14. В рубрике «Wśród fanów/Среди фэнов» публикуется довольно-таки подробная информация о познаньском отделе PSMF «Орбита», а в статье «Dzierżoniowskie dni fantastyki/Дзержонëвские дни фантастики»Анджей Кшепковский/Аndrzej Krzepkowski рассказывает о поездке делегации «Фантастыки» в юго-западную Польшу (Валбжих и его окрестности) и встречах там с читателями и любителями фантастики.
15. В рубрике «Парад издателей» Мацей Паровский публикует интервью, взятое им у Юзефа Гурдзялека/Józef Górdziałek – заместителя главного редактора издательства «Śląsk». Это сравнительно небольшое, региональное издательство, в котором традиционными областями интереса были польская литература -- в первую очередь местных авторов – и чешская и словацкая в силу географической близости к Чехословакии. В нем издавалась превосходная «Библиотека чешских и словацких писателей», не менее интересной была биографическая серия, печаталось также кое-что из высоко ценимой в Польше эссеистики, публиковалась молодежная литература. Не чуралось издательство и фантастики.
Скажем, в 1960 году в рамках детективно-приключенческой серии «Библиотека золотой подковы» была издана повесть Адама Холлянека «Zbrodnia wielkiego człowieka/Преступление большого человека», в 1962 году – сборник рассказов Мацея Кучиньского/Maciej Kuczyński «Babcia robot przy kominku/Бабушка-робот у камина», в 1963 году повесть Альфреда Шклярского/Alfred Szklarski «Sobowtór profesora Rawy/Двойник профессора Равы» (это вообще-то единственная фантастическая книга А. Шклярского – он более известен популярными некогда и у нас приключенческо-географическими книгами о Томеке Вильмовском, а также книгами «про индейцев»).
Издательство выпустило также несколько романов Жюля Верна, «Кракатит» и «Фабрика абсолюта» Карела Чапека, «Гости с планеты Мион» Петра Стыпова, три книжки Франтишка Бегоунека/Frantisek Behounek («Akcja "L"/Операция "L"» -- 1962, «Robinsonowie Kosmosu/Робинзоны космоса» -- 1964, «Na dwoch planetach/На двух планетах» -- 1967), «Trzecie stadium ewolucji/Третья стадия эволюции» (1980) Януша Шаблицкого/Janusz Szablicki, четыре книги Богдана Петецкого/Bohdan Petecki… Издательство собиралось активизировать свою работу в этом направлении – и кое-что у нее действительно неплохо получилось. Об этом – как-нибудь в другой раз.
16. В рубрике «Среди фэнов» в небольшой заметке под названием «Кому и почем? /Komu i za co?» повествуется о еще одном польском лауреате прошедшего недавно «Еврокона» -- фэнзине «Kwazar/Квазар». Его, начиная с 1980 года, более или менее регулярно (раз в квартал) издавало познаньское отделение PSMF «Орбита». Тираж был невелик, всего лишь 110 экземпляров, но объем составлял более 100 страниц и в нем печатались переводы рассказов и повестей иностранных авторов, малоизвестные рассказы польских писателей, плоды собственного творчества, литературно-критические статьи, биобиблиографические очерки… Словом, это был еще один литературно-критический журнал, целиком посвященный фантастике -- неудивительно, что он пользовался немалым спросом. С «Фантастыкой» «Квазар», конечно, не мог конкурировать, но составлял ей очень даже неплохое подспорье. Забегая вперед, должен сказать, что до 1987 года, когда журнал закончил свое существование, было издано 32 номера «Квазара».
5. Рассказ американского писателя Джека Уильямсона/Jack Williamson, который в оригинале называется «A Break for the Dinosaurs» (ant. «Speculations 17», 1982), под адекватным названием «Szansa dla dinozaurów/Шанс для динозавров» перевел БОГДАН БАРАН/Bogdan Baran. Графика Я.ГУТКОВСКОГО/J. GUTKOWSKI. О сюжете рассказа многое говорит уже одно его название.
Джек Уильямсон мало печатался в Польше. У нас его знают несколько лучше, но этот рассказ на русский язык не переводился. Об авторе можно почитать здесь Карточка непереведенного рассказа тут
6. В номере публикуется вторая, заключительная часть романа Колина Кэппа«Formy Chaosu/Формы Хаоса». Пользуясь случаем, я выставляю несколько интересных обложек книжных изданий этого произведения.
7. Блок польской фантастики открывается рассказом Тадеуша Патульского/Tadeusz Patulski «Pieśń różowej skały/Песня розовой скалы». Графика Я.ГУТКОВСКОГО/J. GUTKOWSKI. На некоей далекой планете прилетевшие на нее земляне изучают странный артефакт. Или, может быть, это он их изучает?.. Тадеуш Патульский/Tadeusz Patulski (род. 1951) – польский поэт, драматург, новеллист и автор сценариев радиопередач. Этот рассказ – небольшое отклонение с избранного им литературного пути.
8. Вторым в блоке представлен конкурсный рассказ Анджея Аугустинека/Andrzej Augustynek «Atak/Нападение». Он занял в конкурсе III место. Черно-белые рисунки АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki и К. ВУЙКА/K. Wujek, цветной рисунок АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО. Отряд коммандос пытается проникнуть на территорию фирмы, проводящей некие таинственные исследования. Интересно, к чему это приведет? Сюжет развивается отнюдь не так прямолинейно, как это поначалу кажется… Анджей Аугустинек/Andrzej Augustynek (род. 1948) – выпускник факультета психологии Ягеллонского университета в Кракове, к моменту публикации рассказа адьюнкт (младший научный сотрудник) Института психологии указанного университета. В фантастике дебютировал в 1980 году рассказом «Wyznanie/Признание», напечатанным в журнале «Problemy». Рассказ «Нападение», в котором отчетливо прослеживаются мотивы научных интересов автора (гипнотерапия и функционирование памяти), был написан Аугустинеком еще в 1981 году. Как и другие отобранные жюри «Фантастыки» рассказы, он был перепечатан в сборнике «Trzecia brama/Третьи врата». Рассказ вошел также в состав 7-го выпуска сборника «Spotkanie w przesworach/Встреча на просторах». Жаль, что столь хорошо начинавшаяся карьера автора НФ продолжения не получила.
9. В рубрике «Poezja i fantastyka/Поэзия и фантастика» публикуются два стихотворения одного из виднейших представителей польского символизма Болеслава Лесьмяна/Bolesław Leśmian (1878 – 1937) и большая статья Анджея Невядовского о поэте и роли фантастического в конструкции его произведений.
10. В разделе рецензий Анджей Невядовский обсуждает книгу критических очерков Лешека Бугайского «Встречи второй степени» (Leszek Bugajski «Spotkania drugiego stopnia». Kraków, KAW, 1983), а Мацей Паровский/Macej Parowski пишет о двухтомном сборнике рассказов знаменитого американского писателя Эдгара По (Edgar Allan Poe «Opowidania». Wybór i wstęp: W. Kopaliński; przelożyli: S. Wyrzykowski (tom 1), W.Furmańczyk, A.Staniewska, M.Stemar, A.Szpakowska, K.Tarnowska, B.Zeliński (tom 2). Warszawa, Czytelnik, 1984).
11. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналией Фердинанда Гоэтеля/Goetel Ferdynand (1890 -- 1960) – прозаика, драматурга, публициста. Здесь же публикуется отрывок из гротескной комедии Ф.Гоэтеля и Рафала Мальчевского «Король Никодем»(«Król Nikodem», fragmenty aktu 1 (w) «Wiadomości Literackie»б 1930/41). Черно-белый рисунок М. СТРЫЕЦКОГО/M. Stryjecki.
12. Польский знаток, библиограф, переводчик и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- пока только книжные издания. В этой части библиографии описаны 1947 и 1948 годы.
13. В статье «Rozmowa z goryliczką Koko/Разговор с гориллочкой Коко»Мацей Иловецкий/Maciej Iłowecki пишет о попытках ученых наладить диалог с человекообразными обезьянами.
14. В разделе «Наука и НФ» Марек Кар /Marek Car в статье «Listy z Ziemi/Пиcьма с Земли» рассказывает о записанной на тех или иных носителях информации о планете Земля и ее обитателях, которая была отправлена в открытый космос с космическими аппаратами («Voyager» и другими).
5. Делегация «Фантастыки» съездила на «Eurocon VIII», состоявшийся в Любляне (Югославия) в сентябре 1983 года, о чем и отчитался Анджей Вуйцик/Andrzej Wójcik в корреспонденции, озаглавленной «В лабиринтах Дома Цанкарева». Официальное название «Дома Цанкарева» -- «Дом Культуры имени Цанкарева», это громадное, незадолго до кона построенное здание в Любляне. К услугам делегатов были предоставлены отель, ресторан, бары, универмаг, два кинозала и несколько конференц-залов – что и повлияло на конечный выбор места проведения мероприятия. Хозяева прекрасно подготовились к приему, но кон прямо-таки преследовали неудачи. Во-первых, пришлось перенести дату его проведения, причем не на более позднее время, а на более раннее, из-за чего в коне не участвовали английские, скандинавские и советские писатели, приглашенные на американский «Worldcon», проходивший аккурат в эти же сроки. Ну и, само собой, – американские тоже. Во-вторых, попали в автомобильные аварии и серьезно пострадали в них координатор Еврокона Пьер Барбье и многократный его лауреат (как представитель издательства) Вольфганг Ешке. Ну и наконец, из-за каких-то неурядиц с ограничением провоза валюты, не приехала французская делегация. В итоге в коне участвовали делегаты из 11 стран Европы, ну и, разумеется, югославские фэны, которые совместили с этим мероприятием свой фестиваль «Фантазия». Дальше все развивалось уже по накатанной колее: показ в течении 3-х дней 41 фильма, выставки живописи, книг и комиксов, театральные спектакли. Делегаты Еврокона VIII приняли в свои стройные ряды новых (коллективных) членов – клубные движения Чехословакии и Болгарии (и Кубу в ранге наблюдателя), и, само собой, раздали премии. Наряду с «Фантастыкой» премией в категории «Лучший профессиональный журнал НФ» оказался отмеченным также западногерманский журнал «Солярис/Solaris», а польский «Квазар/Kwazar» получил соответствующую премию в категории «Лучший фэнзин» в компании с замечательным журналом «Shards of Babel». По дороге домой поляки встретились в Вене с Францем Роттенштайнером и Станиславом Лемом, приехавшим в австрийскую столицу с лекционным циклом. А на следующий год (1984) – уже намечена встреча делегатов кона в Брайтоне, куда организаторы сего мероприятия пригласили 4000 человек…
6. В отделе польской прозы печатается замечательный рассказ Анджея Зимняка/Andrzej Zimniak «Письмо из Дюны/List z Dune». Иллюстративный ряд составляют две графические работы МИРОСЛАВА ГОЛЕНДЗИНОВСКОГО/Miroslaw Golędzinowski. Скупо, но точно обрисованный фантастический мир, необычная форма – эпистолярная, превосходный язык, неторопливо развивающийся сюжет, способный преподнести сюрпризы… Недаром М.Паровский включил этот рассказ в свой сборник «Co większe muchy» (1992), подводивший итог десятилетнему юбилею журнала. Это второе появление автора в журнале (см. № 2, 1983). В соответствующем ему посте при оказии состоялось и наше с вами знакомство с писателем. Биобиблиграфии Зимняка на ФАНТЛАБЕ как не было, так и нет, а вот рассказ да, рассказ был переведен на русский язык в 1990 году (переводчики В.Аникеев и Е.Дрозд) и напечатан в сборнике «Истребитель ведьм». Карточка рассказа здесь
1. В этом номере, наконец, жюри (A. Холлянек, А. Кжепковский, А. Невядовский, М. Паровский (председатель), А. Вуйцик) подвело итоги объявленного почти полтора года назад литературного конкурса и назвало его лауреатов. Из 689 работ было отобрано 19. Первое место разделили Марек Хемерлинг/Marek Hemerling (за рассказ «Денеб III/Deneb III») и Михал Шажец/Michał Szarzec (за рассказ «Таким было начало/Taki był początek»). Второе место занял Феликс В. Крес/Feliks W. Kres (за рассказ «Маг/Mag». Третье место разделили Анджей Аугустинек/Andrzej Augustynek (за рассказ «Нападение/Atak»), Bальдемар Каминьский/Waldemar Kamiński (за миниатюру «Конец вселенной/Koniec wszechświata») и Лешек Красковский/Leszek Kraskowski (за рассказ «Инспекция/Inspekcja»). Все они получили в качестве награды по годовой подписке на 1984 год на журнал «Фантастыка».
Семнадцать авторов получили поощрительные премии и в качестве награды -- книги НФ. Жюри обещало напечатать указанные произведения в журнале, а затем в специальной антологии (что, кстати, и было сделано – см. антология «Третьи врата/Trzecia brama» (Kraków, WL, 1987) и в 7-8 выпусках цикличной антологии молодых авторов «Встреча в пространствах» (в чем тоже не обмануло -- по крайней мере в том, что касается выпуска 7, 8-й выпуск издательство выпустить не успело).
Рассказ Михала Шажца уже был напечатан, а в этом номере печатается рассказ Марека Хемерлинга/Marek Hemerling «Денеб III/Deneb III». Цветная иллюстрация З. КАСПЖАКА/Z. Kasprzak. Этот рассказ стоит в уже знакомом нам рейтинге «100 лучших польских фантастических рассказов» электронного журнала «Эссенция/Esencja» на 54-м месте. «… это оригинальная версия рассказа о контакте, концентрирующаяся не на собственно Чужом (который не обязательно представляет собой физическое существо), а на человеческих реакциях на него. Кое-где это хорошо сделанная научная фантастика, кое-где horror с тревожным настроением, держащий в напряжении текст, главная мысль которого в постановке вопроса: "Как поведут себя люди в ситуации конфликта между принятой версией действительности и тем, что кажется противоречащим логике, природе и нашему мировоззрению?"»
Ну и давайте ближе познакомимся с автором. Марек Хемерлинг/Marek Hemerling (род. 1958) – польский писатель научной фантастики. Использовал также псевдоним Катажина Польст-Дембская/Katarzyna Polst-Dembska. Если быть точным, дебютировал он все же не в «Фантастыке», а в газете «Глос Поможа/Głos Pomorza» рассказом «Этюд III – Посадка/Szkic III – Lądowanie» в 1981 году, но общепольскую известность принесли ему именно эти два конкурсных рассказа: «Денеб III» и «Дорога». В 1989 году М.Хемерлинг опубликовал в издательстве «Glob» свой первый роман «Дьявольский маскарад/Diabelska maskarada», в 2007 году в издательстве «Ultrafiolet»– повесть «Только снег белый/Biały jest tylko śnieg» (отрывок был напечатан еще в 1990 году), и в 2009 – роман «Пиллон и Сыновья/Pillon i Synowie», печатавшийся в нескольких номерах кошалинского журнала «Miasto».
Кроме этого в 1984 – 2008 были опубликованы в периодике около двух десятков рассказов, один из которых – «Там, где камни не плачут/Tam, gdzie kamienie nie płaczą» был также отмечен поощрительной премией в литературном конкурсе (1984, PSMF “Orbita” – Wydawnictwo Poznańskie – «Nurt»).
2. В новой рубрике «Поэзия и фантастика» публикуются четыре стихотворения Тадеуша Сьливяка/Tadeusz Śliwiak, украшенные графикой МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО/Marek Zalejski.
3. Рассказ американского писателя Генри Каттнера/Henry Kuttner, который в оригинале называется «Proud Robot/Горделивый (высокомерный, надменный, заносчивый, самодовольный) робот» (Astounding Science Fiction, okt., 1943) и был напечатан под псевдонимом Льюис Пэджетт/Lewis Padgett -- под адекватным названием «Próżny робот/Тщеславный робот» перевела СОФЬЯ УХРЫНОВСКАЯ-ХАНАШ/Zofia Uhrynowska-Hanasz.
Две цветные иллюстрации АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki. Это уже вторая публикация Г.Каттнера в «Фантастыке» (см. № 9, 1983). Этот замечательный рассказ из цикла об изобретателе-пьянице Гэллегере хорошо известен нам под названием «Робот-зазнайка» в переводе Н. Евдокимовой (одноименный сборник издательства «Мир», 1968). Об авторе можно почитать здесь Карточка рассказа тут
4. Роман английского писателя Колина Кэппа (Каппа)/Colin Kapp, первая часть которого публикуется в этом номере, называется в оригинале «The Patterens of Chaos» (Worlds of If SF,1-3, 1972). Совершенно сумасшедшая идея о мести, способной постичь адресата через миллионы лет, но ведь хватает намертво... Роман под адекватным названием «Formy Chaosu/Формы Хаоса» перевел ТАДЕУШ МАРКОВСКИЙ/Tadeusz Markowski.
Ранее К.Кэпп в Польше не публиковался. На русском языке роман впервые появился в 1993 году в сборнике «Звездный старатель» под названием «Знаки Хаоса» (переводчик А. Донец) и в том же году как «Форма Хаоса» в сборнике «Оружие Хаоса» (переводчик не известен). Об авторе можно почитать здесь Карточка романа тут
13. «Ciało obce – śmierć/СМЕРТЬ – ИНОРОДНОЕ ТЕЛО» -- под таким названием в номере публикуется интервью, взятое австрийским критиком и литературоведом Францем Роттенштайнером/Franc Rottensteiner у Станислава Лема в период между 1981 и 1983 годами. Его перевел с немецкого языка МЕЧИСЛАВ ДУТКЕВИЧ/Mieczysław Dutkiewicz.
Франц Роттенштайнер: Вы известны прежде всего как писатель научной фантастики, но у вашего творчества вполне отчетливо усмативаются два полюса. С одной стороны – это познание, границы и возможности наших знаний и возникающие отсюда технологии, а с другой – человеческие ценности, я даже сказал бы – вечные ценности, ценности культуры, которые уже неоднократно назывались старосветскими. Не кажется ли вам, что научная фантастика как посредник прекрасно годится для того, чтобы, используя литературные приемы, задавать вопросы такого рода?
Станислав Лем: Да, конечно, но модифицированная научная фантастика, то есть не та, которая сегодня продается и предлагается как рыночный товар. Что касается меня, то я неустанно пытаюсь расширить рамки этого жанра, чтобы втиснуть в него фантастические, антропологические, философские и прочие гипотезы. Словом, экспериментирую с этим посредником, причем не слишком удачно. Иногда, однако, у меня создается впечатление, что я все же сотворил что-то новое, как, например, эту вот повестушку – нет, не повестушку, -- всерьез написанную, хоть и фиктивную, рецензию под названием «Провокация/Prowokacja», опубликованную в библиотечке Suhrkamp – о выдуманном немецком антропологе, который во времена Третьего рейха написал трактат о так называемом окончательном решении еврейского вопроса.
Вот это я также считаю своего рода фантастикой, именно такую попытку, несмотря на то, что к ней нужно отнестись с должной серьезностью. Тема такого рода не может трактоваться в ироническом ключе или и вовсе с юмором. Словом, я думаю, что это неверное сужение жанра, когда автор научной фантастики ограничивается так называемыми технологическими, технико-инструментальными проблемами, базируясь на определенных замшелых мифах и легендах, лишь чуточку освеженных и переодетых в научный костюм. И считает это чем-то новым в культуре.
Франц Роттенштайнер: Значит, вы считаете «Провокацию» образчиком спекулятивной философии?
Станислав Лем: Да, конечно, именно так я и считаю. Если бы я верил на все сто процентов в тезу, выдвинутую в этой не существующей книжке, то подписался бы под ней собственной фамилией. Получилась бы дискуссивная статья в духе «Summa Technologiae». Поскольку, однако, на самом деле я верю в то, что могут существовать люди, способные всерьез воспринять эту гипотезу, но сам я не из их числа, то придал написанному такую вот форму, а не какую-то другую. Я придумал себе посредника как автора и уже его произведение пересказал и подверг обсуждению. Хотел таким вот окольным путем справиться с тем, что там фантастично.
Франц Роттенштайнер: Почти одновременно в немецком переводе появились две ваши книги: упоминавшаяся уже «Провокация» в издательстве «Suhrkamp», написанная вами недавно, и в издательстве «Insel» «Глас Господа/Głos Pana» -- роман, написанный в 1968 году, который, несомненно, можно отнести к научной фантастике, поскольку в нем речь идет помимо прочего о некоторых космических явлениях. Где, по-вашему, соприкасаются эти две разные книги, которые, несмотря на разнородность формы и, на первый взгляд, разную тематику, имеют много общего, в том числе в отношении к проблеме смерти?
Станислав Лем: Да, согласен, это интересно…
Франц Роттенштайнер: Возможно, вспомнив про тех, кто этот роман еще не читал, следует добавить, что книга эта завершается стихотворением Суинберна, воспевающим человеческую смертность как нечто утешительное.
Станислав Лем: Да, да, я хотел бы заявить, что такая аналогия не была намеренной, она свидетельствует лишь о том, что в моем подсознании есть некоторые течения, которые то и дело дают о себе знать. От меня это не зависит. Я писал этот роман много лет назад и сейчас с удовлетворением отмечаю, что, приняв во внимание его проблематику, он не стал анахронизмом, и даже, к сожалению, наоборот: поскольку там ведь говорится о все том же расколотом на части мире с висящим над ним дамокловым мечом атомной войны, надо признать, что все это все еще актуально. Меня немного сбил с толку тот факт, что я, когда писал эту книгу, позволяя выдуманному автору, гениальному американскому математику, вести повествование от первого лица, вложил в его уста представление о себе, как о старике, которому уже под шестьдесят лет. Я, когда это писал, и в самом деле считал, что это очень пожилой возраст, а вот теперь мне и самому около шестидесяти. Но это только такое личное замечание.
Сама же проблематика сохранила актуальность. По правде говоря, мне трудно трактовать угрозу жизни всему человечеству как особо удавшееся мне личное футурологическое достижение. Я был бы безмерно рад, если бы оказалось, что это ошибка, но смысл романа, к сожалению, актуален, хотя похоже на то, что человечество, европейцы и прочие, уже несколько привыкло к этой вечной, неустанной угрозе. Если, однако, хоть немного глубже обдумать ситуацию, в которой находится мир, содрогнешься от ужаса. Мой роман должен был являть собой в какой-то мере философски высказанное наблюдение над нашим миром и, как бы это сказать, линзу, c помощью которой собрались бы все эти проблемы. Этот вот выдуманный прием, творящий из книги фантастический роман, это, собственно, как бы послание со звезд, весть, посланная с неба на Землю, но интерпретированная людьми как нечто, из чего можно выковать оружие. Очень простая мысль, никаких метафор. Это утверждение можно принять дословно: наиболее интенсивные усилия наивеличайших умов пополняют арсенал смерти, которым располагают супердержавы.
Франц Роттенштайнер: И еще о шестидесятилетии. Не составляет тайны то, что вам 12 сентября 1981 года исполнилось шестьдесят лет. Может быть, вы попытаетесь подвести итог вашим творческим достижениям и расскажете о своих планах на будущее, исходя, конечно, из предположения, что висящей над нами катастрофы все же не случится?
Станислав Лем: Ну что же, я пишу книги на протяжении вот уже тридцати с лишним лет, и первые мои произведения были настолько слабыми, что я сегодня не в силах даже их прочитать. Я считаю, что они невероятно наивные и слабые. Это такие романы, как «Астронавты/Astronauci», «Магелланово облако/Obłok Magellana», многие рассказы, частично также роман «Transfer» (Так в оригинале -- W.).
Что ж, время идет, человек меняется. Если говорить о других книгах, то в моей жизни были разные творческие периоды, в том числе исключительно плодотворные, например, когда я писал романы «Солярис/Solaris» или «Непобедимый/Niezwyciężony», или когда я за короткое время написал несколько гротескно-философских или юмористически-шутливых рассказов, таких как «Кибериада/Cyberiada», [/u]«Сказки роботов/Bajki robotów»[/u] или «Звездные дневники/Dzienniki gwiazdowe» В последнее время под влиянием новых размышлений дело постепенно дошло до изменения формы, в связи с чем я как раз и написал эту самую «Провокацию», первую часть чего-то большего. Это будет цикл, скажем так, несуществующих книг. Вначале я писал рецензии на несуществующие книги.
Это был «Абсолютный вакуум/Próżnia doskonala» -- о проблемах культуры, но в форме гротеска и как бы смеха ради, по крайней мере частично, хотя внутри находится целиком твердое, существенное ядро. Затем были вступления к несуществующим книгам из будущего века и предисловия к ним («Мнимая величина/Wielkość urojona») и, наконец, лекция несуществующего мощного электронного мозга в США уже у порога нового столетия, Голема. Из этого возникла книжечка «Голем XIV/Golem XIV».
А затем мне в голову пришла мысль, впрочем, мысль необычайно дерзкая, почти еретическая, о том, что можно написать также о книгах, которых нет, но которые должны быть. Это были прежде всего важные темы, очень важные, и самым существенным был ответ на вопрос о том, как же включить в общий образ и течение нашего века и соответствующий ему тип культуры такие страшные события, как, например, так называемое «окончательное решение еврейского вопроса» во время Второй мировой войны. Ибо бытует оптимистическое убеждение в том, что эта катастрофа гуманистической мысли, разразившаяся в сердце Европы, была чем-то вроде аномалии, хоть и очень страшной, но кратковременной, и что после войны и после смерти Гитлера мы, разумеется, вернулись к нормальной жизни. Ну так вот я пришел к выводу, что на самом деле это вовсе не обязательно было отступлением от правил, но может быть – упаси Боже – началом новой эпохи, в которой геноцидальные явления будут повторяться или принимать другую форму, вроде, например, кровавого терроризма, выступающего под маской идеологии, которая на самом деле служит лишь предлогом для убийства других людей. Возможно, именно эта мысль склонила меня к написанию о человечестве, как чем-то целом. Первая часть – это «Провокация», поскольку именно так можно, и даже нужно, называть в средиземноморской культуре эти преступления Третьего рейха. И, в свою очередь, убеждение – которым мы обязаны технико-информационным публикаторам -- в том, что мы в малый момент времени можем узнать все или почти все о том, как и чем живет человечество во всем мире. На самом деле это, конечно, исключено – комплекса таких знаний не может охватить ни одно человеческое существо, ни один человеческий ум. И тогда я подумал, что стоит написать этакий своеобразный аналог «Книги Гиннеса»; книгу, а точнее – о книге, в которой с помощью статистики будут представлены неслыханные, попросту невероятные события, происходящие каждые несколько секунд каждого часа на всем земном шаре. То есть рождения, пытки и т.д. Конечно, трудно все это себе представить, но если взять на себя такой труд, можно наполнить такую книгу одной только статистикой и, по крайней мере в какой-то степени, приблизить к себе образ того, что человеческое и в то же время невообразимое, и что французы называют «condition fatale». Какой будет Земля, когда на ней будут жить 5,5 миллиардов человек? Вот это будет книжка!
Франц Роттенштайнер: Если вспомнить прошлое, то тема смерти в вашем творчестве всегда присутствовала. Это видно уже в «Астронавтах», где речь шла о гибели целой планеты, и даже еще раньше – в романе (опубликованном однако несколько позже) «Больница Преображения/Szpital Przemieniena», и вот теперь в новейшей вашей книге. С другой стороны, в ваших произведениях слышно много смеха. Это что, смех сквозь слезы?
Станислав Лем: Ну конечно нет, это не смех сквозь слезы, это самый что ни на есть обычный смех, хоть и с некоторой примесью горечи. Должен, однако, признать, что это ваше замечание относительно смерти было поразительно метким. Я этого не осознавал, но теперь, размышляя над этим, вижу, что в последних моих книгах отражаются некоторые сцены, связанные в моей памяти с периодом Второй мировой войны, и речь идет о разных книгах, например о «Гласе Господа/Głos Pana». Один из его персонажей – еврей, сбежавший из Европы в Америку, некий Раппопорт, свидетель уничтожения людей и массовых убийств. Видно это также в «Провокации», а также в самом последнем моем романе…
Франц Роттенштайнер: Вы имеете в виду довольно-таки объемистый роман «Осмотр на месте/Wizja lokalna»? Ну и кто же там и что осматривает?
Станислав Лем: Вообще-то это такой спокойный, безмятежный роман, в чем-то схожий с «Футурологическим конгрессом/Kongres futurologiczny». Разница между ними в том, что если в «Футурологическом конгрессе» показана картина человечества и мира, одурманенных с помощью химических средств, то в этом романе действие развивается на другой планете, являющейся противоположностью Земле и характеризующейся доведенным до совершенства технологическим развитием, так называемой этикосферой, построенной с помощью инструментальных методов. На этой планете никто из ее обитателей ничем не может навредить ближнему своему. Среди персонажей книги есть, однако, мужчина, друг главного героя, который помнит еще гитлеровские времена, поскольку, впрочем, пребывал в лагере уничтожения. И вот он рассказывает про коменданта того лагеря, который собирался сделать из его кожи абажур на лампу как подарок жене в день ее рождения. Это, конечно, совершенный анахронизм, поскольку никак не совместимо во времени; кто-то мог бы сказать: в календаре что-то не сходится. Я, однако, не принимал этого во внимание, мне был важен именно такой акцент. Но вот почему я не перестаю об этом говорить? Наверное где-то в моем подсознании существовали мощные защитные силы, благодаря которым я сразу же после войны избавился от этих воспоминаний. Но они все же не дали себя вытеснить целиком и теперь всплывают подобно тому, как всплывает масло на водную поверхность. Да, вероятно, что то в этом роде, хотя это, конечно, лишь мои предположения… Словом: смерть, ну да – дело важное и докучливое.
Франц Роттенштайнер: Смерть, как последняя константа человеческой жизни, как пробирный камень существования?
Станислав Лем: Да, именно так. Я верю в то, что написал об иерархии смерти в нашей культуре, а в особенности в нашем так называемом потребительском обществе. Правда такова и таково мое мнение, что эта самая смерть стала инородным телом, в том смысле, что ее пытаются изгнать самыми разными способами, отвратить всем, что в силах и не в силах человека, – но не так, как в средневековье, когда мысль о смерти и ее присутствия в человеческой жизни являлись составляющей частью культуры и обычаев. Теперь пришла гедонистическая эпоха, чье положение еще более затруднительно: она не знает даже как трактовать это конечное событие, что с ним делать, как его классифицировать в системе человеческой жизни.
Франц Роттенштайнер: Не кажется ли вам, что смерть как бы спихнули на уровень субкультуры, религиозных или псевдорелигиозных групп, что может привести к массовым самоубийствам?
Станислав Лем: Да, но в то же время существуют пробы, родственные наисквернейшей научной фантастике, например когда пытаются псевдонаучным образом интерпретировать смерть. Есть книги, чьи авторы – опираясь на якобы научных доказательствах – утверждают, что существует жизнь после смерти, и смотрят на это не со стороны религии (что было бы еще приемлемо), а с эмпирической стороны. Люди чрезвычайно сильно реагируют на утверждения, что жизнь после смерти существует и что это можно доказать опытным путем. Я в это конечно не верю. Словом, смерть – это проблема, с которой нелегко разобраться. Как-то так.
Франц Роттенштайнер: Пожалуй, давайте отставим тему о смерти. Вернемся к успехам, многочисленным переводам (по меньшей мере на 31 язык), миллионным тиражам.
Станислав Лем: Да, тут все правильно, но если бы я испытал все эти почести десяток лет назад, то, несомненно, получил бы от них больше удовольствия. Звание доктора honoris causa, полученное в Польше – я, конечно, очень за него благодарен. Но мне кажется, что это и весит иначе и качество имеет другое, когда нечто такое переживаешь незадолго до своего шестидесятилетия, чем если бы я все это пережил, допустим, в сорок лет. Конечно, я здесь не оригинален, до меня об этом уже говорили многие другие. Когда Гомбрович достиг мирового успеха, он сказал, что слава пришла к нему слишком поздно. Нет, я не собираюсь уже ложиться в гроб, но во всяком случае эти почести не имеют уже для меня того веса, который имели бы тридцать лет назад.
облако тэгов
