Добрый вечер! Возрождаю ведение группы, посвященной творчество Урсулы Крёбер Ле Гуин и предлагаю ознакомиться с переводом статьи о доме в городе Портленд, переданному некоммерческой организации, как части наследия писательницы не только всему миру, но и местному сообществу, участие в жизни которого Урсула принимала практически до последнего вздоха — https://vk.com/@ursulaleguinworlds-do...

Я так давно родился,

Что слышу иногда,

Как надо мной вскипает

Бурлящая вода...

А я лежу на дне морском

И вижу из воды -

Вокруг уничтожает всё

Далекий свет звезды.

Я так давно родился,

Что прежде песнь спеть -

Приснился берег мне и дождь,

а я успел истлеть.

И вот лежу на дне морском

И вижу из воды

Далекий путь и жизни суть,

Цветущие сады.

Я так давно родился

И помню эту дрожь,

С сестрою мы обнялись:

"Запомни: смерть есть ложь"

Мой дом высок теперь

И если ты придешь -

Я обниму: "И мне поверь,

Что жизнь тоже ложь".

Оммаж Максу Фраю и Арсению Тарковскому,

а по факту проникновение фактом гибели трилобитов

в результате гамма-всплеска звезды, под которую попала

планета Земля...

Мать моей внучки,

послушай мою песню:

Мать не может поступать правильно,

дочь не может ошибаться.

У меня нет никаких притязаний

на твоё прощение;

и она не простит тебя

за все, что ты делаешь.

Так что мы связаны вместе

силой противоположностей,

дочь, что распутывает

моток, который вяжет мать.

Нужно быть разделенной,

чтобы быть единым целым,

это двуличие,

якобы присущее женской душе.

Быть сильной матерью,

что во всём разбирается,

быть дочерью,

чей лёгок шаг.

Внучка моей матери,

послушай мою песню:

всё, что ты делаешь, никогда не будет верным,

всё, что ты делаешь, никогда не будет ошибкой.

перевод — Rinsant

В день моего посвящения и первого посещения августейшего учреждения Американской академии искусств и литературы меня провели в портретную галерею литературного отдела и оставили там — одного среди гигантов. Возможно, это был своего рода ритуал-испытание, вроде того, как бросить кого-то у входа в кукурузный лабиринт. Чивер. Болдуин. Рот. Фолкнер. Джеймс. Велти. Моррисон. Это было ошеломляюще. Я чувствовал, что мне нужен клубок веревки, чтобы не потеряться среди этой славы. Поэтому я начал искать в таблице обрамленных фотографий, начиная с эпохи пенсне и до наших дней, писателей научной фантастики и фэнтези. Я не совсем понимаю, почему мои мысли пошли именно в этом направлении. Возможно, я чувствовал себя немного виноватым из–за принадлежности к клубу, в который не были допущены многие из моих личных литературных героев и влияний – Джон Кольер, Джек Вэнс, Г. П. Лавкрафт, Кордвейнер Смит. Прежде всего я искал Урсулу К. Ле Гуин.

Я нашел Джеймса Бранча Кейбелла: да, возможно, он фантаст. Стивен Винсент Бенет, который написал оригинальный постапокалиптический рассказ, который, несомненно, научная фантастика, “У вод вавилонских". Уильям С. Берроуз? Честно говоря, я не мог бы сказать, считается ли он писателем-фантастом или нет; я никогда не был в состоянии понять этого парня. А еще был старый добрый Курт Воннегут, создатель антиутопий, изобретатель глобальной пандемии льда-девять, хартии планеты Трафальмадор. Но когда я остановилась перед его фотографией, то совсем не был уверен, что он не предпочтет, чтобы я просто продолжал двигаться дальше. Так было со всеми этими чуваками, подумал я. Великие американские писатели, если им случалось писать научную фантастику и фэнтези, редко удостаивались самых высоких почестей. Они их были лишены (этих писателей даже не рассматривали внести в списки) — самых престижных наград. В конце концов их не приняли всерьез. Как однажды выразился Воннегут:

"Я был безмозглым обитателем картотечного ящика с надписью “научная фантастика”, и мне хотелось бы выйти из него, тем более что многие серьезные критики регулярно путают этот ящик с писсуаром".

Более надежный и легкий путь писателя к призам (а кто не любит нпграды?) состоит в том, чтобы полностью держаться подальше от жанровой канавы, и если этого нельзя избежать—если человек “родился там”, так сказать,—отречься от нее или отказаться от нее. Урсула К. Ле Гуин проделала это нелегким путем. На протяжении десятилетий она последовательно создавала шедевры, произведения огромной тематической, стилистической, структурной, концептуальной и психологической сложности и глубины, замысловатые узоры, живо воображаемые, прочувствованные, красиво написанные, которые также были откровенно и бесстыдно произведениями фэнтези и научной фантастики. Она редко выходила за пределы жанровых границ, а вместо этого расширяла их. Она никогда не отвергала жанровую канаву, которая питала ее амбиции и разжигала воображение; вместо этого она подтвердила предположение Оскара Уайльда о том, что нет лучшего места для наблюдения за звездами, чем канава.

Я люблю, любуюсь и восхищаюсь столькими ее произведениями: "Резец небесный“, "Левая рука Тьмы", "Обездоленные", "Слово для леса и мира — одно", чудесные рассказы, особенно незабываемый "Те, кто уходит из Омеласа".- Но мой первый опыт чтения Урсулы Ле Гуин был связан не только с восторгом, восхищением или любовью. Речь шла о трансформации. Человек, которым я собирался стать в 1972 году—особая коалесцентная конфигурация синапсов, апперцепций и нервных путей, — не пережил встречи в возрасте девяти лет с "Волшебником Земноморья". Первый том ее Земноморья был помещен в богато реализованную и детализированную воображаемую топографию островов и океанов, где мастерство языка—верное, точное построение и произнесение слов обученным адептом, который знал их историю и понимал их возможности и, таким образом, мог называть вещи своими истинными именами—обладало силой изменять реальность, переделывать мир.

Но что действительно изменило содержание моего черепа, так это то, что сама книга была фрактальной демонстрацией его собственного первичного тщеславия. Не имея ничего, кроме языка — линий на бумаге, правильно настроенных,— Урсула К. Ле Гуин вызвала целую планету к существованию, детальному и правдоподобному, от ее флоры до погоды, диалектов и церемоний ее обитателей. И хотя этот мир исчез в тот момент, когда я закрыл обложку книги, память о моем визите, о жгучей борьбе молодого Геда с его собственной зловещей тенью осталась. В Земноморье обладатели лингвистической силы были известны как волшебники, и они называли свое ремесло магией, но мне было очевидно, даже в девять лет, что истинным именем магии было письмо, и что такой писатель, как Урсула К. Ле Гуин, была волшебницей.

Как оказалось, это было лишь отчасти верно. Письмо было магическим искусством, но магическая сила, питавшая его, по мнению Урсулы, не была языком. Это была игра воображения.

В начале семидесятых годов Урсула написала ряд эссе в защиту одной из двух великих литературных традиций — фантазии, которая была ее страстью и ее хлебом с маслом (хотя она интуитивно чувствовала, что различие между фантазией и другой традицией, научной фантастикой, было тривиальным.) Эти эссе имеют названия вроде “Почему американцы боятся драконов?” и они твердо придерживаются традиции апологии других современных фантастов, таких как Дж. Р. Р. Толкин и К. С. Льюис, считавших себя обязанными защищать свою работу от догматиков прагматизма, практичности, полезности, всех тех суровых людей, которых Беллоу в романе "Герцог" называл “инструкторами реальности"."Фантазия равнялась эскапизму, придерживалась своей догмы: побуждать людей верить, что бегство от нынешней реальности даже желательно, не говоря уже о возможности отказаться о побега, было в лучшем случае глупо, а в худшем — аморально, если не преступно. Подлинной целью этой догмы, утверждала Ле Гуин, была не фантазия как таковая, а сама человеческая способность воображения.

Ле Гуин контратаковала. Так называемая реальность, представленная врагами воображения как материальный факт, была конструкцией, машиной, предназначенной для подчинения женщин, подавления и вытеснения местных культур, превращения человеческого опыта в товар и автоматизации человеческого поведения. В этом свете эскапизм был подрывной силой, даже потенциально революционным актом, а воображение—нашей способностью предвидеть и строить альтернативы нынешнему плачевному положению дел—мощным инструментом человеческого освобождения. Это, заключила Ле Гуин (и продолжал делать выводы в течение следующих сорока лет), было истинной причиной враждебности к фантастике и научной фантастике: она угрожала существующему положению вещей.

Сорок лет спустя Ле Гин все еще защищала свое воображение. Ее представление о враге несколько сместилось, чтобы охватить кооптацию воображения и это ужасное слово,” креативность", которым пользуются корпоративные стратеги и маркетологи, но чувство тревоги только усилилось. Она считала, что под ударом оказались не только жанры фэнтези и научной фантастики, но и вся литературная деятельность, даже сам фундаментальный проект грамотности, определяемый не просто как способность читать текст, но как средство тренировки воображения—и в конечном счете построения подлинного " Я " —через постоянное соприкосновение с литературным искусством. В эссе ” Что нужно ребенку", — она писала:

"...то, что нам всем нужно, — это найти каких-то других людей, которые представляли себе жизнь по линиям, которые имеют смысл для нас и позволяют некоторую свободу, и слушать их. Не слушайте пассивно, но слушайте. Слушание — это акт общности, который требует пространства, времени и тишины. Чтение — это средство слушать".

Современная культурная ортодоксия, часто формулируемая или недоговоренная как "оставайся на своей полосе", постулирует, что писатель должен оставаться центрированным в своем собственном сообществе, писать из своего собственного и своего общественного опыта: оставаться дома. Но Урсула утверждала, что эти места, эти точки происхождения, дом и община сами являются актами творческого воображения. Она начинает свое эссе 2002 года “Инструкции по эксплуатации“, обсуждая детей в специфическом контексте обучения их воображению с помощью литературы: "ребенок, который не знает, где находится центр, где находится дом, что такое дом,—этот ребенок находится в очень плохом состоянии.” Пока что это звучит так, как будто она готовится спорить за то, чтобы остаться на своей полосе, остаться на месте. Но потом она продолжает::

"Дом-это не мама, папа, сестренка и Бад. Дом — это не то место, куда они должны тебя впустить. Это вообще не место. Дом — это воображаемое место. Дом, воображаемый, приходит в себя самоё. Оно реально, реальнее любого другого места, но вы не можете попасть туда, пока ваши люди не покажут вам, как это представить, кем бы они ни были.{} Они могут и не быть вашими родственниками. Возможно, они никогда не говорили на вашем языке. Возможно, они были мертвы уже тысячу лет. Они могут быть всего лишь словами, напечатанными на бумаге, призраками голосов, тенями умов. Но они могут проводить вас домой. Они — ваше человеческое сообщество".

Понимание Ле Гуин общности было ограничено только временем и забвением. Достижение его требовало от нас смелых, невозможных прыжков, чтобы совершить захватывающие подвиги эскапизма из серых пределов нашего зачаточного "я".

В руках великого художника то, что мы называем фантазией и научной фантастикой, лучше всего понимается не как литературные жанры, а как литература в ее чистейшей форме: призвание к существованию посредством чар языка, подпитываемых маной воображения, миров и сообществ: в какой-то далекой легендарной эпохе, на другой планете, в округе Йокнапатофа или Мерси, штат Мичиган, или в одной из других вымышленных Тони Моррисон версий ее родного города Лорейн, штат Огайо; в колдовстве, с помощью магии, обитателей этих воображаемых домов, вместе с тайнами их сердец и лабиринтами их мозгов. Фэнтези и научная фантастика открыто говорят о том, что так называемая мейнстрим-фантастика обычно пытается скрыть: "смотрите, я все это выдумываю!". И не только это, напомнила нам Ле Гуин: мы тоже выдумываем себя. Придумываем истории о себе и своих общинах не из цельной ткани бытия, а из всех других историй, которые мы слушали и читали с детства. И чем больше мы читаем, чем внимательнее прислушиваемся, тем дальше за пределы нашей собственной личной канавы наши планы побега будут нести нас, тем мы ближе к звездам.

Урсула к Ле Гуин была принята в Американскую Академию Искусств и литературы в 2017 году

Майкл Шейбон живет в Беркли, штат Калифорния.

Исходник — https://www.theparisreview.org/blog/2019/...

перевод — Rinsant

Два связанных между собой события определили последние 10 лет в научной фантастике и фэнтези—самые трансформирующие, что мы видели в истории жанра.

Из всех событий и несчастий, которые сформировали последнее десятилетие в научной фантастике и фантастической литературе — буря изменений —два значительно выделяются перед остальными. Они связаны между собой: рождение и смерть. О смерти, хронологически второй, следует поговорить в первую очередь.

Мы потеряли легенду. Это подразумевается не столько гиперболой, сколько, по сути, вполне официально. В 2018 году Урсула К. Ле Гуин, которая 18 лет назад была названа Библиотекой Конгресса “живой легендой”, скончалась. Она фыркнула на эту этикетку точно так же, как она — прирожденный сноб — фыркнула бы на эвфемизм woowoo* (*убеждения, основанные на воображении, а не на научных фактах), и ушла. А что происходит сейчас? И что дальше? Хотя она опубликовала перевод "Дао Дэ Цзин" и изучала буддизм, Ле Гуин редко прямо говорила о своих духовных убеждениях: «Поговорим о богах; Я атеистка», — написала она в предисловии к своему самому известному роману — "Левая рука Тьмы". “Но я также и художник, а значит — лжец. Не доверяй всему, что я говорю. А говорю я правду.” По крайней мере она была трикстером. В одном из своих последних интервью она дразнила символичность бессмертия: «Серьезный это возраст, 88 лет. Если вы перевернете числа на бок, это будет две бесконечности, лежащие друг на друге.” Она так и не добралась до своего 89-го года.

Последние годы жизни Ле Гуин, ставшие кругом почета в замедленном темпе, были одними из самых заметных в ее полувековой карьере. Люди, никогда не слышавшие ни о Земноморье, ни об Экумене, начали возвещать ее пророчества и цитировать ее многочисленные мудрости. Они нашли ее, обожали, влюбились в нее, в эту сгорбленную маленькую шутиху, которая ругала каноны, корпорации, капитализм. Давайте посмотрим на этих людей, этих эффектно новообращенных, как она могла бы смотреть: со смесью любви и опасения.

Потому что Ле Гуин никогда не была особенно привлекательной, не так ли? Она странная, суровая, жесткая. Её слово и произведения, по сути своей, сопротивляются верхоглядству и упрощению. Она не доверяла саспенсу и не имела таланта к интригам. Эта обманщица, ради вас она изменит временную форму глагола, прыгнет на много миль вперед или лет назад, проведет сны и невозможности в реальность. Певучесть прозы сталкивается с минимумом действия. Даже когда она писала якобы для детей, ее фразы требовали, и до сих пор требуют, терпения. Посмотрите на второй абзац ее книги, «прорыв из юности во взросление», "Волшебник Земноморья", опубликованной за 50 лет до ее смерти, в 1968 году:

«Он родился в уединенной деревушке под названием Десять Ольховин, примостившейся высоко в горах прямо над Северной Долиной. От деревни террасами к морю спускались пастбища и пахотные земли, а по берегам реки Ар, извивавшейся в долине, виднелись крыши других селений; выше был только лес, к вершине он уступал место голым скалам, покрытым снегом.»

Если текст не вызывает у вас головокружения, то вы что-то не то читаете. В 67 простых словах она переносит нас с вершины горы на основание ущелья, а затем возносит прямо вверх ,"хребет за хребтом".” Даже птицы не летают так быстро; мы, люди, вынужденные так летать, едва сможем дышать. «Номер четыре, Бирючинный проезд», не-а, не прокатит.

(Ле Гуин не была особо взволнована тем, что так мало критиков признали корни Гарри Поттера и Хогвартса в ее ранних фантазиях о мальчиках-волшебниках. Ей не нужно было волноваться. Литература запомнит полеты Роулинг как значительно более приземленные.)

Ле Гуин никогда не хотела, чтобы тебе, читатель, было удобно. Человек не должен уживаться с «Обездоленным(и)», или с «Резцом небесным», или со «Всегда возвращайся домой»; он должен взаимодействовать с ними, а на самом деле — активно читать. Потому что под их твердыми поверхностями скрывается глубокое, струящееся тепло, награда за усилия. Кто же до нее писал вот такие фантастические произведения? Время от времени появлялся странный вклад в жанр, но никто и ничем так не стремился к такому проекту, как разрушение мифа за мифом, как развитие жанра фантазии и его передел, роман за романом, назад к основам и вверх. Для большей части истеблишмента, который так долго держал жанр заточенным в литературном подвале, она стала освободителем жанра. В твердую научную фантастику она внесла человечность, мораль, так называемые мягкие науки — слишком стерильные слова для того, что в действительности является самой трудной истиной жизни.

В год смерти Ле Гуин вышел короткий рассказ под названием «Те, кто остаются и сражаются».“Это было, — сказал его автор, — пародией и реакцией на рассказ-притчу Ле Гуин "Те, кто покидают Омелас". Оригинал, опубликованный в 1973 году, до сих пор пользуется популярностью, часто среди преподавателей, надеющимися встряхнуть и выбить из колеи мышление своих самодовольных учеников. Всего на нескольких страницах нам предлагается представить себе общество, Омелас, совершенное во всех отношениях, кроме одного: его справедливое процветание зависит от ужасных страданий одного ребенка. Итак, центральная этическая дилемма: стоит ли оно того? Те, кто так не считает, уходят. Название обновления 2018 года, духовное продолжение, является скрытым опровержением: вы не должны уходить. Вы должны остаться и бороться за ребенка. Его автором—чей взлет в это десятилетие научной фантастики и фэнтези является другим событием в нашем уравнении —является Н.К. Джемисин. Если Урсула Ле Гуин смерть, то Джемисин — рождение.

Это слишком складно и вообще слишком рано, чтобы называть Джемисин «Урсулой Ле Гуин нашего поколения» (её чаще называют «наша Октавия Батлер»). Однако «примешав к себе Ле Гуин в родословную», Джемисин не ошибется. Она — лучший писатель фантастического в наше время. Значит, не столько двойник, сколько преемница, причем самая достойная из всех, что у нас есть.

Ум-Хелат Джемисин — не более легкий мысленный эксперимент, чем Омелас Ле Гуин (обратите внимание на их сходно звучащие названия, а также слабое эхо в обоих случаях "несправедливости творящегося"). Возможно, Ум-Хелат даже сложнее. Ум-Хелат тоже внешне утопичен, и Джемисин рисует такую же яркую картину:

«Склоняющееся послеполуденное солнце золотится над городом, отраженный свет искрится на его слюдяных стенах и граненых украшениях. С моря дует легкий ветерок, на вкус соленый и полезный, такой свежий, что по многолюдному маршруту парада разносится спонтанное приветствие. Молодые люди на берегу, деловито помешивая большие чаны с пряными мидиями и кастрюли с рисом, горохом и креветками, готовят быстрее, ибо в Ум-Хелате говорят, что запах моря будит живот. Молодые женщины приносят на перекрестки улиц ситары, синтезаторы и большие деревянные барабаны, чтобы заставить толпу танцевать так, как способны танцевать только молодые люди. Когда люди останавливаются, слишком разгоряченные или слишком жаждущие, чтобы продолжать, есть стаканы свежего сока лайм-тамаринда. Пожилые сидят по магазинам, торгуя напитком, хотя, если человеку очень нужно, они угостят. В Ум-Хелате всегда есть души, нуждающиеся в барабанной дроби и тамаринде.»

Понаблюдайте за «Ле-Гуин-подобным» способом, за прогрессией от зрительных образов к запахам и звукам. Это описательное письмо необыкновенной красоты и живости, независимо от жанра. Затем — откровение: совершенство основано на боли. В данном случае это не одинокий замученный ребенок, а нечто гораздо более неожиданное. Любой, кто потворствует несправедливым мыслям в Ум-Хелате, этом обществе счастливого равенства и легкого доступа к тамаринду, устраняется.

Джемисин была раскритикована меньшинством реакционных клеветников как "Воин Социальной Справедливости", чья работа продвигает прогрессивную политику без учета нюансов. Так вот что это такое? Общество, которое убивает своих нетерпимых граждан, оставляет сиротами своих маленьких детей? Рассказ практически взрывается сложностью, путаницей (за исключением, пожалуй, тех случаев, когда Джемисин скорее констатирует, чем показывает, социальные беды, прибегая к словесным модам момента — но даже это может быть учтено в контексте). Она могла бы выпустить послушную, активистски настроенную критику Ле Гуин, в которой истинные омеласианские/ум-хелатские прогрессисты остаются и борются. Вместо этого она закручивает сюжет, сопротивляясь упрощению. Ле Гуин исправлена и почитаема.

Хочется думать, что мастер одобрила бы это. Ле Гуин никогда не выбирала легких путей, она настаивала на каждом предположении. Это означало, что она даже могла — чуждое понятие в современную эпоху — изменить свое мнение. Ранее в этом годуслужба вещания PBS выпустила небольшой документальный фильм о жизни Ле Гуин "Миры Урсулы К. Ле Гуин". Есть старые черно-белые кадры научно-фантастического митапа, где зрелая Ле Гуин задается вопросом, почему одна из женских персонажей в “Гробницах Атуана", второй книге Земноморья, не совсем «свободная женщина». Ле Гуин отвечает с трогательной откровенностью: "Книги Земноморья как феминистская литература — это полный провал. Исходя из моих собственных архетипов и из моего собственного культурного воспитания, я не смогла спуститься в глубины и найти женщину-волшебницу. Может быть, когда-нибудь я и научусь этому, но когда я писала эти книги, то не могла этого сделать. Хочу суметь”.

Она действительно будет учиться этому. Большая часть более поздних работ Ле Гуин раскрывает женщину, точно так же, как Джемисин, пришедшая в жанр, чтобы подтолкнуть нас дальше, в процессе противостояния ее собственным регрессиям. Так жанр обновляет себя, склоняясь к прогрессу. "Жюри премий обычно включает в шорт-лист произведения как мужчин, так и женщин, но присуждает награду мужчине”, — жаловалась Ле Гуин в эссе, написанном в начале этого десятилетия. Когда десятилетие подошло к концу, она наконец—то доказала сама себе —на этот раз — что ошибается. Джемисин выиграла беспрецедентное трио Хьюго циклом «Расколотая земля», в центре которого были женщины-волшебники: грозная мать и бесстрашная дочь, способные контролировать горы своим разумом. Семь премий Хьюго в категории «за лучший роман» в 2010-е годы, по сути, достались женщинам, причем процентно больше всего за всю историю премии. Эти истории отражают сдвиг, гиперпространственный прыжок в новые регионы. “Чему мы учимся у женщин?» — однажды спросил Ле Гуин — “Мое первое огромное обобщение состоит в том, что мы учимся быть людьми.”

В «Пятом времени года», первой книге цикла «Расколотая земля» и лучшей книге этого десятилетия, главному герою предстоит сделать ужасный, невыносимо человеческий выбор. Трудно представить себе человека, пишущего ее. Ею Джемисин перекликается с еще одним своим литературным героем, Тони Моррисон, и ее романом «Возлюбленная». Моррисон, которая уж точно никогда не писала научную фантастику, но, безусловно, наполняла свои рассказы вспышками магии, была одним из очень немногих других писателей, также названных Библиотекой Конгресса «живой легендой». Может быть, Дух Ле Гуин и не подмигивает нам со звезд — со звезд, чьи пути она так замысловато прокладывала на протяжении своей исключительной карьеры, — но она будет сверкать в этом космическом совпадении. Тони Моррисон тоже скончалась в этом десятилетии, через год после Ле Гуин, в «Бессмертном возрасте» 88-ти лет.

Источник — https://www.wired.com/story/best-books-20...

перевод — Rinsant

перевод размещен также здесь — https://vk.com/@ursulaleguinworlds-20-luc...