1. Рассказ американского писателя Роберта Сильверберга/Robert Silverberg, который называется в оригинале «Passangers» (1968, ант. “Orbit 4”; 1970, ант. “Nebula Award Stories Fife”; 1976, авт. сб. “The Best of Robert Silverberg”), перевела на польский язык под адекватным названием «Pasażerowie/Пассажиры» АННА КОШУР/Anna Koszur (стр. 3-8). Иллюстрации АНДЖЕЯ ГЖЕХНИКА/Andrzej Grzechnik.
И это уже третья публикация писателя в нашем журнале (первые две см. “Fantastyka” 5/1985 и “Nowa Fantastyka” № 2/1992).
Рассказ получил премию “Nebula” в 1969 году, номинировался на получение премии “Hugo”, переводился на немецкий, французский, голландский, хорватский языки. На русский язык его перевел под названием «Пассажиры» А. ВОЕВОДИН в 1990 году. Почитать о писателе можно здесь А карточка рассказа находится тут
2. Рассказ американского писателя Джина Вулфа/Gene Wolfe, который называется в оригинале «The Nebraskan and the Nereid» (1985, “Isaac Asimov’s SF Magazine”; авт. сб. “Endangered Species”), перевел на польский язык под названием «Człowiek z Niebraski i Nereida/Человек из Небраски и нереида» АРКАДИУШ НАКОНЕЧНИК/Arkadiusz Nakoniecznik (стр. 9-12). Иллюстрации ЯКУБА ЩЕНСНОГО/Jakub Szczęsny. Ученый-филолог, приехавший из Небраски (США) в Грецию на конференцию, бродит по берегу Адриатического моря, наслаждаясь хорошей погодой и размышляя о нереидах, дочерях царя Нерея. И даже, как ему кажется, видит кого-то в волнах… Рассказ переводился на немецкий и французский языки. На русский язык не переводился.
Напомню, что это уже десятая встреча с писателем на страницах журнала (предыдущие см. №№ 10/1984, 12/1984, 5/1985, 9/1986, 4/1987, 10/1987, 10/1989, 1-4/1990, 1/1991).
Почитать о писателе можно здесь Карточка рассказа находится тут
3. Рассказ чешского писателя Ивана Адамовича/Ivan Adamovič, который называется в оригинале «Johnny Erotic», перевела на польский язык под тем же названием «Johnny Erotic/Джонни Эротик» АННА КАМИНЬСКАЯ/Anna Kamińska (стр. 13-16).
Johnny Erotic (явный намек на героя другого нашумевшего рассказа – Johnny Mnemonik) -- прозвище главного героя, программиста, разработчика эротических (а скорее порнографических) программ виртуальной реальности. Распаковав одну из пиратских программ, он обзавелся компьютерным вирусом, время от времени искажающим его восприятие действительности, и теперь ищет антивирус… Относительно печатного источника перевода мне пока известно лишь то, что этот рассказ был опубликован в чешской версии журнала “Playboy”. Иллюстрации КШИШТОФА ГАВРОНКЕВИЧА/Krzszysztof Gawronkiewicz и ЭДИТЫ ДЕМБСКОЙ/Edita Dębska.
На русский язык этот рассказ не переводился, его карточки на сайте ФАНТЛАБ – нет. Да и об авторе рассказа сайт не больно-то много знает. А вот жаль, что мало знает…
4. В номере печатается также продолжение первого романа из цикла «Седьмой меч», канадского писателя Дэйва Дункана/Dave Duncan, который называется в оригинале «The Reluctant Swordsman» (1988).
Роман перевел на польский язык под названием «Niechętny szermerz/Фехтовальщик поневоле» МАРИАН ВЕШХОНЬ/Marian Werzchoń (стр. 25-40). Иллюстрации ПЕТРА КОВАЛЬСКОГО/Piotr Kowałski. На русский язык роман перевела под названием «Воин поневоле» Л. ПРОЗОРОВА в 1994 году. На карточку романа можно глянуть тут А почитать об авторе можно здесь
6. В рубрике «Фильм и фантастика» размещена статья Ежи Шилака/Jerzy Szyłak “Kości po Barkerze/Останки Баркера” – рецензия на фильм режиссера Энтони Хикока “Hellraiser-3 (Hell on Earth)” (США, 1992) (стр. 58-59).
7. В рубрике «Библиофил в кино. Киноман в библиотеке» Рафал Земкевич/Rafał Ziemkiewicz в эссе «Pełny luz» сопоставляет роман американского писателя Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» (Ray Brudbury “451 Fahrenheita”. Przeł. Adam Kaska. “Alkazar”, 1993, wyd. II. Серия “Science Fiction”) с кинофильмом французского режиссера Франсуа Трюффо “Fahrenheit 451” (Великобритания -- Франция, 1966) (стр. 65-66).
По его словам, пока существовал “железный занавес”, мир романа воспринимался как нечто условное, некоторая теоретическая модель тоталитарного режима, которая к настоящей Америке, в которой как-никак у власти находится демократически избранный президент, не имеет ни малейшего отношения. Сейчас же оказывается, что опасения Брэдбери относительно развития либеральной демократии, высказанные сорок лет назад, отнюдь не беспочвенны. Земкевич развивает эту мысль с присущей ему дотошностью и в весьма резком тоне. Что касается фильма, то в нем, по мнению Земкевича, от социологического наполнения и прекрасно описанного Брэдбери механизма уничтожения культуры путем натиска на нее меньшинства и лоббирования чуждых ей интересов -- считай ничего не осталось.
8. Далее, в рубрике «Критики о фантастике», Ежи Шея/Jerzy Szeja в статье «Ułomni wobec świata/Убогие мира сего» анализирует подход Станислава Лема к теме пределов человеческого познания в его романах «Солярис» и «Глас Господа» (стр. 66-68)
9. В рубрике рецензий некто Negocjator размышляет над сборником рассказов польского писателя Марека Понкциньского «Тайные полиции» (Marek Pąkciński “Policje tajne”. “Czytelnik”, 1993); «в рассказах Понкциньского все больше появляется Макиавелли и политической истории – то есть пота и крови, секретной интриги и столкновения революционных и утопических мечтаний с упрямой и неподатливой натурой людей и вещей. В холодном лунатическом мире культурных парадоксов и дилемм появляются живые люди...»;
некто Wentylator высоко оценивает два тома рассказов американского писателя Генри Каттнера «Машина эго» и «Невидимый глаз» (Henry Kuttner “Maszyna ego”, “Niewidzialne oko”. Tłum. Danuta Górska, wybór Marek S. Nowowiejski. “PiK”, 1993. Серия “Mistrzowie SF”); «в этих двух томах собраны самые разнородные тексты Каттнера – НФ и фэнтези, серьезные и шутливые. Но как раз этой разнородностью сборники и интересны…»;
некто Predator считает, что роман английского писателя Грэма Мастертона «Голод» (Graham Masterton “Glód” – это “Famine”, 1981. Tłum. Piotr Kuś. “Rebis”, 1993. Серия “Horror”) попал не в тот жанровый ящик – никакой это не “horror”, а «самая настоящая реалистическая фантастика ближнего прицела, видение будущего, которое, дай Бог, никогда не наступит. <…> Недаром ведь “Голод” продается как горячие пирожки – каждому интересно, что станет с миром, когда в нем не хватит жратвы»;
некто Karburator предполагает, что американский писатель Роберт Хайнлайн сотворил роман «Дорога славы» (Robert A. Heinlein “Szlak chwały” – это “Glory Road”, 1963. Tłum. Zbigniew A. Królicki i Andrzej Sawicki. “Phantom Press”, 1993. Серия “Fantasy i SF”) лишь для того, чтобы доказать, что хороший писатель может писать и фэнтези тоже;
а некто Denuncjator делится своими впечатлениями, полученными в результате чтения романа английского писателя Джеймса Хогана «Звездное наследие» (James P. Hogan “Gwiezdne dziedzictwo” – это “Inherit the Stars”, 1977); «в книге много неправдоподобностей и слабо обоснованных теорий, но одно нужно признать – читается она с интересом и наверняка многим понравится» (стр. 68-69).
Далее Яцек Инглëт/Jacek Inglot анализирует содержание романа классика польской литературы Станислава Игнация Виткевича «Ненасытность» (Stanisław Ignacy Witkiewicz “Nienasycenie”. “PIW”, 1992. Dzieła zebrane);
Яцек Пекара/Jacek Piekara знакомит читателей журнала с романом американского писателя Стивена Кинга «Воспламеняющая взглядом» (Stephen King “Firestarter” – это “Firestarter”, 1980. Tłum. Krzysztof Sokołowski. “Phantom Press”, 1992. Серия “Horror”), который, по его мнению, трудно отнести к удачам автора. «Хотя Кинг это Кинг, и роман, конечно же, читается залпом. Общение с творчеством Кинга это как партия покера, сыгранная с шулером. О том, что тебе очистили карманы, осознаешь лишь после того, как игра закончилась». И еще -- это польское издание романа Пекара считает попросту скандальным, потому что: a) издатели почему-то решили не переводить с английского языка название романа, хотя ничто не мешало им это сделать, б) использовали для оформления обложки рисунок Леса Эдвардса, который был сделан специально для книги Клайва Баркера, и в) на задней обложке сообщили читателю, что фильм Карпентера “The Thing” был поставлен по роману Кинга, что, разумеется, неправда;
Марек Орамус/Marek Oramus, рассказывая о романе английской писательницы Анджелы Картер «Ночи в цирке» (Angela Carter “Wieczory cyrkowe”. Tłum. Zofia Uhrynowska-Hanasz. “Czytelnik”, 1993), вспоминает о своем стандартном ответе читателям, спрашивающим, сколько в произведении должно быть фантастики, чтобы оно отвечало критериям жанра. Ответ такой. Вот представьте себе, что вы пишете о механическом заводе, где за токарными станками стоят токари, вытачивая детали. Это, конечно, реализм. А теперь допустите, что у некоторых из токарей сложены за спинами крылья, выросшие у них из ключиц. Ой, да пусть будет лишь один токарь с крыльями – уже один такой скромный фантастический элемент придаст целому совершенно иной характер. У Анджелы Картер вместо токаря с крыльями – акробатка с крыльями. И этого хватает, чтобы написать великолепный роман, заставляющий задуматься над красотой и странностью жизни, над теми ее поворотами, которыми она не устает нас удивлять;
а Яцек Собота/Яцек Собота, рецензируя роман польского писателя Феликса Креса «Король просторов» (Feliks W. Kres “Król Bezmiarów”. “Aurora”, 1992), хвалит автора за то, что он (пожалуй, единственный из польских писателей фэнтези) уверенно и последовательно строит свой мир, компонует в сюжете сложную, многоходовую, логичную интригу, строго обусловленную властвующим над этим миром законами (стр. 70-71).
10. В номере напечатана следующая, третья часть (первую см. № 5/1993 “NF”, вторую – “NF” № 7/1993) откликов известных польских писателей научной фантастики на просьбу редакции журнала рассказать о их основной (профессиональной) работе и ее связи с работой литературной. В номере рассказывают о себе:
школьный учитель, преподаватель польского языка и литературы Яцек Инглëт/Jacek Inglot;
программист Януш Цыран/Janusz Cyran (стр. 72-73).
11. В рубрике «НФ в мире» Лех Енчмык рассказывает о январском 1993 года номере американского журнала “Locus”; а Иржи Пильх/Jiři Pilch реферирует январский, февральский и мартовский номера чешского ежемесячника “Ikarie”. В 1992 году фантастику в Чехии публиковали 66 издательств. Основные – “Ivo Zelezny”, “Laser”, “AG Kult”, “Najada” и “Winston Smit”. Всего в 1992 году было издано 239 наименований книг научной фантастики, фэнтези и ужасов, в том числе 55 наменований книг отечественных авторов. Польских только два наименования: «Малый апокалипсис»Конвицкого и «Ведьмак»Сапковского (стр. 74).
12. В рубрике «Список бестселлеров» за июль 1993 года сплошь англо-американские имена. Книг польских авторов – ноль. Книг авторов других национальных регионов – ноль (стр. 74).
13. Редакция решила ограничиться в отношении комиксов сравнительно короткими историями – на один номер журнала. В этом номере первая из таких историй, сочиненная и нарисованная ПЕТРОМ КОВАЛЬСКИМ (стр. 75-78).
Пропущенный материал – это интервью, которое Иоанна Чаплиньская/Joanna Czaplińska взяла у чешского писателя Ондржея Неффа/Ondřej Neff, с которым мы не раз уже встречались на страницах нашего журнала (см. тэг «Нефф О.»). Интервью называется:
Я – НАУЧНО-ФАНТАСТИЧЕСКИЙ ФУНДАМЕНТАЛИСТ
(Jestem fantastyczno-naukowym fundamentalistą)
Иоанна Чаплиньская: Как отразились события последних лет на твоей жизни?
Ондржей Нефф: Самым существенным для меня является тот факт, что я в свои 46 лет начал-таки делать то, что хотел делать, когда был 10-летним подростком -- занялся настоящей политической журналистикой. То есть вернулся к своим юношеским мечтам и фактической профессии, поскольку я – как раз выпускник факультета журналистики, но работал в своей профессии всего несколько лет, еще до советского вторжения. Это -- во-первых, а во-вторых, я реализовал свое многолетнее желание – основал ежемесячник “Ikarie”, который прошел уже этап становления и сейчас является стабильным и самоокупаемым периодическим печатным изданием.
Иоанна Чаплиньская: Расскажи об этом подробнее.
Ондржей Нефф: Начну с негатива. Мы приступали к работе, питая огромные иллюзии относительно того, что читатели прямо-таки жаждут НФ и только злой большевик не подпускает их к ней. Оказалось, что интерес читателей к фантастике значительно более умерен. Мы, опираясь на наш опыт последних 10 лет, оценивали количество потребителей журнала примерно в 40 тысяч человек. В настоящее время тираж журнала “Ikarie” составляет 26 тысяч экземпляров, это гораздо ниже того, о чем мы мечтали. Второй нашей ошибкой было название. Если бы я основывал журнал сейчас, то обязательно договорился бы с редакцией вашего журнала и дал бы своему журналу вот это самое название: “Fantastika”. В нашем же названии нет science fiction, и обычный читатель ни с чем подобным его не ассоциирует. И следующая наша ошибка – это совершенно ошибочное представление о потребителе нашего журнала, сложившееся в результате наблюдения за фэндомом. Мы полагали, что читатель научной фантастики – это высокообразованный, блестяще мыслящий, очень толерантный интеллектуал, прямо-таки гуманист. Оказалось же, прежде всего, что возрастная планка круга наших потребителей располагается гораздо ниже, что нашим читателям вынь да подай романтические, приключенческие произведения, а не спекулятивную, умозрительную, философскую фантастику. Читатели “Ikarie” крайне неодобрительно смотрят на любые флирты с реалистической литературой, а все политические акценты трактуют как агитацию.
К позитиву я отношу тот факт, что мы выжили, не обанкротились, что вполне могло случиться, поскольку журнал рождался уже в новых экономических условиях. В нашей редакции работают сейчас 6 человек, имеется круг верных постоянных сотрудников, располагаемся мы в одной комнате, где установлены полтора компьютера (один 16-ти и второй 8-ми битовый – эта самая половинка). Мы уже пережили резкий рост цены бумаги, а что за этим следует – повышение стоимости журнала, пережили распад системы распространения периодики. Сейчас мы знаем, что нам нужно сражаться за каждый проданный экземпляр, за каждую заработанную крону. Меня наполняет оптимизмом тот факт, что у нас образуются-таки организации, занимающиеся распространением прессы. Пока основную конкуренцию нам составляет порнография, которая буквально захлестнула рынок. Я ничего не имею против порнографии, но она нигде на свете не продается так открыто, как у нас. Когда-нибудь это закончится, и когда порнография переселится из газетно-журнальных киосков в секс-шопы, киоскерам потребуется то, что можно выставить на продажу. Это наш шанс.
Иоанна Чаплиньская: А как у вас обстоят дела с авторскими правами? В “Ikarie” ведь печатаются в основном переводы, и зачастую – переводы новинок.
Ондржей Нефф: В Чехо-Словакии крона частично конвертируется, поэтому мы можем платить в долларах. Проблемой является, скорее, подбор материала для перевода и печати, потому что наш читатель с трудом переваривает и плохо понимает современную американскую научную фантастику. Разумеется, это результат отсутствия базового читательского опыта, поэтому в ближайшие 2-3 года мы займемся на страницах нашего журнала чем-то вроде дошкольной подготовки отечественных читателей НФ. Вы, быть может, не поверите, но у нас люди все еще думают, что Исаак Азимов – это выдающийся советский писатель, а Курт Воннегут – это прогрессивный восточногерманский автор. Знакомство с классикой НФ – на нулевом уровне, а мы по своему опыту знаем, что именно старые американские произведения пользуются у читателей гораздо большим успехом, чем, допустим, произведения прошлогодних лауреатов премии “Hugo”.
Иоанна Чаплиньская: А что ты можешь сказать о подборе переводчиков. У нас, в Польше, после падения железного занавеса на читателей хлынул поток не только литературной, но и переводческой халтуры.
Ондржей Нефф: До нас такой поток англо-американской литературы еще не докатился, но, думаю, что не позже чем через год докатится. И тогда, понятно, дойдет черед и до переводчиков II, III, IV категории. Раньше переводами с английского языка занимались интеллектуалы, которые не хотели принимать правила игры, навязываемые тогдашним режимом, люди с настолько хорошим языковым чутьем и лингвистической изобретательностью, что их скорее следовало считать литераторами, чем переводчиками. Когда тоталитаризм пал, они занялись чем-то другим. Литературный уровень переводов поэтому наверняка снизится, и это коснется и массовой литературы, которая раньше у нас переводилась очень хорошо. Например, бургомистр Праги Мирослав Коржан ввел на наш рынок Воннегута, и то, как он это сделал, было языковым мастерством высшего класса.
Иоанна Чаплиньская: Как отразились изменения в экономической ситуации в Чехо-Словакии на жизни фэндома?
Ондржей Нефф: Наш фэндом выглядит несколько иначе, чем ваш. У нас в момент наивысшего подъема насчитывалось 80 клубов, в состав большинства которых входило около десятка регулярно встречавшихся членов. Я не замечаю ничего похожего на регресс движения, не слышал также о том, что какой-то из этих клубов закрылся, самые активные из них пытаются заняться издательской деятельностью, например клуб имени Жюля Верна преобразовал свой замечательный фэнзин «Poutnik» в профессиональный журнал, в Брно начал издаваться ежеквартальник НФ, появились также первые частные книжные и букинистические магазина, специализирующиеся на НФ-литературе. Словом, все выглядит неплохо – политические и экономические передряги как бы обошли фэндом стороной. Я записываю также в плюс то, что никто ни с кем не поссорился, фэны встречаются и общаются как цивилизованные люди.
Иоанна Чаплиньская: Что сейчас происходит на чехо-словацком книжном рынке?
Ондржей Нефф: Нынешнюю ситуацию, я, пожалуй, назвал бы переходным периодом. Думаю, что то, что называют “свободным рынком”, проявило себя раньше, чем в чем-то другом, проявило себя во всей красе именно в литературе. У нас уже есть частные издательства, которые ограниченным тиражом – до пяти тысяч экземпляров – печатают произведения чешских авторов. Проблематичным для них является издание книг западных авторов, поскольку авторские права немало стоят. Думаю, что волна переводных западных книг, изданных массовыми тиражами, накроет нас примерно через год, и мелким издателям на ней не удастся удержаться.
Иоанна Чаплиньская: Останутся ли у отечественного писателя в такой ситуации хоть какие-то шансы на существование?
Ондржей Нефф: Мне кажется, что характерной чертой нашего читателя научной фантастики является также интерес к отечественной продукции. Классический фэн покупает прежде всего англо-американскую фантастику, но его интересуют также и «наши ребята». Требует решения, однако, технолого-экономический вопрос: поскольку на высокие тиражи тут наверняка рассчитывать не приходится, можно ли удержаться в границах рентабельности, издавая книги низкими тиражами? Если интерес к отечественной фантастике не спадет (а я думаю даже, что он не только не спадет, но и повысится), то, что теперь делается, пусть оно сейчас и неясное, хаотичное, выведет на поверхность новых людей, людей с новыми взглядами. Они уже сейчас готовятся к прыжку. Литература – это некое высказывание о мире, а того мира, в котором мы жили, уже нет. Этот мир кончился. И я питаю относительно себя самого такие опасения, что не смогу уже полноценно высказаться, сомневаюсь также в том, что с этим справятся мои ровесники, не говоря уже о тех писателях, что постарше. Я думаю, что мы пребываем сейчас в состоянии напряженного ожидания тех людей, которые что-то важное скажут. Это, пожалуй, подобно ситуации в Чехии 1918 года, когда распалась австрийская империя. Ее не сумел пережить ни один из тех писателей, которых перед мировой войной попросту обожествляли. И тут дело не в возрасте, а образе мышления, на который влияют исторические цезуры – таковой был 1918 год, но таковой был и 1989 год тоже.
Иоанна Чаплиньская: Но из этого не следует, что ты собираешься отказаться от собственной творческой деятельности. «Бархатная революция» вынудила тебя прервать ее, но ты ведь как-то обронил, что над чем-то сейчас все же работаешь.
Ондржей Нефф: За 15 лет я написал несколько рассказов и романов, теперь вот сделал паузу, однако не надо думать, что писатель, который аккурат сейчас не пишет, попросту бездельничает. Такая пауза позволяет подзарядить аккумуляторы. Я, как и все люди вокруг меня, в чем-то изменяюсь, потому что изменяется мир. И, к собственному удивлению, обнаруживаю, что изменяюсь в меньшей степени, чем следовало бы ожидать, и что те мои внутренние принципы, которые давали мне опору, тоже подверглись лишь незначительным изменениям. Я готовлюсь к написанию романа о конфликте между индивидуумом и властными структурами. В этом, я так считаю, и должна заключаться миссия интеллектуала: в защите индивидуальной личности человека. Это мое жизненное кредо, и события, потрясшие наши с тобой страны, никак его не затронули.
Иоанна Чаплиньская: А как твоя журналистская деятельность влияла и влияет на литературную работу?
Ондржей Нефф: Каждое пережитое мной событие, каждое полученное впечатление так или иначе отражается на том, что я пишу. С этой точки зрения, неважно, что ты переживаешь – плохое или хорошее, получаешь кулаком по морде или поцелуй в щечку – важна интенсивность переживания. Я не могу беспрестанно обо всем этом думать, позволяю этом нарастать во мне, накапливаться, а затем, под огромным давлением этого наросшего, будто в истерическом спазме, что-то пишу. Я всегда так писал, не умею деловито сплетать сюжет, как паук плетет паутину. А журналистская деятельность принесла мне множество новых испытаний, особенно в части межчеловеческих конфликтов. Я убедился в том, что та моя неприязнь, которую я испытывал к должностным лицам, никоим образом не снизилась, она даже возросла. И это чувство не имеет ничего общего с коммунизмом или тоталитаризмом, попросту я этих навязанных мне официальных представителей власти презираю, я не доверяю им – о чем писал раньше и снова писать буду. Думаю, что таким меня воспитали родители, которые дома основали свои собственные, состоящие из одного человека, партии, и каждый из них издавал собственный бюллетень, в котором излагал свои взгляды на жизнь. То есть я с детства насыщался этой атмосферой плюрализма и демократии и теперь вот рад тому, что никто и ничто не в силах это во мне искоренить.
Иоанна Чаплиньская: Как, по-твоему, будет развиваться новая чешская фантастика, какой путь она выберет?
Ондржей Нефф: Я наблюдаю за отечественным творчеством как редактор журнала и, вместе с тем, как писатель, то есть верчу головой туда-сюда, как на гонках. Та роль, которую играла фантастика в восточном блоке, роль критика режима и его полулегального оппонента, уже сыграна, сошла на нет, потому что нынешние mass media и критикуют власть и оппонируют ей совершенно открыто. Я как-то в редакционной статье в “Ikarie” использовал термин «научно-фантастический фундаментализм». Я считаю, что нам и в самом деле нужно вернуться к корням НФ, то есть безо всякой предвзятости согласиться с тем, что это тривиальная романтическая проза. Суть НФ в толковом, умном, интеллигентном развлечении людей. Тот тоталитарный режим, при котором мы жили, придал словам “развлечение” и “развлекательный” уничижительный оттенок, что ложно и несправедливо. Мало найдется столь трудных занятий, как развлечение. Говоря, что НФ должна быть литературой развлекательной, я вовсе не имею в виду, что она должна быть плохой литературой. НФ требует от автора высокого литературного мастерства и блестящего ума. Не имея этого, о развлечении не стоит даже мечтать.
В Чехии, и не только в Чехии, НФ страдает комплексом неполноценности. Мы ссылаемся на таких соприкасающихся с НФ авторов, как Кафка, Борхес или Булгаков. А я считаю, что это нонсенс, это тупик. Нужно вникнуть в сущность НФ, докопаться до фундаментальных основ жанра, опереться на них и не бояться пребывания внутри того, что иногда называют гетто НФ. НФ в чистой форме – это средство сообщения, средство связи одних людей с другими людьми. И как на это средство смотрят люди иного круга, мне, как человеку из круга НФ, совершенно безразлично. Если с симпатией – отлично, если без таковой – тоже нет особой трагедии. Так я понимаю научно-фантастический фундаментализм. На размышления над этим меня спровоцировала одна статья в американском журнале, автор которой писал, что из авторов НФ, даже перевернись они с ног на голову, никогда не выйдет Сол Беллоу. А я на это скажу, что из авторов main stream-а, как бы они там ни вертелись да ни ворочались, никогда не выйдет Роберта Хайнлайна.
Этот ошибочный подход проистекает из устаревшего унитарного видения мира, как чего-то руководимого из единого духовного центра. Это нонсенс. Мир многолик, культура многолика, и каждый из этих ликов – полноценен. Что «цветочнее» -- одуванчик или роза? Я всегда с удивлением читал статьи критиков и теоретиков НФ, пытавшихся доказать, что НФ – литература, как и произведения любого другого жанра, что она полноценна. Но ведь это абсурд. Эта литература есть, существует, имеет своих читателей, так зачем оправдываться и навязывать эти оправдания читателям, которым на них наплевать. Я лично заинтересовался НФ еще ребенком; благодаря Станиславу Лему, эта литература открыла мне взгляд на мир, который я принял и которого придерживаюсь до сих пор; и я считаю, что этот взгляд ничем не хуже других.
1. Основную часть пространства рубрики «Читатели и “Fantastyka”» занимает письмо одного из читателей, предлагающего совместными усилиями создать словарь фэнтези.
2. Рассказ американского писателя Джорджа Р.Р. Мартина/George R.R. Martin, который называется в оригинале «With Morning Comes Mistfall» (1973, “Analog SF/Science Fact”, Maj; 1976, авт. сб. “A Song for Lya”), перевел на польский язык под названием «Mgły odpływają o świcie/Туман развеивается на рассвете» АРКАДИУШ НАКОНЕЧНИК/Arkadiusz Nakoniecznik. Иллюстрации ГЖЕГОЖА КОМОРОВСКОГО/Grzegorz Komorowski.
Этот рассказ (номинант, кстати, премий “Hugo” и “Nebula”) переводился также на немецкий и французский языки. На русский язык его перевел под названием «Мистфаль приходит утром» А. КОРЖЕНЕВСКИЙ в 1990 году. Карточка рассказа находится здесь
А с его автором нам уже много раз приходилось встречаться на страницах журнала (см. №№ 1/1982, 7/1983, 7/1986, 8/1988, 11-12/1989, 6/1990). Почитать о нем можно тут
3. Небольшой рассказ американского писателя Майкла Суэнвика/Michael Swanwick, который называется в оригинале «Anyone Here from Utah?» (1985, ”Isaak Asimov’s SF Magazine”, May; 1989, ант. “Another Round at the Spaceportbar”), перевел на польский язык под адекватным названием «Jest tu ktoś z Utah?/Есть тут кто-нибудь из Юты?» ЛЕХ ЕНЧМЫК/Lech Jęczmyk. Рисунок ПЕТРА ЛУКАШЕВСКОГО/Piotr Łukaszewski.
На русский язык этот рассказ, написанный, по словам Енчмыка, «в параноидальном стиле (инопланетяне на Земле сидят везде и всюду и дурят людям головы через телевидение)», не переводился. На карточку рассказа можно глянуть здесь, а почитать об авторе можно тут
4. Роман чешского писателя Ондржея Неффа/Ondřej Neff, который в оригинале называется «Měsic mého života» (1988, переиздан 1999, 2007), перевела на польский язык под адекватным названием «Miesiąc mojego życia/Месяц моей жизни» ИОАННА ЧАПЛИНЬСКАЯ/Joanna Czaplińska. Иллюстрации ПЕТРА ГЕРАСИНЬСКОГО/Piotr Gerasiński. В номере публикуется третья (заключительная) часть перевода романа.
На русский язык роман «Měsic mého života» не переводилcя.
10. И еще один «лемовский» материал -- интервью, которое в августе 1989 года взял у Станислава Лема его чешский переводчик Павел Вейгель/Pavel Weigel (стр. 72-73). Это интервью было напечатано в журнале «Literarni revue» в мае 1990 года. На польский язык его перевела ИОАННА ЧАПЛИНЬСКАЯ. Название интервью принадлежит редакции журнала «Nowa Fantastyka».
ДРЕЙФ
(Дрейф)
Павел Вейгель: Как вы вообще начали писать научную фантастику?
Станислав Лем: Мне уже много раз приходилось отвечать на этот вопрос. После войны я занялся литературой и стал публиковаться в периодике. Однажды в Доме писателя в Закопане мне повстречался довольно высокий, сильный и очень умный мужчина. Во время прогулки я стал сетовать на то, что у нас не издаются никакие научно-фантастические романы. Он спросил: “А почему бы вам самому такой не написать?” У меня в то время были проблемы с размещением где-нибудь уже написанного романа, поэтому я ответил, что охотно напишу что-нибудь в этом роде, если со мной заключат договор. Этим и закончился наш разговор. А через пару дней из издательства «Czytelnik» пришло письмо с приглашением на беседу с директором издательства Ежи Паньским/Jerzy Pański. Вот так я издал «Астронавтов».
Павел Вейгель: В последние годы в мире много чего изменилось. Вы ведь знаток футурологии, так как по-вашему, эти перемены можно было предвидеть?
Станислав Лем: Я не считаю футурологию наукой. Если события сворачивают с набитой дороги, футурологи не в состоянии этого предвидеть. Возьмем хотя бы перемены последних лет в Советском Союзе и других странах. То же самое было и с топливным кризисом, который оказал решающее влияние на экономическую политику многих государств. В будущем важнейшее значение обретут такие факторы, которые люди сейчас просто не могут себе даже представить. Я старался указывать на это в своих книгах.
Павел Вейгель: А что бы думаете о научно-фантастической литературе?
Станислав Лем: Мне не нравится научная фантастика. Большинство печатной продукции, издающейся на Западе, но не только там, я считаю макулатурой. Многие книги вообще не должны издаваться, потому что они вытесняют хорошую литературу, которую позже трудно разыскать в этом паводке. Возьмем хотя бы наиболее часто встречающиеся темы – летающие тарелки, телепатия, призраки, магия и тому подобное. Когда я натыкаюсь на что-то такое, то попросту дальше не читаю. И вообще я считаю, что чем хуже книга, тем дороже она должна стоить, чтобы снизить количество задетых ею читателей. Государство должно ценой регулировать то, что лежит в его интересах. Однако нельзя отказываться и от определенным образом направленного меценатства. Это, разумеется, относится к литературе вообще, не только к научной фантастике.
Молодые польские авторы часто присылают мне свои книги, иногда с сопроводительными письмами, в которых пишут, что они меня победили. Я полагаю, что литература похожа на спорт. Тут тоже надо тренироваться. Если на олимпиаде никто не может побить рекорд без жесткой тренировки, то и тут, чтобы написать хорошую книгу, нужны определенное усилие и определенный опыт. Сам себя я считаю писателем-реалистом, а не фантастом. Проблемы в моих книгах совершенно реальные.
Павел Вейгель: Вы упомянули телепатию и подобные явления. Сейчас во всем мире переживает расцвет фэнтези.
Станислав Лем: Это, к сожалению, факт, но меня он никоим образом не заботит. Потому что в мире и без этого хватает много чего интересного. Я не верю в паранормальные явления и считаю, что писать о них – значит не только время терять, но и попросту вредить. В «Сумме технологии» у меня есть один пример. Если кто-то овладел телекинезом, пусть он качнет стрелкой гальванометра. Для этого требуется очень мало энергии. Если это ему не удастся, то заниматься телекинезом вообще не стоит.
Павел Вейгель: Хорошо, что вы вспомнили о «Сумме технологии», которую я лично считаю вашим высшим достижением. Спустя 25 лет после написания этой книги ее наконец-то смогут прочитать и чешские читатели.
Станислав Лем: Меня это очень радует. Я, когда ее писал, не предчувствовал, что из этого получится. Тогда футурология еще не была в моде, собственно, ее вообще не было. Первое издание вышло очень малым тиражом. Однако вскоре после этого книгу перевели в Югославии, ГДР, СССР и Венгрии, и сегодня оказывается, что она выдержала испытание временем. Многие вещи, совершенно фантастические в 1962 – 1963 годах, когда я ее писал, сегодня как нельзя более реальны.
Павел Вейгель: Недавно у нас вышел из печати роман «Мир на Земле», готовится к изданию «Фиаско». Что вы можете сказать об этих книгах?
Станислав Лем: Вы знаете, «Фиаско» -- это грустная книга. Возможно потому, что я писал ее после операции, в весьма подавленном настроении. Нечто подобное было и с «Миром на Земле». Это название иронично, потому что в повести речь идет вообще-то о вооружениях. В «Фиаско», впрочем, также, отличается лишь точка зрения. Я, когда писал эти книги, считал, что вооружения – это важнейшее на Земле явление и хотел понять, какие последствия может иметь перенесение вооружений в космос. Тогда это было вполне возможным, и даже теперь мы не можем с полной уверенностью утверждать, что такого не случится. Правда, уже начинают уничтожать ракеты определенных типов, но тут нужно представить себе, какими огромными были средства, затраченные на вооружения, и сколько денег все еще на них тратится.
В «Мире на Земле» я писал о вирусах, которые напали на компьютерные программы и их уничтожили. Мне, когда мной все это писалось, это казалось абсолютно фантастическим, однако прошло совсем немного времени и я прочитал о компьютерных вирусах, которые досаждают программистам. Даже в описанном разделении мозга на две половины не ничего ненаучного. Когда я был в западноберлинском институте, мне открыли доступ к медицинской литературе, где ученые описывали это как реальную возможность.
Павел Вейгель: В «Фиаско» появляется также один из самых популярных ваших героев – пилот Пиркс.
Станислав Лем: То, что происходит в книге с Пирксом, не было запланированным, продуманным заранее. Попросту я писал, а события развивались сами собой.
Павел Вейгель: Этими романами вы, после многих лет занятия эссеистикой, вернулись в беллетристику. Вас подвигли на это читатели или критики?
Станислав Лем: Я всегда писал только то, что мне интересно. Я не руководствуюсь взглядами критиков, и мне все равно, что писать – эссе или художественное произведение. Я стараюсь на письме выразить свой замысел и не придаю литературной форме особого значения. Впрочем, я пишу теперь мало, отказываюсь от написания предисловий или послесловий к своим книгам, хотя издатели часто меня об этом просят. Я уже даже с трудом успеваю авторизовать переводы, которые мне шлют отовсюду, особенно из СССР. Присылают мне, например, просьбы о разрешении на издание одной и той же книги в разных местах, а когда я сообщаю, что уже дал на это разрешение кому-то другому, отвечают, что это не важно. Если требуются пять миллионов экземпляров, ни одно издательство не в состоянии столько напечатать – не хватит бумаги.
Павел Вейгель: Вы имели возможность наблюдать за тем, как ныне в мире относятся к литературе. Не изменяется ли с развитием электроники функция книги?
Станислав Лем: На Западе роль книги снижается, ее вытесняет прежде всего видео. Издатели боятся издавать книги. В ФРГ это еще не так заметно, но, например, во Франции каждый писатель пытается реализовать свой замысел в кино или на телевидении, и лишь затем наступает очередь книжного издания. Литературе приходится вступать в эту конкурентную борьбу. Впрочем, видео также отбирает зрителей у кино. Кроме того, основное внимание уделяется коммерческой стороне, то есть хорошая литература находится в затруднительном положении. Положение автора трудное, нелегко также попасть на рынок. Автору остается разве что умереть, чтобы издатели им заинтересовались. Кроме всего прочего, они будут уверены, что он не станет защищаться и вмешиваться в их дела. Или автору нужно получить Нобелевскую премию, как, например, Чеславу Милошу. О нем тут же начали писать. Кроме того читательский рынок находится под влиянием феномена бестселлера. Бестселлеры – это книги, которые покупают, но никогда не читают. Каждый должен их иметь, чтобы не выделяться из общества.
Павел Вейгель: Я видел несколько фильмов и сценических постановок по вашим произведениям, иногда что-то появляется на радио или в другом месте.
Станислав Лем: Что касается фильмов, то должен сказать, что они, в большинстве своем, меня очень разочаровали. О прочем я вообще не знаю, хотя меня бы это заинтересовало. Если уж организаторы не хотят платить мне гонорар, так могли бы хотя бы прислать афишу, пластинку или что-то в этом роде. Пока что ничего такого не делается. Рецензий, и тех не присылают. Лишь время от времени случается услышать о чем-то таком, например в Италии хотят поставить «Солярис» как оперу. Также руководство BBC обратилось с предложением снять обо мне телевизионный фильм, но это пока только планируется. (Фильм был снят, мы писали об этом в № 1/1991. Прим. “NF”.) Мой австрийский издатель Франц Роттенштайнер создает в Вене музей моих книг. Я пошлю ему для этого музея чешское издание «Соляриса», которое вы мне привезли. Я люблю эту книгу больше всех остальных мною написанных.
Павел Вейгель: Вы помните, как ездили в Чехословакию?
Станислав Лем: Впервые я побывал там много лет назад, году этак в 1956-м, по приглашению Союза писателей. Жил в отеле «Аmbassador» на Вацлавской площади. Мне очень понравились Mala Strana и винный погреб «У Художников». А в Карловых Варах, помню, в отеле «Pupp» официанты так долго обходили нас стороной, что мы ушли, купили что-то из продуктов в магазине и съели их у себя в номере. В последние годы я ездил через Словакию, когда добирался из Вены до Кракова. Это просто жуть, как в некоторых долинах дымили фабричные трубы. Полагаю, что охрана естественной среды обитания – весьма существенная проблема, и не только у вас. Я видел в Берлине сателлитарные снимки, на которых полосы пыли тянулись от Центральной Европы аж до Скандинавии.
С чехами я виделся редко и должен сознаться, что чешского языка не знаю. Как-то на одной из международных конференций участвовавший в ней француз спросил меня, о чем говорят чехи. И я очень удивил его, когда сказал, что не понимаю – как же так, ведь и они, и мы славяне. Из чешских авторов очень люблю Карела Чапека, особенно его «Рассказы из разных карманов». Из современных писателей знаю Милана Кундеру, хотя мне не очень нравится то, как он пишет.
Павел Вейгель: Вы что-то сейчас пишете?
Станислав Лем: Последняя моя книга – «Фиаско». У меня отняли много времени беседы с польским критиком Бересем. Мы начали беседовать еще во время военного положения, а закончили уже после его отмены. Беседы печатались поначалу в ежемесячнике «Odra», а в 1987 году были опубликованы в виде книги. Я пока не начал писать никакой книги, пишу лишь статьи о том, что меня интересует. Например, недавно написал для журнала Академии наук СССР «Природа» статью о СПИДе. Я попытался выразить в ней свой взгляд на это очень важное явление. А что там будет дальше, увидим.
облако тэгов
