16. На страницах 70—71 напечатана очередная статья о польской ретрофантастике Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz, которая носит название:
АВИАЦИЯ ИЗ ЧУЛАНА, или Подоблачные герои
(AWIACJA z LAMUSA czyli podobłoczni bohaterowie)
Стремление покорить небо имеет в Польше давнюю традицию. Хотя уже в 1647 году Титус Ливий Бураттини, астроном и механик-изобретатель при дворе Владислава IV Вазы, построил модель летающего дракона с подвижными крыльями, настоящее безумие воздухоплавания охватило двор Станислава Августа Понятовского благодаря модной новинке из Франции – воздушному шару.
Правда, опасались, что изобретение главным образом облегчит воровство и похищение девушек, но это не помешало проявить себя отважным покорителям космоса, таким как Ян Потоцкий, автор «Рукописи, найденной в Сарагоссе», который вознесся в воздушное пространство 14 мая 1790 года в сопровождении француза Бланшара, своего слуги турка Авраама и белого пуделя (и был первым поляком на сей тернистой стезе).
Энергичные попытки взлететь выше и дальше быстро захватили воображение таких писателей и поэтов, как Францишек Дионисий Княжнин и Адам Нарушевич — ведь если можно полететь в Бялоленку, то почему нельзя полететь на Луну?
W powietrze, w oczy wznisione, szumem rosnącym na niebie/В воздух, в вознесенные очи, растущим в небе шумом
Первый польский роман с использованием этого мотива был написан всего через два года после знаменитого пилотируемого полета Жана Франсуа Пилятра де Розье и Франсуа Лорана д'Арланда — в 1785 году. Роман «Войцех Здажиньский, жизнь и приключения свои описывающий» (“Wojciech Zdarzyński, życie I przypadki swoje opisujący”) ксендза Михала Димитра Краевского/Michał Krajewski
весьма многим напоминает роман «Николая Досвядчинского приключения»Игнация Красицкого (Ignacy Krasicki “Mikolaja Doświadczyńskiego przypadki”, 1776),
но сюжету побега главного героя от ростовщиков на Серебряный шар нельзя отказать в оригинальности. Правда, часть этого путешествия Здажинский и его спутник совершают в обморочном состоянии, но на Луне они открывают существование двух стран — Селаны и Вабада.
В 1856 году в польской фантастике в гондолу воздушного шара села первая женщина — загадочная Бронзовая Маска с гладким лицом и красивыми губами, желающая пережить приключение всей ее жизни, сохраняя при этом инкогнито.
Однако даме не подобает совершать такое путешествие в одиночку, поэтому она пишет письмо знаменитому врачу и путешественнику, porte-parole автора романа Теодора Трипплина/Teodor Tripplin: «соблаговолите совершить вместе со мной воздушное путешествие в гондоле воздушного шара Нассау в следующую Среду. Наш знаменитый аэронавт, г-н Грин, владелец этого воздушного шара, из-за ненастной погоды прекратил, правда, серию воздушных экскурсий, совершаемых каждую Среду из сада Во-Халла, но, поддавшись уговорам, любезно разрешил совершить с нами еще одну экскурсию — в будущую Среду, в три часа дня, из того же сада в воздушные сферы (...) и будет ждать нас в условленном месте и времени с воздушным шаром, наполненным чистым газообразным водородом, если по крайней мере в этот день с утра небеса окажутся добры». Доктор тут же восторгается грядущим приключением, с умилением размышляя: «я не буду больше тащиться в тряской карете по грунтовым дорогам, не буду слышать отвратительный стук колес и устрашающие гудки паровоза, не буду больше испытывать невыносимой тошноты, страдая от морской болезни при плавание на пароходе, но свободный, как птица, даже не шевеля крыльями, стану скользить по небу и любоваться восхитительными видами. И когда я вернусь на землю к людям (...), мне будет отрадно вспоминать, что я летал высоко над ними, что я не побоялся доверить свою жизнь китайке, раздутой наилегчайшим газом». Итак, Ражно пакует вещи, собирась в путешествие, берет с собой для физиологических экспериментов пару голубей, кролика, канарейку, воробья, мышь, лягушку и семь тараканов, и вместе с Бронзовой Маской и господином Грином устремляется ввысь. Столь эмоционально предвкушавшееся путешествие, однако, не изобилует особыми событиями, за исключением того, что канарейка и кролик дохнут, воробей и голуби улетают, тараканы пожирают друг друга пока в живых не остаются две особи, лягушка проявляет полное равнодушие, мышь спит, а доктор влюбляется в загадочную женщину и даже осмеливается ее поцеловать.
В связи с этим последним переживанием после посадки воздушного шара на палубу гамбургского корабля оставшуюся часть романа «Маскарад в облаках, или Воздушное путешествие в Северное море» (Teodor Tripplin “Maskarada w obłokach, czyli podróż napowietrzna na Morze Północne”, 1856) занимают тщетные попытки нарушить инкогнито Маски в Англии и Франции.
W niebo otwarte w rosnącej gloryi śmigła/В небо открытое в растущей славе пропеллера
Еще в 1893 году Владислав Уминьский (Władysław Umiński) мечтал совершить путешествие к полюсу на воздушном шаре, но вскоре самолеты и другие странные летательные аппараты стали вытеснять почтенные воздушные шары из литературы. Предтечей этого тематического направления в польской фантастике был Людвик Щепаньский (Ludwik Szczepański), который в книге «Король воздуха. Роман из недалекого будущего» (“Król Powietrza. Powieśc z najbliższej przyszłości”) описывает приключения Яна Сильницкого, его невесты Анны и его помощника и друга Антония Крушека.
Сильницкий, имя которого ассоциируется не только с силой, но и с двигателем, является гениальным инженером и изобретателем аэромобиля. Это машина напоминает скорее оригинальные прототипы тех летательных аппаратов, которые так и не взлетели в небо, чем тех, которым это удалось сделать: «Вся конструкция была чрезвычайно легкой, ажурной, из алюминия, бамбука, только центральная часть была массивной, c кабиной, похожей на большой ящик или вагончик с окошками (...) Корабль поднимается благодаря вращению обоих ветряных колес диаметром тринадцать метров, приводимых в движение двумя небольшими электромоторами...» Аппарат носит гордое название «Свобода». Сильницкий хочет, чтобы его использовали только в мирных целях как средство передвижения для простых граждан. К сожалению, изобретатель проживает в той части Польши, которая отошла после очередного «разбора» к Пруссии, что несколько усложняет ситуацию; ибо как только кайзер узнает об изобретении, он, конечно же, решает, что обычным людям хватит для передвижения и трамваев с омнибусами, а летательный аппарат должен стать новым оружием, благодаря которому Пруссия победит своих извечных врагов и завоюет весь мир. Сильницкий отказывается от сотрудничества и попадает в тюрьму, а его друзья летят на «Свободе» в Париж, где разрабатывают план небольшой частной войны с германцами. Однако летательная машина становится инструментом массового уничтожения, потому что Крушек и Анна решают бомбить Пруссию, добиваясь этим освобождения Сильницкого. Воздушный терроризм процветает, пока они во время одного из воздушных налетов не попадают под обстрел с земли, из-за чего совершают вынужденную посадку и разбиваются... в Татрах! Там их встречает Климек Ендрол, конечно же, из рода Гонсеницовых (Gąsienicowie): «Ну ничего себе! Жутко ж вумные з вас ынджынеры! Экую ладную машину замастрячили, жаль, что так на ней навернулись». Сильницкого в конце концов освобождают, но вся эта суматоха с летательными аппаратами нового типа вызывает гонку вооружений и приводит к началу большой войны в Европе. Ну что ж, в 1909 году, когда роман был опубликован, такая война еще была из области фантастики. Щепаньскому, в свою очередь, не повезло – роман «Король воздуха» вышел из печати уже после первого полета братьев Райт, так что книга с самого начала выглядела несколько анахроничной. Автор даже посчитал необходимым это объяснить и написал в предисловии: «когда я приступал к этой работе, триумфы авиации еще не получили огласки, потому что только в летние месяцы 1908 года братья Райт и Фарман совершили свои эпохальные полеты».
Появление самолета произвело впечатление и на поэтов, особенно футуристов, восхвалявших красоту машины. Ежи Янковский (Jerzy Jankowski) посвятил стихотворение «Splon Lotnika/Зажигание Летчика» первой польской жертве авиакатастрофы, подпоручику Перловскому, разбившемся в варшавском районе Мокотув в марте 1913 года,
(На фото: Похороны летчика Александра Перловского в Варшаве)
а Пшибось (Julian Przyboś) превозносил триумф авиации независимой Польши в «Полете Орлиньского/Lot Orlińskiego».
(На фото: Пилоты Болеслав Орлиньский (справа) и Ежи Баян возле прототипа самолета PZL-P.11)
Тот же Орлиньский стал наряду с дуэтом Жвирко-Вигура героем довоенных массовых средств информации, как первый поляк, совершивший перелет Варшава-Токио-Варшава. Кстати, самолет каким-то образом подтвердил опасения наблюдателей первых испытаний аэростата, ведь летчики с фантазией иногда похищали из монастыря своих возлюбленных. В постоянный репертуар вошли также перелеты из усадьбы в усадьбу, сочетающиеся с пьяными вечеринками и томными вздохами паненок по красивым (а как же!) мужчинам – покорителям неба.
Поскольку довольно быстро после восстановления независимости представление о Польше как об авиационной державе стало элементом официальной пропаганды, неудивительно, что в польской фантастике летательный аппарат и его пилот часто становились героями борьбы за вашу и нашу свободу. Пилот обычно был не только патриотом, но и гениальным изобретателем, и его изобретением был уже не обычный воздушный шар и даже не дирижабль, а машина тяжелее воздуха. Стефан Барщевский (Stefan Barszczewski) придал летательной машине аналогичную функцию в книге «Как это могло быть» (“Jak być mogło”, 1926).
Тут инженер Жарский, конструктор патриотического геликоптера «Полония», бежит от жестоких пруссаков в Англию, чтобы создать в изгнании целые эскадрильи боевых вертолетов, разгромить немцев, дать миру мир, а Польше -- независимость. В свою очередь, Анджей Лëт, герой книг Казимежа Чижовского (Kazimierz Czyżowski), строит летающий город во славу Отчизны, чем завоевывает воображение молодых читателей, которые в годы оккупации охотно пользовались конспиративной кличкой «Лëт».
[
Samolot czuwa nad światem/Самолет бдит над миром
Роман Эдмунда Езерского (Edmund Jezierski) с весьма оригинальным названием «Властелин <небесных> просторов» (“Władza przestworzy”, 1930) переносит читателей в более экзотические места.
Его герой — некто Ельский, пилот суперсовременного самолета-мечты "Orzeł/Орел", пламенный борец за свободу угнетённых наций. На этот раз он поддерживает инициативу, которая сделала бы его знаменитым и сегодня -- хочет сражаться за освобождение Тибета. Разница только в том, что бедные тибетцы оккупированы не китайцами, но англичанами. У Ельского, впрочем, есть благословение самого Далай-ламы: «Белый вождь, пришедший с Запада, чтобы принести свободу Тибету! Да благословит тебя Будда!» Тибетский лидер оказывается, стало быть, сторонником вооруженной борьбы, ведь Ельский ради справедливой цели использует невероятное оружие, установленное на бортах целой эскадрильи суперсамолетов. «Узрите же эти его снаряды со сжиженным воздухом, способные в мгновение ока заморозить целую армию и сделать ее неспособной к бою. Узрите все эти другие орудия войны, выбивающие оружие из наших рук». Нет ничего удивительного в том, что жестокие колонизаторы проигрывают в схватке, а Ельский и его бойцы улетают, чтобы принести свободу другим странам. От них остается лишь легенда о том, кто "слетел на чудесной птице с неба, завоевал свободу и, сделав свое дело, вернулся на него".
Самым большим неудачником эпохи авиации оказался дирижабль и его капитан. Эпоха прекрасных гигантов миновала с катастрофой «Гинденбурга», а командиры этих машин так и не снискали такой славы, как первые пилоты самолетов. В польских фантастических романах межвоенного периода появлялись футуристические суперцеппелины, но они обычно они лишь добавляли изюминки описаниям великих воздушных сражений. Однако экипаж этих машин оставался анонимным, а романтическим героем всегда представал одинокий пилот-изобретатель самолета или вертолета. Да и как сделать романтическим героем командира воздушного корабля, связанного с немецкой технической мыслью? Впрочем, Щепаньский уже в «Короле воздуха» предсказал быстрый конец эпохи дирижаблей: «Цепеллиновский воздушный шар — всего лишь очень дорогая игрушка, для работы которой требуется большой штат людей и которая может оказывать услуги только при очень благоприятных обстоятельствах».
И хотя увлечение самолетами не ослабевало, уже в 1930-е гг. у них появилась грозная конкуренция — ракеты и болиды, благодаря которым фантастические покорители воздушных просторов могут стать покорителями космоса. Однако летающие в небесах машины не позволили вытеснить себя с поля боя и вместе со своими отважными пилотами до сих пор отважно сражаются – только уже во славу галактики.
Большая часть подзаголовков почерпнута из стихотворения Юлиана Пшибося«Полет Орлиньского».
Очередной фрагмент интереснейшего обзора Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz в серии «Из чулана» (то есть оттуда, где хранится нечто подзабытое, потерявшее актуальность, но тем не менее полезное), носит название:
ЖЕЛТЫЕ из ЧУЛАНА, или У СТРАХА РАСКОСЫЕ ГЛАЗА
(Żółci z lamusa czyli starch ma skośne oczy)
В начале 1920-х годов Польшу охватило совершенное безумие новой игры, которую шутливо называли китайским способом завоевания мира. Корнелий Макушиньский/Kornel Makuszyński писал в заметках “Wycinanki”: «…людская кожа пожелтела, вся жизнь похожа на яичницу, такое все очень китайское. Маджонг в каждом доме, и вскоре не поздоровится тому, кто не умеет в него играть! (…) Отец отречется от сына, мать – от дочери, дети – от родителей, прислуга – от хозяев, любовник – от любовницы, преступник – от полицейского, издатель – от писателя, избиратель – от депутата. (…) Умирающий отец оставит в наследство детям лучшую тактику игру в маджонг, дочери будут получать ее в приданное, как исконный рецепт торуньского пряника – сто сорок четыре маджонговские кости».
Китайская угроза, не обязательно заключавшаяся в победном шествии маджонга по западным странам, воспринималась в начале ХХ века целиком всерьез, а страх перед азиатами, являвшийся одним из основополагающих сюжетных линий популярной культуры того времени, известен ныне под определением «желтая опасность» или даже «желтый ужас».
Раскосые черные глаза вглядываются в даль
Вопреки видимости, началось все это с Соединенных Штатов Америки, где под конец XIX века начало резко возрастать количество китайских иммигрантов, что вызвало неприязненную реакцию общественного мнения, а также страх перед потоком «желтых» и в результате привело к законодательному ограничению иммиграционной квоты для азиатов в 1882 году (с 30 тысяч до 105 человек в год).
Лавинообразное увеличение количества иммигрантов-китайцев привело также к соответствующему расширению погромной деятельности Ку-клус-клана на эту часть общества. Кстати говоря, значительную роль в создании этого психоза играла пресса, в особенности газеты, издававшиеся концерном Херста. Тем временем возрастающая мощь Японии, восстание боксеров и, наконец, сражение под Цусимой породили страх в Европе.
Изобретение термина «желтая опасность» приписывается императору Вильгельму II, который даже заказал картину, на которой Германия и другие страны Европы готовятся к сражению с подлетающим к ним Буддой.
Эта тема была очень быстро подхвачена поп-культурой: наряду с соответствующими рассказами, массово печатавшимися в пальповых журналах, и одним из романов Джека Лондона, довоенным символом страха перед желтыми стал демонический доктор Фу Манчу (и его усы), известный по романам Сакса Ромера.
Самой известной предвоенной польской реализацией этого сюжета является, разумеется, роман “Nienasycenie/Ненасытность”Виткация (Witkacy), опубликованный в 1930 году.
В этом романе китайская армия вторгается в Польшу и захватывает в ней власть. Однако сюжет с вторгающимися в Европу азиатами прочно угнездился в фантастических романах, издававшихся в серии “Biblioteka Groszowa”, где жуткие кровожадные желтые начисто вырезают белых, а на этом фоне разыгрываются еще более жуткие любовные драмы.
Вот твой азиат!
Наиболее эпический образ борьбы Европы с «исполинским Востоком» рисует Стефан Барщевский (Stefan Barszczewski) в знаменитом романе “Czandu/Чанду” (1925).
В этом романе объединенную и цветущую Европу атакуют бесчисленные орды азиатских техноварваров на самолетах и дирижаблях. Однако прежде, чем дело доходит до решающей битвы, азиаты особым способом захватывают весь наш континент. Этот способ можно назвать демографическим: «…все большим потоком через края азиатской чаши начал переливаться избыток этой народности». В конце концов этот поток докатывается до надвислянского края. «Дошло до того, что это великое множество азиатов наложило на Варшаву специфическое пятно, как некогда множество “халатных” евреев». Среди миллионов мирно настроенных переселенцев находятся, разумеется, жестокие люди, которые с умилением вспоминают времена Чингиз-хана. Будучи объединенными в таинственной Организации курильщиков опиума, они не только предаются запретным наркотическим развлечениям, но в добавок к этому похищают людей, гипнотизируют их и терроризируют, используя телепатию. К ужасу миролюбивых «белых дьяволов» жуткие желтые добиваются своей цели, похищая дочь евродепутата Знича и ввергая этим весь мир в острый конфликт. Несмотря на усилия правительств азиатских государств, в этих странах вспыхивает антиевропейская революция, «разгорающаяся под лозунгом “Вперед на Запад, в Европу!”»
Первой, к тому же без борьбы, сдается Россия – «всегда пассивное, порабощенное, полумонгольское население России не стала сопротивляться и вступило в переговоры с захватчиками!» Легко угадать, на кого свалилась вся тяжесть обороны и кто обладает лучшим надлежащим опытом борьбы с восточными агрессорами. «Польша в очередной раз выступила наружной крепостной стеной арийской расы». К сожалению, противник не только силен, но и вооружен современным оружием, Польша не в силах с ним справиться. Она уже готовится признать очередное поражение, но тут на выручку приходит извечный и великолепный союзник – Соединенные Штаты. Этот союз непобедим, и зло оказывается побежденным свободолюбивыми народами, являющимися оплотом демократии.
Пойманных белых жарили на открытом огне
Подобную реализацию сюжетов борьбы огромных белых и желтых армий мы находим у Вацлава Незабитовского (Wacław Niezabitowski) в романе “Huragan od Wshodu/Ураган с Востока” (1928), который начинается так же, как и «Протоколы сионских мудрецов».
На тайном съезде множества индийских браминов, а также представителей Японии, Китая, Монголии, Аннама (нынешний Вьетнам), Тибета, Сиама и Кохинхины планируется поход на Запад, «чтобы обрушиться могучим, сносящим все преграды ураганом на ненавистные Европу и Америку, на этот белый, лишенный благородных идеалов мир, единственным девизом которого были, есть и всегда будут деньги, единственной целью – наслаждение жизнью, а единственным путем к этой цели – обман и эксплуатация». Такое столкновение с Востоком угрожает, конечно и Польше, внешней крепостной стене цивилизации и всего прочего – поэтому нет ничего удивительного в том, что британская разведка, живо интересующаяся происходящим, подключает к разведывательным действиям польского военного атташе, знаменитого кавалериста, майора Кароля Претевича. У Претевича есть, правда, слабость – он страстно любит панну Озари Асако (в его оправдание можно, однако, сказать, что девушка, хоть и является представительницей враждебного народа, похожа скорее на англичанку, чем на японку), но, несмотря на это, он энергично выполняет свое задание. Однако предотвратить войну не удается – во второй части книги «миллионные орды желтых полностью вырезали всех белых в Азии». Советский Союз охотно становится на сторону азиатов, и Военсовет европейских государств из последних сил обороняется на линии фронта, протянувшейся от Мурманска до устья Днепра, причем главное командование осуществляет, разумеется, польский верховный Начальник.
Наступает, наконец, день великой битвы, разыгрывающейся где-то между Волгой и Двиной, в которой кавалерийские дивизии, ведомые Претевичем, обрушиваются на желтую орду. Желтые, разумеется, терпят поражение на всех участках фронта. Панна Асака, вынужденная сражаться против возлюбленного, может, наконец, перейти на правильную сторону, а ординарец майора с радостью кричит: «Убирайтесь, желтки, прочь! (…) Наш Дедушка не столь кровожаден… наcтучал вам про шеям, ну и все на этом! Валите домой!»
Будьте спокойны, верьте! Враг сюда не дойдет, нам на помощь спешит уже Америка!
Чуточку измененную версию мы можем найти в приключенческом романе Марека Романьского (Marek Romański) «Miss o szkarlatnym spojrzeniu/Мисс с пурпурным взглядом» (1930), действие которого разворачивается в США.
На этот раз уже самой Америке грозит опасность, которую один из офицеров разведки характеризует следующим образом: «Враг сидит за океаном, это враг Америки и враг белой расы! (…) У него раскосые черные глаза, и он старательно украшает стальные крейсера гирляндами из пушек». И это опять-таки японцы являются средоточием зла.
Впрочем, изложенный в книге событийный сценарий частично сбылся в недалеком будущем. В книге японцы нападают на Гавайи, а их германские союзники в это же время посылают в Атлантику флот смертоносных суперцепеллинов. Тем же временем в самой Америке разворачивает преступную деятельность V колонна, террористическая организация под названием Заговор Слепого Джона, которая взрывает все, что попадается под руку и убивает членов президентского кабинета. Одним из руководителей этой организации является доктор Хайякава, который собирается уничтожить тысячи американцев новым бактериологическим оружием – атакующими мозг бактериями с привлекательным названием Cerebritus. Разумеется, он декларирует теорию доминирования желтой расы: «Слишком долго правил белый человек, слишком долго белая раса верховодила на всем земном шаре». Однако детектив Макгреди и его польский помощник Отоцкий разрушают планы заговорщиков, а американские летчики под командованием генерала Чарльза Линдберга (да-да, того самого Линдберга) разбивают войска агрессора.
Поднимутся неисчислимые орды ниппонских воителей
Наравне с войной с накатывавшимися с Востока ордами, доминировавшей в популярной литературе, предлагался также евгенический вариант решения желтой проблемы. Кстати говоря, отнюдь не с потолка взятый – один из лидеров американской евгеники, Лотроп Стоддард, писал в своих книгах об угрозе дегенерирования белой расы желтой расой и постулировал наряду с другими евгенические способы противодействия этой угрозе. Этот мотив появляется в романе "Bunt w krainie maszyn/Бунт в стране машин” (1928) Михала Русинека (Michał Rusinek), где «десять миллиардов человек живет, правда, в великолепных современных городах, но не имеет в достатке хоть чего-то съестного, чем можно было бы наполнить изголодавшиеся желудки. Эти десять миллиардов пока кормит с огромным трудом мать-земля, высасываемая со всех сторон – как старая, облепленная поросятами свиноматка, но у нее вот-вот пропадет молоко, и тогда миллиарды отпрысков с яростью набросятся на тело родительницы, безуспешно кусая пустые соски».
Особую опасность для окружающего мира представляет собой перенаселенная сверх всяких пределов, оглупляющая своих граждан опиумом и кокаином Восточная Страна Машин. Правда, Великий Мировой Совет, аналог Лиги Народов, пытается решить проблему, повышая размер пищевого пайка, но некоторые из членов Совета считают, что ситуация требует применения более радикальных мер. Навстречу их чаяниям выходит безумный ученый Митра, открывший в своих лабораториях новый элемент, названный «частицей священного огня», который, будучи источником «смертоносного эфирного излучения», превращает все больные и вырожденные организмы в пепел. Впрочем, первой жертвой сей «частицы» падает ассистент доктора, сифилитик Шавила. Митра, вместе с японским депутатом Мирового Совета, основывает фирму, которая подряжается поставить в городах всего света фонари, испускающие эти убийственные лучи. Падают первые жертвы – тут, однако, выходит на явь, что Митра реализует тайный план, целью которого является истребление только азиатской части человечества (в том числе его покровителей), чтобы Славянские Соединенные Нации со столицей в Свантевидграде перестали «там, на родимых равнинах, трястись от страха перед подступающим уже к их рубежам желтым потопом». Этот план рушит, однако, невеста Митры с приятным именем Луна, действующая в соглашении с негром Довром. В конце концов обитатели Востока избегают гибели, а вся эта история оказывается болезненным бредом Ежи Пастернака, единственного выжившего после взрыва в университетской химической лаборатории.
Чего еще страшнейшего им день грядущий принесет?
Китайцы уже издавна крепко держатся и строят планы покорения мира, хотя ныне борьба ведется не на военном, а на текстильно-обувно-игрушечном фронте.
Культовый страх перед желтыми в западной культуре усилился, понятное дело, в годы Второй мировой войны, а в послевоенном мире поленья в костер подбросили помимо прочих Роберт Хайнлайн своей «Шестой колонной» и зловещие азиаты из фильмов о Джеймсе Бонде. Не забыл о поддержании огня и Самюэль Хантингтон, сочиняя знаменитое «Столкновение цивилизаций». Ближайшее сражение – на этот раз спортивное — уже в августе.
11. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz о ретрофантастике носит название:
СУМАСШЕДШИЙ из ЧУЛАНА, или ИДЕИ СТАНИСЛАВА ШУКАЛЬСКОГО
(Szaleniec z lamusa czyli pomysły Stanisława Szukalskiego)
В 1926 году польский художественный мир испытал потрясение. Непосредственным виновником этого события был проект памятника Адаму Мицкевичу в Вильно, согласно которому образ нашего великого поэта-пророка представляло его возлегающее на ступенчатой пирамиде (взятой живьем из искусства доколумбовой эпохи), обнаженное тело, кормящее орла сочащейся из сердца кровью. Орел, в свою очередь, восседал на радужной дуге, распростерши крылья над фигурой Мицкевича.
Впрочем, великий поэт был похож на самого себя лишь фасадом (и может быть, страданием за миллионы), а общее впечатление великолепно отражает описание читателя газеты “Ekspres Wileński”: «…на памятнике сидит человек, с которого содраны и одежда, и кожа, в чью спину вцепился когтями вампир, просунувший чудовищную шею этому голышу под мышку и вонзивший клюв ему в сердце, высасывая оттуда кровь. Страдалец, скривившись в жуткой гримасе, взывает ногой о помощи и мести. Бррр…» Автором этого шокирующего произведения был СТАНИСЛАВ ШУКАЛЬСКИЙ, называвший себя СТАХОМ из ВАРТЫ, скульптор, архитектор, националист, антрополог-любитель, а прежде всего эксцентрик, склочник и попросту (не побоимся этого слова) фантаст.
На поприще житейского чудачества он мог бы на равных соперничать с самим Лавкрафтом и, похоже, победил бы его нокаутом, хоть и оставил после себя сравнительно мало сочинений, в том числе «Дзеяву в 10 одмрочах/Dziejawa w 10 Odmroczach»
ну и… 42 тома теоретических размышлений о "мацимове/macimowa" и «зерматизме/zermatyzm».
В самом большом зале …пугает
СТАНИСЛАВ ШУКАЛЬСКИЙ происходил из семьи известных промысловиков-чудаков, поселившихся в Варте. Рассказывают, что уже его дед, Кацпер, имел собственный, неповторимый стиль жизни, от которого у соседей мурашки бежали по коже. Однажды, действуя в рамках народной медицины, он помог своему сыну перенестись в мир иной, собственноручно ампутируя ему ногу. Отец продолжил традицию, странствуя по миру в поисках пропитания и приняв активное участие в Англо-бурской войне. Сам Станислав, родившийся в 1893 году, покинул родные пенаты в возрасте десяти лет, когда отец вернулся из Африки. Вся семья в конце концов осела в Чикаго. Но юный Стах, талантливый самородок, вскоре вернулся в Польшу, чтобы учиться в Краковской академии изящных искусств.
Он быстро дал там о себе знать как нарушитель академических порядков и обжора; один из его тогдашних коллег вспоминал, что ШУКАЛЬСКИЙ, «расплатившись в пансионате за проживание и питание, все оставшиеся деньги спускал на шоколад». Он прославился также тем, что однажды съел за один присест все блюда, предлагавшиеся в меню вегетарианской столовой «Zdrowie/Здоровье». Несмотря на то, что ШУКАЛЬСКИЙ неустанно конфликтовал с преподавателями, он завоевывал награды за лучшие студенческие работы, которые (работы) затем выставлялись на местных выставках.
В 1912 году он вернулся в Соединенные Штаты, где его мастерская стала центром светской жизни для чикагской богемы (а в особенности творческой группы с привлекательным названием «Клуб маринованного огурца»), а сам ШУКАЛЬСКИЙ – виновником очередных скандалов, связанных с избиением критиков. В 1923 году художник, пользуясь финансовой поддержкой новообретенной жены, а точнее ее папаши, отправляется в Европу. Там он покупает дом в Казимеже-Дольном, а также дом во Франции, но пять лет спустя оседает в Кракове. Помимо выставок и создания новых скульптурных и архитектурных проектов, он неуклонно работает над своей репутацией, ввязавшись в 1929 году в очередную авантюру, имевшую далеко идущие последствия. На этот раз целью художника оказался культурный мирок Кракова. При открытии своей выставки во Дворце искусств он произнес речь, в которой обрушился на всех и каждого, в частности на профессоров Академии изящных искусств, в том числе на ее ректора Адольфа Шишко-Богуша, которого обозвал «разбогушившимся вавельским волом». Краков взбурлил, а после переноса выставки в Варшаву и в национальной прессе разразилась буря; сторонники и противники ШУКАЛЬСКОГО перебрасывались статьями и листовками, а сам художник самодовольно наблюдал за происходящим, поскольку на выставку стекались дикие толпы.
Самодовольство ШУКАЛЬСКОГО не омрачалось тем фактом, что в результате всего этого он был подвергнут остракизму со стороны общества и брошен своей женой – вскоре после развода он женился на гувернантке своей дочери. Это событие также собрало вокруг него кружок молодых художников, который впоследствии положил начало «Племени шукальщиков герба Рогатого Сердца». Название группы произошло из фразы в письме, которое художник отправил одному из них, исключенному из Академии художеств за поддержку ШУКАЛЬСКОГО; «Мой психический герб: рогатое сердце. Если вам нравится такой герб, сделайте себе значки – серебряные и красные». (Впрочем, рога — вообще важная деталь облика персонажей его произведений. W.)
Вскоре шукальщики, очарованные творчеством Мастера, стали организовывать еженедельные встречи, где представляли свои работы и обсуждали славянство; позже, по примеру ШУКАЛЬСКОГО он же СТАХ из ВАРТЫ, они изменили имена на другие, лучше, по их мнению, звучащие, такие как Мариан из Кшешовиц (Мариан Конарский), Праковит из Рыглиц (Вацлав Боратыньский), Славеслав из Жолыни (Францишек Фрончек) или Курханин из Слоцины (Станислав Глива). Группу возглавлял вождь племени, выдвинутый на эту должность Учителем, вручившим ему серебряный индейский браслет с бирюзой; соплеменники также получили от СТАХА декоративное кольцо, которое должно было быть передано следующему принятому в племя художнику, но оно быстро сломалось. Помимо участия в дискуссиях и выставках, шукальщики издавали журнал «Krak/Крак», в котором нападали на затхлое художественное сообщество, а СТАХ из ВАРТЫ обзывал академических художников и критиков «сборищем организованных невежд и хулиганов Запада».
Критики, впрочем, не остались ему в долгу, написав, что они «сыты по горло собственным хамством и не нуждаются в импорте из Америки».
Я отвергаю все авторитеты
В 1930–1936 годах ШУКАЛЬСКИЙ вновь пребывал в Штатах; сойдя с палубы теплохода «Пилсудский» в Гдыне вместе с «соплеменниками», он вскоре развязал новые скандалы, которые закончились двумя судебными исками о клевете и сожжением всего тиража каталога выставки.
Однако, занимаясь общественной жизнью, он находил время для художественной деятельности; благодаря покровительству силезского воеводы Михала Гражиньского он создает скульптурные проекты (в том числе монументального памятника Болеславу Храброму
и саркофага Юзефа Пилсудского).
Все более радикальный в своих взглядах (и даже названный кандидатом на пост первого «Гитлера польской культуры и искусства»), он изобретает Духтыну (Duchtyna) — культовое место для всего народа, построенное у подножия Логова Дракона (Smocza Jama) (где отдавали бы дань уважения Пилсудскому-освободителю и статуе Святовида в виде огромного коня, в седле которого сидят Маршал, Казимир Великий, Коперник и Мицкевич).
Идея Духтыны была неразрывно связана с новой, славянской и улучшенной Польшей II и Неуропой (Neuropa), мирными общественно-государственными организациями, созданными после исключения из Европы (впрочем, не конкретизированного) таких стран, как Англия, Франция, Италия и Германия, и символизируемой перевернутой свастикой, названной ШУКАЛЬСКИМ «Гамадионом». Он также пытается основать «Дом творца», школу для молодых художников, и Союз молодежи, организацию, которая будет способствовать перестройке польского государства; ее члены должны были носить льняные рубашки синего цвета или, по меньшей мере, «маленькие белые пуговицы». Он также разработал логотипы Toporł и Topokrzyż – последний должен был стать символом организации, которую он назвал «Gospodarczą Organizujemy Jedność/ Организуем Экономическое Единство» (т.е. GOJ), и использоваться для обозначения польских магазинов (потому что закон запрещал маркировать еврейские магазины). Однако даже у националистов из журнала «Prosto z mostu/Без обиняков» были большие проблемы с Шукальским и его творчеством.
В 1936 году была опубликована статья, в которой всерьез обсуждалась идея о том, что, может быть, следует заказать у ШУКАЛЬСКОГО проект, достойный его таланта, если он пообещает, помимо прочего, что ни одна из фигур не будет больше колонны Сигизмунда, что число глаз, рук и ног будет равно числу 2, что «ни один национальный герой не будет иметь другого ни в спине, ни в животе или вообще где-нибудь, что ни один национальный герой ниоткуда не высунется и не выползет из кого-то другого, что сама Польша не выпрыгнет у него ни из головы, ни из сердца, ни из печени, ни из селезенки, ни вообще откуда-нибудь», и что ни у одной из фигур не будет хвоста.
Тем временем ШУКАЛЬСКИЙ, сочиняя письма своим ученикам, изобретает собственный шрифт и проявляет необычайное чувство словообразования. В конце концов он, вероятно, приходит к выводу, что его видение польскости нуждается не только в художественном, но и в литературном выражении.
В результате в 1938 году он создал и опубликовал псевдоисторическую драму под названием «Krak syn Ludoli», которая на его причудливом языке называлась «дзеявой/dziejawa».
Во введении (предисловии) автор объясняет, что славяне совершили ошибку, позволив навязать себя христианскую культуру – у них больше нет своих мифов и обычаев. Таковые нельзя воспроизвести, но можно воссоздать из сохранившихся крошек для обучения будущих поколений. Именно такую цель ставит перед собой СТАХ из ВАРТЫ, рассказывая свою версию истории Крака «молодым славянам во исполнение их расового предназначения». Язык и стиль работы еще более причудливы, чем в его ранних работах, и в то же время прочно укоренены в традиции «Молодой Польши». Вышеупомянутые «одмрочи» — это нечто вроде актов пьесы: «каждое из одмрочей выходит из темноты и в темноте же скрывается». Мы знакомимся с древней историей славян Малой Польши, где народ порабощен жестокими дряхлыми жрецами нового, чуждого бога Хье Ве (Hjeh Weh): Безрукого Глупца и Безголового Черного Дрозда. Эти жестокие люди пугают людей фальшивым драконом, символом страха. Им противостоит Крак, сын кузнеца, и его соратники – молодые люди. Именно они восстанавливают веру в старого доброго СвятОвида ценой жизни своего лидера. Эта фантастическая сказка также должна аллегорически изобразить ситуацию борьбы Рогатых Сердец под предводительством Крака-СТАХА со старыми слугами Запада за новую славянскую культуру и новое искусство.
Пьеса писалась, когда ШУКАЛЬСКИЙ уже сидел на «чемодане муссового выбленды» (“na walizce musowego wyblędy”). Войну он провел в Калифорнии, где и жил до своей смерти в 1987 году, посетив Польшу лишь однажды, в 1957 году.
В 1940 году он начал заниматься своего рода антропологией слова, когда, слушая сообщение военного времени из шведского города Бохуслана, заметил, что название звучит подозрительно по-польски. В результате он изобрел теорию «зерматизма». Согласно этой теории, первые люди зародились на острове Пасхи, а после наводнения, затопившего его, создали новую цивилизацию в швейцарском Церматте.
В то время они говорили на одном универсальном языке – «мацимове/macimowa» (материнская речь), которая в результате миграций народов становилась все более дифференцированной, пока не привела к тому, что стало трудно распознавать общие корни. Вот самый интересный момент теории: «эта древняя «мацимова» — просто обычный польский диалект, но его форма настолько архаична, что в нем нет даже элементарной грамматики». Большинство названий городов, стран, рек и т.д., являются трансформированными словами «мацимовы». Это приводит к удивительным этимологическим выводам. Вот небольшой пример: “Вавилон (Babylon — Baby Lon – «Малыш Лон») показывает, что первая община была посвящена «Лону Старухи», которая была олицетворением острова Пасхи (в древности его называли Матавери или «Мать Веры»)”. За прожитые в безвестности годы он написал 42 тома сочинений на эту тему с 14 000 иллюстраций, которым дал название, как он сам говорил, «робко-напыщенно»: «Мне принадлежит весь мир».
СТАХ из ВАРТЫ скоропостижно скончался в возрасте 94 лет, возможно, из-за посещения супермаркета несколькими днями ранее, во время которого с ним произошел небольшой (как тогда казалось) несчастный случай. Его прах был развеян друзьями на острове Пасхи. Перед смертью он при деятельной поддержке своего друга Гленна Брея успел выпустить альбомы с репродукциями результатов своего творчества и вновь появиться в американской поп-культуре. Его большим поклонником (и спонсором одной из выставок) является некий Леонардо Ди Каприо (здесь ниже вы можете видеть малыша Леонардо на руках у художника, это снимок 1983 года),
а члены рок-группы “Tool” вдохновляются его скульптурами не только при оформлении обложек своих музыкальных альбомов.
12. Очередная статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz носит название:
КОЛОНИИ из ЧУЛАНА, или КАК МОГЛО БЫТЬ
(Kolonie z lamusa czyli jak być mogło)
Давайте представим себе, допустим, год 1976-й. Польша как раз в очередной раз увеличила экспорт каучука, становясь одним из ведущих мировых производителей натуральной резины. К сожалению, урожай бананов в этом сезоне оказался чрезвычайно скудным – вероятно дают о себе знать начавшиеся изменения климата. Амазонское воеводство едва справляется с наплывом туристов, а богатые поляки массово выезжают в свои африканские зимние усадьбы — спасаются от европейских морозов. У них хватает средств на это, потому что они, в конце концов, неплохо обогатились на добыче нефти и продаже айсбергов, что является нашей народной специализацией. Польша — последняя мощная колониальная держава. Такой она стала благодаря мудрой политике колонизации без завоеваний и с согласия местного населения, которому рыцарственные славяне, издавна славившиеся своей толерантностью, всегда предоставляли гражданство своей страны. Ну ладно-ладно, быть может с этой самой толерантностью небольшой перебор. В конце концов все помнят кровавые столкновения на фоне расовой нетерпимости в Радоме и колонизацию Мадагаскара.
Все это фрагменты очередного добытого из забвения романа Стефана Барщевского? Вовсе нет. Вопреки видимости, такие мечты лелеяли важные представители правящих элит Второй Жечи Посполитой. После обретения независимости появилось много проектов возрождения и дальнейшего развития страны. Наравне со Стеклянными домами, строительством порта в Гдыне и совершением цивилизационно-гигиенического прыжка в будущее благодаря туалетам-«славойкам» существовали также гораздо более смелые концепции, которые с нынешней точки зрения выглядят скорее фантастическими, чем реалистическими. Впрочем, их уже тогда не принимали всерьез, хотя всегда находился круг уважаемых граждан, веривших в совершение невозможного. В эпоху междувоенного двадцатилетия стандартной идеей такого типа была империалистическая экспансия Жечи Посполитой на землях и водах во имя строительства колониальной мощи, сравнимой с мощью Великобритании, Франции или хотя бы Бельгии.
Зачем наши земляки едут в неведомый африканский закуток?
Идея польского колониализма не с потолка свалилась – о заморской экспансии подумывали уже в XIX веке, усматривая в этом шанс для возрождения Жечи Посполитой.
Кроме восхищения персоной Мауриция Бенëвского и его приключениями на Мадагаскаре, черпали вдохновение также из образца Курляндии XVII века – ленного владения Польши до III разбора – чей герцог Якоб Кетлер/Jakub Kettler выказывал колониальные намерения, основав крепость Новая Курляндия на Тобаго и купив у португальцев небольшой остров Святого Андрея возле устья реки Гамбия в Африке.
Две сотни лет спустя путешественник Стефан Шольц-Рогозиньский/Stefan Szolz-Rogozinski, друг Болеслава Пруса, во время экспедиции на Черный континент купил у местного вождя землю на острове Мондоле/Mondoleh в Камеруне. Цена была относительно невысокой и составила 10 отрезов материи, 6 кремневых ружей, 3 ящика джина, 4 сундука, 1 черную тужурку, 1 цилиндр, 3 шляпы, 12 красных шапок, 60 баночек помады для волос, 12 браслетов и 4 бархатных платка. В 1883 году там заложили польскую станцию, откуда Шольц-Рогозиньский делал вылазки вглубь Камеруна.
Однако экспансия поляков на Черном континенте не задалась, потому что спустя год в Камерун нагрянули немцы и англичане, имевшие виды на эту частицу Африки и также перекупавшие вождей чем ни попадя. Рогозиньский, не имея особого выбора, предоставил колонию в распоряжение Великобритании, чтобы она не досталась германским захватчикам, но в 1985 году две империи договорились между собой и Камерун стал германской колонией. Сам Шольц-Рогозиньский, по тогдашним сообщениям, впал из-за этого в депрессию; он трагически погиб в 1896 году, попав под колеса парижского омнибуса.
Путешествия Шульц-Рогозинського по Африке отозвались громким эхом в Польском Королевстве и изрядно возбудили воображение современных им литераторов. Кроме Болеслава Пруса о них с энтузиазмом высказывался Хенрик Сенкевич, который на страницах журнала “Słowo” призывал соотечественников собирать деньги на финансирование экспедиции и заверял, что ради такой высокой цели сам будет экономить на сигарах.
Наше предприятие будет успешным; продажа товаров принесет нам прибыль
В междувоенном двадцатилетии к колониальным проблемам подходили методично и юридически обоснованно, создавая различные организации, такие как Польское эмигрантское товарищество (Polskie Towarzystwo Emigracyjne), Научно-исследовательский институт эмиграции и колонизации (Naukowy Instytut do Badań Emigracji I Kołonizfcji) и Союз пионеров-колонистов (Związek Pionerów Kolonialnych). Проблемами колониальной экспансии занималась также Морская и речная лига (Liga Morska I Rzeczna), которая призывала опровергнуть черную легенду «о нашей безбрежной народной лени». Однако доподлинная колониальная горячка охватила общество Второй Жечи Посполитой на грани двадцатых-тридцатых годов. Впрочем, не без причины – по Европе разнеслись слухи о планирующемся Лигой Народов новом разделе мандатов на бывшие немецкие колонии. Живописная картина экзотических земель, которые только того и ждут, чтобы над ними взяли шефство, распалила «самые горячие умы»; LMiR, преобразованная в 1930 году в Морскую и колониальную лигу (Liga Morska I Kolonialna) (кстати, величайшая организация того времени – перед самой войной в ней насчитывался почти миллион членов) постановила развернуть агитацию за признание Польше мандата на какую-либо территорию. Намеками указывалось на Камерун, аргументируя это тем, что поляки были там прежде немцев. Правда из раздела мандатов ничего не вышло – Лига Народов вообще не собиралось устраивать подобного рода ревизию – однако воображение потенциальных будущих колонистов ломало все преграды. Они видели в заморской политике шансы выхода на новые рынки сбыта, ликвидации безработицы, а также оказию для «искоренения польской вялости и перековки польской психики в огне конкурентных сражений с сильнейшими народами мира». Ежедневные газеты пестрели восторженными картинами польского империалистического могущества, ну а Морская и колониальная лига уверенно взялась за работу.
Раз уж не получилось с Камеруном, нужно было найти что-то другое. Еще в 1928 году поляки заинтересовались Анголой, в то время португальской колонией, планируя экономическое сотрудничество и поселение на тамошних землях. Годом позже из Польши выехали первые колонизаторы: газеты живописно описывали ожидающее их в Анголе благоденствие, в результате чего тут же появились жулики, которые выманили несколько десятков тысяч злотых у земляков, жаждавших плантаций и приключений. Ангольская авантюра достигла своего апогея в 1930 году, когда разнесся слух, что Польша хочет купить Анголу; короче говоря, португальцы рассвирепели и ввели эмиграционные ограничения для предполагаемых поселенцев. В 1935 году в Анголе пребывали только пять польских плантаторов, а один из пионеров, Михал Замойский, в своем письме, напечатанном в газете “Gazeta Polska”, откровенно писал, что быть колонизатором – это тяжелая работа, заняться которой он никому не советует.
Однако Морская и колонизационная лига не уставала в своих усилиях. Оказия для очередного завоевания Африки подвернулась в 1933 году, когда в Варшаву приехал неофициальный представитель правительства Либерии (стоявшей в ту пору на грани банкротства) с предложением о налаживании экономических связей. В результате подписанного вскоре после этого соглашения Либерия выделила полякам 50 плантаций под выращивание каучуконосов, а также шоколадных и кофейных деревьев. Колонисты вновь начали паковать чемоданы, и на завоевание Африки отправились корабли с цементом, солью, железом, одеялами, гвоздями и пятью сотнями ночных горшков (вроде бы с облупленной эмалью, что объясняли отсутствием спроса среди местного населения). Деятельность Морской и колонизационной лиги в Либерии не возбудила энтузиазма у других государств, особенно это касалось Соединенных Штатов, увеличивавших в этой стране свое влияние, в связи с чем в 1937 году соглашение между Морской и колониальной лигой и либерийским правительством было разорвано. Здесь нужно вспомнить, что вокруг этого как никак фантастического замысла поселения в Либерии появились еще более фантастические легенды – и до сих пор сторонники польского колониального могущества твердят, что в соглашении с Либерией содержалась тайная клаузула относительно рекрутинга 100 тысяч человек на случай военной угрозы Польше со стороны других европейских государств.
К более удачным поселенческим предприятиям Морской и колонизационной лиги можно отнести единственно основание поселка Морская Воля в Бразилии, хоть и в этом случае нельзя сказать об ошеломляющем успехе. Ни плантации в Мозамбике, ни отправка поселенцев в Перу удачными предприятиями назвать невозможно. И хотя Юзеф Бек заявил, что по его мнению «польские колонии начинаются в Рембертове», Министерство иностранных дел также имело свой колонизационный план: в 1937 году оно предприняло переговоры с Францией относительно передачи Польше Мадагаскара – туда собирались переселить польских граждан еврейской национальности (это тогда появился лозунг: «Евреев на Мадагаскар!»). Еще в марте 1939 года Министерство иностранных дел послало запрос в Лигу Народов относительно возможности закрепления за Польшей части Антарктиды: правда посылать туда поселенцев не собирались, но обладание хотя бы одним квадратным метром заморских колоний было вопросом престижа.
Немедленно активизировать систематическую пропаганду насчет колоний
Замыслы колонизации не отозвались громким эхом в польской фантастике той поры. Можно даже сказать, что никакого эхо вообще не было. Ибо единственные действительно достойные упоминания произведения были изданы еще до 1918 года. Самым ранним из таких произведений была “Zemsta/Месть”Болеслава Пруса 1908 года (мы писали об этом произведении в “Nowa Fantastyka” № 1/2006);
а в 1912 году вышли из печати “Ludzi elektryczne/Электрические люди”Я. Крука (J. Kruk). В этом втором тексте замысел поселения поляков в пустыне поддерживают уже французы, которые хотят явным образом избавиться от остатков Великой Эмиграции, «хотя виновником всего этого переворота является стоящий во главе Акционерного общества колонизации Сахары инженер Казимеж Халич, знаменитый своими исследованиями и изобретениями в области электричества, лауреат многих премий». Впрочем, именно изобретения Халича обеспечивают полякам успех в Африке и славу новому городу Электрополису.
Колонизационные мотивы появляются также в романе “Wyspa Lenina/Остров Ленина” (1931) Эдмунда Езерского (Edmund Jezierski), где 100 тысяч идейных коммунистов по предложению Лиги Народов высаживаются на остров в Тихом океане, чтобы там в тишине и покое построить себе лелеемую в мечтах утопию. План, однако, терпит крах, потому что коммунисты решают выдать на-гора 200 процентов нормы в борьбе за власть, а не в механических мастерских.
Несомненно, для писателей воображаемая картина колониальной Польши была чем-то более близким к действительности, чем к фантастике. В видениях будущего Польша иначе добивалась роли державы: вместо того, чтобы покорять дальние страны и в поте лица закладывать там плантации (и тут же возлегать на верандах с тропическим шлемом на голове), поляки с ходу становились предводителями объединенной Европы или даже мира, к чему их подвигала трагическая судьба их отчизны и великая любовь к свободе. На страницах фантастических романов Морская и колониальная лига проигрывала вместе с Лигой Народов.
13. Очередной фрагмент литературного обзора Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Ежи Стаховича/Jerzy Stachowicz, опубликованный на стр. 70—71, носит название:
ПИСАТЕЛИ БЕСТСЕЛЛЕРОВ из ЧУЛАНА. ЧАСТЬ ВТОРАЯ, или ХИМИК против СУФРАЖИСТКИ
(Pisarze bestsellerów z lamusa. Сzęść druga, czyli chemik kontra sufrażystki)
Отмечая 40-летие своей творческой деятельности, Антоний Фердинанд Оссендовский/Antoni Ferdynand Ossendowski писал: «У меня насчитывается 130 томов литературных произведений, 7000 рассказов, статей, эссе; с переводами на иностранные языки количество моих сочинений повышается до 1780». Правда, Оссендовский любил преувеличивать – например, он выдавал себя за профессора, хотя не имел такого научного звания, и утверждал, что знает восемь иностранных языков, в том числе китайский и монгольский – но это не меняет того факта, что он был великим тружеником, который писал даже до семи книг в год, а при оказии путешествовал, охотился и вел весьма богатую светскую жизнь.
Не писал три дня, потому что произошли жуткие события
Хотя Оссендовский, родившийся в 1876 году, начинал свою сознательную жизнь совершенно обычным образом, изложить ее перипетии, пожалуй, еще труднее, чем рассказать о многочисленных результатах его творчества. Юноша изучал химию в Петербурге, затем учился в Сорбонне, и казалось, что он станет блестящим русским ученым польского происхождения. Однако, к нашему счастью, Оссендовского с детства привлекало писательство, и он уже в гимназии был редактором школьной газеты. Похоже, что наибольшее влияние на нашего героя оказал диалектический материализм, который направил историю на новые пути, но также сотворил из ученого, выполнявшего после учебы для российской армии некоторые работы на Дальнем Востоке, польского писателя и путешественника.
Чтобы воздать ему справедливость, упомянем, однако, что уже около 1905 года он опубликовал первый роман на нашем отечественном языке, носивший название “Noc/Ночь”. Именно в это время в двери пана Антония постучалась великая история, понимаемая с марксистской точки зрения, которая позволила ему сыграть много зачастую противоречащих друг другу ролей. Так, наш литератор был революционером в 1905 году, за что заработал два года сидения в крепости, затем избрал сторону контрреволюции – подделывал документы, преследуя цель уничтожения большевиков (так называемая афера Сиссона), действовал в качестве советника и тайного эмиссара Белой гвардии в Монголии у кровавого барона Романа фон Унгерн-Стернберга, самозванного монгольского хана.
Затем он оказался в Нью-Йорке, где публиковал романы и делал все, что мог, ради торжества Польского Дела, а также (sic!) боролся с сионизмом. В конце концов, уже как знаменитая особа, он появился над Вислой, где прославился как преподаватель высшей школы, путешественник, писатель и журналист, а после 1939 года вовлекся в антинацистскую подпольную деятельность. То есть Оссендовский был ученым-авантюристом, который своими приключениями на голову бьет Индиану Джонса. А при оказии он еще и написал десятки книг.
Барон тут же призвал меня к себе
Более всего он прославился как писатель-путешественник. Он описывал отдаленные страны, о посещении которых другие люди могли только мечтать. Вместе с коллегой, которого Оссендовский знал еще по работе для царской армии, Камилем Гижицким, он много путешествовал в 1924 – 1926 годах по Африке, что дало ему обильный материал для многочисленных репортажей и приключенческих романов с такими броскими названиями, как, например, “Orlica. Powieść z życia górali wysokiego Atlasu/Орлица. Роман из жизни горцев Высокого Атласа” (1925).
Однако больше всего споров породили его приключения в Азии в годы революции. Тут трудно было отделить фантастику от правды, тем более что он был одним из немногих, описывавших эти события. Вроде бы в ходе своих приключений в Монголии, описанных в книге “Przez kraj ludzi, zwierząt, bogów (konno przez Azię Centralną)/Через страну людей, зверей, богов (верхом через Центральную Азию”, напечатанной первым изданием в Нью-Йорке, он не один раз видел левитировавших буддийских монахов и проник в тайны Агарты.
Однако самая интересная история тех, монгольских, времен нашла таинственное завершение лишь в ходе Второй мировой войны. В 1921 году барон фон Унгерн и Оссендовский посетили буддийский монастырь Гаднан, где им предсказали, при каких обстоятельствах они умрут – причем фрагмент предсказания, касавшийся Оссендовского, утверждал, что Оссендовский перед смертью получит некий знак от барона. А поскольку фон Унгерн вскоре был расстрелян, наш писатель счел, что проблема прекратила существование и ему удастся прожить по меньшей мере 100 лет. Поэтому он удивился, когда под конец войны его посетил гитлеровский офицер, назвавший себя племянником барона фон Унгерна. Вскоре после этого события, 3 января 1945 года, писатель умер. Еще больше пикантности добавляет предположение, что Оссендовский был одной из нескольких особ, которые знали место, где барон спрятал свои легендарные сокровища, которые страстно разыскиваются до сих пор (включая научные экспедиции СССР и менее официальные усилия лозоходцев).
Увидел толпу (…), предводительствуемую карликом, мчавшимся на прикрепленных к ногам моторах
К сожалению, Оссендовский, несмотря на массу фантастических приключений – а может быть именно поэтому – написал всего лишь одну строго научно-фантастическую книгу: роман “Zbuntowane I zwyciężone/Взбунтовавшиеся и побежденные” (1925), изданный впервые на русском языке в 1915 году (как “Женщины, восставшие и побежденные” W.).
Это была история настолько же феминистическая, сколько и космическая. Итак, в недалеком будущем женщины, которым осточертело мужское всевластие, устраивают глобальную, «пламенную» революцию. Революционерки-суфражистки массово поджигают дома в метрополиях мира с помощью воистину адского изобретения – «маленьких шариков, воспламенявшихся ярко-синим пламенем», так что «вспыхивали, как солома, толстые железные балки и массивные медные и бронзовые предметы». К сожалению, мужчины вновь побеждают, а жестокие женщины отправляются в ссылку на антарктический остров Гарвея. Героем романа выступает капитан Стенерсен (в русской версии Сидельников), капитан одного из кораблей, везущих узниц в изгнание. В ходе рейса он влюбляется в Марту (в русской версии – Ольгу), дочь изобретательницы взрывных шариков.
Поэтому, выполнив миссию и оставив возлюбленную на милость пингвинам, капитан решает перейти на другую сторону и вернуться во главе спасательной экспедиции. Поскольку денег у него нет, он принимает весьма спорное решение: пьет «без перерыва два дня и две ночи». Как это в довоенных романах бывает, ему приходит на помощь судьба, дарящая ему три великолепных алмаза. Свежеиспеченный богач Стенерсен покупает современный корабль, называет его собственным именем и вместе с сопровождающими его профессором Рейнертом (в русской версии – Залесовым) и путешественником журналистом Карлсеном (в русской версии – Григорием Жуковым) спешит на выручку к храбрым женщинам.
К сожалению, на острове Гарвея они обнаруживают только пепелище, трупы и лед.
Оказывается, что суфражистки были истреблены таинственными существами. Весьма вскоре путешественники встречаются с одним из них: «Между льдинами лежало живое существо. Оно походило на человека и был защищено от холода толстой, напоминающей сукно тканью. Путешественникам казалось, что они видят перед собой уродливого старого карлика из сказок. Огромная голова, покрытая редкими седыми волосами, голова без глаз, со лбом, нависшим над крошечным сморщенным лицом, с трудом держалась на тонкой, прозрачной шее». Оказывается, что это один из космитов, использующий для передвижения весьма футуристические роликовые коньки и попавший в передрягу: «На одной ноге, крепко привязанная к обуви, блестела металлическая коробка с целым рядом вертящихся колес, у другой же были лишь обрывки ремней. Из коробки еще выходил пар и слышались тихие взрывы. Все поняли, что один из двигателей вырвался из-под ноги этого необыкновенного существа и умчался куда-то в пространство, оставив на снегу тот след, который завел сюда путешественников».
Герои романа спасают это странное существо и в награду получают приглашение в его страну, укрытую подо льдом, где знакомятся с высокоразвитой техникой кампартов (так зовутся космиты): «Карлик подошел к каждому из путешественников и подал им маленькие таблички с проведенными от них проволочками к такой же пластинке, укрепленной на лбу карлика. И тотчас же все они услышали тихий, приятный голос безобразного урода, нет не услышали, а почувствовали звуки его голоса…». Они узнают также, что космиты не слишком высоко ценят людей: «Жалкие, глухие люди! Вам не дано слышать этих чудных мотивов, этого гимна великой природы… Мы же услаждаем свой слух и зрение электризуемыми металлами, нагреваемыми минералами и медленно разлагаемым веществом… Мы достигли полного развития всей нервной системы…». Люди нужны им для интеллектуального окормления (насыщения их «интеллектуальной энергией») ремисов, жутких, похожих на спрутов, помощников кампартов, а также атров – первобытных людей, обращенных пришельцами в рабство. Не удивительно, что Стенерсен не проявляет желания дружить с такими существами и предпочитает, вместе с коллегами, подстрекнуть артов на совершение революции.
Битва между всеми этими существами предоставляет героям возможность найти томящуюся в заключении Марту и сбежать на поверхность острова, а затем и на корабль.
Завершение романа достойно истории о приключениях Джеймса Бонда – разумеется, подледное убежище мерзких космитов вместе со всем островом погружается в пучину полярного океана.
Несколько раз я думал в Ван-куре, что погибну, но затем отправлялся на верблюде в Ургу
Посмертная легенда Оссендовского не менее фантастична – в 1945 году его труп эксгумировали и подвергли исследованию, поскольку НКВД, знавший, что Оссендовский написал антикоммунистическую и безумно популярную книгу “Lenin/Ленин”, изданную в 1930 году, хотел удостовериться в том, что он действительно умер.
Также и по этой причине книги Оссендовского в ПНР подверглись запрету. Как и в случае Антония Марчиньского, творчество писателя пережило ренессанс на грани восьмидесятых и девяностых годов прошлого века. Приключенческие романы все еще в моде даже в том случае, если приключения ограничиваются загоранием на экзотическом пляже.
облако тэгов
