13. На стр. 74–75 напечатана статья Агнешки Хаски/Agnieszka Haska и Eжи Стаховича/Jerzy Stachowicz, которая называется:
”СМОТРЕЛА НА НЕГО ПОХОТЛИВО”, или ЭРОТИКА из-под СПУДА
(PATRZYŁA NA NIEGO POCHYTLIWIE czyli Erotyka z lamusu)
Рождение моторизации и авиации, ежегодно появляющиеся эпохальные изобретения, а вдобавок к этому вертящиеся столики и эктоплазма – казалось бы, что в таком нагромождении инспираций в довоенной фантастической литературе не было места эротическим стимулам. Наши прадеды, однако, не ограничивали себя восторгами над щиколотками танцовщиц и разглядыванием обнаженных девиц на фотографиях, стыдливо спрятанных в комоде с постельным бельем. Читая польскую литературу тех времен, мы находим много сцен, которые должны были порождать румянец на лицах предков. Большую заслугу имеет в этом, конечно, знаменитая кушетка доктора Фрейда, где дамы открывали таинственные причины своих страданий — благодаря ей не только авангардные писатели могли касаться весьма пикантных тем, делали это также популярные ремесленники на ниве фантастики из Biblioteka Groszowa.
Таким ремесленником был Тадеуш Кончиньский (Tadeusz Konczyński) – историк, философ и автор гимна «Краковии», но прежде всего писатель и драматург.
Один из его немногочисленных фантастических романов «Конец света» (“Koniec swieta”, впервые издан в 1913 году под названием “Ostatnia godzina/Последний час” )
с сюжетной точки зрения не поражает оригинальностью: Солнце гаснет и Землю ожидает глобальная энергетическая катастрофа. На Земле построен Вечный Город, в котором властвует тиран Гоидун, а под поверхностью планеты живут рабы – парии, обеспечивающие использование последних остатков внутриземной энергии. Гуидун, занятый главным образом поркой девочек-подростков, намеревается, не дожидаясь катастрофы, уничтожить Землю с помощью некоего изобретения. Ему мешает сделать это астроном Радон, у которого тиран похитил ассистентку, юную Ноэми. Радон узнает от рабов-изгоев, что спасение для планеты способна обеспечить башня, возведенная на татранском нагорье богом Эотом. С помощью башни можно навязать связь с космитами, способными возродить Солнце. При работе над романом «Конец света» его автор явно вдохновлялся романом “Quo vadis”; оргии в Вечном Городе, стилизованные на римские пиры у Нерона, контрастируют со скромной жизнью рабов, сохранивших веру в Эота и моногамию. Кончиньский, однако, идет дальше Сенкевича в описании страстей обитателей Вечного Города: «Откинувшись в талии назад, женщины мели волосами зеленую мураву. Танцовщицы припадали на колени, а на их плечи становились босыми ногами дрожащие от возбуждения живые нимфы. (…) Открывали пышущие возбуждением уста и издавали пронзительные вопли. (…) Наконец блеснули тысяча нагих мужских тел и другая тысяча нагих женских тел, сплетенных в безумных круговоротах».
Смелые сцены появляются также в романе Вацлава Незабитовского«Последний на Земле» (Wacław Niezabitowski “Ostatni na Ziemi”, 1928):
после катаклизма, явившегося результатом резкого повышения вулканической активности, последние выжившие люди – польский летчик, две дамы-англичанки и экипаж японского корабля – оказались на уцелевшем фрагменте суши в Ледовитом океане. Одна из женщин, леди Дейзи, решает, что станет «Евой желтого мира» и отправляется на японский корабль. Ни к чему хорошему это не ведет: матросы поначалу «делят между собой красоту тела белой женщины», затем ссорятся, убивают друг друга и заодно – предмет вожделения. Уцелевший в резне капитан похищает вторую даму, его преследует летчик; в возникшей суматохе женщина падает за борт и тонет. Вывод прост – полигамия и оголтелый эротизм до добра не доводят.
А что у мастеров? Правда классик horror-а Г.Ф. Лавкрафт скорее сторонился от эротических описаний (быть может, считал, что эротикой не напугаешь), но его тогдашний польский аналог Стефан Грабиньский (Stephan Grabiński) относится к авангарду писателей, сплетающих фантастический horror с половым влечением.
В мрачных, полных призраков и фантомов мирах Грабиньского мы почти всегда натыкаемся на таинственную женщину, способную разжечь пожар чувств. Иногда даже речь ведется о настоящих пожарах – так, загорается все, до чего дотрагивается главная героиня рассказа «Красная Магда» (“Czerwona Magda”). В новелле «Гебры» (“Gebrowie”) дело доходит до воистину пламенных оргий, устраиваемых приверженцами таинственной секты огня, а также врачами и пациентами из лечебницы доктора Лудзимирского. Апогея это сплетение эротики и огнепоклонничества достигается в новелле «Пламенное спаривание» (“Płomienne gody”): ее главный герой превращается в демона секса, когда поблизости вспыхивает пламя. Необычные особые склонности героя доводят до того, что его жена поджигает спальню, чтобы ему понравиться, и в конце концов сходит с ума.
Грабиньский обожал описывать людей, стоящих на грани безумия. Эротические сюжетные линии его рассказов, хоть ныне уже и не шокируют, полнятся мотивами половых извращений, измен и смертей в любовном порыве. Наряду с мотивом огня появляется мотив любовного романа в поезде, как это и положено творцу польской железнодорожной фантастики: в рассказе «Случай» (“Przypadek”) местом эротических игр является вагонное купе. Вершины сексуального извращения Грабиньский достигает в трех рассказах: «В доме Сары» (“W domu Sary”), «Любовница Шамоты» (“Kochanka Szamoty”) и «Чад» (“Czad”). В первом рассказе появляется образ вечно молодой женщины, источником бессмертия которой является сексуальный акт. В ходе такого акта она высасывает жизненную энергию из любовников, превращая их в нечто вроде протоплазмы. В «Любовнице Шамоты» извращений еще больше. Титульный Шамота занимается телесной любовью с мертвой женщиной – полупризраком, полутрупом. «Протянув руку, чтобы обнять ее, я натолкнулся на обнаженные бедра. Задрожал, кровь забурлила горячей волной. (…) Головокружительный аромат ее тела дурманил, распалял желание. Страстный ритм божественных бедер разжигал безумие. (…) Встав на колени, я нащупал его (электровыключатель), повернул… и в безграничном ужасе вскочил с постели. Передо мной в пене кружев и шелков бесстыдно раскинулось обнаженное до живота женское лоно – одно лишь лоно… ни груди, ни плеч, ни головы…» (Пер. В. СПРИНСКОГО). Еще острее в «Чаде». Главного героя насилует чудовище неизвестного пола, в котором есть что-то как от старца, так и от девушки. «…волшебница смотрела на него двойным лицом – хозяина и Мокрины. (…) Между тем она подошла еще ближе и вскочила на кровать, наступив большим пальцем левой ноги на губы инженеру. (…) А ведьма, увидев уже, что он покорен, села на постели рядом с ним и стала дико, похабно ласкаться. За несколько минут овладела его волей так, что он уже дрожал от вожделения. Распутное, животное, ненасытное совокупление раскачало их тела и сплело в титанических объятиях» (Пер. В. СПРИНСКОГО).
Прадеды, читая тогдашнюю фантастику (прабабки, вероятно, предпочитали любовную романтику и горячие поцелуи ордината Михоровского) краснели довольно часто; в послевоенной литературе таких описаний хоть со свечой ищи – не найдешь, любовь (пусть даже в фантастическом антураже) должна была быть идейно, а не эротически правильной. Сегодня также не дрожат уже от сексуального возбуждения и не целуют «наполовину сгнивших» уст. А жаль, ведь это так интригует…
Заметную позицию в истории польской фантастики занимает творчество Мечислава Смолярского/Mieczysław Smolarski (1888 – 1967), автора романов «Город света/Miasto światłości» (1924), «Свадебное путешествие господина Гамильтона/Podróż poślubna pana Hamiltona» (1928) и многих других научно-фантастических и оккультных произведений.
Книги Смолярского вышли в свет за несколько лет до появления романа «О дивный новый мир» (1932) Олдоса Хаксли и, по утверждениям их автора, публиковавшимся в послевоенной прессе, во многих творческих замыслах опережали концепции английского фантаста. Может показаться, что спору Смолярского с Хаксли положила конец смерть обеих писателей, но в последнее время все чаще говорят о его продолжении. Быть может, его возобновлению посодействует и переиздание «Города света», готовящееся в Познаньском издательстве (Книга вышла, обложку см. выше. ).
Следует также, пожалуй, упомнить о том, что технической утопией интересовался Стефан Жеромский/Stefan Żeromski (1864 – 1925; помимо прочего «Предвестие/Przedwiośnie», «Роза/Róża»);
а ее концепции оспаривали: Антоний Слонимский/Antoni Słonimski, (1885 – 1976); “Торпеда времени/Torpeda czasu”, 1924; “Два конца света/Dwa końca świata”, 1937);
Ну что же, перечисление можно продолжить, особенно если вспомнить о том, что НФ содержалась в разных литературных жанрах и была способом аллегоричного описания мира, злободневной сатиры и откровенного прогнозирования грядущих событий.
Но пусть это послужит темой отдельной критической статьи.
В социальной сатире («Лучи FF/Promenie FF», 1921; «Доктор Пшибрам/Doktor Przybram», 1924) дает о себе знать Бруно Винавер/Bruno Winawer (1881 – 1935).
Книги Эдмунда Крюгера/Edmund Krüger, (писавшего также под псевдонимом Э. Езерский/E. Jezerski) (1881 – 1935) пропагандируют научную фантастику среди молодежи («Властелин просторов/Władca przestworzy», 1911; «Покорители полюса/Zwycięzcy bieguna», 1911; «Чудеса таинственного острова/Cuda wispy tajemniczej», 1912). Подобную цель преследует творчество Казимежа Анджея Чижовского/Kazimierz Andrzej Czyżowski (1894 – 1977) «Сумасбродный летчик (Летчик-сумасброд)/Szalony lotnik», 1915; «Люди воздуха/Napowietrzni ludzi», 1929).
Существенную роль играет в научной фантастике тематика ближайшего будущего, зачастую неясного, угрожающего, зияющего незалеченными язвами Первой мировой войны: романы Михала Русинека/Michał Rusinek, Стефана Барщевского/Stefan Barszczewski;
Юзефа Богдана Рыхлиньского/Józef Bohdan Rychliński, Вацлава Незабитовского/Wacław Nezabitowski,
Антония Оссендовского/Antoni Ossendowski и др.
Близки к политическому гротеску книги Яна Карчевского/Jan Karczewski (1909? – 1947; “Бацилла/Bakcyl”, 1929; “Високосный год/Rok przestępny”, 1931).
Юмористическая нотка сквозит в романах Адольфа Новачиньского/Adolf Nowaczyński (1876 – 1944; “Система доктора Царо/System doktora Caro”, 1927); Рафала Мальчевского/Rafal Malczewski (1892 – 1960) и Фердинанда Гоетля/Ferdynang Goetl (1890 – 1960).
И все же это не более чем отдельные книги, тонущие в быстром потоке польской прозы, зачастую и не претендующие даже на хоть сколько-нибудь высокую художественную ценность. Только в междувоенном двадцатилетии (1918 – 1939) научная фантастика становится более заметной, привлекает к себе литераторов, обладающих острым пером и богатым воображением. Приключенческую фантастику («Новая Атлантида/Nowa Atlantyda», 1931; «Завтра/Jutro», 1934; «Бесшумная молния/Bezglosny piorun», 1937) пишет Антоний Марчиньский/Antoni Marczyński (1889 – 1968), автор популярных детективных романов.
(Ох уж мне этот Марчиньский. Он был неутомимым и неисчерпаемым бульварным писателем (написал и издал 41 роман в 1927 –1939 годах). Мог писать по несколько романов в месяц и никогда не скрывал того, что занимается этим исключительно ради денег. Как правило, прежде печатал написанное в газетах и журналах, затем выходили в свет книжки – чтобы их издавать, в 1931 году основал собственное издательство. А еще надо учесть разбросанные там и сям несколько сотен рассказов, очерков, заметок, рецензий и пр. и пр. Просто бездонный кладезь для того смельчака, который решится составить его биобиблиографию для ФАНТЛАБа. Вот тут кроме одной из названных книг НФ еще парочка из не названных: «Газ 303/Gaz 303» (1931) и «Мир в огне/Świat w plomieniach» (1928). В первой -- гады-большевики изобрели жутко ядовитый газ, которым чуть было не потравили всех поляков. Во второй Польша воюет с коммунистической Россией, Румыния – с Финляндией, Германия – с Бельгией и Францией, Югославия – с Венгрией, и вообще все воюют со всеми.
И еще парочка: «Призраки Атлантического океана/Upiory Atlantyku» (1929) и продолжение «Полет над океаном/Lot nad oceanem» (1930).
И целый трехтомник фэнтези «Неизвестный остров/Wyspa nieznana» («Великаны/Olbrzymy», 1928; «Мстительница/Mscicielka», 1928; «Королева Отхе/Królowa Othe», 1929).
И триллеры с элементами мистики-фантастики: «Чертов яр/Czarci jar» (1932) и «Когда просыпается чудовище/Gdy bestia budzi sie».
И еще приключения с налетом экзотики: «Миссисипи/Missisipi» (1929), продолжение «Долорес де Монастерио/Dolores de Monasterio (1929); «Алоха/Aloha» (1929).
А также приключения с налетом восточной экзотики: «Жемчужина Шанхая/Perla Szanghaju» (1928). Эту книгу читали с румянцем на щеках в самые разные времена (и читают ныне – ну, может быть, уже без румянца).
Как, впрочем, и другие книги, написанные в том же духе, например вот эту вот трилогию: («Рабыни с Лонг Айленда/Newolnice z Long Island», 1930; ««Проклятый корабль/Przeklęty statek, 1930; «Черная Земля/Czarny Ląd», 1930).
И, надеюсь, мне не надо повторять, что названными книгами список творческого наследия А. Марчиньского не исчерпывается: там отыщутся и «Одна безумная ночь/Jedna szalona noc» (1938); и «Любовь шейха/Milość szejka» (1932); и «Последняя торпеда/Ostatnia torpeda» (1929); и «Любимец сеньорит/Ulubieniec seniorit» (1934); и «В подземельях Карфагена/W podziemiach Kartaginy» (1928); и … словом, много чего еще. W. )
Их фантастику не назовешь «научной», но сегодня, когда НФ склоняется в сторону аллегории, поспешно избавляясь от технических реквизитов, эти полувековой давности тексты становятся нам особенно близкими. Именно тогда дебютировал Антоний Ланге/Antoni Lange (1861 – 1929), автор «Миранды/Miranda» (1924), сборника рассказов «В четвертом измерении/W czwartym wymiarze» (1922), переводчик Эдгара Аллана По, Уэллса, Мейринка.
Мотивы «научного романа» можно проследить в пародиях Кароля Ижиковского/Karol Irzykowski (1873 – 1944). Научная фантастика появляется в дидактических романах для молодежи Марии Юлии Залеской/Maria Julia Zaleska (1831 – 1889), Софьи Урбановской/Zofia Urbanowska (1849 – 1939), Эразма Маевского/Erazm Majewski (1858 – 1922).
облако тэгов
