Августовский номер третьего подписного года «Фантастыки» делает та же команда, которая делала предыдущий номер. Адрес тот же, те же два телефонных номера. Объем журнала, бумага, типография – все те же. Tираж – 132 тысячи экземпляров. Поскольку значительная часть материалов номера посвящена польскому писателю, поэту, художнику (и пр. и пр.) Станиславу Игнацию Виткевичу (Виткацию)/Stanisław Ignacy Witkiewicz (Witkacy) (1885 – 1939), в «Галерее» представлены его работы, выполненные в стиле экспрессионизма (весьма, надо сказать, своеобразного). Репродукции его работ размещены на первой странице передней обложки, а также на страницах 7, 15, 25, 39, 45, 48 и в тексте соответствующих статей на страницах 58, 59. На второй странице задней обложки размещена иллюстрация к публикуемой в номере повести В. Ешке «Король и кукольник» (художник АНДЖЕЙ БЖЕЗИЦКИЙ). Художественное оформление журнала МАРЕКА ЗАЛЕЙСКОГО и АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО.
Содержание номера следующее.
Czytelnicy i “Fantastyka”
Lądowanie XXX 3
Opowiаdania i nowele
Wolfgang Jeschke Król i lałkarz 4
Theodore Sturgeon Xanadu 22
Powieść[/i][/u]
Harry Harrison Filmowy Wechikuł Czasu (3) 21
Komiks
Femme fatale 31
Z polskiej fantastyki
Darek W. Bobiński Maly wojak i antropofagi 46
Andrzej Drzewiński Jasnowidz 49
Krytyka
Recenzje 54
Słownik polskich autorów fantastyki 56
Bibliografia utworów fantastycznych 64
Znowu to samo aż do znudzenia 58
Renesansowy człowiek 59
Nauka i SF
Heurisko znaczy znajduję 60
Parada wydawców
W serii I poza serią 62
Wśród fanów
Silcon 85 64
Poezja i fantastyka
Witkacy Prolog do dramatu «Tumor Mozgowicz»
Продолжение (развернутый комментарий) следует в колонке Wladdimir
Трудно трактовать научную фантастику как скромницу, она ведет себя с читателем скорее как искусная куртизанка, чем как серая монашенка. Большей частью она ему столь же мало дает, сколь много обещает. Скромность никогда не была сильной ее стороной: претензии на решение проблем всей планеты, цивилизации или галактики – для нее в порядке вещей.
Добавляя фанфаронство к списку грехов, я имею в виду прежде всего то настроение безумной серьезности, которе не сходит со страниц произведений польских фантастов. Астронавт в этих произведениях редко выступает как частное лицо, но гораздо чаще как Представитель Цивилизации, Бессстрашный Открыватель и Исследователь, Посланец Человечества. И не позволяет ни на минуту забыть об этом ни себе, ни читателю. И если Послу Разума случается отдать молодую жизнь на чужой планете (надо же как-то взволновать читателя), что встает у него перед глазами в смертный его час? Жена, отец с матерью, дети? Седой суровый Бог? Любимая собака или бутылка коньяка излюбленного сорта? В этот момент астронавт мечтает о прикосновении к земным травам, тоскует по запахам, доносимым земным ветром, посвящает свои страдания и жизнь зеленым садам Земли. Земля заслоняет ему все поле зрения как знамя, символ, прожорливый божок, которому сколько ни дай жертв, все будет мало.
В таком исполнении научная фантастика ассоциируется скорее с богослужением, с проведением неслыханно серьезного и возвышенного церемониала во славу … А во чью, собственно, славу? Молоха жанра? Жрецами какого божества выступают работники физического труда в безупречно чистых скафандрах? Их лица будто высечены из камня, очи устремлены в экраны, словно там вот-вот покажется изображение Тайны. Не могу тут не вспомнить о команде «Ностромо» из фильма Ридли Скотта «Чужой», члены которой за завтраком спорят из-за денег или интерпретации контракта с нанимателем. Чувствуется, что это живые люди, не памятники. Корабельные механики дружно выступают против яйцеголовых из корабельного начальства, и вообще поведение команды подобно поведению американской шоферской братии. И что в результате получилось? Пустяк: настоящие, полнокровные люди (за исключением Эша, который оказался роботом).
Последние, которые замечают, что с книжным миром творится что-то неладное, это его создатели. Отказаться, однако, от Миссии, от делегирования представленной кучке людей надежд и чаяний человечества на получение неких научных данных из иной части Космоса – выше их сил. Что тогда они делают? Ну, они подчеркивают свое или героя стороннее отношение ироническими вставками вроде: «Тринадцатый параграф инструкции настолько глуп, что утверждал его, наверное, законченный дебил», или «В нашей экспедиции так мало смысла, что я иногда сам не понимаю, почему в ней участвую», или «Несем звездам послание с Земли. Ну-ну…» Этот метод дает превосходные результаты, ибо подчеркивание бессмысленности некоторых элементов произведения информирует читателя о том, что автор прекрасно это видит, но по каким-то охрененно важным причинам оставляет все как есть. Читатель может, конечно, попытаться эти причины выяснить, но проникнуть в замыслы писателя на всю их бездонную глубину у него нет никаких шансов.
Из двух представленных здесь школ фанфаронства, прямолинейной и шулерской, я решительно предпочитаю первую. Она во всяком случае не маскирует замазкой отсутствие утонченности.
ГРЕХ V. СЦЕНИЧЕСКОЕ ОФОРМЛЕНИЕ
Словом – новый, великолепный мир. Современная техника преобразила планету до полной неузнаваемости. Куда-то делись докучливые проблемы прошлого. Каждый имеет по своему желанию все, что ему требуется и что не требуется. Хочется на Венеру – летит на Венеру, хочется на дно Мариинской впадины – погружается на дно Мариинской впадины. Захочется полетать в облаках в одной рубашонке – всегда пожалуйста, захочется побывать на пиру у короля Артура – да никаких проблем. Хронолет с усовершенствованным двигателем ждет пассажира. И ни слова о том, откуда берется это неисчерпаемое изобилие, кто все это сделал.
Однако, чтобы мы не обленились вконец из-за отсутствия забот, время от времени какой-нибудь гнусный выродок, свихнувшийся из-за такой вот жизни в достатке, учиняет покушение на всеобщее счастье. Неумелое, понятно, но всегда настолько грозное, чтобы парочка из наименее устойчивых из попавших под удар свалилась с инфарктом (но их, разумеется, реанимируют, так что беспокоиться не о чем), а пара несгибаемых амбалов могла бы отличиться отвагой и мужеством и снискать себе звание героев. Как это ни удивительно, угроза всегда имеет общепланетный характер. Что касается героев, смотрите выше.
У львиной части произведений НФ действие разворачивается на космических кораблях. Сияющие коридоры, люди в чистеньких комбинезонах, все новенькое с иголочки, как будто лишь вчера сошло с заводского конвейера. Важная вешь – вооружение: носовые лазеры, бортовые лазеры, кварковые и темпоральные бомбы, гравитационные торпеды и тому подобные безделушки. Изрядный запас антиматерии. Высокий моральный уровень экипажа. Зло находится в глухой обороне.
Меня особенно раздражает в НФ (не только отечественной, впрочем), что вся эта сконцентрированная техника либо безупречно работает, в связи с чем ее не видно и не слышно, либо в какой-то момент портится, чтобы дать героям возможность испытать себя в опасных ситуациях. То есть либо безупречность, либо хлам. Мне не хватает пространства между этими двумя полюсами: трения металла по металлу, воя компрессоров, лязганья гусениц. Причина этого недостатка, вероятно, кроется в том, что польские авторы НФ в большинстве своем не имеют о технике ни малейшего понятия. Польшу не назовешь высокоразвитой в техническом отношении страной, но и у нас можно увидеть лопасть турбины, оторвавшуюся от ротора, прошившую кожух и пролетевшую затем пару километров или обломок толстостенной трубы, разорванной избыточным давлением. Такая конкретика хорошо помогает воображению. Техника основана на принуждении мертвых фрагментов материи, сложенных в определенном порядке, действовать в соответствии с предназначанием и безаварийно. Какова возможность аварии очень сложной системы с дублированными структурами, лучше всего видно на примере эксплуатации космических челноков.
И мне не кажется, что будущее будет менее сложным, чем указывет на это настоящее и прошлое. И в последующие за 2000-м годы материя, скорее всего, будет сопротивлятся воздействиям человеческих рук, а физики не сумеют положить конец действию Второго закона термодинамики. Зато люди будут как хорошими, так и плохими – как и сегодня, любезными или нелюбезными – в зависимости от погоды и настроения. Земля не превратится в рай, а со стен старых зданий будет пластами сыпаться штукатурка. На антиматерию попросту не хватит денег.
ГРЕХ VI. ИЗОБРАЖЕНИЕ ОБЩЕСТВА
Чаще всего применяется уловка: общества попросту нет. На переднем плане произведения слоняются некие одиночки, а об устройстве более крупного организма, в который они входят – ша, молчок. Построить выдуманное общество так, чтобы оно выглядело правдоподобным, очень трудно, согласен; однако часть авторов, похоже, больше боится не трудностей, а последствий из-за того, что, показывая конкретную модель общества, они голосовали бы этим за один из общепринятых образцов или против него. Тем временем сила романа «Limes inferior» Януша Зайделя заключается помимо всего прочего также в показе героя на широком общественном фоне. Потому что иначе и быть не могло: джунгли зайделевского лифтера состоят из других людей, и, уклонись автор от фрагментарного хотя бы показа этого леса, получилось бы нечто курьезное.
Нет, наверное, нужды доказывать, что принципы построения общества влияют на жизнь индивидуума. Из опыта наблюдения хотя бы следует, что нет области, лишенной такого влияния; нет также эффективных способов участвовать в общественной жизни, игнорируя эти принципы. Такие salto mortale возможны лишь в научной фантастике.
Чего, однако, требовать от отечественных мастеров пера, если классик Ван Вогт, описывая в «Межпланетной миссии» космический корабль с поэтическим названием «Космическая гончая», в одном месте текста мимоходом сознается в том, что пилотирующие этот корабль полубоги для усмирения плоти глотают таблетки – забыли прихватить с Земли гарем наложниц. Нестыковки такого типа попадаются довольно часто, и возникают они из-за столкновения чудовищно разросшейся технико-технологической сферы со скромненько представленной сферой обыденной жизни, где многие из простейших проблем не нашли решения. Иногда использование в общественной организации определенных новинок должно приводить к очень сильно заметным последствиям, чего, как это ни удивительно, писатели в упор не видят. Классическим примером такого ляпа является общество бетризованных людей в «Возвращении со звезд» Станислава Лема, где у его членов оперативным путем ликвидируется агрессия. Легко предвидеть, что по меньшей мере часть популяции могла бы разряжать напряжение, возникающее в результате такого подавления инстинктов в каких-нибудь «перебесярнях» (от слова «перебеситься») или в кошмарных, истекающих кровью и спермой, снах. Критика последнего случая принадлежит самому автору.
Мне почему-то кажется, что общество никогда не будет единодушным настолько, чтобы предпочитать исключительно женщин или исключительно трудные для решения проблемы. Найдутся любители и тех, и других, поэтому принятая в НФ унификация персонажей – ошибочна. Нормальный человек всегда прежде попытается спасти собственную шкуру, а уж потом займется филантропией. Прогнозируя социологические аспекты, нужно помнить о фундаментальных законах жизни, чтобы социологические неправдоподобности и нагромождения не убили не только произведение, но и читателя – смехом. Хуже ненамеренной юмористики в литературе лишь одно – ненамеренная скучность.
ГРЕХ VII. ХОТЬ КТО-НИБУДЬ ЗНАЕТ, КУДА Я ЕДУ?
Песня, припев которой использован в названии этого греха, начинается так:
«Сейчас я отправляюсь в длинную дорогу,
Мои чемоданы стоят у двери.
Куда повезет меня сонный поезд?
Чьи руки понесут меня вдаль?»
В песне, как об этом нетрудно догадаться, говорится об умирании. Исполнитель этой песни хорошо знает, куда он отправляется и куда приедет. Этого не знают, к сожалению, целые толпы писателей НФ.
Нас с Виктором Жвикевичем пригласили как-то на кинопоказ. Помимо всего прочего мы посмотрели там не то комедию, не то фильм ужасов, не то социальную драму, не то некую метафору – киноленту «Госпиталь “Британия”» Линдсея Андерсена. Хорошо поставленная лента, с актерами все в порядке, декорации и реквизит – никаких претензий, даже моменты хорошего кино – были. Но как целое – удовольствия она не доставила. Создалось такое впечатление, что фильм пошел не туда, куда идти был должен, что артподготовка велась не в том направлении, в котором последовало наступление главных сил. Мы попытались выпрямить в последовавшей дискуссии этот серпантин, и Виктор подытожил сказанное: «Парень попросту не знает, куда он едет».
Этот грех относится к тягчайшим: не знать, зачем пишешь. Чего хочешь достигнуть и что сказать начатым, а еще хуже – уже законченным произведением. Бывает, конечно, что посыл эволюционирует в ходе написания, а также, что его вовсе нет перед началом работы, есть только замысел развития какой-то пленительной ситуации, однако на определенном этапе работы этот неотъемлемый элемент хорошей прозы безусловно должен появиться.
Станислав Лем в публикуемом в «Odra» интервью признается, что, приступая к написанию «Соляриса», понятия не имел о том, чем его закончит, не знал даже, чего испугался Кельвин после того, как прилетел на станци. Вот с такого хаоса начинался пожалуй что лучший роман польской научной фантастики.
Блуждания автора легко заметить: он мечется от события к событию, не оставляя к ним ключа, разбрасывает по сторонам множество избыточного теста. В завершении он решается на что-то, что, может быть, и не назовешь тривиальным, но в любом случае требует другой конструкции, другого строительства. Заниматься этим у него нет уже никакого желания, и он направляет такой столь странный перл читателям. Вы когда-нибудь видели парализованного человека с перебитым позвоночником, вывихнутыми в суставах конечностями и вдобавок частично ампутированным мозгом? У него увечье на увечье, а он ползет каким-то чудом по тротуару. Этого не может быть? А среди книжек НФ встречаются такие уродцы, и довольно часто.
Подобным образом композиторы, желая проверить качество только что сочиненного музыкального произведения, оценивают его нотную запись – исключительно с точки зрения эстетики. Речь идет не об отсутствии грязных пятен или, там, ослиных ушей на партитуре – музыка должна быть красивой уже на бумаге. Ее запись, рассматриваемая как система знаков, не несущая никакой информации о звуках, как вид графики – сама по себе должна иметь эстетическую ценность, доставлять зрителю удовольствие. Не мне предрешать, можно ли принимать такие критерии всерьез, судорожное цепляние за них способно привести к злоупотреблениям. В свою очередь, известно, какое большое значение придавали эстетике своих образцов и моделей физики. И вот же диво, «некрасивая» модель или гипотеза в большинстве случаев не находит подтверждения, совершенно так, как будто подозревать природу в таком извращении значит наносить ей оскорбление.
Тенденция к эстетизации записи, а скорее даже – структуры произведения путем ее уравновешивания и гармонизации существует в литературе и никто не может запретить рассматривать с этой точки зрения также научную фантастику. Ясное дело, чем лучше автор понимает, чего он хочет, тем стройнее выглядит его произведение (при определенном минимуме умения). И, напротив, чем больше на пути написания поисков, изменений намерений, тем больше это произведение напоминает мечущуюся и извивающуюся от боли змею после того, как ее переехала на дороге машина. Одной из самых «неуравновешенных» книг я считаю «Осмотр на месте» Станислава Лема; готов поспорить, что автор довольно долго не знал, куда ведет в ней интрига, отсюда значительный перевес «библиотечной» части над тем, что хотелось бы трактовать как подлинную тему: посещение Энции.
Если бы последний роман Лема перевели на язык скульптуры, то получили бы глыбу, переходящую в другую глыбу со значительно смещенным центром тяжести в итоговом изваянии. Я отнюдь не утверждаю, что компактность изваяния, соответствующая гармонии структуры, это черта исключительно шедевров, которой нужно непременно добиваться; тем не менее, в неудачных произведениях со структурой дела плохи: либо она выглядит как результат побоища, либо ее вообще нет. И если писатель класса Лема, даже если отправится неведомо куда, всегда хоть куда-нибудь да приедет, малоопытный автор, рассчитывающий на везение по дороге и спасительные помыслы, в большинстве случаев сбивается с пути к досаде читателя, а иногда и издателя. Клиническим примером этого является многотомный цикл in statu nascendi – но я зарекся называть имена.
Х Х Х
На струганой доске, вышедшей из-под рубанка столяра, легко пересчитать сучки и задоринки – но что дальше? Осуждение или попытка наставления на путь истинный? Давайте еще раз окажем милосердие: осудить легко, и с этим никогда спешить не стоит. Вопрос принципиально ставится следующим образом: заслуживает ли этот закоренелый грешник прощения, подает ли надежды на исправление?
Нужно отдавать себе отчет в том, что писательство научной фантастики безустанно висит над пропастью. Лишенное крепкой опоры на реальный мир, оно может лишь привязываться, цепляться к нему различными способами, а существуют ведь формы, которые и без этого обходятся. Ничто не мешает, конечно, добиваться литературного совершенства таких произведений – кроме квалификации их авторов. Однако кто станет этим заниматься, если довлеющие над жанром отвращение, презрение и пренебрежение ведут к тому, что рекрутация новых авторских сил производится из круга дилетантов, а в лучшем случае литературных сорви-голов.
Вероятно, львиная часть ответственности за такое положение дел в польской фантастике падает на англо-американскую фантастику, этот Ватикан фантастов, чьи образцы получили у нас широкое распространение. Не стоит наследовать обычай, согласно которому возникновению каждого приличного текста сопутствует несоразмерно большое количество жанровых ила и глины, которые быстро забываются, но набивают до отказа издательские каналы и библиотечные полки. Еще в конце 70-х годов у нас был шанс избежать этой ошибки, убийственной для убогих, изменить к лучшему пропорцию приличных и скандально плохих произведений. Но теперь видно, как бездарно из-за беззаботности редакторов, неумелости переводчиков, отсутствия координации усилий – причины можно множить и множить – этот шанс был упущен. Характерно то, что ни правовое упорядочивание клубной деятельности любителей НФ, ни выпуск на рынок большего количества наименований книг НФ, ни, наконец, основание специализированного журнала, посвященного этой литературе, не улучшили состояния дел в этой области. Это может указывать на то, насколько необратимой стала ситуация – ведь продвижения научной фантастики на англо-американский манер мы никак не можем себе позволить. Мы упустили возможность сформирования польской модели научной фантастики, и кто знает, не это ли и есть наш тягчайший грех.
6. В номере размещена статья Марека Орамуса/Marek Oramus, умышленно задиристая и провокационная, которая вызовет много споров и нападок на автора (часть из такого рода отзывов, причем сплошь авторства членов редакции «Фантастыки», будет напечатана в журнале лишь через полтора года – в № 12 (51) 1986). Эта статья была почерпнута из находившегося в ту пору в печати сборника критико-публицистических материалов М. Орамуса «Wyposażenie osobiste/Личная оснастка», который вышел в свет лишь в 1987 году в варшавском издательстве «Iskry» и позже, уже в нынешние времена (2013), был переиздан c с дополнениями и исправлениями. Эссе длинное, поэтому я выложу его в два приема.
СЕМЬ ГЛАВНЫХ ГРЕХОВ ПОЛЬСКОЙ НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ
(Siedem grzechów głównych polskiej science fiction)
Я как-то спросил у знакомого священника, который, будучи вербистом, много ездит по Польше, где в нашей стране грешников больше всего. Он удивился такой постановке вопроса, но, поразмыслив, все же назвал южный город – Плоцк или Тчев, не помню точно. «Там люди исповедуются в весьма тяжких грехах», – сказал он.
Наверное, вопрос о связи между склонностью к грехам и местом, где такая склонность проявляется, может показаться досужим, однако я считаю, что нахождение связей между даже очень отдаленными друг от друга элементами мира – занятие отнюдь не бессмысленное: пряник связан с ветряной мельницей постольку, поскольку был выпечен из муки, смолотой из зерна на этой мельнице. Если я скажу, что территория научной фантастики, кажется, в особенности способствует нарушению правил, обязательных для хорошей литературы, многие вознегодуют. А я пока что и не стану защищать таким образом сформулированный тезис, хотя мог бы попытаться сделать это, например, так: там, где нужно построить весь мир от фундамента до самой крыши, легче наделать ошибок, чем там, где достаточно умелого подражания.
Научная фантастика не требует ни от пишущих, ни от читающих никакого особого посвящения – в том смысле, что тот, кто уже десяток лет увлекается ею, не должен чувствовать своего превосходства над тем, кто любит ее едва лишь два года. За очень короткое время можно сориентироваться в тематике, идеях, преференциях жанра… а также покуситься на составление реестра его важнейших провинностей. Я читаю фантастику уже два десятка лет, и все, что я имею из груды лежащих за спиною книжек -- лишь снижающееся из года в год количество иллюзий.
Я не проводил никаких статистических исследований, ограничившись обычными читательскими впечатлениями. И я также отдаю себе отчет в том, что так или иначе составленный список выделенных грехов этой литературы не является исключительно польским, его легко соотнести с французским, чешским или американским аналогами. Примеры, которые я здесь привожу, частью подлинные, а частью выдуманные – пусть читатель развлечется, отгадывая, которые из них которые. Кроме явных примеров из творчества Лема, который не обидится, поскольку сам себя яростно критикует, я старался не называть ни конкретных имен, ни приводить точных названий, опасаясь преследований. Амбиции авторов легко задеть – мне довелось уже убедится в этом, а гетто такое маленькое.
ГРЕХ I. НАЗВАНИЕ
Даже не верится в то, что названия результатов творческих исканий, гурьбой выскакивающих из под перьев наших отечественных авторов (c зарубежными авторами та же картина, но ведь это не оправдание) могут быть такими однообразными и скучными. Состоящие из одного слова или, в исключительных случаях, из двух слов названия почти планомерно отказывают себе в оригинальности, предпочитая убогость, штамп, уничижительную маскировку, серость. Чаще всего автор увенчивает свой труд единственным существительным. Самым популярным у польских авторов названием следует признать КОНТАКТ; за ним следуют ВТОРЖЕНИЕ, ТЕСТ и ЗАДАНИЕ. Ребенок вот-вот родится – как станем его звать? СОН, ИСПЫТАНИЕ, ПАТРУЛЬ, РОБОТ, ЭНКЛАВ, ОАЗИС, ЭКСПЕРИМЕНТ, ИСПОВЕДЬ, ПРИВЕТСТВИЕ, ПОЛЕТ, ВОЗВРАЩЕНИЕ – сами собой лезут в голову в таких случаях, поэтому нет ничего удивительного в том, что многие авторы наталкиваются на свои счастливые названия одновременно. (Например, как Станислав Лем, так и Роман Левандовский избрали для своих рассказов название «ВТОРЖЕНИЕ» -- и, что более странно, оба текста в одинаковой степени заслуживают внимания). Значит, чтобы избежать обвинения в плагиате, стоит оснастить существительное прилагательным, и лучше всего прилагательным, взятым из арсенала штатных жанровых определений. КОСМИЧЕСКИЙ ПИЛОТ, ПОЛЕТНАЯ ИНСТРУКЦИЯ, АВАРИЙНЫЙ ВАРИАНТ, НУЛЕВЫЕ ЗОНЫ, ИДЕАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ – нечто в этом роде. Названия типа МЕСТЬ КОСМОСА, ЗОНА ПРЕРЫВИСТОСТИ, СПОСОБ УМИРАНИЯ, ЛАБОРАТОРИЯ ПРОФЕССОРА ТРИКСА – следует признать в этой ситуации прямо-таки изысканными.
Разумеется, однословное название не дисквалифицирует произведение само по себе, поскольку во многих случаях именно такое название –краткое, незатейливое – подходит тютелька в тютельку. Оно является квинтэссенцией текста, подчеркивает его глубокий гуманистический смысл, иногда несет авторский комментарий. Между названием и обозначенным им содержанием иногда устанавливается структуральная аналогическая связь: грубости соответствует грубость, приземленности – приземленность. В акте выбора содержательного и сжатого, как пощечина, названия выразительно манифестируется авторская индивидуальность.
Еще один дешевый прием, теперь уже редко употребляемый, это втискивание любой ценой в название слов, указывающих на принадлежность произведения к жанру НФ. В детективной литературе к словам такого рода относятся: «преступление», «убийство», «инспектор», «расследование» и т.д.; в литературе ужасов: «дух», «оборотень», «шабаш», «привидение», «призрак» и пр. Названия этого типа ныне устраняются из польской фантастики отчасти из-за явной их художественной убогости, отчасти потому, что использование для НФ дискриминанта, своего рода печати на лбу, указывающей на то, что есть что, изжило себя. Названия типа ЧЕЛОВЕК С МАРСА, ЗАГУБЛЕННОЕ БУДУЩЕЕ или РАКЕТНЫЕ МАРШРУТЫ во времена мизерного развития фантастики играли роль указателя и распознавателя для читателя -- любителя такой литературы. Сегодня эту роль берут на себя особое художественное оформление обложек, графические серийные знаки, имена авторов, наконец. Вместо этого выходит на первый план иной повод – мода, традиция. РАВНОДУШНЫЕ ПЛАНЕТЫ, КОСМИЧЕСКИЙ РАПОРТ, КОСМОДРОМ или ПРИШЕЛЬЦЫ с ходу гарантируют соответственно высокую, ибо внеземную шкалу. Называние таким образом книг – часть своеобразного ритуала, принятого как писателями, так и читателями. Следует, однако, признать, что и в рамках этой парадигмы случаются новаторские и необычные названия, например КРУГОВОРОТ ПАМЯТИ, ПЕСНЬ КРИСТАЛЛА или хотя бы те же ВОРОБЬИ ГАЛАКТИКИ.
Если вести речь о красоте названий, то тут литература главного течения бьет фантастику наголову. Великолепные названия придумывал Хемингуэй: ЗА РЕКОЙ, В ТЕНИ ДЕРЕВЬЕВ; И ВОСХОДИТ СОЛНЦЕ; ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ. Не уступал ему и Марек Хласко: СОВА, ДОЧЬ ПЕКАРЯ; ВТОРОЕ УБИЙСТВО СОБАКИ; ПЕРВЫЙ ШАГ В ОБЛАКАХ; ДУРАКИ ВЕРЯТ В УТРО. Похоже, что глагол в лозунге, выдвигаемом в название, принципиально его украшает. И еще примеры хороших названий (не только из фантастики): ЗДРАВСТВУЙ, ГРУСТЬ; СИНДБАД НА RQM-57; ПОВОРОТИМ ВСПЯТЬ ВИСЛУ ДРЫНОМ; СЕРДЦЕ – ОДИНОКИЙ ОХОТНИК; КРЕСЛО НА АВТОСТРАДЕ; КОСМОДРAМ МАЧУ-ПИКЧУ, ИЛИ ЖЕСТОКАЯ ИСТОРИЯ О ЛЮБВИ И ПРЕСТУПЛЕНИИ, О ПОБЕДАХ, ПОРАЖЕНИЯХ И СОМНЕНИИ ДОБЛЕСТНОГО ТРИСТАНА 4381 В НАИПРЕКРАСНЕЙШЕЙ ГАЛАКТИКЕ ВСЕЛЕННОЙ.
ГРЕХ II. ИМЕНА, ФАМИЛИИ
Так уж повелось, что астронавтов следует называть коротко, но содержательно, например Пиркс или Брегг (Альф, Тольд, Габ, Терл, Брол, Лес, Стон, Гольт, Алк и т.д.). Всякое подобие фамилиям или именам из прошлого или настоящего – заранее исключается. Поэтому страницы польских НФ рассказов населяют индивидуумы, называемые Ург, Пал, Трег, Сой, Барг, Цисс, Снерг, Пер. Если у автора хватает на это ума, то на сто девятнадцатом имени, порядком подустав (количество комбинаций ограничено), он начинает подозревать, что что-то тут не так. Тогда некоторые односложные имена получают приставку или окончание – такие, конечно, чтобы исключить всякую обыденность и нефантастичность. Перет, Хобарг, Трегор, Пхург – уже лучше. Но душа настоящего фантаста таких имен не приемлет – Ург сможет выдавиться даже из уст, сплющенных перегрузкой в 14 g при пикосекундном импульсе.
Станислав Лем в примечаниях к «Фантастике и футурологии» пишет, что, наткнувшись в тексте на односложные имена или фамилии dramatis personae, нужно тут же отложить книжку в сторону. Однако радикализм такого рода высказывается им в отношении к американской НФ, поэтому польские авторы могут им пренебречь.
Приверженцев населенного соотечественниками космоса раздражает оснащение героев произведений англосакскими именами. Не поддаться этой тенденции трудно, поскольку англосаксы доминируют не только в фантастике, но и в астронавтике. В свою очередь, другая крайность приводит к незапланированным комическим эффектам, когда Збых, Ром, Ожец, Баньский или Юзеф Дольняк кичатся своими великолепными космолетами. Некоторые авторы являются сторонниками количественного интернационализма среди участников экспедиций, поэтому в их произведениях Божидар Попвасильев может встретиться на борту космического корабля с Мартином Петкевичем. Со времен «Эдема» вошло в обычай также называть героев по наименованиям выполняемых ими функций, например Капитан, Навигатор, Философ.
При подборе наименований планет, кораблей и т.п., трудно уловить какие-то преобладающие тенденции. Автоматы называют автоматически, например AP 15. Планеты неизвестной планетной системы – Первая, Вторая и т.д. или изящнее – Альфа, Бета и т.д.
В литературе, даже фантастической, хватает примеров хороших, оригинальных фамилий героев, например Дюбал Вахазар/Guybal Wahazar у Виткация, Пгвррк и Хмррвггх у Лема. И разве Теремтак, Альдолихо и Грдысие – не лучше, чем MMX4?
ГРЕХ III. ГЕРОЙ
Вы обратили внимание на то, что знаменитый астронавт Пиркс – человек бессемейный? Нам ничего не известно о его жене или детях (шлепнул как-то девицу по заднице и сбежал), об отце, матери, прочих родичах – тоже: его выплюнул некий космический Дом ребенка или синтезировали в пробирке? Станислав Лем объясняет эту аномалию следующим образом: «Я собирался написать один, максимум два рассказа, а тем временем вещь неожиданно для меня самого вдруг разрослась. И уже не было возможности расширения упомянутого фона, потому что ну неоткуда было семье внезапно свалиться на голову Пирксу». В результате о Пирксе был написан целый цикл рассказов, но его личная жизнь как была убогой, так таковой и осталась.
Образ жизни старого холостяка избрал для себя и другой ветеран и скиталец – Ийон Тихий. Тут все просто: ракетные гонки от одной планетной системы к другой планетной системе занимают столько времени, что на личную жизнь ничего не остается… Но и рядовой астронавт, член космической экспедиции или простой патрульный тоже живет одинокий как перст. Он очень редко тоскует по кому-то, орошая слезой старые фотографии, потому что заранее известно, что его никто не встретит, когда он вернется. Трудно себе представить вопящих младенцев на борту ракеты или изящные корабли космической разведки, тащащие за собой харчевню и постиранное белье, развешанное на шнурах. Экипажи преимущественно мужские, и если попадается там женщина в комбинезоне, никто не смеет склонять ее к оказанию услуг сексуального характера. К счастью, эта пагубная для рода человеческого тенденция вроде бы начинает ослабевать.
Очень многое в книжном космосе устанавливается по аналогии с мореходством – взять хотя бы ту же терминологию. Так, может быть, и образ жизни космических волков будет подобен образу жизни волков морских? Вахты по шестнадцать часов кряду, когда на службе, а по возвращении на родной космодром – гроши в карман и понеслась нелегкая? Ой, нет, шиш тому, кто хотел бы видеть наших бледнолицых парней с помутневшими от неустанного вглядывания в инструменты глазами – в космических притонах, окруженными проститутками. Конечно, неплохо куда-нибудь выехать, лучше всего в какое-нибудь укромное место – и в одиночестве. Алкоголь, любовь, застольное пение – эти развлечения не для парней с «Трансгалактики». Астронавт-отпускник то и дело прогуливается, тщательно обдумывая и решая проблемы Вселенной. А услышав зов о помощи, опрометью мчится спасать женщин, детей и собак. Собственное совершенство его немного смущает, он как бы даже стыдится силы и гибкости своих мышц, быстроты реакций, безупречного здоровья.
Персонаж, без которого не может обойтись ни один автор научной фантастики – это профессор. Гениальный, одинокий, многие и многие часы проводит в лаборатории. Делает эпохальные открытия. Часто бывает одержимым навязчивыми идеями, из-за чего мешается умом, превращаясь в сумасшедшего профессора. Никакие ограничения современной науки – финансовые лимиты, приоритеты, вмешательство политиков – его не касаются.
Сотворение на страницах произведений астронавтов и профессоров целыми дюжинами – весьма опасное занятие. Как титаны разума (знания современного космонавта близки к профессорским знаниям), они могут осрамить автора, который таким титаном отнюдь не является. Отсюда часто случается, что книжные астронавты и профессора гениальны только по названию. Автор вынуждает читателя верить в то, что не находит подтверждения в тексте. Такого же калибра нестыковки зияют между демонстрируемым астронавтами уровнем умственного развития и суперразвитым техническим оснащением пилотируемых ими объектов. Каким чудом эти корабли, на пару классов превышающие по технической сложности современные пассажирские самолеты, вообще долетают до цели? И почему обслуживающим их идиотам так везет и в работе, и в жизни? Ведь, как замечательно написал об этом Станислав Лем: «автору нельзя делать героям приятное потому, что он им благоволит».
Сущая мука для читателя – это так называемый положительный герой. Чтобы его благородство и доброта смогли воссиять ясным светом, автор-фантаст вынужден каждый раз размещать в тексте некоторое количество жутких негодяев. Негодяи эти умны, но положительный герой умнее их и хитрее. Этот двухметрового роста супермен уснуть не может, пока не подумает о счастье человечества. Ни пули, ни интриги его не берут – он всегда побеждает.
5. Блок «Z polskiej fantastyki/Из польской фантастики» состоит из трех рассказов.
Рассказ «Dzienniki wsteczne/Обратные дневники» и в самом деле имеет форму дневниковых записей, сделанных как бы вспять, с обратной датировкой. И с середины – с нормальным ходом времени, подводящим к исходной дате. Замечательная форма, сложнее с содержанием, в котором усматривается смысл лишь в том случае, если счесть этот текст умышленным издевательством над охочим до «экспериментальной» прозы читателем. Автор рассказа Войцех Томчик/Wojcech Tomczyk (род. 1960) – варшавянин, выпускник театроведческого отделения PWST, в ту пору студент-заочник Сценарных курсов при PWSTFiTV в Лодзи. Этот рассказ – его литературный дебют. И это все, что мне о В. Томчике известно.
В небольшом рассказе с катастрофическим сюжетом (то есть с сюжетом о катастрофе)«Nosiciele/Носители» превосходно срабатывает финальная фраза. Эту новеллку написал один из участников предыдущего конкурса «Фантастыки», чей рассказ, «Записная книжка смертника/Manuał skazanego», получивший поощрительную премию, был напечатан в журнале (№ 1/1985) и вошел позднее в состав сборника «Третьи врата». Напоминаю, что Мацей Галашек/Maciej Gałaszek (при публикации дебютного рассказа его фамилия была ошибочно указана как Gałoszek) (род. 1963) в ту пору был студентом Силезской (Шленской) медицинской академии. Позже в журнале будут опубликованы еще несколько его рассказов.
Средний в блоке – еще один неплохой рассказ (о пилоте космического патруля, препятствующего контрабанде) с неожиданной концовкой, который называется «Wyliczanka/Считалка». Поскольку об авторе рассказа в базе ФАНТЛАБА нет даже упоминания, давайте приглядимся к нему пристальнее.
Мирослав П(етр) Яблоньский/Mirosław P(iotr) Jabłoński (род. 1955) – польский писатель НФ, киносценарист, переводчик, журналист-репортер, путешественник. Родился в Закопане, живет в Кракове.
В 1981 году закончил отделение механики Краковского политехнического института. Выпускник заочных Сценарных курсов при PWSFTiTV (Государственная высшая школа кино, театра и телевидения) в Лодзи. Служил в транспортном отделе BPiT”Almatur”, работал водителем, занимался кустарным промыслом. Был лауреатом творческой Стипендии города Кракова в 1988 году. Фантастикой увлекся еще в подростковом возрасте. По его словам, лет в 13-14 прочитал «Проксиму» Боруня и Трепки, а затем перечитал ее раз 50 и перечитывал бы еще, если бы встревоженная мать не попросила совета у приятельницы-библиотекарши, а та не сообщила ей, что есть еще некий Лем, тоже фантастику пишет. С тех пор и до настоящего времени Станислав Лем – его любимый писатель. Свой первый НФ рассказ «Drzewo genealogiczne/Генеалогическое древо» написал в 16 лет, но опубликовал его лишь в возрасте 23 года (1978, журнал «Nurt», № 1) – это и стало его дебютом в НФ. Позже он публиковал свои рассказы помимо «Nurt» также в журналах и газетах «Problemy», «ITD», «Gazeta Krakówska», «Mlody Technik», «Przegląd Techniczny», «Piśmo Literacko-Artystyczne», «Fantastyka», «Nowa Fantastyka», «Fenix».
Большая часть этих рассказов вошла в авторские сборники «Czas Wodnika/Эра Водолея» (1990) и «Sierpem i młotem/Серпом и молотом» (2014). Два рассказа вошли в состав совместного с А. Джевиньским сборника «Posłaniec/Гонец» (1986).
М. Яблоньский предпочитает, однако, крупную форму, и его книжным дебютом стал роман «Kryptonim “Psima”/Шифр “Псима”» (1982), который можно отнести к поджанру социологической фантастики и который лег (вместе с фильмом П. П. Пазолини «Овечий сыр/La Ricotta») в основу сценария фильма Петра Шулкина «Ga, ga. Chwała bohaterom/Га, га. Слава героям». После некоторого перерыва были опубликованы сразу три романа писателя: «Nieśmiertelny z Oxa/Бессмертный с Окса» (1987), «Schron/Убежище» (1987), «Trzy dni Tygrysa/Три дня Тигра» (1987).
Позже вышли также романы «Dubler/Дублер» (1991), «Elektryczne banany czyli ostatni kontrakt Judasza/Электрические бананы, или Последний контракт Иуды» (1996, 2013), «Tajemnica czwartego apokryfa/Тайна четвертого апокрифа» (2003, в соавторстве с Анджеем Молем/Andrzej Mol).
Однако на сегодняшний день вершиной достижений Яблоньского и литературные критики, и сам писатель считают роман «Duch Czasu, czyli: a w Pińczowie dnieje…/Дух Времени, или А в Пиньчове светает…» (1991, 2000, 2013), действие которого разворачивается в недалеком будущем, в котором из-за климатического потепления на Земле гибнут все новые и новые виды зверей.
Главный герой, временно безработный, одержимый идеей спасения белых медведей, вместе с несколькими приятелями-соратниками гоняется по всему пространству и времени за титульным Духом Времени (тем самым Zeitgeist), ответственным за то, что история на отдельных этапах развивалась так, а не иначе и имеющем на своей совести не только проблему выживания белых медведей. «Читая роман, я был поражен той смелостью, с которой автор раскрывает темы, о которых другие говорят очень осторожно, как бы боясь кого-то обидеть, -- пишет один из критиков. – Непринужденность, прямота, а прежде всего отбрасывающая все моральные условности языковая свобода – это нечто новое в отечественной фантастике… Несомненно, этот текст предназначается взрослому читателю: в нем есть секс, есть религия, есть экология, есть другие проблемы, веками тревожащие философов и историков. И если кому-то покажется, что нечто подобное может сотворить лишь больное воображение, то ему следует уяснить себе, что и такая фантастика существует, хотя бы в прозе Фармера, если ограничиться НФ-гетто».
Эксперты журнала «Nowa Fantastyka» (М.Орамус, Л. Енчмык, В. Седенько) включили роман «Дух Времени» в свой список «100 лучших книг НФ», в котором насчитывается лишь два десятка книг польских авторов. У этого романа есть уже и продолжение: «Duch Czasu 2, cyli wielka krucjata antymatriarchalna/Дух Времени 2, или Великий антиматриархальный крестовый поход» (2013).
Отрывок из романа «Дух Времени» печатался также в антологии «Wizje alternatywne/Альтернативные видения» (1990), в антологию «Wizje alternatywne 2/Альтернативные видения 2» (1996) вошел отрывок из романа «Электрические бананы», а в антологиях «Wizje alternatywne 3/Альтернативные видения 3» (2001) и «Czarna Msza/Черная обедня» (1992) оказались изданными отдельные рассказы писателя. Нельзя обойти стороной переводческую деятельность Яблоньского: c 1994 года по настоящее время он издал более полусотни переведенных с английского языка книг, в том числе романы Д. Кэррола, Р. Желязны и Р. Шекли, К. Сагана, Д. Летема, Л. Шайнера, Д. Данна, Т. Пауэрса, Г. Диксона, П. Ротфусса и др.
Как журналист Яблоньский сотрудничал с краковскими газетами «Gazeta Towarzyska», «Czas Krakowski», «Gazeta Krakowska», газетой «Gazeta Wyborcza», а в настоящее время работает в основном для нью-йоркской газеты «Nowy Dziennik», где публикует репортажи о своих путешествиях.
Домашняя страница М. Яблоньского расположена здесь
7. В рубрике рецензий Лешек Бугайский/Leszek Bugajski по случаю переиздания напоминает о том, как и когда был написан роман Станислава Лема «Глас Господа» (Stanislaw Lem “Głos Pana”. “Wydawnictwo Literackie”, Kraków-Wrocław, 1984); а Иоанна Салямоньчик/Joanna Salamończyk весьма сурово оценивая новый сборник рассказов Януша Шаблицкого «Для каждого другой рай», считает, что опубликованным там текстам требовалась обширная авторская и редакторская правка (Janusz Szablicki “Dla każdego inny raj”. “Sląsk”, Katowice, 1984).
8. Замечательный «Словарь польских авторов фантастики» стараниями Анджея Невядовского пополняется персоналией Эдвина Ендркевича/Jęndrkiewicz Edwin (1889 -- 1971) –поэта, прозаика, драматурга, переводчика с латыни. Здесь же, в рубрике «Пожелтевшие страницы/Pożołkłe kartki», публикуется отрывок из романа Ендркевича «Куклы мастера Дамиана» (“Kukły mistrza Damiana”. “Sląsk”, Katowice, 1966).
9. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии описано окончание 1962 года и начало 1963 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 463 наименования.
10. В рубрике «Критики о фантастике/Krytycy o fantastyce» публикуется сокращенная версия текста доклада известного польского ученого, доктора филологии Антония Смушкевича/Antoni Smuszkiewicz «W kręgu współczesnej utopii/В кругу современной утопии», прочитанного на семинаре в Сташуве в октябре 1984 года.
11. В рубрике «Наука и НФ/Nauka I SF» в статье Стефана Вайнфельда/Stefan Weinfeld «Strachy do poduszki albo science non-fiction dla fanów SF/Ужасы <читаемые>перед сном, или научная не-фантастика для фэнов НФ») по случаю издания сборника статей Зигмунта Пикульского «Через лупу футурологии» (Zygmunt Pikulski “Przez szkiełko futurologii”. “Wydawnictwo Lubelskie”, Lublin, 1984) обсуждаются некоторые футурологические концепции, предлагаемые автором сборника.
12. В рубрике «Film i fantastyka/Кино и фантастика» печатается написанная по специальному заказу журнала статья замечательного польского кинокритика Aнджея Колодыньского/Andrzej Kolodyński «Krajobraz z jeźdźcami Apokalipsy (z historii kina SF)/Пейзаж со всадниками Апокалипсиса (из истории НФ-кино».
Статья, посвященная апокалиптической и постапокалиптической теме в кинематографии, и сейчас читается с интересом (там анализируются два десятка и не абы каких фильмов), а чего уж говорить про те времена, когда такая информация здесь, в том, что некогда называлось СССР, добывалась с огромным трудом и из самых невероятных и неожиданных источников.
Анджей Колодыньский/Andrzej Kolodyński (род. 1937) – выпускник филологического факультета (отделение польской литературы) Вроцлавского университета (1958), а затем и Высших курсов теории и истории кино PWSTiF(1963), защитил докторскую диссертацию в 1981 году. В 1961 – 1972 годах служил в нескольких кинематографических учреждениях, в 1973 – 1982 годах работал в журнале «Film», где заведовал отделом иностранного кино. С 1994 года является главным редактором ежемесячника «Кино».
В 1989 – 1991 годах был директором Краковского фестиваля короткометражных фильмов. С 2011 года – ректор Варшавской киношколы, в настоящее время проректор этого учебного заведения. Входил в состав жюри многих кинофестивалей, читает лекции не только в Варшавской киношколе, но и в Варшавском университете, в Академии кино и телевидения. Первые из его статей появились в печати в 1961 году, последующие публиковались помимо «родных» «Film» и «Kino» также в журналах «Iluzjon», «Magazin Rodzinny», «Radar» и многих других периодических изданиях.
Колодыньский написал целый ряд интересных книг о кино массово-популярных жанров: «Film grozy/Киноужасы» (1970), «Filmy fantastyczno-naukowe/Научно-фантастические фильмы» (1972), «Sto filmów angielskich/Сто английских фильмов» (1975), «Elizabeth Tajlor/Элизабет Тейлор» (1978), «Tropami filmowej prawdy/Дорогами киноправды» (1981), «Seans z wampirem/Сеанс с вампиром» (1985), «Spojrzenie za ekran/Взгляд за экран» (1987), «Dziedzictwo wyobrazni. Historia filmu SF/Наследие воображения. История НФ-фильма» (1989), «Dzieci smoka/Дети дракона» (1994) и другие.
В его переводе вышли также несколько книг иностранных авторов, а под его редакцией – ряд сборников статей о кино. Он был также автором статей в изданиях энциклопедического характера (“Spielfilm Encyklopedi”, “Encyclopedia kina”, “Światowa encyclopedia filmu religijnego”, “Słownik adaptacji filmowych”).
13. В рубрике «Wśród fanów/Среди фэнов» (первая страница задней обложки) сообщается об издании (тиражом 3000 экземпляров) первых номеров двух периодических изданий PSMF: журнала-ежеквартальника «Feniks» (формат A-5, объем 120 страниц, главный редактор Мацей Маковский/Maciej Makowski) и газеты «SFera» (формат А-3, объем 16 страниц, главный редактор Анджей Шатковский/Andrzej Szatkowski), которая будет выходить раз в два месяца.
Здесь же анализируется содержание этих изданий. Интересное, кстати, содержание. Из которого особо стоит отметить в журнале «Feniks» очень даже неплохой рассказ Кшиштофа Коханьского/Krzysztof Kochański «Łyżwiarz/Конькобежец» и статью Стефана Отцетена/Stefan Otceten «Debiutanckie proby literaturne Stanisława Lema/Дебютантские литературные опыты Станислава Лема»; а в газете «SFera» -- материал под названием «List Philipa Dicka/Письмо Филипа Дика» -- перевод письма Филипа Дика, почерпнутого из «Science Fiction Review» (февраль 1978): относительно претензий Дика к Лему, и комментарий к нему Славомира Пикулы/Sławomir Pikuła).
14. И, наконец, первый фрагмент продолжения приключений бравого космического детектива Фанки Коваля (сценарий М. Паровского и Я. Родека, художник Б.Польх), который называется «W obronie własnej/Самооборона».
облако тэгов
