Окончание интервью, взятого Янушем Урбановичем от имени сетевого журнала “Esensja” у Мацея Паровского -- опубликованное (выложенное в сеть ) 01 марта 2001 года, оно носит название:
НЕТ ЕДИНСТВЕННОГО ПОСТМОДЕРНИЗМА
(Nie ma jednego postmodernizmu)
Мацей Паровский: Мы обсуждаем результаты опросов (голосований). В опросе журнала «Nowa Fantastyka», который был устроен иначе, задуман по-другому, аналогично и в голосовании «Сфинкс»-а ("SFinks"), результаты были определенно иными, чем при голосовании за премию имени Зайделя.
”Esensja”: Те люди, которые ездят на конвенты, не покупают «Cфинкс»-ов.
Мацей Паровский: На конвенты ездят разные люди, я иногда вижу их пьяными, ссорящимися. И я вижу, что там идет потасовка за голоса.
”Esensja”: Я не думаю, что посетители конвентов являются единственной репрезентативной группой читателей фантастики, но и группа читателей «Сфинкс»-са также нерепрезентативна. Одно дело – «Сфинкс», другое – конвенты. Разве среднестатистический фэн не находится посередине, где-то между этими группами?
Мацей Паровский: Я делаю журнал не для «среднестатистического фэна». Я не понимаю такого понятия – «среднестатистический фэн». Можно ли связать его с «Фениксом»?
”Esensja”: Я не знаю.
Мацей Паровский: У меня самый большой тираж литературного журнала в Европе...
”Esensja”: Который неустанно падает.
Мацей Паровский: У всех тиражи падают.
”Esensja”: У „Fenix”-а не падает.
Мацей Паровский: Неправда. Падает! К счастью, у меня другая философия, чем у “Fenix”-а. Настолько другая, что я не беру «CyberJoly Drim», а “Fenix” берет. Философии настолько разные, что «Феникс» не берет «Убитого» Креса, а я беру. О чем речь? Ведь для авторов и читателей это хорошо, что мы разные.
”Esensja”: Вы сами придумали себе читателя.
Мацей Паровский: Это вы придумали мне придуманного читателя. Я вообще не думал о читателе, когда посылал в печать «Карлгоро, 6 часов вечера»,
«Золотую галеру»
или «Бомбу Гейзенберга».
Я просто умирал от восторга.
Де Голль однажды сказал: «Всегда, когда я был прав, я был в меньшинстве». Я редактирую журнал с самым большим тиражом среди литературных журналов в Европе. Журнал, который люди читают, в котором пишут, дебютируют, рисуют. И ко мне приходят фэны, среди которых я узнаю гневных авторов графоманских текстов. Или очерняют меня в фэнзинах и в Интернете. Фэновские бонзы карают меня за то, что я ни разу не приехал на их замечательную конвенцию. Это превратилось в доподлинную охоту на ведьм. Теперь они все взяли дела в свои руки и будут вершить литературное правосудие. Над кем? Над тем, кто лучше, чем вы сами. Поражение Дукая в Варшаве – это позор для польского фандома. Но Дукай отчасти принял на себя удар, направленный на меня. Я так считаю.
На этом мероприятии были представлены редакторы трех журналов и одного издательства, и все они были заинтересованы в успехе Бжезиньской. Они продвигали ее книгу и свои журналы. Была хорошая возможность пригвоздить Паровского к позорному столбу: «Почему ты не взял то, что получило премию?». Вот так вынесли мне приговор. Если в зале суда сидит семья одного из подсудимых, а за судейским столом (я не говорю о фальсификации голосов, я имею в виду количество присяжных заседателей) члены той же семьи, мне интересно, какой будет результат. И должен ли я кланяться этой судейской комиссии, когда вижу ее состав? Я думаю, что рассказ Дукая был лучшим! Я спросил у коллеги, что он думает о рассказе «И любил ее хоть помирай/A kochał ją, że strach», он сказал, что рассказ так себе. Я взял карандаш и начал править текст, потому что спотыкался на предложениях. Ну и подумал – зачем я это делаю, ведь у меня есть для этого номера рассказ Земкевича «Żywa gotówka/Живые деньги»
и фрагмент повести Жердзиньского,
а для следующего -- «Сердце тьмы/Serce mroku».
Так зачем мне это делать? Коваль [Мирослав Ковальский из издательства “superNowa” – прим. Esensja] давил, потому что Коваль хотел продвинуть ее книгу. И Варшава вынесла свой вердикт. Большинству из них было сподручно продвинуть свое и показать, что я ничего не знаю.
”Esensja”: За премию имени Зайделя проголосовало несколько сотен человек. Протокол доступен.
Мацей Паровский: Кому он доступен? Где его можно увидеть? В 2000 году было голосование – будут ли объявлены результаты? Числа? Ведь фандом, насколько помню, 64 голосами против 41 однозначно определил, что он не хочет эти числа знать, т.е. не хочет, чтобы другие знали. Это попросту несерьезно. Так дела не делаются. Я видел последний «Локус», тоже голоса – расклад очень точно показан.
”Esensja”: Точно так же неизвестно, кому не досталась Нобелевская премия в этом году.
Мацей Паровский: Послушайте. Есть группа из пятисот человек. Вдобавок существует неассоциированное с нею сообщество из пятидесяти тысяч человек.
”Esensja”: А кто ассоциирован?
Мацей Паровский: Фэндом, те, кто покупают «Феникса» и «Фантастыку». Их тридцать-сорок тысяч. А тех, кто эти журналы читают, в пять раз больше.
”Esensja”: А эти пятьсот человек, это кто?
Мацей Паровский: Участники конвента. Авторы. Издатели. Фэны. Аспиранты. Критики, аколиты. Ну и души, сабли или костры, как это принято на сеймиках. Все самозванцы.
В конце концов, ведь и я вхожу в число этих пятисот. А теперь они говорят, что они – это фантастика, а я нет. Земкевич вообще отказал мне в праве на Януша. Так кто с Ним, с Зайделем, водку пил, обсуждал и спорил – фэны или я?!
Не знаю, фантастика ли они. История, которая признает, что одни правы, а другие – нет, нас рассудит.
Я принимаю к сведению приговор Варшавы и морально с ним не соглашаюсь. Вот и все.
”Esensja”: Может быть, стоит возобновить присуждение премии журнала «Фантастыка»?
Мацей Паровский: Я думал об этом. Но это значит – выставить себя на осмеяние, присуждая премию вместе с Енчмыком, Орамусом и Шольгиней! Во-первых, мне придется выбирать между авторами со своих страниц, обидев кого-то из них. Во-вторых, делать выбор между другими авторами, и моими, что нарушило бы принцип справедливости. Когда существовал один лишь журнал «Фантастыка», а других не было, он мог присуждать премию. И дотянуться до Земкевича с его рассказом «Человек в поезде/Człowiek z pocągu» из «Проблем/Problemy». А сейчас мы соревнуемся, воюем. Первая жертва на войне – правда.
Можно сделать нечто другое, я об этом думал. Но тут, прежде всего, нужно договориться со всеми журналами. Дескать во всех журналах печатаем список всех польских рассказов, прилагаем отрывной купон анкеты, и указываем на этом купоне адрес единого центра. Не премия Зайделя или «Сфинкса», а премия читателей четырех-пяти редакций. Я имею в виду “Portal”, “Magic and Sword”, “Fenix”, “Fantastyka”. Однако я не имею права составлять свое жюри. Это было бы легкомысленно. Я участвую в игре. Как я смог бы выбрать между, скажем, рассказом «Спящая красавица/Śpiąca Królewna» Земкевича и хорошими рассказами Дукая, Бялоленцкой, Земяньского, Хуберата или Жердзиньского, которые были у меня в том же году. Что скажет Жердзиньский, если я выберу Земкевича? Мой автор. А вот читатель—объективный судья, при условии, что он не является в то же время редактором, издателем, девушкой или шурином автора.
Конечно же, аудиторию, состоящую, в том числе, из тридцати сотрудников этих трех журналов или издательств, заинтересованных в продвижении одного конкретного автора, объективным судьей никак не назовешь.
”Esensja”: Сейчас будут вопросы из зала. От разных людей собранные. Первый: где вы отводите место в фэндоме для игроков RPG , и что, по-вашему, представляет собой фэндом?
Мацей Паровский: Большую часть моей жизни чтение было моим личным делом, а не организационным. Я здесь не для того, чтобы придумывать место для игроков в фэндоме.
”Esensja”: Отношение «Новой фантастыки» к игрокам всегда было холодным, если не сказать враждебным.
Мацей Паровский: Неправда!
”Esensja”: Была одна приличная статья про РПГ. Одна!
Мацей Паровский: Есть журналы, посвященные играм? Есть. Был ли в них достойный текст, посвященный литературе? Задаются ли геймеры в своих журналах вопросом, куда поставить тех, кто любит литературу, а не игры? Почему вы требуете, чтобы я придумал для них место?
”Esensja”: Речь идет о враждебном отношении «Новой фантастыки» к игрокам.
Мацей Паровский: Самая жесткая и острая статья о геймерах, напечатанная в «Новой Фантастыке», была написана Земкевичем.
”Esensja”: Худшую статью об игроках, напечатанную в вашем журнале, написали Матерская и Попëлек.
Мацей Паровский: Худшую всегда можно найти, а это трезвомыслящие девушки.
”Esensja”: По тексту видно, что они никогда не играли и вообще не понимали, о чем идет речь.
Мацей Паровский: Я не отважился бы искать игрокам их место где бы то ни было, потому что это их проблема и их задача. Все, что я знаю, это то, что когда я нахожусь на литературных, литературно-фантастических и литературно-геймерских, то есть смешанных мероприятиях, я смотрю на игроков со стороны, фотографируюсь, обмениваюсь с ними парой слов. Я спрашиваю, является ли факт того, что что-то торчит, результатом вспучивания клея, или это элемент маскировки? Они отвечают, что это несовершенство модели, улыбаются.
Это одно из приключений взрослого человека, который всякий раз, когда читает что-то о какой-то области, в которой совершенно не разбирается, всегда прикасается к феномену некомпетентности или неполноты.
”Esensja”: Дело не в технических вещах, а в том, что, например, они не видели RPG-сессию своими глазами, что, например, написали, что RPG-сессия идет по фиксированному сценарию, а это совершенно не соответствует действительности. Игроки свободны в выборе действий персонажа.
Мацей Паровский: Отвечаю очень обобщенно: мир, зрители, Польша разделились на фэнов, любителей и фанатиков определенных сфер, и они очень строго охраняют эти территории. Они окидывают враждебным взглядом любого, кто приходит извне. Азимов описал это в сборнике эссе под названием «Магия и золото».
Внутренняя критика фантастики всегда была более жесткой по отношению к тому, кто пришел извне. Все книги авторов, которые не вышли из гетто, которые не были известны в фэндоме, априори подвергались гонениям. Только позже мы задумывались, может быть стоило утопить этого парня, а не обезглавить. Вот так культурная реальность оказалась разбитой на маленькие участочки, с которых каждый рычит на каждого другого и каждый с такой небрежностью формулирует точку зрения, что трудно понять, что происходит, и трудно осознать, что есть только одна интерпретация, которую представляет наша группа.
Я получал распечатки онлайн-дискуссий обо мне и «Новой Фантастыке», но мне пришлось о них просить. Я пришел в ужас от вписанной в ваши размышления, априори, заранее предполагаемой моей недоброжелательности. От вашего упрямства, мелочности, жадности. Но потом я включил радио и послушал, что люди говорят друг о друге. Сегодня в Польше настолько высока концентрация злобных, нечестных, неприязненных по отношению к другим людям, негативных мнений, что единственное, что ты можешь сделать, это отказаться от эмоциональных переживаний и заниматься своими делами. Или повеситься.
”Eszensja”: Следующий вопрос из зала: как по-вашему, какова причина сужения читательской аудитории «Новой фантастыки», какие действия вы намерены предпринять, чтобы завоевать себе читателей? Планируются ли какие-либо изменения в журнале?
Мацей Паровский: У меня сложилось впечатление, что причины сужения читательской аудитории «Фантастыки» идентичны причинам сужения читательской аудитории других журналов и книг в Польше. Функционирование литературного ежемесячника с тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров на этом фоне – феноменальное явление, успех. Это раздражает.
Происходит великая революция в средствах массовой информации, в Польше существует проблема бедности, в Польше существует проблема ошеломления новыми возможностями, которые базируются не на чтении только, а на путешествиях, прослушивании, просмотре, играх и странствиях в киберпространстве. Способ остановить падение и переломить тенденцию – который я знаю лучше всего, я не говорю, что он единственный, и я не говорю, что он лучший, – это обеспечить журналу репутацию заслуживающего доверия, честного, содержательного журнала, который дает своим читателям продукт высочайшего духовного и профессионального качества. Также я думаю о новостях, подарках, показах, конкурсах, скидках, думаю об интересных идеях, литературных и публицистических. И хочу обратить ваше внимание на то, что иногда несколько сотен человек в месяц ходят в кино в Польше, показывая контролеру номер журнала «Фантастика» вместо входного билета.
”Esensja”: Но количество читателей уменьшается и в один прекрасный день может уменьшиться настолько, что вам денег и на хлеб не хватит…
Мацей Паровский: Есть такая опасность...
”Esensja: И что тогда?
Мацей Паровский: Я не знаю. Знаю только, что я пытался связать журнал с чем-то, что выходит на явь во всех социологических и маркетинговых исследованиях. Мой читатель – любитель кино. Это то, на что я опираюсь, это то, чего я придерживаюсь, и, наверное, именно это дает мне остановку падения продаж и необходимые для дальнейшего функционирования журнала деньги от рекламы фильмов. Я подумываю об Интернете, хотя пока еще только подумываю, потому что не знаю, насколько Интернет способен увеличить читательскую аудиторию, насколько перспективен переход на другой носитель. Боюсь этого.
”Esensja”: Спасибо. Следующий вопрос: почему в «Новой Фантастыке» доминируют тексты с очень актуальным политическим посылом, причем этот посыл форсируется с полным пренебрежением художественной стороной?
Мацей Паровский: Я не согласен с оценкой «Новой Фантастыки», содержащейся в этом вопросе. Какие политические тексты?
”Esensja”: Например, колонки Енчмыка или несчастный Регалица, тексты Павла Сольского...
Мацей Паровский: Регалица был два с половиной года назад, и он попал в самый центр большого польского спора, который продолжается до сих пор.
[
Был один провокационный текст, в котором Павел Сольский высмеял агрессивный феминизм и показал, как сложно переплетаются корни американской культуры.
Поэтому я не согласен с тезисом о том, что доминируют политические вещи. Я не согласен также с том, что это вещи, сделанные художественно плохо. Был один яркий политический текст Яцека Комуды, очень интересный, который получил в опросе читателей столько же голосов за лучший, сколько и за худший текст года. Думаю, что в такой мало сплоченной стране, как Польша, нет ничего странного в том, что пишутся рассказы на эту тему.
”Esensla”: Если они только свидетельствуют о чем-то и не говорят ничего интересного, то их нужно с ходу печатать?
Мацей Паровский: Я думаю, что текст Яцека Комуды был очень интересным исследованием маргинала, который пытается морально возвыситься и терпит неудачу. И весьма мрачным показом доведенных до крайности духовных последствия военного положения. Удаление этого рассказа из журнального выпуска было бы шагом цензуры. Посткоммунистическим.
”Esensja”: Помню, как вы анонсировали в своих редакционных статьях тексты о потопе. Потом появился рассказ “Мокрые пальто”, я прочитал его два раза, и по сей день не знаю, о чем он был. Уж точно не о потопе.
Мацей Паровский: Не анонсировал. Всего лишь намекнул в одной (!) редакционной статье. Давайте же, черт побери, внесем тут полную ясность. Я позволил себе минуту задушевной беседы с читателем. Опыт моего поколения показывает, что в прозе проявляются интенсивные общественные переживания. Для меня, например, совершенно неожиданным был всплеск волны социологических романов: Зайделя, Внук-Липинского, Орамуса, Вольского, Жвикевича и, наконец, мой. Я-то думал, что я единственный, кто пишет такую книгу. Тогда был август 1980-го, в 1981 году издательство начало его печатать, и один из издателей сказал мне: «Мы отвергли некоторые вещи, подобные вашей, но у нас открылись глаза». Так что в культуре зрело что-то внутри, под сподом, но однажды взорвалось. И вот случился потоп. Я ни черта не знал об этом, потому что ничего не понял из телесообщений, да я телевизор особо и не смотрел, я редактировал книгу. И только родственник-вроцлавянин рассказал мне, как это выглядело.
Он показал – вот досюда вода доходила, рассказал—как она воняла, что с собой несла, рассказал про диарею, про все такое. И я начал понимать, что пережил город. Тогда до меня дошло, что для такого количества людей, а Вроцлав не глупый и не маленький город, это наводнение было чем-то похожим на то, чем для меня были коммунизм и март 1968 года. И поскольку я этот март изрыгнул в виде прозы, статей и литературных миниатюр, то через четыре или пять лет начал подозревать, что и Вроцлав изрыгнет, выплюнет этот потоп. Не более. Вот это я и сказал. «Мокрые пальто» было единственным послепотопным текстом, который я напечатал после значительных его исправлений. Потому что в этом тексте была эмоциональная запись того, о чем рассказывал мне мой двоюродный брат, запись этого ужаса, наложенная на поэтику хоррора. Это действительно был не лучший в литературном отношении рассказ, так что, возможно, с моей стороны было рискованно печатать его отчасти потому, что он соответствовал моим литературным заявлениям. Но мне он и в самом деле понравился, правда, -- и это факт—вдобавок, может быть, еще и за то, что точно вписался в матрицу моих псевдо-пророчеств.
Поймите! Когда меня избивали в марте, когда я спасался бегством вместе с другими людьми, я ведь не знал, что впитываю в себя нечто, что останется со мной, внутри меня до конца моей жизни. И что те, кто бежит рядом со мной, или на другой стороне улицы, тоже это впитали. То, что позже вылилось в социологическую фантастику. Об этом наводнении рассказывали с таким же огнем в груди, с каким я рассказывал о марте. Может быть, я еще что-то прочитал об этом в “Одре” и отреагировал. Редакционная статья — это не только описание того, о чем в журнале и на какой его странице идет речь. Но вы все еще злитесь на меня за все, что бы я ни сделал или не сделаю. Другим же сходят с рук настоящие аферы.
”Esensja”: Ну, более легкий вопрос: на «Краконе-97» вы сказали, что отвергли рассказ, который позже появился в «Фениксе», «Священный месяц Ринь».
Мацей Паровский: Я знаю! Я хочу поговорить об этом!
”Esensja”: Подождите, это вопрос из двух частей: вы сказали, что отвергаете его, потому что в нем пропагандируется убийство детей. И а теперь вот у вас вышел в свет рассказ «Настоящие ослики светятся в темноте/Prawdziwe osiołki śwtecą po ciemku», в котором в образе замечательных суперпарней представлены саентологи.
Мацей Паровский: Да какие они замечательные? Опасные. Странные, грозные. Которые, de facto, убивают. Они производят перенос души. Они сжигают людей, варят их в масле.
”Esensja”: Но у них все это работает, эта их психотехнология. Вы не боитесь того, что после публикации «Осликов…» кто-то может уверовать в саентологию?
Мацей Паровский: «Ослики» – это странная, экзотическая, тревожная история, знакомящая с этой самой опасной процедурой переноса душ, которой, не дай Бог, кто-то будет подражать. Она показалась мне литературно интересной, хотя я и по сей день я считаю этот рассказ незавершенным в том смысле, что в ней было несколько, хм… «платоновских» абзацев, которые достаточно было просто дописать, чтобы сделать его гораздо лучшим, вот только это был рассказ на три с половиной, крепкие три с половиной, а не четыре с минусом. Я не знал, что посоветовать автору.
”Esensja”: Я спрашиваю потому, что центр по борьбе с сектами обвинил автора рассказа в том, что он пропагандирует саентологию.
Мацей Паровский: А я подумал – секта обвинила. Этот рассказ вывел на сцену новое качество, не такое новое, каким в рассказе Баранецкого была телепатическая передача биоэнергии, но в нем оказалось то, чего не было в нашей фантастике. Были города, ракеты, роботы, полиция, потом киберы. А тут было нечто другое. Вы знаете, цензорский карандаш в моей руке, дескать это нечто опасное, это надо вычеркнуть, не то. Что не потянулся к тексту, но даже не дернулся. И я хочу сказать еще кое-что. И когда я читал рассказ Лазарчука, цензорский карандаш тоже не дернулся, потому что у меня нет такого карандаша. Я попросту не купил этот рассказ.
Впрочем, я хорошо помню, при каких обстоятельствах я объяснял, почему не напечатал Лазарчука. На «Кракон-98» меня спросил ПЕТР ХОЛЕВА—не по идеологическим ли причинам я отверг рассказ. И я честно ответил: «Да, конечно». Я не согласился с Лазарчуком. У него там некое общество, некая реальность, живые существа, часть метаболизма которых заключается в поедании собственных детей—я сильно упрощаю. Прилетевшие с Земли космонавты испытывают к этому отвращение. И восстают против него. Но конечная философия этой истории такова – не судите, не выносите приговоров, может быть, так и должно быть. Делается уступка, и я с этой уступкой не согласен. Я вырос на другой литературе. Когда Филеас Фогг, совершая путешествие за 80 дней света, въехал в Индию и там увидел, что на костре сжигают женщину, вдову умершего человека, он не сказал «такая уж ее судьба», а разогнал толпу и спас ее. Конечно, я не сторонник того типа вмешательства, который был описан братьями Стругацкими в книге «Трудно быть богом», но я за литературу, которая знает свой долг. И литература здесь не для того, чтобы сказать: они убивают детей, ну что ж—вот какие они есть, тут ничего не поделаешь. Я имел в виду, что Лазарчук вводил на сцену определенный тип межзвездного пофигизма, определенный тип морального равнодушия.
”Esensja”: Эта раса разумных существ была сконструирована таким образом, что когда их отучили от подобного рода действий, они оказались обреченными на вымирание.
Мацей Паровский: Эта история показалась мне ловушкой, тихой, структурно закамуфлированной рекламой подлости и пассивности. Я рад тому, что рассказ появился в «Фениксе», а не у меня, в «Новой Фантастыке», потому что я считаю его мерзким. В мире, в котором по нечистым, впрочем тоже, причинам армии НАТО вторгаются в Югославию, потому что кто-то кого-то выселяет и убивает, говорить: «Жаль, что такое происходит, но так это работает», или, например, что «любимое занятие камбоджийца – падать в глиняную яму с мотыгой в затылке, не нам судить...». Было что-то такое же подлое и мерзкое в этом Лазарчуке.
”Esensja”: Но они делают это не потому, что им это нравится, а потому, что они вынуждены.
Мацей Паровский: Они? ИХ нет, они придуманы как носители гнусного тезиса, скрытого извращения. Можно сконструировать историю о том, что мужчине приходится бить женщину, потому что тогда в его организме выделяются определенные ферменты, которые позволяют ему жить. Если он не бьет свою женщину раз в день, не пинает ее ногами, то не сможет жить. Потому что его тело устроено таким образом, что нуждается в сильном возбуждении. И вот дикие животные вымерли, климат стал мягче, горы сгладились. Только когда мужчина месит свою женщину ногами, в его мозгу высвобождается стимулирующее вещество, и он далее живет. Поэтому приезжие, видя, что он мордует свою женщину, говорят: «Это очень плохо, но тут наше дело—сторона».
”Esensja”: Был и такой рассказ. «Чудовища» (“The Monsters”) Шекли.
Мацей Паровский: Не совсем так, но спасибо! И это тоже была вредная и подлая история, и я сказал на редсовете, кажется, в 1987 году: послушайте, идея о том, что жены умоляют, чтобы их убили хвостами, что они отвергают любую помощь от другой цивилизации, дескать пусть эта самая цивилизация держится от них подальше… Этот рассказ оскорблял женщин, человека и мужчину в частности.
”Esensja”: Но рассказ был не о людях.
Мацей Паровский: В мире, в котором мы живем, рассказ, который говорит «при чем тут мы, не наше это дело» -- такая себе история. Это не цензор, сидящий во мне снял эту историю. А эстет. И, вероятно, моралист. Я думаю, что мы можем, что иногда должны выбирать между посланиями. Это сообщение показалось мне вредным. Он нес в себе убеждение в том, что пассивность и терпимость ко всему – это хорошо, это нормально. Они спускают кожу с кого-то – если не могут получить удовлетворение иначе, что ж... Я не купился на эту культурную установку. Смердела и была отравленной.
”Esensja”: Вы неустанно подстраиваетесь под постмодернизм.
Мацей Паровский:«Неустанно подстраиваюсь?» Не очень приятная формулировка. Но допустим, что иногда это происходит. Эстетически.
”Esensja”: Смысл постмодернизма – это моральный релятивизм.
Мацей Паровский: Нет! Единственного постмодернизма не существует! Я говорю о постмодернизме, когда Сапковский в рассказ, посвященный человеку с мечом за спиной, блуждающему по пустыне, легонько втискивает вкусные аллюзии на пять других мифологических и литературных произведений. Для меня это постмодернизм.
А то, что не важно, ем я или меня едят, готовлю я из кого-то обед или из меня таковой готовят, насилую ли я или меня насилуют—нет, для меня это не постмодернизм. Для меня это хаос, нигилизм.
Постмодернизм — это состояние духа, в котором пережитые произведения, книги, фильмы, концерты, комиксы так же важны, если не более важны, чем жизненный опыт. И эти произведения, пережитые, прочитанные, входят в мои произведения, в мою жизнь, в мою душу.
Для меня постмодернизм – это диалог, игра с природой и культурой. А то, что происходит у Лазарчука, у того Шекли, это ситуация балаганной шутки и в то же время философской агрессии. Агрессии против человечности, против величия, против правды.
Я не феминист, но я бы присоединилась к феминисткам, протестующим против рассказа Шекли. Это было глупо. Идея литературного образа жены, будь то ящерица или женщина, которая хочет, чтобы ее убил муж и говорит пришельцу: «Отвали, не вмешивайся» – столь же интересна, как и идея образа жены алкоголика, которую он бьет и которая говорит мужчине, который их разлучает: «Оставь меня, он меня бьет, потому что он мой муж, за это я его и люблю».
”Esensja”: А если бы в рассказе речь шла о жене паука, пожирающей своего мужа?
Мацей Паровский: Но там были гуманоиды.
”Esensja”: Да, в случае Лазарчука, но не в случае Шекли.
Мацей Паровский: Вы пропустили одно великое произведение, где в аналогичной области моя мораль уступила место эстетике: я имею в виду замечательную новеллу в фильме «Баллада о Нараяме» Там старики зимой поднимаются на гору умирать, чтобы освободить место для молодых, предоставить им жизненное пространство.
Я был в ужасе, осознав значение этого. Представьте себе, как сильно может воздействовать такой фильм на людей в стране, где в одной квартире живут три семьи. Они скажут «а теперь бабушка, давай-ка шуруй на чердак, там минус пятнадцать и ты ненадолго будешь мучиться». Но в этом фильме было жестокое достоинство, это было ужасно, но был там и элемент победы над собой. А Лазарчук раздражал меня своей замаскированной, сомнительной убедительностью. Не все хорошо написанные тексты печатаются. Печатаются тексты, которые идеологически соответствуют человеку. Гжендович не купил «Убитого». Я не купил Ледтке, а Гжендович купил. Он, вероятно, не взял бы «Вампиров из Оджиконьской», я охотно взял. Так и должно быть. В этом и заключается плюрализм, а не в том, что я могу печатать только то, на что указывает мне ПЕТР ХОЛЕВА. Меня ужасно беспокоит, когда мои честные и искренние ответы используются против меня. Петр спросил меня, случалось ли так, что я не принимал текст из-за своих убеждений. Я ответил максимально честно – каждый печатает то, что его так или иначе устраивает, и речь шла не о техническом несовершенстве, потому что с технической стороны к ним особых претензий не было.
”Esensja”: Кстати, раз уж речь зашла о подборе текстов для журнала – почему вы отказались от редакционных советов, больше не проводите их в «Новой фантастыке»?
Мацей Паровский: Я не отказался. В последнее время редсоветы снова проводятся. Правда в том, что редакционный совет – это не святыня, на которую молятся, а оперативное мероприятие. Редсоветы проводились, когда в редакции было 15 человек. А когда журнал делают четыре человека – руководители отделов публицистики, художественно-оформительского, отдела польской литературы, иностранного отдела, одна из которых приезжает в редакцию время от времени, а остальные очень заняты, иногда бывает сложно их собрать. Эти вопросы решаются по телефону.
”Esensja”: А не кажется ли вам, что журнал, которым руководят три человека и для которого эти трое много пишут, теряет контакт с читателем?
Мацей Паровский: Как бы там ни было, мы немного путешествуем по Польше. Каждый месяц я организую встречи в Варшаве на улице Электоральной. Мы единственные на рынке, у кого есть колонка писем читателей, у нас высокий процент дебютов. Новые и новые авторы появлятся во всех отделах – публицистики, графики, литературы, нам пишут рецензии на книги авторы со всей Польши -- под псевдонимами и собственными именами.
Колонка коротких рецензий была создана в 1990 году, когда выяснилось, что на рынке каждый год появляется не двести книг фантастики, а тысяча, и Холлянек сказал: «С этим надо что-то делать. Мы должны что-то с этим делать. Панове, этих книг сейчас в пять раз больше». Орамус -- хоть он обычно и пропускал мимо ушей ворчание Холлянека -- подумал, что старик прав, и придумал колонку «коротышек», в результате чего в журнале стали появляться двенадцать рецензий вместо четырех. Вот так появились эти самые короткие рецензии. Под влиянием рынка... и как следствие свободы творчества.
С другой стороны, нежелание подписывать «коротышки» настоящим именем является следствием их вынужденной поверхностности. Вроде как-то неловко хвастаться коротким текстом. В «Фениксе», кстати, тоже «коротышки», если таковые появляются, оснащаются весьма загадочными подписями.
”Esensja”: И не порождает ли это опасность, что все вернется на круги своя? Как было тогда, когда Инглëт, прикрываясь псевдонимом, крушил критической дубиной все, что попадалось ему на глаза, не боясь того, что к нему кто-нибудь прицепится?
Мацей Паровский: Большинство этих отзывов отнюдь не разгромные. С другой стороны, ваше обвинение Инглëта в недобросовестности кажется мне деструктивным и надуманным.
”Esensja”: Ну что ж, нам пора заканчивать. Спасибо за интервью.
Чтобы не слишком далеко уходить от поднятой темы, я выложу здесь еще одно интервью Мацея Паровского. Конечно, его следовало бы выложить тогда, когда шло обсуждение текущих номеров журнала "Нова Фантастыка" за 2000-2001 годы. Не выложил, да -- промашка вышла. Выкладываю сейчас потому, что из этого интервью можно многое понять о Паровском, как человеке, журналисте, писателе. Понимаю, что кое-какие всплывшие в разговоре детали окажутся непонятными тем, кто не слишком глубоко находится в теме. Но сопровождать все эти моменты примечаниями, значило бы написать примерно такой же (или даже больший) по объему текст, а у меня на это нет ни желания, ни времени. Поэтому если что-то непонятное зацепит, GOOGLE вам в помощь. Ну а если GOOGLE не поможет, тогда что ж, пишите, попробуем разобраться. И еще одно: я не дал тексту перевода отлежаться (чего делать не следовало бы), поэтому если наткнетесь при чтении на нечто явно несуразное, пишите тоже. Итак, интервью. Его взял у Паровского Януш А. Урбанович (Janusz A. Urbanowicz) от имени младенческого в ту пору (основан в 2000 году) сетевого журнала “Esensja”, чей сетевой адрес https://esensja.pl Оно опубликовано в двух номерах (1 и 2) журнала 2001 года. Первая часть (выложенная в сеть 1 февраля 2001 года) носит название:
«СРАЖАЯСЬ с СОБОЙ и с ДРУГИМИ, Я СТОЮ <на своем>»
(Łomocząc się z sobą i z innymi, trwam)
”Esensja”: Вы редактор журнала “Nowa Fantastyka”. Вы также писали книги (в том числе роман “Twarzą ku Ziemię/Лицом к Земле”, сборник рассказов “Sposob na kobiety/Подход к женщинам”).
Позже в «Фантастыке» был напечатан фрагмент прозы под названием «Miłdgor/Милдгор», и что-то из всего этого должно было получиться. Так почему не получилось?
Мацей Паровский: В начале восьмидесятых, после отмены военного положения, у меня появилась идея для романа. Но я оказался не в состоянии с нею справиться: и в литературном, и в психологическом, и в политическом отношении. Я довольно-таки тщательно проработал главного героя, функционера тайной полиции в захваченной лунянами Швейцарии. Луняне – это земляне, жившие на Луне, которые, пользуясь достижениями электроники и космонавтики, овладели банковскими ресурсами Швейцарии. Эта страна, в свою очередь, экономически доминирует в мире, но пребывает в условиях своеобразного военного положения. Определенные люди, такие как мой Милдгор, следят за соблюдением порядка.
Я хотел заняться его подсознанием и сознанием; невозможностью совмещения его внутреннего «я» с внешним образом. Внешне он преследовал мятежников, в то время как внутри чувствовал себя человеком, находившемся не на своем месте. Он сам был немного бунтарем, живущим не в той, в какой следовало бы жить, стране. У меня было несколько классных идей. Однако роман не писался, потому что сама мысль о том, что он может быть написанным и опубликованным в тогдашней Польской Народной Республике, казалась бредовой. Тогда ты либо шел в подполье, либо писал романы о чем-то другом. Это была попытка писать социологическую фантастику в реальности, которая уже распрощалась с социологической фантастикой. И меня заблокировало кое-что другое. Я писал фрагмент о двух полицейских, которых избил один из оппозиционеров... И тут убили Попелушко.
Я выпал в осадок. До меня дошло, что это невозможно: писать о тогдашней реальности в своем романе. Это был другой мир. И, что еще смешнее, я понял это не сразу. Это провернулось внутри меня. Ты берешь некий замысел – получается рассказ. Берешь другой – рассказа не получается. Ты откладываешь его в сторону, вертишь, перекладываешь… не получается. Вот так у меня было с «Милдгором».
Я не мог справиться с противоречивыми импульсами, исходящими из реальности и от литературной, воображаемой ситуации. Я и сейчас иногда поглядываю с интересом на этот замысел, но...
Позже я узнал от неслучившегося издателя, что подобная невзгода приключилась и с несколькими другими писателями. И не только фантастами. Они не смогли выполнить задание под названием: «Я пишу роман, который имеет значение для меня и для Польши в 1983 году, и пытаюсь издать его в этой стране». У них попросту ничего не вышло.
Но пришли другие молодые люди, и у них начало что-то получается, хотя и не сразу. В те годы удавалось писать рассказы Баранецкому и Орамусу.
”Esensja”: Но Баранецкий – это все же немного раньше.
Мацей Паровский: Нет-нет. Все правильно: восемьдесят второй и восемьдесят третий. В то время я уже писал «Милдгор». Это кульминация Баранецкого и мои мучения с романом. «Gieny cmientarne/Кладбищенские гиены» были взглядом под другим углом на эти эмоции. Орамус смог с ними справиться.
Я – нет, мне не дался полуреалистический роман, действие которого происходит в Цюрихе.
И еще. Конечно, в молодости я представлял себя писателем, но правда в том, что я дольше всего был журналистом. И журналистом, весьма даже довольным собой. То, чем я занимался, доставляло мне удовольствие и приносило успех... И речь тут даже не о читательском успехе (я мало что о нем знал). В редакции мне говорили, что я хорош. Однажды, в мое отсутствие, кто-то сказал, что мои статьи -- лучшие в журнале. А я об этом понятия не имел, конечно, потому что жутко мучился с этими статьями. Я хотел, чтобы они были хорошими, но я не знал, что они таковы и есть.
Собственно, так и была написана моя четвертая, пожалуй, самая важная книга – «Czas fantastyki/Время фантастики». Он была составлена как раз из этих статей...
”Esensja”: Ужасно устарела эта книга.
Мацей Паровский: Не все придерживаются такого мнения. Я знаю, что люди из-за пределов фантастического сообщества кое о чем из нее узнали. Например, о том, что мы серьезно относимся к миру и реальности. Что мы серьезно относимся к своему воображению, что мы видим свое место в культурном массиве и что нам нечего стесняться и стыдиться – в контексте знаний о По или Оруэлле.
”Esensja”: Да, но тогда культура была другой – высокой. Сейчас культура очень четко разделилась на массовую и высокую, а фантастика находится примерно посредине.
Мацей Паровский: Культура не разделилась на высокую и низкую. Попросту есть хорошие и плохие книги, хорошие и плохие фильмы, пьесы, радиопостановки...
”Esensja”: Я согласен с этим делением, но высокая культура и массовая культура отличаются так называемой «мишенью», целевой аудиторией.
Мацей Паровский: Одна из тех идей, которыми я руководствуюсь при работе над «Новой Фантастыкой» (далее: «НФ» – прим. ред.), – это попытка обойти проблему «мишени». Нужно ответить на заданный самому себе фундаментальный вопрос: для чего нужна литература и чему служит кино? Если ответ звучит так: они используются для того, чтобы убить время, они товар, который выстреливается в «мишень» и который дает этой самой «целевой аудитории» то, чего она хочет, тогда в том, что я делаю, нет никакого смысла.
Однако, если принять, что литература и кино – это необходимый каждому обществу культурный и эмоциональный «витамин», который избранные, талантливые писатели и кинематографисты вырабатывают в себе, а затем вырывают из себя и выбрасывают на рынок… Что литература – это индивидуальное решение проблем общества. И это общество еще не знает, что где-то там, на заднем плане, в кресле под лампой или у свечи, сидит и нечто пишет Вильям Шекспир.
”Esensja”: Шекспир не сидел сзади под лампой, он был среди людей, он создал то, что мы сегодня называем массовой культурой. Он писал о людях, убивающих друг друга, и его аудитории это нравилось.
Мацей Паровский: Я говорю о Шекспире, потому что всегда беру «Бурю» как пример строго фантастической пьесы, а о Шекспире говорю, потому что его личность и его творчество доказывают, что «мишени» нет. Есть только великое искусство, которое бросает всех на колени! И я хочу, чтобы это было зафиксировано в этом интервью. У меня было такое приключение. Приехавшая ко мне в гости двоюродная сестра, который изучает лингвистику и понятия не имела о фантастике, взяла в руки «НФ». Журнал открылся на рассказе «Они»: там есть такой маленький учителишка в большом мире вампиров. И моя кузина сказала: «А я и не знала, что ты публикуешь такие рассказы. Что фантастика – это нечто такое... Эта история обо мне. Это я -- учительница из Скаржиска в тесноватом платье».
А что? Печатать рассказы в стиле По, Баркера или раннего Азимова, написанные амбициозными, состоятельными молодыми людьми – это губить фантастику. Нужно дать место талантливым дукаям in statu nascendi, жерзиньским in statu nascendi. Тем, кто несостоялся, кто еще только становится на ноги. «НФ» и существует для того, чтобы публиковать нечто существенное, печатать рассказы людей, у которых есть смекалка, есть талант...
”Esensja”: Писатель сидит под лампой и воспринимает флюиды, которые вокруг него крутятся?
Мацей Паровский: Нет, он решает свои проблемы. Это важный элемент моей философии. Если некто честно ставит перед собой собственную проблему и ее решает, это значит, что он решает проблемы каждого сотого, а может быть и каждого пятнадцатого землянина.
”Esensja”: Очень оптимистичное заявление.
Мацей Паровский: Не знаю, оптимистичное ли. Другие журналы придерживались принципа бульварной литературы, третьи утверждали, что нужно перепечатывать наилучшее из того, что показали американцы -- и сходили со сцены. Я же, сражаясь и с собой, и с другими, стою <на своем>.
”Esensja”: Готовясь к интервью, я просмотрел несколько старых ежегодных комплектов «Фантастики». И за последние пять лет у меня скопился десяток или около того «Фениксов» (“Fenix”), где есть хорошие американские истории, которые меня тронули, которые мне что-то рассказывают, в то время как в «НФ» таких текстов я нашел лишь три.
И вы утверждаете, что то, что говорит о важных проблемах – это круто, а то, что пишут американцы – не круто. Вы читаете американскую фантастику? Ту что издается же сейчас?
Мацей Паровский: На мой взгляд, одной из причин, по которой потерпела крах, например, польская версия журнала “Asimov’s magazine”, cтало иное отношение к фантастике, чем то, которое я представляю.
Там не было польской прозы, которая тем временем стала важной для польского читателя. Вместо этого была англосаксонская проза. В нашем журнале была еще одна вещь, которая мне кажется очень важной – это журналистика.
”Esensja”: Но в “Asimov’s...” под конец появилась журналистика.
Мацей Паровский: Какого типа?
”Esensja”: Рецензии, эссе.
Мацей Паровский: Совершенно верно. А я под журналистикой также подразумеваю слежение за теми проблемами, которые поднимает и обсуждает Енчмык в своих статьях, Холиньский – в своих. Под журналистикой я понимаю поддержку движения любителей научной фантастики. Даже спор с ним... Концепция фантастики как жанра, в котором реализуются определенные шаблоны, и в котором все точно названо, мне кажется концепцией в краткосрочном плане. С другой стороны, концепция фантастики как литературы воображения, связанной с реальностью, с историей литературы, искусства и социальными дискуссиями. И еще – я не порочил англосаксонскую фантастику. Я ее читал, но не в оригинале, а только в переводах.
”Esensja”: Кстати, вы вообще знаете английский?
Мацей Паровский: Не знаю. Когда я читаю, например, уоллхеймовские антологии, те антологии, которые пускала в оборот Дорота Малиновская, антологии «Небьюлы» и натыкаюсь в рассказах на реальность, то эти рассказы мне нравятся больше, чем те, которые реальность не используют. Я также читаю комментарии тех людей, которые составляют эти антологии, и в этих комментариях время от времени наталкиваюсь на точку зрения на фантастику, почти идентичную моей. Так что я не чувствую себя аутсайдером и одиночкой.
Скажу больше. Вот меня с разных сторон критикуют за мой выбор фантастики, а потом я листаю антологии, сделанные моими антагонистами, и вижу, что грехи, в которых меня обвиняют, – это не грехи, а черты фантастики, которая удивляла нас – фантастов – в 1980-е и 1990-е годы. Потому что оказалось, что фантастика немного отличается от той, с которой мы начинали. Попросту жанр фантастики изменяется. И если вы говорите, что помните из пары годовых комплектов «Фантастыки» 1-2 текста и 15–20 из «Феникса», я могу только ответить, что внимательно слежу за опросами, устраиваемыми Войтеком Седенько, и там результат противоположный... Так что мы имеем дело либо с другой точкой зрения, либо с другим вкусом. Что я понимаю и принимаю.
”Esensja”: Короткий вопрос: какую литературу вы считаете развлекательной?
Мацей Паровский: Я не даю определения развлекательной литературе. Мне подбросили эту проблему. Не я провозгласил манифест развлекательной литературы в 1985 году на съезде фантастов в Варшаве.
”Esensja”: Ну ладно. Но они прежде всего хотели писать хорошие в литературно-техническом отношении вещи.
Мацей Паровский: Покажите мне того, кто хотел бы писать нехорошие в техническом отношении вещи.
”Esensja”: Я могу показать в «Фантастыке» несколько вещей, которые технически слабы.
Мацей Паровский: А в сборнике «Мы делаем революцию» (“Robimy rewolucję”) таковых показать не сможете?
”Esensja”: Те рассказы, возможно, скучны, но, по крайней мере, понятно о чем они.
Мацей Паровский: Видите ли, мы затрагиваем проблему вкусов и так называемого внутреннего патриотизма. Вы говорите от имени одной группы, я говорю от имени другой.
”Esensja”: Вы сказали, что когда фантастические рассказы развлекательного характера получают премию Зайделя, Зайдель переворачивается в гробу. Но Зайдель тоже писал приключенческие рассказы, весь этот цикл про космического путешественника – это прежде всего приключения.[/i]
Мацей Паровский: Послушайте. Мы находимся в тисках определенного языка и в тисках определенного спора. Никто, кроме мазохистов и профессионалов, рецензирующих книги, не читает литературу для того, чтобы помучиться. Кто что находит в литературе – дело сложное. Один хочет найти кого-то похожего на себя, а другой хочет найти кого-то другого. Кто-то хочет разобраться в себе поглубже, кто-то хочет понять женщину или что-то еще. Мы читаем книги, а книги пишутся и за пределами идей, уж я-то это знаю. Я знаю, что есть правые писатели, которых ругают левые, но об их книгах говорят: «Это хорошая литература» и наоборот. Это выходит за рамки идеологических разногласий.
В литературе, которую я называю просто «литературой», литературой без прилагательных, есть некое благородство намерения, исполнения, благородство по отношению к внутренним порывам, к тому, чего мир таким вот условным, метафизическим образом ждет.
С другой стороны, в том, что я называю «развлекательной литературой», присутствует эффект повторения. Попытка в очередной раз использовать некие схемы, которые когда-то работали. Попытка в очередной раз рассказать ту же самую историю, которая некогда приносила прибыль.
Откуда взялась концепция развлекательной литературы? Можете ли вы себе представить, что собираются писатели, на счету у каждого из которых пять или десять книг; один – лауреат Нобелевской премии, у другого экранизировано три книги, а третьего, скажем так, анализируют в университетах и вот они собираются и решают: «Надо начинать писать развлекательную литературу». Такая сцена невообразима. Кто придумал понятие «развлекательная литература»? Мальчишки, которые очень хотели писать, и единственное, что у них было – это «начитанность» в определенных литературных условностях. И они хотели добавить еще одну историю к 758-ми историям про мятежного робота или написать 1236-ю историю про инопланетянина, который во что-то там превращается.
То есть понятие «развлекательная литература» было введено на рынок мальчишками, которые хотели печататься. Концепция и способ ее введения более или менее описаны в моей статье «Четверть часа с графоманом» (“Kwadrans z grafomanem”).
Это своего рода камуфляжная идеология под названием «Вы должны нас напечатать, потому что мы хотим быть напечатанными! И товар должен быть четко определенным!» Литература – это не договор, который человек, желающий писать, заключает с обществом, дескать я пишу, а вы печатаете все мной написанное. Литература – это риск того, что книга не получится, что получится совсем не то, что было задумано. Это определенная игра с величием и игра с истиной.
”Esensja”: С какой истиной?
Мацей Паровский: С истиной того, кто хочет ее написать. Вот только есть правдивые истины и ложные истины. Нужно вырвать кусочек души, искусно его ошлифовать и положить на прилавок. А они: «Нет, нет, нет никакой души. Мы хотим, чтобы это было так, этак и вот так, и это должно быть напечатано».
”Esensja”: Ради Бога, Роберт Силверберг пишет то же самое, а вы его публикуете.
Мацей Паровский: То же самое?
”Esensja”: Ну да. Он совершенно хладнокровно придумывает истории, продает их и зарабатывает этим на жизнь. Однажды он сказал, что пишет на заказ, что пока не получит аванс, за перо не берется.
Мацей Паровский: В 1990 году мы проводили опрос среди писателей, и то ли Гаррисон, то ли Браннер, я уже не помню, кто, сказал нам: «Ради Бога, не позвольте себе испохабить фантастику, это слишком важная вещь, не позвольте превратить ее в дешевую забаву и графоманию. Защищайте фантастику и печатайте только лучшее. Не дайте ее згноить». Он не просто сказал нам об этом. Он криком кричал. Старый писатель.
Возможно, у него самого были такие недоделки, такие выкидыши. И он знал, для чего их писал и почему хотел их напечатать. «Не испохабьте жанр» -- вот о чем он умолял.
Моя философия такова: если ты идешь в киоск и покупаешь «Фантастыку», то знаешь, что за нею стоит определенная, ну… по крайней мере, попытка достичь духовного величия. Некий тест на эмоциональную честность, определенный бросок в сторону артистизма и искусства.
Это говорит вам человек, который знаком с Сапковским, Дукаем, Жердзинским, Бялоленцкой, Баранецким. Это просто вытекает из этой философии.
”Esensja”: Ну, раз уж об этом зашла речь -- почему вы отвергли «Ruch Generala/Ход Генерала» Дукая?
Мацей Паровский: Я сказал ему, что она слишком длинная, что она не вмещается и спросил, нет ли у него чего-то другого, чего-то лучшего. Это было где-то после двух публикаций у нас рассказов Дукая. Я искал чего-то лучшего. А это ведь экспериментальная повесть. То есть длинная история. Я отказался от «Хода Генерала», по той же причине, по которой не отказался от «Иррехааре/Irrehaare», не отверг «Школу/Szkoła».
Они показались мне более динамичными, более компактными. Журнал -- не антология текстов Дукая. Знаете ли вы, сколько страниц в этой истории? Когда я печатал "Irrehaare", мне приходилось бороться за место для Дукая со своими сотрудниками, я опубликовал некоторые его рассказы, у меня в планах другие... И вот тут приходит повесть «Ход Генерала», которой, согласно моим критериям, лучше появиться в книге, чем в журнале. Она слишком велика, слишком тяжела для письма. Наверняка говорили бы, что Дукай уже не так хорош, как им был раньше.
Я отказался от "CyberJoly Drim". Я отверг Бжезиньскую. А вот с Дукаем был другой разговор: нет чего-либо другого, это слишком длинное, нельзя ли это переработать. У меня мало места. В еженедельнике я бы печатал все, и никто не смог бы это все прочитать.
”Esensja”: Я хочу поставить под сомнение тот факт, что это не лучшая повесть Дукая. Я встречаюсь с разными людьми в фандоме и почти от всех слышу в один голос: это один из лучших текстов, написанных Яцеком Дукаем.
Мацей Паровский: Боюсь, что мы имели дело с другой редакцией этой повести. Мы с Хубератом также долго обсуждали первую версию его «Гнезда миров/Gniazdo światów», но это было в 1991 году, и я долгое время работал над редактурой «Второго подобия в алебастре/Druga podobizna w alebastrze». Я убедил Зыска в том, что это очень хорошая книга, но ее нужно отредактировать. Каждую страницу.
”Esensja”: Я говорю о версии, доступной в интернете, которая позже появилась в сборнике «В стране неверных/W kraju niewiernych».
Мацей Паровский: В котором году?
”Esensja”: Полтора года назад.
Мацей Паровский: У меня в руках она была около двух лет назад.
”Esensja”: Как вы себя чувствуете, отвергнув один за другим два рассказа, которые позже получили премию имени Зайделя. Не кажется ли вам, что вы теряете «литературный нюх», ощущение того, что заводит читателя, что ему нравится?
Мацей Паровский: Я думаю, что дело не в том, что заводит читателя, а в том, что влияет на избирателей на Полконе. Я уверен в том, что рассказ Бжезиньской не заслуживает премии имени Зайделя. Я описал, возможно, несколько болезненно, те процедуры, которые привели к тому, что рассказ получил премию. Это демократия, которая основана на том, что если ты собираешь определенное количество людей в отведенном месте в назначенное время, то получаешь тот вердикт, на который рассчитывал. «Как вы себя чувствуете? Что вы чувствуете, господин Сократ, будучи приговоренным к смертной казни за богохульство компетентными греческими судьями?»
Да, я чувствую, что проиграл демократии. Мне не понравился рассказ Бжезинской. Я консультировался по этому вопросу с людьми, которые знают свое дело. Этот рассказ должен был быть включен в номер по маркетинговым соображениям, но у меня в руках были рассказы получше – кажется от Земкевича и Дукая – и я решил, что что печатать рассказ Бжезиньской все же не стоит. Я до сих пор придерживаюсь мнения, что если бы этот рассказ был опубликован мной, он не получил бы «Зайделя». С Антониной Ледтке (Antonina Liedtke) была другая проблема, этот рассказ удовлетворяет мифологические и социологические потребности очень большой группы пользователей Интернета. Он несет вам послание, обеспечивает мифологическое наполнение, это история, созданная этой огромной группой пользователей Интернета. Такая коллективная радость.
У рассказа было много технических недостатков, он слоился: сценография и ситуационное оформление сдвигали образы персонажей на задний план, а сюжет был предсказуемым от начала и до конца. Это интересный социологический феномен, но для меня очевидно, что и в 1999, и в 2000 году премию имени Зайделя получали рассказы, продвигавшиеся определенными группами.
”Esensja”: Хочу отметить, что у пользователей Интернета есть своя премия, которую они вручают тем, кто им нравится.
Мацей Паровский: И кому они ее вручили?
”Esensja”: Антонине Ледтке за «CyberJoly Drim».
Пользователям Интернета интересна эта премия, она присуждается текстам, опубликованным в Интернете. Премия имени Зайделя присуждается теми, кто собирается на Полконе. Полкон проходил в Варшаве, на него пришли более 1000 человек, это был, вероятно, самый массовый Полкон.
Мацей Паровский: Большую часть собравшихся на Полконе составили варшавяне, а варшавские фэнзины с января несли «Фантастыку» по кочкам.
”Esensja”: Ну и сколько в Варшаве этих самых фэнзинов?
Мацей Паровский: Есть «Фантом», вот он и нес.
”Esensja”: То есть один «Фантом»?
.
Мацей Паровский: Но в Варшаве есть еще и «Феникс». Я разговариваю с людьми и спрашиваю: откуда взялась Бжезиньская? Ну, вы знаете, как это было...
”Esensja”: Что это?
Мацей Паровский: Это?
”Esensja”: Ну, вы разговариваете с людьми, и они говорят: «Вы знаете, как это было». Что было?
Мацей Паровский: Это плохой рассказ, графоманский, лишенный глубины, плоский.
”Esensja”: Но забавный. Смешной фантастики нет, ее никто не пишет, а она нужна людям. А из-за этого самого вашего стремления к нагорным высям в содержании, «Фантастыка» не публикует юмористические, смешные истории, цель которых – сделать читателю приятное на 10 минут. Почему?
Мацей Паровский: Вы ошибаетесь. Вероятно.
”Esensja”: Вы говорите, что рассказ плохой, но «Зайдель» – это премия фэндома, люди голосуют за те рассказы, которые им нравятся.
Мацей Паровский: Возможно, фэндом не репрезентативен для польской фантастики.
«Действие скорее всего происходит во время Второй мировой войны в Польше. История рассказана с точки зрения одного из польских коллаборантов, который начинает испытывать некоторые сомнения в правильности своих действий. История очень жестокая и депрессивная. Показано, что здесь правит закон сильнейшего и никому нельзя доверять. Жаль только, что маловато фантастики и порой сложно понять, что же на самом деле происходит в тот или иной момент. В общем, это непростое чтение» (Из читательского отзыва).
И это первое появление произведения писателя на страницах нашего журнала. Позже новелла нигде не перепечатывалась, на другие языки не переводилась. Карточки новеллы на сайте ФАНТЛАБ нет, об авторе сайт ничего не знает. Что, впрочем, не вызывает удивления.
ГЖЕГОЖ СЕНДА
Гжегож Сенда/Grzegorz Senda (род. 1988) – польский писатель НФ, автор двух рассказов.
Уроженец и житель г. Белостока (Бялыстока). Дебютировал в жанре рассказом “Ostatni szaniec/Последний окоп”, опубликованном в журнале “Fantastyka. Wydanie Specjalne” в первом квартале 2009 года. Второй рассказ писателя – “Wojna piekieł/Война преисподних” напечатал журнал “Nowa Fantastyka” в сентябре 2010 года.
14.2. Подборка коротких текстов носит название «Пятикратно Гжегож Януш и другие литературные миниатюры» (“Pięć razy Grzegorz Janusz i inne miniatury literackie”).
То есть действительно напечатаны пять коротких рассказов хорошо известного читателям журнала польского писателя и сценариста комиксов Гжегожа Януша (Grzegorz Janusz), а также Филипа Хаки (Filip Haka), Ярослава Клëновского (Jarosław Klonowski), Александры Рачки (Aleksandra Raczka), Петра Рогожи (Piotr Rogoża) и Марека Лукашевича (Marek Łukaszewicz) (стр. 34--39). Иллюстрации ТОМАША НЕВЯДОМСКОГО (Tomasz Niewiadomski).
12. В рубрике «Publicystyka” размещено интервью, которое польский журналист, главный редактор журнала “Nowa Fantastyki” Якуб Винярский взял у заместителя главного редактора журнала “Nowa Fantastyka”, журналиста, литературного и кинокритика, писателя НФ, сценариста комиксов Мацея Паровского. Оно носит название:
ФАНКИ КОВАЛЬ. В ГОЛЛИВУД на ЗОЛОТОМ МЕТЕОРЕ
(FUNKY KOWAL. Do Hollywood na złotym meteorze)
Якуб Винярский: Ожидал ли ты, что Фанки Коваль переплывет океан и станет голливудской звездой?
Мацей Паровский: Кажется, я несколько раз бормотал нечто такое себе под нос. Поговаривали, что кинематографисты читают комиксы, да я и сам, когда просматривал иноязычные версии дэникеновского сериала ПОЛЬХА, заметил, что, судя по некоторым кадрам, его наверняка смотрел Джордж Лукас. Например, когда у ПОЛЬХА снимают маску «человека-рыбы», под нею обнажается такое же выродившееся, изъязвленное, киборгизированное лицо, как у Дарта Вейдера. В свою очередь, я вспомнил наших героев из альбома «Wbrew sobie», спасавшихся на вертолёте из-под обломков небоскреба, когда несколько лет спустя, во время показа первой «Матрицы», обнаружил там подобную сцену.
Это круто и парадоксально, потому что мы, придумывая приключения Фанки Коваля и планируя панели, часто в своих спорах ссылались на американские решения американского кино, комиксов и научно-фантастической литературе, как на ориентиры или исходные точки.
Якуб Винярский: Как ты оцениваешь успех комикса, над которым вы работали вместе с Яцеком Родеком и БОГУСЛАВОМ ПОЛЬХОМ?
Мацей Паровский: Мы попросту вошли в поп-культурную семью, во главе которой стоят американцы. Но поскольку, следуя определенным правилам, мы добавили свои проблемы, навязчивые идеи, польский темперамент и неподчинение, нарисованные точными линиями ПОЛЬХА, в результате получилась оригинальная история, которая способна понравиться Фабрике Грез.
Стоит добавить, что до того, как им заинтересовались американцы, «Фанки» купили венгры и чехи (но еще не заплатили). И то, и другое – утешает и радует, а снятый фильм принес бы вдобавок и приличные деньги. Меня будоражит также и чисто художественное любопытство: как это получится, как будет воспринято? Короче говоря, я не могу дождаться.
Якуб Винярский: Насколько сложно для тебя написать сценарий для комикса, которому теперь придется мериться силами со своей собственной легендой и тысячами комиксов, созданных с тех пор, как «Фанки Коваль» перестал публиковаться?
Мацей Паровский: До недавнего времени я был в ужасе. Читатель другой, времена другие, мы состарились. Я имею в виду руки и головы. Фанки был героем-объединителем общества, находившегося под сильным политическим гнетом, а теперь свободная Польше раскололась на фракции и опции, вцепляющиеся друг другу в горло. Им всем будет сложно угодить. Есть эстетические проблемы -- как плавно перескочить девятнадцать лет? Или как красиво оправдать изменение эстетики, чтобы изменение стало частью комиксной истории, а не откатом? Как связать сюжетные решения комикса с горячими событиями за окном, ведь в этом была сила предыдущих альбомов? Идеи, которые были у нас с Яцеком за последние 5–10 лет, размыты, поэтому приходится искать новые. У меня есть хороший опыт работы с «Бурей» -- концепцией, перенесенной и модифицированной через более 20 лет. Там, похоже, мне удалось, так, может быть, и здесь удастся.
Якуб Винярский: Как тебе работается с ПОЛЬХОМ над новым «Фанки Ковалем»? Вы все еще на одной волне спустя столько лет?
Мацей Паровский: В июле, 21-го числа, я позвонил Богуславу с дачи после двух дней работы в одиночестве, расстановки разбрызгивателей, катания на велосипеде и купания в озерце каждые пять часов. Он с ходу закрыл мне рот, потому что думал, что я громлю и разрушаю все, что он успел придумать и нарисовать. Я трижды обошел садовый участок, прижимая сотовый телефон к уху, и лишь тогда, когда он наконец позволил мне заговорить, возразил в молчавшую трубку (сигнал оказался потерянным).
Потом, совсем в другом уже тоне, мы обсудили мелкие детали. Стоит добавить, что столь же драматичным было принятие сцен со зданием Стеллар Фокс, взлетающим к звездам, в альбоме “Sam przeciw wszystkim”. Вот почему мы оба вздохнули c облегчением: возвращается старая атмосфера. Если мы и дадим маху, то это будет не в этот раз.
Якуб Винярский: Какими ты видишь сегодняшних читателей этого комикса? Думаешь ли ты о них, когда пишешь очередные сцены?
Мацей Паровский: Читатели — дети, так это было четверть века назад, и так оно есть и сейчас. Создавая комикс, ты должен активировать скрытого внутри тебя ребенка, который установит с ними контакт. Я думаю об организации времени для работы над этим произведением, об истории, о герое и его мире, о ловушках, которые расставили для него человеческие и нечеловеческие силы. Я просматриваю записи разных лет и ищу в голове хорошие, визуально значимые сцены. Комикс должен быть динамичным, умным, красочным, загадочным, удивительным. Читатель – не проблема, я вообще об этом не думаю. Ну хорошо, особенно я дорожу фантазиями о двадцатилетних читательницах. Но это занимает у меня не больше пяти минут в день.
Якуб Винярский: Вас было трое, теперь двое. Как так получилось?
Мацей Паровский: В альбоме издательства «Эгмонт» я вспоминал о том, как начинался «Фанки Коваль», в короткой статье под знаменательным названием: «У НАС БЫЛО МНОГО ВРЕМЕНИ» Первые три альбома были перенасыщены приключениями и прекрасно нарисованными. Читателю понравилось, но теперь-то у нас не столь уж много времени. Мы постарели. Яцек воспитывает двух сыновей, у него на голове издательство, я работаю в трех журналах вместо одного, у меня есть дача и внучка-аутистка, и «nie ten już, nie ten już wzrok”.
Мы живем гораздо дальше друг от друга и, насколько я понимаю, все в Польше намного больше работают и больше устают, чем раньше. Мы разъехались, наши темпераменты изменились, мы по-разному, хоть и не слишком по-разному, смотрим на некоторые проблемы. Четвертый альбом мы делаем вдвоем с БОГУСЛАВОМ ПОЛЬХОМ с согласия Яцека — фильм, если он будет реализован, мы отпразднуем втроем. Может быть мы снова соберемся для работы над пятым альбомом, тогда я буду пенсионером, может быть, меньше вовлеченным в текучку. Честно говоря, мне не хватает Яцека, у нас с ним были и есть разные характеры, мы придумывали нечто совершенно разное, затем комбинировали все это опять же совершенно иначе, и история становилась интересной также потому, что иногда мы тянули ее в разные стороны, а Богуслав разрешал спор. Не исключаю, что в ближайшие недели позвоню Яцеку и спрошу, как бы он, то есть Родди, поступил в той или иной ситуации; то есть просто попрошу совета.
Якуб Винярский: Как, по твоему мнению, изменился рынок фантастики, фантастическая агора?
Мацей Паровский: Читатели на съездах-конвентах — все те же, хотя и не те же самые, чуткие, умные, требовательные молодые люди. Те, что были некогда молодыми, сильно постарели. Наверное, сейчас стало больше девушек, феминисток и атеисток. Но также существует четкая регионализация: когда я еду в Познань, то знаю, что встречу там людей, которые поймут меня (как и я их) с полуслова. В Катовице, то есть в Цешине, а я собираюсь поехать на мероприятие SKF после пятнадцати лет отсутствия, может быть наоборот, но я встретил много силезцев на фэндомных тропах, и мы не рычали друг на друга. А вот сетевая фантастическая агора удручает, в ней полным-полно мелочных агрессивных придурков, которые желают зла авторам и другим фэнам, даже не пытаясь этого скрыть...
Якуб Винярский: Вот да, Мацек, кстати. Скажи, как ты сейчас относишься к литературной работе в Интернете? Ты веришь, что в нем можно найти настоящие, пусть и неограненные, фантастические бриллианты?
Мацей Паровский: Я был против тематических литературных конкурсов, но когда состоялся конкурс с англичанами, в котором выплыли Куба Новак и Мацек Гузек, то передумал. Мне казалось, что кандидат в авторы не «утопит» хороший текст в Интернете, но несколько интересных людей рискнули с нашим сайтом, и мы наградили их напечатанием в журналах “Nowa Fantastyka” и “Fantastyka. Wydanie Specjalne”, так что и здесь никаких предубеждений нет. Моя сдержанность в отношении Интернета как нового источника текстов, вероятно, была основана немного на страхе и лени. Я попросту не смог бы справляться с обработкой и нормальной литературной почтой, и сетевой. Ты взял Интернет на себя – теперь мы вместе пожинаем плоды.
Якуб Винярский: «Буря» была номинирована на премию имени Мацкевича. Тебя это радует, и вообще что ты об этом думаешь?
Мацей Паровский: Я попросту счастлив, тем более что, кроме премии на конкурсе рассказов журнала «Młody Technik» в 1973 году, я не получил никаких литературных премий. Мои авторы получали, даже многие из них, я -- нет. У меня есть антипремия Золотой Метеор от SKF (Силезский клуб фантастики), но это не то. За «Бурю» тоже ничего не было, я не фигурировал ни в одном фантастическом рейтинге, а тут – Юзеф Мацкевич — человек очень серьезный, категоричный, грозный, смелый, боровшийся с миром, который не хотел его слушать. На медали его премии написана фраза: ИНТЕРЕСНА ТОЛЬКО ПРАВДА. Номинировать на такую награду фантастический роман, написанный к тому же не по-божески, а языком кино и комиксов – забавный парадокс. Я хотел бы напомнить, что Щепан Твардох за «Prawem wilka» также был номинирован на Мацкевича, и что в список претендентов в этом году входит наряду с «Бурей» также «Wroniec» Яцека Дукая. Видимо, мейнстрим научился читать фантастику; он понял, что правду об определенных эмоциях и механизмах можно написать в фантастической прозе, эссе. Моя Варшава 1940 года – свободная и победоносная -- более правдивая, чем проигравшая и опустошенная, которая досталась нашими родителям, бабушкам и дедушкам. Я рад, как редактор журнала «Фантастыки» и «Новой Фантастыки» на протяжении вот уже 28 лет, что Комитет по наградам тоже посмотрел на это c такой же точки зрения.
Якуб Винярский: Я тоже этому очень рад. И я надеюсь, что ты получишь премию, ну или хотя бы на то, что премия достанется фантасту. Спасибо за интервью.
Танки (и даже огромные роботы) – это все ушедший XX век. Как возвещает в «Черных океанах» ("Czarne oceany", 2001) Яцек Дукай, наступают времена экономических войн, многослойных шахматных игр, разыгрываемых сложными искусственными интеллектами на уровнях абстракции, недоступных homo sapiens-у.
В анимационном фильме «Патлабор 2» (режиссер Осии Мамору) Токио атакован террористами, власти вводят военное положение. Между тем атака произошла не в реальности, а в киберпространстве. Будущее войны – это информация – важно не то, что произошло, а какие данные дошли до штаба.
Это можно увидеть в рассказе Конрада Левандовского «Нотека 2015» ("Noteka 2015, 1995), описывающем короткую войну между Польшей и... Соединенными Штатами (как легко сегодня забыть неопределенность и растерянность польских 1990-х годов), выигранную поляками благодаря блестящему использованию теории хаоса, а также действиям хакеров, искажающим реальность.
Похожий, но мрачный сценарий описал Томаш Пациньский в романе «Сентябрь» ("Wrzesień", 2002) -- здесь Польша оказывается завоеванной после прихода к власти кровавых антисемитов. В лесах сидят партизаны, воспитанные не на легенде о Восстании, а на Толкиене и «Ведьмаке» Сапковского.
Чудесное оружие
В романе Филипа К. Дика «Духовное ружье» ("The Zap Gun", 1967) гонка вооружений между странами Востока и Запада превратилась в пародию: оружие предназначено для того, чтобы произвести впечатление на врага, но оно вообще не работает (что окажется болезненным перед лицом войн с инопланетянами).
Интересно, не вдохновлялись ли его конструкторы Империей из «Звездных войн», что объяснило бы, почему штурмовики не могут поразить Люка и Хана Соло выстрелами из бластеров?
Однако обычно фантастические арсеналы содержатся в полном порядке. Каждое изобретение реального мира становится источником вдохновения для создания воображаемого оружия. Открытие радиации отразилось в научной фантастике применением лучеметов. «Лучи смерти» Николы Теслы предоставили обильную пищу воображению фантастов.
В 1960-х годах в моде было лазерное оружие, но его быстро заменили не совсем понятные фазеры и бластеры, когда выяснилось, что лазер не может причинить большого вреда (Джеймса Бонда и британскую разведку это, впрочем, не особо волновало, когда они брали на абордаж космическую станцию в финале “Moonraker”-а).
Гонка вооружений сбивается с пути, что прекрасно показано в «Терминаторе» -- военная сеть искусственного интеллекта Скайнет берет вооружение под свой контроль и после ядерного холокоста истребляет остатки человечества.
А все могло бы закончиться так же красиво, как в фильме «Военные игры» (1983) — нашелся бы какой-нибудь талантливый хакер. который объяснил бы Скайнету на примере игры в крестики-нолики, что война не имеет смысла.
Самое интересное оружие, известное научной фантастике, — это особый вид биологического оружия: главный герой сериала «Чужой». По крайней мере, таковы были планы. Несмотря на многочисленные попытки, контролировать чудовищных ксеноморфов не удалось.
Вечная война
Неужели человечество, рожденное войной (как показал Кубрик в знаменитой сцене с обезьянами в «Космической одиссее 2001 года»), обречено на войну и на военное пекло? Мрачный ответ дает сериал о путешествиях во времени «Доктор Кто»: ад войны вездесущ и неизбежен даже в конце вселенной. К счастью, это всего лишь фантазия — в реальности мы можем все это разыграть совершенно по-другому.
облако тэгов
