Слабо. Потому что неинтересно. Сорокин вроде бы опять проводит читателя сквозь последовательно развенчиваемые дискурсы — дворянский, приключенческий романы... но вдруг всплывают братья света с их идиотским языком, нудно-патетическим и нечитаемым, в отличие от прошлых экспериментов автора на этом поле. Что там у них — не хочется даже узнавать. Дочитываешь — ничего особенного. Ну да. Разве что интересно, кто у кого позаимствовал идею сумасшедшего инициатора поисков в потусторонности — Быков (Оправдание) или сам В.Г.

Сорокин всегда кажется безумен тем, кто, думает, что раз его запараллеливают с Пелевиным, значит он — его идейный оппонент. Нет. Если Пелевин оперирует философскими концепциями и развенчивает мир как фикцию в духе буддийского эскапизма (герои Пелевина, как правило, уходят из романов в Нирвану. В одном из романов у него даже сказано прямо, что СССР тоже ушел в Нирвану), то Сорокин — это автор, считающий, что нет никакой литературы: есть только язык — и то, что он позволяет с собой проделывать в рамках определенного стиля (но рамки эти очень проницаемы и преодолимы).

В этом, к примеру, романе герои думают, что у них есть некая высокая («литературная») цель. В тексте поиски ее описываются средствами советской городской прозы. Сама цель не называется, но как только герои начинают к ней приближаться, в их банально-типическую речь невесть откуда вплывают все эти «гнеки, знедо, параклиты«и т.д. Городскую реальность протыкают со всех сторон парадоксальные сцены (вроде блокадника, к-рый совращает школьника (кстати, школьник, зачинающий повествование, в нарушение всех законов жанра, тут же исчезает из текста навсегда)). Новая же реальность ставит в тупик читателя (правда, только его — герои ничего не замечают, ведь литературы нет, т.е. нет объективной реальности, и они прекрасно функционируют одновременно в двух реальностях, взаимопересекающихся в тексте). А что происходит — сердца четырех (в литературе битвы всегда идут за сердца) превращаются в игральную кость, образ матери становится жидким и даже замороженным... а в тексте начинают действовать законы статистики. Ведь если нет эстетического начала, гармонизирующего вселенную героев, то она превращается в хаос. В тот хаос, к-рым и является настоящая, а не выдуманная, как в фантастике, Вселенная.

Один из шедевров Сорокина, где прекрасно реализована главная метафора его творчества — литература, отражающая жизнь, легко умирает под механическим натиском языка, конструирующего на ее трупе новую реальность. Марина, хоть и диссидентка, и «лишний человек» — первые 3 четверти книги живет в пространстве, сконструированном из штампов советского романа, такого банального и всем надоевшего, что читатель даже не сразу отмечает наличие его влияния как факт. А потом, в апогее, входит парторг и на своем конце вносит в этот затхлый храм... нет, конечно, не язык Платонова или Зощенко — а язык еще более банальных советских газет (ведь он же парторг, все-таки). И под этим влиянием насквозь литературная Марина сыплется, превращаясь в трудовой коллектив, в Отчетный доклад тов.Ю.В.Андропова, в принцип партийности — в новый текст. Потому что у Сорокина нет героев и их проблем, а есть только дискурсы, взаимопроникающие друг в друга и при этом разрушающие мир героев, продолжающих жить по понятиям прежнего дискурса и не догадывающихся, что старого мира уже нет.

Роман — человек, но постепенно из текста выясняется, что нет, что он — просто сумма штампов русского романа 19 века. И тогда, чтобы вочеловечиться, он вырубает эти штампы топором. Но при этом теряет человеческий облик, потому что он — этот русский роман и есть (даже девушка у него — Татьяна). От него остается только набор фраз, напоминающих букварь... и смерть в конце. Идея хороша, но исполнение затянуто безбожно.

Гениальная книга, очень живая («ново-русско-китайско-английский» язык, казалось бы, насквозь придуманный, звучит необычайно живо!), пародии роскошные (особенно на Набокова и Платонова), сюжетные повороты, в к-рых перемешаны абсурдность и целесообразностьпоступков героев — тоже здорово. А финал, в к-ром внимательному и вдумчивому читателю становится понятно, с какой целью все это затевалось и куда затянуло Сталина, принявшего лингвистическую игру за политическую — достойный автора. В конце концов, у Сорокина всегда язык (выдуманный или русский) брался за гуж, продирался через леса стилизаций, стирал с доски всю литературу, писал на ее месте алфавит (так пишут на поверженном Рейхстаге) и оставлял читателя перед выбором: или возвращаться в отмененную им как интеллектуальная фикция литературу, или понять, что же в книге произошло.

Часто слышал мнение (насколько часто вообще можно услышать мнение о Сорокине), что концовка романа проигрывает началу. Начало действительно потрясающее, рипс нимада табень (кто не читал, может не понять — ну, пусть читает!). Но смысл-то в том, что приведение к знаменателю всех сюжетов в соответствии с требованиями художественной словесности знаменовало бы победу литературы с ее требованиями. Это был бы не Сорокин! Тогда как финал романа по-сорокински закономерен: попытка оплодотворения жизни литературой выбросила Сталина из его реальности. И неудивительно — реальность-то была вымышленная, олитературенная а ля Набоков («Приглашение на казнь» etc.), вот Сталин и очутился в другой реальности, благо она тоже вымышленная. Все это лишь игра отражений. Истинные чувства в ней хорошо скрыты. Как ненависть Сталина в последнем предложении романа. Выход из литературы — только в другую литературу, а иначе... А что иначе — средствами литературы, наверное, и не узнать. Есть лишь красивые версии. У Хичкока в фильме «Головокружение» герой, разрушив свою иллюзию, обнаружил, что стоит на краю крыши, с которой только что упала героиня, как бы давая понять ему что-то... Ну и т.д.

Не знаю, с чего сейчас начинаются встречи с фантастикой, а раньше — с этой повести (потому что ГИГ всегда печатался вторым в сткреотипно переиздававшемся сборнике). Описания Марса — да, конечно, Бэрроуз, зато история (Марса и Атлантиды) — это супер, это, м.б., предвосхищает Лема (наверно, все-таки не Стэплдона), да и то, каким языком все это написано, не может не завораживать. Помните, что с любви к повестям А.Толстого начались, например, Стругацкие.

К сожалению, сильные стороны есть только у первой книги. Третья — ровная, без взлетов. Вторая — просто мерзость. До такого В.Аксенов дописался после «Ожога». По совокупности заслуг — выше пятерки, но не намного.

Сатира без юмора — неработающий прибор. Примером чего и служит... это вот.

Да, Диптаун — это так, для питания жвачных животных, с Пелевиным рядом не стоит. «Есть ли бзна...» — супер!!! да и могое еще. С ДБ и ЖН эта повестуха — в одном ряду и по тематике, и по качеству. Молодец автор!

По-моему, хронологически последний сильный рассказ Пелевина. Вроде ничего нового — но нет, ого-го! Найти алмаз в тайге хорошо, найти на перепаханном поле — чудо. Здесь как раз оно.

Шедевр! Помимо суперской «майской» ругани («маюгов») много чего ценного, но главное — первый подступ к методу написания ЖН. Герой одновременно и американский шпион и советский работяга — что не удивительно, ведь в СССР убежденность, что «у нас все плохо» и восхищение пепси-колой и адидасами, в общем-то, неплохо сосуществовало с совестким патриотизмом. «Широк человек! Я бы сузил» (Достоевский).

Здорово. В технике потока сознания автор не писал ни до, ни после. Картины жизни схвачены очень точно. А смысл ее — как водокачка, все так же торчащая за окном. Забытая и недостижимая.

Отличный рассказ. Как я убедился, мало до кого дошел его истинный смысл. Юнкер-то, конечно же, не пропустил демона. И тогда демон пролез «в разливе» — в бутылках. Пелевин, как, кстати, и Сорокин, всегда любил овеществлять метафоры (помните, в ДПП (нн) «На дворе стоял конец горбачевской оттепели...»). Данный рассказ так понимать и следует — история была бы иной, победи демон в своем изначальном виде — в кепке, в пальто... А он победил в бутылках. У Пелевина в «Оружии возмездия» выражалась мысль, мол, хорошо бы путем наведения в зеркале отражения уметь воссоздавать перед этим зеркалом, в реальности, то, что отразилось в нем. Здесь, чтобы понять реальный объект рассказа, нужно посмотреть в пропитую позднесоветскую реальность — и таким образом увидеть, что из 1917 года в ней отразилось.

Впоследствии автор стал каждый свой роман превращать в детальное руководство по мироустройству средствами конспирологии. Но раннему Пелевину это еще не было нужно. Получился самоценный текст — явно лучший у автора из коротких рассказов.

Не про русскую жизнь, но — удалось! Хорошо. Нет ничего, кроме диалогов, но с динамикой — полный порядок. А многослойность повествования делает возможным многократное перечитывание. Устройство же шлема впечатлило, пожалуй, даже побольше, чем устройство мироздания в ампире В. Потому что, можешь не говорить прямо — не говори! Тонкий сильнее толстого.

Самая глубокая вещь Пелевина. Потому что именно здесь он нащупал, где тот краеугольный камень, на к-ром зиждется современная русская жизнь. Возможно, она зиждется и не на нем. Неважно. Но как только роман вышел, возник целый культ приверженцев, считающих что так оно и есть. И с этого момента русская жизнь, ее понимание критическими умами (а вне этого понимания что есть жизнь — непонятность и хаос!) стало исходить из этой вещи Пелевина. Камень, которого не было (еще в ЧиП не было), появился. Это ли не чудо? Возьмите другие попытки отыскания этого камня — «ЖД» Дм.Быкова или «Блуда и МУДО» Ал.Иванова и сравните. Кто больше убеждает?

Я знаю, что эта книга значит для фэнов Пелевина... но не могу разделить их мнение именно здесь. Почему — объясню. Слишком симметричное построение (после ЖН, где люди оказываются то людьми, то насекомыми — как, кстати, и в жизни), слишком простой конец, метафора дурдома как современной жизни... ну слишком уж прямо! В конце концов, когда в следующем романе Пелевин нащупал виртуальность как всеобщую метафору для обозначения современности, именно эта метафора «выстрелила». Хотя не могу не отметить силы глав с Чапаевым. В этом мире хочется пожить, не выбрасываясь в какую-то там условную реку абсолютной любви.

И еще. Было бы закономернее, если бы вместо Котовского был Фурманов. Понятно, что он и косноязычный заика, и ни при чем, и вообще неизвестно кто... Но тогда уж лучше братья Васильевы. Потому что кто такой Котовский в истории реального Чапаева (в это понятие входит и реальная посмертная история его образа в авторском и народном творчестве) — да никто!

Кроме этого, еще концовка подкачала. Ну сбежал человек в свою внутреннюю Монголию, ну и что... До 1999 года Пелевин не мог разглядеть тенденций русской жизни, и приделал стандартно-эскапистский финал. Уже в «Generation П» концовка гораздо сильнее. Хотя чтобы понять ее, надо постоянно держать в уме явления Азадовского в рекламе и «снятие облачного тела» (или как там это называется). После этого и фраза про 30 Татарских становится понятной. Вот это — умный и сильный финал, а здесь увы и ах...

Одна из самых сильных книг автора. Написано абсолютно без оглядки на тех умников, кто будет спрашивать: а как, все-таки, устроен мир этого романа вообще? Впоследствии, правда, Пелевин именно детальное обустройство таких миров сделал профессией. Но ранний постсоветский мир еще не имел внятных черт, стандартов жизни как таковых. Строить было не на чем! Отсюда такие мощные сцены, как с навозным шаром, с норой, вырытой в Крыму (но выходящей при этом в Магадан), с ежедневным прокапыванием на работу и домой, или вот сцена с наркоманами... финальная сцена тоже очень сильная. А главное — это то, что если кто-то захочет спросить: так герои — люди или насекомые? ему придется всмотреться в самого себя. Но ведь и это предсказано автором — в сцене с зеркалом... Великолепно.

Разочарование. Пелевин как бы забыл, что все это он уже писал. Ладно бы он просто повторился (Толстой с Достоевским, к-рые «нервно курят», тоже ведь повторялись, и не раз), так он еще и стал делать вид, будто нет! он не повторяется! вы что! И стал пересказывать краткое содержание своих же предыдущих книг с таким видом, как будто их и в помине не было. Вот и вышла тягомотина. К тому же женщина не получилась. Позднего Пелевина женщины, дети, личности (то есть все иррациональное, несводимое к философским выкладкам) не то перестали интересовать, не то уста немотствуют (В.Ерофеев). Нет, мелкие хохмочки великолепны, переписка лисиц тоже, короче, в плане юмора — отлично, как всегда, но есть и явные проколы: древний Китай (уже 100 раз было), вой в тундре (мдааа...) Попытка вернуться к литературе чувств, пожалуй, скорее провалилась. Пытаясь уйти с уже ставшего привычным поля, ПВО слишком уж опасно ступил на грань фола. Оборотни в погонах — слишком явная реализация метафоры, да и метафора чужая и 100 раз повторенная. Вот в «Числах» патетики — ни на волос, зато ржешь в полный голос. А по прочтении — задумываешься, глубоко задумываешься... Здесь — не то. Слишком уж прямо сказано, и чуда не получается — слишком прямолинейное высказывание всегда повторяет чье-то более раннее! Новое слово никогда не звучит прямолинейно — только цитата.

В свое время Абличительный пафос задушил великого писателя в Салтыкове-Щедрине, оставив от него отдельные хорошие шутки на общем невозможно пафосном фоне. И вот в этом романе Пелевина, увы! — то же самое. Народу этот роман нравится за обилие шуток. Мне тоже. За остальное — нет.

На Афише можно ознакомиться с очень глубокой (даже в 2-х главах!) рецензией Л.Данилкина, где он трактует роман как притчу об отношениях народа (Хаврошечки) — художника (А Хули) — власти (оборотней в погонах). Рецензия хороша, ничего не скажешь. Прочитав ее, я подумал — нет, вдруг я дурак? — и опять открыл роман, надеясь, что иерихонская роза зеленеет там, где мне виделась одна пустыня. Ну и вот. Что я прибавлю... Рецензия — хороша, роман — не хорош!

Весьма хорошо, хотя и не дотягивает до ДПП (нн) (сравниваю с последними вещами). Возможно, чуть-чуть сказалось желание автора сконструировать цельный, непротиворечивый, замкнутый в своей логичности мир. От этого актуальность книги немного затуманилась. Воздуху стало меньше. Толстой и Достоевский, в принципе, хоть и не курят, вопреки уверению на обложке, но, думаю, уважают. Но не отметить этой ошибки Пелевина не могут. Автор, претендующий на мироконструирование поверх актуальности, должен обращать больше внимания на язык, на героев, на побочные линии... Главная линия в книге отличная, но мир не оживлен — побочных линий почти нет, герой ходит как бы в пустоте. Куда б он ни вынырнул — все вокруг него оказывается главной линией. Такое ощущение, что главному герою все прислуживают, ждут, когда ж он поумнеет — в жизни же так не бывает! Нет жизни там, где живет только кто-то один.Сравните с «Generation П» — ведь там совсем другое дело в этом отношении, там и куча фирм (на к-рых работает Татарский), и Гуссейн, и Гиреев, и даже спиритизму место нашлось (не говоря о Радуеве и Б.Б.)! Однако в глубину «Ампир В» роет куда глубже.

Все же нельзя обойти вниманием то, что со временем ПВО из традиционного писателя превратился в конструктора схем. Если бы этот роман был его первым, никто не поверил бы в умение автора описывать, скажем, психологию детей — ведь все герои Ампира на одно лицо, отличия между ними определяются не личностными, иррациональными, параметрами, а лишь количеством владеемой информации об истинном мироустройстве. Если бы Пелевин писал о Германии 19 века, то, по логике, ее должен был бы объединить не Бисмарк, а Гегель (ну, или Шопенгауэр), поск. его информированность о мироустройстве была выше. Чушь? Чушь! То, что недостатки пелевинской прозы обоснованы в пространстве романа, не отменяет реальности факта: все, кого я знаю, ностальгически вспоминают прежнего Пелевина, умевшего скупыми (а оттого легкими) штрихами нарисовать, скажем, спальню мальчиков в пионерлагере... Как бы ее рисовал нынешний Пелевин, если бы обитатели спальни не занимались вампиризмом со сложной обрядовостью, а просто болтали бы, лежа в кроватях — так, как это было тогда?

Помимо очень классной иронии и шикарного стеба в книге большое место занимает простая, вроде бы, но абсолютно неосуществимая в жизни (и великолепный финал свидетельствует о том) идея: не смотри в глаза чудовищ. Эти чудовища не только обитают в надмирных сферах, но могут и стоять у власти (причем не только в них). Степа не знал, что духовный мир населен так же густо, как и здешний, подлунный — и населен, что естественно, теми же самыми людьми. Которые обращаются к семерке — каждый к своей.

Для Пелевина характерно понимание бесконечности, к-рая высится над ищущим человеком, как бесконечности иерархий, в к-рой человеку, как бы отчаянно не стремился он вверх, доступны только низшие уровни, где, в общем-то, все то же самое, что и здесь — потустороннее население представлено теми же покемонами и джедаями, что и в окружающей действительности. По мере подъема тот, кто поднимается, теряет себя прежнего (лучше всего это показано автором в Ампире В, где Рома поначалу превращается в Раму, а потом и в летучую мышь — свиномордую, что характерно), поэтому человеческий разговор о том, что может быть максимально далеко от человека — невозможен. Ведь и у Олафа Стэплдона герой «Создателя звезд» буквально на мгновение (вернее, на аналог мгновения в текстовом пространстве) проникает по ту сторону мира — но не больше, больше нельзя... Поэтому потусторонний мир, достижимый для человека, неизбежно оказывается отражением этого мира (а здесь см.Пространство Фридмана), и единственная альтернатива здесь — то, что этот мир тоже отражение потустороннего. Все узнаваемо. Все то же самое. И то, что среди фигурантов потусторонности мелькнет изредка какой-нибудь «Тони Блэр — премьер-министр» (это тот максимум, на к-рый человек может рассчитывать), радикально ничего в нашем постижении трансценденции не меняет, как и деятельность вышеупомянутого Тони Блэра ничего не может изменить в лучшую сторону здесь.

Особо отмечу обилие веселых аллюзий на классиков и современников — книга многослойна, как капуста, и абсолютно не теряет при перечитывании. Молодец автор!

А смешно. Особенно сцена в самолете... Сама идея рассказа тоже хорошо, но вот жаль, что она всецело принадлежит 90-м годам, сейчас и душа страны, и отношение к Америке и к свободе — все уже несколько другое.

Ничего... но философия под флером китайщины и сентиментализма слишком уж напоминает Гессе. К тому же, писатель должен показывать, а не излагать. А здесь писатель прямо капитулирует, и даже делает из этого тему рассказа. Ну не срабатывает — и все! А мысли интересные.

Для понимания идеи рассказа надо постоянно возращаться к журнальной статье, читаемой героем вначале. А потом просто собрать в голове воедино: что же с ним случилось дальше? Отличное продолжение этой темы (даже более четкое) — «Волны» В.Сорокина.

Неплохо, но... не шедевр. А рядом с этой вещью есть действительно шедевры.

Несколько надумана метафора, заложенная в основу повести. И самый мир не проработан, хотя есть прикольные детали.

Вариация на тему «Как буря перевесила вывески» Х.К.Андерсена. Особенного — ничего.

Очень здорово, но вне книги ДПП (нн) вряд ли работает

Оно бы ничего, но слишком напоминает «В этом мире много миров» Арк.Арканова...

Ну четко же написано в посвящении — «Героям Советского Космоса». Если написать (специально для некоторых любознательных читателей) «Героям Советского Микрокосма», это, пардон, будет уже не литература, а инструкция для трамвайных контролеров. Кстати, с «Улиткой на склоне» Стругацких была та же тема с эпиграфом — и тогда тоже почти никто не понял, что главный смысл авторы оставили в устах процитированного ими Пастернака, не став повторять сами, потому что sapienti sat... А книжки — шедевры (обе)!

Теперь о содержании. Конечно, речь в романе не идет ни о каких «Героях Космоса». Речь о том, что вся советская (да и не только советская) действительность — это всего лишь набор практик для воспитания в человеке веры (не случайно в лучшей главе романа появляется священник). Не так важны материальные достижения, как духовные — даже в мире коммунизма. Только за них и идет борьба. Ведь проигравший в ней теряет себя.

Отличный рассказ на тему, нащупанную Пелевиным еще в конце 80-х гг. в рассказе «Музыка со столба»

Повторное погружение в мир «Голубого сала». Очень не дрянь, как говорил Чичиков. Предсказывает позднейший возврат автора в мир опричников.

Отличное исполнение, но, если честно, ведь это парафраза рассказа Ю.Мамлеева «Не те отношения»... 7 из 10

Лучшее, что написано этим автором. Как правило, тексты Сорокина пытаются трактовать как антисоветские. На самом деле они — антилитературные. Мысль, что литература отражает жизнь, Сорокину никогда не нравилась. И в этом он прав — жизнь отражается в языке. Прочтите главу, составленную из пародий на советские стихи — с точки зрения языка и главной его стихии (бытовой речи) все эти стихи не просто выспренни, они бессмымленны. Или письма к Мартину Алексеевичу. Сколько автор писем не пытается написать своему патрону и работодателю «нормальное письмо» (сорри за невольный каламбур!), за эпистолярными штампами ему не скрыть того крика, который за ними прорывается и превращает последние письма в одно большое ааааааааааааааа

Первый Чонкин был гениален, второй — наоборот, почти за гранью... (автор впал в Абличительный раж, явно подумав, что раз советская власть бессмертна, то, значит, ругань в ее адрес — тоже). Теперь третий... Н-да... А что сказать? Ничего так, есть пару глупостей (подмена Сталина — ну, это фигня... Лучше почитайте Искандера «Сандро», главу про пиры Валтасара, ту, что экранизировал Ю.Кара), остальное — ровное, без срывов, без гениальности. Моралька в конце книги, конечно, неприемлема — скажем, Тургенев, живя во Франции с Виардо, писал о России, а о своих жизненных предпочтениях умалчивал, как о стыдном. Увы, Войнович все еще живет в 1991 году. 5 из 10.

Не очень... Идея и банальная, и не прожитая автором до степени, когда в нее начинает верить и читатель. Магические главы выдержаны в стиле «Поисков жанра» В.Аксенова (глава про Маманю), злобные недоумки выросли из ранней фантастики Стругацких (и не поумнели. Но не стали и хуже)... да ладно, чего уж. Но вот что интересно — в повести куча чужих текстов, и собственно ивановский (даже при том, что ранний и все такое) — не слабее их. Симптоматично!

Класс! Шутки уже на уровне ГГП (кроме банального пургена и летающего борова, явно содранного у Пинк Флойд), описания живые (скажем, «злобное одеяло» — уже голос не мальчика, но мужа)... единственный раз, когда у Иванова вышла злая пародия (на то же «Трудно быть богом», ну и на Мирера) — это здесь. Авторские приемчики, держащие повесть на грани бреда — зрелые, и, главное, нигде не впадает он в пошлость! Но в одиночку, без позднейших шедевров, она, конечно, не выжила бы. Все же — лучшая фантастическая вещь Иванова. 8 из 10.

Ерунда. Нечитабельно. Такое ощущение, что в собр.соч. оно включено, чтобы сделать 2 книги вместо одной — без этой вещицы ранние повести плюс О-н-К вполне можно было бы издать одним томом в 530-550 стр. объемом. Худшее, что есть у Иванова.

Мило, талантливо, но не очень... да и уже устарело. Тем более, философская проблематика в повести не авторская, а заемная — из советской фантастики. Дети у Крапивина поярче. Зачин а-ля «Экспедиция в преисподнюю» А.Стругацкого совсем убивает, но дальше неплохо. Место в конце, где немой Бомбар от ужаса начинает говорить, а Андраковский, слыша это, жмет-таки кнопку взрывателя — если не прекрасно, то, по кр.мере, предсказывает большого писателя, знающего о себе и о других больше, чем они сами. 7 из 10.

ИМХО, у автора три великих романа — ГГП, СП и этот. Все разные, но всем ниже 10 не дашь. Добавлять еще комплиментов... да и так понятно, что высший класс. Но вот возникает какой вопрос: почему в начале книги в Гусевых Маруся Зырянкина выстрелила раз, попав в Сашкин крест, и Настя выстрелила трижды — а в конце книги Маруся уже выстрелить не успела, а трижды стреляла (и, значит, попадала) уже Настя? Вот я не понял.

Тот случай, когда явно несовершенный текст столь же явно предсказывает большого писателя. К чести коего добавим, что во второй половине книги сведены к нужному знаменателю минусы первой половины, в осн. — непростая и оригинальная, а оттого и тяжеловесная философия (напомню желающим возразить, что писатель свою философию должен показывать, а не рассказывать — иначе получается жвачка (как зачастую здесь)). Но звериная интуиция на подачу мировоззренческих материй у Иванова прорезалась только к СП (ведь и ГГП, если разобраться, не слишком философская книга). Хорошо, однако, то, что автор дает в книге практически полное изложение своего мировоззрения (впоследствии он такого уже не делал, дабы усложненные философемы не наносили ущерб художественности... но именно ввиду необходимости иметь под рукой книгу-справочник по мировоззрению Иванова О-н-К — необходимое звено в его библиографии). Отличные бытовые диалоги. Финал очень мощный!!! Реально. Покрывает очень многие недостатки. 10 не ставлю, но 8 — однозначно.

Молодец автор! От первой главы ощущение, будто писал какой-то графоман, зато дальше — гений!!! И при всем этом живое ощущение непрерывности, ведь ни на миг не возникает сомнения, что все это писал один и тот же человек. Отсюда — непередаваемое чувство подлинности... чувство того, что ни грана искусственности, профессиональной обработки из страха оставить явно проигрышные места во всем этом нет. Как нет ни грана лжи. Автор честно писал как получалось. А получилось-то как!!! Идеальный текст, при этом очень отличный от СП (тоже идеальный текст, я дал 10 обоим). Хоть и барочный роман, и наивный. Но каковы метафоры! А правда жизни, правда эмоций такова, что только говоришь себе: ну и что, что и барочный, и наивный? «Тихий Дон» тоже наивный... И читаешь, не отрываясь, дальше.

Герой — бихевиористический человек. Он не целен, потому что жизнь его складывается из вызовов и ответов на вызовы, вот и все. Вот и главы такие — короткие-короткие. Кроме одной, где герой — наедине с детьми, но там уж особое... в общем, не буду портить предвкушение тем, кто не читал. А очень того стоит! Добавлю еще, что герой этот, Служкин, займет в творчестве Иванова такое же место, как Раскольников в творчестве Достоевского. Это — открытый автором человек-архетип, с к-рого будут делать мысль и литературу следующие поколения думающих и пишущих.

П.Вайль и А.Генис писали как-то, что нет ничего труднее, чем написать хорошую патриотическую книгу. Это правда. Вспоминаешь «Тараса Бульбу», «Тихий Дон»... а что еще? И вдруг в позорнейшее время России с какой-то зачуханной Камы приплывает такой шедевр! Господа, 10 баллов однозначно.

Как все великие книги, СП написана так, будто автор о существовании литературы узнал на днях, поэтому писал не литературу, а что-то свое, небывалое. Помесь историчеких романов Евг.Федорова не то с отстраненной манерой прозы Л.Добычина, не то с варварскими орнаментами в зверином стиле. Местами звучит как тот же «Тихий Дон», однако отличий больше, чем сходства, плюс философская проблематика в активе. Вроде бы простецкие описания, но не перестаешь удивляться — травы опять «светятся и звенят», ручьи шумят... постоянство действия сил природы в present indefinit удваивает эпичность текста, а недостатки его (вроде князя Ермолая, велевшего дворовым купить княжичам пару сапог — по сапогу на брата? так, что ли? оригинальный вы человек, князь Ермолай!) были и остаются настолько единичными, что сам себя одергиваешь за блохоискательство, неуместное рядом с ЧУДОМ. Компоновка свободная (первые главы по 5 стр. каждая, последние — по 50), без оглядки на то, что скажут критики. Один из них так и сказал: книга слишком нелепая, чтобы рекомендовать ее. Все так, да. С точки зрения обычности, традиционности — она действительно нелепа, потому что оригинальна настолько, что иначе, чем полюбив ее, с ней нельзя смириться. Но в том-то и плюс, что как раз любовь к себе она способна вызывать. Не зная ГГП или ЗБ, читатель может подумать, что СП — это единичный прорыв некоего графомана: уж слишком откровенно СП застолбила для себя нишу на грани между дилетантизмом и гениальностью, слишком уж подчеркнула узость этой грани. Традиционная же литература не признает ее, вылизывает сама себя за счет стандартных (давно уже) приемов сокрытия истины, делает все, чтобы читатель поверил, будто бы между гениальностью и дилетантизмом не узкая грань, а широкое поле, и вылизанное надлежащим образом произведение находится на нем близко к краю гениальности и максимально далеко от края дилетантизма.

Тут же ничего подобного нет. Правда жизни достигается за счет того, что не скрывается ничто — даже подпорки и даже там, где их можно, вроде бы, убрать... Но единожды соглав — кто тебе поверит (К.Прутков). И автор честен настолько, что обвинить его проще, чем защитить. Ведь для защиты нужно прочитать весь роман, а для обвинения достаточно первых 3 глав. Возьмите хоть их. Начать пошло, и не испугаться, что читать не станут — это сильный ход. Начало воистину выглядит как безвкусная переводная фантастика (с маленькой буквы) со всеми этими «золото тускло отблескивало», плюс еще и уснащенное массой локальных терминов а ля «Многорукий бог далайна» С.Логинова. Ничто не предсказывает того, богатства, каким является роман в целом (СП не стоит делить на фрагменты, оно срабатывает только целиком, как море — ведь девятый вал не накатывает отдельно от предыдущих восьми, но опрокидывает и топит реально).

Самое сильное у Иванова — эмоции, а не логика. Князь Михаил в каждый отдельный момент времени логичен, прав перед собой. Но этого мало, все равно у него в жизни все — бардак. Целое дается в руки не через разум, а через сердце. Иванов не раз подчеркивал, что главное — не идея, а отношение (подробное изложение авторской философии на эту тему см. в О-н-К). Идеи, через к-рые Михаил проходит последовательно, так же последовательно развеиваются в прах, а вот его гуманистическое отношение к земле, к людям исподволь строит ему тот вечный дом, где он и окажется в финале — светящимся песком.

Роман передает это на 100%, поэтому оно доходит и до читателя. Как мысль — это, пожалуй, не новость, а как чувство — это ЧУДО. Ну-ка поищите второе такое...

Самое лучшее у данного автора — это неподдельное ощущение, что какой-то графоман вдруг взял, да и написал гениальный роман, и этот роман — вот он, у вас в руках! Читая, в каждый отдельный момент времени вы сознаете, что перед вами... да, не самый новаторский роман в мире. Но вы не в силах казнить его за это презрением. Потому что чувства — они как мышцы: всегда сильнее ума. Чувства у данного автора настоящие, их много, они — через край. Лев Толстой в трактате «Что такое искусство» писал, что в искусстве главное — это трансляция чувств от автора к читателю. Иванов очень сильный транслятор! Возьмите ГГП или СП... Убедитесь! Но, пожалуйста, не берите для этого БиМ.

В БиМ чувства отсутствуют. Автор, похоже, заболел вечно модной русской болезнью лишнего человека и взялся «алгеброй поверять гармонию». Вышла какая-то местами безвкусица, местами помесь порно (того самого, дешевого) с высоким интеллектом. Да и не очень высоким, по правде — по сравнению с Пелевиным Иванов все-таки ванька. ДП (ПНН) — это не остро и не смешно, а от 50-кратного повторения еще и безвкусно, как мох (если вы не лось и не лох). Иванов-то ведь не злой, он из А.Немзера сделать недотыкомзера не умеет. Слишком много в книге аббревиатур и размышлизмов, слишком явно то, что прошлые наработки (ГГП, например, в сценах с детьми) стали спасательным кругом. Впервые появляются метафоры за гранью фола: автобусы не похожи на самовары, даже если дымят! Моржов с пивом и ПМ не является семантическим аналогом гипсового Павлика Морозова! Не верю, как Станиславский! Но, с другой стороны, в БиМ есть несколько чуть ли не лучших у Иванова описаний: например, где небо растянуто над землей железнодорожными линиями, как на ткацком станке... Или про речку под дождем сказано, что она закрыла глаза — потрясающе.

Лучшее в книге — психологические диалоги с веселым авторским комментарием (правда, все это весьма навеяно Толстым, Гоголем, даже Ильфом и Петровым). Но уж точно, они лучше всего остального в этой, удивительно, но напрочь лишенной катарсиса книге. Даже лишенной смеха, потому что его подменило хихиканье. Хотя если не сравнивать в предыдущими, книга очень даже ничего. Талант, все-таки... Но вряд ли получился голос эпохи. Неудача автора состоит в том, что если в СП и ЗБ герои добывали правду на краю смерти, то Моржов всегда может вынуть из кармана пачку денег. Да еще ПМ в придачу. А не на краю — нет и правды. Книга убедительна постольку, поскольку в ней узнаваемы реалии нашего времени, а что будет потом, когда они сотрутся? БиМ будет звучать странно, как скрипичный концерт, где скрипку почти не слышно и ее по временам заменяют духовые.

Умничанье в эпилоге — это как раздел «Выводы» в диссертации (его читают только оппоненты)... Иначе надо было! В эпилоге нет чувства, той слезы, к-рой не избежать, вместо же этого — какие-то объяснения, похожие на оправдания.

И насчет мата. Меня более убедил ГГП, где мата и полслова нету, а речь — живая, люди — живые, и время воссоздано так, что вот оно, часы тикают!