— Эти пленные русские генералы – просто красная сволочь! Дали присягу на верность вождю Сталину, начали драться с нами — и лапы вверх!

Офицер в эсэсовской форме швырнул в сейф папку на генерал–майора Красной Армии (теперь бывшего) Павла Богданова.

— Если этот Богданов в начале войны, наложил в генеральские штаны, командуя стрелковой дивизией, будет ли он безбоязно сражаться за Фюрера? — добавил другой штабист, захлопывая сейф.- Пойдем-ка лучше выпьем по кружке пивка, конец дня…

Польша, г. Сувалки.

В офлаге № 68, окольцованном колючей проволокой, бывший генерал Павел Богданов, ворочаясь с бока на бок на жестких нарах, ждал… Под лай сторожевых овчарок …

Он ожидал решения по поданному им высшему германскому командованию заявлению,.. до конца предательскому заявлению, это он сознавал и сам.

И, не приведи ты мать Господня, чтобы о его содержании узнали военнопленные их лагеря.

В этом заявлении он обращался с просьбой разрешить ему… формировать части для борьбы с Рабоче-крестьянской Красной армией. Да, с его армией, но бывшей…

Шли в лагере опасные дни ожидания, но подать виду было нельзя… Он еще возьмет свое, чёрт подери, ему бы чуточку сильной немецкой власти! Он себя покажет, какому вождю служить, какому чёрту дрова для костра подносить, чтобы самому не сгореть в пекле …

Глухими ночами крутилась в его воспаленной голове мгновенья жизни…

Ведь ему только 40 лет… жить бы и жить, а не загибаться в смертоносном лагере…

Мелькал то родной городишко Орел, то замызганная их семья с нехватками и недоеданиями. Окончание им 6-и классного училища… Ветром гражданской занесло его 18-и летнего на фронт против частей атамана Петлюры, белой армией Деникина, потом бои на Польском фронте. Кровушки навидался и лиха нахлебался…

Победили… Закончил он командирские спецкурсы «Выстрел», вручили ему батальон.

Перед войной с Гитлером служил в Ленинградском Военном округе, на разных командных должностях. Доверяли, из рабочих-то ведь вышел.

С 1939 года командовал стрелковой дивизией в Белорусском особом военном округе.

4 июня 1940 года ему торжественно присвоили звание генерал-майора! Сколько было тостов и надежд на дальнейшую быструю карьеру!.. А спустя год, пришла и поглотила его черная полоса.

…Ударил их немец крепко в июле 1941 года, аж всё летело вверх тормашками… Попадали в окружение… и сдавалась фашистам уйма солдат и офицеров,.. и с оружием и без оружия. Эта судьбина не минул и его, генерал-майора.

Плен… Позорно? Да… Но жизнь-то одна... даже в плену.Не протягивать же здесь ноги!

Прошло напряженно-нудное, в ожидании, время.

— О, мы еще поживем и повоюем ! — восклицал Богданов, когда из офлага № 68 его перевели в спец школу пропагандистов в Вульгайде. Его здесь уже поджидали, он был с ходу завербован в ряды БСРН.

Богданов сделал очередной шаг предательства:

— Официально заявляю, что я отказываюсь от советского гражданства и своего поганого воинского звания!

Погружение в трясину продолжалось.

Бывший генерал вступил рядовым (!) в боевое подразделение БСРН «Дружина-2». Происходило это в особом лагере СС в Гайдове под Люблином. Стоял, метелил снежный декабрь 1942 года.

Его родина, неимоверно напрягаясь, накапливала и гнала эшелоны с резервами и боевой техникой для готовящейся сверх секретной операции «Сталинградский котел».

…Богданов сумрачно улыбался! Гитлеровский вермахт произвел его в поручики, он был назначен заместителем начальника штаба. О, последнее что-то значило!

Да, он тоже носил черный траур по захваченным в плен в «сталинградском» котле более 90 тысяч солдат и офицеров армии фон Паулюса! И скорбел по погибшим гитлеровцам вместе со всеми!

Ему было наплевать, что в десятках концлагерей под Сталинградом от немецких расстрелов, издевательств, болезней и голода погибли десятки тысяч его земляков, советских военнопленных! Ну и что, ну грызли они мертвечину конскую и людскую, и затем сами превращались в синюшные трупы от морозов… Им просто не повезло...

Пардон, война она и есть война… и он отправлял в рот очередную рюмку шнапса, поглаживая коленку жгучей чернявой полячки… Жаркая ночь ждет их…

— Так или иначе, фортуна улыбается мне! – и весенним утром, намыливая помазком щеки для бритья, насвистывал перед зеркалом «Сердце красавицы склонно к измене и перемене...»

Еще бы! С весны 1943 года он возглавил контрразведку 1-го русского национального полка СС.

Успехи продолжались — он был произведен в майоры! А это о-го-го! Это вам не фунт изюма! Жалкая жизнь его кончилась!

Почему именно Богданов был поставлен начальником разведки и контрразведки? Он, не хватающий с неба звезд, что так и осталось невыясненной загадкой.

Не мог этого понять даже служивший с ним в «Дружине» капитан Л.Самутин:

«Это была какая-то карикатура на генерала. Только в условиях сталинщины такое физическое, моральное и умственное ничтожество могло получить такое высокое звание, как генеральское.

Генерал Богданов был, несомненно, позорищем для армии уже в то время, как мы видели его в лагере пленных. Но я тогда, не знал, конечно, что мне придется увидеть его и в других условиях, где низость этой человеческой личности обнаружится в формах совершенно анекдотичных как его личные свойства его жестокую и садистскую натуру».

Он опять генерал! Пусть немецкий, но жить-то хочется каждой букашке!...

Так или иначе, а карьера подлеца успешно продолжалась! В апреле 1943 года он был произведен в генерал–майоры полка подполковника В.В. Гиля.

Купленный со всеми потрохами, Богданов хладнокровно окунался с головой в черный омут предательства!

На его столе появлялись французские ликеры и коньяки, сигары, обильное угощение, омары и прочие деликатесы… — он продался со всеми потрохами! Под свастикой Гитлера он не страшился мести звезды Сталинской!

За что он продал Родину?. За харчи сладкие, за звание немецкое, выпивку крепкую… или по идейным побуждениям… Он над этим не задумывался и не желал забивать голову таким размышлениями. А благ у немцев имел не менее, чем у себя на Родине, жив, сыт по гордо, при власти,.. что же еще надо?..

Несмотря на имеющиеся возможности, Богданов был категорически настроен против перехода на сторону партизан!

Однако от возмездия не ушел. В августе 1943 года рука Фемиды не минула его – он был захвачен и передан в руки партизан!

Этот подонок был доставлен самолетом в Москву и содержался под крепкой стражей. Расследование уголовного дела в отношении изменника Родины П.В. Богданова продолжалось тщательно не один год.

Рассмотрев его дело, Высшая коллегия Верховного суда вынесла единогласный приговор — расстрел! Приговор суда был приведен в исполнение 24 апреля 1950 года.

А мы с Вами узнали в лицо изменника Павла Богданова, дабы и потомки наши ставили на нем клеймо предателя земли русской! Ибо подлецов надо знать в лицо! Во все времена и эпохи...

Истории известны удивительные случаи, когда неординарные личности по капризу судьбы или по своему желанию скрывали имя и пол мужской под обличием женским либо, будучи обаятельными женщинами, представлялись окружающим суровыми мужчинами.

Требовались на это воля незаурядная и выдержка неимоверная, что оценивалось по достоинству лишь после случайного раскрытия таких мистификаций.

Вспомним шевалье де Еона, которого более сорока лет считали мужчиной, а до этого свыше тридцати лет — обольстительной женщиной. Сей шевалье прожил немало и отошел в мир иной в 1810 году. Однако не все знают, что предшественницей загадочного де Еона и знаменитой кавалерист-девицы Надежды Дуровой была наша землячка, казачка донской станицы Нагавской Татьяна Маркина.

...Бабы судачили по всей станице о страшном событии:

— И чего Танюшка руки на себя наложила, ведь и лицом, и статью пригожей вышла. Искали ее на берегу и по дну речки шарили, нету. Видно, водица в омуты утащила, одна одежка на берегу валяется.

Жалели и охали, вспоминая покойную, смахивали слезы концами платков. Истошно выли родные.

— Двадцать тольки сравнялось девки. И чего ей не жилось ? — жалковали сердобольные женщины.

Печали и пересуды не утихали в станице несколько дней.

Парни гутарили, что дюже своевольной росла их сверстница, влезала без спросу в мальчишеские военные игры-забавы…

А тем временем окрыленная свободой Татьяна, радуясь ласковому солнцу, мчалась верхом по степным дорогам в столицу Войска Донского — Новочеркасск. Попутчиком ее был лишь вольный ветер. Сбоку дороги в синеватой дали проплывали седые, в ковылях, курганы. Помнили они еще конных скифов, обитавших в степях Дона и Волги. Храбрые воины ходили в походы вместе со своими женами. Воительницы на полном скаку метали копья, стреляли метко из луков, искусно владели арканом.

И думалось Татьяне, что и она, казачка, наперекор всему станет воином и добьется себе ратной славы и почестей.

Вот, наконец, и Новочеркасск! Татьяна решительно сменила обличье.

Сверкнули в руках ножницы, и с шелестом упала русая коса. Полетело вослед женское платье, а на тонких девичьих плечах появилась мужская грубая куртка. В зеркало теперь глядел молодой чернобровый казак, а одной невестой-молодкой стало меньше.

И подалась она, трепеща в душе, наниматься на воинскую службу. После привередливых расспросов, ходьбы по начальству строгому, судьба ее решилась.

Приняли ее охотником-добровольцем в Донской казачий полк майора Балабина С.Ф. (из станицы Раздорской), будущего героя Отечественной войны. Так в полку появился новобранец Курточкин, этакую фамилию облюбовала себе Татьяна. Бойкого казачка заприметил командир и охотно взял к себе ординарцем.

И пошла, завертелась нелегкая служба. Тяжела пика, оттягивает неопытную руку сабля. Как утомляет в походе жесткое седло! Но упорства и воли казачке не занимать, и себя она не щадила.

А тут разгорелась жестокая русско-турецкая война и подоспело ее боевое крещение.

Отчаянный Курточкин, презирая смерть, лезет в самое пекло. В схватке со свирепыми янычарами получает ранение, но сослуживцев не покидает. Начальство жалует его чином урядника. Боже, как возрадовалось юное сердце! При штурме Измаила был ранен в ногу и командир Балабин.

Скрывая свое истинное девичье обличье, она проявляет удивительную храбрость в бою. В награду получает желанные офицерские погоны и уважение ветеранов. А темными ночами, уронив голову на жесткое и потное седло, терзалась она под луной одиноко, что выбрала себе такую долю, что не может она, как все женщины, завести семью, нарожать детишек, любить крепко милого?..

И кто знает, каких трудов стоило ей выдавать себя за видавшего виды мужчину в расцвете своей молодости и девичьего обаяния? Но все сомнения были спрятаны под мундиром и перетянуты ремнем.

Затихла война с турками-басурманами, перебросили нашу героиню с полком Балабина на рубежи беспокойной панской Польши. Нескончаемые дни и ночи в пикетах, разъездах и перестрелках под снегом и дождем — и некогда сменить промокшую одежду, порою лишь сухарь во рту да глоток воды из озера. Так настал 1793 год.

Тогда Россия и Пруссия захватили добрый кусок Польши. В ответ разразился мятеж польской шляхты, руководимой талантливым предводителем Тадеушем Костюшко, раз за разом бившим нещадно русских генералов.

Гневная Екатерина на подавление восстания послала Суворова с войском да казачьи полки, среди которых мы видим в седле и офицера Курточкина.

Донские казаки захватили в плен израненного Костюшко. После штурма русские ворвались в мятежную Варшаву.

В боях с польскими повстанцами Курточкин вновь отличился и получил повышение в офицерском чине.

Но судьба, ох как переменчива! Фортуна вдруг перестала улыбаться Татьяне.

Как-то казаки и наша героиня заехали на постоялый двор. Ели, пили, веселились, а обслуживала гостей разбитная хозяйская дочь. Ни с того, ни с сего хозяин заподозрил Курточкина в «совращении» своей дочери, хотя «недотрога» сама вешалась офицерам на шею. Стало нашему Курточкину не до смеха.

— Господи, ведь я никого не обидела, о зле не помышляла. За какие грехи такие напасти? — недоумевала она. Её объяснений разъяренный хозяин и слушать не хотел и заявил на нее начальству.

Чинуши казенные враз состряпали на Курточкина дело нешуточное и замаячила впереди ссылка в Сибирь. Беда надвигалась неотвратимо.

Отчаясь вконец, обреченная Татьяна решилась обратиться с прошением к самой императрице и поведать ей без утайки о превращении своем в мужчину-воина.

Дочитав до конца чудное прошение офицера (или офицерши) Курточкина, удивленная государыня задумалась:«Казус с сей амазонкой истинно исключительный. Но кто из нас не без греха? И сама я скакала верхом в мужском военном мундире. Господи, да чего только не вытворяла... Сию загадку донского офицера разгадать весьма любопытно».

Екатерина достала листок голубоватой бумаги и пером начертала несколько строк. Теперь в судьбу Маркиной вмешалась властная рука заинтригованной императрицы. По ее распоряжению началось расследование необычайного дела о кавалерист-девице с привлечением медиков и прочих заумных спецов.

Не один горький день пришлось пережить Курточкину, пока проверяющие чинодралы и лекари с пристрастием и ухмылками устанавливали истину. Порою Татьяне хотелось просто послать их ко всем чертям, но уж больно крутая каша заварилась.

Наступил судный день. Комиссия Ее Величества огласила свой вердикт: «Донской офицер Курточкин прошел медицинский осмотр, он является... особой женского полу». Что же касается суда супротив Курточкина о «домогательствах», то он всемилостивейше был прекращен — и дело закрыто.

Облегченно вздохнул невиновная в «совращении» Татьяна Маркина.

Но её многолетняя тайна была теперь раскрыта! Враз, словно взмахом сабли, была пресечена успешная военная карьера.

И отправили удрученную Маркину в тихую отставку, назначив скромный пожизненный пенсион.

… В один из дней ахнула вся честная станица Нагавская! Ошеломленные бабы признали в бравом офицере в потертом военном мундире — пропавшую много лет назад Танюшку Маркину! Теперь явилась она пред ними вся в шрамах: «Но, ей-богу, живая, а не утопленница!», — крестились они.

Долгими вечерами изумленные казаки, раскрыв рты, слушали ее рассказы об удалой воинской жизни в чужедальных землях. Удивлялись, что, несмотря на службу опасную, золото в карманах ее не бренчало. Слухи о необычной казачке расходились по всему донскому краю. Имя ее стало живой легендой.

Однако судьба выкинула вскоре следующий фортель.

Вышло грозное повеление императрицы — переселить немедля с Дона-батюшки на Кубанскую оборонительную линию три тысячи казаков с семьями. Воспротивились этому вольные донцы да и возмутились мятежом, считай, пятьдесят станиц, вооруженных до зубов.

Станица Нагавская, в отличие от станиц Нижнечирской, Есауловской и других, готовых с оружием в руках дать отпор войскам, решила искать защиты у императрицы (кичившейся в Европе своей гуманностью).

А кто из здешних мест был уже одарен милостью всесильной государыни? Конечно, бесстрашная Маркина. Вот и направили ее станичники с депутацией к Екатерине II.

Увы, посланников перехватил князь Щербатов в станице казанской, щедро угостил плетьми. Но разъяренную Маркину тронуть не посмел — и препроводил в Новочеркасск к войсковому атаману. Мол, делай с ней, оголтелой, чего хочешь.

Атаман, уважая заслуги женщины-офицера, вернул ее в Нагавскую безо всякого наказания. А станичники за благополучное возвращение и здоровье своей посланницы выпили тогда не одно ведро водки, ибо особой трезвостью не отличались.

Маркина, потеряв с годами красоту, поражала всех своей энергией. Последние дни доживала она в родимой сторонушке и скончалась после 1820 года. На исповеди перед смертью она не раскаивалась в избрании своего особого романтического пути, хотя признавалась, что выстрадать довелось ей немало.

В последний путь ее, облаченную в видавший виды затертый мундир, провожали под траурные залпы.

Рыдал честной народ. Второй раз, но теперь навсегда оплакивала ее казачья станица Нагавская. Капли дождя перемешивались с людскими слезами, окропляя землю-матушку.

Долго, очень долго могилка ее на кладбище, придавленная памятным камнем, оставалась местом поклонения. Воинская доблесть ценилась у казаков завсегда!

Примечательно, что судьбы безвестной Татьяны Маркиной и всем известной Надежды Дуровой схожи во многом: тайный побег из дома, начало службы в донских краях.

Даже донским атаманским полком, куда только поступила служить Дурова, командовал тогда бывший командир Маркиной полковник С.Ф. Балабин.

Но сведений, что героини знали друг друга, я не обнаружил.

Согласимся, что Маркина и Дурова были одними из первых женщин-офицеров, дерзко презревших застойный уклад женской доли в те времена. Их судьбы потом повторятся в жизни других…

Будем же помнить первую русскую женщину-офицера, чья необыкновенная биография связана с нашим донским краем.

...................................................... ............................

Добавлю, что сюжет о Т. Маркиной мы показывали по ТВ Волгограда в передаче "Тайны старых архивов", автором и ведущим в которой не один год являлся автор данного рассказа. Этот рассказ вошел в изданную недавно в Волгограде мою книгу под одноименным названием.

© Copyright: Николай Бичехвост, 2011

Давайте перенесемся в Москву 1875 года.

В роскошный особняк княжны Анны Кирилловны Годейн из знатного рода Багратионов. Знаменитому военачальнику Петру Багратиону, герою Отечественной войны, она приходилась двоюродной племянницей.

Обычно гостеприимный, полный света и музыки дом в тот горький день был полон печали и темноты.

После тяжелой болезни скончалась Анна Кирилловна, оставив дочь Лизу. Одну на белом свете...

Уже несколько дней Лиза не выходит из комнаты матери. Именно те дни и станут решающими в ее судьбе – она резко и навсегда изменит свою жизнь! И этот поворот судьбы уведет ее из роскошной столицы в далекий, заброшенный богом край, в наше Поволжье.

К необычной судьбе этой женщины я обратился потому, что считаю ее одной из первых женщин-благотворительниц, которые оставили след в степных краях наших.

Я пересмотрел немало дореволюционных материалов о благотворителях и меценатах за историю Российской империи. И поверьте, встретить среди них женское имя, тем паче монахини – большая редкость! Ну, словно найти ценный женьшень в глухих таежных дебрях.

ПРЕРВАТЬ ЧРЕДУ ПОТЕРЬ...

Семья Лизы Годейн входила в круги блистательного московского общества.

Дети, сестры Саша и Лиза, получили прекрасное образование, изъяснялись на иностранных языках, часто бывали за границей в Париже, Лондоне…

— Нужда не стучится в их особняк под Москвой, он ломится от фамильного богатства,-судачили родственники поплоше.

Мать Лизы, фрейлина императрицы, мечтала составить выгодную партию дочери Лизе.

На нее заглядывались(а больше — на роскошное приданое!) титулованные бездельники:

— Завидная невеста!

— Но ведь я еще ни в кого не влюблена, — смеялась она, любуясь бирюзовым перстеньком.

Зажиточность и знатное происхождение придавали Лизе чувство полной независимости в высшем свете, где не знали меры роскоши и необузданным страстям.

В роду Годейн гордились своими корнями — еще так живы в памяти подвиги героев 1812 года. Храбрость и талант дяди полководца Багратиона, соратника Суворова и Кутузова, вызывали желание продолжить славное имя рода!

Семья процветала, и над ней не витало ни единого мрачного облачка!

Но шли годы, и роковая судьба приготовила семейству чреду непоправимых утрат! Словно черный, беспросветный рок навис над ними!

Вначале безвременно ушел из жизни отец семьи, майор Николай Годейн. Сильно горевала Лиза — траурные марши заглушили ей музыку мира.

Второй удар! Опасная болезнь унесла в могилу старшую сестру Сашу. И былые радости сестер погрузились в глубокие сумерки небытия.

Третий удар! Измученная горем мать, Анна Кирилловна, недолго пережила их, погребли и ее.

Долгим, тяжким был путь Лизы с кладбища. Она потеряла ВСЕХ… Что осталось теперь ей, кроме жизни, которая оканчивается для всех одинаково…

Опустел ранее брызжущей весельем дворянский дом Годейн, наполнился скорбью.

Лиза молилась до зари со слезами к богу и взывала к судьбе.

Денно и нощно она чувствовала боль, боль и только боль! Она заполонила ее всю и не отпускала. А надо было вести хозяйские дела, переписку, управляться с челядью…

Но теперь Лиза была уверена, что именно ей необходимо прервать страшную чреду потерь!

В горьких раздумьях она принимает непростое решение – отдать себя служению людям, делами духовности и благотворительности.

И что же выбирает? Найти дело, в которое сможет вложить силы и душу, потратить крупные средства, оставленные семьей ей, как наследнице.

А они были огромны – справные имения и плодоносные земли, крупные капиталы в банках, серебряные и золотые изделия…

Елена появляется вдруг в духовной Оптиной пустыни у известного старца отца Амвросия.

Странно, почему стезя привела ее к нему, — задумался я?

И переворошил груды пожелтевших фолиантов.

Оказалось, что в той пустыне были Гоголь и Достоевский, Лев Толстой, многие философы и великие деятели. Они съезжались сюда с Руси за наставничеством и поддержкой в делах благотворительных.

В старинных книгах вычитал я, что отец Амвросий близко к сердцу принял душевные терзания девушки и помог ей в поисках смысла будущей жизни.

Он предлагает ей очень важное дело:

— Потребно помочь нарождающейся женской обители в Саратовской губернии, в сельской слободе Гусевка Камышинского уезда.

Так перед Лизой открылась новая, необычная полоса ее жизни.

И что же наша дворянка?

ИЗ МОСКВЫ — В ГУСЕВКУ...

Лиза принимает решение. Надо ехать!

Она проводит последнюю, прощальную ночь в своем имении в Горках, (будущих ленинских, большевистских). Молится под образами, и как бы разговаривает с родными, прося у бога и у них помощи да благословения в начале нового пути.

Со светлой зарей она отправляется в провинцию, в далекий город Камышин на Волге.

Да, трудно ей было покидать Москву! Осталась за плечами беззаботная, устроенная жизнь с прислугой, балы и дворцы, картины и мраморные лестницы, огромные хрустальные люстры и любимые книжки в золотых кожаных переплетах…

Путь из великолепных Горок в затрапезный Камышин проходил по таким местам, которые ранее ей не приходилось встречать…

Это не было путешествием в цветущий Баден-Баден… Она с тоской увидела разруху и голод, толпы нищих и оборванцев, вымирающие деревни и пьяниц, разбитые дороги – все «мерзости российской действительности» предстали пред ее изумленными глазами.

Теперь, как никогда прежде, она была уверена, что находится на правильном пути.

В Камышине ее встретили с радостью и повезли в скудную деревушку Гусевку.

Лиза с головой погрузилась в дела и нужды захудалой общины и близко к сердцу приняла их, как свои собственные.

А беды были немалые. Так, капиталы монастыря были невелики. И составляли, на 1885 год лишь 11, 5 тысяч рублей...

И на неопытную благотворительницу свалилась такая ноша, что она пришла в смятение — и вернулась в Москву. У нее не было желания обустраивать свою жизнь на задворках империи.

Дабы найти добрые советы и помощь, она вновь посетила отца Амвросия в Оптиной Пустыни.

Хотела уже уйти в монастырь, принадлежащий этой Пустыни. Там доживали свой век многие знатные женщины.

Но старец ответствовал ей:

— Служить Господу в уже устроенной обители – достойный подвиг. Но еще больший – это устроение новой общины, монастыря. И добро этого подвига не в спасении своей души, а в хлопотах о привлечении к служению господнему других чад.

Возвращайся, дочь моя, в Гусевку, где все ждут тебя, и привнеси туда свои труды добра…

А в придворных залах Москвы судачили расфуфыренные, залитые французскими духами фрейлины:

— Лизонька Годейн покинула нас и уехала… Нет, не в Париж и не Мадрид…

— В какое-то сельцо… Боже, какое скверное начало,.. а какие там запахи. Ах, и зачем ей это надо?

— Господи, помоги ей, может и опомнится…

Итак, отец Амвросий благословил Лизу послужить далекой обители между Волгой и Доном.

Когда я читаю ветхие документы, рассказывающие о работе, которую вела эта подвижница, то мне порою становится не по себе. Ведь это было под силу только крепкому и опытному хозяину! Прямо сказать, мужику!

Она продает все свои имения и особняки, земли и сады, снимает в банках со счетов капиталы, обращает их в хрустящие ассигнации, закладывает в ломбарде драгоценности немыслимой стоимости…

По приезду своему в захудалую Гусевку она оплатила кабальные задолженности женской общины. И более того, выкупила все, заложенные за долги, земельные участки.

Здесь, в худосочной общине, начала возводить на свои деньги хозяйственные постройки да жилые здания, прочные и каменные. Она организовала кирпичное производство, чтобы иметь свой строительный материал.

Приняла решение о возведении храма и пожертвовала для этого десятки тысяч рублей.

Но главное для нее, для ее души, были простые люди!

В общину могло теперь прийти много крестьянок, обездоленных жизнью, нуждающихся в помощи и крове.

И Годейн помогала бедноте близлежащих сел, не гнушалась сама выезжать к больным и престарелым. Он закупила большой запас лекарств и оказывала хворым и убогим лекарскую помощь. Фактически она организовала бесплатное медицинское обслуживание.

Она, просвещенная дворянка, радела об образовании детей малоимущих семей. Создала школу, в которой получала азы знаний сельская замызганная детвора.

Житейская благотворительность ее была таковой, что захватывала даже покупку бытовых вещей, предметов домашнего обихода.

Для нее не было мелочей, она ко всем относилась радушно.

Изысканная аристократка Годейн все свое достояние, капиталы отдала на служение мирянам! Даже мебель красного дерева, привезенную из Горок и ценную утварь, она продала. Оставила себе только небольшую, любимую с юности, библиотечку.

Сегодня трудно поверить в такое бескорыстие, но таковы исторические факты, подтвержденные документами старины.

Господи, по силам ли будет ей это испытание? — не раз думал я, листая казенные бумаги тех лет.

Те же беспристрастные факты поведали мне о шипах в ее жизни.

В первые дни пребывания в обители, к ней, гремя связками ключей, заходила настоятельница, особа самоуправная и не жаловавшая эту незваную дворянку.

Теперь же, уделяя внимание образованию сестер-монахинь, Годейн пытается привлечь к этому и настоятельницу. Но, как не странно, в сем благочестивом деле не удосуживалась ее поддержки.

Их взгляды на улучшение жизни в обители расходятся все больше и больше!

Не нравилось властной настоятельнице, что Годейн много средств отвлекает на помощь неимущим жителям дальних и ближних сел. Более того, она норовила помыкать ею. Может, золотые червонцы не давали ей покоя?..

Но настоятельнице даже за все годы не удалось сплести терновый венок для Годейн. Втайне она, нахмурившись, признавалась себе: «Эта дворянка лицом не вышла и страшна как бес, но умна как ангел».

Слух о доброте Годейн все больше струился среди сельчан. Именно к ней в сильный мороз и непролазную слякоть шел простой люд, взывая о милосердии христианском.

К тому же авторитет и знания ее были настолько велики, что Годейн часто выступала мировой посредницей между спорящими сестрами и просто селянами.

Но она не любила слушать хвалебные слова о себе, своей доброте и подвижничестве. Немедленно просила оставить такие разговоры, сердясь не на шутку. Гордыня ей была чужда, не то, что нашим толстосумым чинушам! Непорочная и самоотверженная, она ничего не просила для себя, радея едино о людях.

Благодаря этой неутомимой труженице, простой народ находил в монастырском хозяйстве постоянную работу, хорошую оплату, а тем самым крепкую жизнь семьи.

"НЕ СНЕСУ ОДЕЖДЫ МОНАШЕСКИЕ..."

Елизавета Годейн все отдала для создания и благоденствия Гусевской женской обители, но сама не решалась надеть монашеские одежды.

— Это дело великое и многотрудное, — говорила она о постриге в монашество, – ибо не смогу я выполнять всех правил. Монахини в послушаниях несут много трудов, каких мне не в силах вынести.

Настолько строго и честно оценивала она свои физические силенки, свое слабое здоровье. Ибо тяжелые недуги уже давно одолевали ее, что она и скрывала.

Но, крепкая духом, она многие годы несла свою непомерную ношу, истинно равную монашеской.

И вот в 1882 году она все-таки стала инокиней.

Годейн с заботой занималась хозяйством, была церковной чтицей, ухаживала за садом, хотя ей было очень трудно. Нередко у нее шла горлом кровь, да так, что подолгу не могли остановить.

В свободные часы в уединенной монастырской келье занималась рисованием и написанием иконок.

Любила читать. Старалась следить из захолустья за светской и духовной жизнью, выписывала из Москвы и Петербурга книги да журналы.

Скажем честно, ей хотелось иметь связь с прежней светской жизнью. Ей приятно было читать об успехах и жизни милых московских подруг, которые так и не дождались ее возвращения… Она вела с ними переписку и никогда не порывала связи. Высоко ценила дружбу. Хотя сама была уже бедна и неизлечимо больна.

Здоровье ее год от года ухудшалось. Сказалось бремя тяжких забот и ответственности, да и силенок от рождения было мало отведено.

Тяжелый недуг усиливался. Резко. Она чувствовала, как быстро угасает ее жизненная энергия. Она уже ступила на порог смерти.

Приходя в себя, радовалась, как ребенок, лучу солнца и цветку герани на окошке. Вот что вспоминала ее близкая подруга-монахиня:

— За два-три дня до смерти видела она себя в большом и прекрасном здании и по пробуждении в восхищении говорила: «Ах, как там хорошо! Сколько там народу, и как всего там много». Видение повторялось дважды.

Что виделось ей? Возможно отчий дом и не состоявшаяся семейная жизнь, супруг и детки малые вокруг? Все, что тайком скрывалось в уголках души женской… А может быть и то, что мы называем «Жизнью вечной»…

— Не плачьте, — говорила она стоявшим у изголовья, — я ведь еще живая…

Она закрыла глаза так, словно уснула. За окнами кельи свистела порывами метелица. Мужики ломами долбили промерзшую землю, готовя ей последнее пристанище. В церкви совершили отпевание и инокиню Елизавету (Годейн) погребли в склепе Гусевского монастыря. Звонили щемяще колокола. Так ведают старинные записки. Но так ли это?...

Было ли о том ее духовное завещание? И не чаяла ли она быть упокоенной на земле рода своего Багратионов, в Горках ли, или еще-где... Об этом нет пока ответа.

…Но память о ее нежной и щедрой душе и поныне живет в сердцах людей.

В селе Гусевка восстановлена женская обитель и вознес в небо купола монастырский храм. Все становится на свои места, как когда-то при жизни Елизаветы Николаевны Годейн…

Не так давно на территории этого храма обнаружено возможное место ее упокоения и проводится экспертиза на предмет достоверности личности усопшей...

Тогда и откроется истинная тайна склепа инокини Елизаветы, княжны Годейн из славного рода Багратионов... Она ли здесь погребена?

А может, она вовсе не умерла, а просто неслышно удалилась из земной юдоли с ее заботами и печалями, дабы возвратиться к нам из загадочного небытия...

Яркая жизнь этой подвижницы не сгорела свечой монастырской, ее можно сравнить со светом далекой звезды, всегда сияющей на небесах!Т

© Copyright: Николай Бичехвост, 2011

Лишь первые лучи солнца вырвались на волжский простор и осветили верхушки деревьев острова Денежного, как приставали к нему в укромных местах лодки воровских шаек да банд.

На берегу, заросшим камышом и ивняком, оторвилы одним махом выгружали награбленное – и уходили вглубь острова! На места обжитых стоянок.

Этот остров служил базой, где атаманы «дуванили», делили награбленное, разрешали споры на ножах, и отправляли недовольных вглубь речную, на съедение сомам…

И каждый прятал свой пай — золотые и серебряные украшения, драгоценные каменья, оружие и утварь – в тайники!

Речные волки отдыхали, а потом, вооружившись кистенями и пистолями, вновь собирались на промысел! За наживой!

Трудно сказать, сколько награбленных сокровищ хранилось в том далеком 1770 году на острове Денежном у Царицына!..

Сколько банд делало его своим пристанищем долгие годы!

Ведь остров был хорошо защищаем Волгой!

И незаметно к нему никак не пробраться! Не застать врасплох лиходеев войскам царским!

А размах разбойничьей вольницы был таков, что ими стали заниматься полки регулярные. С пушками!

О, история царицынского речного пиратства хранит много жутких событий, драматических тайн и трагедий!

И кладов!.. Столь глубоко зарытых, запрятанных на островах — пристанищах и крутых берегах, столь древних, что на них успели вырасти вековые, кряжистые дубы.

А в бездонных омутах покоятся кладбища потопленных судов да кучи костей мертвецов.

Об этом острове можно было написать авантюрный роман в духе известной повести Стивенсона «Остров сокровищ».

И название у него самое подходящее – «Остров Денежный».

В основу повествования положить не легенды и предания, коих предостаточно, а уголовные дела прошлого, которые пылятся в архивах да в старинных фолиантах.

Их обнаружил я, занимаясь историей Царицынской прокуратуры по борьбе с бандитизмом…

Итак, разбойничьи «подвиги» шайки Иванова.

О зверствах этой ватаги на Волге узнал сама Екатерина Вторая…

Утомленная ночным маскарадом она выговаривала любимцу, генерал-прокурору Вяземскому и его помощнику, «мастеру кнутобойных дел» Шешковскому.

— Я напрягаюсь, переселяю на пустоши волжские колонистов-голодранцев из Европы, а свой люд разбегается, куда глаза глядят – в панскую Польшу, к султану турецкому, на Яик-речку. А особливо на Волгу, около Царицына и Камышина…

— Стекается туда сволота разная, арестанты беглые, коих партиями отправляем за смертоубийство в Сибирь… Они сплачиваются на островах. Прямо-таки пиратский Вавилон… Стыду нам.

Генерал-прокурор Вяземский заерзал, кошку с колень скидучи.

Екатерина нахмурилась, кофею глотнула…

— Ватаги те… Имеют правильную организацию. А верховодят ими хитромудрые атаманы и есаулы…

Вяземский оправдывался горячо.

— Матушка, для поимки злодеев отправляем целые отряды с пушками. В погоню снаряжаем конницу ловкую, казачью. На пути беглых соорудили заставы да караулы секретные. Да голытьба-то просачивается, как вода сквозь песок…

Екатерина — резко Шешковскому:

— Что, батюшка в твоих подвалах дыбы да клещи для злодеев поломались, а?..

Тот приоткрыл рот...

— Хватит жалиться, — оборвала Екатерина. – Вы люди государевы, вам и карты в руки. Сейчас на Волге распоясался атаман Иванов с есаулом Юдиным. Кровью живут, вороны…

— Изловить злодеев! Непременно!

Скажем, что исполнить то приказание было не так легко!

Дремучие леса и необжитые окраины по берегам Волги-Дона, кишели зверем и птицей, и манили удальцов, ищущих вольной жизни, «сытовой воды и кисельных берегов». Бежал рискованный люд от рязанских, тамбовских и прочих господ. «Тикали» с украинских краев от лютовавших панов-ляхов, староверы — от гонений, дезертиры — от службы царской, бессрочной. Татары и хохлы, русские и калмыки, поляки… кого здесь не было!

На берегах Волги широкой кипели бурные схватки и страсти со своими порядками! Эге-гей! Жизнь понизовской вольницы била кипучим ключом!

«Люди отчаянной смелости», хлебнув бражки из серебряной плошки, отправлялись бесшабашно за госпожой Удачей!

Волжские сторожевые казаки как-то изловили на воде 19 речных разбойников с награбленным, и вся команда – русские. У казаков аж челюсти отвисли, когда узрели в огромных воровских сундуках – россыпи монет золотых, да груды каменьев — самоцветов, глаза слепящих!

О Боже, сколько же тут добра… — чесались руки у казаков!

По пояснениям разбойников, это злато-серебро отбирали они у поганых «неверных людей» и купцов в ближних Каспийских водах. Про пытки и трупы выброшенных за борт мусульман они умалчивали. Некоторых живых они вылавливали из воды, но не для спасения, а чтобы снять с них роскошную одежду, да перстни-кольца… И обратно их – бултых в воду.

— Плыви, коли выплывешь... – гоготали злодеи, паля из пистолей.

Военная коллегия выдала тем казакам в награду за пойманных три процента от стоимости того добра награбленного.

…Скажу, что в архивах есть множество материалов о бандах в разных местах нашего смутного края.

...А теперь представьте, что курортный теплоход, отчаливший от Волгограда по Волге, грабили бы головорезы на скорых катерах, с криками:"Сарынь, на кичку!" Каково вам?..

Тогда другие волжские острова, да и речки Дон, Хопер, Медведица были наводнены, кишели-таки ватагами разбойников! Грабили: на суше и на воде, убивали зверски… И конца этому не было видно… Злодейством промышляли и знатные люди, ка во все времена, да и нынешние наши...

Екатерина искоса поглядывала на взволнованного генерал-прокурора Вяземского, докладывающего:

— Окромя Поволжья, разбой охватил многие губернии. В лихоимстве уличены разные губернаторы! Люди родовитые имеют барыши немалые от скупки-перепродажи награбленного! Два дворянина Ержинский и Шеншин были сами предводителями разбойников.

— Матушка! Священники наши, попрятав кресты, занимаются грабежами. Изловлены 86 душегубов и из них три священника, четыре дьячка и дьякон, поменявшие духовное благолепие на скверну.

Екатерина чертыхнулась и потребовала от генерал-прокурора:

— Выходит чиновников-плутов не удерживают от взяток мои узаконения. Переменить всех сумнительных и подозрительных начальников, без пощады!

Императрица стала получать о зверствах шайки Иванова на Волге горестные челобитные от заморских купчин, которые боялись идти под парусами по Волге в тех проклятых местах!

« Суда грабятся и сжигаются. Товары исчезают. Люди утоплены, убиты, повешены, подвергаются пыткам», — надрывались в жалобах челобитчики иноземные.

Комендант Царицына Цыплетев, изнемогая от жары и погонь за злодеями неуловимыми, наконец-то поймал несколько больших банд, и рапортовал о том облегченно-радостно в дворцовый Санкт-Петербург.

Успешным был год по поимке разбойников и в других окраинах империи.

Но Екатерина была ошарашена, узнав, что главарем одной из крупных шаек оказалась вальяжная помещица Дурова с сыновьями! Та Дурова ночными налетами держала в страхе округу, и жители трепетали перед кошмарными нападениями злодеев!

— Мерзавка, — надсаживалась Екатерина. – Вместо амуров с соседями, как приличная дама, она седлала ночью коней, и с тремя сыновьями разбойничала. Осатанела вконец, называла это — «ходить на охоту». Доохотилась, теперь зазвенит кандалами на плаху!

— А Волгу-то очистили от шайки Ивановской, — забеспокоилась Екатерина.

Генерал- прокурор, морщась, отвечал:

— Летом ворон сей водил сброд на Волгу, выпотрошил восемь судов с товарами, золото шапками делил с дружками…

— Прознали мы, что зимой Иванов с шайкой в станице Качалинской жировать будет с девками гулящими.

— Так кончайте же с ним, сколь можно гоняться!- отрезала императрица.

…И вот из крепости Царицынской на Волге поскакал потаясь в ночь по апрельской грязюке отряд, снаряженный комендантом Цыплетевым в станицу.

Ни свет, ни заря захватили врасплох лиходея Иванова с есаулом Юдиным и сотоварищами.

А народ?.. Кто — ликовал, кто — сочувствовал! А кто – и побаивался!

Ибо большая часть злодеев почему-то улизнула, осталась на воле! И продолжала заниматься своими непотребными делами!

Охо-хо! Золотишко-то воровское прилипала к чиновничьим рукам! Ведь сыскные команды нередко ловили разбойников, чтобы отнять у них себе часть награбленного – и отпустить, чтобы те нахапали еще! И так раз за разом повторялось, этакая стародавняя форма коррупции! Живая до сих пор...

Царицынский конвой, клинки обнажив, доставил ухмыляющегося в железах Иванова с дружками в Царицын.

Бросили всех в тюрьму крепкую, за решетками и засовами коваными.

Шалишь, не убежишь! Рапортовал о поимке бандюги Иванова комендант Цыплетев государыне Екатерине!

Но воровское золото всегда ослепляло государевых людей! И здесь оно сделало свое черное дело!

Бандюга Иванов, (руки по локоть в крови – и в золоте) сумел подкупить охрану! И офицеров!

И предерзко бежал из того острога со своими верными друганами! Только ветер свистел им вдогонку, да беспомощно разводили руками офицеры, опустив очи долу.

Поднялся переполох!

Екатерина была в гневе! Досталось всем на «орехи»!

Вяземский и Шешковский успокаивали ее, что на Волге захвачена шайка некого Козьмы Полякова, который грабил суда, шедшие до Астрахани. О, теперь, устрашится, притихнет буйная вольница на тех берегах!

Как бы ни так!

Весной под градом Царицыным, тревожно звонили колокола!

Караул! – вопили обыватели. — Как грибы-поганки, полезли бандюги!

И остров Денежный загулял, ожил после зимней спячки! Слава Богу, возле самого Царицына удалось перехватить и повязать шайку речных разбойников из 60 человек!

…А удачливый Иванов потом примкнул к «царю-ампиратору» Емельке Пугачеву.

Руководил в кровопролитной войне, опыт имея, отрядом головорезев-повстанцев, жег и громил дворянские усадьбы и семьи, насиловал и убивал, бился с войсками Екатерины, не даваясь живым в руки.

На этом волна волжских разбоев не остановилась. После подавления восстания того Пугача, повстанцы стали разбойниками и кровь еще обильнее заструилась по Волге.

Разбои продолжались в деяниях более дерзких, изворотливых и неуловимых шаек под руководством энергичных предводителей-авантюристов, преступных мечтателей…

…Привольно раскинулся остров Денежный под боком нашего Царицына-Волгограда.

И взирает на жизнь сегодняшнюю с опытом вековым! И не перестает, наверное, удивляться тому, как жива коррупция, лихоимство и открытый грабеж до сих пор, с тех давних, седых лет…

И будет ли этому конец?..

Как не перестает удивляться этому и автор, отдавший более четверти века этой самой борьбе на волжской земле на следственно-прокурорской работе…

© Copyright: Николай Бичехвост, 2011

Если бы не факты, подтвержденные дотошными летописцами, признаниями самого Пугачева да записями Екатерины II, я бы посчитал эту историю о скитаниях «женок» Емельяна Пугачева досужим вымыслом.

Подняв жестокий и кровавый бунт, Петр III — он же самозванец, казак Пугачев, стал досаждать императрице Екатерине Второй.

Величая себя ее законным мужем, грозил: «Катьку, паскуду неверную, в монастыре сгною, а сам воссяду на престол!».

Сыск вскоре выявил настоящую жену злодея.

В станице Зимовейской донского края Софья Дмитриевна проживала с детками: сыном Тимофеем, десяти лет, и дочерьми Аграфеной, шести лет и сопливой трехлеткой Христинкой.

Глухо зацокали копыта коней-чертей, резво унося во мрак осенней ночи возок с семейством под конвоем крепышей-усачей.

«И куды гонять на погибель с чадами?», — причитала Софья, прижимая ребятню к себе. В подземной темнице, зловонной и крысами кишащей, учинили ей допрос тяжкий, с пристрастием. Тут и выяснилось, что не очень-то преданной женой была она Пугачеву и тем заслужила его пренебрежение.

Хорунжий Пугачев после исправной службы на Семилетней и русско-турецкой войнах оказался в колодках (вот жизнь-лихоманка!).

И,отчаянный, ударился в бега. Скитаясь и голодая, аки волк одинокий, прокрался в непогоду глухой полночью к дому своему и робко поскребся в окошко. Молил у жены, Богом даденой, едино — обогреться да куснуть хлебца. Софья впустила его в теплы сени. Был как раз Великий пост 1773 года. Но, поостыв опосля, коварно донесла о беглеце станичному начальству.

Те мигом сдернули ошалевшего Пугача ночью с печи, враз набили на него колодки, но бродяга опять убег из-под ареста. И объявился уже грозно под именем Петра III с огромным безжалостным войском.

Стала теперь домом для смутьяна Емельяна вся империя, пламенем объятая.

А для Софьи с ребятней — стылая тюрьма казанская, в коей она, по жестокой иронии судьбы, заменила теперь сбежавшего оттуда мужа.

Пугачев между тем, о семье сильно не печалясь, распаля вовсю пламя гнева войны крестьянской, и красил кровавой краской ворота преданных Екатерине II крепостей и фортеций.

Под Оренбургом подступил к Нижне-Озерской крепости, которую оборонял майор Харлов. Недавно женившийся Харлов отправил от греха подальше молоденькую жену-голубку под защиту отца, командира Татищевой крепости Елагина.

Пугачев с бою взял Нижне-Озерскую, устроил резню, и израненному Харлову откупиться от смерти деньгами не удалось. Его, полуживого, с вышибленным, висящим на щеке глазом, вздернули на перекладине вместе с другими офицерами.

В захваченной Татищевой крепости мятежники, пьянея от вина и крови, лютовали.

Пугачев между оцепеневшими от ужаса пленными приметил искушенным глазом Харлову. Кровь бросилась ему в голову. Этот непобедимый мятежник в мгновенье ока был ослеплен и побежден. Он, истреблявший беспощадно дворянскую знать с женами и детьми (всего за время «пугачевщины» их было умерщвлено 1572 человека, не щадились даже младенцы), вдруг подарил жизнь прекрасной незнакомке и ее семилетнему братцу!

Дворянка Харлова стала верной исполнительницей желаний предводителя, угодницей его привычек и страстей. Сопровождала его в вояжах в отдельном фаэтоне, с братцем.

Сподвижники-душегубы стали наседать на «царя»:

— Гони в шею искусительницу! Остудись, скаженный, уймись!

Пугачев не поддавался требованиям об изгнании Харловой.

Ибо не на шутку увлекся. Доверял ей, принимал советы, благо обладала та светлым разумом. Так Харлова превратилась из наложницы в близкого и любимого человека вождя грозной крестьянской войны.

Только одна она могла беспрепятственно входить в его кибитку в любое время суток, вызывая злобу и зависть иных: «Ишь, цаца-недотрога!».

Возник зловещий заговор командиров: «Не помыкать стерве государем нашим!».

Пушкин посчитал, что любовницу в жертву выдал на растерзание Пугачев самолично, а граф Салиас описывает расправу, случившуюся в отсутствие вождя. Советский же писатель Шишков утверждает, что Харлова якобы упорно не отдавалась Пугачеву, и казак сек ее нагайкой. Тогда строптивой завладели его командиры.

Так или иначе — среди заснеженной улицы застрелили безжалостно прелестницу Харлову вместе с братцем ее.

Тела их забросили, словно падаль, в кусты, где они долго валялись без христианского погребения. Перед смертью, истекая кровью, несчастные страдальцы подползли друг к другу и, обнявшись, умерли.

Емельян долго скорбел о роковой потере Харловой: «Без нее померк божий свет для меня». Пил горькую,буянил, мучился.

Пока на горизонте не появилась блудная жена войскового старшины Прасковья Иванаева, ярая поклонница бунтаря Пугачева. Слыла она в Яицком городке женщиной порочной и на язык брехливой. Из покоев бесстыжей казачки не вылезали полюбовники-ухажеры, когда муж нес службу. По требованию негодующего общества высекли за блуд пышнотелую потаскуху на площади в базарный день.

Прасковья, славой дурной наделенная, обиды не простила. При штурме Яицкого городка мятежниками, она, переодетая казаком, примыкает к ним и мстит за учиненные унижения.

Эта молодуха-воин становится преданной грозному Пугачеву.

Прасковью Пугачев прибрал к рукам своим, приблизил вроде адъютанта и доверил вести награбленное «царское» хозяйство.

Сладострастная Прасковья почивала на лаврах, «государь» снисходил к ее ласкам-утехам.

Но восставшим яицким казакам, бредившим о «казачьем царстве», надоел сей вертеп. Вдобавок Пугачев продолжал кручиниться о Харловой. Вот и порешили они на кругу — женить предводителя на своей землячке.

Самозванец поначалу отнекивался: мол, законная жена его императрица Екатерина II, и грех великий при живой-то жене жениться (а еще где-то пропадала Софья с детьми).

Однако невесту ему все же подыскали — наливную и румяную казачку Устинью Кузнецову из Яицкого городка.

И соблазнился, пожирая глазами молодуху, женолюбец-«государь».

После роскошной «царской» свадьбы, где столы ломились от дорогой награбленной утвари и яств, юная Устинья стала «государыней-императрицей». Молодые почивали на жарких пуховиках в наскоро возведенном «царском дворце», и почетный караул вовсю бабахал из пушек у ворот.

Завертелись кутежи-пиры обжорные с морем разливанным сивухи, плясками и бубнами... До упада!..

Ах, Устинье в объятиях «Петра III» все казалось сказочным сном!

На застольях статная «императрица Устинья Петровна» в шикарных нарядах, в кокошнике на голове, с замиранием сердца принимала почести и поклоны. В руководстве этим маскарадом важную роль играла Прасковья Иванаева, призывавшая почитать всенародно новоиспеченных супругов за истинных царя и царицу.

Но красота не есть защита от жизненных невзгод.

На самом деле Устинья равной подругой Пугачеву не была! Таковою могла стать Харлова, но ее столкнули с дороги раньше времени. Неразвитая Устинья могла быть только наложницей, и Пугачев первый это увидел. Он не приблизил новую жену к себе, как Харлову, а оставил ее за 300 верст от Оренбурга... и лишь наезжал побаловаться с жаркой семнадцатилетней девицей.

Вскоре в одном из боев мятежников разбили, а «царицу Устинью Петровну», ее мать и верную Прасковью Иванаеву заковали в железа по рукам и ногам.

В марте 1774 года их с 220 колодниками этапировали в Оренбург, в секретную экспедицию для допросов тайных с целью поимки неуловимого Пугачева.

Над Прасковьей опять засвистели-заплясали жгучие плети, и после трехмесячного заключения ее вернули в Яицк, где так хорошо помнили ее позор и кратковременное торжество.

А Пугачев тем временем взял Казань, где обнаружил вдруг в тюремных казематах свою первую жену с тремя детьми, жалкий вид которых потряс его!

Но хитроумный самозванец объяснил войску, что это, мол, женка казака с Дона Пугачева, который ему, государю Петру III, оказал однажды великую услугу.

«А для него таперича и бабу его жалею», — и велел взять их в свой лагерь. Емельян однако не мстил ей за то, что в трудный час выдала его.

Отмечая поход свой пожарами, грабежами, потоками крови, мятежник по Волге вошел в Саратов, Камышин, Дубовку...

Тщетно пытался Пугачев привлечь донских казаков и взять Царицын — единственный непокоренный им город, обороняемый комендантом Цыплетовым. Отступив и дойдя до колонии Сарепты, «царь» в своей роскошной палатке бездействовал сутки, окруженный наложницами. А Сарепту изрядно пограбил... и двинулся дальше, оглядываясь.

Возликовала Екатерина II — вновь захвачена Софья Пугачева с дочерьми!

Их опять доставляют в Казань, где томилась понуро Устинья Пугачева. В каземате сошлись теперь жены Пугачева, и с этого времени у них одна трагическая судьба и один тернистый путь.

До гробовой доски.

Пойманного «царя» Пугачева привезли в Москву златоглавую в поржавевшей клетке, аки зверя, а с ним и сына Тимофея.

В столицу свозли и «женок» — Софью с дочерьми и Устинью с матерью. После допросов Софью специально выпустили по базарам со стражей, дабы она поведала бурлящему люду о муже-самозванце и показала его жалких детей.

10 января 1776 года, в свирепый мороз (даже воробьи не чирикали), Пугачева люто казнили четвертованием на Болотной площади.

Не стало мужа, неукротимого любовника, царя великой крестьянской войны, так и не истратившего всей своей жизненной энергии. Но семье его долго пришлось нести тяжкий крест.

Измученную Устинью доставили в сияющий Петербург. Императрица, оглядев увядшую, поникшую казачку, хмыкнула:

— Да она вовсе не так красива, как прославляли!

И отпила глоток кофию...

Пугачевским женкам вынесли вердикт: «А понеже в никаких преступлениях не участвовали обе жены самозванца... и малолетние от первой жены сын и две дочери, то без наказания отдалить их, куда благоволит Правительствующий Сенат».

Упрятали всех на дикий Север, на Карельский перешеек. Заточили в Кексгольмскую крепость, приказав «не выпускать из крепости, а давать только в ней свободу для получения себе работой содержания и пропитания».

Без вины виноватые, ничем не нарушив законов империи, молодые женщины и трое детей оказались в пожизненной ссылке.

Но это еще не конец беззакония. В неволе начались над ними насилия и надругательства.

Оказывается, Екатерина Великая тайком отслеживала их судьбу.

В дневнике её за 1789 год находим жуткую запись.

«Вот уже 14 лет, как первая жена Пугачева — Софья — и трое ее детей вместе со второй женой Устиньей сидят в Кексгольмском крепостном заточении. Не слишком ли много для людей, ни в чем не повинных?

Дочери Пугачева выросли, им уже около 20 лет. Тюремные надзиратели, по слухам, учиняют над ними непристойные прелюбодейства. Да и вторая жена Пугачева еще молодая женщина, ей только 30 лет. Над ней тоже чинят насилие тюремщики. Пусть!

...Ах, какое мне дело до справедливости! Против меня восстал самозванец, этот маркиз Пугачев, грозивший меня в монастырь заточить, покушавшийся на мой престол. Так пусть же его жены умирают в тюрьме, за каменными стенами. Мне до них нет никакого дела». И все.

Вот такое правосудие просвещенной императрицы! Больше о заключенных ни слуху, ни духу — как сгинули заживо...

Император Павел I, взойдя на престол и жаждая многое переиначить, запросил о судьбе арестантов этой крепости. Так спустя 21 год появились первые официальные сведения о них:

«В Кексгольмской крепости: Софья и Устинья, женки бывшего самозванца Пугачева, две дочери-девки Аграфена и Христиана — от первой жены, да сын Тимофей. С 1775 года содержатся в замке в особливом покое. А парень на гауптвахте... Имеют свободу ходить, выпускаются, читать и писать не умеют».

Может, Павел I проявит милость к жертвам нелюбимой им Екатерины II и освободит их? Но велик еще страх перед женами царя крестьянского. И резолюция императора убийственна: «Всем оставаться в нынешнем их положении».

А положение то было ужасное. Архивы сохранили только одно дело — об изнасиловании дочери Пугачева Аграфены комендантом крепости Гофманом.

Злодей, пользуясь неограниченной властью, заманил с помощью сообщников цветущую казачку в квартиру плац-майора и, невзирая на ее мольбу, изнасиловал. Аграфена руки на себя чуть не наложила, но потом с болью стала вынашивать плод от ненавистного коменданта. Соучастники преступления подговаривали ее: «Как родится дитя — ты его задуши аль утопи». Но грех детоубийства она на душу не взяла.

Перепуганный насмерть Гофман угрозами принудил Аграфену объявить отцом новорожденного ребенка... одного из солдат стражи.

Через месяц Гофмана перевели служить в другое место. Аграфена заявила дерзко новому коменданту: «Я стала жертвой изнасилования». Следственное дело подтвердило ее показания и правоту. Так и было доложено Павлу I...

Аграфена через два месяца, рыдая, похоронила младенца и прожила в заключении 60 лет.

…Текли годы. В 1811 году путешественник Ф.Вигель встретил в крепости из семьи Пугачева престарелых сына и двух дочерей. Жертвы эти пережили Екатерину II и Павла I.

«Женки» Софья и Устинья уже не упоминаются, видимо, их не стало на белом свете. После 1825 года оставшихся в живых членов семьи Пугачева перевели из крепости в городок Кексгольм (сегодня Приозерск).

...И поныне его жители Круглую башню крепости, где содержались узники, называют Пугачевской, такое же название носит и одна из улиц города.

Над могилами узников шумит молодая листва. Пригожие жены и дочери Пугачева прошли по земле бесследно, что тени.

И пропали бы они в забвении прошлого, если бы однажды не вошли в жизнь бунтаря Пугачева, до краев наполненную неистовыми страстями.

© Copyright: Николай Бичехвост, 2011