь, чего не знаю я?»(П.К.) Таким образом, Хайнлайн уменьшает брешь между Кришлом и Лазарусом от эволюционных изменений, которые никогда не могут быть преодолены простой разницей уровня знаний. Точно таким же образом, как обычные люди, оставшиеся на Земле, сумели драться, изловить и изгнать Семейства Говарда, точно также и Лазарус намерен вступить в схватку с Кришлом тысячу лет или около того спустя. Однако в 1941 году творческий рост Хайнлайна замедлился. Его История будущего перенесла его настолько далеко, как это вообще возможно, и вот он уткнулся в кирпичную стену или то, что похоже на эту стену. После ещё одного последнего произведения цикла История будущего – довольно слабое и неубедительное продолжение повести «Вселенная» под названием «Здравый смысл» («Эстаундинг», окт., 1941год) – Хайнлайн готов был сдать весь свой цикл историй о будущем в архив. И практически в этот момент История о будущем почти обрела ту завершенность, к которой всегда стремилась. После Второй Мировой войны Хайнлайн мог тасовать порядок произведений, добавить несколько новых историй ближе к концу схемы, а ещё переписать и привести в порядок Историю будущего для книжной публикации. Но он никогда не пытался изменить какую-нибудь ещё из « Историй ещё не рассказанных» , помещённых на его схеме при первой её публикации в мае 1941 года. И никогда не собирался он заполнять шестидесятилетнюю прореху между «Логикой империи» и «Если это будет продолжаться». Во всяком случае, однажды Хайнлайн просто заявил: «Наверное, я никогда ничего не напишу о Неемии Скуддер, уж очень я его ненавижу». Но прежде чем окончательно доработать Историю будущего Хайнлайн обратил своё внимание на проблему, которую поставил, но не разрешил роман «Дети Мафусаила». В запутанной истории о путешествии по времени «Из-за его шнурков» («Эстаундинг», окт. 1941 г.) Ансона Макдональда, наш современник и студент последнего курса по имени Боб Уилсон попадает на тридцать тысяч лет в будущее благодаря человеку с морщинистым лицом и серой бородой, который называет себя Диктором. Диктор сообщает Уилсону, что Дворец, в котором они сейчас находятся, и Врата Времени, через которые он прошёл, являются работой неких «Высших» сверхсуществ, что пришли, правили человечеством двадцать тысяч лет, а потом ушли, оставив человечество в виде хорошеньких, безмятежных, собакоподобных существ, очень похожих на помесь джокарийцев из «Детей Мафусаила» и элоев из «Машины времени» Уэллса. Диктор отправляет Уилсона в путешествии по времени, чтобы он, описав во времени петлю, встретился бы с собой, поспорил с собой и даже набил бы себе морду. Но несчастный одурманенный Уилсон находит себя неспособным что-либо сделать, и вынужден повторить все свои слова и поступки во второй раз.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 28 июня 2020 г. 16:41 Семейство покидает Землю, потому что сам факт их существования не выносим для обычных людей. Как заявляет одна из   его представителей: «Теперь мне совершенно ясно, что даже само наше существование, существование людей, обладающих даром долгой жизни, убийственно действует на наших сородичей. Наше долголетие, наши богатейшие возможности заставляют их считать свои лучшие стремления напрасными и скоротечными. Любые стремления кроме тех, что направлены на борьбу с надвигающейся смертью. Само наше присутствие в этом мире истощает их силы, рушит все их представления, наполняет обычного человека паническим ужасом смерти». ( П.К.) Но среди звёзд, люди-долгожители находят существа, которые ещё более далеки от них, нежели нормальные люди от Семеств Говарда. Первая остановка Семейств пришлась на планету людей-собак или, как они сами её назвали, Джокайра. Её населяют высокие худые гуманоиды, хорошо научно и математически образованные. Не только их планета является почти двойником Земли, но и они сами довольно гостеприимный народ. Они покидают свой город и разрешают землянам в нём поселиться. Однако со временем выясняется цена всего этого. Люди Джокайры постоянно рассказывают о своих богах. И однажды они заявляют, что все земляне должны собраться в храме для богослужения. Земляне решили разобраться в этой загадке. Администратор Форд первым высказывает такое предложение. Он вместе с Лазарусом идёт в храм Крила; Форд заходит, а Лазарус остаётся ждать его снаружи. Однако, когда Форд снова выходит из храма, он полностью сломлен. Он не может даже объяснить, что с ним случилось. Но Лазарус уверенно судит обо всём происшедшем. Он объясняет: « На мой взгляд все мы совершили грубейшую ошибку, неверно оценив этих самых джокайрицев. Мы считали их почти людьми только потому, что они похожи на нас внешне и почти столь же цивилизованы . На самом же деле они вовсе не люди. Они домашние животные…/…/ На этой планете есть и люди. Они живут в храмах и джокайрицы называют их богами. И это действительно боги». (П.К..) Заявляя это, Лазарус вовсе не считает их сверхъестественными существами. Он полагает, что это настолько эволюционно развитые существа, что по сравнению с жителями Джокайры – и человечеством – они могут казаться богами. И вскоре эти высшие существа демонстрируют свою мощь. Через джокайрицев они сообщают землянам, что те должны покинуть планету и отправиться к другой, лежащей в тридцати двух световых годах отсюда. Затем боги применяют свою силу. Они переносят людей по воздуху, погружают их в корабль и отправляют корабль в космос строго в заданном направлении. Эта вторая планета оказалась спокойной, приятной и дружелюбной. Её населяют Маленькие люди, маленькие пушистые андрогинны, которые не являются индивидуальностями, а входят в группы существ поддерживающих телескопическую связь. Эти существа намного превосходят нас в понимании психики, хотя и сторонятся познаний в области физики и машин, насколько это вообще возможно. Ещё они сильно превосходят нас в биологии. Познания Маленьких людей настолько велики, что они могут создавать растения по вкусу похожие на суп с грибами или картошку с мясным подливом. Всё это не даёт покоя Лазарусу, который вот как рассматривает случившееся положение с Семействами Говарда: «Решение, предопределявшее участь семьи, казалась ему сейчас роковой ошибкой. Более мужественным было остаться и бороться за свои права, даже если в этой борьбе семьям предстояло бы погибнуть. Вместо этого они пролетели половину Вселенной – Лазарус всегда был максималистом в оценках, — чтобы найти себе тихий угол. Они нашли один, но он оказался уже занят созданиями, настолько превосходящими людей по развитию, что сосуществовать с ними было невозможно…более того, настолько уверенными в своём превосходстве, что они не истребили своих непрошенных гостей, а зашвырнули их на эту стриженую лужайку для гольфа. Уже сами по себе подобные действия следовало рассматривать как издевательство. «Нью Фронтир» стал кульминацией пятисотлетнего развития технической мысли человечества, вершиной того, что мог создать человек, а корабль швырнули через бездны пространства с такой лёгкостью, с какой ребёнок подсадил бы в гнездо выпавшего птенца. Человечки вроде бы не собирались выживать людей с планеты, но они по-своему деморализовали их не меньше, чем боги Джокайры. Один отдельно взятый абориген был наделён сознанием младенца, однако, их групповой интеллект оставлял далеко позади лучшие умы человечества. Даже Энди. Людям нечего надеяться, что они когда-нибудь достигнут подобного уровня. С таким же успехом кустарная мастерская могла бы соперничать с автоматизированной кибернетической фабрикой. Пойди люди – ведь это возможно – на объединение в подобные группы, — в чём Лазарус искренне сомневался, — они утратили бы – и в этом Лазарус был совершенно убеждён – то, что делало их людьми». ( П.К. под ред. П. Полякова) И почти тотчас же во всей полноте встаёт вопрос, чего на самом деле стоит человечество. Одна из самых старейших долгожителей, ужасно боявшаяся смерти, решила отказаться от собственной индивидуальности и достичь бессмертия в качестве одного из элементов одной из группировок Маленьких людей. А рождённый человеком ребёнок улучшается и модифицируется Маленькими людьми. «У него не было вздёрнутого детского носика, равно как и ушных раковин. На месте ушей размещались какие то органы, не выступающие за пределы черепной коробки и защищенные костяными выступами… На руках было слишком много пальцев, а возле запястий помещалось по одному, окончившемуся пучком розовых червеобразных отростков. С телом младенца тоже было что-то не так, хотя Лазарус не мог сообразить, что именно. Зато два других отличия бросались в глаза: ноги оканчивались не человеческими ступнями, а лишенными пальцев ороговевшими копытами; налицо была ярко выраженная двуполость — гермафродитизм: существо являлось настоящим андрогинном». (П.К.) В этот момент лишь немногие долгожители желали по-прежнему странствовать среди звёзд. Несколько человек захотели остаться с Малым народом. Но подавляющее большинство во главе с Лазарусом, решают вернуться домой. И они отправляются к Земле. Когда они прибывают на место, то выясняют, что на Земле прошло семьдесят четыре года. И вопреки всем опасениям их встречают не как изгоев и дезертиров, а как героев-звёздопроходцев. Никто не сходит с ума и тем более не испытывает ревности. Благодаря позитивному мышлению и радиоактивным витаминам теперь все стали долгожителями, и все стали равны. Роман заканчивается криком Лазаруса: « Я вернулся к тебе, Калифорния! Вернулся туда, откуда ушёл!» и надеждой, что когда он вернётся в бизнес, его любимый Даллас предоставит ему жилище. Совершенно не приемлемая концовка! Оказывается, что Роберт Хайнлайн – человек, который всегда убеждал нас в том, что любые обычаи, технологии, институты, верования или социальные структуры подлежат изменениям, – заканчивает свой роман о путешествии к звёздам, длящемся больше, нежели время господства Пророков, надеждой, что на Земле ничего не изменилось и всё осталось, как было тогда, когда покинули её лучшие Семейства. Более того, первая глава «Детей Мафусаила» стала самым подробным хайнлайновским описанием будущего, полным разнообразных фантастических деталей, таких как: «Перед тем как лечь спать Лазарус снял килт и швырнул его в шкаф, в котором неведомые силы вдруг подняли его, расправили и аккуратно повесили. «Здорово сделано,» — отметил про себя Лазарус»…(П.К.) Но даже не в этот мир Лазарус надеется попасть по возвращению со звёзд . Голова его заполнена мыслями о песнях и кухне своего детства, он хочет назад, обратно в двадцатый век. Как будто Лазарус не сумел-таки сохранить здравый рассудок после космического путешествия, был настолько ошеломлён, что перенёсся на 275 лет назад и впал в детство. Фундаментальная проблема века Техники, представленная для решения в «Детях Мафусаила» — это проблема эволюционного превосходства. В романе мы сталкиваемся с ней как минимум пять раз: образ Семейств Говорда; образ богов Джокайры; образ Малого народа; образ людей, присоединившимся к телепатическим группировкам Малого народа и образ младенца, которого переделали и улучшили Малый народ.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 28 июня 2020 г. 16:39 Глава 14 Мир изменений (продолжение) Сейчас мы уже ясно можем утверждать, какой во многом убедительной и реальной выглядела хайнлайнская История будущего с её картинами грядущего мира, мира разнообразного и меняющегося! Будущее, описанное Олафом Стэплдоном в «Последних и Первых людях», быть может обширнее и глобальнее, но тем не менее контуры ближайших двух столетий в Истории будущего смогли продемонстрировать нам более широкое многообразие общественной активности человечества, большую разновидность мышлений; в нём больше живости и разнообразия, нежели у Олафа Стэплдона на протяжение всех его двух миллиардов лет вместе взятых. По сравнению с хайнлайновским будущим Атомного века с его изменением на изменении, стэплдоновская старомодная, века Техники точка зрения на будущее кажется статичной и монотонной. С целью вырваться из тисков предопределённости и создать для себя будущее со свободой воли Хайнлайн использовал все средства современной научной фантастики, чтобы высвободиться из тех рамок пространства и времени, которые уже успели установиться в «Эстаундинге» образца 1939 и 1940 годов. В целом все произведения Хайнлайна – не только цикл История будущего, но и «Магия, инкорпорейтид» и произведения о будущем Ансона Макдональда – провозглашают, что будущее можно выдумать и что практически любая картина будущего может иметь правдоподобное описание. Хайнлайн осветил путь к грядущему будущему Атомного века не во всех деталях, но приблизительно и методологически. После хайнлайновских предвоенных экспериментов писатели-фантасты Атомного века научились смотреть на будущее как на историческую взаимосвязь с настоящим и как на широкое поле деятельности для фантазии. Последовав примеру Хайнлайна, они почувствовали в себе силы не только создавать собственные истории будущего, но и использовать в этом будущем любые идеи, которые они сумели бы выдумать. Перед этим сообщением и публикацией Схемы Истории будущего Хайнлайн был молодым, подающим надежды писателем, известный своим постоянством и надёжностью. Теперь же он стал общим читательским любимцем. Однако все те открытия и изменения, которые несли в себе опубликованные в «Эстаундинге» произведения Хайнлайна, являлись, по сути, множеством фрагментов в едином большом и очень сложном узоре. Он сделал себя самым честолюбивым и изобретательным автором в современной научной фантастике. И именно такого вот Роберта Хайнлайна пригласили быть почётным гостем на Третий Мировой конвент научной фантастики, проходивший в Денвере, в июле 1941 года. И в тот же месяц вышел «Эстаундинг» с первым из трёх возможных   романов «Дети Мафусаила», самым крупным произведением цикла История будущего. Этот роман стал высшей точкой во всей работе Хайнлайна по созданию единого, но всегда изменяющегося будущего. Это также было выполнением обещания. Одним из самых интригующих элементов хайнлайновской схемы, в каком виде она была опубликована, являлись «Пять историй, ещё не рассказанных», перечисленных в схеме. Они не только заполняли некоторые её белые пятна, но и давали Хайнлайну возможность лучше видеть будущее и больше рассказывать о нём. («Острое словцо») датировалось 1960 годом, между «Да будет свет» и «Дороги должны катиться». Вскоре после «Реквиема» — примерно в 1995 году – должно было происходить действие в («Огонь всё ниже и ниже»). Более чем на десять лет сокращали дыру в центре карты («Звук его крыльев») – время около 2015 года – и («Затмение»), около 2020 года. Наконец самой последней отметкой на схеме – 2125 год, двадцать лет спустя после «Придурка» — красовались(«Пока злые дни не настали»). Именно это произведение впоследствии и было опубликовано под названием «Дети Мафусаила». Таким образом, Хайнлайн не только выполнил ещё одно обещание, но и продемонстрировал, насколько далеко может рассматривать своё будущее различий и изменений. В своей концепции этот роман ярко демонстрирует новый взгляд Хайнлайна на события в их смеси и сочетании. Чтобы написать «Детей Мафусаила» Хайнлайн взял две совершенно различные идеи своих произведений, соединил их вместе, а получившееся направил на самую дальнюю границу своей Истории будущего. Одной из этих двух идей была идея произведение под названием «Тень смерти» о людях, у которых селекцией вывели признак долгой жизни и об их преследованиях со стороны обычных короткоживущих людей. Действие этого произведения полностью происходит на Земле. Другая идея – гораздо менее серьёзная, которая называлась «Однажды на космических дорогах…или…Кто стрелял в младенца?» — комический эпос в превосходных традициях. Она должна была содержать некоторые мысли по поводу того, какой выход может найти молодой спасатель планеты Джон Кэмпбелл из совершенно неразрешимого положения, описанного Стэплдоном в «Последних и Первых людях». В предложенном произведении Солнце также гаснет. Группа искателей приключений в поисках решения проблемы отправляется к звёздам. После встречи с двумя инопланетными цивилизациями – «Людей-телепатов» и «Людей-собак» — люди находят ответ. Они отправляют Землю в космическое пространство и помещают её на орбиту более дружественно настроенной звезды. Когда Хайнлайн соединил эти идеи вместе и получил «Детей Мафусаила», то в нём долгоживущие люди из идеи первого произведения занимаются исследованием космоса. И уже не из-за угрозы космической катастрофы, а по причине травли со стороны землян, они отправляются к звёздам и встречают там людей-собак и людей-телепатов. В «Детях Мафусаила» семейство Говардов является группой долгоживущих, выводить которую начали ещё в 1875 году. Через двести пятьдесят лет в дни Ковенанта их насчитывалось уже 100 000. Среди них имелись люди, которые могли встать и сказать: «Я жил, когда Первый Пророк захватил власть в нашей стране. Я жил, когда Гарриман запустил первую ракету на Луну». Старшим из них оказывается главный герой романа Хайнлайна Лазарус Лонг. Возможно, Лазарусу 213 лет и ещё сколько-то несосчитанных, но в душе он остаётся человеком без возраста, вечным юношей подобным Джону Картеру у Эдгара Райса Берроуза. Именно Лазарус смог гораздо больше, нежели чем всё остальное, он связывает вместе части Истории будущего и превращает их в нечто единое целое. Он родился до начала времён по схеме Истории будущего и остаётся жив к её завершению. Когда-то очень давно Хьюго Пинера из «Линии жизни» посмотрел его судьбу и вернул ему деньги. Эндрю Джексон Либби, гениальный юноша из рассказа «Придурок» — который тоже оказывается членом Семейства Говардов – стал лучшим другом Лазаруса Лонга. Лазарус охватывает всю Историю будущего с начала до конца, он один может поручиться за её истинность. Из-за того, что они сильно отличаются от людей, семейство Говардов предпочитает не иметь широкой известности. Через пятьдесят лет после свержения власти Пророков они, однако, решаются довести факт своего существования до сведения всего общества. Этот шаг оказался ошибкой. Разъяренное и алчущее человечество, жаждущее долгой жизни, наплевало на Конвенант и начало арестовывать и подвергать пыткам членов Семейства Говардов, чтобы получить от них секрет бессмертия. Лазарус нисколько не удивлён и говорит: «Если мне за предыдущую пару веков и довелось твёрдо узнать что-то, то это следующее: ничто не вечно под луною Войны и депрессии, пророки и общественные договоры – всё проходит. Вся загвоздка в том, чтобы пережить их». (Пер. П.Керакозова- далее П.К.) Те трудные годы, когда власть была у Пророков, Лазарус Лонг провёл на Венере. И сейчас он предложил семейству собрать вещи и улететь с Земли пока не спадёт эта волна безумств. При потворстве одного осмотрительного короткоживущего политика Администратора Слейтона Форда Лазарус похищает огромный космический корабль «Двойной Фронтир» — двойник корабля, описанного в повести «Вселенная». Эндо Либби запускает космический супердвигатель и Семейство вместе с Фордом отправляется к звёздам. Однако обстоятельства для них не складываются слишком хорошо.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 27 июня 2020 г. 17:24 И Хайнлайн задумал ещё один рассказ о ближайшем будущем, где Соединённые Штаты разработали атомное оружие, но не могут доверить его никому ещё, и поэтому, вопреки своим склонностям, должны были взять на себя ответственность за судьбы мира. И как он сначала задумал, на его схеме против отметки 1950 год появилась ещё одна запись. Но в жизни исследования атомной энергии не стояли на месте. Даже в конце 1940 года, за год до вступления Соединённых Штатов во Вторую Мировую войну и через два гола после того, как в Чикагском университете была получена первая цепная реакция атомного распада, Хайнлайну — и вместе с ним Кэмпбеллу – показалось, что атомное оружие будет разработано уже к концу нынешней войны. И Хайнлайн – Ансон Макдональд – позволил себе в большой статье фантазии полностью выйти за рамки своей настенной схемы. Он предположил, что Вторая Мировая война пойдёт к концу в 1944 году, после атомного удара, превратившего весь Берлин в радиоактивную пыль; и сразу за ней последует короткая, но напряженная борьба за господства между Соединёнными Штатами и Россией. Он назвал этот мрачный рассказ «Внешняя полиция», Кэмпбелл переименовал его в «Неудовлетворительное решение» и опубликовал вместе с повестью «Вселенная» в майском за 1941 год номере «Эстаудинга». Следующий рассказ «А ещё мы выгуливаем собак» («Эстаундинг», июль, 1941 год) также вышел за подписью Ансона Макдональда. Этим Хайнлайн, видимо, хотел показать себе, что хотя в рамках его гибкой схемы будущего можно поместить почти всё, он не должен вечно оставаться внутри рамок этого будущего. Этот рассказ повествует об особой компании «Дженерал сервис», которая берётся за любое в рамках закона задание за определённую плату. Они берутся за создание комфортабельных условий на Земле для конференции «представителей каждой разумной цивилизации в нашей Солнечной системе – в том числе марсиан, юпитериан, титанианцев и каллистиан.» Очевидно, что этот рассказ не вписывался в хайнлайновскую схему будущего – хотя бы потому, что этих всевозможных инопланетных цивилизаций нет ни в одном из остальных его предвоенных произведений. Однако после войны Хайнлайн однажды спросил себя: «А почему бы нет?»; и рассказ «А ещё мы выгуливаем собак» вошёл в официальный канон, и действие его стало датироваться 2000 годом. И только тогда, в начале 1941 года после всяческих экспериментов Хайнлайна первое официальное заявление о связанности его будущего сделал Джон Кэмпбелл. В «Грядущих временах», колонке февральского номера «Эстаундинга», после анонса «Логики империи» редактор счёл нужным добавить: «Я хочу упомянуть о том, что возможно заметили уже постоянные читатели «Эстаундинга»: все научно-фантастические произведения Хайнлайна объединены в общий цикл, рассказывающий историю будущего всего мира и Соединённых Штатов. Хайнлайн тщательно разрабатывает её, и в каждом произведении появляются всё новые детали. У него имеется схема истории будущего с занесёнными на ней героями, датами важнейших открытий и т.д. Я постараюсь уговорить его разрешить мне сфотографировать эту схему; и если она будет у меня в руках, то я, конечно же, её напечатаю». В этой своей заметке Кэмпбелл, разумеется, не полностью искренен ради лучшей рекламы. Он ведь отлично знал, что не вся хайлайновская научная фантастика входит в этот цикл и что не входит в него, например, «Шестая колонна» Ансена Макдональда, печатающаяся в этом номере журнала. К тому же раньше выхода повести «Логика империи», которая должна объединить два основных цикла хайнлайновских произведений, ни один читатель «Эстаундинга» не мог быть уверен, что все эти вещи входят в один цикл. Усвоив этот намёк или подсказку, читатели едва ли могли просмотреть связь между собой двух хайнлайновских циклов, которая наличествует в «Логике империи». Именно это и было нужно редактору. Он хотел, чтобы хайнлайновскую историю будущего взяли на заметку. Ранее в июньском за 1940 год номере «Эстаундинга» — выделявшегося своей обложкой, на которой Роджерс изобразил хайнлайновские катящиеся дороги – Кэмпбелл уже намекал в своей редакторской колонке: «План цивилизации будущего – вот необходимое условие достоверности всякой истории о будущем». А сейчас перед ним был пример: сложная, гибкая схема будущего Атомного века. Но Кэмпбелл не удовольствовался тем, что его авторы и читатели узнали о существовании хайнлайновской истории будущего. Он желал, чтобы они последовали поданному примеру и научились бы соединять свои произведения вместе. Поэтому он не успокоился, пока не опубликовал схему Истории будущего на двух страницах в майском номере «Эстаундинга». Майский за 1941год номер «Эстаундинга» стал самым важным после июльского номера за 1939 год и вообще один из лучших номеров журналов кэмпбелловского Золотого века. Там были «Вселенная» и «Неудовлетворительное решение», второй рассказ Азимова о роботах «Лжец» и ещё часть выходившего перед войной в «Эстаундинге» романа Л. Спрега де Кампа «Краденые солнца». Но центральное место в этом номере журнала занимала схема истории будущего Хайнлайна. Она сопровождалась статьёй Кэмпбелла под названием «Грядущая история». В ней Кэмпбелл формально переопределяет научную фантастику в применяемых Хайнлайном терминах. Он пишет: «В глубоком смысле научно-фантастические романы являются «частным случаем романов исторических, лежащих по другую сторону истории. Это история, которая ещё не случилась». Научная фантастика прежде никогда не рассматривалась в таком ракурсе. Но публикация схемы Истории будущего Хайнлайна стало показателем принципиально иного ощущения, как создаётся научная фантастика и о чём она. Конечно, тогда писатели фантасты в изобилии создали циклы произведений. Но это всегда были приключения героев или группы героев, неизменно открывающихся в границах некой хорошо разработанной формулы. Никто не подумал о цикле, объединённом не общим главным героем, но интересом в поворотах, изгибах и возвратам в грядущей общественной и человеческой жизни. Однако Хайнлайнне не только проделал это, но и своей схемой неопровержимо доказал, что сделал. Эта схема взяла пригоршню рассказов и превратила её в нечто явно единое целое. Это была самая детальная, многоликая и взаимосвязанная картина будущего, которому не было аналогов, поэтому внешне убеждает, что это некие страницы, вырванные из книги завтрашнего дня.

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 27 июня 2020 г. 17:22 Глава 14 Мир изменений (продолжение) Все произведения, написанные им за один год – в том числе «Да будет свет» Лайла Монро он задумывал с двумя различными будущими на заднем плане. Это будущее, которое он должен был разработать, связано было со свержением власти Пророка и установлением режима Ковенанта. Это была экстраполяция жестокостей, которых он навидался в детстве, в будущее и их полное искоренение силами Свободы и рациональности многое значило для Хайнлайна. Ведь это была практически психологическая его автобиография. Другое будущее, которое он распланировал уже на полвека, с его экранами солнечной энергии, дорогами-городами и атомными электростанциями было менее значимо для него – за исключением кульминационной сцены смерти старого Д.Д. Гарримана на Луне . Но именно оно было более детализировано, достоверно и разнообразно. Фактически мастерство и умение писать у Хайнлайна за год настолько возросли, что его первые опыты изображения будущего в повестях «Если это будет продолжаться» и « Ковентри» и рассказе «Придурок», кажется непроглядным, статичным и монотонным. Оно сейчас кажется плохо загримированным настоящим. Оно старомодно, типично и романтично. Но почему бы новые приёмы и новую технику письма, которые он разработал позднее, не могут сделать это отдалённое будущее более зримым и достоверным. Ведь смог же он в «Магии, инкорпорейтид» сделать сверхъестественную магию, гадание на чайных листах и прочую заведомую чепуху неотъемлемым элементом завтрашнего дня. Так почему бы не сделать Пророка и Конвенант такими же достоверными? Что же мешает более дальнему будущему каждый раз оказываться таким же обстоятельным, детализированным и последовательным, как те намётки о будущем, которые нанесены на схему, висящую у него на стене? И тогда Хайнлайну пришла идея, что его схему будущего можно будет продлить ещё на пятьдесят лег. Тогда в этот мир будущего можно будет включить – почему бы и нет? – и повесть «Это будет продолжаться». Он сумел точно совместить очертания своего старого исторического будущего и нового будущего с карты на стене. Из двух своих будущих он создал одно! Схему на стене пришлось расширить, и тогда миру Пророка нашлось на ней место. Это стало одним из произведений, на котором основывались и откуда брали своё начало другие. И кроме того в новом будущем должно быть неявно оставлено не только место для изменений, но и место для изменений после изменений. Тогда это будет нечто! Однако некоторыми вещами в этом новом будущем пришлось пожертвовать.   Он вынужден был исключить из него катящиеся дороги. Ведь городам-дорогам не было места в мире Пророка. С космическими путешествиями пришлось сделать так, что Гарриман положил им начало, потому они были приостановлены и вновь открыты Конвенантом. И господство Пророка не могло быть полным всеобъемлющим и сдерживаемым как прежде. Теперь это будущее стало лишь эпизодом в калейдоскопе сменяющих друг друга картинок будущего. Но все эти потери блекли по сравнению с достигнутым результатом: будущим, которое не умещалось в одном произведении. Это будущее могло найти место и для катящихся дорог, и для армии пророка с их копьями и турбопистлетами, и для свободного общества Конвенанта. Более того, почти всему, что вообще можно было придумать, нашлось бы место в рамках этого будущего. Чтобы совместить вместе два цикла своих произведений Хайнлайн , вернувшись домой, радикально перерабатывает и расширяет свою схему. В новом своём виде она охватывает двести лет, плюс – минус десятилетие, от 1940 до 2140 года. Восемь написанных историй были расставлены по порядку от «Линии жизни», действие которой происходит примерно в наши дни, до «Придурка», действие которого отнесено примерно к 2105 году. И тогда эта схема превратилась в сверкающий всеми гранями бриллиант современной научной фантастики, достоверной и в то же время таинственной. Главная часть карты была поделена на ряд зон, отличающихся своей биографической, технической, социальной, экономической и исторической информацией. Отдельными линиями отмечалось время жизни отдельных героев и время применения тех или иных изобретений. Отмечались новые открытия и достижения. В особую вертикальную колонку заносились социологические заметки, а ещё одну оставили для общих замечаний. Глядя на эту схему, узнаёшь, что Дуглас и Мартин изобретатели приёмников солнечной энергии, умерли вместе в 1985 году. Катящиеся дороги, в свою очередь, просуществовали лишь пятьдесят лет: с 1955года до начала двадцать первого века. И ещё Хайнлайн указал время жизни Первого Пророка Неемии Скуддера, жизни по необходимости короткой. Он родился примерно в 1985 году и умер сразу после 2015 года. На схеме значится ещё множество фактов и событий, которые только были придуманы Хайнлайном, но не вошли в его произведения: «Ложный рассвет» 1960-70 г.г. …Финансовые планы Вурхиса…Революция в малой Америке…Общество Путешествий и Общество Борьбы…Парастатическая технология…конец юности человечества и начало его зрелой культуры». И ещё множество всяких событий. После того, как Хайнлайн закончил новую расширенную схему будущего и опять водрузил её на стену, не все проблемы оказались разрешены. Промежуток между двумя его циклами оказался ничем не заполнен. «Реквием», — действие которого происходит в самом конце ближайшего будущего. Но если старый Д.Д. Гарриман в детстве читал «Электрисал экспериментер», значит события, описанные в этом рассказе должны произойти не позднее 1990 года. «Если это будет продолжать» — повесть, действие которой происходит в начале более отдалённого будущего. И из неё мы узнаём, что эпоха Пророков длилась множество поколений». Действие этой повести может датироваться как минимум 2070 годом. И эта образовавшаяся прореха – восьмидесятилетие сплошное белое пятно между 1990 и 2070 годом – пришлось как раз на середину двухсотлетней истории. Но эта прореха, казалось, совершенно не заботила Хайнлайна. Он настолько верил в свои силы, что считал, что нет ничего такого, чего он не смог бы уместить в своей схеме. Он мог выдвинуть самые завиральные идеи, использовать почти любую возможную фабулу, перемещаться повсюду в пространстве и времени, и всем изображаемым мирам нашлось бы место на этой великой схеме. Сначала рассказ «Дом, который построил Тил» («Эстаундинг», фев., 1941 г.), математическая шутка об одном доме в современном Лос-Анджелесе , который был выстроен в форме поверхностной развёртки тессеракта, четырёхмерного суперкуба. Когда из-за землетрясения дом принял свою «привычную» форму, он превратился в место со сверхъестественными путями-дверями, ведущими в альтернативные миры, и странными пугающими вспышками в затылочной части собственной головы. Хотя этот рассказ был совершенно не связан с другими хайнлайновскими произведениями, он занёс «Дом…» на свою схему сразу вслед за «Линией жизни». Когда после войны эта схема была опубликована в книге, Хайнлайн высказал пару слов о причинах, заставивших его включить «Дом, который построил Тил» в общий цикл. Просто у него было такое намерение и не было причины отказываться от своего замысла. Следующее, написанное Хайнлайном после возвращения в Лос-Анджелес произведение, стало его попыткой частично закрыть брешь на схеме. Действие короткой повести « Логика империи» («Эстаундинг», март, 1941 г.) датируется 2010годом. Рассматриваемая вне цикла повесть «Логика империи» немного сумбурна. В ней сочетаются два стандартных научно-фантастических сюжета тридцатых годов: история о привилегированном человеке, который на своей шкуре испытывает, какова она жизнь на самом деле; и космическая опера о рабстве на другой планете. Они берутся вместе и превращаются в нечто подобное лекции по экономике. Главный герой повести Хайнлайна юрист Хэмфри Уингейт вначале сомневается, действительно ли есть рабство на Венере, а затем знакомится с положением дел из первых рук, когда напившись допьяна, умудрился продать себя в рабство. Но когда он бежит из своего рабства на венерианских болотах, возвращается на Землю и пытается рассказать о своих мытарствах, оказывается, что никто не хочет даже выслушать его. Как объясняет его друг, рабство в колониях старо как мир и является неизбежным результатом расширения свободной рыночной экономики. И что нормальному землянину подобные материи кажутся слишком сложными и абстрактными, чтобы всерьёз беспокоится о них. В конце повести Уингейт спрашивает: «И что мы можем с этим поделать ?» И его друг отвечает: «Да, ничего. Всё будет меняться к худшему, пока не начнётся меняться к лучшему. Давай-ка выпьем». Но эта невнятная, неубедительная и пустая «Логика империи» может смотреться эффективнее как часть разворачиваемого Хайнлайном будущего. Она не только сократила на двадцать лет прореху в центре схемы, но и стала первым звеном, связывающим вместе оба хайнлайновских цикла. С «Реквием» «Логика империи» связана упоминанием Луна-сити и «Правил безопасности в космосе». А с «Если это будет продолжаться» она связана несколькими упоминаниями «политика-проповедника, имеющего успех у толпы» по имени Неемия Скуддер. А вот третье своё произведение, которое Хайнлайн написал после своего посещения Восточного побережья, стало самой настоящей проверкой, насколько может быть расширена его схема и сколь странное и особое произведение можно ввести в цикл. В повести «Вселенная» («Эстаундинг», май, 1941г.) Хайнлайн рассказывает о затерянном космическом корабле, на котором забыли о существовании звёзд. Действие повести «Вселенная» — крайне уникальная ситуация – происходит за пределами двухсотлетних рамок хайнлайновской схемы. И тем не менее Хайнлайн нашел там для неё место. Заметка на схеме показывает, что этот корабль был послан примерно в 2120 году обществом Ковенанта. Тогда чего же будет нельзя занести на схему?

Другие окололитературные темы > Павел Поляков. Жизнь и творчество > к сообщению

Отправлено 26 июня 2020 г. 17:49 Глава 14 Мир изменений (продолжение) Ведь всего за год своей писательской карьеры Хайнлайн создал огромное количество произведений: три повести, четыре больших рассказов и семь коротких рассказов. И ещё у него имелась дюжина замыслов, которые он мог превратить в произведения. Он уже не мог не генерировать научно-фантастические идеи. Произведения, которые написал Хайнлайн, заключали в себе всевозможные знания и мысленные эксперименты, но в них сильнее, чем у других писателей фантастов, явственно пробивались и человеческие личности. Как мы уже убедились, они имели самые заветные хайнлайновские мечты, личные упоминания и много общего в автобиографии, как тайной, так и явной. Это были очень достоверные произведения. Прежде научно-фантастические истории о будущем являлись кратким визитом или были весьма односторонними. Хайнлайн же благодаря своей технике письма сумел изобразить будущее достоверным и жизненным. Наконец это были актуальные произведения. Снова и снова в них изображаются посвященные люди – вперёдсмотрящие общества — которым не дают спокойно спать кошмары и невысказанные сомнения и которые всегда в эпицентре событий, и наделены тяжелым грузом своей ответственности. В повести «Взрыв всегда возможен», например, он пишет об инженерах-атомщиках : «Их выбирали не только по интеллекту и техническим навыкам, но, в большей степени, по характеру и развитому чувству ответственности перед обществом. Нужны люди восприимчивые, люди, которые в состоянии оценить всю важность порученной им работы, и никакие другие. Но груз ответственности слишком велик и может сломать беззащитного восприимчивого человека. По необходимости он попадает в психологически нестабильную атмосферу. Сумасшествие стало подлинным бичом». И в своём рассказе «Дороги должны катиться» он говорит о своём главном герое, главном инженере дорогогорода Диего Рено: « Он слишком долго носил свою гибельную ношу супермена, – которая ни одного человека в здравом уме не оставит беззаботным. Наступил момент, когда рассудок не выдержал и человек сошёл с ума» А ещё практически во всех ранних вещах Хайнлайна мы видим, что главным социальным институтам – бизнесу, политике, религии – предъявлено обвинение в недальновидности, жадности, коррупции, бесчестности, и даже в том, что они, быть может, являются чистым злом. Простой же народ – например, те люди, что ходят «домой на обед» по катящимся дорогам – изображены легковерными простофилями, поддающимися влиянию момента, чьи жизни поверхностны, тривиальны и лишены высших интересов. И когда истинно сведущие люди хотят поделиться своими достижениями с обществом, простые люди обычно не понимают их, а коррупционеры желают заткнуть им рот или убить их. Возникает большая путаница мыслей и чувств, что Хайнлайн вложил в свои произведения с их яркими, достоверными и актуальными героями. Он стремиться быть во всё посвящённым мудрецом, но ощущает помехи. Он желает поднять общество на заслуженную высоту вместо этого общества недальновидности и коррупции. Он удивляется, можно ли быть уэллсовским Самураем или чем-то ему подобным без ущерба для своей гордости или сумасшествия от невыносимой нагрузки. И не мог найти из этого положения выхода. Иногда Хайнлайн может заявить об ответственности перед обществом человека высших знаний и возможностей. В другие моменты он может настаивать о необходимости революции, которая заставит общество более ценить своих представителей. А ещё при определённом настроении — в том числе говорят после посещения своих старых друзей детства в окрестностях Канзас-сити – он мог послать к чёрту общество и высказать сомнение в существовани его и вообще чего бы то ни было, кроме самого себя. Именно научная фантастика позволила Хайнлайну выразить все возможные грани проблемы и найти из неё выход. Кто позаботится, чтобы все эти обвинения, гипотетические возможности, личные фантазии или отъявленные ереси превратятся в произведения, напечатанные в бульварных журналах научной фантастики? Так что сам Хайнлайн и желал продолжать писать, и знакомил Кэмпбелла с новыми темами для своих произведений, ведь научная фантастика позволяла ему высказывать всё, что он хотел. Более того, именно научно-фантастические истории стали для Хайнлайна пробным камнем в работе над решением этой проблемы. Ещё мальчиком читая журнал Хьюго Гернсбека, Хайнлайн начал ждать, мечтать и надеяться на будущее, которое должно быть отличным от настоящего. И когда он вырос, то его ожидания сбылись – Америка середины двадцатого века была совершенно не похожа на Америку начала двадцатого века, где он родился. Уже с эпохи Просвещения Западное общество охватили всё ускоряющиеся изменения. Но только сейчас, в момент перехода к Атомному веку их темп стал настолько быстр, чтобы эти изменения мог заметить один человек и сказать: «Вот они перемены. Вот что они сделали». Роберт Хайнлайн был такой редкостной личностью. Он знал, что общество постоянно подвергается изменениям извне и изнутри. Он имел множество вырезок из газет, которые он собирал за последние десять лет, чтобы доказать это. Проблема, на которую Хайнлайн направил все свои амбиции, свой талант и свою энергию, как совместить его мечты с изобличением наступающих изменений и будущих различий. Новое, изменяющееся, многозначное будущее, которое Хайнлайн разрабатывал для себя в таких историях, как «Если это будет продолжаться», «Дороги должны катиться» и « Магия, инкорпорейтид», дало ему возможность представить себе, какую ценную работу можно предложить человеку суперумному, суперобученому, суперволевому и суперответственному, а ещё представить себе, как может поддерживать этого человека или хотя бы не мешать ему делать своё дело. И, тем не менее, правая рука Хайнлайна понятия не имела, что делала левая. На сознательном уровне он мог говорить, что на научной фантастике зарабатывает деньги или приятно проводит время, и сам мог поверить сказанному. Для демонстрации Кэмпбеллу и самому себе своего прагматизма, Хайнлайн пишет роман, который Кэмпбелл публикует в нескольких журналах, в то время как его автор отдыхает на восточном побережье: «Шестая колонна Ансона Макдональда» («Эстаундинг», январь-март, 1941 г.). И именно в нём наглядно демонстрируется всё то мастерство, с которым он мог разработать кэмпбелловский старомодный сюжет о вторжении с Востока, отбитом благодаря американской супернауки и описать этот сюжет средствами современной научной фантастики. Но всю эту работу Хайнлайн выполнял без души, и «Шестая колонна» практически так и осталась идеей истории, которую он написал для Кэмпбелла. Однако сознательно это или нет, но Хайнлайну нужно было писать, и он писал, и необходимость продолжать работу не пропадала. Он понял это, когда настало время, которого он так ждал. Летом 1941 года Кэмпбелл взбунтовался против установленного Хайнлайном порядка и даже отверг один его рассказ. И, как он и обещал сделать, Хайнлайн отложил всю научную фантастику в сторону и взялся за другии вещи. Он вспоминал: «Я тут же ушёл – делать новую ирригационную систему, строить садовую террасу, серьёзно заниматься фотографией и т.д. Но прошло около месяца, и я вдруг почувствовал, что как будто заболел: потерял аппетит, похудел, появилась бессонница, нервный тик, рассеянность – очень похоже на первые признаки туберкулёза лёгких. И тогда я подумал: «Чёрт побери, почему бы мне не сделать третью попытку?» Но на самом деле во всём виноват был не туберкулёз. Как только Хайнлайн довёл до сведения Кэмпбелла, что его обещание не было пустой угрозой, Кэмпбелл купил злосчастный рассказ, и Хайнлайн вернулся к писательскому труду. И постепенно все симптомы пропали. Хайнлайна загарпунили раз и навсегда. Он писал НФ пока не началась Вторая Мировая война, и его призвали работать на войну. А после войны против своих ожиданий Хайнлайн вернулся в научную фантастику, хотя писал теперь для лучше оплачиваемых изданий нежели кэмпбелловский «Эстаундинг». На следующие . как минимум сорок лет, Хайнлайн стал господствующей фигурой в научной фантастике. Сначала вдохновение пришло к нему в конце лета 1940 года, как только Хайнлайн убедил Кэмпбелла и самого себя в своей рациональности, компетентности и умением руководить друзьями и разделался с «Шестой колонной», чтобы на гонорар за этот роман купить себе дома автомобиль. С чеком в кармане Хайнлайн возвращается в Калифорнию. Но по пути он останавливается в Джексоне, штат Мичиган, чтобы встретиться с кумиром своей молодости, писателем-фантастом Доком Смитом. И это была очень приятная встреча. Оба, старый мастер научной фантастики и молодой, понравились друг другу с первого взгляда. Дома в Лос-Анджелесе на собрании писателей-фантастов, которое проходило в доме Хайнлайна в субботу ночью – Хайнлайн любил называть это общество «Манана литерари сесайети» — Хайнлайн мог заявить коротко и ясно, что в произведениях о Линзманах не хватает показа общественной и культурной жизни. Но в присутствии самого Смита, Хайнлайн не решился на критику. Он чувствовал себя полностью увлечённым величиной человеческих характеров и шириной и глубиной практических навыков и знаний. Он был настолько увлечён, что тут же взял Смита попутчиком на испытание и выбор для себя в Мичигане подержанной машины по стоимость своего чека за «Шестую колонну» (плюс, как он всегда добавлял, тридцать пять центов наличными). «Чеви-39», которую выбрал Смит, Хайнлайн в шутку окрестил «Небесным жаворонком -пять». И эта машина оказалась настолько хороша, что прослужила своему хозяину более десяти лет. В свою очередь Док Смит достаточно расплатился с Хайнлайном тем, что внёс его в список «Галактических бродяг», узкого доверительного круга людей, которые читали истории Дока Смита в рукописи и посылали свои комментарии и пожелания. Это была редкая честь, которой не удостаивался больше ни один писатель фантаст младшего поколения. Так что, став членом Галактического Патруля, Хайнлайн возвращался в Калифорнию на «Небесном жаворонке-пять». Но по дороге в Лос-Анджелесе случилось ещё одно важное событие. Хайнлайна осенила мысль собрать вместе все произведения, которые вышли у него в «Эстаундинге» и сделать из них единый большой цикл.

Страницы: 12345 ... 78910111213 ... 1819202122