9. В рубрике “Publicystyka” размещено интервью, которое Иоанна Кулаковская/Joanna Kułakowska взяла у польского журналиста, редактора и переводчика ЛЕХА ЕНЧМЫКА/Lech Jęczmyk. Интервью носит название:

Иоанна Кулаковская: Это прозвучит высокопарно, но вы очень много сделали для фантастики в Польше и для литературы в целом. Благодаря вашим переводам мы получили доступ к замечательным книгам таких авторов, как Ле Гуин, Дик и Воннегут... Для начала позвольте мне спросить вас о вашем пути в качестве переводчика. Почему вы выбрали англоязычную литературу, ведь по образованию вы филолог-русист?

Лех Енчмык: Ну, я начал работать руководителем редакционного отдела советской литературы и славянских стран, поэтому лучших книг брать не мог -- неловко как-то было, а переводить те, что похуже, я не хотел. Поэтому я перешел на английский и предложил переводы другим издательствам. С русского я перевел мало, только три книги, но зато много хороших рассказов. Тогда издавались ежегодные антологии советских рассказов, и там было много хороших произведений.

Иоанна Кулаковская: Это была фантастика?

Лех Енчмык: Нет.

Иоанна Кулаковская: А какая из переведенных вами книг вам особенно нравится? Я имею в виду не только фантастику, хотя, возможно, именно это больше всего заинтересует читателей нашего журнала.

Лех Енчмык: Книги Дика, в том числе его биография, написанная Сутиным,

далее «Маленький большой человек», «Возвращение маленького большого человека» Бергера.

Прекрасные книги… Очень люблю также «Космолет и челн» (“The Starship and the Canoe”- “Kosmolot I czółno”) Кеннета Брауэра – о двух Дайсонах, отце и сыне. Отец хотел полететь в космос и работал над собственным проектом космического корабля с ракетным двигателем, а сын, напротив, был хиппи и бежал в прошлое. Он решил обходиться совершенно без денег и построил себе океанский каяк, на котором плавал вдоль побережья Западной Америки. Книга показала такого рода напряжение и упорство на совершенно противоположных путях.

Что еще... Мне нравится книга Стоуна, американского журналиста-расследователя, противопоставившего себя истеблишменту. Он выискивал кое-что из того, что упустила многотиражная пресса, копался в документах Конгресса, издавал собственный бюллетень, который я, будучи библиотекарем, выписывал в 1960-х годах. Он распространялся только по подписке, но каждая серьёзная библиотека мира должна была его иметь.

Иоанна Кулаковская: И эта книга это…?

Лех Енчмык: «Дело Сократа» (“Sprawa Sokratesa”). О суде над Сократом.

Стоун хотел показать его как пример цензуры – экстремальный пример, каковым является убийство писателя. Поэтому он подтянул свой древнегреческий -- в то время в порядочных американских университетах учили греческому и латыни, и взялся за источники. Оказалось, что все авторы переписывали предыдущих, и он потянулся к греческим античным комедиям и материалам, ну и тут этот самый Сократ весьма упал в его глазах. Так что в процессе написания книги он изменил свой взгляд на гораздо более критический. Он не оправдывал смертную казнь, но показал, что Сократ был врагом демократии и умер из-за этого.

Иоанна Кулаковская: А ведь Сократа считают чуть ли не ангелом.

Лех Енчмык: Я не знаю, почему. Ведь там, в Греции, демократия дважды свергалась, один раз были пятьсот тиранов, другой раз -- тридцать, и среди них шестеро его учеников, так что он был однозначно противником демократии.

Иоанна Кулаковская: Кстати о противниках: вы сознательно выбираете для перевода аутсайдеров, бунтарей и диссидентов? Отождествляете ли вы себя хотя бы отчасти с такими авторами?

Лех Енчмык: Хм… Я никогда об этом не думал. Может быть, со стороны такие вещи лучше видно…

Иоанна Кулаковская: Ну... Дик, Хеллер, Воннегут...

Лех Енчмык: Некоторые вещи определенно лучше видно со стороны (смеется). Пожалуй, тут решающее значение имеет стиль, я должен уловить язык писателя. Кое-что я бы точно не стал переводить. Может быть, в этом что-то есть — мои директора говорили, что «Енчмык совершенно неуправляем».

Иоанна Кулаковская: (с улыбкой) Как вы думаете, может ли это быть причиной того, что вы довольно часто меняли место работы?

Лех Енчмык: Ну… не так уж и часто. И вообще я начал свою трудовую деятельность с Института международных отношений, где меня быстро повышали, и на третьем году работы я был уже и.о. директора серьезной библиотеки. Это было попросту замечательно, ведь у меня был доступ к запрещенным книгам, я мог даже просматривать цензурировавшиеся журналы. Я ушел оттуда, так как хотел заниматься литературой. И в издательстве “Iskry” я работал почти пятнадцать лет. И только когда в нем появился один товарищ из ЦК, который ко всему относился исключительно серьезно, а может быть, я ему просто не понравился... Во всяком случае, он вмешался, чтобы что-то со мной сделали.

Иоанна Кулаковская: И что касается цензурных вмешательств, когда вы работали в «Искрах» или «Чительнике», были ли у вас проблемы с цензурой?

Лех Енчмык: Во времена коммуны существовали вполне четкие правила. Можно было издавать все, что публиковалось в Советском Союзе в книжном виде. Ну так я стал готовить к изданию Булгакова, который был издан в Советском Союзе в виде книги, но в 1923 году (смеется). И тут оказалось, что эти правила не такие уж и жесткие. Мне сказали «нет», и таких шлагбаумов было опущено несколько, именно по советским книгам. Мне задержали роман Бакланова «Июнь 1941 года» — об отступлении советских войск, который был опубликован там же, в СССР, в ежемесячном журнале, но не смог выйти книгой. Ну и поэму Евтушенко о Ленине, как ни странно. Там были весьма критические строчки по адресу Советского Союза. Вроде бы действие разворачивалось сто лет назад, но были красноречивые намеки на то, что нет ничего хуже, чем ездить после оттепели по обледенелой дороге. Должен сказать, что я попытался побороться с цензурой.

Иоанна Кулаковская: И побороли?

Лех Енчмык: Поборол, потому что попросту обманул. Я сказал, что Евтушенко уже сообщает западной прессе, что его издают в Польше, и, если что, разразится скандал (смеется), поэтому, может быть, лучше промолчать, чем поднимать шум по этому поводу. «Действительно, вы правы, товарищ» -- сказали они. Книга вышла. А вот с американскими произведениями проблем почти никогда не было.

Иоанна Кулаковская: Не было опасения, что какой-то контент из «гнилого Запада» может оказать дурное влияние на менталитет читателей, снизить их моральный дух?

Лех Енчмык: По определению все, что исходило из Запада, было "гнилым", поэтому там было сложно найти части, более гнилые, чем другие. Однажды была попытка подвергнуть сомнению Воннегута – у него в одной из сцен неприятный правый диктатор стреляет по мишеням, изображающим различных персонажей. Одним из них был Сталин. В американском тексте его звали «дядя Джо» — в Польше никто не знал, что так Сталина называли на Западе в военные годы. Дядюшка Джо, такой симпатичный...

Иоанна Кулаковская: С усами...

Лех Енчмык: С усами и трубкой, поэтому я заменил дядюшку на усатого генералиссимуса. И это было совершенно прозрачно. Я услышал, что не надо русских раздражать. А я спрашиваю: «С чего бы это? Вы кого тут имеете в виду?» Отвечают: «Ну как кого, это ведь Сталин…» А я на это: «Какой Сталин? Ежу ж понятно, что речь идет о Чан Кайши» (смеется). В общем повеселился от души.

Иоанна Кулаковская: А в случае русской литературы чаще приходилось прибегать к хитростям?

Лех Енчмык: Да, потому что там вмешательства были прямыми. В советском посольстве в Варшаве в отделе культуры работали семь сотен человек, они знали любую мелочь, которая так или иначе имела отношение к России или Советскому Союзу. Однажды кого-то выгнали из журнала “Przegląd Kulturalny” за неблагоприятное мнение о Екатерине Великой.

Иоанна Кулаковская: Были ли проблемы при создании серии «С космонавтом» (“Z kosmonautą”) в издательстве «Чительник» (“Czytelnik”)?

Лех Енчмык: Нет, когда я занимался серией, никто в Польше не разбирался в этом. Лишь Ставиньский, который отобрал и опубликовал две фантастические книги. У меня не было конкурентов, я мог делать все, что хотел. Такой степени свободы не было ни у кого -- ни в США, ни сейчас в Польше. Это было пустое поле.

Иоанна Кулаковская: Вы ранее упомянули Воннегута... Вы ведь знали друг друга лично, не так ли?

Лех Енчмык: Да, я однажды навестил его, когда был в Нью-Йорке. А во второй раз мы встретились здесь, в Варшаве, когда он приехал инкогнито в 1984 году -- в качестве представителя Пенклуба, чтобы узнать, каково здесь положение писателя. Ну, и состоялась встреча у меня дома. Какие-то журналисты его тогда узнали, но он не захотел давать интервью.

Иоанна Кулаковская: Каковы были впечатления Воннегута от его пребывания в Польше?

Лех Енчмык: Ну, тогда его здесь весьма обхаживали, как, впрочем, и любого иностранного гостя в ту пору.

Иоанна Кулаковская: Да, траву красили (смеется), хотя, может быть, тогда уже этим не занимались.

Лех Енчмык: Его отвезли в «Солидарность», в Гданьск, и, кажется, у него была короткая встреча с Валенсой. Он вернулся оттуда с огромным металлическим крестом, который ему подарили рабочие верфи, а он ведь был председателем Союза атеистов (смеется). «Вот, сделай что-нибудь с этим, я не знаю, что с этим делать» -- сказал он. Позже я отдал крест одной деревенской церкви. Ну, он несколько раз напивался, был к этому склонен. Не знаю, что он запомнил, но ему определенно было трудно садиться в «малюха» (Fiat 126 Maluch), потому что он был ростом под два метра (смеется).

Иоанна Кулаковская: Во всяком случае, никаких публичных негативных откликов с его стороны не было.

Лех Енчмык: Не было. Он дал интервью, как это ни странно, католическому еженедельнику «Сдержанность и работа» (“Powściągliwość I praca”) и подпольному в то время еженедельнику «Мазовше» (“Mazowsze”).

Иоанна Кулаковская: Раз уж речь зашла о западной литературе… Вы работали над старыми альманахами «Шаги в неизведанное».

Каковы ваши впечатления от нынешних «Шагов в неизведанное», издаваемых «Солярисом» (“Solaris”)? Вы их вообще читаете?

Лех Енчмык: Читаю, да… Но не от корки до корки, я бы сказал… Фантастика изменилось, я изменился. Однако фантастику в основном читают молодые люди, редко старше сорока лет. Конечно, Теда Чанга всегда приятно читать, а вот старые «Шаги в неизведанное» представляли мой личный вкус. Там всегда было много юмора, и сатиры -- все, наверное, помнят рассказ Фредерика Брауна о пьянице, который спас Земля. Шекли, Браун были очень остроумными авторами. Потом фантастика немного расширилась, появились психологические истории, в которых фантастика была лишь предлогом. Мне кажется, что господин Валевский в этих сборниках продемонстрировал свой вкус, который тяготеет к таким психологическим вещам. По-моему, это не обязательно относится к фантастике, поскольку, как говорили Стругацкие, мы хорошо знаем, каков человек, вопрос в том, что с ним дальше делать. Фантастика этим и занималась -- что делать дальше с человеком или что с ним сделает жизнь. А вот психологически мы стоим на одном и том же месте все последние 10 000 лет...

Иоанна Кулаковская: То есть вам не особо нравится направление...

Лех Енчмык: Ну, мне может нравиться или не нравиться, но так уж есть.

Иоанна Кулаковская: Я хочу сказать, что психологические и социологические произведения не в вашем вкусе.

Лех Енчмык: Возможно. Я сделаю для Войтека Седенько подборку старых рассказов, в которой старые читатели найдут свои любимые, а новые читатели увидят, как раньше выглядела фантастика.

Иоанна Кулаковская: Такая ретро-коллекция будет полезна и тем, и другим. А что касается польской фантастики, можете ли вы рассказать нам, когда она вам особенно нравилась? В какое конкретное десятилетие? Что вы вообще думаете о фантастике польских авторов?

Лех Енчмык: Ну что ж, в отличие от Мацека Паровского, который читает как профессионал, я не делю литературу на десятилетия и поколения, читаю только как обычный читатель. Профессионально читаю русскую, английскую и американскую литературу. Польскую читаю тогда, когда мне кто-нибудь скажет: «Старик, тебе обязательно нужно это прочитать». Я думаю, что есть много хороших рассказов. Сейчас в фантастике происходит нечто такое странное, что мне трудно даже назвать. Появляется литература present perfect, настоящего совершенного времени. Дело происходит в ближайшем будущем или якобы в настоящем, но другом, очень заметна связь прошлого с настоящим.

Иоанна Кулаковская: Близкое альтернативное будущее?

Лех Енчмык: Да... Либо измененное, либо укорененное в каких-то конкретных событиях прошлого. Интересно, это особенность польской литературы или отчасти также русской? Пожалуй это исходит из балласта коммунистического периода.

Иоанна Кулаковская: Возможно, попросту из времени перемен, неопределенности, множества альтернатив...

Лех Енчмык: Скорее из самого коммунизма. Есть даже такие русские рассказы и романы, например «Кысь» Татьяны Толстой, где показано будущее, каким оно было бы, если бы Советский Союз медленно деградировал и постепенно разлагался. Это возвращение крестьянской, лесной, удивительной реальности, в которой сохранились какие-то коммунистические обычаи и церемонии. Такая литература интересна тем, что предполагает понимание того, что то, что мы делаем сейчас, – это выбор пути, мира, в котором будут жить наши дети и внуки.

Иоанна Кулаковская: Вы сказали, что помните некоторые конкретные польские рассказы, которые вам понравились. Что это за рассказы?

Лех Енчмык: Прямо сейчас мне приходит на ум Адам Пшехшта, несколько хороших рассказов… «Волчий Легион», прекрасный рассказ, о довоенных офицерах.

Иоанна Кулаковская: А что вам вспоминается из эпохи вашего пребывания на посту главного редактора «Фантастики»?

Лех Енчмык: Ну, я был там недолго. Подозреваю, что мои коллеги весьма справедливо меня изгнали, потому что я, вероятно, не уделял журналу достаточно времени. Например, для Мацека Паровского журнал был делом всей его жизни, а что касается меня... Дул ветер перемен, я немного увлекся политикой, сразу после 1990 года мне показалось, что пришло время таких, как я. В итоге некоторое время у меня были три штатных работы одновременно, так что, возможно, я немного забросил редакцию. Однако коллектив был отличный. Редакция действовала в своем ритме, Орамус занимался своей работой, Паровский – своей. Тогда мы были группой близких друзей. Это было чрезвычайно приятно. Редакция, наверное, напоминала редакции газет XIX века. Кто угодно мог зайти, получить чашку кофе или банку пива, и тут же начинался разговор о чем угодно, но из этих разговоров кристаллизовались темы рассказов и статей. Это была кузница замыслов, идей, нечто совершенно не обычное. В сегодняшних редакциях редактор спрашивает: «Может, кофе?», а сам звонит или уходит в другую комнату. Разговора нет. «Фантастыка» было местом работы, но действовала также как постоянный клуб. На такую атмосферу я наткнулся в Советском Союзе в 1960-е годы, когда был в гостях у местных издательств. Компания собиралась к десяти часам, затем был перерыв на завтрак, который длился часа два, на столе зачастую стояла бутылка, двери на замке… условный стук… Это были очень интересные разговоры, я многое тогда узнал из слухов и анекдотов об истории Советского Союза.

Иоанна Кулаковская: Кстати, об истории и политике. Вы также написали книгу «Три конца истории, или Новое средневековье». Мне интересно, как вы оцениваете текущие мировые события с точки зрения журналиста, занимающегося преимущественно философией, политикой и футурологией. Изменили ли бы вы сейчас что-либо в вашей книге?

Лех Енчмык: Гм, сложно сказать, надо бы бегло просмотреть, но в общем я в восторге от собственной проницательности. Легко быть хорошим пророком, если ты плохой пророк.

Иоанна Кулаковская: А что вы скажете о США? Политический крах Буша и одновременно финансовый кризис в Америке, теперь глоток свежего воздуха в виде смены президента... Как, по вашему мнению, это будет развиваться дальше?

Лех Енчмык: Уже девять лет назад я писал, что Америка клонится к упадку. Новое правительство ничего не изменит. Америка уже пересекла черту, за которой нет поворота. Это империя в так называемом состоянии «трупа в доспехах». США ежегодно тратят на вооружение больше, чем все остальные страны мира. хотя им никто не угрожает. Будь я предсказателем, сказал бы, что профессиональная армия всегда рано или поздно приходит к власти. Я не удивлюсь, если следующим президентом станет генерал Петреус с этаким вот римским именем, командовавший Многонациональными силами в Ираке. В любом случае легионы вернутся в страну и заявят свои права…

Иоанна Кулаковская: ...и наступит конец Республики…

Лех Енчмык: Первоначально это укрепит Республику, но в очереди уже стоит диктатор. Читая журналы, издаваемые военными для внутреннего пользования, можно наблюдать взгляды нацистского типа.

Иоанна Кулаковская: То есть то, чего на самом деле боится Америка. В американских фантастических фильмах, затрагивающих политику, виден некоторый страх перед ханжами правого толка, но прежде всего перед военной диктатурой, цензурой и тотальной слежкой за гражданами со стороны правительства или секретных агентств.

Лех Енчмык: Происходит что-то вроде затягивания петли. За последние годы 69 американских журналистов подверглись судебному преследованию – их вынуждали выдать источники их информаций… В любом случае сейчас экономический кризис усугубил ситуацию: два миллиона двести тысяч человек лишились жилья. Их дома стоят пустыми, банки не могут их продать, в них роятся бомжи и наркоманы. Многие люди запаслись продовольствием и прочими припасами, уезжают в деревни к родственникам. Прячутся в лесах и -- как показано в некоторых фильмах — покупают оружие, складируют продовольствие и ждут апокалипсиса. Все в пионерском духе. А если говорить о кризисе, то мне очень понравилось заявление премьер-министра Китая: «Наш учитель болен».

Иоанна Кулаковская: Вернемся на минутку к коммунизму, к нашей политике и истории. Вы, говорят, были лично знакомы с ксендзом Попелушко, а это очень важная личность для многих поляков...

Лех Енчмык: Да. Мне было тогда 45 лет, я был человеком неверующим и в костеле бывал лишь по патриотическим праздникам. Когда вокруг священника начало твориться нечто неладное, я подошел к нему и сказал, что хочу защитить его, как смогу, и в первую же ночь поставил лавку поперек его двери. Мы с ним никогда не говорили о глубоко религиозных вопросах. Но незадолго до его смерти я осознал, что каким-то необъяснимым образом обратился в веру, возможно Бог принял во внимание, что я вызвался добровольцем и даровал мне некоторую благодать, потому что вера благодатна. Я понимал, что, будучи католиком, не могу уже позволить себе то или иное сделать, поэтому начал думать, как «отомстить» по-христиански. И вместо планировавшегося уже мною покушения на Урбана опубликовал книгу, содержащую письма к о. Ежи. У меня как раз тогда хранился такой архив…

Иоанна Кулаковская: Недавно сняли фильм о нем…

Лех Енчмык: Я его еще не смотрел, немного побаиваюсь столкновения реальности с киношным ее представлением. Помню одного ветеринара, который перед войной был офицером кавалерии. Он пошел смотреть фильм «Лëтна» (“Lotna”) и ушел из кинотеатра спустя пять минут после начала сеанса со словами: «Ну кто ж так стремена цепляет, это ж совсем не так было!» Кино бывает попросту невероятным. Например, Вайда снимал фильмы, целиком укладывавшиеся в русло антипольской пропаганды, внушал полякам отвращение к собственной истории. «Пепел», «Канал», герой на мусорнике, тонут в дерьме... Очень странно, что поляки воспринимали это иначе, потому что это была однозначная враждебность, разве что только благородство побежденным он признавал. Люди видели то, чего хотели.

Иоанна Кулаковская: Но на этом отчасти и основывается знакомство с историей, представленной на киноленте. Впрочем, это очень сложная тема, поэтому давайте отойдем немного в сторону. Тривиальный вопрос: вы вообще пользуетесь компьютером?

Лех Енчмык: Нет, не пользуюсь, у меня его нет. Из новых вещей у меня есть телефон (смеется). Иногда я чувствую, что Интернет мне пригодился бы… Друзья присылают мне смешные распечатки.

Иоанна Кулаковская: Благодаря Интернету можно посмеяться и расслабиться. Но, насколько я знаю, вы любите отдыхать традиционно, например на Фантастическом фестивале в Нидзице.

Лех Енчмык: Да. Иногда выбираюсь. Традиционно в Нидзицу и на Пыркон в Познань. Как-то странно так сложилось, что в Познани у меня есть друзья-издатели и люди, которые всегда меня туда приглашают и с которыми я хочу встретиться.

Иоанна Кулаковская: В таком случае я желаю вам удачных конвентов в этих местах и благодарю за беседу.

13. В рубрике «Из польской фантастики» напечатаны два текста.

13.1. Рассказ “Empatia/Эмпатия” написала Агнешка Козëл/Agnieszka Kozioł (стр. 41—51). Иллюстрации ЯРОСЛАВА МУСЯЛА/Jarosław Musiał.

«История охотника, идущего по следу демона, которую приятно читать до тех пор, пока морализаторские интонации не становятся слишком сильными, а размышления об отношениях охотника и жертвы не начинают проникаться ноткой наивности и банальности» (Кшиштоф Похмара, KATEDRA).

И это первое (но не последнее) появление писательницы на страницах нашего журнала.

В дальнейшем рассказ не перепечатывался, на русский и другие языки не переводился. Его карточки, равно как и биобиблиографии автора на сайте ФАНТЛАБ нет. Впрочем, об авторе известно немногое.

Агнешка Козëл/Agnieszka Kozioł (род. 19 июля 1983) – польская писательница фэнтези, автор нескольких рассказов.

Родилась в Шпротаве – небольшом городке в Любушском воеводстве, в 20 км от границы с Германией. В 2003 году переехала в г. Вроцлав. Изучала химию, библиотечное дело (за изучение этого последнего принималась дважды). Работала в одном из вроцлавских книжных магазинов.

Дебютировала в жанре рассказом “Empatia”, напечатанным в журнале “Nowa Fantastyka” в апреле 2009 года. В этом же журнале опубликовала в ноябре 2011 года рассказ “W wielkim lesie mieszkała zła czarownica/В большом лесу жила злая волшебница”. В 2018 году этот рассказ перепечатал под несколько измененным названием “W wielkim lesie mieszka zła czarownica/В большом лесу живет злая волшебница” журнал “Widok z Wysokiego Zamku” (№ 2-3).

13.2. Рассказ “Epoka marmuru/Эпоха мрамора” написал Збигнев Войнаровский/Zbigniew Wojnarowski (стр. 52—64). Иллюстрации МАРЦИНА КУЛАКОВСКОГО/Marcin Kułakowski.

«Войнаровский сталкивает своих героев с демоническими, безумными, забавными вызовами в разных мирах. Не иначе происходит дело и в этом “жутком” рассказе» (Мацей Паровский).

«Совершенно сумасшедшее видение мира после катастрофы – клубок рая, ада, добра, зла и своеобразных всадников апокалипсиса» (Кшиштоф Похмара, KATEDRA).

И это шестая публикация писателя в нашем журнале (см. тэг «Войнаровский З.» в этом блоге).

Позже рассказ не перепечатывался, на русский и другие языки не переводился. В его карточку можно заглянуть ЗДЕСЬ Биобиблиографии Збигнева Войнаровского на сайте ФАНТЛАБ нет, но кое-что о нем можно узнать, пройдя в этом блоге по тэгу «Войнаровский З.»

Мацей Слюжиньский/Maciej Ślużyński (род. 1966) – журналист, писатель, редактор интернет-сервисов, автор книг и учебников о языке рекламы и маркетинге, директор интернет-курсов развития литературных творческих возможностей, редактор издательства “Oficina wydawnicza RW 2010”.

Живет в г. Познань. Выпускник филологического факультета Познаньского университета (защитил магистерскую квалификационную работу по теме “Романы Януша А. Зайделя – попытка монографии”). Дебютировал в жанре рассказом “Wynalazek/Изобретение”, опубликованным в журнале “Fantazja” в 1992 году (№ 6). Следующий рассказ с фантастическим сюжетом опубликовал лишь через 16 лет – “Boży komandos” в журнале “Nowa Fantastyka” (№ 3/2009).

Гораздо большую издательскую активность проявляет в других областях литературного творчества. К настоящему времени опубликовал следующие книги:

“Marketing w praktyce/Маркетинг на практике” (2004), “Gadanie o reklamie/Сказ о рекламе” (2011), “Verba Mate. Rezenzji, opisy i informacje/Матэ (чай). Представления, описания и информация” (2012),

“Reklamacje. Felietony o reklamie/Рекламации. Статьи о рекламе” (2012), “Cygara. Vademecum/Сигара. Карманный справочник” (2012),

“19 razy bylem na Kubie/Я 19 раз был на Кубе” (2012),

“W pelnym biegu/На всем бегу” (2012, роман), “Sladkogorzko. Opowiadania o miłości/Сладкогорько. Рассказы о любви” (2012, сборник рассказов),

“Przypadkowy detektyw/Случайный детектив” (2017, детективный роман), „Sprzedawcy marzeń/Продавцы грез” (2020, роман).

13. В рубрике «Из польской фантастики» размещены четыре текста.

13.1. Рассказ “Agient Dołu: Pomiot/Агент Низа: Отродье” написал Марцин Вольский/Marcin Wolski (стр. 37—46). Иллюстрации РАФАЛА ШЛАПЫ/Rafał Szłapa.

Немного предыстории. Роман “Agent Dolu/Агент Низа” был написан писателем в 1988 году, напечатан весной 1989 года, а уже в 1991 году был издан на русском языке в переводе Е. ВАЙСБРОТА.

И вот издательская аннотация к книге:

«Герои фантастической повести польского автора Марчина Вольского “Агент Низа” — трансцендентные силы, о которых раньше было известно из народных сказок, а в последнее время — из сообщений о различных явлениях, называемых аномальными. Главное действующее лицо Мефф Фаусон — сотрудник Секции рекламы международного консорциума — получает через курьера часть чека на 1 миллион долларов и адрес местонахождения второй части чека. В поисках недостающей половинки чека Мефф попадает к Сатане и узнает, что он является не больше и не меньше как наследником Мефистофеля, и ему поручается роль дежурного Сатаны на Земле. Фаусон получает задание от Низа собрать воедино черные силы и подготовить Конец Света... “Это рассказ о слабом человеке, которому Ад доверил судьбы мира”, — так определил суть “Агента Низа” сам автор».

Роман был изрядно цензурирован при первоиздании в Польше, в 1996 году он был переиздан с добавлением новой главы “Diabelska dogrywka/Дьявольское доигрывание”, а при еще более позднем переиздании в 2009 году с добавлением кроме указанной – еще двух глав: “Agent gory/Агент Верха” и “Czarci pomiot/Чертово отродье”. Вот эту последнюю главу Вольский и предложил к изданию в нашем журнале. Вот что он сам написал в прилагаемом комментарии:

«История зачатия и рождения «Агента Низа» довольно-таки запутанна. В конце 1970-х годов у меня и у Анджея Заорского театр “Na Targówku” заказал спектакль, в котором одна из частей должна была разыгрываться в условности черного юмора. Тексты появились, спектакль -- нет. Но работа не пропала втуне: спустя некоторое время у меня было с чего начать спектакль «Чёрное кабаре» в стиле полу-horror-а для взрослых зрителей театра «Пиноккио» в Лодзи, из которого я однажды в детстве сбежал во время спектакля. Там появились адаптированные к современности персонажи Дракулы, Франкенштейна, Утопленницы и Оборотня.

После отмены военного положения мне заказали продолжение, и в 1982 году появилась «Школа призраков» (“Szkoła Upiorów”), поставленная на сцене Ассоциации деятелей культуры. Тема хорошо гармонировала с моим психическим состоянием во время военного положения -- состоянием безработного автора, неспособного служить в военизированной команде РТВ. Времени у меня было много, и я стал подумывать о том, чтобы превратить "Школу" в роман под названием "Чистая Вампирия", но дело не пошло. Того, что получилось, хватило на едва одну главу. Но однажды зимней ночью меня осенило! А давай-ка я напишу о человеке, который вдруг узнает, что он Дьявол и, более того, ему предстоит выполнить важную миссию... Вокруг себя я наблюдал миллионы соотечественников, стоящих перед драматическим выбором: коллаборация, эмиграция, сопротивление или предательство, быть диссидентом или конфидентом. На то, что можно быть и тем, и другим у меня не хватило воображения. И однажды уже под утро я попросту начал писать заново. Вернее, история Меффа Фоусона написалась у меня сама собой.

Журнал "Радар" начал печатать роман по принципу «продолжение следует», но, когда несколько фрагментов уже были напечатаны, редактор испугался и приостановил публикацию, и я перестал с ним сотрудничать. В итоге "Агент" подвергся жёсткой цензуре, особенно в той части, где шла речь о приключениях в Кортезии, которая поразительно напоминала коммунистическую Кубу. Роман был напечатан издательством “Wydawnictwo Literackie” спустя пять лет после его написания – весной 1989 года, тут же перед падением коммуны. Сразу после этого на советском книжном рынке появился многотысячный тираж перевода на русский. Похоже они не ведали, что издают.

В свободной Польше "Агент низа" стал редкой и разыскиваемой книгой, поэтому в 1996 году его переиздал Мирек Ковальский в издательстве “superNOWA”, попросив у меня дополнительную концовку. Пару лет спустя к этому фрагменту добавился еще один – “Agent gory”, и вот теперь – “Pomiot”. И, пожалуй, хватит... Пока хватит!»

Вот тут обложки книг указанных выше польских изданий (Последняя -- изд. "superNOWA", 2009. Книга вышла из печати во второй половине указанного года).

На русский язык дополнительные главы не переводились.

13.2. Рассказ “Skała Fotisa (ze wspomnień Argyrosa)/Скала Фотиса (из воспоминаний Аргироса)” написал Анджей Фидеркевич/Andrzej Fiderkiewicz (стр. 47—52). Иллюстрации ТОМАША ВИТАСА/Tomasz Witas.

«Рассказ об аристократе Кириакосе Аргиросе, живущем в альтернативной Византии времен Алексея I Комнина» (Мацей Паровский).

Позже рассказ не перепечатывался и на другие языки (в том числе на русский) не переводился. Об авторе сайт ФАНТЛАБ ничего не знает. Что, впрочем, и не удивительно.

Анджей Фидеркевич/Andrzej Fiderkiewicz (род. 1969) – польский журналист, литературный обозреватель и рецензент, автор фантастического рассказа.

По образованию специалист банковского дела, «по велению сердца» журналист, сотрудничавший с журналами “Stańczyk”, “Fronda”, “Arkana”, “Czterydzieści cztery. Magazin Apokaliptyczny” и другими (литобзоры, рецензии на книги, в основном фантастической тематики). Единственная жанровая публикация художественного произведения – рассказ “Skała Fotisa (ze wspomnień Argyrosa)” в журнале “Nowa Fantastyka” # 3/2009.

13.3. Рассказ “Boży komandos” написал Мацей Слюжиньский/Maciej Śłużyński (стр. 53--59). Иллюстрации ЯКУБА КИЙУЦА/Jakub Kijuc.

Слепой ксендз в сопровождении молодой девушки приезжает в деревню, в которой происходят невероятные события, и выясняет, что они связаны с преступлением, совершенным предками живущих там сельчан. И, пожалуй, лишь ему под силу справиться с ненароком разбуженными сверхъестественными силами...

Позже рассказ не перепечатывался и на другие языки (в том числе на русский) не переводился. Об авторе сайт ФАНТЛАБ ничего не знает.

13.4. Нечто вроде справочника действующих лиц выдуманного романа некоей Клары Скалиньской «Дело Эмили Дюпре» под общим названием “Bond w spódnicy/Бонд в юбке” публикует Филип Хака/Filip Haka (стр. 60—64). Мы уже встречались с чем-то подобным в нашем журнале – см. “Nowa Fantastyka” № 9/2008.

Позже рассказ не перепечатывался и на другие языки (в том числе на русский) не переводился. Об авторе сайт ФАНТЛАБ ничего не знает. Кое-что о нем можно узнать, пройдя в этом блоге по тэгу «Хака Ф.»

12. Очередная статья о польской ретрофантастике, написанная Агнешкой Хаской/Agnieszka Haska и Ежи Стаховичем/Jerzy Stachowicz, носит название:

Просматривая исследования по истории довоенной польской фантастики, можно обнаружить, что о загадочных, но грозных изобретениях, экстрасенсорных явлениях или космических кораблях мечтали в основном писатели, а не писательницы. Правда, подчеркивается, что предшественницей авторов романов ужасов была Анна Мостовская (урожденная Радзивилл), а в области сочинения фантастических дидактических романов проявили себя Софья Урбановская и Мария Юлия Залесская, но на этом список имен, собственно, и заканчивается. А это несправедливо, фантастика из чулана также богата женскими именами.

Искренняя история, достоверный сюжет

Среди поэтесс и писательниц XVIII—XIX веков, о которых вскользь говорится как о тех, кто помимо прочего писал и фантастику, следует выделить две довольно известные творческие личности: Эльжбету Дружбацкую (Elżbieta Drużbacka, 1698-1765) и Деотиму (Deotyma), то есть Ядвигу Лущевскую (Jadwiga Luszczewska, 1834-1908).

Первая из них, которую называли «Сарматской музой», помимо эпических, религиозных поэм и сатирических картин, имеет в своем творческом багаже произведение с поистине барочным названием: «История о князе Адольфе, наследнике Роксолании, которого Время 300 лет искало и не могло найти. Возвращаясь с острова счастливых, был случайно пойман Временем и вынужден расстаться с жизнью, что всех, даже величайших долгожителей, неминуемо ждет» (“Fabuła o książęciu dziedzicu Roksolanii, którego Czas przez lat trzysta szukając znalieźć nie mógł. Przypadkiem powracając z wyspy szczęśliwości, od tegoś Czasu złapany, śmierci prawu zadosyć uczynić musiał, które dla wszystkich nadłużej żyjących ludzi postanowione”). Между прочим, это название полностью излагает сюжет стихотворения: Адольф, отправившись на охоту «погнался за оленем, и внезапно исчез из поля зрения/И увидел себя в страшных и узких скалах/А ночь и темная туча опустила паруса». И вот князь уже прощается с жизнью, но благодаря некой старушке, Зефиру и собственной целеустремленности попадает в страну счастья, где «лакомится деликатесами, катается, как колобок в масле, и тонет в наслаждении». Однако спустя триста лет он решает навестить родину – а там его поджидает Время: «Вот ты где, юнец, я искало тебя триста лет/а тебя любовь удерживала/Но у меня хорошее зрение/Я могу и того увидеть, кто сидит в уголочке». Чем все закончится – нетрудно догадаться. Хэппи энда у этой встречи не будет.

Деотима, в свою очередь, известна главным образом своими историческими романами для молодежи, такими как роман «Девушка в окошке» (“Panienka z okienka”, 1898; как “Panienka”, 1893)

(Прославленный также благодаря одноименному фильму 1964 года с великолепной Полой Раксой в главной роли. W.)

и «Полонянки в ясыре» (“Branki w jasyrze”, 1901),

но она написала также роман «Зеркальная загадка» (“Zwierciadlana zagadka”, 1879).

Главная героиня получает загадочное письмо от Цезария С. с просьбой о пожертвовании «на великое изобретение, которое вызовет неисчислимые полезные результаты и последствия не только в области естественных наук, особенно в оптике и астрономии, но и в других отраслях человеческих знаний». Дама вместе с приятельницей отправляются в гости к несчастному гению, там они дискутируют о Бэконе, Шекспире и призраках, а Цезарий при оказии рассказывает им свою историю и раскрывает суть изобретения. Все знают, что «зеркало отражает все, что происходит перед ним, но чего никто не знает (...), что оно сохраняет все эти образы, подобные миллиардам фотографических отражений. Мы не можем видеть все сразу, потому что каждое новое изображение перекрывает старое, как и в картине маслом последняя краска покрывает предыдущие; но как только смоется верхняя краска, можно увидеть и остальные». Все, что нужно, это «извлечь все эти изображения из зеркала, отделив их одно за другим от фона, к которому они были прикреплены».

В мягком свете ночи вырисовывались очертания огромной сигары

Одной из писательниц, касавшихся фантастической тематики, была Беата Обертыньская, урожденная Вольская (Beata z Wolskich Obertyńska, 1898-1980).

С детства она пребывала в обществе львовских художников и писателей: ее мать Марыля была младопольской поэтессой, женихом бабушки Ванды Монне был сам Гроттгер. Обертыньская же, прежде всего, получила известность как поэтесса и актриса, игравшая во львовских театрах. Во время Второй мировой войны ее сослали в Сибирь, затем она служила в женской вспомогательной службе генерала Андерса. После войны пани Беата поселилась в Лондоне, где писала для эмигрантских журналов. Ее книга «Гитара и другие» (“Gitara I tamci”) не является, как это может показаться по названию, сборником биографий известных испанских виртуозов струнных инструментов.

На самом деле это сборник историй, связанных титульной гитарой и обогащенных фантастическими элементами. Обертыньская придала буквальный смысл распространённому метафорическому выражению о том, что необыкновенные предметы наделены душой. Её гитара и в самом деле обладает сознанием! А обзавелась она им в 1800 году в Париже, когда Блейз, пожилой владелец мастерской по ремонту музыкальных инструментов, решает изготовить лучшую гитару в мире. Работа настолько поглощает его, что он забывает обо всем на свете. Завершив свою работу, он умирает от истощения. Поскольку это происходит на Пасху, и Блейз предпочел работать вместо того, чтобы идти в церковь, он получил необычное наказание: «И тут на дне самой прекрасной и совершеннейшей гитары, созданной под солнцем, проснулась (... ) чувствующая, мыслящая, способная смотреть и видеть… душа на покаяние – душа ее создателя». С тех пор гитара-Блейз десятилетиями странствует по миру, переходя из рук в руки. Инструмент, проданный наследниками, попадает помимо прочих в руки художника-гуляки; Дорки, служанки богатой графини; жестокого трактирщика; члена труппы бродячего театра; цирюльника-меломана; русского князя и даже знаменитой певицы. В конце концов он становится просто экспонатом, висящим на стене. Как легко догадаться, несчастный инструмент обычно является свидетелем падения рода человеческого и неудачных совпадений событий. Художник умирает, соблазненная богачом служанка, придя в отчаяние, кончает жизнь самоубийством, театральные артисты скрывают преступные тайны. Гитара может лишь пассивно наблюдать за всем этим и иногда скорбно бренчать.

Однако писательницы межвоенного периода занимались не только душой, но также изобретениями – особенно в романах для молодежи. В книге Марии Буйно-Арцт (Maria Jadwiga Buyno-Arctowa; 1877—1952) «Остров мудрецов» (“Wyspa mędreców”, 1930) юному Богдану, отдыхающему на Капри, приходится столкнуться с Человеком с горящими глазами, шпионами и прочими злыми людьми, чтобы раскрыть тайну Башни Разума, где выращивается мозг Первого Мудреца.

В свою очередь в романе «Планетоид 2100» (“Planetoida 2100”, 1934) Юзефы Бурдецкой (Józefa Burdecka) мы имеем дело с полетом ракетой – она должна была отправиться на Марс, но когда журналист Огинский, в ходе экскурсионного осмотра ракеты, случайно нажимает на рычаг, он, вместе с профессором Моцарским и его двенадцатилетним сыном, летят не к планете, а к планетоиду. Между прочим, этот роман знакомил юного читателя с проблемами невесомости, выхода в открытый космос и гигиены космонавтов — «из-за силы притяжения и всяческих проявлений тяготения вода не стекала с тела в таз. Поэтому в звездолете таз вообще не использовался».

Душа не столь неуловима, как кажется!

Безусловно, самой выдающейся писательницей-фантастом межвоенного периода, почти забытой сегодня, была Мария Елена Шпыркувна (Maria Helena Szpyrkówna, 1897-1977), о которой Мечислав Смолярский (Mieczysław Smolarski) писал, что «ее активному таланту, стремящемуся к новому, пришлось пройти долгий путь (.. .) от первого томика стихов, окутанных осенней мглой». Действительно, Шпыркувна дебютировала как поэтесса, однако ее внелитературные интересы в области спиритизма и медиумизма вскоре отразились в прозе; в 1920-х годах она опубликовала несколько новелл, в дальнейшем собранных и дополненных в сборнике «Человек, сошедший с ума» (“Człowiek, który zwariował”, 1924)

Все эти новеллы связаны образом главного героя, инженера-химика Хенрика Тоннера, 38 лет, который занимается спиритизмом и медиумизмом. В новелле «Свет в раскопанной могиле» (“Swietlo w rozkopanej mogile”) он влюбляется в красавицу Юлии; к сожалению, новобрачная жена испытывает ишемический инсульт и умирает. На похоронах женщины дело доходит до скандала; Тоннер ворвался в церковь «без шляпы, дикий и страшный, и метнулся к катафалку (...) Он обхватил Юлию за талию, выдернул ее из гроба и побежал с нею к выходу. В церкви разверзлось пекло. Мать Юлии со страшным криком упала на пол и стала биться в конвульсиях, женщины что-то кричали, падали в обморок и бежали прочь, мальчик из церковного хора спрятался за алтарем, привратник хладнокровно закрыл дверь, священник трясущейся рукой осенил себя крестом». К счастью, мертвое тело жены отобрали у мужа и положили в гроб, но вскоре разразился еще больший скандал, поскольку Тоннера нашли на кладбище с какими-то проводами в руках, раскопанной могилой и обнаженным трупом жены. В следующей, титульной, новелле "Человек, сошедший с ума" инженер попадает в психиатрический госпиталь, где его преследуют странные стуки -- он утверждает, что это Юлия хочет с ним связаться. Его врач ради излечения пациента соглашается на различные сеансы и эксперименты, в том числе с автоматическим письмом и фотографией. Наконец, к Тоннеру приезжает профессор из Швейцарии, его старый знакомый и гипнотизер; они вместе создают для Юлии новое тело; «она была поначалу мыслью; затем -- стуками; затем силуэтом на фотоклише; затем материальным женским телом. Но не женщиной; личинкой, холодной, полуживой, голодной личинкой». Тоннер умирает, профессор уезжает с внезапно появившейся в клинике женщиной, лечивший инженера врач сходит с ума. Здесь стоит отметить, что в обеих новеллах повествование ведется от лица поначалу скептично настроенных рассказчиков («Должен признаться, что медиум, который обычно водит по лицам гостей мокрой тряпкой, натирается фосфором, чтобы светиться во тьме и чревовещает за Наполеона или Костюшко, мало меня впечатляет»), которые постепенно убеждаются в существовании духовной жизни – хотя это не всегда приносит им пользу.

Немного иную тематику затронула Шпыркувна в романе «Тайна масонских часов» (“Tajemnica masońskiego zegara”, 1926), который уже самим названием говорит о том, что вторая (после Налковской) писательница была на пути к тому, чтобы стать вторым (т. е. первой в женском облике) Дэном Брауном. К счастью, дел обстоят не настолько плохо – в случае этого романа современный читатель ассоциирует его скорее с Ненацким. В книге рассказывается о приключених молодого холостяка Ежи, который переезжает из столицы в унаследованный, но изрядно разрушенный дворянский дворец где-то в Кресах. А известно, что на восточных границах Жечи Посполитой всякое порой бывало. Приехав к месту дальнейших событий, Ежи застает там старого слугу, Гжегожа, который знает местные обычаи и тайны семьи и утверждает, что предки Ежи были не только масонами, но и еретиками и якшались с нечистыми силами. Впрочем, не они одни, достается даже местному священнику: «разве тот, кто зелье выращивает и с паскудной гадиной возится, может быть ксёндзом?» Вскоре Ежи начинает исследовать масонскую библиотеку своего прадеда с типично польским именем Гонзага и находит загадочный дневник бабушки, откуда узнает о еще более загадочном исчезновении прадеда и дяди Анджея. Ежи решает разгадать семейную тайну. Кажется, что все нити ведут к двум объектам: полусгоревшей книге, полной странных, смахивавших на сатанинские, символов и текстов, и необычным часам Гонзаги, встроенным в стену бабушкой. Часы уникальные, это барельеф, изображающий человека с циферблатом на голове, вместо цифр на циферблате красуются знаки зодиака, а часы, вдобавок ко всему, начинают ходить лишь перед тем, как в замке совершается нечто плохое, Ежи обнаруживает, что ключом к часам является книга – и вот тут, к сожалению, загадки заканчиваются и начинаются объяснения, причем более рациональные, чем можно было ожидать от автора. Часы содержат в себе сложный механизм, открывающий вход в шахту, ведущую в секретные масонские подземелья. Новый наследник падает в шахту и оказывается в ловушке, а при оказии «обнаруживает своего рода саркофаг Тутанхамона (...), вознесенный на подиум с тремя ступеньками, покрытыми черной тканью с черепом. А на ступеньках (...) три скелета, прикованные цепью к гробу», в котором лежит загадочно пропавший прадедушка Гонзага. Он был великим магистром масонской ложи и поэтому был похоронен тайно, те, кто его похоронили, были прикованы к катафалку, чтобы никогда не выдали тайны.

Поначалу она произвела на меня впечатление не столько женщины, сколько жрицы

Писательницам-фантасткам немного повезло: после войны были переизданы книги как Дружбацкой и Деотымы, так и Буйно-Арцт, хотя сегодня их помнят благодаря другим, не фантастическим произведениям. То же самое относится и к Обертыньской, которая известна прежде всего как поэтесса. Бурдецкая, в свою очередь, была некоторым образом обречена на забвение из-за коллаборационистской деятельности ее мужа Феликса Бурдецкого, в годы фашистской оккупации. А о Шпыркувне вспоминают сегодня из-за пророчества из Тенгобоже, опубликованного в газете "Ilustrowany Kurierz Codzienny” 27 марта 1939 года, и чрезвычайно популярного во время оккупации. Это пророчество, по одной из версий, было сделано во время спиритического сеанса, состоявшегося 23 сентября 1893 года в замке Оссолиньских, где его продиктовал дух Мицкевича.

По другой гипотезе, автором пророчества была известная в 1930-е годы так называемая Ясновидящая из Вислы, то есть Агнешка Пильхова, а Шпыркувна, участвовавшая в сеансе, преобразовала текст в поэтическую версию, но не исключено, что Шпыркувна написала пророчество сама. В тексте, среди прочего, говорится, что пройдет пятьдесят лет, прежде чем Польша «восстанет от моря до моря» (вместе с Мазурской землей, Гданьским портом и полями на Черном море), а Варшава «центром мира станет». Хотя при некоторой доброй воле можно рассматривать это как предсказание Евро-2012, все еще остается проблема: объяснить, какой это Азиат «дальнюю грязь покинет» и как «дракон обновит свой лик». Но, как обычно в таких случаях бывает, у нас с вами все еще впереди.