Представляя свою жизнь на «гражданке», я понимал, что мне нужна только свободная профессия, без анкеты, без отдела кадров. Вернуться к танцам? После ссылки, мыкаясь по разным городам, не имея работы, я некоторое время вел в Уфе танцевальные кружки: западноевропейские танцы были тогда в моде. Но сейчас? Смешно! Мне уже 35 лет, у меня семья — жена, сын. Чем же я могу еще заняться? Рисовать? Не умею. Петь? Голоса нет. В актеры? Поздно. Остается только то, к чему тянуло всю жизнь, но при моей судьбе не могло реализоваться, — литература.
В ссылке я написал несколько рассказов из времен Великой французской революции, но бросил — описываю незнакомую жизнь, неизвестный мне народ, все ходульное, книжное, заимствованное. Неудача меня охладила, я на время перестал писать, но тяга к перу пересилила. Побуждаемый одиночеством, тоской по Москве, которой меня лишили, я снова сел за стол. Многие писатели начинают с воспоминаний о детстве, оно надолго остается в памяти. В моих первых литературных опытах присутствовали Арбат, наш дом, двор, мои товарищи, школа в Кривоарбатском переулке. Я подражал Бабелю, я очень любил его тогда, люблю и сейчас. Но когда перечитал, понял: то, что хорошо у мастера, плохо у подражателя. Постарался избавиться от подражательности, получалось плоско, пресно. Я не обольщался насчет своих литературных возможностей, но все мною написанное тогда отослал маме в Москву.
Осенью сорок пятого года Глазунов разрешил мне недельный отпуск на родину. Я побывал дома. Мама сказала:
— Я сохранила то, что ты присылал с Ангары.
И вынула из комода папку с пожелтевшими страницами моих рассказов, написанных более десяти лет назад. Я перечитал. Они были плохи. И все же дохнуло тем временем. И я утвердился в мысли: если мне предстоит начать жизнь, как теперь говорят, с чистого листа, то этим листом будет первая страница не начатой еще рукописи.
Перечитал в Райхенбахе еще раз написанное в ссылке. В одном из рассказов упоминался кортик, который подарил мне во время гражданской войны матрос, живший в дедушкином доме. Может быть, и не подарил, не помню точно, но кортик у меня был, и это, как мне казалось, давало возможность создать сквозной сюжет. Каков он будет, я пока не знал, все складывалось по мере написания, но сюжет я считал обязательным — повесть о детях, для детей, значит, должна быть увлекательной.
Купил пишущую машинку «Олимпия» с русским шрифтом, бумагу и начал писать повесть «Кортик», писал ее понемногу до расформирования корпуса и моей демобилизации. В августе сорок шестого года вручили мне запечатанный сургучной печатью конверт с моим личным делом и предписание явиться в Москве в свой райвоенкомат. Место жительства — Москву я назвал сам, хотя был мобилизован в армию в Рязани.
Деньги у меня еще оставались: «полевые», «увольнительные», продержусь, напишу повесть, а там будет видно. Сидел в Ленинской библиотеке, читал все, что находил о кортиках, делал записи. Кортики носили морские офицеры — я просмотрел и литературу о российском морском военном флоте, натолкнулся на рассказ о гибели в 1916 году на севастопольском рейде линкора «Императрица Мария». Таинственная гибель линкора (причина не выяснена до сих пор), романтическая история кортиков как оружия, тайна, разгадка тайны показались мне хорошей основой для приключенческого сюжета.
В апреле 1947 года я завершил рукопись, перепечатал, нашел адрес детского издательства «Детгиз» и отправился туда. Поднялся на четвертый этаж большого дома в Малом Черкасском переулке, впервые в жизни открыл двери издательства, по коридору ходят люди, мне они казались писателями, на стенах висят портреты литературных знаменитостей, на дверях таблички с наименованием редакций… Вот то, что мне надо: «Редакция приключений и фантастики».
Большая комната, вдоль стен шкафы, уставленные папками. За столом молодая миловидная женщина (позже я узнал ее имя — Галина Владимировна Малькова) скользнула взглядом по мне, по рукописи, которую я держал в руках. По этому взгляду я понял, что такие посетители ей не в диковинку. Очередной графоман. Многие, вернувшись с фронта, начали писать, присылали или приносили в издательство свои рукописи, которые в редакциях называли «самотеком».
Я положил на стол папку:
— Вот рукопись повести.
Она развязала тесемки, открыла папку, просмотрела. Напечатанные на машинке два экземпляра, между строчками два интервала, на титульном листе адрес и телефон (мамин). Зарегистрировала в толстой тетради, заполнила карточку, поставила в картотеку, закрыла папку, завязала тесемки.
— Все в порядке, мы вам позвоним.
Держа папку в руках, встала, посмотрела на полки, решая, куда ее поставить.
— Это все рукописи? — спросил я, не скрывая испуга.
— Да.
Я покачал головой:
— Долго, наверное, придется ждать.
Что-то, видимо, тронуло ее. Растерянность, отчаяние, прозвучавшее в моих словах, возможно, мой вид: был я в сапогах и поношенной шинели без погон.
Она положила папку на стол.
— Я покажу вашу рукопись заведующему редакцией. Это убыстрит дело.
Прошло лето — ответа никакого. Позвонил я сам. Галина Владимировна Малькова сказала:
— Потерпите немного, люди в отпусках.
Пригласили меня в Детгиз только в сентябре. Заведующий редакцией приключенческой литературы Асанов, молодой, толковый, сказал:
— Прочитал вашу рукопись. Что-то в вас есть. Книга может получиться. Но вы не знаете законов жанра. В приключенческой повести ничто не должно задерживать действия, отвлекать внимания читателей. А у вас тут пионеры, комсомольцы… Если вы хотите о них писать, тогда вам надо идти в соседнюю комнату, в редакцию пионерской литературы к товарищу Камиру Борису Исааковичу, они этим занимаются. А если хотите печататься в нашей редакции, то рукопись придется переделать, во главу угла поставить тайну кортика и выбросить все, что задерживает сюжет.
Асанов продержал рукопись полгода, столько же продержит и Камир. Асанов после переработки готов печатать, а согласится ли печатать Камир?
— Хорошо, я переделаю рукопись.
Ни о договоре, ни об авансе речь не шла. Слово «аванс» я знал только по Маяковскому: «Ни тебе аванса, ни пивной». Но я был счастлив: повесть не отвергли на корню.
Разговор с Асановым подал крохотную надежду, я успокоил родных и снова засел за рукопись: несколько ужал социальный фон, пионерскую линию, усилил линию приключенческую. С исправленной рукописью через месяц явился в Детгиз. Однако Асанов ушел из издательства, вместо него приключенческой редакцией по совместительству заведовал Борис Исаакович Камир, тот самый, к кому посылал меня Асанов в случае, если не захочу делать чисто приключенческий вариант. Все начиналось с начала.
— Будем читать, — сказал Камир.
В голосе его я не почувствовал заинтересованности, рукопись моя уже изрядно провалялась в издательстве, никто о ней ничего не говорил, была бы стоящая вещь, Асанов дал бы ей ход. Не дал. Значит, еще один графоман из «самотека».
Прошло месяца три, являюсь в очередной раз к Камиру, сапоги стоптаны, гимнастерка выцвела, посмотрел он на меня, достал рукопись, перелистал.
— О чем это?
— О первых пионерах, о первых комсомольцах…
Почему у меня вырвалось «о первых комсомольцах»?! Мои пионеры вступают в комсомол в самом конце повествования. Видимо, хотел уточнить возрастной адрес повести.
Реакция была неожиданной:
— Хорошо, я вам обещаю быстро прочитать.
Понятно… Наступает сорок восьмой год, год тридцатилетия комсомола, издательство должно отметить юбилей книгами, значит, надо посмотреть…
На следующее утро Камир позвонил и попросил срочно приехать.
— Что-то в вас есть, но главный ваш недостаток — крен в сторону детектива, очень выпячена линия кортика. А самое значительное — жизнь пионеров, комсомольцев — проходит фоном.
Я ничего не сказал ему про первый вариант, было бы нелояльно по отношению к Асанову, тот отнесся к повести хорошо, хотя и со своих позиций.
— Ладно, — сказал я Камиру, — усилю пионерскую линию.
— Только не тяните, — предупредил Камир, — делайте побыстрее, получится — будем срочно издавать, чтобы вышла в сорок восьмом году.
Я не просто возвратился к первому варианту. Теперь восстановленная пионерская линия держалась на динамичном приключенческом сюжете. Асановские рекомендации пригодились: я научился строить сюжет. Все мои последующие вещи сюжетные. В прозе сюжет — это не раскрытие тайны, а сцепление судеб, обстоятельств жизни, взаимоотношений персонажей, развитие характеров, внутренняя тяга, не дающая читателю отложить книгу.
Рукопись «Кортика» рецензировал для издательства Рувим Фраерман, автор повести «Дикая собака Динго», пригласил меня к себе на Большую Дмитровку. Маленького роста, приятный, благожелательный, говорил со мной умно, тактично. Впервые в жизни я беседовал с настоящим писателем. Больше мы с Фраерманом не встречались, он болел, нигде не появлялся, вскоре умер.
В издательстве рукопись прошла все инстанции, у всех были какие-то замечания, впрочем, незначительные.
Константин Федотович Пискунов, заведующий редакцией литературы для младшего возраста, человек здесь очень авторитетный, встретил меня в коридоре, подошел, спросил:
— Это вы — Рыбаков?
— Да.
— Мне понравилась ваша рукопись, детям будет интересно. Вы до этого что-либо писали?
— Нет.
— Для первой книги это более чем хорошо. Я посоветую директору издательства Дубровиной ее прочитать.
Это был мой первый разговор с Пискуновым. Бывший типографский ученик, ставший руководящим работником издательства, сухощавый, с болезненным лицом, деликатный и внимательный, он был энтузиастом детской книги, отдал ей жизнь. Считаю его лучшим издателем в послереволюционное время.
— Вы понимаете, как ответственно писать о том времени?
Я отлично понимал. Первые послереволюционные годы стали зоной повышенной опасности. Ее вожди, ее деятели уже истреблены. Об этом времени полагается создавать мифы, какие создавал Михаил Ромм в своих картинах. В моей повести мифов не было, была романтика того времени. Но сейчас предпочтительней другая романтика: пятилеток, войны, послевоенного строительства, всего, что связано с именем Сталина. Мне просто повезло: издательству надо отметить 30-летие комсомола.
— Да, я все понимаю.
— Вот и прекрасно, — заключила Дубровина, — потому обязательно учтите замечания редактора, не капризничайте.
Через несколько дней со мной заключили первый в моей жизни издательский договор и выдали аванс. Небольшой. Хватило на несколько месяцев.
При подписании договора Камир сказал:
— Анкет у нас авторы не заполняют. Но автобиография требуется. Напишите и оставьте у секретаря.
Я написал:
«Автобиография.
Учился, работал, воевал, теперь пишу.
Анатолий Рыбаков».
Сошло!
Моим редактором назначили Бориса Владимировича Лунина, немолодого, опытного — не предъявлял мне требований, которых я был бы не в силах выполнить.
Как-то пришел я в Детгиз, встретил в коридоре Пискунова, он на ходу сухо со мной поздоровался, меня это удивило и насторожило. Сели мы с Луниным работать, и он, со смущением и неловкостью человека, которому дано не слишком приятное поручение, говорит:
— В Детгизе появилась еще одна рукопись о первых пионерах Москвы, написала ее бывшая пионервожатая. Возникла идея объединить ваши рукописи в одну повесть. Автор — жена Генерального секретаря ЦК комсомола Михайлова. Там есть кое-какой интересный материал, — добавил Лунин неуверенно.
Понятно. Согласие на соавторство — гарантия выхода книги и ее официального успеха, отказ от соавторства будет угрожать ее выходу и наградит меня влиятельными недоброжелателями. Но решается и моя писательская судьба: войду я в литературу достойно, прямым путем или держась за плечи жены Михайлова. И я ответил категорическим «Нет!».
— Нет, значит, нет, — с облегчением вздохнул Борис Владимирович.
Через несколько дней я опять встретил Пискунова, он поздоровался со мной весело и доброжелательно. Видимо, мой отказ утвердил его доброе отношение ко мне. Судьба рукописи этой дамы мне неизвестна, ее книга мне не попадалась.
Осенью сорок восьмого года «Кортик» вышел из печати. Первый авторский экземпляр я получил из рук Пискунова, к тому времени уже директора издательства.
Вскоре состоялось обсуждение книги в Союзе писателей. Председательствовала Агния Барто, собралось много народу, пришли руководители Детгиза во главе с Пискуновым, он знал, откуда ждать удара, и не ошибся: явились три лощеных молодца из ЦК ВЛКСМ. С ними шушукалась критик Леонтьева, плотная, квадратная баба с зыркающими по сторонам черными глазами. Она первой взяла слово, объявила, что не видит разницы между «Кортиком» и пошлым американским боевиком «Багдадский вор», на такой литературе недопустимо воспитывать советских детей, выпуск книги — промах Детгиза, потерявшего политическое чутье, и так далее в том же духе. Это было намерение задать тон обсуждению, но все получилось наоборот. Выступавшие писатели говорили о Леонтьевой с издевкой, хвалили книгу. Как я потом узнал, многим Пискунов заранее послал книгу и просил участвовать в обсуждении. Михайловские мальчики ретировались, не произнеся ни слова.
На повесть появилась лишь одна рецензия Фриды Вигдоровой: «Школьники полюбят эту книгу». Но книга сразу стала популярной.
После «Кортика» я ушел во «взрослую» литературу, написал романы «Водители» и «Екатерина Воронина»; казалось, обычный случай — писатель начал с детской биографической книги, и на этом его «детская» литература кончилась. Однако Константин Федотович Пискунов не выпускал меня из виду. Каждый год переиздавал «Кортик», встречаясь со мной, спрашивал: «Когда вы напишете для нас?» Он читал мои «взрослые» романы, звонил, такой звонок обычно кончался словами: «Пишите для нас, вы должны писать для детей». Был заинтересован в каждом авторе. Я пятьдесят лет в литературе, но ни один издатель ни разу не спросил меня: «Что вы пишете для нас?» Это спрашивал только Константин Федотович Пискунов.
Однажды Пискунов пригласил меня к себе.
— Не для всеобщего сведения. Мы задумали «Всемирную библиотеку приключений», подписную, большим тиражом. Там должен найти место и «Кортик». В каждом томе должно быть не менее двадцати печатных листов. А в «Кортике» всего десять. Надо еще десять. Напишите продолжение!
Он закашлялся, и, глядя на его бледное, худощавое лицо, я вдруг подумал: не туберкулез ли у него, профессиональная болезнь печатников, имеющих дело со свинцовым набором?
Откашлявшись, он продолжал:
— Проект может и не осуществиться, мы впервые задумываем такое сложное, богатое подписное издание. Ну и что? Зато у вас будет вторая приключенческая книга, мы ее будем издавать, как и первую. А потом, глядишь, вы и третью напишете, вот вам и трилогия, вот вы и классик. У нас ведь кто классиком считается? Тот, кто написал трилогию.
Засмеялся, опять закашлялся.
Из Германии я привез чернильный прибор с двумя массивными чернильницами, красивый, мраморный, отделанный бронзой и увенчанный большой бронзовой птицей. Писал я на машинке, но на столе он стоял. При очередном переезде птица отломалась, и я увидел, что она полая внутри, и так как мыслил уже «приключенчески», то подумал, что такая птица могла бы служить тайником. Воображение заработало. За несколько месяцев я написал «Бронзовую птицу».
К этой повести у работников издательства, а потом и у критиков отношение было сложное, как это бывает по отношению к книге, продолжающей первую, имевшую успех. Писатель эксплуатирует удавшихся ему героев и придумывает для них новый сюжет, не всегда удачный. Всем известны «Приключения Тома Сойера» и «Приключения Гекльберри Финна», но не все знают, что Марк Твен написал еще «Том Сойер за границей» и «Том Сойер сыщик». Бывают и удачные продолжения: «Двадцать лет спустя», «Десять лет спустя», и все же пальма первенства за «Тремя мушкетерами». Некоторая настороженность к такого рода продолжениям справедлива. Во второй книге часто отсутствует то, что привлекает в первой: свежесть памяти, наивность, доверие, покоряющие читателя, — мол, пойми и прости, это моя первая книга. Во второй нет той подкупающей надежды, которую автор вкладывает в свою первую работу, — надежды войти в литературу. Писатель часто пользуется материалом, который не использовал в первой книге. А читатель уже ничего не прощает: ты теперь профессионал и, будь добр, пиши по-настоящему.
Первым прочитал повесть Пискунов:
— Не все будут хвалить, скажут, что вы повторяете самого себя. Не обращайте внимания. Повесть хорошо дополняет «Кортик», будем издавать.
Он оказался прав — читатель принял книгу. Пискунов включил ее в задуманную им и выходящую тиражом в триста тысяч экземпляров 20-томную «Всемирную библиотеку приключений».
Зиновия Маркина (1904-1992) написала сценарии к десятку художественных и шести десяткам научно-популярных фильмов. Писала она и рассказы, но опубликовать не смогла.
В прошлом году я по случаю купил на аукционе образцы её прозаического творчества — папку машинописных листов с авторской правкой. Один из рассказов содержит элемент научной фантастики:
цитата
Я победил пространство, я победил время... Что такое "The Time Machine" Уэлльса... Лепет младенца... Теперь не только покорен мир, покорен космос!!
Помнится, «Сказку о Тройке» на машинке перепечатывал с такого же машинописного экземпляра. Для тех, кто не понимает почему, поясню. «Сказка о Тройке» А. и Б. Стругацких — продолжение веселой повести «Понедельник начинается в субботу», но более сатирическое, чем первая часть. Появилась «Сказка…» в журнале «Ангара» и имела жуткие последствия. Главного редактора уволили, а журнал и вовсе прикрыли.
И не мог я только «Пикник на обочине» достать. В «Библиотеке современной фантастики» была напечатана только одна глава из повести, в ленинградском журнале «Аврора» поместили достаточно порезанный вариант, но отдельной книгой она к тому времени не издавалась. Молодой я тогда был, нахальный. А потому взял и написал в редакцию журнала «Знание-сила» и в Ленинградское отделение Союза писателей письма братьям Стругацким со слезной просьбой помочь добыть хотя бы подборку из «Авроры» с «Пикником…»
И что бы вы думали? Письма мои аккуратно передали адресатам, и те ответили. Правда, Аркадий Натанович ответил и за себя, и за брата. У них схожие подписи были.
Естественно, оба брата ответили вежливым отказом. Ну откуда им было взять экземпляр почти мифической повести, появившейся в малотиражном журнале несколько лет назад? Аркадий Натанович как-то признался (то ли в шутку, а то ли всерьез): «Когда книжки наши понадобились для иностранных издательств, мы не придумали ничего лучшего, как… воровать у приятелей. После этого нас перестали подпускать к книжным полкам».
К слову сказать, несколько лет спустя тот же Аркадий Натанович мне все-таки «Пикник…» подарил. Это когда вышел в «Молодой гвардии» многострадальный сборник «Неназначенные встречи». Но об этом сборнике можно рассказывать целую отдельную историю…
А тогда я, воодушевленный этими письмами, решил похвастать и послал Аркадию Натановичу экземпляр газеты со своим рассказом. Обратный адрес его на конверте-то был! И будучи в командировке в Москве, совершил новую авантюру. Через справочную службу, из обычного автомата, за две копейки нашел домашний телефон старшего из братьев. Взял и позвонил.
Трубку подняла жена Аркадия Натановича. Было слышно, как она позвала: «Кадя, это тебя!» — «Да, — сказал глубокий мужской голос. — Внимательно слушаю». Я представился, напомнил, кто я такой есть: мол, писал вот, рассказ присылал. И забормотал что-то насчет интервью для краевого «Молодого ленинца». Стругацкий терпеливо выслушал мой сбивчивый монолог, потом спокойно сказал: «Знаете, Игорь, мы в последнее время интервью как-то не даем. Надоело. А вот ваш рассказ мне понравился. Давайте сделаем так: пришлите мне рукопись, а я его попытаюсь в какой-нибудь сборник пристроить».
Я онемел от счастья. МОЙ РАССКАЗ ПОНРАВИЛСЯ САМОМУ СТРУГАЦКОМУ! Он предлагает пристроить его в московский сборник! С ума сойти!
Короче, получилось согласно девизу: «Смелость (а точнее — нахальство) города берет». Вполне допускаю, что Аркадий Натанович сделал мне это предложение по доброте душевной, чтобы сгладить неприятное ощущение от отказа дать интервью. Но ведь рассказ потом, действительно, опубликовали в альманахе «НФ» издательства «Знание», и, как я совсем недавно узнал, полумиллионным тиражом! Да и в дальнейшем он много раз попадал к читателю.
В общем, в тот раз я к Стругацкому не попал. Это случилось немного позднее. В то время любой, кто ехал в командировку в Москву, обязательно брал с собой пару бутылок «Стрижамента», ставропольской горькой настойки. Это была как бы фирменная марка нашего края. И московские чиновники, а также друзья и приятели благосклонно такие дары принимали. Порой подарок тут же и употреблялся, совместно с гостем, разумеется. Однажды я, не сумев достать перед поездкой заветных бутылок, зашел в столичный магазин «Вина России», что на Горького, а ныне Тверском проспекте — все равно ведь подношение какое-нибудь нужно было купить. И благополучно обнаружил там все тот же ставропольский «Стрижамент»!
Так что Аркадию Натановичу я тоже, наезжая в Москву, прихватывал этого напитка. И в первый раз с бутылкой приперся. Он объяснил по телефону, как добраться до его дома, что на проспекте Вернадского. А все очень просто: конечная — метро «Юго-Западная», а дальше немного пешком и на последний этаж одной из стандартных башен, что возвышаются вдоль проспекта.
Обычная дверь в обычном московском доме. Рядом с дверью кто-то удосужился нарисовать иероглиф, обозначавший Льва Абалкина из «Жука в муравейнике».
Я позвонил, и дверь открыл САМ. Я слышал, что Аркадий Натанович — крупный мужчина. Но такого не ожидал. Он был просто огромен. Этакий великан в клетчатой байковой рубахе навыпуск, с пышными седыми усами и умным добрым взглядом.
— Ну, проходите, проходите, — прогудел он, и я последовал за мэтром в его кабинет. Кабинет этот занимал ровно половину двухкомнатной квартиры и, как я понял, был отдан в полное владение писателя. Книжные полки по стенам, кушетка, письменный стол с югославской плоской пишущей машинкой на нем (я себе потом тоже такую по случаю купил!). Вот и вся обстановка.
Разговаривали мы около часа. «Стрижамент» Аркадий Натанович принял с удовольствием. Мне же подписал свою книгу (честное слово, не помню сейчас, какую), они у него стопкой были сложены на полу у выхода на балкон. И во время всего разговора я беззастенчиво «стрелял» у мэтра сигареты. Несколько пачек «Столичных» лежали на столе. В кармане у меня была точно такая же пачка, и одалживаться куревом нужды не было, но (вот же молодое любопытство!) не мог я не попробовать сигарет «от Стругацкого», никак не мог!
Говорили о многом: о литературе, о жизни, о планах на будущее. Я жадно выспрашивал: а что у братьев готовится к изданию, а какие фильмы собираются снимать по их книгам? Ну и все такое прочее. Во время разговора вдруг зазвонил телефон. Аркадий Натанович послушал, улыбаясь, поблагодарил и полез разыскивать на полке географический атлас. Оказалось, что звонил какой-то его приятель и сообщил, что в окрестностях города Чехова появилась таинственная зона, прямо как в «Пикнике на обочине», и что «пришельцы, — сказал с удовольствием Стругацкий, — шляются через эту зону к нам, как в собственный сортир». А в окрестных деревнях завелись уже местные сталкеры, которые водят любопытных в «зону». Вот ему и стало любопытно: где этот Чехов находится?
Я взволновался — такое событие, но Аркадий Натанович охладил мой пыл, сказав, что все это ерунда собачья. Я возопил: «Но надо же во что-то верить!», на что писатель хладнокровно парировал: «Не надо верить ни во что!» Такой вот нигилизм вдруг у него проявился. Хотя, думаю, сам он этому принципу не следовал.
В дальнейшем наши отношения так и проходили на доброжелательной ноте. Я, вдохновленный первым успехом, посылал ему свои новые рассказы, а он их внимательнейшим образом читал, как, я думаю, читал и все рукописи молодых авторов, которые к нему попадали. Что примечательно, если рассказ не нравился, Аркадий Натанович в ответ на мой вопрос: «Ну, как?» просто буркал: «Плохой рассказ!». И все. Никаких разборов, никаких пояснений — что именно плохо. Но если рассказ нравился, то тогда объяснения следовали, причем, конструктивные: «А вот сделал бы ты так… Добавил бы вот такое…» Я всегда с благодарностью принимал замечания мэтра и непременно вносил изменения в тексты.
С завода автоприцепов я ушел и работал теперь в конструкторском бюро полупроводников, тоже техническим переводчиком. На конвейер меня теперь не посылали, зато в городе было много новостроек, а там неквалифицированная рабочая сила всегда требовалась. Кроме того, неожиданно (с отрывом от производства) вдруг направили… на курсы сельских механизаторов. Это с высшим-то образованием и знанием трех иностранных языков… А после этого две жатвы я провел в качестве помощника комбайнера и даже сам комбайнером поработал. Те еще были времена, странные и веселые.
К чему это рассказываю? Комбайн, на котором я работал, чем-то напоминал мне огромные машины-энергопоглотители, которые противостояли страшной Волне в романе Стругацких «Далекая Радуга». Я раздобыл краски и на носу «Нивы» вывел: «Харибда». Так эти машины назывались в романе по имени одной из мифических двигающихся скал, между которыми проскочил хитроумный Одиссей.
Сфотографировался перед комбайном с надписью и послал фотографию Аркадию Натановичу. И был страшно доволен, когда в очередной визит увидел этот снимок у него под стеклом на книжной полке.
Да, чуть не забыл. По приглашению друзей мы с женой как-то поехали в ГДР. Была такая страна, если кто помнит. Возвращались (как и уезжали) через Москву. Я позвонил Аркадию Натановичу, рассказал, где мы были, добавил: «Тут для вас сувенирчик есть». Стругацкий долго отнекивался, но я был непреклонен. Договорились встретиться у «стоячего» памятника Гоголю. Как я понял, Стругацкому так было удобно. Он ехал из Юго-Запада в Дом писателей и выходил на станции метро «Кропоткинская», что расположена недалеко и от памятника и от Дома.
«Сувенирчиком» была красивая бутылка какой-то егерской настойки. А Аркадий Натанович отдарился стопкой своих книг, изданных на немецком языке.
Потом была Ангола. Там два года я служил военным переводчиком. Там же, в землянке, при свете керосиновой лампы (которая, кстати, светила ярче, чем электрическая, потому что работала не на самом керосине, а на его паре) продолжал писать рассказы и повести. Но отсылать их кому-нибудь, а тем более, Аркадию Натановичу на прочтение не спешил, поскольку уже привык к тому, что рукопись должна быть аккуратно отпечатана на машинке, чтобы читающему не приходилось разбирать мои каракули. Меня к этому приучил еще Евгений Панаско, который не упускал случая помочь молодому автору, хотя и в свойственной ему ироничной манере.
Но письма любимому писателю я отправлял. Стругацкий отвечал душевно, хотя и коротко. Даже с Новым годом поздравил. Правда, открытку я получил совсем не новогоднюю — на ней были изображены не елочки и Деды Морозы, а… вулкан Менделеева на острове Кунашир. Откуда он эту открытку выкопал — уж и не знаю. Но все равно было приятно.
Сразу после возвращения из Анголы свидеться по какой-то причине не получилось, и уже из Ставрополя я, аккуратно запаковав, отправил Аркадию Натановичу статуэтку из черного дерева, которую привез из Африки. И пышно назвал ее своим собственным призом «Анголита» — по аналогии с «Аэлитой» — первым призом, которым стали награждать писателей фантастов в нашей стране. Стругацкие к тому времени «Аэлиту» получили самыми первыми, но, «из соображений политкорректности», как бы сейчас сказали, вместе с Александром Казанцевым, автором «Пылающего острова» и «Арктического моста» (кто эти книги сейчас помнит?).
«Здравствуй дорогой Игорь! Большое спасибо тебе за «Анголиту». Очень было трогательно и, признаться, грустно. Я ее поставил на полку, где стоят мои иностранные издания (между Швецией и Японией), пусть стоит и смотрит, как живет толстый и старый русский писатель, благо — стеклянная крышка…»
Мне удалось после Анголы купить кооперативную квартиру. Ее нужно было обставлять, а с мебелью тогда в провинции было очень напряженно. Что-то приличное можно было купить только в Москве. Знакомые подсказали, как можно грузовым вагоном доставить купленное в Ставрополь. И мы с женой отправились в столицу.
Жили в гостинице и целыми днями мотались по городу, разыскивая эту распроклятую мебель. И так получилось, что Аркадий Натанович сидел у нас «на связи». Он сам предложил такой вариант: «Все равно дома целый день. Давайте звоните».
Выглядело это так. Я еду в какой-нибудь из многочисленных мебельных магазинов, выбираю, к примеру, «стенку», звоню Стругацкому: «Аркадий Натанович, здесь, на Каширском шоссе, есть «стенка», пусть подъезжает!» Через некоторое время ему же звонит моя жена. Аркадий Натанович добросовестно передает мое сообщение. И в обратном порядке связь тоже действовала. Мобильных телефонов тогда ведь и в помине не было. Стругацкий очень радовался, если у нас что-то удавалось из запланированного. Он вообще был рад чужим удачам и огорчался, если у посторонних, даже едва знакомых ему, людей случалось что-то плохо.
Еще один случай. Московский писатель Ант Скаландис, в миру Антон Молчанов, мой хороший знакомый, уже «озвучил» его на одном из сайтов Интернета, но кое в чем, конечно, переврал, потому что сам свидетелем не был.
А дело было так. Мы с бывшим институтским однокашником, тоже побывавшем в Анголе, зимой поехали в Москву, что-то ему нужно было прикупить на чеки «Внешпосылторга» в магазинах «Березка». Сейчас мало кто знает, что это за звери такие: чеки и «Березки». Дело в том, что нам за границей зарплата начислялась в долларах. Но мы их не видели, поскольку эти доллары перечислялись в мифические «инвалютные рубли», существовавшие только на бумаге. А уже окончательный расчет получали в этих самых бумажках под названиями «чеки «Внешпосылторга». По всей стране функционировала сеть магазинов организации «Внешпосылторг». В Москве они назывались «Березка», в республиках СССР — по-другому. Знаю, например, что в Тбилиси они носили имя «Цицинателла» — «Светлячок». В этих магазинах торговали дефицитными товарами. Нет, не продуктами, для продуктов были свои «Березки» — валютные, там отоваривались в основном иностранцы, откуда у советского человека валюта? В «чековых» «Березках» можно было купить все высшего качества: одежду, обувь, бытовую технику и так далее. Но — только на чеки, рубли там не котировались. На входе в некоторые такие магазины стояли охранники и бдительно требовали у входящих: «Предъявите ваши чеки!»
В общем, приехали мы, по блату устроились в гостиницу и занялись своими делами. У приятеля чеки еще были, он хотел быстрее их потратить, а у меня эта «валюта» к тому времени уже кончилась. Так, за компанию поехал. Как обычно, созвонился с Аркадием Натановичем и условился о встрече.
И надо же было такому случится! Спускаясь по ступеням метро, я увидел подходящий поезд, заторопился, споткнулся и загремел вниз по этим каменным ступеням.
Поезд ушел, я подсчитывал убытки. Джинсы лопнули, да не по шву, а где-то в паху, лодыжка распухала прямо на глазах. (Поначалу я думал, что связку растянул и только много позже, уже в Ставрополе, выяснилось, что сломана какая-то кубовидная косточка в ступне.) Что делать? Возвращаться в гостиницу? И где я там буду искать врача или хотя бы бинт, чтобы перетянуть опухоль? Да и Стругацкий ждет, договорились ведь!
В общем, поехал я на станцию метро «Юго-Западная» и кое-как доковылял до высотки под номером 119. Увидев меня в таком плачевном состоянии, Аркадий Натанович разахался, потащил меня в свой кабинет. И далее такая картина: сижу я на стуле в трусах и, как умею, штопаю джинсы, ступня моя плотно перетянута бинтом. Мы разговариваем, и Стругацкий время от времени подмигивает мне: «Обезболивающего, Игорек?» — и наливает в стакан «на два пальца» неплохого коньяку, разбавляя его крюшоном. В углу комнаты, по-моему, стояло по ящику и того и другого напитка.
А в завершение, когда я уже собрался уходить, Аркадий Натанович полез в стол и достал купюру достоинством в сто тех самых чеков. Оказывается, писателям за их книги, изданные за рубежом, государство платило гонорар этой псевдовалютой. Нечего, дескать, баловать долларами или марками.
«Держи, джинсы новые купишь!» Американские синие штаны, действительно, в то время стоили столько. Я изо всех сил отнекивался, но мэтр всучил «стольник» буквально силой: «Потом отдашь! И береги себя, калека!»
Джинсы я, действительно, купил и долго с гордостью носил их. Как же, «от Стругацкого»! А вот чеки вернуть не удалось. Когда я, при следующей нашей встрече, попытался заикнуться об этом, Аркадий Натанович рассвирепел и заявил буквально следующее: «Ни за что не возьму! Засунь их!..»
Однажды, незадолго до этого, был еще эпизод. Приехав в столицу, я к нему заявился сразу с двумя «презентами» — «Стрижаментом» и коньяком. Стругацкий даже смутился, начал бормотать что-то вроде: «Не знаю, что и сказать… Вот, разве что сто чеков «Внешпосылторга» подарить..» и полез в стол за ними. Естественно, взять их я не мог ни под каким видом. Что-то подарить любимому писателю и чудесному человеку было для меня честью. Деньги за подарки брать? Да никогда!
Самым дорогим знаком доверия ко мне Аркадия Натановича я считаю… рукопись еще не опубликованного их романа! И такое было. Прослышав в 1985 году краем уха, что у них готова новая книга, но нигде еще не публикуется, я пристал к нему с расспросами — что и как, и о чем? Аркадий Натанович попыхтел в пышные усы, потом сказал: «Что я тебе, все пересказывать буду? На вот, сам читай!» И с верхней полки шкафа достал пухлую папку с рукописью «Хромой судьбы». Это был еще первый вариант, без вставленных «скандально известных» «Гадких лебедей», вышедших, как известно, в 1972 году в издательстве «Посев» без разрешения авторов и принесших им немало неприятностей. Без «Лебедей» «Хромая судьба» и появилась в журнале «Нева» в 1986 году. Ну, не в таком, конечно… Тогда широко развернулась «кампания по борьбе с пьянством и алкоголизмом», резко не приветствовались даже упоминания об алкоголе или выпивке в литературе и в «невском» варианте герой вместо положенного красного вина пьет минералку, а в ресторане Дома писателей не пиво заказывает, а, естественно, «Нарзан». Сейчас вспоминать о подобных дурацких изменениях в тексте, которые писатели вынуждены были делать, даже смешно. А тогда те, кто знал о них, относились с пониманием, мол, куда денешься, против государственной машины, даже если она работает на холостом ходу и ползет по искореженным рельсам, выдавая их за путь к коммунизму, не попрешь…
Роман я проглотил за ночь в гостиничном номере, но возвращать его не поспешил — дома, в Ставрополе, остались друзья, которым непременно нужно его прочесть тоже! Я только позвонил Аркадию Натановичу, сказал, что отсутствует страница. Он поискал в другом экземпляре, нашел ее, сказал: «Приезжай!». Заскочив на несколько минут, страницу я получил, а также повосхищался романом в ответ на расспросы Аркадия Натановича. Честное слово, был очень лестен тот факт, что мэтра интересует мнение провинциала.
Рукопись я благополучно довез до Ставрополя, где ее читали мои друзья, а Игорь Кисилев, любитель фантастики и запредельной музыки, даже ухитрился ее перепечатать. Но через некоторое время, в целости и сохранности, рукопись к Стругацкому вернулась с благодарностями и непременным «Стрижаментом».
К своей известности, если не сказать славе, Стругацкий относился с легким юмором. Узнав, что малой планете № № 3054 астрономы присвоили имя Strugatskia, я позвонил Аркадию Натановичу, чтобы поздравить с такой честью. Он только посмеялся.
— Ну да, вот выделили дачный участок, как-нибудь соберемся съездить.
Был еще момент, когда Аркадий Натанович принял деятельное участие в судьбе «ставропольского первенца». Это я о сборнике местной фантастики «Десант из прошлого». В Ставропольском книжном издательстве было задумано выпустить такую книгу. Раньше этого никто и никогда не делал. Из фантастики давным-давно выходили детская книжка ростовского автора Петрония Гая Аматуни «Маленький летчик Пиро» и сборник рассказов краснодарца Михаила Грешнова «Лицо фараона».
К тому времени я уже работал в издательстве. Меня перетащил туда все тот же Евгений Панаско. Поначалу на должность младшего редактора, что называется, на подхвате. А потом и редактором художественной литературы стал.
«А что, — решили мы с Панаско, — слабо нам сборник сделать?» И бросили клич: «Несите, у кого что есть!» Понесли. Местные авторы вдруг воспылали любовью к фантастике. Еще бы! Есть возможность издаться, а следовательно, получить гонорар.
По большей части были это все поделки, не стоящие серьезного внимания, поэтому отметать приходилось очень и очень многое. А задумка была шикарная. Факт говорит сам за себя: мы договорились с известным московским художником Кошкиным, предложив ему иллюстрировать будущий сборник. Добавить приличное качество рукописей, и книга получилась бы ну не выдающаяся, но заметная. Однако в дальнейшем дело повернулось так, что больших денег, чтобы заплатить столичному художнику, не осталось, и от работы Кошкина пришлось отказаться.
Среди вороха барахла, тем не менее, нашлось кое-что приличное. Принес свою повесть никому тогда не известный Василий Звягинцев. Она называлась, как в дальнейшем и роман «Одиссей покидает Итаку». Великовата была рукопись, и мы всячески старались уговорить автора сократить объем. «Ну урежь ты вот тут, Василий Дмитриевич!» — просили мы. «Хорошо, — соглашался покладистый Звягинцев. — Урежу. Без проблем». И действительно, урезал в том месте, где ему показали. Но в другом месте дописывал вставку в два раза большего объема. Кончилось тем, что первая часть его будущего прославленного романа заняла половину сборника.
Юра Несис, который живет теперь в Израиле, поделился хорошим рассказом. Ну и наши с Панаско произведения вошли.
Все бы ничего, если бы составлением сборника и его изданием дело и ограничилось. Но главная трудность заключалась в тогдашней политике Госкомиздата, вернее в людях, которые имели влияние в этой организации. Писатели они были третьесортные, если не меньшего уровня, но полагали себя великими и считали своим правом «направлять и руководить» литературным процессом в области фантастики в стране. Самое обидное, что сидели они на высоких должностях и уничтожать талантливых авторов возможности имели. Чем и пользовались. Интересные рукописи безжалостно выбрасывались из планов издательств, если каким-то чудом туда попадали, писались разгромные рецензии, после которых отрецензированным авторам полагалось, наверное, как минимум, бросить писать и идти на завод, к станку. Уже упоминавшийся сборник Стругацких «Неназначенные встречи» пролежал без движения в издательстве «Молодая гвардия» многие годы. Авторам даже предлагали выплатить полностью гонорар за то, чтобы они согласились не настаивать на издании книжки. Братья-писатели наотрез отказались. И, в конце концов, сборник увидел свет.
Сами же издательские «боссы» выпускали свои скучнейшие морализаторские книжки гигантскими тиражами и, соответственно, получали за это внушительные гонорары. К слову сказать, такая картина была во всей тогдашней советской литературе. Но сейчас речь идет только о фантастике.
Московские главари «фантастической мафии» почему-то решили, что провинция не имеет права выпускать литературу этого жанра. И пользовались тем, что перед изданием практически каждая рукопись должна была быть представлена на рецензирование в столицу. Ну, а там уже было дело техники. Писались совершенно кретинские рецензии, и рукопись несчастного сборника летела в корзину. «Сидите в своем болоте и не квакайте. Нам решать, что читатель увидит».
Мы же осмелились «квакнуть». Рукопись затребовала Москва. Мы тянули время как могли. Сборник был уже подготовлен, отредактирован, отрецензирован по нашей просьбе известными литературоведами А. Бритиковым и А. Балабухой. Оставалось только сдать в производство. Не тут-то было. Последовал строгий окрик из Москвы: «Немедленно прислать нам! Иначе вообще из плана вышвырнем!» Делать нечего, послали. Время шло, деньги, запланированные в бюджете издательства на сборник, потихоньку растекались на другие книги. Наконец рукопись вернулась. С рецензией (неподписанной) и сопроводительным письмом. Строки из «сопроводиловки»: «…Считаем, что в представленном виде сборник к изданию не готов. Просим обсудить на редсовете с учетом имеющихся рецензий сборник «Десант из прошлого», определив основные направления авторской и редакторской доработки и предполагаемые сроки издания…». Подпись заместителя начальника Росглавиздата В. Кутасова. Ничего не знаю об этом человеке, но, видимо, дубина был изрядная.
А рецензия… Мало того, что подпись автора на последней странице была криво обрезана ножницами. Само содержание заставляло схватиться за голову в изумлении: да полноте, о нашем ли сборнике идет речь? Может, неведомый рецензент и не читал его вовсе, просто выхватил какие-то цитаты из текста и прошелся по ним с зазубренным серпом?
Мы были в шоке. Всего ожидали, но не такой же чуши! Похвалили только рассказ Несиса и несколько моих. Правда, меня, среди прочего, долбанули за то, что действие одного из них происходит на юге Африки. Дескать, фигли ты, пацан, пишешь о том, чего не знаешь? Ладно, простим уж назидательный тон, откуда этому человеку было ведать, что я два года просидел в описываемых мной джунглях?
Гораздо сильнее досталось Звягинцеву. «В романе много описаний, иногда превосходных, но мало идей, даже гипотез. Идет разработка давно уже найденного другими авторами НФ. Видимо, чувствуя неблагополучие, автор прибегает к спасительным трюкам детективного чтива…». И так далее. Кстати, впоследствии роман Василия Дмитриевича был отмечен несколькими премиями, а сейчас Звягинцев является одним из самых издаваемых и читаемых писателей-фантастов России.
Но больше всего раздолбали повесть Евгения Панаско «Десант из прошлого», заглавное произведение сборника. «Как вообще говорить об идейно-художественных достоинствах, если нет ни тех, ни других? Если в повести размером в 5 авторских листов — ни одного удачного сравнения, выстроенного диалога, ни единой стилистической находки. Ощущение, что автор ни разу в жизни не заглядывал в словарь В.И. Даля, что весь «Десант из прошлого» — какой-то подстрочник… Произведение Е. Панаско настолько загадочно, антихудожественно и абсурдно, что возникает невольный вопрос: а читал ли эту повесть редактор книги? Главный редактор? Директор издательства?.. От неудач, конечно, никто не застрахован, но мне кажется, что начинающему автору Е. Панаско надо пересмотреть свое отношение к литературе, и к социологии, и к философии. Может быть, на какое-то время, допустим на год-другой, вообще отложить перо и заняться самообразованием…».
Это сейчас смешно читать подобные бредовые строки. А тогда нам было не до смеха. Ныне российские издательства, как и во всем цивилизованном мире, руководствуются только возможной популярностью у читателей будущей книги, ее раскупаемостью. И с такой позиции в тогдашней обстановке сборник наш ушел бы со свистом любым тиражом, самым массовым. Но надо всем, а над литературой особенно, довлела идеология. «Не смей говорить об этом и не смей говорить так о том!»
Мы терялись в догадках, за что же так раздраконили сборник. Только спустя время выяснились причины. Но о них чуть ниже. А тогда все было на грани краха. И в родном издательстве нашлась «гнилая оппозиция». Незадолго до описываемых событий в коллектив пришли несколько молодых людей с большими амбициями и задатками дворцовых интриганов. Стараясь подмять под себя издание художественной литературы, они плели сети в лучших традициях иезуитов. Чем-то помешал и наш сборник. На заседании редсовета эти ребята высказывались в духе упоминавшейся московской рецензии. То есть так же увесисто, но абсурдно. Вплоть до такого экзерсиса: «Герой повести Панаско работает в Интерполе. А ведь Интерпол создал знаете кто? Кальтенбруннер!» Ребятки много крови попили и нам, и прочим авторам, и редакторам. Их давно уже нет в России, и имена их в литературной истории даже Ставрополья, не говоря уж обо все стране, не оставили следа. И Слава Богу… Не хочу и я упоминать их имен в этих записках.
Время поджимало. Издательский план трещал, и сборник был на грани исключения. А что-то менять в рукописи мы категорически не хотели и не могли. И волевое решение принял тогдашний директор издательства Иван Зубенко. Он махнул рукой и сказал: «А-а… Сдавайте в производство! Авось обойдется…»
Таки обошлось. Пятнадцатитысячный тираж разлетелся без следа. И санкций сверху не последовало.
Ополчились же на нас в столице по двум причинам. Во-первых, Евгений Панаско, будучи в Москве, откровенно говорил в литературных и окололитературных кругах о засилии «серой фантастики» и ее авторах, членах «фантастической мафии». Ему, естественно, эти речи припомнили.
А во-вторых, когда над сборником начали собираться тучи в Москве, мы обратились к Аркадию Натановичу с просьбой помочь. Он все-таки был известным писателем, а кроме того, членом Совета по фантастической и приключенческой литературе, по-моему, при Союзе писателей СССР. Стругацкий благосклонно согласился и написал письмо по этому поводу в Госкомиздат. Копия его у меня, к сожалению, не сохранилась. Но реакция людей «из главка» была самая резкая. Стругацких там очень не любили. Просто за то, что они были и хорошими писателями, и хорошими людьми.
Сам же автор рецензии, некий Ю. Медведев, как мы потом выяснили окольными путями, ненавидел Аркадия Натановича до дрожи. Серенький писателишка, на грани бездарности, но тоже член Совета и даже заведующий редакцией фантастики в издательстве «Молодая гвардия», литературный чиновник, он не мог выносить того, что книги братьев любят и читают, а его — нет. Отсюда, кстати, одна из заключительных фраз в рецензии: «Пересоставленный сборник… хорошо бы предварительно отрецензировать … у серьезного писателя или критика — желательно не старше 60 лет. Ибо замечено, что литераторы старшего поколения предпочитают писать только положительные рецензии…». Позднее, как-то при личной встрече, я спросил у него: «Зачем же вы такое написали?» Медведев сделал таинственное лицо и пробормотал: «Так надо было…» Как именно «надо», мне от него добиться не удалось.
Во времена ВТО МПФ — Всесоюзного творческого объединения молодых писателей-фантастов Медведев и там ухитрился нагадить. Долго рассказывать, как он там оказался одним из руководителей семинаров. ВТО — это вообще отдельная и очень большая история. Задумывалось оно, как я полагаю, с целью взять под контроль молодые творческие силы, почему и называлось полностью вначале «Всесоюзное творческое объединение молодых писателей-фантастов при издательско-полиграфическом объединении «Молодая гвардия». Но вскоре концовка благополучно исчезла, а мятежные творческие силы полностью вышли из-под партийного контроля, и большинство нынешних прославленных фантастов (Лукьяненко, Головачев, Васильев, Лукин, Вершинин, Громов, Козинец и так далее) прошли через семинары ВТО в Тирасполе, Сочи, Днепропетровске, Минске, Киеве, Москве, Пицунде… Хорошее было дело, но с распадом Советского Союза, погубившим многие прекрасные начинания, прекратило свое существование и оно.
Медведеву в одном из сборников ВТО «Простая тайна» удалось протиснуть свою повестушку «Протей», где он в завуалированной форме обвинил Стругацких в доносе на писателя-фантаста и палеонтолога И. Ефремова. Скандал был большой, звучали даже призывы к молодым литераторам отказаться публиковаться в сборниках ВТО, допускающего такую гадость на свои страницы. Кое-кто призывам последовал. Не скрою, примерно так же мы со Звягинцевым, будучи активными членами объединения (наши рассказы вышли в первом же его сборнике «Румбы фантастики», мы участвовали во многих семинарах, а я даже был официальным представителем организации в Кавказском регионе), сформулировали вопрос Аркадию Натановичу, когда побывали у него в очередной приезд в Москву.
Стругацкий задумался, поворошил усы, а потом сказал:
— Да бросьте, ребята! Публиковаться надо везде, где только можно. Главное ведь не то, где публикуешься, а то, что пишешь!
Такой вот завет мэтра, которому мы в дальнейшем и следовали.
А потом был октябрь 1991 года. И звонок Люды Козинец: «Аркадий Натанович умер…»
Я не смог поехать на его похороны. Причин много, но все они какие-то несущественные. Скорее всего, я просто боялся ехать. Ненавижу похороны вообще. Тем более ненавижу похороны близких людей, друзей и знакомых. Не могу спокойно, как к неизбежному, относиться к этому обряду. Понимаю, что просто обязан отдать последний долг, поклониться гробу, но всегда пересиливаю себя. Когда могу пересилить. В тот раз — не смог.
Но похорон и не было, насколько мне известно. Тело Аркадия Натановича кремировали, а прах, согласно воле покойного, был развеян его друзьями с борта вертолета. Так что могилы Стругацкого не существует и принести на нее цветы я не могу…
А в заключение — еще одна история, рассказанная знаменитым фэном — любителем фантастики волгоградцем Борисом Завгородним. Он-то нашел в себе силы поехать в том октябре в Москву.
— Ну, мы стоим у крематория, попрощались, гроб отправили сжигать. У меня с собой бутылка была, отхлебываем из горлышка — стакан не захватили, — поминаем. А рядом у шикарной черной машины человек невысокий, лысоватый стоит, носом хлюпает. Что, спрашиваю его, жалко Натаныча? Жалко, говорит. Ну, говорю, выпей за его память, — и бутылку протягиваю. Он выпил, не чинясь. А потом вместе с охранниками сел в машину и уехал. Только потом я его по телевизору увидел — Егор Гайдар!» (Внук детского писателя был зятем Аркадия Натановича).
Начинал я с фантастических рассказов и очень хотел попасть на страницы журнала «Искатель», который тогда был флагманом этого направления. Но — тщетно. На каждый посланный рассказ приходил отрицательный ответ, в котором одна и та же дама-рецензент поясняла, что надо было более подробно раскрыть судьбы героев, показать их жизнь, предшествующую описываемым событиям, и желала мне успехов на этом поприще. Такие рекомендации ставили в тупик: ведь рассказ — это одно, а повесть или роман — совершенно иное. Как можно в рассказе, выхватывающем один эпизод жизни героя, показать всю его жизнь?
<...>
Встречи в Дубултах были полезны не только в теоретическом, но и в практическом плане. На семинар приезжали представители журналов и альманахов, чтобы отобрать апробированные на обсуждении рукописи.
Здесь я познакомился с редактором, а впоследствии главным редактором «Искателя» Евгением Кузьминым, который открыл мне тайну отрицательных рецензий: весь «самотек» заворачивается и не попадает в редакционный портфель; чтобы не вызвать жалоб авторов, им и дают обтекаемые советы написать роман вместо рассказа. А женщина-рецензент на самом деле не женщина, а мужчина, просто он подписывается женской фамилией.
— Присылай рассказы на мое имя,— закончил Кузьмин.— Я посмотрю их нормально.
После этого все ранее отклоненные рассказы были опубликованы в «Искателе».
облако тэгов
