Сообщения и комментарии посетителя
Комментарии посетителя santehlit в блогах (всего: 817 шт.)
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Роковым для Серёги оказался его случайный взгляд на зеркало, что висело в углу кабинета над раковиной. Не признав себя в отражении – взъерошенного, с безумными глазами – он, опрокидывая столы и стулья, рванулся к окну и рыбкой нырнул сквозь стекло в чёрную бездну. Серёга осенью собирался в армию — мечтал служить в ВДВ. Голубой берет так и остался мечтой, но кличку «Десантник» заслужил честно. …. Помощник дежурного райотдела милиции сержант Маслюков сидел за пультом и листал иллюстрированный журнальчик. В дежурке было душно и накурено. В открытую форточку лениво тянулся табачный дым. Представив вместо обнажённой красавицы из журнала свою жену-толстушку, Маслюков прыснул смехом, отвернулся к окну и вдруг заметил, что к райотделу через лужи напрямик шагает какой-то странный человек. Странной у него была походка – механическая, как у робота. Большего увидеть сержанту не позволил тусклый свет уличного фонаря. Маслюков тяжело вздохнул — начинается! Берегись козла спереди, коня сзади, а плохих вестей со всех сторон. Приглядевшись внимательнее, он вдруг заметил на незнакомце милицейскую форму с погонами полковника. Маслюков торопливо сунул недокуренную сигарету в пепельницу и заметил, что она уже полна окурками. Сержант высыпал их на лист бумаги, завернул, поискал глазами – куда бы выбросить, и сунул свёрток в карман. Отворилась входная дверь. На пороге райотдела возник полковник. Мать чесная! От одного взгляда на него у сержанта Маслюкова волосы встали дыбом. У вошедшего было чёрное, изъеденное червями лицо, глубоко запавшие глаза, на скулах клочки растительности, на полковничьих погонах выпавшие из головы волосы. Опрокинув стул, помощник дежурного выскочил в коридор. За спиной раздался басовитый хохоток. Маслюков вихрем промчался коридором, откинул запор, заскочил в камеру предварительного заключения, захлопнул дверь и впился в неё ногтями. — Ты что, начальник, в прятки играешь? – несколько голов повернулось к нему с нар. — Не знаю, ничего не знаю, — на испуганном лице сержанта появилась глуповатая улыбка. – Там кто-то ходит. Заключённые повскакали с нар. — Не открывайте, не открывайте, не надо! — Маслюков загородил грудью дверь камеры. — Да успокойся ты, сядь вон, посиди – один из задержанных ловко извлёк из кобуры пистолет Маслюкова и подтолкнул самого вглубь камеры. Сержант повиновался. С пистолетом в руке задержанный приоткрыл дверь камеры и высунул голову в коридор. — Осторожно, Блоха, — посоветовали ему товарищи. Блоха повертел головой и в конце коридора увидел капитана Морозова с оружием в руках. Справляя нужду в туалете, дежурный райотдела, услышал грохот стальной двери предвариловки. Он замер на месте, прислушиваясь — кому это понадобилось открывать камеру задержанных в такое неурочное время? Может, привезли кого? А может…? Осторожный Морозов извлёк на свет Божий оружие и приоткрыл дверь в коридор. В то же мгновение какая-то странная фигура вошла в комнату дежурного, что категорически запрещено инструкцией. — Стоять! – запоздало крикнул капитан. – Руки в гору! Блохин, бросив трофей, немедленно вскинул руки вверх. Однако, устремлённые мимо него взгляд офицера и зрачок его пистолета, озадачили арестованного. Блоха повернул голову в другой конец коридора и увидел распахнутую дверь дежурки. В этом, впрочем, не было ничего удивительного, коль сам её обитатель сидел за столом камеры и, стуча зубами об алюминий, пытался напиться из пустой кружки. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Люся меня за руку и туда: — Это наш дом, приходите в гости. Через завалы венков Людка пробралась к кресту, обвила руками перекладину, склонила на бок голову: — Я – великомученица. Молитесь на меня. Виктор, чиркнув спичкой, прочитал под «Здесь покоится…» и запел, кривляясь и отплясывая на скорбном холмике: Софья, я не стану врать Готов полбанки я отдать Чтобы тобою обладать…. Признаться, в первые минуты я остолбенел: святые места – музеи, церкви, кладбища — всегда закрепощают меня, настраивают на благодарно-покаянный мотив, а тут такое кощунство! И всё это из-за Люси. Не ожидал. Но она быстро поняла моё состояние и вот уже сидит на скамеечке тихая, повинившаяся — ждёт. И ко мне вернулось чувство реальности. И обида, и злость на этих хулиганов. Я мог бы надавать Витьке тумаков и гнать его пинками от этого святого места, но не рискнул наделать ещё большего шума. Вместо этого подошёл к Людке и траурными лентами с венков прихватил её кисти к перекладине. Витькина подружка лишь постанывала сладострастно. Я вышел на дорожку: — Пойдём отсюда, молиться утром вернёмся. Люся шмыгнула мне под руку. — А как же я? – первый проблеск страха достиг Людкиного сознания. Моя затея понравилась Гордееву, он даже перестал петь и плясать. — Не бойся, старуха! Ни черта не бойся — мы придём за тобой обязательно. — Вы, идиоты! Что удумали? – Люда кричит, она почти в истерике. – Студент, я задушу тебя! Витька, дурак, отвяжи руки! Гордееву нравятся забавы сильного над беззащитным, но то ли ему жалко стало подругу, то ли какая другая мысль пришла в его кудрявую голову. Он возвращается, но развязывать не спешит, целует Люду, шарит руками по её телу. Мы с Люсей отворачиваемся и бредём, обнявшись, по дорожке. Я приглядывался к ней, насколько это позволял неверный свет луны. Ничего не отражалось на её милом личике – ни сочувствия, ни любопытства, только грусть. — Ты расстроился? — Знаешь, кроме наших необузданных страстей, есть ещё незыблемый порядок жизни — что свято, то свято. Она заражается моим благочестием и виновато трётся носиком о моё плечо. Нас догоняют Витька с подружкой. Люда встала напротив меня: — Студент, я тебе сейчас по морде дам. Раз сказала, значит, не даст. Говорю как можно убедительнее: — Люда, не забудь, мы здесь в гостях, и не надо так громко кричать. — У кого в гостях? У этих жмуриков? – Людка срывает с ближайшей могилки венок и бросает мне под ноги. — А ну подними, а то обидятся…. Это уж слишком! Делаю шаг по направлению к хулиганке, и голос мой снижается до зловещего шёпота: — Если сейчас из твоего цветущего организма выпустить кишки и забросать землёй, то, думаю, твоя прекрасная внешность мало чем будет отличаться от внешности тех, кого ты называешь жмуриками, и пахнуть ты будешь…. — Не трогай мою цветущую внешность! – рычит Людка, разворачивается и уходит прочь. – Витёк, за мной! Люська, бросай своего психа, айда с нами ямки себе мерить. Голос её удалился. Виктор ушёл следом. Люся осталась со мной. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Я им посплю! Я им подрыхну! – сердито откликнулась из школьного двора бывший заврайоно. — Что за женщина! – толи восхищённо, толи возмущённо вздёрнул плечами Стародубцев. Владимир Иванович Ручнёв сумрачно молчал. Путь от кладбища дался ему нелегко. Дорогой один глаз вытек, другой, остекленевший, безразлично уставился на начальника милиции. Бывший полковник тяжело вздохнул, скрипнул зубами: — Ну, её! Пойдёмте, Владимир Иванович. Мы с Серёгой действительно в ту минуту спали на боевых постах. Услышав громкий стук в дверь, я очумело выскочил в коридор, дёрнул шпингалет и отступил вглубь коридора, запоздало опасаясь чего-то. — Не спишь? – раздался зловещий голос из темноты. — Нет, — ответил машинально. — Не пьян? — С чего бы? — То-то. На диване один или с девочкой? — Да будет вам. — Ладно, посмотрим, что там. Послышались удаляющиеся шаги. Я выглянул за дверь. В тёмной фигуре и походке признал женщину. Глоток холодной воды вернул самообладание. Дозвонился не сразу. — Серёга, спишь, козёл? Тут у меня баба с проверкой была. — Какая баба? – раздался в трубке хриплый со сна голос коллеги за дорогой. — Из тех, что юбки носят – молодая, красивая, с такой вот грудью, что тебе нравятся, а попец – закачаешься. — Ну и что? — Как что, мы объект проверили — само собой на диване, мне хорошо было, а ей мало – к тебе пошла, так что не теряйся и разминай члены. — Больно надо. — Дурак. — Сам ты это слово. Раздались короткие гудки. Успокоенный я лёг и скоро уснул, не ведая, какая за дорогой разыгралась драма. Положив трубку телефона, Серёга действительно увидел за окном идущую к парадному крыльцу женщину. Не включая света, повернул ключ в дверях, а сам затаился. Стук каблуков громом ворвался под свод пустующей школы. Незнакомка прошла совсем рядом, но тяжёлый, обволакивающей дух её удержал Серёгу от задуманных действий. Более того, он вдруг ощутил прилив гнетущего страха и инстинктивно попятился вглубь коридора. Будто со стороны услышал свой шелестящий шёпот: — Не хрена себе! Услышала его и вошедшая женщина. Она не видела Серёгу, но, видимо, ощущала или подозревала близкое присутствие. Крикнула пронзительным голосом: — Стоять на месте, сучья морда! Тут сторожа начальной школы обуял такой страх, что он рванул в ближайший кабинет – слава Богу, оказался открытым – захлопнул дверь и заложил ручку ножкой стула. Снаружи забарабанили ногами, рвали дверь со злобой и при этом мерзко ругались. Сердце в груди Серёги колотилось бешено, ослабли ноги, тело покрылось холодным потом. — Чертовщина какая-то, — вслух сказал несчастный сторож, чтобы успокоить себя, а глаза и мысли искали пути отступления. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Теперь пошли. — Куда? — Брать магазин – ты же обещал. В центре посёлка фонарей было больше. Единственный светофор конвульсивно отбивался жёлтым светом от роя комаров и мошек. Ветер шелестел верхушками огромных тополей. Мы остановились возле освещённой витрины. — Хорошо знать, что такое есть, — Люся кивнула на наряды за стеклом. – Когда-нибудь их можно будет купить. — Когда? — Вот институт закончу, начну работать, и…. — Можно замуж выйти, и…. — За студента с повышенной стипендией? – Люська поднялась на цыпочки и чмокнула меня в щёку возле уха. — Я в стройотряд поеду – знаешь, сколько деньжищ привезу? — Когда привезёшь – тогда и посчитаем. Мы шли обратною дорогой. Луна за спиной обозначила наши тени на асфальте. Улица была пуста. Люся вдруг спросила: — Как думаешь, покойники с кладбища гуляют по ночам? — Конечно. А почему бы и нет. Словно в ответ на мои слова, из двора двухэтажки вышел мужчина, увидев нас, остановился и начал наблюдать. — Ой! – Люся прильнула ко мне всем телом. Мы ушли уже достаточно далеко, а моя спутница всё оглядывалась на злополучную фигуру. Чтобы отвлечь её, спросил: — О чём ты подумала, когда первый раз увидела меня? — А ты? — Я подумал, эта девушка создана для меня. — А я – вот припёрся откуда-то городской воображала. Целый квартал мы прошли молча, целуясь на ходу. — Ой, Людка идёт! Пойдем, спросим, где они были. Я поймал её и держал возле себя в объятиях, покуда не подошли Гордеев с подружкой. В руках у Виктора побулькивала почти пустая бутылка. Он протянул её мне: — Выпей, старик, за день рождения самой прекрасной на свете именинницы. Игнорируя угощение, я взял Людкину руку и поцеловал её, склонившись: — Поздравляю. Именинница заметно смутилась. Люся щебетала: — Толя говорит, покойники ночами с кладбища удирают, по улицам гуляют. Одного мы сейчас видели. — Это надо проверить, — заявил Виктор. Он опрокинул остатки из бутылки в рот и, размахнувшись, далеко забросил пустую тару. — Топаем на кладбище. Ночью на кладбище преобладает один цвет – белый. Может быть потому, что он больше пугает, бросается в глаза. Белый – цвет савана. В каждом венке, в мраморном надгробье чудятся вставшие мертвецы. — Шикарно! – Людка примерила на шею шелестящий бумажными цветами венок. — Подъём, жмурики! – гулко стучит кулаком по пирамидке Гордеев. Кресты, холмики, надгробья, оградки, оградки, оградки…. Плиткою вымощена площадка, столик, скамейка, мраморный обелиск, по углам ограды чугунные столбики, провисли массивные цепи. Красиво, со вкусом, даже величественно. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Суданский представил, как выглядит его лицо в свете фонарика. Для пущего страха он настежь распахнул глаза, повращал зрачками и оскалился. Рука, державшая фонарик, крупно задрожала. — Ой, Ко-ля…. Послышались шаги. — Что тут у тебя? — Сам смотри. Вся эта сцена доставила Суданскому огромное наслаждение, и он решил продолжить игру. С сухим треском рвущейся материи лишил себя уха, отправил в рот, пожевал и проглотил. Сунул туда же палец и отгрыз с него мякоть, белой костяшкой поманил к себе обалдевших от страха блюстителей порядка. — Мамочки, — пролепетал один, а другой упал на колени так стремительно и профессионально, будто век этому учился, и заверещал что-то бестолково, непонятно, налицо являя все признаки сошедшего с ума человека. Ни слова не сказав, Суданский обшарил карманы двух остолбеневших милиционеров, изъял бумажники, часы, дубинки и фонарик. Оружия не нашлось. Третий участник нападения, оставив Виктора Георгиевича, кинулся в машину, и через минуту рёв её двигателя затих в отдалении. В последнем блике погасшего луча фонарика лицо Суданского отразило чувство полнейшего удовлетворения. — Эй, кто там живой остался? – крикнул в темноту. Подошёл Виктор Георгиевич, лаская шишку на голове: — Не ори, их ветер не догонит. Как тебе удалось, супермен? — Просто, — пожал плечами Суданский и кивнул на парализованных страхом ментов. – Что за клоуны? Один по-прежнему стоял на коленях и плакал. Второго нервный тик застолбил стоячим, лишив сил шевелиться даже. — Не видишь – менты поганые, — сказал Виктор Георгиевич. – Слушай, дай-ка я с ними счёты сведу. Он зашёл за спину служителям порядка и так саданул пинком стоящего, что тот побежал с ускорением вперёд, чуть не упал, но не упал, а рванул бежать прочь во все лопатки. Тому, что был на четвереньках, повезло меньше — Виктор Георгиевич три раза успел вонзить ботинок в его задницу, прежде, чем несчастный принял вертикальное положение и кинулся догонять товарища. — А-та-та! У-тю-тю! Ату их, ату! – веселился Виктор Георгиевич. – Держи поганых! — Даровитый ты мужик, трупак, — сказал он, успокоившись. – Я, пожалуй, пойду, а ты появляйся, приходи — мы примем тебя в нашу компанию. Мы тут почти каждый вечер кайфуем. — И не стыдно у здания правосудия? — Какое правосудие? Где оно? Кто, где и когда по правде судил? Ты сам видел, что менты творят, а сунься с жалобой – срок отхватишь. Может, и была правда, но не в наше время и не в нашей стране. Бывай. Виктор Георгиевич ушёл, а Суданский долго стоял недвижимым, переваривая последнюю новость, с невесть откуда взявшейся сердечной болью. Наконец, решившись, одолел невысокую оградку палисадника и долго остервенело крушил стёкла зарешёченных окон милицейской дубинкой. … — Спят сукины дети – сторожа, — сказала Лидия Петровна. — Где спят? – не понял Стародубцев. — На диване в учительской. Они остановились на дороге, по обеим сторонам которой чернели окна школ – начальной и средней. — Сейчас с великим удовольствием растянулся бы на диване, — сказал Стародубцев. – Дома всегда спал на диване. Хорошо! Куда вы, Лидия Петровна? |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Похоже, выпил ты немного больше, чем следует. А ты, Люда, надеюсь, без запашка? — Слишком много задаёшь вопросов, студент. И знаешь, почему? – Люда, похоже, тоже была «под мухой». — Да? — Потому что он по натуре подкаблучник! – хохотнул Гордеев. – А девушки таких не любят. — Да, подкаблучник и размазня, — подтвердила его подружка. – Тебе давно бы уже следовало понять, что Люська не про тебя и избавиться от всяких чувств. Таких девушек берут напором и сразу, а ты в глазки заглядываешь, ожидая подачки. — Постараюсь, — вздохнул я: очень не люблю спорить с пьяными. — Уж сделай такую милость, друг, — Гордеев хлопнул меня по плечу. – Найди себе подружку-дурнушку, которая на тебя клюнет. Похоже, эти двое хорошо дополняли друг друга. И уж во всяком случае, оба меня глубоко презирали. Плевать! Людка ушла за Люсей, а Виктор стал рассказывать, как несколько минут назад мял её голые груди. Я не смог скрыть своего удивления. Этот парень, с тёмными азиатскими глазами, всё время меня поражал своими непредсказуемыми поступками. — Ты что, старик, не веришь? — Да нет, — с дрожью в голосе сказал я. – Просто успел пообвыкнуть к вам, полюбить даже и теперь удивляюсь, с какой лёгкостью один из вас продаёт другого. — Никто никого не продаёт. Девушки, они для того и нужны,… или нет? Впрочем, ты – чокнутый. Хочешь, на сегодняшний вечер бабами махнём — я твою недотрогу вмиг уломаю, а тебя Людка кое-чему научит. Ты думаешь, она почему на тебя нападает? Нравишься ты ей – сама говорила – вот и злится, что ты по Люське сохнешь. Если бы не последнее откровение, я, наверное, ударил бы сейчас Гордеева, но сдержался – всегда приятно узнавать, что ты не безразличен девушкам. — Влюбляться не пробовал? – с деланным сочувствием спросил я, от греха пряча руки за спину. — Одна пробовала семь раз – семерых и родила, — философски ответствовал Гордеев. Он обычно разговаривал со мной покровительски или, когда бывал не в духе, резко, нетерпимо. Он считал меня интеллигентом и подкаблучником, что, по его мнению, было одно и тоже, и являлось мало красящим мужчину достоинством. Девушки появились. — Я сегодня у Людки на дне варенья! На весь вечер! – Люся улыбалась мне навстречу всем своим существом. – Поздравляю, Людочка! Девчата обменялись шутливыми поцелуями, и мы тут же расстались, разбившись на пары. Мы гуляли тёмными улицами, я держал её за руку. — Вот странно — Людка говорит, что Витька ей не нравится, а сама с ним гуляет. Я бы так не смогла. — Стерпится – слюбится, — осторожно заметил я. — Не-а. Людка, говорит – всё из-за меня. Вы с Витькой – друзья, и она жертвует собой, чтобы мы могли встречаться. — Стоит подарить ей коробку конфет за вредность производства. — А мне? — Тебе весь — магазин. Она прижалась к глухому, как стена, забору и спрятала руки за спиной. — Значит, я тебе нравлюсь? — Я терпеть тебя ненавижу, — сказал и поцеловал её. — Я так и думала, — Люся обняла меня за шею, и поцелуи стали взаимными, нежными, долгими…. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Слышишь, чмо, как надо объясняться девушке в любви? А ты — Галка, я тебя хочу. Учись — на будущее пригодится. Задира Андрей только сплюнул в сердцах и промолчал. — Ну-ну, продолжай, — девушка положила Суданскому голову на плечо. Виктор Петрович нежно погладил её волосы: — Быть может, я стар для вас, или от меня дурно пахнет, но сердцу не прикажешь. — Чудак, ох, чудак, — девушка тесней прижалась к нему и ткнулась носом меж бортами пиджака. – Какой чудак! Чем ты можешь пахнуть? Потом? Я люблю запах мужского пота. Он меня заводит. Она сунула маленькую сухую ладошку под рубашку и погладила его живот. — Вспотел, — она подняла руку над головой и не заметила, что ладошка окрасилась. Суданский поймал её руку и сунул под пиджак. — Знаешь, отчего кровь красная, а не бесцветная? Чтобы страшно было проливать её. Была б она синенькой или жёлтенькой – не так боялись, легче шли бы на убийство. Она прижалась к его груди лицом и спросила: — Тебе сколько лет? — Пятьдесят, а может, все семьдесят, — печально сказал Виктор Петрович. — Семьдесят? Ну, ты врать-то горазд шибко, — расстроилась было Галка, но тут же задорно тряхнула кудрями. – Пусть семьдесят! Это даже пикантно. Кому скажу – не поверят. Девчонки в общаге помрут от зависти. Миленький, ты меня хочешь? — Девочка дорогая, я понимаю, что тебе не пара, но сердцу не прикажешь… — Ты погоди про сердце: я о другом. Ты меня хочешь? Ну-ка, посмотрим, — девушка попыталась расстегнуть Суданскому штаны, но Виктор Петрович поймал её руку и удержал от опасного эксперимента. — Разочаруешься, — шепнул он ей на ухо. — Нет, — шепнула она и погладила ширинку его брюк. – Я тебя вылечу. Галина легла на лавке, примостив голову на его коленях, млея от «кайфа», не сводя с Суданского нежного взгляда. — Поцелуй меня, — она капризно надула губы. Он не без труда склонился и чмокнул её в лоб. — Сподобилась! – насупилась Галина. – Как старый дед внучку. Ещё отшлёпай и домой отправь. Ты поцелуй страстно, как любишь…. Докажи, что любишь. Докажешь – я твоя. Голова девушки всё больше тяжелела, а фразы давались с трудом. Суданский не решился целовать её в губы, а положил ладонь на упругую грудь и чуть придавил. Галка глубоко вздохнула и закрыла глаза: — Кайф! Компания, в которой – надо было раньше сказать – было три девицы и двое парней, нанюхавшись бензину, постепенно уходила в прострацию. Поймав кайф, они не пели, не плясали, словом, не резвились, а тихонько отрешались от окружающего мира, самоуглубляясь, наслаждаясь душевным состоянием, отыскивая в глубинах сознания россыпи алмазов и драгоценных камней. Об этих удивительных открытиях окружающий мир узнавал по тихим редким бессознательным возгласом или быстрому-быстрому невнятному бормотанию, заканчивающемуся тяжёлым вздохом разочарования. Прошло немало времени. Подъехал милицейский «уазик», из него вылезли трое. — Ну, так и есть, опять эта шпана здесь! Бей их, Коля, по головам, один хрен за эту мразь ничего не будет. Ночь взорвалась хрястом ударов, топотом ног, воплями, матом, визгами девчат. Хрипел и рвался под тяжестью чужого тела Виктор Георгиевич: — Трупак, Андрюха, помогите! У, падла ментовская! А-а-а! Галка очнулась и порхнула с лавки в темноту. Узкий луч света упёрся в Суданского. — Тут мужик какой-то, Колян. Глянь-ка. Ой, мать твою…. Никак покойник? |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Мне показалось, вокруг стало тихо, и солнце вздрогнуло за окном, когда, улыбнувшись, она спросила: — Ваша фамилия, больной? Люся училась в медицинском институте, а летом подрабатывала в регистратуре районной больницы. Я ничем не болел, был тоже на каникулах и тоже гостил в родном доме. — А ваша? Так мы разговорились. Я пригласил её в кинотеатр. — На какой сеанс? – поинтересовалась она. — Будет ещё светло. — У меня папа очень строгий — бывший военный. Так что живу по режиму – в десять отбой, – сказала она с милой улыбкой и совсем без горечи, а скорее с гордостью за своего сурового родителя. – Дружить с ребятами не разрешает. Говорит, сначала диплом. Увидев мою растерянность, тут же добавила лукаво: — У меня есть подружка… Познакомившись с подружкой, я сошёлся и с Виктором Гордеевым. Мой путь на свидания с любимой девушкой теперь начинался от его дома. По дороге к Людке Карасёвой он рассказывал о своих любовных похождениях, отличавшимся чрезвычайным многообразием. Несмотря на свой скудный словарный запас, в разговорах о сексе и женщинах он вдохновлялся настолько, что в его рассказах появлялись поэтические нотки о лунном свете и звёздном небе над головой. Звучало это довольно романтично, если б не сопутствовало пошлости. Последний луч невидимого уже за горизонтом солнца царапнул низкие облака и скрылся. Его исчезновение следовало отнести, примерно, к двадцати трём часам местного времени. Начало темнеть, кое-где на столбах зажглись редкие фонари. Высоко над посёлком беззвучно пролетел самолёт. Красный сигнальный свет его был похож на раскалённую и бесконечно далёкую планету, совершающую свой космический полёт в чьём-то фантастическом сне. Мы шли знакомыми проулками, и Виктор рассказывал, как отец-пропойца учит его жить и копить деньги на жизнь. Остановились у дома с высоким крашеным крыльцом под навесом. — Подожди меня здесь, — сказал Виктор и исчез за дверью. Я поднялся на крыльцо и присел на перила. Лето уже вступило в ту критическую пору, когда комары не бросаются стаями остервенело на кого попало, а спокойно, присмотревшись, садятся и, не торопясь, принимаются за своё пиршество. Хочешь бей их, хочешь, гони, а хочешь – терпи и наблюдай, как они надуваются кровью и, бывает, лопаются от своей жадности. Я шлёпнул одного на щеке, и звук гулко разлетелся по пустынной улице – на закате слышится далеко. Гордеев долго не появлялся, и мне поневоле приходилось думать о нём. Среди местных девушек Виктор, как я понял, слыл философом. Прослыть Сократом в сельском посёлке парню после городских курсов, конечно, не сложно. Но Гордеев действительно любил порассуждать о смысле жизни и превратностях судьбы. И под ногтями у него всегда было чисто, хотя для меня это не было решающим. От таких, как он, считал я, можно ожидать всего. Вслед за разговором об истине в вине, он мог походя оскорбить, схватить в пылу спора за грудки, ударить по голове бутылкой. Меня пока не трогал, на его счастье. Открылась дверь, и на крыльцо вышли Люда с Гордеевым. Судя по его нетвёрдой походке, Виктор в гостях времени даром не терял. — Однако, вы долгонько, — недовольно буркнул я. — Не скими, старик, — он толкнул меня кулаком в плечо. – Никогда ни одной минуты не тратить даром – таково моё правило. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Чего? Чего? – Суданский сжался. – Что я такого сделал? Сами сказали — пробуй, я и выпил. Делайте, что хотите, только я никак вас не пойму. — Не трожь его, Андрей, — сказал Виктор Георгиевич. – Он сейчас сам сдохнет. Ты, придурок, бензин выпил. — Надо же, — удивился Виктор Петрович. – А я и не почувствовал. Задира Андрей с шофёрской виртуозностью щелчком выстрелил сигарету из пачки, грубо запихнул её в рот Суданскому: — Закуси, падла… Виктор Петрович вдруг ощутил прилив бешенства и удивился. Он ударил парня в подбородок, и тот упал. Упал странно, неуклюже, словно разобщившись вдруг в суставах. Вместе с гримасой боли и страха его дегенеративное лицо на короткий миг, как последний божий дар, посетило человеческое выражение. — Ты, псих, чё творишь?! – Виктор Георгиевич сорвался с места, но кинулся не в драку, а поднимать оглушённого товарища. Суданский остыл: — Чёрт, не рассчитал. Я не хотел так сильно. Но он сам виноват: скребёт, скребёт, как крыса в доску гроба – вот и доскрёбся. Вся компания дружно переживала за Андрея и не обращала внимания на оправдательный лепет усопшего судьи. Наконец Задира пришёл в себя. В нём почти ничего не осталось от бравого и уверенного в себе шалопая. — Ты что, мужик, супермен? – облегчённо вздохнул Виктор Георгиевич, отстраняясь от приятеля. – Бензин как воду жрёшь, дерёшься как Тайсон. — Так получилось, — пожал плечами Суданский. – Я не нарочно. Подруга Задиры вернула ему свои симпатии: — Миленький, найди бензинчику. А я тебя поцелую. Близость девичьего тела вновь затронула глубинные чувства гниющего организма. Виктор Петрович погладил девушку по спине и пониже тоже. А когда она встала на цыпочки и поцеловала его чёрные неживые губы, бывший судья ощутил себя готовым на любые подвиги. Прихватив кефирную бутылку, ушёл в черноту ночи. Пройдя наугад два-три переулка, Виктор Петрович приметил ночевавшую у ворот легковушку. Дальше было всё, как в фантастическом фильме. Ради полулитра бензина машина была искурочена, перевёрнута, поставлена на дыбы так, что горючее самотёком хлынуло в горловину. Какой-то болевой ограничитель отключился в мёртвом теле. Рвались жилы, расползались насквозь прогнившие ткани, а Виктор Петрович, ничего не чувствуя, проявлял чудеса атлетизма, нисколько, впрочем, не утомившись. Молодёжь возликовала возвращению Суданского. Галина даже чмокнула мертвеца в щёчку, забирая бензин. Потом – трубочку в бутылочку, второй конец в нос и – кайф! Учись, трупак! — Век живи – век учись, — удивился Виктор Петрович. — Мне не надо, — сказал Виктор Георгиевич. – Я шесть классов кончил, мне хватает. Вернув страждущим «кайф», бывший судья Суданский почувствовал себя своим в компании. — Позволь с тобой не согласиться. Бывает, что душа в небо рвётся, а ум, как тяжёлая задница, привстать не даёт. Человек мучается — всё-то он готов силой переломить. — Не наша философия, — отмахнулся Виктор Георгиевич. – Вредный твой взгляд, трупак: человек может всё. Это ему природой дано, при чём тут школа? — Хватит вам спорить, — Галина, поймав кайф, передала бутылочку и подсела к Суданскому. Виктор Петрович решил: кутить, так кутить – один раз живём, и пошёл напролом: — Милая Галя, с той первой минуты, как увидел, я полюбил вас, и теперь признаюсь в этом. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Ночь, кладбище, кошмары. Человек всегда был и будет самым любопытнейшим явлением для человека... (В. Белинский) Эту историю в разное время рассказали мне незнакомые между собой люди. Поставив точку в конце Ханифкиного повествования, я перечитал и обеспокоился — не всё в ней вяжется и стыкуется. Упущен самый драматичный момент – визит на кладбище бравого прапорщика и пальба из пистолета. Хотел было отложить написанное до лучших времён, но пришла мысль — быть может, после публикации ещё кто-нибудь из участников событий откликнется, объявится и расскажет свою версию той кошмарной ночи, иль дополнит уже известное. Итак…. Рассказ Антона Семченко. Этого парня я знал давно, но никогда не имел желания сойтись с ним поближе. Раздражали его панибратские замашки, плоский юмор, неуёмное желание выпендриться. Он плохо учился в школе, не служил в армии и, окончив где-то какие-то краткосрочные курсы, работал кем-то на комбинате хлебопродуктов «Злак». Поэтому я относился к нему с настороженным недоверием, когда судьбе стало так угодно, чтобы именно мне первым пришлось искать его общества. Недостаток умственного развития мешал ему постигнуть мою брезгливую отчуждённость. Он принимал меня за интеллигентного хлюпика и с удовольствием брал под своё покровительство. Естественно, я тяготился такими отношениями и мечтал о том дне, когда услуги этого парня мне будут не нужны. Уж тогда я непременно и с великим удовольствием покажу ему, чему обучался в профессиональной школе боевых единоборств. Я мысленно видел его распростёртым на земле и слышал свой саркастический голос: — Мне очень жаль, старик, что у тебя по этому поводу могли существовать какие-то иллюзии. Насколько сам он был хамоватым парнем, настолько же услуги его для меня носили деликатный характер. Дело в том, что Виктор – его звали Гордеевым Виктором – имел подружку, девицу очень накрашенную, шумливую, нравственность которой вызывала большие сомнения. А эта девица – Люда Карасёва – как соседка и бывшая одноклассница, могла запросто, в любое время войти в заветную для меня дверь. Эта дверь скрывала моё счастье…. Девушку звали Люсей. Аккуратная фигурка, прямые волосы до плеч, чистое личико, ясные глаза, губки бантиком, ямочки на щёчках – она была неизменно свежа и приятна, как свеж и вкусен бывает деревенский воздух в начале лета. В городе девушки другие. В городе их красота от нарядов и косметики. В городе короткая юбка на красивых ножках шокирует сердце, не ласкает. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Заткнись! – оборвал её парень, подступая из темноты. – А ты, мужик, трупак ты или мудак, катись отсюда, пока цел. Суданский, дурачась, подёргал плечами, выставил кулаки: — Бокс! По треску и хлюпанью полусгнившего организма определил, что не всё у него в порядке с многочисленными шатунами и шестерёнками, работающими внутри, и как бы не рассыпаться в прах от одного неловкого движения. — Бокс! Бокс! – девица опять поскакала, хлопая в ладоши. — Радости полные трусы, — сказал парень и закатил девице затрещину, впрочем, не сильную. Кто-то на скамейке приглушённо чихнул и произнёс звонким радостным шепотком: — Доброго здоровьица, Виктор Георгиевич! И ответил самому себе: — Спасибочки, Виктор Георгиевич! — Эй, ты не очень-то увлекайся, — Задира, забыв о Суданском, поспешил к нему. Виктор Петрович прислонился спиной к забору, и тут же увидел рядом лицо девушки, полураскрытые её губы и ощутил, казалось, щекой и ухом шелестящее дыхание. — Ты же не трус? Ты набьёшь морду этому козлу? Разве настоящий мужчина ударит девушку? Ну, скажи. Вместо ответа бывший судья положил свою руку девице на плечи и привлёк её к себе, будто беря под защиту. — Эй, старпёр, будешь клеиться к Галке – разберу на запчасти, — издали пригрозил Задира, вставляя в ноздрю трубочку. — Ну и дурак, — сказал ленивым и добрым голосом тот, кто называл себя Виктором Георгиевичем. – Чего ты её прессуешь? Бабы сами знают, кого им надо. А любви нет и нечего выдумывать. Эй, мужик, ты, правда, что ль трупак? Не хочешь попробовать? — Я, братцы, русский, — прихвастнул Суданский. – А значит, пью всё, что горит, и люблю всё, что шевелится. — Складно говоришь, — усмехнулся Виктор Георгиевич. — Культурный ты, мужик, вежливый, — сказал Задира. – Но хайло я тебе всё равно начищу — отпусти Галку: мне лень вставать. — Не отпускай, не отпускай, — девица плотней прижалась к Суданскому. – Ты ему – рраз…! раз! — она махнула в воздухе кулачками – и на лопатки! Только сунься к нам, поганец! — Вот дура! Счас же встану, — Задира сделал вид, что отрывает зад от скамейки. – Тебе, мужик, капец. Встречал я одного такого… — Небось, рад, что расстались? – осведомился Суданский. — Ну-ну…. Как знаешь, — Задира хрустнул крепкими плечами. Из темноты Виктору Петровичу передали кефирную бутылку с торчащей из неё трубочкой. — Эх-ма! – бывший судья выкинул трубочку, взболтнул бутылку и опрокинул её содержимое себе в глотку. Минуту стояла изумлённая тишина. — Ты что, падла, делаешь?! – взвизгнул Задира и подскочил к Суданскому. Тугие мышцы его, готовые к действию, казалось, поскрипывали от собственной крепости, как портупея у новоиспечённого лейтенанта. Суданский удивился: — Сами ж предложили. Задира криво, недобро усмехнулся, словно кот на синичный писк, отодвинул девицу от Суданского. Тот насторожился. Взгляды их, пронзая темноту, сошлись как клинки, казалось — лёгкий звон пошёл. Задира вдруг перешёл на шёпот: — Ты зачем весь кайф вылакал? |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - А вот и наш герой! – Яков Александрович распахнул дверь квартиры перед смущёнными Димой и Верой. – Линда, встречай гостей. Из кухни выглянула жена Зубкова: — Здравствуйте. Яша, поухаживай за дамой, только не слишком назойливо — оставь свои ментовские шуточки. — А что плохого в дурном вкусе? Когда кругом тугодумы – себя уважаешь, по контрасту. Я лично встречал людей, которые дружат исключительно с теми, кто проще и глупей. Ты тогда — и знать, и талант. Верно, Дмитрий? И к Вере: — Я только на вас и надеялся. Дима-то, наверное, по грудь обложился книгами по херомантии. — Яша! – крикнула из кухни хозяйка. – При девушке-то выбирай слова. — Я хотел сказать, большой специалист растёт по всяким там магиям. Намедни мне такое рассказывал.… Слушай, Фёдоров на допросы тебя не приглашает подследственную гипнотизировать? Ну, это он зря — промашку делает. — Яша, ну нашёл ты тему, — Линда вышла с дымящимся пирогом на противне. – Помоги лучше порезать. Зубков взялся за нож: — А что, я ничего. Диме вот завидую – в одночасье стал героем, грозой преступного мира. Тут корпишь, корпишь, а годы всё равно звёзды обгоняют. — Не знаю, преступник, по-моему, это дикое, грубое, страшно грязное, одним словом, во всех отношениях неприятное существо, – сказала Вера. – А Баклушина хоть бабка злющая и вредная, но в быту чистюля, правнучонка своего любит и болезни заговаривает. Она Людку от ангины почти что вылечила. — Эх, Верочка, образ, который вы создали – это скорее хулиган, бомж, изгой какой-нибудь. А настоящего преступника отличает совсем другой набор качеств — осторожная поступь, затаённый страх в глазах, до предела натянутые нервы, готовые лопнуть в любой момент. — Верно, я говорю? – Зубков подмигнул участковому. Дима улыбнулся растерянно. Линда поспешила ему на помощь. Она была белокурой миловидной латышкой, говорила с лёгким и красивым акцентом. Зубков очень любил свою жену и часто напоминал: «Моя жена родом из Латвии», будто стесняясь своих чувств и оправдывая своё нежное к ней отношение. Её главным достоинством был дружелюбный характер. Те, кто хоть раз побывал у Зубковых в гостях, уносили в душе самые благоприятные впечатления и мечтали повторить визит. Её улыбка была трогательна и наивна, но за красивой внешностью блондинки скрывался проницательный женский ум. — Расскажите нам, Дима, как вы управились с этой бандой? — Ну ж, лейтенант, попугайте дам, — подзадоривал Зубков. – Начни так: ночью в этом доме из углов доносятся всхлипы. Лейтенант Логачёв, бродя в полумраке комнат, прислушивался к подозрительным шорохам. В них таилась угроза…. Зубков явно перегибал. Чувствовал сам – не о том говорит, не так говорит. Чувствовали это его жена и Дима. Улыбнулась одна Вера. Между тем, хозяйка накрыла стол белой скатертью. Появились рюмки, фужеры, графинчики, столовые приборы. Усаживались торжественные, серьёзные. — А хозяйку свою, бабку Баклушину, вы, Верочка, теперь не узнаете. – Зубков, стоя, наклонившись через стол, наполнял рюмки. – Фёдоров её до того спрессовал, что она заикаться начала. Под ногтями у неё теперь чернозём, и роет она ими своё бедро, будто у неё там клад. — Страшно, — сказала Вера. – Страшно, когда убивают человека. Страшно, когда опускается человек. Зубков стал серьёзным очень, сел, кончив разливать: — Я не подросток, но мне тоже страшно. Ведь их там целая организация – какая-то ассоциация колдунов чёрной магии. Мотив, Димон, который ты так тщетно выдумывал, прост до банальности. Выпендриться хотела Анна Аникеевна перед своими коллегами. Чтобы раз — и в ведьмины дамки. Люду придушили её сообщники, а разыграла так, будто силой чёрной души своей загнала девушку в петлю. — Что же мы всё о мрачном, — Линда подняла рюмку. – Разве для этого собрались? Зубков снова встал, в руке рюмка, вздохнул полной грудью, припоминая тост, а сказал о другом: — С Питера к бабке на защиту адвокат прикатил – прощелыга ещё тот. Гляди, чего накапает – преступников выпустят, а Диму на их место. — Почему? – округлила глаза Вера. — А модно сейчас — улики, добытые незаконным путём, не являются доказательством. — Яша, — Линда легонько постучала вилкой о рюмку. – Пирог стынет. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Распалившись, Дима Пирожков схватил пустой графин и, потрясая им над головой, как дубиной, выскочил в коридор. Его безумный хохот вслед удаляющемуся топоту звучал, словно рёв затравленного, издыхающего зверя. — Ничего, Ильич, прорвёмся! Мы же с тобой есть! Когда, навоевавшись, вернулся, в ординаторской никого не было, лишь сдвинутая штора обнажала чёрную зияющую пасть разбитого стекла. — Эх, Ильич, Ильич! В подполье подался, «Искру» сочинять. Стало быть, и мне пора. Дима Пирожков выбрался через окно и растворился в темноте. 2 — Куда идти? Куда-куда…. В суд к Суданскому судиться, — ворчал Виктор Петрович, оставленный своими суетливыми товарищами на кладбище, не усидевший там в одиночестве и теперь бредший полем к посёлку. – Энтузиасты дела! Хвастуны! И эта тоже, матершинница. Не учихалка – матрос в юбке. Куда ни глянь – сплошное безобразие. Сажать, всех сажать надо. С такими мыслями он достиг окраины посёлка и побрёл ночными улицами, инстинктивно сворачивая на перекрёстках в нужном направлении. Большой дом нарсуда был похож и одновременно не похож на прежнее здание. Очертания вроде бы сохранились, но вместо бревенчатых – кирпичные стены, гараж пристроен, асфальт положен. Палисадник огорожен металлическим забором и нет в нём могучих тополей, дававших такую прохладную сень в самые жаркие летние дни. О пропавших тополях Суданский пожалел более всего. На широкой скамье у металлических ворот с калиткой группа молодых людей – слышны смех, задорные голоса. Как все жизнерадостные люди, Виктор Петрович любил молодёжь, охотно с ней общался и легко находил общий язык. — Добрый вечер, комсомолия! Не помешаю? Смех оборвался. После паузы: — Ты чё, мужик, нарываешься? — Ленка, папка пришёл – домой пора. — Что ж ты, дяденька, не спишь? Сердечко пошаливает? Беречь надо. — Мозг, — Суданский постучал пальцем по лбу. – Вот что беречь надо. Здесь всё, в этом сером веществе — все наши знания, чувства, память. Весь мир. Это самое важное и уязвимое, что есть в человеке. Кто-то чиркнул спичкой, прикуривая. Удивлённо и недоверчиво блеснули прищуренные глаза под густыми бровями. Но это был наркотический блеск. — Ясно, — хрипловатый голос. – Ты, мужик чокнутый — комсомолию какую-то придумал. Суданский покачал головой своей догадке: — Что курим, травку? — А ты ментяра? На, хватай, тащи в кутузку. — Хватит вам заводиться. Он такой забавный, — со скамьи вспорхнула девица, подхватила Суданского под руку, светлое, не тронутое морщинами личико исказилось гримасой, — Фу, какой строгий! Близость упругого девичьего тела, не отягощённого избытком одежды, как будто разбудила в разлагающемся трупе какие-то, ещё непонятые желания. Две несмелые морщинки тронули чёрные губы Виктора Петровича у самых их уголков. Он будто заново осваивал нехитрую мимику улыбки. — Что вы так смотрите? – спросил бывший судья, прижимая её локоть к своим рёбрам. – Живых трупов не видали? Девица запрыгала, восторженно захлопала в ладоши: — Классно! Сегодня трахаюсь с трупом. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Лейтенант вошёл в подвал, нащупал выключатель, щёлкнул им. Свет загорелся сразу в двух местах. Подвал был внушительным, во всю длину большого дома. Прямо у входа под люком короб, сколоченный из досок, наполовину заполненный углём. Всякий хлам тут и там. И, наконец, то, что искалось – две лестницы, упёртые в скобы под люками. Одна близко – это, наверное, на хозяйкину половину. Дима пошёл к дальней. По расчётам здесь должна быть та половина дома, которая сдаётся квартирантам. Испытав лестницу на прочность, участковый медленно поднялся по ней, упёрся спиной в люк. Он легко приподнялся, но дальше шёл с трудом. Наконец что-то грохнулось на пол, люк откинулся, а на Диме повис край половика. Заложив руки за спину, Логачёв прошёлся по комнатам. Вид их не очень изменился. Должно быть, немного было вещей у студенток. Кровати стояли заправленные, на окнах всё те же занавески, пол застелен самоткаными дорожками – половиками. Вот и злополучный стояк. Дима потрогал – горячий, невтерпёж. Ай да Яков Александрович, всё подметил. Участковый попытался представить картину преступления. Спустились там, поднялись здесь старик со старухой, придушили спящую девушку до полусознания, чтоб не сопротивлялась, заломили руку, заставили написать записку и совсем укокали, а потом мёртвую или полумёртвую сунули в петлю. С трудом в такое верилось, но могло быть. Во что совсем не верилось, так это мотив убийства. Ну, зачем старикам убивать девушку? Сектантское жертвоприношение? Если корысть, то результат-то обратный – квартирантки сбежали, хозяйка потеряла доход. Найдёт ли новых жильцов – не известно. Думай, Дима, думай. Логачёв остановился перед зеркалом: — Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи – ты здесь главный свидетель, всё ты видело, а молчишь. Не хорошо. Надо бы тебя привлечь за укрывательство. Однако, сколько не бодрись, а перспектива вызревает безрадостная. «Ну и что? – скажет Фёдоров. – Я об этом подвале и без тебя знал. И про люк не сложно догадаться. Где улики преступления? А главное – мотив?» Рассуждая сам с собой, то вслух, то мысленно, Дима блуждал в полумраке комнат. Внезапно почувствовал какое-то странное, необъяснимое волнение. В чём дело? Что это с ним? Прислушался, огляделся. Нигде ничего. Включил свет во всех комнатах: он и в тот вечер так горел. Присел к стене на табурет, чтобы не иметь за спиной свободного пространства. Немного вроде успокоился. Посидел, собираясь с мыслями, но необъяснимая тревога вновь шевельнулась в душе. Словно внутренний сторож приметил что-то и предупреждал — опасность, Дима, будь начеку! Участковый даже поёжился от скользнувшего по спине холодка. «Нервишки, — решил он. – Устал, есть хочется, весь день в напряжении, вот и мерещится». Сидеть без движения было неудобно, ноги затекли. Дима встал, прошёл к окну. На улице совсем стемнело, зажглись фонари. «Ничего здесь не высидеть, — подумал. – Надо выбираться». Показалось, будто ветерок ворвался в комнату – качнулись занавески. Дима обернулся и вздрогнул от увиденного. Здоровенный бородатый мужик стоял, прислонившись к дверному косяку, второй, как две капли воды, похожий на него, вылезал из люка в полу. «Близнецы что ль?» — подумал лейтенант. — Что ж вы, ребята, не постучавшись? – Дима хотел улыбнуться, но голос подвёл его, засипел, а улыбка вообще не получилась – гримаса какая-то жалкая. Первый молча ждал, с угрюмым любопытством разглядывая лейтенанта. Второй вылез, попутно сдёрнул с крюка полотенце и, встав рядом, крутил из него верёвку. «Вот так они и девушку, — подумал участковый. – Но ведь я не девушка. Не повезло вам, ребята». |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Сквозь дрёму Дима заметил эти тщетные усилия, не поленился встать и хлопнуть собутыльника по спине: — Что ты лопочешь, Ильич? Подавился что ли? Ну-ка, скажи что-нибудь по-человечески. И, чудо! Репин, икнув, заговорил, затараторил, слова посыпались, как горох на пол, разгоняясь и подскакивая: — … неужто это не сон? Невозможно поверить. Как такое могло случиться? Куда же партия смотрела? Его торчащие во все стороны лохмы подагрически затряслись. — Просмотрела твоя партия, — сказал Дима и снова лёг. Дверь слегка толкнули с той стороны: — Открой, дешёвка! От нас не скроешься. — Хрена закуси, — ругнулся Дима с дивана. — Тобой тоже скоро черви займутся, — пообещал голос Георгия. Угроза подействовала. Дима подскочил с дивана, подпёр баррикаду спиной: — Помогай, Ильич. — Что же вы делаете, люди? – Семён Ильич беспомощно озирался. В этот момент от мощного толчка дверь распахнулась, баррикада рухнула. Дима побежал головой вперёд через всю ординаторскую. Остановила его стена, в которую он буквально влип. Нервная судорога исказила лицо мертвеца. Но лишь только он шагнул за порог, в коридоре раздался дружный топот удирающих ног. Семён Ильич преследовать не стал. Он вернулся, чтобы помочь Пирожкову. Тот потирал вторую симметрично взбухшую на лбу шишку. — Ты, Ильич, себе и представить не сможешь, какой демократы бардак устроили повсюду. В больнице это как-то по-особенному чувствуется. — Безумие! Чистое безумие! – качал головой Репин. – Любое зло имеет корни. Но вот что питает это безобразие? Что дало ему жизнь? Где же ваш всепобеждающий разум, люди? Неужели вы бессильны бороться со своими страстями? И кто вдруг выпустил их на волю? В грязных палатах больные режутся в карты на деньги. В неотложке у телефона никого. Дежурный фельдшер с шофёром в машине любовью занимаются. Врачи пьют в ординаторской. Ужас! — Это ещё не ужас, — мрачно сказал Дима. – Знал бы ты, куда больничные денежки расходятся – вообще впал в смертельную хандру. Это всё, Ильич, «демократией» называется, «свободой» до потери человеческого облика. Общество лечить надо, я так думаю, Ильич. — Я тебя, падла, щас вылечу! – ворвался крик из коридора, и следом гранатой влетела пустая бутылка и хрястнула о стол. Раздался звон битого стекла, полетели брызги. — Ну, гады! – встрепенулся Дима. – Достали, ей-бо, достали. Прямо мороз по коже. Он подскочил к двери и дико заорал что-то нечленораздельное. В ответ – дружный удаляющийся топот. Угомонившись, Дима вернулся к прерванному разговору. — Как лечить? Побольше думать, думать головой, если она ещё имеется. А потом морду бить виновным. Дима гневно сжал кулаки: — Им, вишь ты, коммунизма не надо – капитализм подавай. А простой народ спросили? Меня спросили? Хрена с два. Репин вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Ощутил своё работающее сердце, которое стало захлёбываться прихлынувшей кровью. Но этого не могло быть! Неужто оптимизатор отказал? — Нашли козлов отпущения – народ, — голос Димы поплыл и стал отдаляться. – Но мы ещё живы. Мы им ещё покажем. Верно, Ильич? Да здравствует Советская власть! Долой буржуев! |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Возможно, — согласился Дима и снова подумал о том, какая Вера красивая, и как он завидует спящей с ней Зинке. К старухе Баклушиной он пришёл в конце следующего дня. Солнце красиво садилось за рекой, отражаясь в заледенелых окнах – будто свет зажёгся. Вот и краснокирпичный дом с высоким крыльцом, занесённые снегом ступени сбегают к самому тротуару. Это половина сдаётся квартирантам. К старухиному жилью вход через калитку в заборе, широким, скупо убранным от снега двором и таким же высоким крыльцом к дощатой двери. Дима постучал, подождал и толкнул её. Через холодную прихожую и ещё одну дверь, наконец, попал на кухню. За столом сидел мальчик лет восьми и готовил уроки. Хозяйка стояла у печи, спрятав за спиной руки, и, не мигая, смотрела на вошедшего. — Ребёнка-то глазами чего сверлишь? – вместо ответа на Димино «здрасьте», проворчала Анна Аникеевна. — Баб, ты что? – мальчик вскинул голову. – Ты что такая хмурая? Тебе дядя не нравится? — Пиши, пиши, дядя сейчас уйдёт. Дима собирался с мыслями, не зная, как начать разговор. Старуха помалкивала, будто знала всё наперёд. Мальчик вновь уткнулся в тетрадь. В трубе гудел огонь, пощёлкивал уголь в печи, теплота разливалась по кухоньке. — Вы, по всему видать, люди деловые, да и я не бездельная. Говори, чего пришёл, — старуха произнесла это довольно миролюбиво. — Участковый я ваш. Пришёл посмотреть — как житьё-бытьё, не обижает ли кто. Вижу, квартирантки ваши съехали, новых не ищете? — Тебе постой что ль нужен? — Да нет. Меня всё сомнения гложут на счёт самоубийства жилички вашей. Не верится, чтоб она сама себя того. Может, помог кто? Вы-то по этому вопросу что думаете? — А ты наган свой достань, попугай меня, старуху, или вон мальца. — Не опер я с убойного, гражданочка, а участковый – к людям без оружия хожу. — Хитрый ты, участковый, но хитрость твоя вся снаружи лежит, не глубокая. Ты спрашивал, мы сказали, ты записал – какого рожна ещё-то людей смущать. Выслужиться хочешь? — Кто не хочет? У тебя, бабка, где в погреб лаз? Здесь?- Дима каблуком постучал в пол. – А задери-ка половик, хозяйка. Хозяйка, проявив нестарческую прыть, вооружилась кочергой и с ней наперевес подступила к Логачёву: — Уходи, мильтон, подобру уходи, а то отгвоздакаю. — Баба! – испуганно вскрикнул мальчишка. Дима попятился, выставив руку для защиты: — Ну, ну, гражданочка, зачем такие крайности? Вон мальца напугали. Успокойтесь, я уже ухожу, ухожу. Но уходить он и не собирался. Вышел, спустился с крыльца, оглядел двор. Теперь только заметил собачью будку и добродушную лохматую мордочку в ней. Ветхий сарай в глубине двора, но к нему и тропинки нет – девственный снег. Пошёл вдоль дома по чищенной дорожке. Должен, должен быть подвал за этим высоким, литым из природного камня, фундаментом, и вход в него должен быть. А вот и он! И окно рядом со ставней на петлях – должно быть, люк для угля. На двери в подвал замок, сверху спускается провод, ныряет в щель. Проследив его путь, Дима встретился со злобным взглядом Анны Аникеевны Баклушиной. Старуха бесновалась у окна и через стекло грозила кулаком. Участковый погрозил ей пальцем. «Семь бед – один ответ», — подумал лейтенант, взял в ладони леденящий пальцы замок и рванул. Замок не поддался, но шевельнулась петля в косяке. Ещё один мощный рывок, и она выскочила из гнезда, освободив дверь от запора. Дима распахнул дверь, пригнул голову, сделал шаг и услышал хруст снега за спиной. Мальчишка кубарем скатился с крыльца, на ходу застёгивая шубейку, выскочил в калитку. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Он вытряхнул содержимое пепельницы на листок бумаги, смял его и сунул в корзину для мусора. Потом растянул штору по гардине, прикрывая разбитое стекло. От ветра, гулявшего за окном, лёгкая ткань вздулась пузырём. — Ого, да их тут коллективчик, — раздался голос из коридора. – Жорик, поднимай мужиков в палатах, сейчас мы их уделаем. — Послушайте, — незнакомец шагнул к двери. – Я тоже врач и хотел бы с вами поговорить. Я – Репин Семён Ильич, работал здесь главврачом, может, помните такового? Да погодите вы…. В ответ раздался топот удирающих ног. Мертвец остановился в дверях, повернулся к Диме, развёл руками и виновато улыбнулся. Оскал получился похожим на отвратительную гримасу. — Эй! – крикнул откуда-то издалека сбежавший Георгий. – Убирайся отсюда, не то я тебя, гада, собственными руками задушу. — Ты смотри, какая сука пакостная, — вторил ему дружок из другого конца коридора. — Я врач, — откликнулся мертвец. – Семён Ильич Репин. У Георгия на это было своё мнение: — Ты, засранец, клинический идиот. Подал голос и его дружок: — Что делать будем, Жора, дела-то хреноватые? Откуда эта нечисть завелась? Ты звонил в милицию? — Звонил, да разве ж их дождёшься…. Эй, валите отсюда, пока целы. — Я – ваш бывший главный врач, — устало сказал Семён Ильич. — Ты, приятель – козёл, и мне сказки не рассказывай. Я сам твою,… тьфу!.. его, то есть, могилу видел. Верно, Жорик? — Нас не проведёшь, — подтвердил Георгий. – Финита ля комедия, жмурик. Сейчас мы тебя отпрепарируем. Дима Пирожков звучно потёр щетинистый подбородок и произнёс многозначительно: — Да-а, положеньице. Внезапно он хлопнул себя ладонью по лбу и расхохотался: — Какой же я осёл! Как сразу не догадался? Отдай ты им этот пузырь. Он перелил в пустую бутылку воду из графина и выставил её в коридор: — Эй, пискарезы, забирайте своё пойло и отстаньте от человека! Затащив Репина в ординаторскую, он захлопнул дверь и стал баррикадировать её. — Всё, как всегда — сильный пожирает слабого. Но ты не бойся, Ильич, я тебя не выдам. — Ишь, клизматёры, — пыхтел он, двигая тяжёлую мебель. – Казённый спирт выжрали, водку из передачи свистнули. Нет у людей ни стыда, ни совести. Докатилась, Ильич, Росиия-матушка до последней черты. Но ведь есть мы с тобой. Ты же научишь меня, как мёртвым жить? Мы им ещё покажем. Даёшь революцию! Дима выдохся, и устало повалился на диван, речь его стала менее пафосной: — Эх, Ильич, не видал ты наших перемен, пролежал в могиле – кусок жизни проглотил. Пролетариат, гегемона нашего, с дерьмом сравняли. Спекулянты теперь только живут. В обществе утвердилась какая-то вывернутая наизнанку мораль – всё можно, даже то, что нельзя, но очень хочется. А мы с тобой не таковские! Мы пойдём войной за старые порядки и обычаи. Мы вернём России Советскую власть. Мы… Дима окончательно выдохся. Его неудержимо клонило ко сну. Он втянул ноги на диван и улёгся, подложив под голову обе ладошки. Репин, слушая его, тянул и рвал с себя галстук, пытался через его петлю расстегнуть ворот рубашки, будто ему не хватало воздуха. «Эдак помрёт, чего доброго», — с участием подумал Дима и закрыл глаза. Лицо Семёна Ильича, между тем, пошло багровыми пятнами, будто к нему разом прихлынула нездоровая кровь. Губы кривились, гримасничая, но крик, готовый сорваться с них, терялся где-то на подходе. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Этого, может быть, достаточно, чтобы убедить тебя, но отнюдь не достаточно, чтобы заставить прокурора возбудить дело о насильственном убийстве. Тем более, Фёдоров против меня предубеждён, а тебя вообще слушать не захочет. Поэтому я намерен отложить этот случай у себя в памяти, как шахматный этюд, и на досуге поломать над ним голову. А тебе не советую соваться в полированные двери персональных кабинетов. Так что, не беспокойся, не бесись, не суетись и не вздумай заниматься частным сыском, а допивай своё пиво, и идём смотреть футбол. — Как ты можешь так спокойно пить пиво, смотреть телевизор, зная то, что ты знаешь? — Жизнь, брат, всему научит. — Но я не таков — меня ещё не учила жизнь. Будь уверен, я сидеть не буду. Я сейчас пойду и что-нибудь натворю. — Сиди, — сурово сказал Зубков. – Что ты удумал? — Пока не знаю. Наверное, пойду к старухе, скажу, так, мол, и так – я тебя подозреваю, давай колись, как ты жиличку замочила. — Ну, разумеется, твой приход и решительный натиск собьют старуху с толку – она растеряется и покается. Да она тебя на порог не пустит — скажет, ордер, мильтон, давай. А ордер тебе в прокураторе так и дали. Держи карман. Захотят они, чтобы какой-то лейтенант-выскочка их заслуженного следователя мордой да в дерьмо. Нет, брат, все твои движения заранее обречены на провал. Уж я-то знаю. — Забыл? — я участковый, вхож во всяк и куда угодно. По крайней мере, отсиживаться на диване и ломать голову не собираюсь. Зубков обиженно поджал губы, смерил собеседника взглядом. — Участковый детектив, — покачал он головой. – Троицкий Анискин. Вот уж не думал, что доживу до такого дня. У тебя на Ватсона вакансий нет? — Нет, — хмуро отозвался Дима. — Я так и думал, что моя репутация покажется сомнительной. Что ж, желаю удачи. Расстались они холодно. После разговора с Зубковым лейтенант Логачёв ещё несколько дней ходил в сомнениях, не зная, как взяться за задуманное, с какой стороны подкатить к старухе, чтобы выстрелило наверняка, чтобы не случилось осечки. Думал, думал и решил побеседовать с подружками погибшей студентки. Искал обеих, но нашёл только Веру, нашёл в институте. Они спустились на лестничную площадку, беседовали, стоя у окна. Вверх, вниз сновали студенты. Девчонки с интересом поглядывали на долговязого лейтенанта, подмигивали Вере. Она краснела и сбивчиво рассказывала: — Мы с того вечера у бабки не живём. Мне комнату в общаге дали, а Зинка со мной нелегально. Спим на одной кровати. Дима представил, как девушки, обнявшись, спят на узкой кровати. Вспомнил свою, широченную, и спальню вспомнил в родительской трёхкомнатной квартире. Но не сочувствие кольнуло его сердце, а зависть к Зине. Вот бы с кем он махнул, не глядя – скромница Вера ему определённо нравилась. — Ой, а вы знаете, — вспомнила Вера и, разволновавшись, взяла лейтенанта за широкую кисть. – На другой день, когда мы свои вещи забирали, бабка на нас смотрела, чтобы мы её не прихватили. Тут прибежал мальчишка – правнук бабкин. Посмотрел на нас и говорит: «Баба, это та тётя, которая умерла, фотографию мне дала». Вот скажите, зачем Людке дарить свою фотку какому-то сопляку? Дима не ответил, уселся на подоконник, вытянув длинные ноги. — А как вы думаете, зачем старухе убивать своих квартиранток? — Не знаю, — пожала плечами Вера. – Это, может быть, случай, что Людка дома осталась, а может быть, подстроено всё. Забыла я сказать — когда мы собирались, старик какой-то в окно заглядывал, Людку напугал. Возможно, их там целая секта. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Дима не заставил приглашать себя дважды. В следующее мгновение он уже сидел в ординаторской и попыхивал сигаретой, с любопытством поглядывая на странного незнакомца, судя по всему, влезшего в окно. Не разобрав его истинного физического состояния, Дима, однако, сообразил, что перед ним человек благовоспитанный, который тяготится внезапным своим здесь появлением и его следствиями – бегством врачей из ординаторской. Пирожков решил взять инициативу в свои трясущиеся с перепою руки. По резкому движению, которым Дима загасил сигарету, можно догадаться, что он принял какое-то решение. Сцапав бутылку, Пирожков сгрёб и стаканы: — Вздрогнем? Незнакомец, поправив галстук и стряхнув с борта пиджака случайно упавший пепел сигареты, спросил: — Это называется больница? Слова были произнесены с такой душевной болью, горечью и отчаянием, что у Димы дрогнула рука, и он чуть было не налил мимо стакана. — Нормально, уважаемый. Присаживайтесь. Я вижу, вам тоже спешить некуда. Незнакомец последовал его совету, сказал, устраиваясь на стуле: — Признаться, я так и не понял, что здесь происходит. — Как что? Бардак! Их дежурить поставили, а они водку пьянствуют. Правильно вы шуганули этих айболитов. А как тут терпеть? Ну, поехали. Дима пропустил полстакана одним глотком, а незнакомец нетвёрдой рукой поднёс свою порцию ко рту, не справился с губами, и водка потекла у него по шее. Пирожков сразу потерял к нему уважение. — Что у тебя глотка дырявая? – возмутился он пропадающему добру. Незнакомец виновато улыбнулся и поставил стакан. — Ты в какой палате лежишь? – спросил Дима очень строго. — Я в могиле лежал. Диму это откровение не смутило. — Для жмурика ты, однако, неплохо выглядишь. Незнакомец опять поправил галстук, и тут Пирожков заметил под его узлом пробочку. — Вон ты с чем…. Ну и топорная, скажу, работа, — Дима погрозил в пространство кулаком. – Я бы этих айболитов. За его спиной послышался лёгкий шорох, а затем визгливый глас Ксенофонтовны, дежурной санитарки родильного отделения: — Это ж надо — стекло разбили, врачей лупят…. А навоняли-то…. — Это что, — сказал Дима. – Садись за стол, тут вот покойник водкой угощает. — Будет врать-то. Вот я вас шваброй. — Это интересно, стоит посмотреть — шваброй мёртвого человека не каждый отважится. Увлёкшись бранью, санитарка не обращала внимания на второго собутыльника. А он сидел, сгорбившись, втянув голову в плечи, пряча лицо от взоров. Вдруг выпрямился, глянул неподвижными зрачками ввалившихся глаз: — Мария Ксенофонтовна, вы не узнаёте меня? Санитарка, ахнув, хлопнула себя по мощной груди в разрезе халата. — Беда-то какая! – пролепетала она, пятясь к двери. – Действительно мертвяк, да ещё говорящий. И так на Репина похож Семёна Ильича. — А это я и есть, — печально сказал покойник. — Да ну вас с вашими шутками, — сказала Ксенофонтовна. – Я вот завтра главврачу всё расскажу. Она скрылась в коридоре, не закрыв дверь, и оттуда донёсся её голос: — Георгий Иванович, ну, как не стыдно…. — Никак хозяева вернулись, — засуетился Дима. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Зубков Яков Александрович, суховато-официальный на работе, в домашней обстановке выглядел человеком благодушным, разговорчивым, гостеприимным. — Я тебе сразу скажу, что тут дело не простое, ибо в наши дни ни одна разумная девушка не покончит с собой из-за того, что ждёт ребёнка, или её бросил кавалер, если только её не приучили всю жизнь полагаться на кого-нибудь, а этого кого-то не оказалось рядом в критическую минуту. Но в данном случае нет ни ребёнка, ни ухажёра, так, по крайней мере, утверждают её подружки. А что есть? Скажу, как специалист. Заметил ли ты, что стояк – труба отопления, на которой крепилась веревка, была нестерпима горячей, а подставок близко не было. Конечно, если ты под поезд решил, то тебе всё равно – холодные ли рельсы или нет. Но, однако ж, зачем себя истязать? Не проще ли табуретку поставить, а потом ножкой – раз! – и виси на здоровье… — Ну, так что ж ты? – встрепенулся Дима. — А что я? Я в заключении написал. А спорить бесполезно — Фёдоров, ты же видел, был настроен на суицид, другие версии ему по барабану. Он вообще всегда отмахивается от моих доводов, я уже привык и не высовываюсь. Логика его железная – мол, девушка была не в себе, и в таком состоянии трудно ожидать от неё разумных поступков. И главный козырь – письмо: почерк-то её. Правда писала как-то с выкрутасами. Участковый опять встрепенулся, как болельщик на трибуне, но Зубков опередил его вопрос: — У Фёдорова и на это есть объяснение, всё то же – девушка не в себе. Насладившись Диминым потрясением, Зубков сел поудобней, закурил и продолжил тихим повествовательным тоном: — Я сразу почувствовал, что здесь что-то кроется: разбросанные повсюду шпильки, записка, зачёркнутая строчка и, наконец, горячая труба – всё это имеет свой смысл. И я хотел, как можно более тщательно воссоздать для себя то состояние, в котором могла быть девушка в последние свои минуты. Мне нравится упражнять ум. Но когда алгоритм не слагается, это досадой отравляет душу, лишает элементарного покоя и комфорта. Это всё равно, что трогать языком больной зуб. Вот такие, брат, муки. — Ты подожди про зуб, — нетерпеливо перебил Дима. – Кого ты подозреваешь? Зубков обиженно поджал губы, пустил кольцо дыма, заговорил после паузы: — Чтобы изложить все этапы моих размышлений, потребовалось бы исписать горы бумаги. Я пытался найти что-нибудь общее, что-нибудь связывающее эти несколько подмеченных мною алогизмов. Я ставил себя на её место. Шаг за шагом, десятки предположений, и все лишены смысла и логики. В такой же тупик зашёл, когда пытался развить версию умышленного убийства. Как Робинзон Крузо, о плохом и хорошем с ним случившемся, записал, разделив на две графы, все имеющиеся улики — самоубийство или убийство. Ни один день промучился – ничто не перевесило. И в результате – ноль выводов. Тогда разорвал всю писанину и успокоился Фёдоровским – самоубийц не разберёшь. — И на чём же ты остановился? – Дима сидел, расставив локти на столе, упёршись подбородком в сцепленные ладони, а взглядом в Зубкова. — А ни на чём. Я сам себе поставил вечный «шах» — патовая ситуация. — Так я тебе вот что скажу, — рубанул ладонью воздух лейтенант. – Старики эти и грохнули квартирантку. Руки выкрутили, заставили предсмертную записку начеркать, а потом в петлю засунули. Влезли к ней через подвал, так же и ушли. Ты видел, дом какой высокий – у него должен быть подвал. Ведь мы даже под половиками лаз не посмотрели – все Фёдорова слушались. А? — Я почти уверен, что именно всё так и было, — Зубков насмешливо посмотрел на приятеля. – Эх, Дима, Дима, бедная, романтическая душа. Тебе детективы писать – то-то были бы бестселлеры! Но участковый пропустил это мимо ушей, он загорелся: — Послушай, на что Фёдоров упирает? Её записка? Но там прямой намёк на убийство: «меня не вините». Она имела в виду кого-то, виноватого в её смерти. Они поняли её уловку и заставили зачеркнуть. Выхода у неё не было. Фёдоров прав, когда объясняет сбивчивый тон записки эмоциональным напряжением, но это отнюдь не стресс самоубийцы. Мы, Яков Александрович, стоим перед фактом насильственной смерти. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Ручнёв сплюнул в сердцах, и слизь повисла на синей губе. Он встал и зашагал в темноту, решительно размахивая руками. — Мне-то куда идти? – крикнул ему в спину осиротевший Суданский. …. Диму Пирожкова привезли в больницу в состоянии острого алкогольного отравления. Среди ночи он пришёл в сознание. Ему казалось, что он умер, но в отдельные моменты почти полностью ощущал себя. Закрывал глаза, и начиналось странное состояние головокружения – создавалось впечатление всё ускоряющегося раскручивания карусели. Приходилось открывать глаза и, словно в подтверждение издевательства алкоголя над организмом, мир, подёрнутый пеленой, ещё несколько мгновений продолжал крутиться в обратную сторону. Это состояние усугублялось тем, что Дима никак не мог сообразить, где же он находится. Наконец понял, что не дома, и решил отсюда убираться. Выбравшись в коридор, побрёл, держась за стену, убеждая себя: «Дойду, дойду», хотя каждый шаг давался с трудом, потому что пол всё время старался выскользнуть из-под ног. И он действительно дошёл до ординаторской, хотя по дороге его стошнило, а на пороге коридора, споткнувшись, едва не разбил голову. В корпусе было тихо, только в одной палате кто-то надсадно кашлял, издавая нечленораздельные приглушённые ругательства. Из-за дверей ординаторской доносился оптимистический голос: — Главное в жизни, говорят классики, провести время так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Жить надо красиво, меньше слушать других, и больше думать о себе. Широкая натура всегда пробьёт в жизни дорогу, нужно только напрочь избавиться от комплексов. Пока живёшь, не отчаивайся, не опускай руки, на принципы и любовь смотри проще. — Ты, сказывают, сердцеед, Георгий, — дал о себе знать второй собеседник. — Во всяком случае, твоей башке рога не грозят — жена твоя не в моём вкусе. Георгий хохотнул. — Оставь в покое мою жену, клизма! – взвизгнули за дверью. Загрохотали стулья по полу. — Она мне и даром не нужна. В голодный год за ведро картошки…. Пусти, гад! — На что намекаешь? — хрипел разобиженный супруг. Судя по звукам падающих стульев и напряжённым голосам, за дверью шла, если не драка, то борьба отчаянная. Забыв о своих болях и бедах, Дима Пирожков с наслаждением вслушивался. Вдруг раздался звон разбитого стекла и чей-то сиплый крик с улицы: — Это что вы тут творите? Стукнув Диму в лоб распахнувшейся дверью, в коридор выскочили оба соперника в белых халатах и с леденящим душу воем сыпанули прочь наперегонки. Пирожков, человек от природы миросозерцательный и раздумчивый, этакий философ от алкоголя, потёр вновь набитую шишку, подивился на странное поведение врачей, и лишь потом решился выяснить, что же привело их в такое состояние. По ординаторской ходил мужчина в мятом и запачканном костюме, поднимал упавшие стулья, поглядывая на стол с початой бутылкой водки и стаканами. Он то качал головой, то подёргивал плечами, будто у него чесалась спина. Очень многое от покойника было в этом человеке — синюшное лицо, почерневшие руки, с которых постоянно что-то сыпалось и капало. Дух от него шёл невыносимый. Впрочем, отравленного алкоголем Диму это не сильно беспокоило. «Чертовщина какая-то», — подумал он, но будто магнитом тянула бутылка на столе и отвлекала от всех второстепенных мыслей. — Закурить не найдётся? – сказал первое, что пришло в голову. Труп или человек, таковым наряженный, глянул на него и молча кивнул на стол. Там были сигареты, спички и пепельница. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Голос мужчины был хриплый и невыразительный. Накричался, бедолага, подумал Дима, а вслух сказал: — Это я вашу дочь в морг отвозил, и из петли вынимал, — Логачёв сел рядом, широко расставив длинные ноги, опустив между ними сцепленные ладони. – Если интересуют какие подробности, я расскажу. Приезжий встрепенулся от дремотной отрешённости и с любопытством взглянул на лейтенанта. — Я с этим несчастьем словно сам голову потерял. — Так всегда бывает, когда уходит из жизни близкий человек, — смущённо сказал Дима. – Как будто частичка нас самих уходит вместе с ним. — И всё-таки я не верю, — мужчина стукнул себя кулаком по колену. – Что хотите со мной делайте – не верю. Логачёв ответил не сразу, перед глазами зарябили строки предсмертной записки, оставленной покойной: «Мама, папа, меня не вините (последние три слова зачёркнуты) простите меня. Больше так не могу. Люда». — Она написала, что хочет умереть. — Ты тоже так думаешь? А не думаешь, что она хотела жить несмотря ни на что? Не думаешь? – мужчина на миг распалился, потом махнул безнадёжно рукой, утёр слезу и отвернулся. — Не знаю, — растерялся Дима. – Может быть. В жизни всё может быть, и такое, что невозможно понять и объяснить общепринятыми мерками. Как вы считаете? — Я никак не считаю. Я знаю свою дочь. Она была нормальным ребёнком, любила жизнь и жила ещё, если б не попала в этот проклятый дом, к этой баптистке. Ты, лейтенант, видел старуху? Логачёв молча кивнул. Он отлично помнил злобную хозяйку дома. Её морщинистую, как у черепахи, шею и такие же, без ресниц, веки, и подумал, как несправедлива жизнь — старуха будет коптить небо ещё много лет, а молодой, красивой девушки уже не будет на этом свете никогда. Он посмотрел на собеседника не только с сочувствием, но и с пониманием. Ведь он и сам так думает — что-то в этом деле не срастается, нет логической стройности в официальной версии. Как может здоровая, красивая, успешно обучающаяся девушка, лишь немного прихворнувшая, наложить на себя руки, не имея к тому ни повода, ни причин? Или это убийство? Но тогда – кто, за что и как? Дима встрепенулся, увидев в трясущейся руке приезжего початую бутылку водки с пробкой из газеты, и почувствовал к незнакомцу что-то вроде жалости. К сердцу подступило саднящая боль, какую ощущает человек, вернувшийся с похорон близкого и уже взявший себя в руки, но вдруг увидел что-то из вещей покойного, и защемило в груди. Мужчина хлебнул, заткнул пробку, сунул бутылку в карман пальто. — Ничего не помогает, — сказал он с кривой усмешкой, а потом с горечью продолжил. – На вскрытии установили – «девушка честная». И я никак не могу увязать эти два понятия вместе – «девушка честная» и «самоубийство». Не знаю, как умерла моя дочь, но уверен – без посторонней силы здесь не обошлось. Он вскинул взгляд на Диму: — Заклинаю тебя, лейтенант, найди убийцу моей дочери. Всю жизнь тебе не будет покоя, если сейчас уйдёшь и забудешь мой наказ. Так не должно быть, чтобы мой ребёнок лежал в земле, а его убийца злорадствовал. Слышишь, лейтенант? Найди его обязательно…. Дима Логачёв считал, что милиционерам и журналистам в жизни повезло. Тем, конечно, кто любит свою профессию – можно заниматься любимым делом круглые сутки, даже за обедом и во время сна. Пообещав родителю несчастной студентки сделать всё, что в его силах, он решил тут же посоветоваться с лучшим другом и наставником. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Рамсес объявил порядок дальнейших действий — Землю они покинут в контакторе, полусгнившие оболочки он вернёт в могилы и заметёт следы. Эксперимент, естественно, придётся прервать. Владимир Иванович, человек дела, тут же потребовал: — Где же контактор? Не вижу. Потерял? Он знал, что спрашивать. Дурные вести каким-то образом сами несут в себе гарантию достоверности, только хорошие нуждаются в подтверждении. Рамсес, заражаясь его подозрениями, поспешил к флаеру и, конечно же, не обнаружил нужной вещи (ай да Пашка-воришка!) Град упрёков обрушился на незадачливого инструктора перемещений. Теперь мужчины поупражнялись в сквернословии, вволю отвели душу. Не скоро вернулся деловой настрой. Случившееся чертовски усложняло задуманное, но выход был. Всегда находится какой-нибудь выход. В крайнем случае, ситуацию можно повторить, приведя всё в исходное положение. Но покойники дружно запротестовали — обратно в могилы они не хотели, а на Рамсеса-ротозея были слишком злы, чтобы внимать его увещеваниям. Они кляли организаторов спасательной экспедиции, не предусмотревших этой, пусть даже очень маловероятной случайности. Положение, вне сомнения, было непростым, но не грозило катастрофой. Оно было одним из тех критических, к которым специально готовят путешественников по спиралям. — Итак, к делу, — с нарочитым спокойствием сказал Владимир Иванович, открывая совет обречённых. – Могилы приводим в порядок. Инструктор летит за контактором. Мы ждём его здесь. Если возвращение задержится, днём прячемся в лесу, а на ночь собираемся на этом месте. И не возражать! (Это Рамсесу). Жить без общения не могу больше ни минуты. Все дружно закивали мудрейшему Владимиру Ивановичу. Рамсес пожал плечами, сел в «тарелку» и улетел к звёздам. Покойники не спеша опустили в могилы пустые гробы, засыпали землёй, любовно оправили лопатой холмики и сели в кружок совещаться. Бывшему главному врачу райбольницы захотелось побывать у себя на работе, хоть краем глаза взглянуть, как идут начатые дела. — А может ты и домой таким явишься? — не очень твёрдо увещевал Ручнёв. — Нет, домой нельзя, — соглашался Семён Ильич. – Но больница тут поблизости, на окраине посёлка. Смотаюсь и обратно. Хоть в оконце загляну — что там да как там? — Ты хоть знаешь, сколько лет прошло, пока ты в гробу лежал? Репин пожал плечами: — Не знаю. Судя по результатам тления – лет пять, может десять. — И что же ты собираешься увидеть в своей больничке? — Тем более интересно. Владимир Иванович с безнадёжной досадой махнул на Репина рукой. Стародубцев высказался. По его словам, следовало злоумышленников, похитивших контактор, сыскать, прибор отнять, перевоплотиться и продолжить эксперимент. Предложение заманчивое, но малоперспективное. Спор продолжился. Наконец…. — Наверное, мне не следовало одному принимать решение, — тем же теряющимся голосом сказал Репин, зажав двумя пальцами пробочку в гортани, — но я пойду. Вот посмотрю своими глазами: что да как, тогда и скажу своё мнение – стоит ли продолжать эксперимент. Он встал и ушёл в темноту. — Завидую, — за всех прокомментировал Суданский. – Решительные поступки мне никогда не удавались. Стародубцев поднялся: — Всех на уши поставлю, но прибор верну. Ждите. — Саня я с тобой! – Лидия Петровна сорвалась со своего места. — Нет, ну, что за люди, — Суданскому было жаль распавшейся компании. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Оставив протокол, он прошёл в спальню. По знаку Фёдорова обхватил неживые ноги девушки, приподнял. Саенко, встав на табурет, освободил голову от петли. Труп понесли на кровать. При этом голова с белым, как воск, лицом заваливалась назад, и Дима поддерживал её широкой ладонью. После этих прикосновений Логачёву стало не по себе, захотелось выйти на морозный воздух. Закончив с протоколом, участковый спросил у следователя разрешения допросить хозяйку дома. — Сходи, — буркнул Фёдоров, пожав плечами. Долго стоял на крыльце, долго старуха ругала его через дверь, пока поняла, кто он и зачем пришёл. Загремела засовами, чертыхаясь. Хозяйка ещё не открыла, ещё не показала свою личину, а Дима уж питал к ней полную неприязнь. Когда увидел морщинистое лицо, седые космы, выбивающиеся из-под платка, подвязанного узелком на лбу, ещё больше утвердился в первоначальном впечатлении. Сухой и высокий старик ему понравился. «Видать, полным ковшом хлебнул горя в своей жизни», — подумал он, взглянув на глубокие морщины лица. Старуха, прильнувшая спиной к печке, заворчала сердито: — Прикрой плотнее дверь-то — тут швейцаров нет. Всю домину выстудили — там ходят, тут ходят, а я топи.… Говори, чего пожаловал? Щека её так резко дёрнулась нервным тиком, что обнажились редкие жёлтые зубы. — Здравствуйте, — сказал Логачёв. — Здоров, соколик, — отозвался старик. – Аль кого ищешь? — Несчастье тут, у ваших квартиранток. Поговорить нужно, записать — может, слышали чего. Всё время, пока участковый писал протокол свидетельских показаний, в маленькой кухоньке между тремя присутствующими в ней людьми витала какая-то мрачная напряжённость. Логачёву опять стало тяжко на душе и душно в помещении. Слушая трескучий голос старухи, он торопился окончить формальности и уйти. Когда Дима записывал, его собеседники философствовали: — Люди всегда недовольны тем, что имеют, а когда не добьются, чего хотят, — старик кивнул на стену, — вот он выход. И хозяйка ворчала: — Себя не пожалела.… А родителям-то каково? Было не очень холодно: с юга накатывал тёплый ветерок. Солнце висело низко, окрашивая снег в мрачный, красноватый цвет, а небо было огромным и серым. Дима Логачёв шёл своими сажеными шагами через привокзальную площадь и мысленно ворчал: «Что тебя тащит сюда? Сострадание? Сострадание – плохой утешитель». Узнал он, что приехал отец повесившейся студентки и закатил в горотделе скандал. Его, видите ли, не устраивает официальная версия самоубийства – должно быть, честь фамилии страдает. Ребята разыграли маленький спектакль, в котором майор Филиппов из паспортного стола сыграл роль грозного начальства, и выпроводили шумливого посетителя на вокзал под надзор сотрудников транспортной милиции. А зачем Дима сюда плетётся? Стыдно стало за коллег? Получить свою порцию упрёков и оскорблений? В линейном посту в одиночестве скучал сержант Хорьков. Лицо Димы просветлело: — Уехал? Хорьков молча распахнул дверь в зал ожидания и кивнул на одиноко сидевшего мужчину с шапкой на коленях, бледного, с лысиной во всю голову, в сером демисезонном пальто. — Ну, помогай Бог, — сказал Дима, направляясь к приезжему. Сумрачный взгляд не задержался на участковом – прошил его насквозь. Дима представился, поздоровался. — Теперь домой? А куда? — Увельские мы. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Об этом думал благородный Рамсес, освобождая своих братьев по разуму из преисподни параллельного мира. А если б кто – не дай Бог! – из местных увидел, какие смердящие мертвецы, ликом более похожие на кошмарные видения, являлись на поверхность земли, тому не позавидуешь. Более всего пострадали от тления внутренние органы и кожный покров, но костный аппарат был в порядке, мышцы сокращались, подчиняясь сигналам оптимизатора. Внешний вид, конечно, неважнецкий. Из рукавов и штанин что-то сыпалось и сочилось, распространяя зловоние. У одного левую часть лица оккупировали и разъедали черви. Другой долго не мог выбраться из гроба. Наконец выпал, дополз до оградки, за неё придерживаясь, встал на ноги. Седогривый поднялся, как только на него перестали обращать внимание. Он почесал затылок и сказал глухим, прерывающимся голосом, глотая звуки полусгнившей глоткой: — Мне всё время казалось, что в моём мозгу кто-то копается. — Черви тебя жрут – кому же ты ещё нужен, — с сарказмом донеслось из-за дальней оградки. — Вши лобковые тебя б съели! – буркнула женщина, единственная в этой компании вдруг оживших мертвецов. Тем не менее, один из мужчин толкнул её грубо и велел очухаться. Все они уже обменялись парой-тройкой фраз, а женщина даже всласть накричалась. И только у одного что-то никак не получалось с речью. Мускулы его гортани шевелились, под кадыком, затянутым галстуком, что-то шипело и пенилось, но с губ не слетало ни звука. Казалось, он сейчас заплачет. Заметив его потуги, остальная команда столпилась подле, замерла, прислушиваясь, пытаясь понять, что с ним. Стало так тихо, что слышно было, как толкаются вокруг недоумевающие комары. Женщина заволновалась: — Что он говорит? Высокий мужчина цокнул языком, снисходительно усмехнулся: — Шутил покойник – помер во вторник, а в среду встал и девицу украл. А зачем? Женщина шутливо дёрнула его за остаток недоеденной червями мочки уха. — Ты ещё маленький: много будешь знать – плохо будешь спать. — Ну, дак, покойник погиб во вторник: стали гроб тесать, а он вскочил да плясать. Онемевший так и не заплакал. Он стоял в кругу и растерянно озирался. К нему посыпались вопросы: слышит ли он, здоров ли (это покойнику то!), что за беда с ним приключилась? Он только головой кивал. Но вот кто-то догадался заткнуть пальцем дырку под кадыком, видимо, проеденную червями, и из гортани вырвался звук. Покойники дружно возликовали. Тут же обломили сучок для пробочки и вернули обществу говорящего члена. Теперь пора представить всю честную кампанию, явившуюся с того света на этот. Женщину звали (зовут?) Лидия Петровна Кныш. Перед скоропостижной смертью занимала пост заведующего районным отделом народного образования. Предмет её яростных нападок – председатель суда Виктор Петрович Суданский. Высокий балагур — начальник районного отдела милиции Сан Саныч Стародубцев. Мужчина, потерявший голос, был при жизни главным врачом райбольницы Семёном Ильичом Репиным. И наконец, главное лицо компании, а в прошлом – всего района, первый секретарь районного комитета коммунистической партии Владимир Иванович Ручнёв. Вот такие люди, однажды расставшись с земной жизнью, вдруг снова собрались на её поверхности, на раскопках собственных могил. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Молоденький участковый Логачёв или «лейтенант Дима», как звало его опекаемое население от старушек у колонок до семиклассниц на дискотеках, на миг оторвался от писанины, взглянул на вошедшего и подумал, как мало тот похож на следователя. Другое дело – Яков Александрович, эксперт-криминалист. В словах и движениях старшего лейтенанта спокойствие и мягкая уверенность, чему участковый немало завидовал. К слову сказать, Дима и сам мало походил на лейтенанта милиции — остроносый, с бледным безусым лицом, на котором горели, будто испуганные, тёмные глаза, длинный, нескладный, несмотря на изрядные успехи в спорте. Говорил громко, всегда с жаром, и всё время некстати размахивая руками. Но обладал такой добродушной улыбкой, что сразу располагал к себе. И криминалист Зубков ему однажды сказал, разгадав томления молодой души: — Ряса ещё не делает монахом…. Поболтав с приятелем о занесённых сугробами улицах, в которых едва не увяз на своём «москвичонке», о проказах пятилетней дочки Настеньки, Фёдоров глянул через плечо на Димину работу – протокол допроса свидетелей, двух притихших, заплаканных девиц. Потом обратился к Зубкову: — Ну что у тебя, суицид? — Да, но между тем, — старший лейтенант покачал головой. – «Есть много друг, Горацио, такого, что и не снилось нашим мудрецам». — Чего такого? – предвидя спор, Фёдоров насупился и сунул руки в карманы. Но Зубков, занятый своим делом, промолчал. Из комнаты, где ещё висел труп, подал голос капитан Саенко. — Ты, Ларионыч, Якова Александровича слушай: он у нас на хорошем счету, ко всему способный. Так и ловит, где что можно. Только не свернул бы шею как-нибудь — уж больно глубоко в корень зрит. Зубков и на это промолчал, лишь напряглось его сухое лицо с холодными серыми глазами и большим, как у Щелкунчика, подбородком. Фёдоров прошёл в спальню, прикрыл плотно дверь, щёлкнул выключателем: — Так всё это было? В комнате ненамного стало темнее – белая, светлая ночь глядела в окно. Наступила пауза. Ярко вспыхивал огонь сигареты у курившего Саенко — Нет, нет, лампы все горели – так старшина докладывал, — капитан зажёг свет, прошелся по комнате, остановился перед следователем, и вдруг улыбнулся удивительно ясной, подкупающей улыбкой, вмиг преобразившей худощавое, не выспавшееся лицо. — Похоже, мне здесь делать нечего. Всё, что нужно я исполнил, а когда хорошо поработаешь, имеешь право и отдохнуть. Не правда ли, товарищ следователь? — А что сделал, чего раскопал? – спросил Фёдоров и ласково потрепал его по плечу, но тут же отвернулся и добавил. – Ну, ладно, ладно, Бог с тобой, ничего больше не говори, а то и меня с толку собьёшь. — Ох, уж эти мне студенты, — Фёдоров внимательно осмотрел висящий труп — восковое лицо, ровные зубы из-под синих губ, растрёпанные волосы. — Ты помнишь, Саня, того, что в прошлом году в самую светлую заутреню в нужнике удавился? Саенко пробубнил в ответ: — Раньше в полицейских отчётах об этом просто писали: «Лишение себя живота в припадке меланхолии». А впрочем, как говорит Зубков: вспомним поэта – «… надёжней гроба, дома нет». — Эй, лейтенант, а ну-ка помоги, — позвал Фёдоров. Тут Дима Логачёв поймал себя на том, что внимательно прислушивается к разговору старших товарищей, и совсем оставил своё дело. А девушки, чьи показания он, шевеля губами, тщательно записывал на служебном бланке, довольно долгое время сидят молча и смотрят на него. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() …. Землю в намеченном районе посадки заволокла густая облачность. Лишь край холодного солнца блестел у горизонта. Флаер снизился, пронзая облака. В тумане скрылась небесная проталина, внизу – чёрная земля. Посадка прошла благополучно. Инструктор перемещений второго уровня Рамсес покинул летательный аппарат и без промедления направился в нужном направлении. Там, наверху, за грядой облаков был ещё день. А здесь царил сырой мрак. Вокруг ни звука, ни движения. Незнакомая земная жизнь замерла до утра. Всё же Рамсес не зря неделю болтался на орбите, изучая все возможные подходы и варианты проведения операции. За кладбищенской сторожкой безошибочно обнаружил сарайчик и вооружился лопатой. Вот и нужные могилы выстроились в ряд. С кого начать? Рамсес поплевал в ладони и начал копать. Лопата смачно погружалась в сырой грунт. …. Благословенна эпоха, создавшая на голой каменной громаде с названием планета Земля первичную плёнку тёплой и живой почвы. Какое-то счастливое обстоятельство почему-то выбрало её из галактического братства, предоставив одной возможность вершить на своей поверхности, далеко идущие опыты, которые с полным правом можно назвать опытом создания живых, жизненных, даже творческих сил. Благословенны бесконечные века и тысячелетия, когда на младенческой живой плёнке стали возникать новорождённые создания, способные сохраняться в губительных вихрях тепловых и световых лучей и эволюционировать. Живая природа создала растительный земной мир, потом животный и, наконец, выбрала человека царём. …. Прошёл час монотонного труда. По человеческим меркам Рамсес ставил рекорды выносливости, работоспособности и недюжинной силы. Раскопаны пять могил, на поверхность извлечены пять гробов. Сноровато, с ловкостью завзятого взломщика Рамсес штыком лопаты вскрыл их крышки. Каждому из заметно тронутых тлением обитателям скорбных ящиков прикрепил на запястье серебряный браслет. До этой минуты всё было спокойно. Неторопливо и деловито работал Рамсес. Шума не много. Но едва из гроба появилась седая голова человека преисподни, из другого раздался пронзительный женский голос: — Подлюга ты, падла, сволочь! Человек в гробе вздрогнул, оставил попытку вылезти совсем, замер, ни на кого не глядя. Голова с седою гривой втянулась в плечи. — Недоумок! Козёл вонючий! Мазурик! – кричала худощавая русоволосая женщина средних лет. – Выродков твоих, их мать-потаскушку, всех вас убить мало! Голос женщины становился спокойнее, она уже не голосила, а будто увещевала человека за оградой. — Надо же, сидишь, ухмыляешься, а каково нам было подыхать…. Седогривый не отвечал и не шевелился. Зато у его соседей оживление — закивали головами, поддерживая справедливый гнев женщины. По вине этого дурня, спьяну закрывшего заслонку непротопившейся баньки, теперь они здесь. Почувствовав поддержку, женщина снова сорвалась на крик: — Тварь! Гадина! Сука жидовская! Она, конечно, знает, что сосед её такой же путешественник по параллельным мирам и участник интересного эксперимента, облаченный теперь в умершее человеческое тело. Но вживание в чужой образ настолько глубоко, что она продолжает жить в умершем облике, чужими, неживыми мыслями и чувствами. Она бросает ему в лицо все самые оскорбительные слова, которые слышала здесь и запомнила. Рамсес, внимая эмоциональной речи восставшей из небытия женщины, удивлялся: какой универсальный инструмент общения – язык. Сколь беден и сух их, мысленный способ общения. Ведь передача одной только информации, лишённой чувственной аранжировки, обедняет, делает её носителя каким-то инструментом, лишённым интеллекта. Люди параллельного мира в этом смысле счастливы. Блуждая в густом лесу бесконечных фраз, пытаясь подобрать какое-нибудь меткое слово, точно отражающее всю гамму душевных ощущений, они совершают творческий процесс, чего начисто лишена недоступная им телепатия. Словами они могут не только создать образ мысли, но и передать её привкус. Человеческий язык – это мир красок и картин, мир запахов и звуков, мир зримых образов, во всех его мельчайших оттенках. Его посредством передаются чувства, знания, сущность самой жизни и цивилизации. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Помощник дежурного по городу старшина Возвышаев был неутомимым оптимистом. На его круглощёком, пышущим здоровьем лице всегда сияла солнечная улыбка, по любому поводу и в любой обстановке он мог искренне расхохотаться. Казалось, в жизни старшины были одни только радости и никаких огорчений и неудач. Жёлтый «уазик» ещё не остановился, а Возвышаев уже открыл дверцу, белозубо улыбаясь, восхищённо присвистнул: — Та-акие девушки и на морозе! Но, приглядевшись, сменил тон: — В чём дело? В дом попасть не можете? Это дело поправимое – стоит ли слёзы лить. Зашли б куда, что ж вы, как сиротки, на морозе…. Был он деятелен, не стоял на месте, никого не слушал. — Дверь изнутри заперта? Какие проблемы – сломаем. Не хотите ломать – окно выставим. Девчатам показалось, что он сейчас в один миг разберёт дом по кирпичику. — Хозяйка там.… Спросить надо. — Ага. Понял, — сразу согласился Возвышаев. – Вы пока в машине погрейтесь. Я мигом. Старшина обошёл вокруг дома, постучал в дверь, сколоченную из некрашеных досок. Никто не отозвался. Он забарабанил кулаком и решительнее. Наконец звякнула щеколда, на пороге появилась старуха с недовольным и настороженным лицом. — Разрешите, бабуля, — Возвышаев проник в дом, грудью оттеснив старуху. — Чего надо-то? – заворчала она в спину. — Ты чего, Аникеевна, шебаршишь? – навстречу милиционеру поднялся высокий худой старик. – Гостя разве так встречают? Пододвинул Возвышаеву стул: — Из милиции? — Ага. Старшина Возвышаев. – помощник дежурного оседлал стул. – Соседки ваши вызвали – в дом попасть не могут. Вы хозяин будете? Старик поклонился: — Кличут меня Мефодичем. В гостях я здесь. А хозяйка вот – Баклушина Анна Аникеевна. — Другого хода на ту половину нет? – спросил Возвышаев, и на отрицательный кивок хозяйки предложил. – Так я через окно, бабуля? Вы не волнуётесь: всё будет, как в лучшей квартирной краже – фирма гарантирует. — Занятная история, — буркнул старик, но как-то невесело. Старуха, как встала у печи, так и стояла отрешённо и неприкаянно, голова её тряслась, руки дрожали. После слов Возвышаева вскинула на него выцветшие глаза и оцарапала цепким взглядом: — Я тебя, милок, где-то видела — уж больно лицо твоё знакомо. — Ну, а я-то вас сразу признал. Вашего зятька по внучке не раз приезжал урезонивать. И сюда, и по новому адресу…. Шебутной мужик. — Сейчас, девчата, не тряситесь, — сказал, вернувшись к машине, и шофёру, — Коля, дай-ка отвёртку. Аккуратно расковыряв замазку и отогнув гвозди, старшина выставил оконную раму, потом вторую. Скинул форменную дублёнку и удивительно ловко для своей комплекции нырнул в окно. Его тень некоторое время мелькала на занавесках. Девчата уже на крыльце были, когда загремел запор. Помедлив, он не сразу отступил в сторону, пропуская их в дом. И вздрогнул, хотя и был к нему готов, от истошного крика: — Лю-удка-а! На место происшествия члены следственной бригады собрались недружно. Последним на своей машине прибыл следователь прокуратуры Фёдоров. Он вошёл бодро, по-солдатски размахивая руками. Остановился у порога, оглядывая присутствующих, улыбнулся, показывая крепкие зубы под усами, кивнул, приветствуя, и лишь с капитаном угрозыска Саенко обменялся рукопожатием. — Здорово, брат. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() «Событие века!» — так окрестили его газеты, если бы репортёры что-нибудь пронюхали. До сих пор в нём тьма непонятного, непонятого и противоречивого. Размышляя о происшедшем вновь и вновь, всё время ловлю себя на мысли – может быть, не пришло ещё время предавать огласки такие события, может быть, не готовы ещё земляне к встрече с инопланетными существами, а то, как бы ни развязать охоту на ведьм планетного масштаба. Достанется тогда и кладбищам, и покойникам, и нам, живым, грешным, посвящённым. Ну, да ладно, будь что будет. Рискну. Итак…. Дожди похитили весну. А может, оно и к лучшему — попробуй, усиди за учебниками, когда на улице сияет солнце, поют птицы, и природа благоухает так, что дух захватывает. А может, то небо плакало над Пашкиным скудоумием? Ведь вслед за выпускным вечером погода сразу наладилась, и солнце жарило во всю «ивановскую», выгоняя из дома и дальше – на озёра. Как тут Пашке усидеть? Кинул харчишек в рюкзак, оседлал самодельный «харвей» и через час лежал на прибрежной травке Лесного озера, подставляя солнечным лучам своё белое тощее тело, с превосходством поглядывая на вело и пеших туристов. У всякого праздника есть то достоинство, что рано или поздно он кончается. И теперь Пашка лежал в грязи, посреди дороги, под своим ни на что не годным мотоциклом, душой и телом вымотавшись до того, что не было сил клясть судьбу. Над ним в разрывах облаков сверкали звёзды. Одна, вдруг сорвавшись, понеслась прямо на него, вмиг удесятерившись, утысячерившись, умиллионившись, и разом пропала в тот самый момент, когда Пашка со страху закрыл глаза. Впрочем, в тот же миг ему послышалось, как неподалёку что-то весьма весомое смачно шлёпнулось в сырую землю. Метеорит? Обломок спутника? Летающая тарелка? Не стоит искать сложных ответов, если существуют простые, решил Пашка и, выбравшись из-под мотоцикла, сиганул через кювет. Нечто чёрное, маслянисто поблёскивающее в темноте, объёмное, круглое он различил сразу. Так и есть – летающая тарелка! «Вот, блин, повезло! Расскажу — не поверят», — подумал Пашка. Подошёл, не без трепета, протянул руку пощупать – горяча ли поверхность да из какого материала. И отдёрнул, будто получил в пальцы электрический удар. Горяча и вроде как из металла. Точно – космический корабль. Пашка всегда чувствовал, что-то должно произойти в его жизни, ведь не зря же он на свет родился. Столько лет прожил и всё вхолостую, а теперь – бах! – выстрелило. Провидение бросило его на ночную дорогу, а не проклятый карбюратор. Впрочем, особенного восторга от этой встречи Пашка Ческидов не испытал. Во-первых, кто там внутри – ещё не известно. А то, как вылезут да накостыляют. Во-вторых, раз он из космоса, значит, весь в радиации. Запросто можно нахвататься облучения, заболеть и сдохнуть. Пашка хоть и не хорошист-отличник, но физику почитывал. И Пашке всех этих встреч не особо как надо. Может, кому-то и надо, только не ему. Ему бы сейчас яичницы на сале да сна минуток по шестьсот на каждый глаз. Такие простые человеческие желания…. Всё же он обошёл по периметру космический объект. Увидел люк, открытый до земли – милости просим. Поднялся по ступеням, заглянул не без страха и не сразу. Точно – НЛО. Кабина, кресло, приборов тьма. Пашка цапнул что-то подвернувшееся и бежать. Думал, толкая мотоцикл с удесятеренной энергией: « А гуманоиды-то – лопухи. Должно, на мазарки подались, хоронить кого». Позже пришла мысль: «Может, наших жмуриков тырят?», — и не знал, что попал в самую точку. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Не подъезжай, батюшка, ничего не скажу. Сам увидишь. — А скоро ли? За окном хлопает дверь, слышны задорные голоса, смех, весело скрипит снег. — Ну вот, ушли, — сказала хозяйка, прислушиваясь. — Допьём чаёк да приступим – чего волынить. Они пьют чай молча, сосредоточенно. Проходит полчаса. Старуха убирает со стола, вытирает насухо. Открывает печную заслонку, ворошит в голландке кочергой, неловко ставит её в угол, и она падает с громким стуком. — Руки-крюки, — ругается старуха, — оторвать не жалко. Она садится за стол, кладёт перед собой Людмилину фотографию. Меж пальцами зажата большая «цыганская» игла. Лицо хозяйки напряглось, взгляд вонзился в фотографию, руки медленно рисуют круги над столом. Проходит некоторое время. Движения рук становятся исступлёнными, мелкие судороги дёргают лицо, до неузнаваемости преображают его гримасы. Губы шелестят, шелестят, старуха что-то шепчет – не разобрать. В уголках рта появляются и лопаются белые пузырьки. В фотографию девушки вонзается игла, пригвоздив её к столу. Голос старухи прорезается: — Сейчас безумная боль гоняет её по комнатам, не даёт места…. Безумный вид у самой ворожеи: губы трясутся, в распахнутых глазах горят нечеловеческая злоба и каменная решимость. Движения её рук порывистые, энергичные. Судороги беспрерывно дёргают и изменяют её лицо. — Она готова разбить себе голову…. Меж трясущихся пальцев каким-то чудом появляется суконная нить. Петля захлёстывает иглу и затягивается. За стеной приглушённо вскрикнули. Старик вздрагивает всем телом, привстаёт, пятясь от стола, не отрывая заворожённого взгляда от иглы, петли и крючковатых дрожащих пальцев хозяйки. Неподдельный страх отражается в его глазах. Он зримо чувствует, как затягивается петля на молодой шее и давит, давит, принося освобождение от пронзительной боли. — Всё…! Старуха откинулась на спинку стула и, кажется, лишилась сознания. Глаза её закрыты, на лице ни кровинки, из-под чёрных запёкшихся губ прорывается стон. В доме воцарилась гнетущая тишина. Где-то по соседству завыла собака. Подружки возвращались поздно. Морозило. Дорога от театра к дому, на окраину, казалась вечностью. Они спотыкались на обледенелых тротуарах, с трудом пробирались на занесённых перекрёстках. Казалось, конца не будет страшным тёмным улицам с глухими заборами, холодными глазницами окон. Наконец, когда увидели свой дом, светящий окнами, будто корабль, причаливший к берегу, они побежали, взявшись за руки, оставляя за спиной все свои страхи и радуясь ждущему теплу и бесконечным рассказам о виденном. Трель звонка гулко донеслась через запертую дверь. И не сразу, а может после пятого или десятого нажатия на скользкую кнопку, звук его стал казаться незнакомым, странным, раздающимся будто в пустом доме. — Люда! Людка! Открой, засоня! Девчата молотили в дверь до боли в костяшках пальцах, стучали в стекла и оконные переплёты. Отчаявшись, поскреблись к хозяйке. Старуха им не открыла, а через дверь прокаркала, что нечего шляться по ночам, и она, наверное, им откажет от места. — Ой, Зинка, надо милицию вызывать — чует моё сердце, что-то с ней неладное. Вера плакала от холода и страха и вытирала варежкой слёзы. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Путь к себе Кружит по миру дух, по телу кружит кровь: О, как бы Истину увидеть сквозь покров! Познание Тебя — не для земных умов: Миры полны Тобой, но Ты — вовне миров. (О. Хайям) 1 В ту пору жил отшельником на Коралловом острове, а виртуальный критик давил на психику. — Долго будешь бездельничать? Учти, жизнь не стоит на месте — открыты пути в параллельные миры, земляне путешествуют по спиралям. — Пусть себе. — Тебе не интересно – соблюдается ли меморандум? — И? — Соблюдается. Люди не похищают двойников за пределами реальности, но довольно активно вторгаются в тамошнюю жизнь. — В чём это выражается? — Почитай рукопись — результат одного из первых путешествий по спирали времени. На мой взгляд, поучительная. Текст замерцал на экране монитора. — Никак в писатели подался? — Боже сохрани! Эту историю записал Алексей Гладышев из параллельного мира, столкнувшись с выходцами из нашего. — Ну-ка, ну-ка…. Пробежал глазами несколько строк. — У тебя откуда? — Не важно. Ну, ясный перец – спёр, а признаться стыдится. Сел за чтение. …. Наступает лето, и тебя неудержимо тянет на природу – в лес, на берег озера, где у ночного костра забываются волнения только что сданных (пусть кое-как) выпускных экзаменов, куда домчит лесными тропами (потому что нет государственного номера) из хлама собранный мотоцикл, и где незнакомые вчера девчонки будут пить с тобою водку на брудершафт. Два-три дня пролетают незаметной чередой наисчастливейших часов. А потом всё заканчивается. И немного даже печально. Еда и питьё кончаются, и спазмы голода сводят живот. Девчонки – ночные чаровницы – уезжают с кем-то на машине. А твой самодельный «харвей» вдруг забарахлил и, как назло, не заводится. А тут ещё дождь настиг, развезло дорогу. Под крылья мотоцикла забивается грязь, колёса клинит, и они не хотят крутиться. И хоть ты в дешёвых синих джинсах китайского пошива и спортивной майке, а кругом ночь, мрак, слякоть, сырость и собачий холод – от тебя пар валит, как от запаленной лошади. Позади уже добрый десяток километров, но огней дома ещё не видать. Лес тянется вдоль дороги. В нём без дождя прохладно и влажно, пахнет прошлогодней листвой и грибами. В непроглядной тьме мерещится чьё-то движение. Тревожно шелестит листва. А вот и кладбище – будь оно не ладно! Старый забор у обочины, за ним – кресты, оградки, обелиски. Тот же тревожный шелест в кустах. Вперёд! Только не отвлекаться, не расслабляться. И без того на душе паскудно – тут не до страхов. Линялые джинсы, обтягивающие худой мальчишеский зад, готовы лопнуть от напряжения. Проклятый мотоцикл все руки оттянул – никак не хочет крутить колёсами, просто валится на бок, и ни в какую. Размокшие кроссовки хлюпают в грязи, скользят. Их владелец падает, мотоцикл на него. Всё, приехали! Сил нет – хоть ложись и помирай. Самое подходящее для того место. …. Всё, что успел прочитать в этом вступлении, дорогой Читатель, и всё, что прочесть предстоит дальше, если не отпугнёт жуткость происшедшего – чистая правда, без придуманных неожиданностей, от которых кровь стынет в жилах, без закрученных криминальных сюжетов, выстроенных так, чтобы постоянно держать читателя на крючке. Выдумывать ничего не пришлось. В том-то весь ужас, что ничего не пришлось выдумывать. То, о чём будет здесь рассказано, произошло в наши дни в южноуральском рабочем посёлке и его окрестностях – на тихих ночных улицах, в ординаторской райбольницы и на кладбище, на дискотеке в ДК и в музыкальной школе. Документальная повесть, я бы сказал. Кстати, модный ныне жанр, популярностью никак не уступающий детективу. У этого жанра есть свои каноны. Например, скрупулёзное следование факту, каким бы отвратительно реальным он ни был. Шаг за шагом хроника ведёт нас по следам от начала событий до их развязки, ничего не утаивая и не приукрашивая. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Люда отвернулась, по щекам её текли слёзы. Вера присела к ней на кровать, погладила колено, потом дёрнула занавеску. — Видишь, дурёха, никого нет. Фокус-покус – смойся с глаз. За окном ветер разорвал снежные облака, в бездомном чёрном небе засверкали звёзды. Дом номер шестьдесят три по улице Набережной был разделён на две половины кирпичною кладкой в дверном проёме. В одной его части жила хозяйка – высокая, костлявая старуха, с суровым замкнутым лицом, с тонкими плотно сжатыми губами и глубоко запавшими, в тёмных обводах, глазами. Весь её вид говорил — ох, сколько же я пережила на своём веку, и совсем в душе моей не осталось ни мягкости, ни душевности, ни теплоты. Соседи считали старуху злющей и твёрдой, как кремень. Другая половина уже много лет сдавалась жильцам. Сейчас там квартировали три девушки – студентки Троицкого зооветеринарного института. В тот памятный зимний вечер в гостях у хозяйки был некий старик. Его узкое лицо словно вырезано из старого дерева, сухого растрескавшегося, в тёмных провалах глазниц, будто колючки притаились, щёки впалые, глубокие вертикальные морщины бороздили их, редкие седые волосы по краям выпуклого лба едва прикрывали бледные, с синими прожилками виски, на худой, морщинистой шее тоненькая цепочка уходит куда-то под старую фланелевую рубаху. За окном свистит и гуляет ветер, за окном ничто не мешает ему разбойничать, а в маленькой кухоньке тепло и уютно. Старики пьют, обжигаясь, душистый чай и ведут неторопливую беседу. — Добротно, добротно раньше строили дома, — говорил гость, шумно отхлёбывая с блюдечка. – Сколько уж лет обители вашей? — И – и – и, не помню уже, — хозяйка провела тонкой, высохшей, почти прозрачной рукой по лбу. – Много. Вы всегда прямо как снег на голову. А позовёшь, думала, и не дождёшься. — Не только по своей воле, братья послали, – старик достал огромный белый платок и трубно высморкался, потом вытер раскрасневшуюся шею и закончил помолодевшим голосом. – Удостовериться. Старуха укоризненно посмотрела на него и покачала головой: — В наши ли годы безголовым на двор выходить? — А я не просто на двор выходил, я соседушек ваших смотрел. Они перекинулись понимающими взглядами. — Видел, батюшка? — Видел, сестрица. Хозяйка, сопя, полезла на лавку, из каких-то закутков извлекла старую, рассыпающуюся книжонку, стянутую тонким резиновым колечком. Сняв его, старуха разложила книжонку на столе перед собой. Некоторые из замусолиных страничек приходится даже не перелистывать, а перекладывать. Видно, что пользуются ею с незапамятных времён. На листочках неровными каракулями записаны то ли чьи-то фамилии, то ли стихи, то ли молитвы. Старуха нашла меж страниц фотографию, присмотревшись, протянула гостю: — Эту? Девушка совсем молоденькая, лет восемнадцати не больше. Лицо открытое и славное, вздёрнутый носик, маленький рот с пухлыми губами, большие глаза удивлённо смотрят в объектив. — Кажись, она, круглолицая, — кивнул гость. И продолжил: — Не просто это, сестра, человека порешить. Ножом убить не просто, а уж духом извести – против естества это. Может Ему одному и под силу или первым ученикам его. Ты как совладаешь? Старуха молчит, не спешит с ответом, смотрит куда-то в сторону. Потом цедит сквозь зубы: |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Усадили рядом, налили в стаканы — чокнулись, выпили. Головка моя поплыла. Что говорили, чему смеялись – не помню. Только бедро упругое, притиснутое, плечо и локоть…. Да ещё кудри роскошные, мятой пахнущие, в которые так хотелось зарыться носом. Заполночь пошёл провожать соседку-невесту Любу Чернову, заглянул на минутку и остался. Утонули в пуховой перине. — Я не сын Морозовым, — говорю, утомившись. — Знаю. Ты Алексей Гладышев из Москвы. — И я тебя знаю. — Нет, ты меня не знаешь — ведь я не девушка, а звёздная нимфа. Видишь, погода развёдрилась, небо прояснилось — мне пора. — Не уходи, останься, — прошу. — Ищи меня средь звёзд. Она спрыгнула с кровати – нагая, красивая – пробежала комнатой и прыгнула рыбкой в окно. В щепки разлетелась рама, брызнуло осколками стекло. В комнату ворвался белый пар морозной ночи. — А не найдёшь – помни меня, Гладышев! Кинулся к разбитому окну — оно оказалось целым. Небо за стеклом вызвездило. В лунном свете зримо потрескивал ночной мороз. Помни меня, Гладышев! Проснулся. — Билли, какой чудный сон! Можешь растолковать? — Любовь Александровна погибла. — Ты…. ты что говоришь? Когда? Как? — Сегодня, на станции слежения. — Как? — Солнечный всплеск. Плазменный язык длиной в десятки тысяч километров. — Господи, за что караешь? Впился зубами в ладонь, но боли не почувствовал. Билли взял в оборот психику, а на словах был демократичен. — Не трогай оптимизатор – вместе горе переживём. — Ты прав, одному не превозмочь. Только молчи. Спустился на люк-трап. Сел на последнюю ступень. Обхватил руками голову, застонал: — Ах, Люба, Любочка. Помни меня, Гладышев! Разве забудешь? Жалость к себе схватила сердце железными тисками. Билли остановил его, и боль отпустила. Но как избавиться от саднящего чувства тоски? Ведь остался я на свете один-одинёшенек. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Случай со студенткой Обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства. (К. Маркс и Ф. Энгельс) Зимний вечер. На западе догорал и не мог догореть печальный закат. Наконец стемнело. Нагрянул незваный гость — северный ветер, закружил метель на пустынной улице. Вороха снега полетели вдоль домов, поползли позёмкой по тротуарам, сумасшедшие пляски затеяли под качающимися фонарями. Засыпало крыши и окна, за рекой метель бушевала в стонущем парке. По улице шёл человек, подняв ворот длинного пальто и согнувшись навстречу ветру. Тёплый шарф плескался за его спиной, ноги шаркали и скользили, лицо секло снегом. Окна одноэтажных домов, закрытые ставнями, казались нежилыми – нигде не пробивался лучик света. А из этого, старого, добротной кирпичной кладки особняка через лёгкие занавески щедро лился свет на тротуар и заснеженную дорогу. К нему и свернул человек. У стены спинкой к окну стояла кровать. На ней поверх одеяла лежала девушка в опрятном ситцевом платье с книгою в руках. Она читала, шевеля губами. Усталое и милое лицо её не выражало интереса, глаза были равнодушные, синие с поволокой. Она опустила книгу на грудь, завела прядь волнистых волос за ухо и взглянула на подруг. Девчата наряжались в театр и весело щебетали. — Так то ж не танцы – кто в театрах-то знакомится? — Ну и что! Думаешь, туда парни не ходят? Ходят, да ещё какие – интеллигентные. — Ну и о чём, Зинуля, ты будешь с ними говорить? — А я скажу: здрасьте, мне девятнадцать лет, я – студентка, пою, танцую, играю на гитаре – давайте дружить, И запела: Ах, водевиль, водевиль, водевиль...! Её подружка Вера, босоногая, в одной шёлковой сорочке, присела в жеманном реверансе перед зеркалом, заговорила в нос и картаво: — Театр? Ах, как это несовременно, господа. Там актёры со скукой и отвращением смотрят в зал пустыми глазами и прямо на сцене пьют водку…. — Кто это сказал? — Читала…. Девчата хохочут, снуют по комнатам, заканчивая сборы. По оконным занавескам мечутся их тени. — Ты, Людочка, не скучай – мы скоро придём. Крепко не спи и не забудь лекарство перед сном. У девушки с книгой на ресницах выступили слёзы. Она смахнула их украдкой, легла на бок, подперев рукой щёку. Молчала и слушала. — Бойкая ты, Зинка, — говорила Вера, зажав шпильки в зубах. – А вдруг нарвёшься на какого-нибудь маньяка-убийцу? — Мой час ещё далёк – отметка не сделана. А умирать пора придёт, всё равно не отвертишься: муха крылышком заденет – хлоп и помер. Чайник закипел на электроплитке. Люда сняла его и опять легла. Уже давно ей чудился какой-то шорох за окном. Было так грустно и весело смотреть на девчонок, что не вслушивалась, думала – вьюга. Но тут явственно услышала – скрипнул снег под чьими-то ногами. Девушка быстро откинула угол занавески и прильнула к стеклу. Под перекрещивающимся светом из дома и от уличного фонаря прямо под окном увидела Люда седого большелобого старика, без шапки, в длинном пальто. Он стоял, вытянув шею, и глядел на неё. Она вздрогнула от неожиданности. — Вам что здесь надо? – спросила она через стекло. Старик ещё вытянул шею, стоял и смотрел на неё. Потом погрозил ей указательным пальцем сухой руки без варежки. Люда отпрянула от окна, задёрнув занавеску. Сердце её отчаянно билось. Заскрипел снег за окном – звук шагов удалялся. — Ты что? Ты с кем там? – не отрываясь от своих дел, спросили девчонки. — Испугалась, — ответила Люда. – Старик какой-то под окном ходит без шапки, пальцем погрозил. Девчонки, как вы пойдёте? Вдруг он вас заловит. — Это не ходить, что старик какой-то пальцем погрозил? – Зинка задиристо вздёрнула брови. — На несчастье он погрозил, — тихо сказала Люда. — Брось, Людка. Онанист какой-нибудь в окна заглядывает. Вот мы его с Веркой в сугроб толкнём, — сказала Зина, подходя к окну. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Ну, слава Богу! У неё не полоботрясничаешь — мигом в оборот возьмёт. Дел понаделаем…. — Губы закатай. Так как насчёт флаера? — Да, пожалуйста. За окном мелькнула тень. — Карета подана, ваше сиятельство. — Именно так и почаще впредь. Что делать с белой кошечкой? — Ты со мной, милая? Она потёрлась о ногу. Наверное, со мной. Что ж, я рад. — Милости просим в «тарелку». Но когда направились к трапу, с крыши дома раздался предостерегающий вой. — Кис-кис, глупенькая, чего испугалась? Но беляночки и след простыл. Не судьба. Билли: — Стартуем? — А не устроить ли нам отвальную? — На грудь? — Не помешает. Но я грозу имел в виду — в космосе их не бывает. — Откуда эта тяга к стихиям? — Может, душа такая – мятущаяся? Буря грянула на славу – во мраке молнии блистали, и беспрерывно гром гремел. Потоки воды с небес чередовались градобоем. — Не жалко окрестную флору с фауной? – ворчал Билли. — Жарь, жарь, такие катаклизмы природе на пользу. Ты чувствуешь запах озона? Ни черта ты не чувствуешь. Жаль, что ты всего лишь виртуальный разум – сейчас бы побегали по лужам под дождём. — Бегай – я всегда с тобой. — Это не то. Помнится, кто-то на грудь обещал. Задетый за живое Билли впрыснул такую дозу, что я и про гитару забыл – едва добрался до ложа. Шумел камыш, деревья гнулись…. На большее не хватило – сморило. Сон приснился чудный. В избушке деда Мороза я и бабки его Серафимны. — Вот и сыночка наш с войны вернулся, — хозяюшка ткнулась мне в грудь хлюпающим носом. – Я знала, я ждала. Алексей Петрович мялся за её спиной: — Да погодь ты, дай раздеться человеку. Скинул московскую дублёнку на лавку у печи. Бабка: — Шинелка у тебя добрая. И звезда на шапке. Садись к столу. Подумал, рехнулись старики, и сел. Дед разлил пахучий самогон по стаканам, тарелки придвинул с закусками. — Ну, за возвращение. Бабка руками машет: — Что же мы одни? Тебя, сынок, невеста дожидается. Сейчас покличу. И ушла в пуржливую ночь, накинув платок и шубейку. Во как! Невеста? Любопытно. Вернулась скоро и не одна. Хорошенькая девушка в сельском наряде…. Да что там, Люба Чернова собственной персоной предстала очам. — Здравствуй, милая. Смущается, не узнаёт, или делает вид. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Прокоп тыльной стороной ладони вытер сочившуюся по лбу кровь и тихо сказал: — Эх, вы, сволочи… И умер, уронив голову на крутую спинку скамьи у незнакомого подъезда. 27 Каждый год в канун Родительского дня сестра с мужем и я с лопатой и граблями отправляемся на кладбище. Это стало традицией. Причём задолго до того дня, как появились там родные нам могилы — отца и матери. — Давно это было… Зять больше не хотел говорить, но всё прошло, и нельзя обмануть время. Пусть мёртвые остаются мёртвыми. Но всегда ли они были мертвы? Под впечатлением рассказа, я представлял их зримо – Попова и Фирсова, оба Владимира, погибшие в один год. Ощущал присутствие, глядя на овалы фотографий. — Дальше, — попросил я. — А дальше всё – приплыли… — Ну, а этот как сюда перебрался? — Обычным путём. После смерти Фирса пил много – сначала семью потерял, потом и человеческий облик. Нашли его, как Атоса, в куче мусора на базаре. — Замёрз? Перепил? — Забили насмерть. — Мафия? — Да вряд ли. Такой он был ей не страшен. А он и вправду был нашим Атосом – честный, умный, благородный. Воспитывался в детдоме, а скромен, как лицеист. — Прокоп-то, где покоится? — Там, — мой собеседник махнул рукой. – Поближе к родственникам. — Тебе здесь места уже нет. — А я не тороплюсь. — Хочешь выпить? — Нет. — А будешь? — Давай. Он налил водку в два пластиковых стаканчика, поставил у надгробий двух соседствующих могил. Сам хлебнул из горлышка. — Будешь? Я, понятно, отказался. Пошёл убирать мусор, сметённый из оградки. Пусть посидит с братишками. Им есть, что вспомнить… |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Дай посмотрю спину, — это мне. – Вот это массаж. — Проживёт. — Надо говорить «заживёт». Привлёк её к себе. — Нас от чего-то оторвали. Но жена заупрямилась. — Я не могу. Здесь не могу. Пойдём на флаер. — Там девочка. — На твой. — Я отправил его в ЦУП. От соблазнов. — Значит не судьба. — И это в день моего рождения? — Ну, не могу я здесь – ты можешь понять? Боюсь этого дома. — Тогда иди к себе. — Ты не проводишь? Мы спустились вниз, и вышли из дома. Шумел прибой, полная луна освещала окрестности. Кошачий вой заставил Любу вздрогнуть. Я обнял её плечи. — Не бойся — я с тобой. Подошли к флаеру. — Зайдёшь? — Отдыхайте. Утром увидимся. Люк-трап опустился, Люба вошла, люк-трап поднялся. — Билли, какая луна! А запах моря! Ты знаешь, что такое дышать полной грудью? Билли молчал. Люба вышла на связь. — Гладышев, мы улетаем. — Что так скоро? — Неприютно у тебя. Может, с нами? — Я привык. — Тогда, прощай. — Стойте, стойте, кошку отпустите. Опустился люк-трап. Белая кошечка прошествовала по нему и прыгнула мне на грудь. Вздрогнул от неожиданности. Господи, хоть ты не царапайся. Но с ней было всё в порядке. Она нежно мурлыкала и тёрлась головой о мою шею. — Пойдём, красавица, домой. Вечером следующего дня у горящего камина: — Билли, твоя оценка происшедшего. — Кот сошёл с ума, перебрав валерьянки – такая версия устроит? — Откуда он взялся? Ты веришь в реинкорнацию душ? — Создатель, откопай Костины останки и утопи где-нибудь подальше в море. — Думаю, кота этим не отвадишь. Его следует убить. — Ты становишься кровожадным. — Ты убил Костю, я убью его перевоплотившуюся душу. — Есть иное решение – покинь этот дом. Столько трагических событий здесь произошло. Чёрная аура тяготеет над ним. — Возможно, ты прав. Я подумаю. Думал до утра, а с восходом солнца не вышел на пробежку – начал собираться. Взял фотографии Мирабель, Костин альбом – от ползункового детства до курсантства на Сахалине. Конечно, гитару и Любин подарок. — Билли, как насчёт флаера? — Куда собрался? — К жене любимой — куда ж ещё? |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Это пройдёт, — утешил Корсак. – Голову почаще нагружай и пройдёт — поумнеешь. В наше неспокойное время больше пристало головой работать, а не кулаками. Это я вам с высоты своего возраста авторитетно заявляю. За столом Корсак продолжил тему: — В ваших раздорах не вижу смысла. Обстановка требует максимальной концентрации сил, единого руководства, общей казны. Вместе мы – сила. Хитрый старикашка, подумал Прокоп, под себя гнёт, а вслух сказал: — Я согласен: жили дружно – что делить. Тихим сапом, но лезет, плесень, лезет в дамки — посмотрим, что ты сейчас запоёшь, подумал Макс, а вслух сказал: — Да я тоже, если тему Фирсова замнём. Несколько мгновений над столом витала гнетущая тишина. Потом захрустел в руке Прокопа пластиковый стакан, по пальцам водка потекла. Корсак вздрогнул и посмотрел на Макса, потом повернулся к Прокопу. — Ты куда? — С убийцами моего друга пить не буду. Баланда беспокойно заёрзал на месте, завертел головой. — Ты что остался? — Дак, это, живым-то вы отсюда не выпустите. — Правильно понимаешь. Макс взял бейсбольную биту и пошёл в раздевалку. Через минуту коридором протащили бездыханное тело Василия Прокопова. Вернулся Макс, поставил биту. — Один удар, и нет короля. — С почином, Стасик. Непонятная улыбка блуждала по тонким губам Корсака. Баланда втянул голову в плечи. — Что со мной будет? — А это, как поведёшь себя… 26 Сознание возвращалось вместе с болью, толчками, как пульсирует сердце. Сначала пришло ощущение самого себя, потом пространство расширилось до пределов полутёмной комнаты. Прокоп шевельнулся и почувствовал, что в сгустках крови волосы прилипли к полу. От боли мутило, и тошнота подступала к самому горлу комками, затрудняя дыхание. Потом появились мысли. Хотели убить, значит, добьют. Живым его отсюда не выпустят. Рассчитывать на снисхождение не приходится. Надо выбираться. Прокоп осмотрелся. Две двери напротив. Какую выбрать? Василий сделал усилие и сел. Голова пошла кругом, а стены побежали наперегонки сначала в одну сторону, а потом наоборот. Встанешь – и пол полезет на потолок. Не стал рисковать, на четвереньках пополз к двери. В щель пробивалась полоска света, слышны голоса, плеск воды, музыка. Сюда хода нет. Обогнув пятно крови на полу, пробрался к противоположной двери. Толкнул – запёрто, подёргал ручку – бесполезно. В щель разглядел язык замка. Обшарил комнату взглядом, зацепился за строительный мастерок в ведре гипса (извести?). Опираясь на дверную ручку, встал на ноги, сунул мастерок в щель, надавил, приналёг грудью. Замок щёлкнул, дверь распахнулась. Окутанные туманом улицы будто вымерли. Можно подумать, что ночь сулит какое-то бедствие, и жители города предусмотрительно отсиживаются в своих домах, пережидая неведомую опасность. Кое-где сквозь мутную влажную пелену тускло светились огни. У самых окон туман был озарён их багровым светом. Во мгле этой тихой и печальной ночи они производили зловещие впечатление. Казалось, будто случайному прохожему представилась возможность взглянуть украдкой за серые колеблющиеся драпировки и увидеть своё последнее пристанище – неведомую пещеру, залитую кроваво-красным светом |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Ну, почему же мимо? Люба ветерком порхнула по комнате и нырнула ко мне под одеяло. — Целуй. — Может, массаж? — Губами? — Руками, с отличным рижским бальзамом. — Его же пьют. — А я набальзамирую твою кожу Тутанхамону на зависть. Повернись на живот. Полил густую, как ликёр, жидкость Любе на позвоночник от мозжечка до ягодиц, себе на ладони и принялся массировать упругое тело. Жена постанывала от удовольствия. Луна загляделась на наши ласки. Идиллия была полной. И тут, как чёрт из преисподней, на подоконник прыгнул чёрный кот. Спину выгнул дугой, и хвост – её продолжение. Его – мяу-у-ур – походил на рык пантеры. Люба вздрогнула. — Ой! — Брысь! – это я. Вооружился бутылкой с бальзамом. — Брысь, проклятый! Но кот справедливо решил, что бутылкой я в него не запущу, ходил по подоконнику, выгибал спину и угрожающе урчал. Я поставил бутылку, прикрыл Любу одеялом. — Эта тварь появилась после Костиных похорон. — Вот как! – Люба высунула личико. – Кис, кис. — Не так. Костя, Костя, – позвал я. Это было глупо. Потому что реакция чёрной твари была предсказуема, а наши оптимизаторы покоились на тумбочке. Издав боевой рык, чёрный кот пантерой бросился на кровать. Люба спрятала лицо под одеяло. Я успел только голову, а обнаженной спине досталось. Крепко, досталось. Он драл с неё кожу когтями, как кору с осины. Впился зубами. Бог мой! Как терпеть? Сиганул с кровати и закружился по мансарде, пытаясь сбросить со спины хвостатого ублюдка. После нескольких неудачных попыток, добрался до тумбочки, цапнул оптимизатор и на руку. В голос закричал. — Билли! Боль ушла, а тело стало гибким. Изловчился поймать кота то ли за ногу, то ли за хвост, и вышвырнул в окно. Люба вскочила с кровати. — Что это было? — Проклятие дома. — Ты убил его? — Вряд ли. Коты живучи. — Боже мой! Любочка унесла белую кошку на флаер. Жена бросилась к оптимизатору. — Люба! Любушка! Доченька! – понеслись её мысли в эфир. — Да, мама. Я сплю. Что случилось? — Белая кошка с тобой? — Да. — Она адекватна? — Как это? — Ну, слава Богу! Прости. Спи. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() 23 Когда Султана выписали из больницы, Евдокимов приехал навестить. — Знаешь, бывают дни, когда всё по фигу, как говорится, море по колено. А бывают критические – когда так не хочется умирать, что хоть плач. И, похоже, у меня эти дни затянулись. Султан ударом кулака взбил подушку, осторожно повернулся на бок. Он сильно похудел, а живот стягивали бинты. Сыт я по горло, до подбородка Даже от песен стал уставать. Лечь бы на дно, как подводная лодка Чтоб не могли запеленговать. — Есенин? — Высоцкий. — Меняешь привязанности? — Стареем, брат. 24 По субботам в сауне спортшколы собирались одни и те же лица. Перебирая струны жилистыми руками, Кондрат поучал спортивную молодёжь: — Первая камера, как первая любовь – память на всю жизнь. У руководителей свои разговоры. — Ты, Николай Аркадич, какой-то скользкий стал — и нашим, и вашим. — Дело, Макс, дело, прежде всего. Ради дела готов поганых в баньке парить и спинку тереть. Скажу больше и откровенно — не тебя на трон возвожу, город под Движение забираю. Станешь Смотрящим – тебе служить буду. — Зачем тогда Фирса мочил? – его бы и ставил. — Этого пса на цепь не посадишь. — А меня, значит, посадишь? — Ты, Стасик, давно на привязи: кто власти пожелал – свободу потерял. 25 Под жёстким взглядом Корсака они обменялись рукопожатием. — Привет. — Привет. — Для уличного хулигана со стажем ты неплохо выглядишь – ни одной царапины, — Макс критически осмотрел обнажённую фигуру Прокопа. — Шрамы бывают не только на теле, — хохотнул Баланда и прыгнул в бассейн, вынырнул и закончил, — но и в душе. — Для души есть хорошее средство, — Макс взболтнул пиво в бутылке. — Все средства ведут в могилу, — вздохнул Прокоп, присел и опустил ноги в бассейн. — Ты шутишь, — сказал Корсак, — и нравишься мне уже больше. Ещё могу сказать, что вреднее огурцов нет ничего на свете — все, кто их ел, рано или поздно умирают. — Оба-на, — сказал Баланда, отплёвываясь. – А я и не знал. Век живи, век учись – дураком помрёшь. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() 21 Организация создаётся на крови, — поучал Корсак. – Замажь пацанов кровью, и они пойдут за тобой до гробовой доски. — Моей? – усмехнулся Макс. — А это, как получится, как соображалка работать будет, — сказал Николай Аркадьевич и подумал: тебя-то, дружок, точно кровушкой измазать надо. — Глянь на этого оранжевого цыганёнка, — Корсак кивнул на сидящего с гитарой Кондрата – Это он твоему обидчику дроби в брюхо насыпал. А перекрасился со страху — вдруг кто видел, вдруг узнают. Боится и от того опасней самого дьявола. Я эту породу знаю. В день похорон Владимира Фирсова Макс с десятком доверенных людей, Корсак с Кондратом отдыхали в сауне спортшколы. В кругу спортсменов эти двое выглядели, как белые вороны — Корсак с худым и дряблым старческим телом в седых волосах и застарелых шрамах, и Кондрат, синий от наколок. Бросая на них взгляды искоса, Макс кривил губы и эту гримасу отвращения прикрывал фужером пива. Было время, когда жизнь казалась простой, а будущее ясным. С кем связался? Рецидивисты, уголовники, лагерные авторитеты. Но как они с Фирсом! А ведь могут и его однажды…. — Не надо бояться чужой крови, — поучал Корсак. – Нет в ней ничего рокового. Он подарил Максу изящную финку с цветной рукояткой из органического стекла – работа лагерного умельца. Потайная пружина выбрасывала лезвие с мелодичным звоном. Макс сидел и игрался. А потом поймал на себе насмешливый взгляд Корсака и сунул подарок в спортивную сумку. 22 Небо, с утра такое ясное, затянуло тучами. Подул холодный ветер и принёс запах студёного севера. Посыпались хлопья снега. Они падали крупные, весомые на обнажённые головы мужчин, на платки и женские шляпки. На стылую землю скорбного холмика, в недрах которого упокоилось тело Увельского короля Владимира Константиновича Фирсова. После горячего стола расходиться не спешили. — Акция! – потребовал Василий Прокопов. Ева отмахнулся. Но Прокоп не успокоился. С полусотней горячих голов он захватил городскую площадь и куражился там несколько часов. Задирались и избивали прохожих за любое слово и за молчание. Отбирали деньги и пили водку, угощали всех и били тех, кто отказывался. Это была акция возмездия или тризна, или ещё что-то, что невозможно было объяснить, но требовала изболевшаяся душа. Эти бесчинства, конечно же, не остались без внимания властей, но, боясь раззадорить подвыпившую толпу на столкновение с милицией, вызвали подмогу из ближайшей воинской части. Солдаты без оружия, но плотной шеренгой, потеснили хулиганов с площади, а в тёмных дворах они сами рассеялись. Вернувшись из Южноуральска, Прокоп зашёл к Владимиру Евдокимову. Тот сидел на диване, низко-низко опустив голову, будто молясь на початую бутылку водки меж голых ступней. — Что, Евка, нехорошо? — Как видишь. Будто жирную точку поставил в жизни. Василий Иванович присел рядом, прижал плечо к плечу приятеля. — Горе, поделённое пополам, оставляет пустоту, которую нечем заполнить. Ева молча протянул ему бутылку. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Для начала что-то спели за столом, сомкнув плечи и раскачиваясь. Потом пустились в пляс почтенные селяне со своими матронами. Трактирщик аккомпанировал на аккордеоне. — Барыню! – потребовала Люба и прихватила со стола салфетку вместо косынки. Прошлась лебедушкой по кругу, остановилась передо мной, топнула ножкой. — Выходи, подлый трус! Эх, ма! Я ли вам не свойский, я ли вам не русский, памятью Отчизны я ль не дорожу? И пустился с места вприсядку. Люба, притоптывая, по кругу, салфетка за плечами. Я за ней, выделывая коленца. Селяне в ладоши жарят. То-то, любо! Потом ещё пели и танцевали. Люба подтолкнула к своей пестунье. — Пригласи девочку. Взял в ладонь тонкое запястье, обнял осиную талию. — Скажи, душа девица, я тебе никого не напоминаю? Может, встречала в своём мире похожего человека? Нет, говорит, как и Костю похитителя, впервые вижу. — А что Вовка, уже купил белые бурки? Смеётся. — Откуда вы его знаете? — Разве Любовь Александровна тебе ничего не рассказывала? — Да много всего. Только говорит, забудь прошлое – к нему возврата больше нет. Привыкаю жить в этом мире. Он прекрасный. — И ты готова забыть Вовку-жениха? — Какой он жених? Мы даже не целовались. Просто сказал, что я его невеста и лупил всех, кто только взглянет на меня. — А брат? А мама и отец? — Их никогда не забуду, но, если нет возврата, надо привыкать к жизни здесь. — У тебя уже есть друзья? — Знакомые. Пуд соли надо съесть, чтобы подружиться. — Оптимизатор не позволит. Считай меня своим другом. — Вы муж мамы Любы, значит мне отец. — Одно другому не помеха. — А почему вы вместе не живёте? — Быстро устаём. Да и разные мы люди. Я люблю думать в тиши, Любовь Александровна — действовать на юру. — Вы так красиво смотрелись, когда вальсировали. Гостьи остались ночевать. Думал, где постелить Любе из параллельного мира. — Не напрягайся, — это жена. – Девочке лучше быть в «тарелке». Мы поднялись в мансарду. Выключив свет, Люба разделась, подошла к окну, разметав по плечам густые волнистые волосы. — Гладышев, где твоё ненастье? На фоне звёздного неба в лунном свете она смотрелась эффектно. Я лежал в кровати, подперев рукой голову, и любовался. — Передо мной, ночное светило затмевает. — Вот как! Да ты, любезный, на скандал нарываешься. Проси прощения. — Я люблю вас, ключница мозгов. — И только-то? Скудноват лирический запал. Говори, как любишь. И стихами, дорогой, стихами. Для меня нет тебя прекрасней Но ловлю я твой взор напрасно Как виденье, неуловимо Каждый день ты проходишь мимо… |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Огромная лохматая собака вырвалась со двора в вихре снега. — Аттас! – крикнул старший и прыгнул в машину. Второму повезло меньше — в тот миг, когда он нырнул во чрево авто, собачьи челюсти сомкнулись на его ботинке. «Волга» рванула с места и тащила пса до поворота. Там ботинок слетел с ноги и остался в собачьих зубах. Четвёртую операцию Султану делали в областной больнице. В выходной день в Челябинск приехали короли. В палату их не пустили, а в фойе встретился Тимофей Гулиев. Старик отирался в клинике уже который день. — Ополовинили сынка моего, совсем зарезали — живот, говорят, гниёт. Целый казан кишок выкинули. Никто не утешал — короли стояли хмурые. Никто не клялся отомстить — все слова были лишними. — Как он теперь? — Остаётся только ждать и терпеть, — криво усмехнулся дед Тимофей. – Тупо и покорно терпеть. Как слепая кляча, обречённая до конца дней крутить скрипучий рудничный ворот. Как баран, которого предназначили в шерпу. Терпеть и надеяться. 20 Большинство живущих на Земле уверены — всё, что происходит с нами, запрограммировано на небесах. Никому не избежать судьбы своей. И дело вовсе не в девушке, хотя она была чертовски хороша и, как никто, подходила для роковой роли. Дело было в одном звонке Корсака, после которого счёт жизни Владимира Фирсова пошёл на дни, потом на часы… Константиныч был не в духе, когда под руку подвернулся этот вихлявый парень. Кажется, он щёлкнул зажигалкой, пытаясь угодить королю. Но после выстрела в Султана, Фирс с предубеждением относился к незнакомым людям, непредугаданным движениям, нераспознанным предметам в чужих руках. Были проводы зимы. Народу на площади – водоворот. Фирс, сунув сигаретку в рот, вертел головой, кого-то отыскивая глазами в толпе. Паренёк хотел «прогнуться» — щёлкнул зажигалкой и сунулся к Константинычу. Реакция была неожиданной. Шлепок затрещины, и подхалим-неудачник полетел на мокрый от тающего снега асфальт. — Эй, дядя, ты что творишь? – яркая лицом и нарядами девушка шагнула вперёд. – Кто меня теперь мороженым угощать будет? Была она совсем молоденькой и чертовски красивой. Фирс растерялся, залюбовался и ляпнул невпопад: — Слушай, а ты часом не ведьмочка? — Вообще-то да, но сегодня взяла выходной. Ответ Фирсу понравился. Он только пальцами щёлкнул, и многочисленная челядь кинулась опустошать прилавки, угождая новой фаворитке Вике. Так её звали. А жила она в районе частных домов, в, так называемой, Череповке. Вика захлопнула калиточку перед самым его носом. — Сюда нельзя. Пока нельзя. — Но, мы увидимся? — Непременно. Она пробежала мощёной дорожкой, потопала сапожками на низеньком крылечке, взялась за дверную ручку и помахала Фирсу. Тот поднял руку прощаясь, повернулся, пошёл прочь. У проходящей мимо иномарки опустилось тонированное стекло. Из тёмного салона часто-часто засверкал белый огонь. «Автомат» — механически отметил бывший пограничник. Он хотел убедиться, что Вика забежала в дом, что предназначенные ему пули, не настигнут её, но не смог оглянуться. В грудь сильно толкнуло, и ещё раз, и ещё. Он упал ничком. Машина остановилась. Пули второй очереди рикошетили от стылой земли, а несколько застряли в теле, наискось вспоров драп пальто. Наконец, третья очередь сбила с головы кубанку. Взревел иноземный мотор, и машина скрылась. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() Сидя у камина, поглаживал белые головку, спинку, хвостик и внушал: — Индуистская религия бессмертие души рассматривает в реинкорнации. Скажи киса, кем ты была в прежней жизни? — Мур, — отвечает. Кто бы перевёл. — Билли, не хочешь заняться изучением языка животных? — Очень хочу. — Что мешает? — Отсутствие критического объёма информации. Ах, ну да, ну да. — Откуда интерес? Безделие мучает? Тяга к труду донимает? — Пока только умственному, в виде фантазий. — Тоже дело. Наш трёп был прерван Любиным вмешательством. — Не разбудила? Ты помнишь, какой завтра день? — Пасмурный. — Почему? — Нравится сидеть у камина, когда за окном непогода. — Заказал себе подарок? А гостей к столу? — Только не это. — Гладышев, тебе не удастся зажилить день рождения. Соглашайся на наш визит, иначе вылетишь в трубу и явишься к нам перепачканным. Ну? — Прилетайте – не хочется в трубу. — То-то. Мне не хотелось визитёров. Никого. Но дата круглая – можно потерпеть. С утра попросил Билли: — Повремени с непогодой – ждём гостей. После пробежки и утренних процедур поплёлся в сельский трактир. Попросил помочь с оформлением стола. Пригласил к нему Вальдса, самого трактирщика и ещё двух-трёх человек, лично знакомых. С жёнами набралось около десятка. — Люба, где ты? – вышел на связь. – Мы готовы. — Айн момент. Садитесь за стол. Мы сели. За окном мелькнула тень – приземлился флаер. Когда в каминный зал вошли моя жена с названой дочкой, присутствующие встали, захлопали в ладоши, приветствуя Главного Хранителя Всемирного Разума. Встал и я, недоумевая – кто же именинник? Люба рассеяла сомнения, обняв, поцеловав и вручив мне подарок – фиолетовый кристалл с Плутония. Фиолетовым он был в её ладони — в моей засверкал голубым пламенем. Гости ахнули. — Цвет кристалла определяется внутренней энергетикой, — пояснила Люба. Камень пошёл по рукам, меняя окрас от красного к жёлтому и обратно. Жидковато замешаны латыши. Но меня точил червь зависти. — Билли, получается жена круче? — А ты сомневался? — Я мужчина. — Это половой признак. — Интересно, если тебя отсканировать на внутреннюю энергетику. — Кристалл будет прозрачен — ультрафиолетовые лучи не уловимы для человеческого глаза. — Ну, слава Богу, а то подумал, и ты за поясом. Как-то чопорно шло застолье. Может, по местной культуре так и надо веселиться, но для русской души не хватало размаха. Видел, и жене взгрустнулось — глядит с печалью на меня. — Ну-ка, Билли, плесни азарта в латышскую кровь. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Ты…! — Евдокимов задохнулся от возмущения. – Ты оторвал мой любимый брюлик. Он ударил лётчика поддых левой рукой, а правой схватил сзади за шею и пригнул его лицом к самому полу: — Ищи, Шарик! След! След! Офицер хрипел, пыхтел, широко открытым ртом ловил воздух и никак не мог поймать. Макс «провалил» удар и ткнулся подбородком в стальной кулак противника. Жалобно клацнули зубы, едва заметно дёрнулась голова, и Станислав Валерьевич «поплыл» — вопреки законом физики падал не назад, по ходу удара, а вперёд, ему навстречу. Ещё одним ударом Султан сбил ему дыхание. Поймал за шиворот, обернулся к другу: — Макнуть в очко? — Пусть, падлы, запонку мою найдут. Ева уже оседлал стоящего на четвереньках лейтенанта и понукал: — Ищи, Шарик, след, след… Султан ещё двумя точными ударами поставил Макса в стойку жеребца и перекинул ногу. — В зал поедем? — Сначала запонку. Ищите, твари – меня жена домой не пустит. 19 До Рождества Христова Макс не находил себе места. Он то впадал в бешенство, скрипел зубами, готовый вцепиться в горло любому подвернувшемуся, то лежал в депрессии, вперив неподвижный взгляд в потолок. И всё время пил. — Тебе ещё повезло, — ворчал Корсак. – Макнули б головой в очко и кердык твоему авторитету. Но, столкнувшись с исполненным ненавистью взглядом, предпочёл умолкнуть. А потом сменил тему. — Я подарю тебе его голову. Так смывают обиды сыны Аллаха. В звёздном небе яркая сверкала луна, снег скрипел, и морозный воздух дрожал блёсками. Был тот час ночи, когда на улице пустынно — ни машин, ни пешеходов. Коротким лёгким шагом Султан возвращался домой. Коротким – потому что гололёд. Через дорогу напротив дома стояла чёрная «Волга». Может, кто в гости приехал? Задние двери автомобиля распахнулись в обе стороны. Точно гости – дожидаются. Султан свернул к машине. Навстречу шагнул незнакомый мужчина, в его руках тускло блеснул ствол ружья. «Не убежать», – мелькнула мысль. — Привет, — Султан протянул руку. – А я думал, когда приедешь… Уловка не удалась. Выстрел раздался прежде, чем Гулиев подошёл на расстояние прыжка. Дробь с сухим треском прорвалась сквозь одежду. Султан от удара в живот поскользнулся и упал лицом в снег. Боли не почувствовал. Жив? Жив! Он напрягся и замер, ожидая дальнейшего развития событий. — Добей, — приказал от машины скрипучий голос. – Контрольный в голову. Скрип снега под ногами замер совсем близко, ствол упёрся в затылок. В тот же миг Султан схватил ружьё и ногами подсёк незнакомца. Горящим порохом обожгло щёку, столб снега вздыбился у самого виска. Нападавший упал, но тут же вскочил и бросился бежать. — Дурак, ружьё! – крикнул старший от машины. Султан попытался встать и не смог — странное онемение сковало ноги. Он их совсем не чувствовал, а в животе разгорался адский огонь боли. Чёрт! Он попытался удержать ружьё, но подбежавший двумя рывками овладел им и замахнулся прикладом в голову. Во дворе бесновалась собака. Вдруг калитка распахнулась, и Тимофей Гулиев крикнул: — Рагдай, взять! |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Ну, а скажем, заложив в систему расчёта некоторые исходные данные ушедшей марсианской культуры, мы столкнёмся с нею на их параллельных мирах? — А почему бы не помечтать? — Вот-вот. Хорошо, Создатель, я понял твою мысль – давай подгоню под неё математические расчёты. А ты пока подумай: не куда, а как мы будем проникать. — Ты хвастал – сей секрет у тебя в кармане. — Трудно извилинами пошевелить? — Для чего? — Для тренировки ума. — Лучше пройдусь перед сном. — Одно другому не помеха. — Ты, Билли, рационален, как птичий помёт на огуречной грядке. Море катило широкие, с пенными гребнями волны на песчаный берег. Небо забито серыми тучами настолько плотно, что из них сочилась сырость. Окружающий мир съёжился от холода. Гулял на взморье, обрядившись в долгополый рыбацкий плащ с капюшоном. Белая кошечка примостилась у меня на груди под брезентовым отворотом – только премиленькая мордочка торчала. Она касалась влажным носиком моего подбородка, или принималась лизать шею. Щекотно. Ворчал и грозился спустить на холодную землю. Подлиза начинала усердно мурлыкать. — Сиди, сиди, я пошутил. На душе не так уютно, как под плащом. Мучил вопрос, как Косте и его прозрачным дружкам удавалось шмыгать по спиралям? Каким способом, какими силами эти ребята делали временные и пространственные прыжки? Нет, всё-таки временные, так как отражение реальности не может быть удалённым. Или может? Стоп. Запутаюсь. Проще представить движение мира по спирали времени в пространстве. Отражение нашей реальности суть параллельные миры. Люди, там существующие, наше отражение. Фантомы. Которых не жалко лишить тела, чтобы продлить жизнь реальных субъектов. Так считает математик Билли. А мне не кажется. Недавно на Меркурии держал в ладони девичью руку и сквозь тёплую кожу чувствовал, как пульсирует её сердце. Какой же это фантом? Нет, эта тема для бесконечных домыслов. Надо сосредоточиться на главном. А что есть главное? Костя на своей колымаге проникал в параллельные миры. И делал это, видимо, без особого труда. Там он прятался от станций слежения. Ну, конечно же, Люба говорила: раз – и без следа. Значит, делается это достаточно легко и быстро. Как? Пойдём дедуктивным методом. Костя назвал контактор Исполнителем Желаний. Нацелил, и подо мной стало вращаться кресло. Значит, с его помощью, он мог и в параллельные миры перемещаться. Правда, не знал, как это происходит, и каждый раз оказывался в новом месте. С трудом возвращался. Может, дело не только в прозрачных, но и в самом Косте, умудрившимся однажды спасти душу в оптимизаторе? Однако, нет – там душа, а здесь целый флаер. Дело тут…. Совсем стемнело. На море видны только пенные барашки, а дом под платанами чернел силуэтом. Забеспокоилась кошечка на груди. — Идём домой, милая. Время шло. Билли усердно трудился на два фронта. Мне известных, а сколько их было на самом деле, знал только он. Не опровергал теорию волнового происхождения параллельных миров, и не донимал вопросами – как туда проникнуть. Трудился себе. И Люба строила сеть следящих станций на околосолнечной орбите, занималась дочерью – меня не доставала. Я прохлаждался эти дни, а если чем утруждался, так вопросом – случайно ли здесь появились чёрный кот и белая кошка, и почему они не ладят. Не кис-кис, а «Костя» — назвал однажды чердачного менестреля — тот опять попытался запустить когти в мои глазницы. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() - Константиныч, помоги пальцы разжать, — Попич пытался избавить Еву от ножа. – Вот вцепился, клещ. Отпусти, слышишь, отпусти. А то я тебе руку сломаю. — Что, хреново, братан? – Фирс участливо заглянул другу в лицо. Ханифка шарил по карманам безмолвно лежащего Макса и напутствовал: — Дурак ты и не лечишься. На кого батон крошишь? Тебе до нас ещё далеко. Белоснежное кашне, часы и бумажник тренера исчезли в бездонных Ханифкиных карманах. — Живой? – поинтересовался Фирс, откусывая пробку у бутылки. — Да вроде тёпленький. 18 В канун Нового года приехал Султан Гулиев. В дорожном чемоданчике боксёрские перчатки и мокрая от пота майка. — Чемпион области по прыжкам в сторону среди безногих ветеранов, — представился гость и подмигнул хозяйке. Из всех друзей мужа Султана Людмила уважала более других — он редко появлялся, мало пил и знал все творчество Есенина наизусть. В предпраздничный вечер, помогая лепить пельмени, читал стихи. К вечеру следующего дня, несмотря на все уговоры хозяев, засобирался домой. Владимир Андреевич пошёл провожать его на вокзал к пластовскому автобусу. Но тот, что бывало нередко, не пришёл. Друзья поехали в Южноуральск, проводили два переполненных «ПАЗика», отчаялись купить билет на транзитные рейсы, решили заглянуть к Фирсу с Попичем, жившим в одной многоэтажке неподалёку. Напрасно давили звонки у закрытых дверей, а потом отправились в ДК «Энергетик» Но и здесь друзей не нашли. Новогодний карнавал был в самом разгаре. Работали два буфета, сияла ёлка, играла музыка, танцевали пары. Всем было весело. А друзья, набрав пива, сидели в курилке на подоконнике и посматривали на часы. На полу искрилось и похрустывало битое стекло. Из зала грянуло громкое «Ура!». Хлопушки затеяли перестрелку с шампанским. — Чёрт! – Произнёс Ева своё первое слово в Новом году. – Вот благоверная ругаться будет. Он допил пиво и запустил бутылку в противоположную стену. Вслед за звоном стекла распахнулась дверь. Вошли Стас Максимов и какой-то круглолицый молоденький лейтенант ВВС. Смерив Еву презрительным взглядом, предводитель южноуральских боксёров угостил лётчика сигаретой. После событий Седьмого ноября спортивный тренер исчез из города и вернулся под Новый год. — Слышь, Макс, — сказал Ева вполне дружелюбно – Принеси шипучки, друга угощу. Станислав Валерьевич выставил вперёд средний палец. — Наглеешь, пернатый. По клюву хочешь? Макс разом весь преобразился. — Ну, айда! Давай, давай смахнёмся. Иди сюда. Или саблю дома забыл – поджилки затряслись. Он встал в стойку и умело провентилировал воздух кулаками. — Иди, не бойся. Я тебя не сильно отметелю. Жив будешь… По профессиональным движениям Султан почувствовал в незнакомце мастера ринга, придержал за локоть друга. — Мне можно? — Тебе, кыргыз, зубы жмут? — А тебе, вижу, язык. Мастера спорта Союза ССР закружили в спортивном танце, скрипя битым стеклом, нанося и отражая удары. Ева спрыгнул с подоконника. Круглолицый лейтенант бросился к нему, пытаясь схватить за руку, сорвал запонку с рубашки. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Кто? — Создатель оптимизатора и контактора. — Я так и думала – слишком мудрёно для твоего братца. Только зачем, Гладышев, ты нам угрожаешь? Человечество ещё не сказало «нет» проекту. И ты сейчас в позе одной маленькой, но гордой птички, которая чирикнула, как мне помнится: «Лично я полечу прямо на солнце». Что с ней стало, надо говорить? — Любимая, мне самому неприятно вести диалог в таких тонах, и тема очень интересует – знаешь почему – но не хочу стать изобретателем атомной бомбы. — Успокойся, думаю, человечество тебя поддержит. — Надеюсь. Тем же днём. — Билли, однажды ты исполнил мою просьбу, и земляне попрощались с оружием. Прошу ещё раз – меморандум должен быть одобрен единогласно. Напряги свои виртуальные связи, но чтобы все, как один…. — Те люди и нынешние – какое сравнение? — На кону реальное бессмертие – могут дрогнуть слабые. Да и не слабые…. На следующий день Люба сообщила – меморандум одобрен человечеством единогласно. Препятствий для выполнения задания не было. — С чего начнём, Билли? — С математической модели. — Это верно. Рисуй. Экран монитора запестрел формулами и уравнениями, приправленными схемами и графиками. — Что это? — Над и подпространственные спирали. — Слава Богу, не временные. — И временные. — Как они получаются? Нет, давай лучше я. Ты отличный математик, а я неважный естествопознаватель. Берём камень, кидаем в воду – что видим? — Круг волны от центра падения. — Нет, круги. Один хорошо виден или два, остальные почти не видны, но они присутствуют, и будут колебать поверхность, пока не успокоится. Таковы физические свойства воды. — Это к чему? — Образно. Чтобы показать, как получаются над и подпространственные спирали. Они суть отражение некоего возмутителя в центре. — Не вижу адекватности. — Про адекватности мы пока не судачим, а говорим образно, о природе возникновения. Теперь представь, что колебания происходят не в плоскости, а четырёхмерном пространстве. — Ну, допустим. Что даёт? — Так возникают спирали. — Ликбез. И? — Билли, если природа возникновения спиралей волновая, значит и познаются они по законам волновых возмущений. Что не ясно? — Ты хочешь сказать: составив систему уравнений трёх неизвестных…. — Четырёх. — …. четырёх неизвестных, взяв некий фактор возмущения за аргумент, мы получим координаты необходимой спирали – одной из бесконечного числа существующих? Слишком просто. Я бы сказал, примитивно. Так не бывает. — А мне что-то подсказывает – не стоит усложнять. — Ну, хорошо. Что берём за точку отсчёта? — Конечно, Землю. Нас ведь нам параллельные миры интересуют, а не все остальные прочие. |
Клуб любителей исторической прозы > к сообщению |
![]() Попич сбросил с подноса деликатесы и огрел им первого же подвернувшегося, потом, прикрываясь им, как щитом, умело орудуя ногами, стал тиснить нападавших, с опаской оглядываясь на Фирса с доской. Тот скоро устал махать ею слева направо и наоборот, а стал опускать её сверху вниз, но результат был прежним – после глухого удара два-три человека падали в снег и не торопились подниматься. Переводя дыхание и перекладывая доску с руки на руку, увещевал: — Мальчики, как будет хватит – скажите, не стесняйтесь. Ева скакал по столу, сбивал кулаками всех взобравшихся и ногами пытающихся. Посочувствовал одному, закрутившемуся волчком с проломленной косицей: — Извини, пацан, перчатки дома забыл… Когда его сбили со стола, падая, он сгрёб двоих подмышки. Кто-то пытался оторвать Еву, кто-то пинал клубок сцепившихся тел, и не все удары доставались ему. — Константиныч! – крикнул Попов. – Вовчика завалили. Фирс только раз провёл шестиметровой доской, и все тут же приняли горизонтальное положение. Потом из кучи-малы поднялся Ева. Вдвоём они поспешили на выручку Попича. Из четырёх десятков нападавших на ногах остались единицы. И на них с трёх сторон надвигались короли: Фирс с шестиметровой доской, Попич с металлическим подносом, о который не один кулак утратил твёрдость, а голова овальность, и Ева, без куртки, но с горячим желанием сокрушить всё, что сопротивляется. Настолько жалок был вид парнишек, вчерашних и сегодняшних школьников, что Фирс бросил доску, а Попич поднос и с голыми кулаками бросились в бой. И это была ошибка. Ведь перед ними были не бегуны и прыгуны, а боксёры, пусть молодые, но достаточно тренированные для кулачных боёв парни. Они это скоро доказали. Фирса несколько раз сбивали с ног, терзали лежащего на земле, но он каждый раз вставал, расшвыривал нападавших в разные стороны, как вцепившихся в полы собак. Крепко досталось Попичу. В клочья превратилась его одежда. Но он стоял и держал удар, и сам бил, бил, бил без конца в эти хрипящие, кричащие, перекошенные болью, страхом и злобой морды. Ева работал кулаками, как сорвавшаяся с шестерён мельница. И в какой-то момент он почувствовал, что нет больше сил сопротивляться. Дышал он сипло и прерывисто, сердце бешено колотилось, гоняя кровь, но она не успевала избавлять мышцы от молочной кислоты, и смертельная усталость непереносимым грузом навалилась на плечи. — Всё, хватит, не могу больше, — Евдокимов прислонился спиной к киоску и опустился на корточки к немому изумлению нападавших. — Вы, пацаны, вот что, — сказал он очень спокойно. – Бегите отсюда. У вас есть пара минут, а потом я вас буду убивать. Он несколько раз вздохнул глубоко, восстанавливая дыхание, достал из кармана брюк финку, нажал кнопку и извлёк из рукояти лезвие. Потом подскочил, будто пружиной подброшенный. — Запорю, гады! Его истошный вопль и финка, сверкнувшая в тусклом свете фонаря, произвели магическое действие на юнцов — они бросились врассыпную. — Запорю! С рынка бросились бежать все, кто это мог. — Запорю! Поднимались и ковыляли прочь те, кто бегать уже не мог. — Запорю! Фирс и Попич перехватили Еву, не для острастки уже намеревавшегося пустить в ход нож. — Вова! Евка! Да уймись ты, Андреич! — Эй, Ханифка, уснул ты под столом что ли? Собирай посуду, накрывай на стол – пировать будем. — С вами уснёшь, как же! Орёте на весь город – как ещё менты не проснулись. |
Клуб любителей научной фантастики > к сообщению |
![]() - Человечество должно поклясться, что не будет использовать возможность проникновения в иные миры для похищения их жителей. — Как ты себе это представляешь? — Меморандум. Должен быть озвучен документ, под которым подпишется каждый из живущих на Земле и за её пределами. — Что тебе это даст? — Снимет груз моральной ответственности. — Хорошо, я посоветуюсь с Распорядителями, что возможно сделать по данному вопросу. У тебя всё? — Что с противометеоритной защитой? — Не хочет солнце ясное с нами сотрудничать. Заклинатель душ требуется. А что? Пусть себе. Не обидно. — Скинь материал – подумаю, чем смогу помочь. Вечером сел за компьютер, на котором ещё маленький Костя играл. Забыты пиво с килькой. Беленькая кошечка свернулась калачиком на столике, как раз между клавиатурой и монитором. — Билли, ни черта не понимаю в этих схемах – давай популярнее. — Твоё предположение о неразрывности светового потока нашло подтверждение. И сигнал присутствует – тот, не отражённый. Пока не можем его декодировать. — Совсем? — Нет, кое-что узнаваемо – планеты, спутники, болиды. Но бездна информации поступает из космоса. — Не страшно – со временем букварь сложится, и люди научатся его читать. Дальше. — Станция на Меркурии не отвечает задачам всеобъемлющей и непрерывной связи с потоком солнечной информации. — Что мешает создать сеть следящих станций на околосолнечной орбите? — Пытаемся понять. — А я так думаю – ничего. Только надо учесть: они должны быть не просто проницаемы для световых потоков, но стать с ними одним целым – нитями паутины — чтобы чувствовать неотражённые сигналы. — Мысли дельные. Подскажи их руководителю проекта. — Сделай это за меня. Нет, внуши их, как собственные – порадуй Главного Хранителя. Пусть Любане приснится менделеевский сон. Ты ведь мастер на такие штуки. Утром Люба вышла на связь. — Слушай, твоя идея со станцией на Меркурии не катит. — ? — Мы будем создавать сеть космических станций слежения на околосолнечной орбите. На очень околосолнечной – гораздо ближе Меркурия. Они станут неразрывной частью светового потока и позволят отслеживать динамику вселенной на огромном удалении от нашей системы. Ты удивлён? — К тому всё шло. — Вот как? Ну-ну. А что у нас со скачками в спирали? — Ждём-с меморандум. — Ах, да. Сегодня узнаю мнения Распорядителей, и если не будет отрицательных, запустим проект в народ. Ты становишься крючкотвором, Гладышев. Что будет, если человечество заблокирует меморандум? — Оно не получит дороги в параллельные миры. — Так в себе уверен? Константин нашёл без твоей помощи. Найдём и мы — прозрачные в контакторе, контактор у нас. Гладышев, смири гордыню. — Если вы откроете путь на спирали для флибустьерских набегов, обретёте второго Костю. — В твоём лице? Его судьба тебя не пугает? — Нет, ведь я – Создатель. |